Содержание
Почему-то многие люди, которые писали о старчестве до революции или пишут о нем сейчас, упускают, как мне кажется, две очень существенные вещи. Во-первых, говоря о старчестве, почему-то ничего не говорят об умном делании. Одно с другим не связывают. Может быть, в уме человека, который рассуждает на эту тему, само собой разумеется: старчество и умное делание - две неразрывно связанные вещи. Но из текста трудно это понять. Создается такое впечатление, что возможно какое-то руководство, откровение помыслов, послушание без занятия умным деланием. По моему мнению, если не будет умного делания, если не будет занятия Иисусовой молитвой, то тогда, собственно, и руководить некем и не для чего: и вопросов никаких не будет, и проблем не будет, и отпадет нужда в таком внимательном руководстве. Потому что старчество, старческое руководство необходимо при постоянно изменяющейся, сложной, многообразной внутренней жизни. А таковой либо нет, когда человек не занимается Иисусовой молитвой, либо она есть, но не в смысле борьбы с собой и внутренней брани, а в смысле какого-то многообразия помыслов и страстей, которое есть у всех людей, но человек его не видит. И если бы какой-нибудь старец (предположим, такой бы нашелся) без помощи Иисусовой молитвы попытался человека исцелить от страстей, я думаю, это было бы практически невозможно. И потому старчество становится какой-то абстракцией. Все рассуждают о необходимости старчества: "Да, нужно старчество, потому что без него невозможно вести правильную духовную жизнь". Это все так, но какое старчество возможно без умного делания? Зачем оно тогда вообще нужно? Кем руководить и зачем? Просто объяснить человеку, что в нем действует тьма страстей? Я думаю, понять это можно и без руководства.
Такое забвение умного делания - это первое серьезное упущение тех людей, которые пишут и рассуждают о старчестве. Более того, само умное делание без старчества возможно; человеку без руководства хотя и трудно, но все-таки можно с Божией помощью, с большими трудами, со скорбями, при помощи Иисусовой молитвы как-то преуспеть и спастись. А вот руководство без молитвы ничего не даст. Представьте себе, что человек не молится Иисусовой молитвой - не хочет, не может. Я даже не знаю, что ему объяснять. Вот он говорит, к примеру, что у него блудные помыслы, а я что ему скажу? Что это нехорошо? Все и так знают, что это нехорошо. Как ему бороться? Если бы мне велели, допустим, про Иисусову молитву ничего не говорить, то я и не знал бы, как объяснить. Так же можно сказать и обо всем остальном: о покаянии, о смирении, о рассуждении. Например, какое может быть рассуждение, если человек не молится? О чем он будет рассуждать? И потом, как в нем воздействует та благодать, которая откроет ему глаза на то, что в нем происходит? Поэтому, когда мы говорим о старчестве, мы должны понимать, что старчество - это как бы следствие умного делания, или свойство, или нечто необходимо сопутствующее умному деланию. Если бы даже какой-нибудь подвижник не имел старца, а сам подвизался в умном делании, то он приобрел бы опыт, который в какой-то степени, даже если бы он не имел особенного рассуждения, мог употребить в помощь другим людям - таким же, как он, но только еще приступающим к этому подвигу. А откуда может приобрести опыт тот, кто не молится, тот, кто не чувствует, не имеет в своей душе света, который просветил бы его и позволил увидеть свои грехи? Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что первое видение у человека, который начинает спасаться, - это видение своих грехов. А как его приобрести, если ты не молишься, если ты не умеешь смотреть внутрь себя?
Второе серьезное упущение рассуждающих о старчестве состоит в том, что всегда приводят в пример великих старцев - Паисия Величковского, Амвросия Оптинского и других, может быть широкому кругу не известных, но выдающихся по своим духовным способностям. Тут дело не в знаменитости, а действительно в духовных дарованиях. Но что же тогда нам делать? Где нам взять Амвросиев Оптинских? Можно, конечно, возвеличить отца Авраама: не замечать его недостатков, расхваливать его достоинства, и создастся такой ореол, сложится впечатление, что у нас-де отец Авраам точно как Амвросий Оптинский. Вот, например, сестра А. говорила, что я шучу как Амвросий Оптинский. Шучу-то я, может, и как Амвросий Оптинский, но в остальном, наверное, от него очень сильно отличаюсь. Но дело тут не во мне, я просто хочу сказать, что не надо думать, будто старчество возможно только тогда, когда человеком руководит какой-то выдающийся старец. Приводят в пример пользу лишь от такого руководства. Ну, хорошо. А что делать сотням монастырей, где нет таких выдающихся старцев и, может, никогда не будет? Значит, старчество там не нужно? Если ты не Амвросий Оптинский, - значит, уже все? Или тогда надо как-то раздувать авторитет своего старца или своей старицы - например, говорить, что сестра А. бесстрастная, что она худая не оттого, что просто мало ест, а оттого, что подвизается, и так далее. Можно что угодно придумать. Но получится фикция. Действительно, эти люди по-настоящему руководят, приносят пользу, но относиться-то к ним нужно разумно и понимать, что руководство более опытного монаха - это уже есть старчество. Иначе нам не надо было бы при постриге вручать монахиню или монаха восприемнику, по той причине, что он-де не Амвросий Оптинский. На самом же деле, есть такое правило, что нельзя постригать без восприемника, потому что новопостриженному необходимо руководство более опытного монаха. Вот и все. Конечно, бывают и совсем неопытные наставники, мы про это не говорим. Но в то же время нельзя все идеализировать и требовать, чтобы старец был такой, как Амвросий Оптинский, а иначе вообще никакого не надо. Это другая ошибка, очень серьезная. Потому что такое восхваление старчества фактически отрицает его как реальную монашескую деятельность, как реальное свойство и насущную необходимость монашеской жизни. Пока мы будем ждать, что из нашей среды вырастет какая-нибудь игумения Арсения или иеросхимонах Амвросий, то, пожалуй, и умрем. Нужно смотреть на вещи трезво.
Итак, когда рассуждают о старчестве, обычно делают две очень серьезные ошибки. Первая - недооценивают или просто опускают, может быть по какому-то недоразумению, важность умного делания, занятия Иисусовой молитвой, вторая - преувеличивают те требования, которые должны быть предъявлены к старцам. И таким образом, расхваливая старчество, превращают его в какую-то абстракцию, которую никак нельзя применить к жизни. Наш Ново-Тихвинский монастырь открылся четыре года назад. Где нам взять Амвросия Оптинского? Допустим, пройдет лет сорок, и сестре Е., например, будет 52 года. Она будет уже в таком приличном возрасте, с очень богатым опытом и с рассуждением, а тут половина уже поумирает, так и не удостоившись увидеть "преподобную старицу Е.". Мне кажется, как в духовной литературе допускается такая ошибка и вопрос о старчестве, я бы сказал, даже выводится за рамки здравого смысла, так и в жизни многие, читая эту литературу, неправильно начинают смотреть на вещи, и у них создается представление, что, с одной стороны, старчество возможно без усиленного занятия Иисусовой молитвой и что, с другой стороны, наставником может быть только богоносный старец или богоносная старица. Так человек перестает испытывать доверие к обыкновенному своему собрату или сестре, таким же страстным, как и он, но более опытным, - вот в чем все дело. Так многие охладевают, видя недостатки своего наставника, которые, конечно, в монастыре трудно утаить, потому что мы тут как одна семья и все друг друга круглосуточно наблюдаем. Смотришь, допустим, на сестер А. или Д., на матушку Л., может быть, действительно видишь недостатки или мнимые недостатки и соблазняешься, думаешь: "Все-таки это не Синклитикия, как же я могу беспрекословно ее слушаться? Говорит мне пол пойти мыть, а она же не Синклитикия, не буду пол мыть; пусть знамение какое-нибудь сотворит, огонь с неба пусть низведет, тогда пойду пол мыть". И когда более опытная монахиня дает какие-то сами собой разумеющиеся, совершенно здравые советы (хотя, в принципе, если бы мы имели здравый смысл, то можно было бы самим, никого не вопрошая, узнать, что именно так нужно поступать), мы требуем от нее какого-то особенного бесстрастия, прозорливости, а некоторым, может быть, хочется даже чудотворения. К примеру, тебе говорят: "Когда ты молишься Иисусовой молитвой, не вступай в собеседование с помыслами, потому что от этого у тебя страсть усилится", - а ты удивляешься, почему она тебе смеет давать такие советы, тогда как сама не бесстрастна. А бесстрастный, ты думаешь, дал бы тебе другой совет? Такой же дал бы совет. И отсюда, от преувеличенных требований, возникает недоверие. Недоверие, своеволие, самонадеянность - и такой вот "ревнитель Православия" на самом деле лишается реальной возможности получать пользу от духовного руководства и очень затрудняет свою духовную жизнь и само спасение, отказываясь от той скромной помощи, которую ему предоставил Промысел Божий.
Конечно, хорошо было бы, чтоб у каждого из нас была такая старица, как амма Синклитикия, амма Сарра, амма Феодора и другие преподобные подвижницы. Но я думаю, что даже в цветущие времена монашества не у всех были такие старицы и такие старцы. Вот мы иногда читаем в патериках, что такой-то старец пришел, допустим, к Антонию Великому и с собой привел своего ученика. Можно понять, что этот старец искал у великого подвижника назидания для себя и, может быть, для ученика. Кроме того, можно предположить, что великие старцы, великие руководители просто физически не способны были постоянно, ежедневно следить за всеми своими чадами. Вы и здесь видите, что сестры Д. и А. с трудом успевают с вами справляться; а представьте себе древние времена, когда в монастырях жили тысячи монахов! Пахомий Великий руководил несколькими монастырями, и в каждом было по тысяче и больше монахов. Мог ли Пахомий Великий, которого все они, конечно, считали своим духовным наставником, руководить ими непосредственно? Безусловно, это невозможно. И в то же время представить себе, что эти люди были без руководства, также невозможно. Значит, каждого из них наставлял какой-то старец или духовник, как его ни назови. В общем, руководители у них были, но, видимо, не такие выдающиеся по своим духовным качествам, как Пахомий Великий. И об этих людях мы не знаем ничего: ни их имен, ни каких-то особенных добродетелей. Преподобный Иоанн Лествичник говорит: пусть благодушествуют люди страстные, потому как по своем исцелении они для всех могут быть помощниками и руководителями. Потому что, имея опыт борьбы со страстями (если они, конечно, действительно ведут с ними борьбу), они этим опытом могут поделиться с другими - своими собратьями или сестрами. И еще Иоанн Лествичник говорит, что есть такие люди, которые, находясь в тине страстей, как бы в яме, предостерегают проходящих мимо, чтобы они также не упали в эту яму. И Господь, видя такое их доброе делание, наконец и их самих избавляет от страстности. То есть человек может быть наставником и тогда, когда в нем действуют страсти, не обязательно он должен быть бесстрастным. Но одно дело, когда человек ведет борьбу со страстями и как бы отстраненно от своей собственной борьбы руководит другими, и иное дело, когда он руководит под влиянием страсти - такой человек действительно не имеет права быть старцем. Если кто-то, подверженный гордости до такой степени, что не замечает ее и ею руководствуется в своих поступках, будет наставлять других, то, конечно, он принесет вред. А иной человек пусть даже и имеет гордость, но борется с ней и стоит выше ее, он ее замечает и руководит не под влиянием этой страсти, а как бы наперекор ей - такой имеет право быть руководителем, и он поможет другим.
Вот такая поправка в отношении защитников старчества и людей, его прославляющих, необходима. Это не только теоретическая, но и жизненно важная установка. Нельзя идеализировать старца, потому что таким образом мы его фактически низвергаем. Сначала мы его идеализируем, потом видим, что он не соответствует идеалу, и теряем в него веру. Нужно подходить просто и, если можно так сказать, по-деловому, и тогда будет польза. Надо помнить две вещи: что старец не обязательно должен быть святым и что, если мы не будем заниматься умным деланием, нам никакой старец не поможет. Он даже, собственно, и не нужен будет.
Вопрос. Нужно ли убеждать в пользе умного делания людей, которые считают, что от молитвы обязательно впадешь в прелесть и что занятие молитвой - это дело святых? Спор был о том, что сначала нужно стяжать покаяние и смирение, а потом дерзать произносить молитву Иисусову, а не молитвой достигать покаяния.
Ответ. Это все равно что сказать: "Сначала покушай, а потом обед приготовь". Как можно сначала поесть, если у тебя еще обед не готов? Это просто абсурд. Может быть, есть другие способы достичь покаяния и смирения, но в любом случае это молитва. И в широком смысле слова таким способом все равно будет умное делание. Допустим, я буду читать не Иисусову молитву, а псалмы, стану упражняться во внимательном, покаянном чтении псалмов. Теоретически это возможно, но гораздо труднее. Если мы при помощи Иисусовой молитвы не можем приобрести покаяние и смирение - нам трудно; если мы умудряемся впасть в прелесть, занимаясь даже Иисусовой молитвой, которая по своему содержанию есть молитва покаянная, которая своим содержанием учит нас не надеяться на себя и таким образом смиряться, то тем паче мы впадем в прелесть, читая какие-то длинные молитвословия. Поэтому мне думается, что достичь покаяния и смирения без умного делания, без Иисусовой молитвы, на практике почти невозможно. Теоретически - да, можно стяжать эти добродетели, много упражняясь в молитвословиях, но ведь вместе с тем нужно еще умудриться следить за своей внутренней жизнью. А это гораздо труднее при чтении длинных молитвословий, допустим покаянных канонов, чем при занятии Иисусовой молитвой. А стоит ли убеждать кого-то в пользе умного делания? Глядя на тебя, человек может сказать: "Вот - это результат умного делания". Самому надо спасаться. И потом, многое зависит от того, кто будет убеждать. Если буду убеждать я - да, я имею на это право, и это даже мой долг; если это будут делать монастырские старицы или настоятельница, это тоже их долг - убеждать, притом еще не всех, а тех людей, которые им подчиняются или каким-то образом доверяют, обращаются к ним. А какая-нибудь рядовая послушница, которая, пожалуй, своим поведением может еще соблазнить какого-нибудь мирского человека, конечно, должна молчать, потому что не ее это дело.
Вопрос. В монастыре есть сестры, много знающие как в духовном, так и в общеобразовательном плане, тем не менее не отличающиеся особенным преуспеянием; почему так происходит, почему количество не переходит в качество?
Ответ. Духовное преуспеяние зависит не от образования, а от разных духовных свойств, изначально - от ревности. Потом, конечно, очень важно смирение, послушание и тому подобные духовные свойства. А образование здесь ничего не значит. Вот старец Силуан был малограмотный, но он же был высоко преуспевший. Антоний Великий был и вовсе безграмотный. Конечно, образование не препятствует духовному преуспеянию, но и не способствует; это нейтральная вещь, которая может как пользу принести человеку или даже через него другим людям, так и вред, если он ею неправильно воспользуется. Вот, например, Ориген был необыкновенно образованным человеком, но свои способности он употребил во вред Церкви и стал одним из выдающихся, если так можно выразиться, ересиархов. В его книгах было столько всяких лжеучений, что впоследствии у него их заимствовали многие еретики; Ориген - родоначальник чуть ли не всех ересей, столько всяких заблуждений он наплодил. А ведь он был человеком гениальным. Так что образование не имеет принципиального значения. А касательно "много знающих в духовном отношении"... Что значит много знать в духовном отношении? Настоящее духовное знание - опытное. Вот оно ценно. А когда человек много прочитал книг, допустим святых отцов, пишущих на аскетические темы, то это не является духовным знанием, это чисто теоретическая подготовка, которой человек может воспользоваться; она оказалась бы полезной, если бы были ревность и усердие. А если человек читает книги, но ничего не исполняет, так, пожалуй, еще и вред будет от этого. Может возникнуть мечтательность. Возьмешь, к примеру, книгу Исаака Сирина: пока читаешь, тебе кажется, что ты Исаак Сирин. Читаешь Симеона Нового Богослова, думаешь: "Я Симеон Новый Богослов". И так далее. И человек мечтает о себе, а на самом деле духовной жизни не ведет; получается, что он смотрит на картину, на которой нарисован источник воды, а воду эту не пьет. Или ему снится, что он идет, а он на самом деле лежит и спит. Вот что получается с тем, кто читает много книг, много знает, но ничего не исполняет. И наоборот, если человек, может быть, мало знает в этом отношении, прочел мало книг, но имеет собственный опыт, старается исполнять то, о чем узнал, читает с целью исполнения и проверки своего собственного опыта - он может преуспеть гораздо больше.
Это, вероятно, про Иисусову молитву можно сказать, что ее количество переходит в качество, да и то не всегда, а лишь тогда, когда человек проявляет какое-то усердие. Потому что если он будет аккуратно исполнять правило и даже в течение всего дня читать молитву, но не будет усердствовать во внимании, то количество в качество не перейдет никогда.
У вас есть такая книжка - "Непрестанно молитесь", в ней рассказывается про афонских подвижников. Там описан следующий случай. Один монах, который был в послушании у старца, исполнявшего, как и все афонские монахи, четочное правило, стал своего старца убеждать, чтобы он занимался умным деланием так, как учат святые отцы, то есть пытался вводить ум в сердце. Тот сначала сопротивлялся; потом монах, бывший в послушании, основываясь на писаниях святых отцов, все-таки убедил своего наставника в необходимости такого делания, и тот уже в старости, под конец жизни, стал этим заниматься и почувствовал некоторые изменения в молитве. А до этого он многие годы вычитывал все по четкам, как положено, но ничего подобного не чувствовал. Почему же количество не перешло в качество? Некоторые люди, имея усердие к духовному преуспеянию и не замечая в себе этого усердия, считая его чем-то само собой разумеющимся, не выделяя его как некую особенную черту, молятся Иисусовой молитвой непрестанно, все время, и это количество у них переходит в качество. Но они не замечают, что оно перешло в качество не просто так, а благодаря тому усердию, которое они не умели в себе оценить и даже рассмотреть. Вот как этот секрет объясняется. А в отношении количества знаний - как оно может перейти в качество?
Вопрос. Расскажите о благодати. Как ее удержать? Как не растратить, молясь за других, за врагов?
Ответ. Почему обязательно нужно думать, что если мы молимся за других, то мы тратим благодать? Просто когда мы молимся за маловеров, людей, которые ведут нехристианский или явно греховный образ жизни, то нам трудно это делать, а когда мы молимся за человека, ведущего благочестивый образ жизни, или за самих себя, то нам проще, легче. Суть не в том, что мы сохраняем благодать или тратим ее, - скорее, мы больше или меньше приобретаем; а иногда настолько трудно молиться, что всякое внимание рассеивается. Я думаю, что на практике нужно делать так: помолившись за родных - немного и умеренно и по благословению, нужно молиться за себя и покаянием приобретать должное душевное расположение, внимание к молитве, смирение.
Вопрос. На службе я часто просто наслаждаюсь пением. Правильно ли это? Тогда, конечно, ослабевает внимание в молитве, укоряю себя в этом.
Ответ. Ну, если пение отвлекает от молитвы - что делать? Конечно, когда что-нибудь красивое слышишь, особенно в первый раз или не привык еще, тогда оно очень впечатляет и внимание отвлекается. Это естественно. Но отсюда не следует, что нужно с этой красотой бороться. Уже через некоторое время человек привыкает и хорошее пение, наоборот, способствует молитве, вызывает настоящие чувства, которые необходимы при том или ином моменте богослужения. В особенности это касается знаменного распева, который именно на то и рассчитан, чтобы в определенные моменты службы вызывать соответствующие чувства. Мне кажется, что Супрасльский распев очень вдохновляющий. Когда я служу Литургию и наши певчие поют Супрасльским распевом, мне это очень помогает молиться. Сейчас-то я уже привык, а когда наши певчие только-только стали исполнять эту Литургию, я увидел резкое отличие от того, как мне нужно было сосредотачиваться и даже заставлять себя не обращать внимания на пение, когда оно было партесным. Действительно, партесное пение отвлекает от молитвы, оно вообще вызывает совсем не молитвенное настроение: какую-то тоску, грусть, сентиментальность - все что угодно, кроме настоящей сосредоточенности, собранности. И душу оно не возвышает, а напротив, привлекает ее к земле. Я это давно испытал, когда еще был мирянином, ходил в храм. В Успенском соборе нашего города очень хорошо пели, в смысле профессионально, но пели партесные произведения, исполняли Чайковского, других, менее известных, композиторов. Но молиться было просто невозможно. Во-первых, ни слова не было понятно, а во-вторых, при таком пении совершенно не молишься, а как бы присутствуешь в концертном зале.
А вот если правильное песнопение отвлекает своей красотой, то это с непривычки. Пройдет несколько богослужений, ты к нему привыкнешь - и тогда оно, наоборот, будет помогать молиться. Тут уж ничего не сделаешь: когда человек видит что-то новое, оно, естественно, его отвлекает. Если мы зайдем в храм и увидим какую-нибудь прекрасную икону, она тоже притянет к себе наше внимание именно красотой и отвлечет от внутренней сосредоточенности. Но впоследствии она же будет способствовать молитвенному нашему настроению, когда образуется некоторая, хотя бы небольшая привычка.
Вопрос. А если не имеешь возможности посещать те храмы, где поют знаменным распевом, - это очень плохо?
Ответ. Почему очень плохо? Бывали подвижники, которые никогда не слышали знаменного распева и тем не менее духовно преуспевали. К примеру, отец Иоанн Кронштадтский. Едва ли можно предположить, что он у себя в храме, в середине XIX-го столетия, слышал знаменные распевы или видел канонические иконы. Но это не мешало ему стать тем, кем он стал… Хотя, конечно, лучше, чтобы все было правильно; тогда ничто не будет препятствовать духовному развитию, а все будет только способствовать.
А вообще, желание слушать церковные песнопения во внеурочное время я не очень одобряю. Можно иногда. Но если человек делает это постоянно, без конца (кроме певчих, конечно, которым такое прослушивание необходимо), то он в праздности проводит время. Он, может быть, развлекался бы эстрадной музыкой или еще какой-нибудь, а раз нельзя, так он выбрал церковную. Это лучше, чем слушать эстраду, но, наверное, еще лучше - молиться или читать святых отцов. Поэтому увлекаться церковной музыкой не нужно.
Вопрос. Мне кажется, что заповеди Божии предполагают занятие умным деланием везде: и в монастыре, и в миру. Сказано, к примеру, не суди. Чтобы не осудить, мирянину также нужно удерживаться от осуждения в мыслях, и так во всем. Вы с этим согласны?
Ответ. Конечно, я с этим согласен. Нельзя сказать, чтобы умное делание было единственным способом исполнить заповеди, но это путь наиболее удобный, наиболее, можно сказать, легкий. Конечно, вы можете возразить: "Зачем нам идти легким путем?" Но так дерзнет заявить о себе только человек самонадеянный, гордый, который почему-то считает, что он может и трудным путем идти. А более или менее благоразумный человек всегда будет избирать самый легкий путь. Умное делание - это и есть наиболее легкий и (хотя слово это, может, неподходящее) эффективный путь для исполнения заповедей. Но не единственный. Поэтому нельзя осуждать тех людей, которые не занимаются умным деланием, и обязательно записывать их в число погибающих. Это тоже несправедливо.
Вопрос. Какой вред бывает от множества пустых слов и как воздерживаться от этого? И еще говорят, что как сначала поведешь себя в монастыре, так и вся будущая жизнь пройдет. Как вести себя новоначальной послушнице, чтобы достичь пострига или хотя бы немного преуспеть?
Ответ. Конечно, от пустословия вред, но не всякий разговор можно назвать пустословием. Если это необходимая беседа по послушанию, пусть даже иногда и пространная (например, в швейной мастерской обсуждают, как и что нужно пошить), она не будет пустословием. А когда начинают говорить о том, что не касается дела, или бесконечно обсуждать то, что давным-давно известно или само собой выяснится, то это уже пустословие. Тем паче - когда говорят на посторонние темы. Как от этого избавиться? Сделать это очень тяжело, потому что язык - такой член тела, которым движут все страсти. Спаситель сказал: "Не то оскверняет человека, что входит в уста, но что выходит из уст, ибо из сердца исходят помышления злая…" (см. Мф.15:11,19). Все злые помышления, исходя из сердца, движут нашим языком. А поскольку у нас в сердце очень много злых помышлений, очень много страстей, надеяться на то, что наш язык, наша речь очистятся ранее, чем мы избавимся от страстей, трудно. И нужно стараться по возможности себя удерживать, по возможности приучить себя к молчанию, вместе с тем понимая, что это временная мера, частичная, а главное - это очищение сердца. Но пренебрегать борьбой с пустословием, не заботиться об очищении языка, пока мы не очистим сердце, и свободно действовать по страсти или, правильнее сказать, по многим страстям - это тоже неправильно. Потому что удерживая язык, сопротивляясь таким образом страсти пустословия, мы тоже с нею боремся. И так можно сказать в отношении любой страсти вообще. Если мы хотим очистить себя от блудной страсти, мы должны не только молиться, но и на деле противиться ей. Если мы хотим избавиться от гнева, мы не только молимся против гнева, но и на деле противимся. И так же, если мы хотим избавиться от пустословия, мы должны на деле противиться ему и одновременно молиться, при этом понимая, что полной победы, полной чистоты можно достичь только тогда, когда избавимся от всех страстей. Поэтому задача эта очень трудная при всей своей внешней простоте.
А что значит "как сначала поведешь себя в монастыре"? Ревностно относиться к своему послушанию, ревностно относиться к своей духовной жизни - вот что нужно с самого начала. В монастыре повести себя сначала хорошо невозможно. Если какая-нибудь сестра, допустим, имеет гневливость, то как она вмиг станет кроткой? Конечно, у нее не получится. Она будет спотыкаться и падать, вновь и вновь этим грехом грешить, и тут ничего не поделаешь, тут необходимо терпение, покаяние, понуждение себя, это может растянуться, и скорее всего так и будет, на многие годы. Не в буквальном смысле говорится, что как изначала себя поведешь, так и дальше будет, потому что это просто невозможно. Кто хочет и пытается надеть на себя такое ярмо, но вдруг вновь и вновь падает и приходит от этого в отчаяние, тот поступает просто неразумно. "Свои страсти нужно терпеть, - говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), - так же, как мы терпим недостатки ближних". Конечно, не так терпеть, чтобы примириться с ними, а потерпеть вот эту борьбу со страстями. А доброе начало послушницы состоит в том, чтобы иметь ревность, иметь усердие к главным добродетелям, от которых происходят все остальные. Главные же добродетели - это непрестанная молитва, внутреннее внимание, откровение помыслов, послушание старице, послушание настоятельнице, смирение перед сестрами. Вот это начало. Если оно будет, если будут эти основные добродетели, в особенности непрестанная молитва и послушание, понимаемое как послушание прежде всего старице - то есть в духовном отношении, тогда все постепенно придет. Вот в чем нужно положить доброе начало. Кто этого не сделал, у того потом может все пойти наперекосяк. Ведь если фундамент криво положат, то и стена будет неровная, может даже треснуть или рухнуть. Те основные добродетели, которые я назвал, - это фундамент, а все остальное постепенно придет. И кроме того, еще очень важный момент - отбросить всякие мысли об уходе из монастыря. Потому что если человек думает, что в крайнем случае он может уйти, то, значит, он всегда будет нетвердым. Он будет думать: "Ну, если что, так я уйду. Или в мир уйду, или в другой монастырь". А когда он отсекает эту мысль, то ему ничего не остается, как только слушаться. И еще должна быть одна важная мысль - подоплека всех наших действий: мы должны понимать, что нам совсем не обязательно исполнять свои желания. В миру люди обычно видят цель жизни в том, чтобы все их желания исполнились. Возникло у человека желание, греховное или доброе, - он стремится всеми силами претворить его в жизнь. А мы должны иметь в виду, что делать это совсем не обязательно, в особенности если желания наши греховные. И когда мы будем иметь такой вот настрой, такой взгляд на вещи, тогда нам уже легче будет бороться с грехом. Мы знаем, что желание исполнять не нужно, если нам заведомо известно, что оно греховное, и тогда уже будем искать средства для того, чтобы победить грех. А если мы заранее считаем, что в крайнем случае можно и исполнить какое-нибудь желание, тогда, конечно, мы прежде вступления в битву уже примирились с поражением. Но самое главное, еще раз говорю, - непрестанная молитва и послушание. Это те две лепты, которые наша душа, подобно бедной вдовице, может пожертвовать Богу. И это может оказаться больше того, что древние подвижники давали Богу от избытка своих способностей. А у нас больше ничего нет - мы нищие, убогие люди, немощные во всех отношениях.
Вопрос. Необходимо ли для исповеди помыслов доверие к наставнику или достаточно верить, что наставник дан тебе от Бога?
Ответ. Если ты веришь, что наставник тебе дан от Бога, то, мне кажется, это и есть величайшая степень доверия, - Богу-то мы верим.
Вопрос. Если Господь знает, кто будет спасен, но вместе с тем не оказывает никакого давления на свободу выбора человека, то может ли наша деятельность повлиять на предопределение Божие?
Ответ. Зачем об этом думать? Вот у меня такая мысль: если бы даже существовало предопределение Божие о том, что я, такой вот грешник, должен погибнуть, я, мне кажется, не примирился бы с этим. Как я могу примириться? Мне говорят: "Знаешь что, Вася, у тебя никакого выхода нет, мы тебя сейчас потопим, и все". Разве я не буду сопротивляться: "Ну, раз нет выхода, так топите"? Поэтому незачем об этом рассуждать, нужно заботиться о своем спасении. Христианское учение всецело есть учение именно о спасении, и справедливо говорит святитель Игнатий, что спасение нужно погибающему. Мы все должны осознавать себя погибающими. И в этом смысле мы имеем на себе какое-то страшное предопределение: мы все обречены на погибель, если не приложим все усилия; и с помощью Божией едва-едва можно спастись. Зачем нам рассуждать о том, предопределено ли или не предопределено. Допустим, П. решит, что ей предопределено спастись, и она скажет: "Знаете что, я в швейную мастерскую не пойду, потому что и так я спасаюсь, лучше мне шоколаду принесите. И К. приведите мне сюда, а то мне скучно". Или наоборот, человек, который предполагает почему-то, что о нем существует предопределение Божие, будто он погибнет, также не будет заботиться о своем спасении. Не знаю, справедливо ли мое мнение с догматической точки зрения, но мне кажется, что предопределение Божие можно изменить как в одну, так и в другую сторону. Иначе зачем в Апокалипсисе было бы сказано, что имя того, кто что-то опустит из этой книги, будет вычеркнуто из Книги Жизни? Значит, можно оказаться и вычеркнутым. А если кого-то исключат, тогда место освободится и, может, меня впишут. Вот и все. А так мы будем думать: "Все предопределено. В бухгалтерии - там спастись невозможно… Вот на кухне - да, там можно спастись".
Вопрос. Что означают слова Спасителя: "Всяк бо огнем осолится, и всяка жертва солию осолится" (Мк.9:49)?
Ответ. Всяк бо огнем осолится - это касается каждого человека. Пища без соли для обычных людей, а не для каких-то натуропатов, безвкусна. И всем известно, что с самой глубокой древности пищу всегда солили. Когда ее солят, она приобретает вкус и становится пригодной к употреблению. Соль добавляется везде. Если соли нет, пища становится отвратительной. Так и всякий человек. Если в нем будет огонь благодати, огонь ревности, тогда он приобретает "вкус" и становится пригодным для вечной жизни. А если в нем этого нет, значит, что бы он ни делал, ничего не выйдет.
И аще око твое соблажняет тя, исткни е: добрее ти есть со единем оком внити в Царствие Божие, неже две оце имущу ввержену быти в геенну огненную, идеже червь их не умирает и огнь не угасает. Всяк бо огнем осолится, и всяка жертва солию осолится (Мк.9:47-49). То есть если у нас не будет отречения, не будет такой жестокой борьбы с собой, не будет такой ревности, то наша вера теряет смысл. Мы становимся несоленой пищей. И всяка жертва солию осолится. Тут сравнение взято, наверное, из Ветхого Завета, когда приносили жертвы. Всякая жертва Богу должна быть осолена. Без ревности все наши добрые дела тоже теряют смысл. Если мы будем совершать какие-то дела, но при этом у нас не будет ревности, заставляющей нас так жестоко, как сказано в Евангелии, бороться с собой, то жертва наша тоже будет несоленой и потому безвкусной. Добро соль, аще же соль не слана будет, чим осолится? (Мк.9:50). А здесь уже под солью имеются в виду вообще все христиане. Мы являемся солью мира. Если мы потеряем свою соленость, то уже нам не от чего осолиться. Имейте соль в себе. То есть нужно иметь ревность, потому что иначе, если мы ее не будем иметь, то и взять неоткуда. Больше мы ниоткуда, извне этого не получим. Здесь несколько раз употребляется слово "соль", но в разных смыслах, по отношению к разным предметам. Во-первых, мы должны осолиться огнем; во-вторых, должна осолиться наша жертва; в-третьих, мы должны быть солью соленой, то есть солью, соответствующей своему назначению; и в-четвертых, мы должны иметь в себе соль, то есть не быть безвкусными, пресными.
Уныние - страсть серьезная, страшная. Иоанн Лествичник называет ее всепоражающей смертью. Если человек поддается страсти уныния, то он совершенно теряет способность ко всякой деятельности. Преподобный Григорий Синаит эту страсть очень метко называет ленью: он не говорит "уныние", а говорит "лень". Перечисляя восемь главных страстей, давая классическую, если так можно выразиться, их классификацию, принятую у святых отцов, он вместо обычного выражения "страсть уныния" говорит: "страсть лени, печали". Мне кажется, предложенное им название очень точное и гораздо лучше объясняет сущность действия этой страсти, такого состояния человека, когда на него нападает лень по отношению к духовной жизни, к тому, что святые отцы называют "умным деланием", тогда как уныние - понятие более отвлеченное.
На современный русский язык выражение "умное делание" можно перевести как "умственная работа". То есть подчеркивается, что духовные занятия - это, с одной стороны, дело, работа, труд, а с другой, - что это делание особенное, именно занятие ума, работа ума. Сейчас под работой ума мы чаще понимаем другие вещи - скажем, научную работу, литературный труд и прочее. Но в данном контексте святоотеческого учения умное делание - это молитва, борьба со страстями, внимание к себе и так далее, то есть это труд человеческого духа. И вот как раз по отношению именно к этому труду, как объясняет Григорий Синаит, уныние является ленью. Как есть лень по отношению к физическому труду - допустим, кто-то не хочет работать в огороде или заниматься строительной работой, - так есть лень и по отношению к духовной жизни, к умному деланию. Потому это название очень точное, ясное и простое для понимания.
Преподобный Григорий Синаит говорит о восьми главных страстях. Первыми среди них и наиважнейшими он считает чревоугодие, сребролюбие и тщеславие, затем перечисляет пять следующих, в числе которых, вместо привычного нам уныния, называет лень, а после этого говорит о пяти противоположных им добродетелях. И вот что интересно: страсти лени он противопоставляет мужество, а страсти печали - радость. Эти страсти в чем-то близки, родственны, а потому радостный дух и мужество при искушениях, вообще твердость во всех делах для монаха - необходимые качества.
У нас в монастыре есть такие немощные люди, которые унывают от всего подряд, чуть ли не от того, что им села на нос муха. Просто удивляюсь. У них все время появляются бесконечные поводы для уныния, хотя на самом деле не происходит ничего такого, на что вообще можно было бы обращать внимание. Почему так случается с этими немощными людьми? Потому, что в них сильно действует страсть. Например, человек, имеющий страсть пьянства, все время думает, где бы ему выпить. Везде ему представляется бутылка, разные люди напоминают ему, с кем и когда он выпивал, - куда бы он ни посмотрел, у него все связано с выпивкой. Со стороны это кажется порой очень смешным. Но вот когда дело касается уныния, тут все смеяться перестают, потому что сами себя не видят, а если бы посмотрели на себя со стороны, то также бы очень смеялись. Когда я только начинал как духовник, то по неопытности очень переживал: "Ну вот, женщина плачет - что же я наделал?! Довел человека до слез!" А потом смотрю: женщины все время плачут, чуть что - в слезы. Я стал подумывать, что это, может быть, и естественно, нормально. А теперь уже я совершенно никак не реагирую: хоть человек на моих глазах будет исходить слезами вплоть до обезвоживания организма - меня это не трогает, ведь я знаю, что все это ничего не стоит. Это я говорю к тому, что со стороны все наше уныние выглядит очень смешно, унывать-то, собственно, не от чего. Редко у кого бывает какая-то особенная брань. По большей части в монастыре человек почти избавляется от скорбей послушанием, трудами, откровением помыслов. Настоящих скорбей у него нет, всё берут на себя вожди братства или сестринства, то есть духовник, настоятельница, - вся тяжесть ложится на них. Они заботятся обо всех и в духовном отношении, и в телесном, чтобы остальным предоставить возможность жить беспечально. Это самое важное преимущество общежительного монастыря - беспечальная жизнь. То есть хотя человек и не имеет того уединения, той тишины и того времени, которые ему кажутся необходимыми для духовных подвигов, зато он не имеет и никаких забот. И вот эта беспечальность, если ею разумно пользоваться, дает человеку возможность приобретать то, что он по неопытности не может приобрести и в уединении, то есть внимательную молитву, дает возможность при всей его кажущейся занятости следить за своей душой, потому что он знает, что обо всем попекутся другие, в том числе даже и о его душе. Его дело - только самоотверженно идти этим путем и с него не сворачивать.
Может быть, это свойство женского пола, а точнее, молодых девушек - плакать и грустить. Они еще не сталкивались ни с какими жизненными трудностями, не привыкли с ними бороться, не было у них еще настоящих скорбей, и вот, встречаясь с самыми простыми затруднениями монастырской жизни, они поддаются расслаблению сил и даже оставляют свой подвиг, теряют усердие - иначе говоря, падают на ровном месте. Правда, бывает, что люди, уже имеющие жизненный опыт, от беспечального состояния, которое даруют порядки общежительного монастыря, становятся чрезвычайно чувствительными ко всевозможным, самым незначительным затруднениям, и страсть эта порой развивается в человеке настолько, что он даже сам иногда удивляется, как быстро теряет душевное равновесие от совершенно незначительных вещей. А все потому, что он желает невозможного: получив беспечальную жизнь в отношении телесных забот, он хочет стать совершенно беспечальным и в отношении внутренней жизни, то есть не вести никакой борьбы. Если бы он, подобно людям, живущим в миру, отвлекался на добывание себе пропитания и преодоление всевозможных трудностей мирской жизни, из которых самому нужно как-то искать выход, на болезни (особенно когда некому о тебе позаботиться), на семейные скорби, то у него, может быть, не было бы тогда возможности обращать внимание на всякие мелкие душевные переживания, которые он теперь замечает и от которых приходит в душевное расслабление. Вместо того, чтобы при этом беззаботном образе жизни бороться со всеми помыслами и с яростью наброситься на мысленного врага, мы, получив такую внутреннюю свободу, начинаем следить за своими скорбями: не имея истинных, серьезных несчастий, начинаем видеть мелкие и почти что фантастические. Вот представьте себе человека, который не выходит из дома. Он боится выходить из опасения, что на него вдруг нападут хулиганы, или что пойдет дождь, и он вымокнет и простудится, или же с ним случатся еще какие-то неприятности. И чем дольше он сидит дома, тем больше у него возникает всяких страхов и опасений. Он начинает ко всему прислушиваться: где-то зашуршала мышь, а ему кажется, что это уже нападают враги, кашлянул сосед, а ему представляется, что сейчас взорвут квартиру, и так далее, и так далее. Знаете, бывает такое состояние, наверное многие испытывали, когда слух, зрение обостряются, развивается фантазия - и в воображении человека рисуются мнимые враги. То же самое происходит и у нас. Мы живем в монастыре как бы в замкнутом мире и, подобно этому человеку, у которого обостряются чувства и фантазия, начинаем преувеличивать те события, которые с нами происходят.
Нормальный человек, если бы находился в уединении, использовал бы это время, допустим, для чтения и отдыха, а тот, у кого внутри страх, у кого болезненно развито воображение, заняться ничем не может, так как постоянно следит за тем, что, как ему кажется, происходит за стеной и чего он не видит в темноте. И поэтому не может он ни отдохнуть, ни чем-либо заняться, а все его внимание устремлено на эти воображаемые опасности. Однако все эти преувеличенные фантазией опасности и скорби, сама наша фантазия приносят человеку больше вреда, чем действительная, реальная скорбь, мы сами себе создаем врага. Конечно, все это происходит не без сатанинского участия, но зачем нам этому поддаваться? Мы все пеняем на дьявола, все сваливаем на демонов, которые нас искушают, приводят в уныние, а сами вроде как и не виноваты. Некоторые сестры обращаются за советом, и даже не знаешь, что им сказать, так как, собственно, утешать человека не в чем и подсказывать ему нечего. Потому что здесь дело не в том, что у них скорби, от которых они приходят в уныние, а дело в том, что у них уныние, которое ищет скорбей, они сами, так сказать, только и ждут повода для того, чтобы удовлетворить свою страсть, - так бывает в подавляющем большинстве случаев. Ведь все те трудности, которые приходится переживать в монастыре, не новы, и в них ничего особенно страшного нет. Это происходит у всех и всегда, и как с этим справляться, многие из вас уже сами знают со слов старицы или из прочитанных святоотеческих книг, так что и другим могли бы пересказать. Однако же все наставления забываются, ибо страсть ищет повода к своему удовлетворению. Это относится и к другим страстям, например к гневу, чревоугодию, осуждению. Человек, склонный, например, к осуждению, будет осуждать всех подряд и за все подряд, и имея причину, и не имея ее. Раздражительный будет от всего раздражаться, с чем бы он ни встретился, что бы ни увидел, хотя на самом деле никакого повода не было, никто и не пытался вывести его из себя; он сам подозревает везде врагов и даже до такой степени, что думает, будто люди нарочно хотят что-то сделать, чтобы он разгневался и потерял душевный мир.
Итак, если человек, допустим, неопытный или нерадивый пришел от страсти уныния в еще большее нерадение и лень, то что ему делать, как ему выйти из такого состояния, как победить эту страсть? Прежде всего, нужно иметь в виду, что если мы сами себя не понудим, то никакой совет, никакая чудесная сила или сверхъестественное содействие нам не помогут. Нужно понимать, что мы свободные существа и что многое зависит от нашего собственного понуждения. Господь всегда готов нам помочь, можно сказать, что Он уже устремился нам на помощь, но мы эту помощь не замечаем, мы ею пренебрегаем, мы ее не видим оттого, что погрузились во тьму уныния до такой степени, что не хотим даже немного откликнуться на это Божественное действие, укрепляющее нас в борьбе. Бывает, что человек даже ничего и не сделает, а просто перетерпит уныние и не оставит своего обычного послушания или молитвенного правила - и тут же благодать Божия начинает утешать его сердце, он чувствует, что Господь пребывает с ним. Не нужно думать, что борьба за свое спасение - такая легкая и простая вещь, что в ней нет никаких препятствий и трудностей. Если мы будем помнить, что пришли в монастырь не для того, чтобы просто вести какой-то необязательный, всего лишь желательный духовный образ жизни, но для того, чтобы сделать все для своего спасения, чтобы покаянием очистить свою душу и подготовиться к вечности, к смерти, тогда многие и многие из тех глупостей, которые заставляют нас изливать потоки слез, просто рассеются, как рассеивается дым от дуновения легкого ветерка. Поэтому справедливо говорит Иоанн Лествичник, что уныние побеждается памятью смертной. Также он говорит - и его рассуждение, несомненно, взято исключительно из опыта, в нем нет ничего отвлеченного, чисто теоретического, - что сильнейшим средством против уныния является молитва, заставляющая человека приободриться, заставляющая его взяться за свои труды. Но мы как раз о ней-то и забываем, ее и оставляем. Если молимся, то не прилагаем никакого усилия, чтобы молиться внимательно, а делаем это до такой степени формально, что ум наш практически совершенно не участвует в молитве, и в действительности это уже не молитва. О смерти мы боимся помышлять в принципе, серьезного отношения к этому у нас нет. Мы забываем, что мы такие же люди, как и все, и что эту грань жизни и смерти нам, как и прочим бесчисленным человеческим существам, как и всем поколениям людей, придется перейти. Итак, мы впадаем в такое, с одной стороны, мрачное, с другой - беззаботное состояние. И эта беззаботность как раз и доказывает нам то, что в нас действует именно страсть, что мы ей поддаемся, отчего и испытываем наслаждение.
Например, мне кажется, что многие выдающиеся европейские композиторы были подвержены различным страстям в чрезвычайной степени, и это чувствуется при прослушивании их музыкальных произведений. Полагаю, что Шопен был очень "унылый", не в том отношении, что его скучно слушать, а в том смысле, что у него была такая страсть. "Грустный" он композитор. Но что такое грусть? "Грусть, тоска меня снедает", - писал А.С. Пушкин. Что это, если не уныние? Очевидно, что при слушании выдающихся музыкальных произведений наслаждение нам приносит удовлетворение той или иной страсти, в частности уныния, - так я это понимаю. И это доказывает, что любая страсть приятна, даже какая-нибудь мерзкая и отвратительная, которая душу совершенно опустошает и приводит в мрачное состояние, - но она же доставляет и наслаждение. Здесь есть некое противоречие. Страсть никогда не удовлетворяется, она вновь и вновь требует все большей и большей пищи, но в то же время в процессе того, как мы ей поддаемся, она приносит нам удовольствие. О музыке можно сказать, что она вообще вся происходит от уныния. Если бы человеку было весело или если бы ему было чем заняться, то зачем он стал бы сочинять музыку? А так от скуки он начинает думать, чем бы развлечься самому и развлечь других. Есть такое мнение, что вообще искусство возникло для того, чтобы заглушить уныние. Между прочим, согласно библейскому повествованию, первые музыкальные инструменты изобрели потомки Каина, то есть человека отверженного, который противился Богу. Люди таким образом хотели заменить утерянное райское блаженство, то есть пытались изобрести нечто земное, что заменяло бы им Рай, заставляло бы их забыть о нем и, следовательно, удаляло их от покаяния. Поэтому нужно сказать, что музыка, как вообще все искусство и значительная часть человеческой культуры, действительно происходит от уныния и тоски.
То есть любая страсть, и уныние в том числе, приносит человеку наслаждение, почему мы, собственно, и поддаемся ей: хотим усладиться, упиться своей страстью. И пьянство, о котором я упоминал, конечно, тоже происходит от уныния, только является более грубым способом обрести какое-то спокойствие, а более изысканный способ - это когда мы начинаем наслаждаться произведениями искусства, некой отвлеченной деятельностью и таким образом заглушаем внутреннюю тоску. Если мы трезво на себя посмотрим и увидим, что унываем не потому, что есть серьезный повод, а потому, что нам это приятно, тогда мы сделаем другой вывод, иначе будем себя вести. Мы поймем, что причина не вне нас, а в нас самих. Не было бы страсти - не было бы и повода, мы бы не видели повода для уныния. Слепой человек не может ничего увидеть, глухой не может ничего услышать. Нет в нас страсти уныния - значит, мы не можем унывать, нет в нас гнева - мы не можем гневаться. А наши слова о поводе к тому, чтобы поддаться той или иной страсти, - это только самооправдание, даже если б поводы у нас были действительно серьезные, а не такие мелкие, ничтожные, как обычно. Мы всегда делаем то, что нам легко дается, что нам интересно, и почти не можем заставить себя исполнить то, что дается с трудом и в чем нужно себя преодолеть. И это наше свойство, проявляющееся в каких-либо обычных человеческих делах, занятиях, проявляется и в духовной жизни. Не дается нам что-то - мы сразу и бросаем. Не получается сразу помолиться как Илия-пророк, по молитве которого пошел дождь, - мы думаем: "Ну тогда и совсем не буду". Еще думаем: "Вот я уже целых три дня подвизаюсь, а у меня еще нет непрестанной молитвы - что ж такое?" или "Вот я уже три года в монастыре, а бесстрастия у меня еще нет - как же так?" И не имея усердия, встречаясь даже не с тем, что можно назвать неудачей, а просто - с естественными затруднениями, бывающими при всяком деле, мы впадаем в разленение, опускаем руки и не хотим заниматься этим вообще. Приходим в монастырь с ревностью, с каким-то жаром: кто хочет покаяться, кто желает изменить, обновить свою жизнь, кто, может быть, вдохновляется прочитанными святоотеческими книгами, - а потом, через некоторое время, весь этот пыл проходит, остывает, потому что мы видим, что здесь нужно работать, а работать мы не хотим. В обычной мирской жизни, как правило, чем ценнее, чем выше награда, тем больше нужно для нее потрудиться. Иногда человек прилагает усилия многие годы, чтобы достигнуть какой-то цели. Всем известны такие типичные случаи, когда человек усердно работает и несколько лет откладывает деньги, чтобы купить автомобиль или квартиру. Чем ценнее вещь, тем больше надо ради нее трудиться - и это понятно всем, а когда речь идет о сокровищах небесных, духовных, здесь здравый смысл у нас пропадает. У нас существует предвзятое мнение, что все духовное настолько неощутимо, необъяснимо, аморфно, расплывчато, что никаких строгих определений в отношении этого быть не может, все должно быть просто, легко и доступно. И когда вдруг оказывается, что на самом деле здесь нужно работать еще больше, еще больше требуется усердия, мы впадаем в разленение от первых же трудностей. Но и в мирской жизни бывают у человека неудачи. Хотел, например, человек поступить в институт, но не подготовился, не смог сдать, допустим, химию. Что такой человек начинает делать, если он все же хочет учиться в этом институте? Он нанимает репетиторов, тщательно готовится, учит именно химию. В следующем году ему удается уже и химию сдать на удовлетворительную оценку, и он поступает в институт. И никто ничему подобному не удивляется. Все нормально. Когда в духовной жизни человек хочет приобрести какую-либо добродетель и вдруг терпит неудачу, он тоже должен задаться вопросом - отчего с ним это произошло? В том ему и нужно исправиться. Допустим, я все делаю правильно, но у меня есть гордость. Вот и надо мне обратить внимание на борьбу с гордостью. Или: я все делаю правильно, но не имею достаточной ревности к молитве, молюсь рассеянно. Вот и надо себя понуждать к молитве. А мы не хотим сделать такого простого, элементарного вывода, который в миру сделали бы даже без всякой посторонней подсказки. И опять начинаем унывать вместо того, чтобы начать трудиться. Не получилось с первого раза - получится со второго, с третьего, вообще обязательно получится. Даже сама эта борьба, само понуждение себя к исправлению в том или ином отношении - уже приносит утешение и благодать в душу человека, в отличие от того, что бывает в миру. И что бы мы ни делали, где бы ни подвизались, всюду получаем пользу, утешение, поддержку и в конечном счете достигаем того, что наметили и к чему стремились.
Некоторые впадают в уныние и разленение, у них опускаются руки оттого, что они, как им кажется, слишком поздно приступили к духовной жизни - в среднем или даже преклонном возрасте. Но из церковной истории мы знаем, что некоторые люди начинали духовную жизнь именно в такие, уже немолодые годы, однако же высоко преуспевали. Наш почитаемый святой, который подвизался на Сибирской земле, Василиск Сибирский начал заниматься умным деланием в сорок лет. Конечно, он был подготовлен предыдущей жизнью: его очень смирили обычные житейские скорби, подвизался он и в пустыне. Но так произошло в его жизни, что некому было научить его умному деланию, потому что в то время в России, да и вообще по всему миру, умное дело было в забвении. И вот его же собственный ученик Зосима Верховский, может быть просто потому, что был более начитан в творениях святых отцов, стал говорить старцу об умном делании, а тот, послушав его, начал подвизаться и достиг высочайшего духовного преуспеяния. Повторяю, он начал в сорок лет. А мы унываем в свои двадцать пять: все пропало, ничего не получится. Древний подвижник благочестия Павел Препростый оставил жену, детей, пришел к Антонию Великому в шестьдесят лет и преуспел благодаря своему послушанию и ревности. Разные добродетели бывают у людей. Один - послушен, другой усердно занимается Иисусовой молитвой, но у всех обязательно должно быть одно общее качество - ревность. Так вот, ревность и заставила Павла Препростого отдаться в полное послушание Антонию Великому, и в шестьдесят лет он достиг столь великого преуспеяния, что изгонял демонов и совершал удивительные чудеса. Вы представьте себе: к нам в монастырь пришел бы шестидесятилетний дед, который всю жизнь проработал где-то в миру, вышел на пенсию и теперь просился бы сюда. Как бы мы к нему отнеслись? Сказали бы, наверное: "Ну ладно, попробуй, посмотрим, как у тебя получится". И вот этот дед стал бы чудотворцем. Известны случаи, когда люди приобретали благодать Божию очень быстро и в самых необычных условиях. Например, святитель Фотий, патриарх Константинопольский, который был избран на патриаршество из сенаторского звания. В умственном отношении это был удивительно способный человек - ученый, который прочитал огромное количество сочинений и составил собственную книгу - "Библиотека", где описал все прочитанные им и христианские, и богословские, и языческие, и художественные произведения (если не ошибаюсь, около 2000 наименований), причем каждой дал более или менее пространную оценку. Так вот, этот ученый человек сделал большую карьеру при императорском дворе. К сожалению, я не знаю, в каком возрасте его избрали в патриархи, но думаю, возраст у него был уже немолодой, потому что само изучение всевозможных наук, сама карьера должны были отнять много лет, притом требовалось приложить и немалые усилия. Может быть, он и не старался специально сделать карьеру, а просто желал добросовестно исполнять свои обязанности, но тем не менее к моменту его избрания должен был пройти какой-то значительный срок, то есть человек этот был, скорее всего, среднего возраста. И вот Фотий в течение немногих дней постригается в монашество, рукополагается в дьяконы, в священники, епископы и возводится в сан патриарха, получая в свое управление Константинопольскую Церковь - патриархию, вмещавшую в себя огромную территорию: теперешнюю Турцию, Грецию, некоторые славянские страны, почти весь Балканский полуостров, Малую Азию чуть не до Антиохии, - великое множество церквей, священников, епископов. И управление всеми этими церквами и духовенством царствующего града доставляло Фотию множество забот. При этом он не забывал и своих научных занятий: он был большим книголюбом и чтение книг являлось для него величайшим наслаждением, он был первым из православных иерархов-богословов, который сам писал богословские труды. Однако именно во время своего патриаршества он стяжал дар непрестанной молитвы, как об этом говорит Паисий Величковский. Ему ничто не помешало: ни возраст, ни занятия (имею в виду управление патриаршей кафедрой), ни научные увлечения, которым он уделял немало времени. А ведь у него было много скорбей, так как в то время Церковь раздирало внутреннее нестроение и противники постоянно свт. Фотию противоборствовали; кроме того, происходила борьба с папизмом и он первым осудил ересь Filioque. И вот при такой занятости, при таких заботах и скорбях, человек нашел время для молитвы. Главное, что необходимо для молитвы, - это безмятежное состояние духа, а его-то он как раз как будто бы и не имел, однако все же приобрел непрестанную молитву. И возраст также не стал помехой.
Поэтому унывать оттого, что у нас есть какие-то внешние препятствия: возраст, сложившийся характер, привычки, страсти или какие-либо иные обстоятельства, - не нужно, это не предмет для уныния. Ничто внешнее по отношению к внутренней жизни - чем и является то, о чем я сказал, - не может нам помешать преуспевать духовно. Нам мешает собственное нерадение. Причину, вину всех своих бед нужно искать в себе самом. И этот путь самоукорения, самого настоящего, искреннего самоукорения, а не какого-то самооскорбления без веры тому, как ты сам себя называешь, делает человека действительно духовно плодоносным. А если мы будем поддаваться страсти уныния и впадать в разленение оттого, что что-то не так, как бы нам хотелось, то останемся бесплодными и в конечном счете потеряем именно мы, а не кто-то другой. Итак, по моему мнению, самая главная причина того, что мы поддаемся этой страсти, - наше нежелание трудиться. Поэтому мне очень нравится название, предлагаемое Григорием Синаитом вместо наименования уныния, - "лень". Противоположно лени, как известно, трудолюбие. Вот и нужно приобрести духовное трудолюбие. Труд - он, как говорится, труден. Мы можем не хотеть, но знаем, что это нужно, и, преодолевая усталость, иногда и боль, совершаем то, что нам необходимо сделать. Труд вызван необходимостью, не все мы делаем только с удовольствием. Труд по большей части приносит утешение только тогда, когда мы работу уже завершим и увидим ее результат. И даже приступая к какому-то делу с удовольствием, мы все равно поневоле сталкиваемся с трудностями и возникает желание его бросить. Вот представьте себе: хирург делает операцию, но она что-то затянулась, целых три часа идет, наскучило уже. Бросает скальпель: "Пусть кто-нибудь другой зашьет, а мне надоело, стоишь тут, уже вспотел весь". Что тогда будет? Вы поймите, что лень на послушании (в смысле работы) - это для души человека плохо, но гораздо страшнее - лень в отношении духовном. Если к ленивому в работе Господь, может быть, еще снизойдет и помилует, то для ленивого в молитве, в борьбе с помыслами, в борьбе со страстями выхода уже нет. И потому нам необходимо такое трудолюбие приобрести.
Надо уметь различать печаль о грехах и печаль неправильную. Печаль о грехах подает человеку ревность, духовную бодрость, делает его способным к трудам, тогда как ложная печаль, то есть уныние по поводу своих грехов, наоборот, приводит человека в состояние расслабления, делает его духовно и нравственно ленивым. Эти две вещи нужно очень четко и ясно различать. Тот, кто печалится о своих грехах, должен всегда помнить о конечной цели, о том, что хочешь не хочешь придется за них отвечать и необходимо очистить свою душу, подготовить ее к вечной жизни. Тот, кто об этом забывает, может, конечно, и от самого воспоминания грехов прийти в уныние и расслабление, сделать такой вывод, что раз у него ничего не получается, то никогда и не получится, что падения у него уже были многократные и выхода никакого нет, а поэтому бесполезно и работать. А тот, кто видит конечную цель, - как может успокоиться? Итак, самый главный вывод, который я хотел бы сделать, таков: уныние - это лень, лень к духовной жизни, лень к духовным трудам. Поэтому нужно приобрести духовное трудолюбие, которое в Евангелии называется понуждением: "Царство Небесное нудится" (Мф.11:12). Это понуждение необходимо на протяжении всей жизни, а не так, что сейчас ты все поняла, три дня потрудишься, а потом стимул к понуждению пропадет. Нет. Человек развивается и, в чем-то изменившись к лучшему, нуждается в том, чтобы вновь и вновь понуждать себя к достижению больших добродетелей. Так он неуклонно двигается к вечной жизни, достигая иногда самых возвышенных духовных результатов, самых прекрасных и, как ему казалось раньше, труднодостижимых добродетелей. Когда наши прародители пали, Господь сказал Адаму: "В поте лица твоего будешь есть твой хлеб" (Быт.3:19). В буквальном смысле эти слова относятся к обыкновенному человеческому труду, труду ради пропитания. Но в широком смысле их можно отнести и к духовной жизни. Преподобный Исаак Сирин говорит о том, что Господь наш Иисус Христос, проливая кровавый пот во время молитвы в Гефсиманском саду, заменил пот трудовой пoтом молитвенным. То есть ради вкушения духовной пищи, питающей нашу душу и укрепляющей ее для вечной жизни, мы должны теперь проливать пот в молитве подобно тому, как это сделал Спаситель; древняя заповедь осталась, но смысл ее отныне стал духовным. И если мы примем толкование некоторых святых отцов, что "хлеб насущный" в молитве "Отче наш" - это хлеб "надсущный" и "сверхсущественный", то есть, во-первых, Тело и Кровь Христовы, а во-вторых, вообще всякая духовная пища, насыщающая нашу душу, то и получится, что, действительно, ради вкушения этого духовного хлеба мы должны проливать и соответствующий пот. Конечно, это не значит, что надо в буквальном смысле слова класть столько поклонов, чтобы обливаться потом, хотя многие подвижники делали и это; думаю, что глубокий жизненный смысл заключается здесь в том, чтобы духовно трудиться так, как трудится человек, проливающий пот ради приобретения себе хлеба для пропитания. В миру сейчас все так трудятся. Мы же, оставив мир, потеряли всякий здравый смысл. Все, что у нас было: какие-то здравые представления, рассуждения, - мы отбросили и стали как бы совершенно ничего не понимающими людьми, забыв о том, что в миру-то мы трудились, что даже учась в школе или в институте и то нужно было какие-то усилия прилагать, а в монастыре мы почему-то прилагать их не хотим. Но ведь заповедь осталась та же самая, только в отношении другого предмета. Мы должны много трудиться. Трудиться с тем чрезвычайным усердием, какое имеет человек, во время труда своего проливающий пот.
Вопрос. Батюшка, но ведь как бы человек сам себя ни понуждал, как бы ни трудился, все равно без благодати Божией он не сможет.
Ответ. Мы сейчас говорим не об этом, а о том, что должен со своей стороны делать человек. Господь всегда готов нам помочь и уже как бы устремился нам на помощь, но мы сами не хотим ее принимать. А ты опять хочешь сказать, что Господь не помогает и поэтому у тебя ничего не получается. Мы пришли в обитель спасать свои души. Работаем же по необходимости, потому что должны сами себя обслуживать, зарабатывать себе на хлеб. Именно по необходимости. А в первую очередь мы должны изо всех сил трудиться над своим спасением. Нужно иметь трудолюбие, как вообще, так и в частных вопросах внутренней жизни, упорно трудиться: не получается сегодня, получится завтра. Надо искать причину, рассуждать - конечно, под руководством старицы, духовника, - искать загвоздку, устранять ее, вновь и вновь трудиться, трудиться и все. В конечном счете результата мы достигнем. Даже если он не будет каким-то особенным, сам труд также нам вменится, может быть, как бесстрастие или чудотворение, если только мы будем трудиться всю свою жизнь.
Вопрос. Что означает совет архимандрита Софрония держать ум во аде? Речь идет о памяти смертной или в этом есть свои особенности? Могу себе представить, как держать ум на Страшном Суде, а как в аду - нет.
Ответ. Это делание архимандрит Софроний получил от своего старца-руководителя преподобного Силуана, и оно подходит не всем. Это очень трудно, требуется руководство и, как мне кажется, высокое преуспеяние, поэтому мы лучше просто будем смиряться, каяться, понуждать себя ко всякой смиренной о себе мысли, и, кто знает, может быть, благодать Божия воздействует в том или ином человеке так, что он ощутит себя действительно достойным ада, а что точно обозначает "держать ум во аде", я, к сожалению, сказать не могу, потому что сам подобного не испытывал, не имею такого опыта, могу сказать даже обратное, что когда я, прочитав книгу "Старец Силуан", пытался ему подражать и опускать ум в ад, то у меня или вообще ничего из этого не получалось, или появлялось уныние, и я свои попытки оставил. часто подобное оказывается смиреннословием в плохом смысле слова, потому что одно дело искренне что-то о себе думать и иное дело повторять какое-либо изречение, которое до твоего сердца не доходит.
Антонию Великому было некогда открыто, что один человек в Александрии, кожевник, преуспел больше, чем он. Тогда он пришел к нему и выяснил, что человек тот имел глубокое смирение и считал, что все в том городе за свои добрые дела спасутся, а только он один за свои грехи погибнет. И Антоний, как уже весьма опытный подвижник, оценил высокое его преуспеяние, значение его делания, происходившего от глубочайшего смирения, и сам стал ему подражать. Он также взялся за этот подвиг - от всей души считать себя погибающим, как бы приговорил сам себя к погибели. С тех пор эту мысль стали называть мыслью святого Антония. Спустя некоторое время, может быть через одно поколение монахов, некоторый подвижник, я забыл его имя, говорил о себе: "Кто ныне может носить мысль святого Антония? Впрочем, я знаю одного человека, который может это делать". подвижник, конечно, имел в виду самого себя, но из скромности или смирения не хотел сказать об этом вслух. То есть он считал, что в его время - а это был так называемый "золотой век" монашества - людей, способных носить эту мысль, уже не было. Это не значит, что люди не могли повторять слова святого Антония в уме. Да, мы можем их повторять. Но если мы искренне начнем думать о себе подобным образом, то придем в такое отчаяние, что не только не получим пользы, но можем и погибнуть от столь непосильного груза, от той духовной тяжести, взять на себя которую мы не способны. Вот что значит носить подобную мысль. Для этого нужно иметь благодать, силу духа. А если мы их не имеем, то она приведет нас не к спасению, а к погибели. Если уже в том поколении, в древние времена, в IV или в V столетии, подвижник считал, что нет людей, способных держать такую мысль, то что говорить про нас, которые плачут от того, что кто-то в келии хлопнул дверью. Какое уж там держать ум в аду. Нам бы ум в монастыре удержать, чтобы он куда-нибудь не улетел. Кроме того, нужно понимать такую важную вещь: делание прп. Антония или другое подобное - это еще не само смирение, но лишь средство к его достижению. Ведь самое главное - чтобы было смирение сердечное. Спаситель сказал: "Научитесь от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.11:29), и еще: "Из сердца исходят помышления злая" (Мф.15:19). Сердце - источник жизни человека. если человек сердцем в чем-то убежден, значит, он в этом убежден действительно. Если ты смиренный в сердце, значит ты действительно смиренный. Ты можешь не высказывать никаких мыслей, не иметь никаких образов, а смирение будет. И наоборот, ты можешь сколько угодно внушать себе, что ты прах и пепел, как говорил праведный Авраам, (Быт.18:27), или, как пророк Давид, что ты червь, а не человек (Пс.21:7), а на самом деле будешь думать: "Вот, я - червь, а не человек, поэтому я лучше всех этих людей. Ведь они так о себе не думают, что они черви, а не люди, зато я думаю, поэтому они черви, а я человек". И из этого можно сделать вывод, что не стоит себя вот так неразумно понуждать, но надо больше смиряться сердцем.
Вопрос. Может ли быть послушнику венец от Бога, если у него еще нет настоящей борьбы со страстями?
Ответ. Если человек по-настоящему искренне, серьезно, с крайним понуждением борется со своеволием, то он одной этой борьбой, одним своим послушанием отсекает все прочие страсти, которые, в конечном счете, все происходят от своеволия, потому что любая страсть есть уклонение от воли Божией. Добровольно подчиняя себя воле более опытного, чем он, монашествующего, человек таким образом отсекает свою волю и уничтожает все последствия ее развращения, то есть страсти. Тогда он может спастись и без борьбы со страстями. Об этом прекрасно пишет Авва Дорофей. Он жил в монастыре совершенно беспечально, потому что все-все рассказывал старцам и полностью им повиновался.
Вопрос. В "Откровении" Иоанна Богослова сказано, что в будущем веке тем, кто окажется в числе спасенных, будет дано новое имя. Дам ему новое имя написанное, егоже никтоже весть, токмо приемляй (см. Откр.2:17). Что это за имя?
Ответ. Мое мнение таково, что новое имя, которое будет дано человеку и которого никто не будет знать, - это не то формальное, которое мы теперь носим, представляющее из себя случайное сочетание звуков, а имя, которое будет соответствовать сущности человека. Оно как бы откроет его личность. Имя будут знать только он и Бог, потому что личность человека - это тайна. Мы можем попробовать только как бы "вычислить" какого-то человека, например сестру И. мы выясняем, где она училась музыке, какие музыкальные произведения любит, почему именно их. И оказывается, что это произошло потому, что она находилась под влиянием таких-то педагогов, что жила в таком-то городе, что какие-то ноты, допустим, у нее были, а каких-то не было. И вот мы постепенно вычисляем, вычисляем и видим, что в ней есть собственно индивидуального, а что в нее было привнесено и от нее не зависело. Видим, в чем человек, выражаясь философским языком, детерминирован, то есть предопределен. И выясняется, что все в характере сестры И. детерминировано, предопределено обстоятельствами, а собственно свободного проявления ее личности и не было. Свободы не было. А вот в будущей жизни человек благодаря христианской жизни, христианскому подвигу становится настоящей личностью. Он становится самим собой, неподражаемым, неповторимым существом, которое, при всей бесчисленности человеческих существ, человеческих ипостасей, все-таки является чем-то особенным. Вот в этом смысле, может быть, и надо понимать, что ему дано будет новое имя.
Вопрос. Батюшка, я знаю несколько случаев, когда люди, имевшие непрестанную молитву, совершали мерзкие поступки. Получается, одна непрестанная молитва еще ничего не значит, надо что-то еще иметь?
Ответ. Непрестанная молитва - это дар Божий. Этот дар Божий еще надо оправдать, как бы ответив на него соответствующими трудами. А что еще нужно? Нужно бесстрастие, или любовь. Любовь, понимаемая как совокупность всех совершенств (см. Кол.3:14), по слову апостола Павла, то есть не как только одна добродетель из многих, а как всеобъемлющая добродетель, вмещающая в себя все прочие в виде частностей. Человек, обладающий даром такой любви, уже не будет совершать мерзких поступков, просто не сможет их совершить. Поэтому те, кто имеет какое-то преуспеяние в молитве - в непрестанной или просто очень внимательной, - пусть не думают, что этим все заканчивается, будто бы они уже чего-то достигли. Если они так подумают, то действительно смогут и что-нибудь мерзкое совершить и потеряют благодать. Нужно трудиться над очищением своего сердца, а не думать, что теперь у нас осталась только одна цель - получить духовное утешение.
Вопрос. Разве Иисусова молитва, которую мы повторяем целый день, не приводит к смирению и не убеждает в том, что рая мы недостойны?
Ответ. Понимаешь, это все только слова, за которыми нет сердечного чувства. Мы можем говорить себе: "Да, мы знаем, что должны думать о себе то и то. Да, мы знаем, что мы такие-то и такие-то". Но мы знаем это умом, а отнюдь не сердцем. Конечно, Иисусова молитва самим смыслом своих слов должна нас располагать и понуждать к покаянию. Тот, кто нуждается в помиловании, кто считает себя грешником, безусловно, должен считать себя недостойным рая и вечного блаженства, поэтому, собственно, он и просит о помиловании без конца, целый день. Теоретически так, но на деле оказывается, что и этим можно загордиться, т.е. говорить слова Иисусовой молитвы: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго", - а при этом думать: "Раз я повторяю эту молитву, то я не такой, как прочие люди: хищницы, неправедницы, прелюбодеи или якоже сей мытарь (см. Лк.18:11), который молитвы Иисусовой не повторяет". Бывает такое? Бывает, и очень часто. Поэтому если святые отцы или, может быть, даже апостолы составили слова Иисусовой молитвы таким образом, чтобы она всем своим смыслом располагала к смирению, то это не значит, что всякий повторяющий ее уже автоматически смирился. В принципе, может быть, ты и права теоретически - подчеркиваю: теоретически - в том, что Иисусова молитва сама по себе - достаточное средство для смирения. Однако если бы все было так просто, то святые отцы: Лествичник, Авва Дорофей и многие, многие другие, и великие, и менее известные, - не писали бы всех своих книг. Зачем писать, когда можно было бы сказать: "Читайте все Иисусову молитву и будете смиренными". Так ведь? Значит, они считали, что необходимы еще какие-то наставления об этой добродетели, и теме о стяжании смирения посвящали многочисленные рассуждения, уделяли этому большое внимание.
Вопрос. В книге "Посмертные вещания преподобного Нила Мироточивого" порицается то, что Иисусова молитва сокращается. Преподобный Нил говорит, что когда молитву только начинали употреблять, она была очень длинной, а потом из нее стали выбрасывать слова, пока не дошли до того, что в ней осталось всего несколько слов. Что Вы об этом думаете?
Ответ. На самом деле, если мы на минутку забудем об этой книге и обратимся к истории, то выяснится, что в древности, наоборот, произносили более краткую Иисусову молитву. Книга Нила Мироточивого написана, по-моему, в начале XIX-го века, а в творениях отцов, составленных еще в XII-XIII-ом веках, употребляются разные молитвенные формулировки: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя" или просто "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя". Григорий Синаит, который жил в XIV-ом столетии, писал, что иногда нужно молиться: "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя", а иногда: "Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя", то есть произносить разные части одной молитвы. Отсюда можно сделать вывод, что полная молитва была: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя". Произносить же ее по половинам - сначала одну, потом другую, впрочем меняя их не слишком часто, чтобы не потерять внимание, - он советовал новоначальным и неопытным, ради того чтобы они не поддавались унынию. Потому я с мнением Нила Мироточивого не согласен (если только то, что он говорит, действительно относится к молитве Иисусовой). И у святых отцов в древности не было такого, чтобы молитва была сначала длинной, а потом стала короткой; наоборот, она с течением веков делалась более пространной. Известно археологическое открытие: захоронение примерно 40-х годов первого столетия по Рождестве Христовом, т.е. времени совсем близкого к евангельским событиям. И в нем была надпись: "Иисус, помогай нам!" Мы знаем, что это одна из самых древних форм обращения к Господу. Известно, что чин Панагии, во время которого обращаются к Божией Матери со словами: "Пресвятая Богородица, помогай нам!", - по преданию возник следующим образом: апостолы во время совместной трапезы всегда отдельно клали один ломоть хлеба и ставили чашу вина - это была часть Господа. по окончании же трапезы они поднимали этот хлеб к небу и говорили: "Иисус, помогай нам!" Потом хлеб преломляли и вкушали как святыню - в воспоминание того, как некогда они трапезовали с Господом Иисусом Христом. И когда Пресвятая Богородица явилась им после Своего успения, они вместо привычного: "Иисус, помогай нам!" - сказали: "Пресвятая Богородица, помогай нам!" Т.е. получается, что такие краткие слова: "Иисус, помогай нам!", написанные в найденной могиле, - очень древняя форма обращения к Господу Иисусу Христу; вполне возможно, что так молились первые христиане. Слова "помогай нам" заимствованы, может быть, из строк псалма: "Боже, в помощь мою вонми, Господи помощи ми потщися" (Пс.69:2) или другого: "Бог нам... помощник в скорбях" (Пс.45:2). Ведь Бога часто называют Помощником.
Поэтому пусть не смущает вас мнение, высказанное в "Посмертных вещаниях…", и не нужно думать, будто бы мы неправильно читаем Иисусову молитву. Мы произносим ее так, как произносят все православные христиане во всем мире. Ничего мы не убавляем и ничего не прибавляем; какой она была в древности, какой ее читал в XV-ом столетии Нил Сорский, так мы ее сейчас, в XX-ом столетии, и произносим.
Вопрос. В "Сборнике об Иисусовой молитве" высказывается мысль, что древние отцы вообще старались подбирать краткую молитву именно для того, чтобы лучше собирать ум.
Ответ. Это размышления святителя Феофана Затворника, основанные на творениях Иоанна Кассиана Римлянина. Действительно, египетские монахи употребляли некое краткое изречение псалма, называемое "поучением". У некоторых подвижников, видимо, была такая практика: они давали человеку, в зависимости от его душевного состояния, то или иное изречение, для того чтобы он его постоянно повторял, и используя как молитву, и поучаясь в его содержании.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) на основании данных, содержащихся в житиях святых и церковной истории, говорит о том, что Иисусова молитва была в употреблении с древнейших времен. Может быть, слова ее и изменялись, но имя Иисуса Христа употреблялось постоянно - по той причине, что Господь заповедал нам молиться, призывая Его имя: "Если что попросите во имя Мое, все получите" (см. Ин.16:23). Святитель Игнатий очень мудро и справедливо говорит, что апостолы, творившие именем Иисуса Христа многие великие чудеса, не могли не повторять это имя непрестанно, поскольку испытывали к нему глубочайшее уважение и благоговение. Так что практика, видимо, существовала разная, но, безусловно, непрестанное повторение имени Иисуса Христа могло быть только Иисусовой молитвой, хотя кто-то использовал для непрестанной молитвы и псалмы или отдельные из них изречения. Некоторые, как известно, употребляли молитву "Отче наш"; это не принципиально, но слова Иисусовой молитвы наиболее подходят для подобного делания.
Вопрос. То есть "поучение" и молитва Иисусова - это разные вещи?
Ответ. Когда мы говорим "Иисусова молитва", то подразумеваем две вещи: собственно слова Иисусовой молитвы и умное делание в широком смысле. Если брать в узком смысле, то, конечно, "поучение" - нечто более обширное. Потому что поучением могут быть и сама молитва Иисусова, ее слова, и стихи из какого-то псалма, и изречения из Священного Писания. А если мы рассматриваем Иисусову молитву как умное делание, то поучение будет лишь одним из упражнений умного делания, его частью.
В последнее время мы с вами много разговаривали о послушании. И теперь я боюсь, чтобы у вас не возникло склонности к недоверию, чтобы не стали все во всем сомневаться и таким образом разлагать ту основу, ту сущность монашеской жизни, которая, собственно, и делает монашество монашеством. Может возникнуть злоупотребление. Вот, например, совсем юная сестра Е. скажет: "Отец Авраам учил нас все время думать; нельзя, не проверив по святым отцам, делать то, на что тебя благословляют"; а так как сестра Е. со святыми отцами еще не скоро познакомится, то неизвестно, как и что она будет проверять. Но она думает, что поступает верно, так как в наше время иначе делать нельзя. Действительно, я согласен (и не только согласен, я сам всегда говорю об этом) - рассуждение необходимо всегда. Никто и никогда нас не научит так, чтобы уже не нужно было рассуждать. Но надо знать меру своего рассуждения и удерживать его в определенных рамках. Человеческий ум как океан, и он обязательно должен быть ограничен берегами. Или лучше сказать, человеческий ум как река. Когда река выходит из берегов, она все разрушает. Если же она течет в своем русле, то, наоборот, приносит пользу всему, что питается от нее, всему, что произрастает на ее берегах. И если мы не будем удерживать свой ум в определенных рамках, то это уже будет не рассуждение, а полный произвол.
Соблазниться можно чем угодно. Если человек страстный, своевольный, то естественно, слушаться ему трудно, потому что он не хочет бороться со своей страстностью и своеволием. А своеволие - это желание привести в исполнение веление той или иной страсти. Если в человеке страсти действуют слабо, значит, и своеволие в нем ослабевает. Когда страсть действует мощно, она понуждает волю напрягаться и искать возможности исполнить то, что велит страсть. Кажется, святитель Игнатий сказал, что страсти лукавы. Иногда они принимают вид добродетели. Не нужно думать, что, скажем, блудная страсть всегда проявляется в откровенной форме. Когда человек понимает пагубность этой страсти, пытается с ней бороться, то она иногда облекается в какие-то завуалированные, приличные формы. Так же ведут себя и другие страсти, в особенности тщеславие. Оно даже может принять вид смирения. Это очень часто бывает, особенно в монашеской жизни. Все мы знаем, как должен вести себя смиренный человек, и знаем, что смирение - это добродетель весьма похвальная, весьма важная и что ее все одобряют. И вот человек начинает ходить со скромным видом, с опущенными глазами… Я не говорю, что это всегда плохо; но хорошо, когда это действительное проявление сердечного чувства, а не маска. Совсем не всегда человек, который смотрит прямо, бывает гордый; а человек, ходящий с опущенными глазами, не обязательно смиренный. Тщеславие очень искусно принимает вид смирения. По неопытности, бывало, и я путался. Хотя и знаешь верность, справедливость русской пословицы, что в тихом омуте черти водятся, но все же иной раз ошибаешься. Человека горделивого, чрезвычайно своевольного, но внешне скромного иногда принимаешь за смиренного: он говорит тихим голосом, ходит мелким шагом, с опущенной головой, глаза не поднимает, но все делает так, как ему хочется. Тихо, спокойно, но ни в чем не уступит. И оказывается, что человек этот отнюдь не смиренный, а чрезвычайно гордый. Иногда даже одержимый сатанинской гордостью.
Итак, мы видим, что наши страсти не всегда действуют открыто, а иногда принимают вид добродетелей. Тщеславие принимает вид смирения. Блудная страсть может принять вид проповеди лицу другого пола. Гнев может скрываться под видом духовной ревности. Страсти как волки, которые облекаются в овечью шкуру. Поэтому слова Спасителя, которые, конечно, прежде всего надо понимать в прямом смысле: "Берегитесь лжепророков, которые подобны волкам в овечьей шкуре" (см. Мф.7:15), - эти слова можно отнести и к внутренней жизни. Иногда страсть просто надевает личину добродетели; к примеру, мы знаем, как должен выглядеть смиренный человек, и начинаем вести себя с притворным смирением, чтобы нас все хвалили и одобряли.
Но бывает, что этого мало, этого недостаточно. И тогда страсти ищут своего оправдания. Посмотрим, в чем может искать оправдания лень, нерадение. Вот, допустим, я нерадив, я не слушаюсь, в особенности в духовном отношении. Я неусерден в молитве. Я не хочу отсекать своих помыслов - значит, нерадив и в отношении внутренней борьбы. Я испытываю леность к послушанию, к выполнению той или иной монастырской работы. А в монастыре работа - это не просто работа, это отсечение своей воли, и в этом тоже выражается некоторая самоотверженность. Работа, если относиться к ней разумно, также превращается в духовное делание. Как же оправдать свое нерадение? Во-первых, происходит то, что очень часто вообще бывает в человеческой жизни: валят с больной головы на здоровую, то есть ищут причину и оправдание своего нерадения в якобы неправильном духовном руководстве. Допустим, я говорю той же двенадцатилетней сестре Е.: "Молись Иисусовой молитвой. Ты будешь получать от нее большую пользу. Никогда не оставляй Иисусову молитву. Не пропускай правило и на правиле изо всех сил молись. Не будь нерадивой. Не молись с холодком, а всегда понуждай себя, насколько это для тебя возможно, ко вниманию". Сестра Е. слушает, наставление ей очень нравится, уходит и не делает ничего из того, что ей сказано. Трудно ей себя заставить: хочется попрыгать, поскакать, бабочек половить, а тут надо целых полтора часа сидеть на правиле. И вот она прыгает, прыгает, потом приходит ко мне: "Отец Авраам, ничего не получается". - "А почему не получается?" - "Не знаю, видимо, вы что-то не так сказали". То есть что сестра Е. хочет? Она хочет за бабочками бегать и чтобы при этом у нее Иисусова молитва читалась. Ей такое нужно наставление. И сестре К. тоже хочется, чтобы они вдвоем прыгали за бабочками по скиту, а вслед за ними и другие сестры. Им нужно наставление соответственно возрасту и уму. Умом они понимают, что молиться Иисусовой молитвой - это хорошо, что это полезно, но понуждать себя у них нет ни желания, ни сил. Им хочется совместить свои детские и сравнительно невинные страсти с духовным деланием. Отец Авраам скажет: "Конечно, я тебя понимаю. Ты хорошая девочка, и бабочки тоже красивые. Но вообще-то это неприлично. Не надо прыгать за бабочками. Как же ты можешь прыгать и молиться одновременно? Это нелепо. Ты ведь не юродивая". Сестра Е. говорит: "Да, наверное, вы правы", - но в ее душу уже вкралось некоторое сомнение. "Что-то не понимает меня отец Авраам, - думает она. - То, что он не прозорливый, я давно уже вижу. Но он не понимает моей души. Для меня бабочки - это просто все. Вот сестра К. меня понимает. Она хоть и молоденькая, но у нее, видимо, есть духовное рассуждение. Она видит, что бабочки - это прекрасно, это творение Божие. И, прыгая за бабочками, мы таким образом Бога прославляем. А что пользы, если я сижу в келии, бабочек нет, прыгать негде - четыре кровати. Ужасное положение в монастыре. Жить невозможно. И как же я буду прославлять Бога, не прыгая за бабочками? Отец Авраам этого не понял, а сестра К. понимает. У нее есть рассуждение, потому что бывает, что и у молодых бывает рассуждение. Потому что есть опыт духовный. У кого опыт духовный, у того и рассуждение. А отец Авраам хоть и больше прожил, но у него, видимо, этого духовного опыта нет, потому и рассуждения нет". И вот начинают сестра Е. и сестра К. друг с другом советоваться. Может быть, им иногда кажется, что все-таки сестра К. слишком молодая, и они ищут кого-нибудь постарше, но с таким же детским умом. Сестра П.? Сестра П. скажет: "Бабочек всех переловить - от них гусеницы. Гусеницы все поедают. Деревья посрубать - от них тень на огород - ничего не вырастает. И построить овощехранилище, гигантское желательно. Когда у нас в монастыре будет пять тысяч человек, чтобы на всех овощей хватило". Нет, не надо с сестрой П. советоваться. Но так или иначе наши юные сестры находят такого человека, который бы потворствовал их страстям. Они начинают с этим человеком советоваться, а поскольку он льстит их страстям, то девочки считают, что нашли прекрасного наставника. А отец Авраам их не может удовлетворить, потому что у него нет рассуждения. Он их души не понимает. Он им не может дать такое наставление, чтобы совместить их страсти со стремлением к познанию Бога, с любовью к Богу, с усердием к Иисусовой молитве. И на самом деле никто не сможет дать такое наставление! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сказать, что нужно молиться, нужно смиряться, нужно молчать побольше и так далее. А не то получается, как апостол Павел говорит: "Ибо будет время, когда … по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху" (2Тим.4:3).
Бывает иногда, что и в книгах начинают искать оправдания. Берет сестра Е., допустим, какую-нибудь книгу. Открывает ее: третье, четвертое, пятое, десятое - это все не подходит. Ага, вот - нашла что-то о богомыслии и думает: "Вот я как раз за бабочками прыгаю, а это ведь богомыслие. Я же размышляю о творении Божием, какой Бог премудрый Творец, какой Он великий Художник. А отец Авраам это отрицает. Как же так? Неужели он умнее, чем, например, святитель Тихон Задонский?" А когда у того же святителя Тихона Задонского через пять страниц говорится то, что говорит и отец Авраам, этого она уже не видит, потому что человек замечает только то, что ему подходит. Он выбирает не то, что его обличает, что обнаруживает его страстность и позволяет в наставлении своего духовника, в наставлении святоотеческом, в Священном Писании, как в зеркале, увидеть себя. Он выбирает то, что льстит его страсти и оправдывает его.
Про себя скажу, что я тоже грешил таким образом. Правда, духовнику своему я верил, но в книгах искал себе оправдания. Мне не хотелось просто, смиренно молиться, не хотелось ежедневно трудиться над собой. Хотелось быстрых, легких результатов, возвышенных добродетелей. И я искал такие изречения у святых отцов, что льстили бы моему тщеславию, которое я принимал за стремление к возвышенной христианской любви. Я искал такие изречения, которые бы оправдывали, как мне казалось, какой-то мой особенный, быстрый путь к совершенству. Даже выписки делал. Потом, правда, понял, что эти выписки не на пользу были, а во вред, хотя все они были из святых отцов. Я увидел, что неразумное отношение к святоотеческой литературе тоже может принести человеку вред, и по неопытности его (а совсем не потому, что святые отцы писали плохо и неправильно) оно может послужить средством к прельщению, к самообольщению.
Конечно, справедливо мнение, что в наше время нет таких старцев, какие были в древности. Никто этого не отрицает. Справедливо и то, что нужно читать святых отцов и ими руководствоваться. Но все должно быть с умом. Не нужно уклоняться ни в ту, ни в другую сторону. В одну сторону уклониться - это беспрекословно слушаться кого угодно. В другую сторону уклониться - это вообще никого не слушаться или искать таких учителей, которые бы оправдывали твои страсти.
Бывает немощный ученик, но бывает и немощный учитель. Можно к немощному учителю найти ключик, польстить каким-то его слабостям. Такой немощный учитель бывает очень рад, что к нему обратились за наставлением. У него начинает работать страсть тщеславия. И он, польщенный вниманием и доверием к нему, начинает наставлять своих учеников так, как им нравится, отчасти потому, что желает им таким образом показать любовь и удержать их при себе, а отчасти по той причине, что человек, обладающий умом или хитростью, лукавством, как правило, может добиться от такого наставника, чтобы тот говорил то, чего от него ждут. Я, конечно, человек неуравновешенный - это все вы знаете. Но от меня трудно добиться, чтобы я вам потакал. Если я что-то сказал, значит все - я только так и буду говорить. Если уж совсем меня доведете, я могу сказать: "Делайте что хотите!" И то минут через десять я опять начну говорить свое.
Конечно, бывают такие случаи, когда действительно оказываешься неправ. Тебе могут что-то подсказать, могут возникнуть какие-то новые обстоятельства - и ты изменишь свое решение. Но нужно понимать, что есть какие-то вещи, от которых отступаться нельзя. Это, собственно, и есть опыт. Нельзя сказать, что Иисусовой молитвой молиться вредно - этого разумный человек не скажет. Разве что в виде исключения какому-то особенно горделивому человеку, да и то едва ли. Просто можно сказать ему, как правильно молиться, но не запретить вообще молиться Иисусовой молитвой.
Немощный учитель думает о том, чтобы удержать при себе людей, дорожит хорошим к себе отношением. Будь то какой-нибудь священник или во всем равный тебе человек, но желающий быть в роли учителя, допустим та же самая послушница, - кто угодно, совсем не обязательно, чтобы это был именно священник. Во многих людях есть страсть любоучительства. Это очень вредная, очень опасная страсть. Мы почти все болеем ею и пытаемся навязать друг другу свое понимание вещей, хотя на самом деле не имеем на это права.
С одной стороны, люди, желающие оправдать свою страстность, свое своеволие, ищут такого руководителя. С другой стороны, любоучительный наставник рад, когда кто-то на него "наткнулся", и, поскольку его тщеславию льстит, что кто-то к нему обращается, он старается удержать этого человека при себе. А как можно человека, который сам себя оправдывает, удержать? Только помогая ему в этом самооправдании. Образуется такой пагубный союз: одни ищут самооправдания, другие - славы. Они находят общий язык, и получается своего рода негласный договор. Это очень опасное состояние как для тех, так и для других.
Вполне может быть, что один и тот же человек в одном отношении является учеником, в другом - учителем. Допустим, сестра Е. (не будем далеко ходить) обращается к сестре К., и та оправдывает ее желание ловить бабочек какой-то цитатой из Закона Божьего, который она прочитала до половины. А сестра К. в то же самое время обращается к какой-то более старшей сестре, которая ей говорит, что прыгать - это вообще хорошо. "Не обязательно за бабочками, - она уже начинает философствовать, - можно и за кузнечиками, и за птичками". А та думает: "Какая мудрая сестра А. Не только за бабочками, но еще и за кузнечиками. А птичками любоваться - это вообще богословие". И вот все эти люди с детским умом друг другом питаются, а какая от этого может быть польза? Человек закосневает в самооправдании. Ревностные послушницы этого обычно не ищут. Они получают пользу от любого человека и преуспевают, не задумываясь о том, понимают их или не понимают. Они не ищут у наставников понимания ради оправдания, а сами хотят понять, чего желают от них их руководители, к чему они их призывают; и они стараются это исполнить, отсекая свои страсти и своеволие. Да и что там понимать? Если это плохо, значит плохо.
Допустим, сестра Д. говорит сестре М.: "Знаешь, ты за бабочками не прыгай, это все суетно, это все ни к чему. Надо молиться". А та думает: "Да она меня не понимает. Я ведь не за бабочками прыгаю, я дождевых червей люблю копать, а она мне про своих бабочек говорит". Как будто бы разница какая-то есть: или ты копаешь дождевых червей, или ты прыгаешь за бабочками - суть-то одна и та же. Зачем в этих глупостях разбираться? Какое может быть в этом понимание? Грех он и есть грех. Один любит блондинок, другой - брюнеток. Какая тут разница? Разве от этого блудная страсть перестала быть блудной страстью?
Повторяю, нужно не искать понимания ради потакания, а самому стараться понять, что от тебя требуется. И искать строгого отношения к себе. Читать Священное Писание и святых отцов с целью обличения, а не с целью самооправдания.
Пимен Великий сказал, что своеволие - это медная стена между человеком и Богом, а если человек поддался самооправданию, тогда уже нет для него спасения. Чересчур критическое отношение к наставлению, которое тебе дают, под предлогом рассуждения (а на самом деле под предлогом своеволия, саможаления и тому подобного) - это и есть признак самооправдания.
Вы впадаете в маловерие по отношению к послушанию и пребываете безуспешными. Я могу долго убеждать ту же сестру Е. Но если она не исполнит того, что я сказал, а будет продолжать исполнять свою волю, то она не получит от моего совета никакой пользы. Совет помогает, когда его исполняют. Только тогда можно понять правильность или неправильность совета. А когда ты с самого начала предался нерадению, всем пренебрегаешь и в лучшем случае, немножечко потрудившись, оставляешь послушание, а в худшем случае даже не принимаешься за духовное делание, в чем бы оно ни состояло, то, конечно же, ты не познаешь, правильно ли тебя наставляли или неправильно. Ты не можешь войти к своей старице или к духовнику и сказать: "Вот, вы мне говорили то-то и то-то, а у меня не получается. Я сделала, и результат такой-то". Нерадивый человек будет топтаться на месте. Он и год будет в монастыре, и два, и три, и двадцать лет - и останется безуспешным, если не начнет понуждать себя слушаться прежде всего, разумеется, в духовном отношении. Хотя еще раз говорю, что монастырские работы - это часть духовного делания. Может быть, не самая главная, но все-таки существенная, потому что здесь проявляется самоотвержение человека. Монастырский опыт показывает: кто самоотверженно трудится на послушании, тот чаще всего и сподобляется внимательной, а иногда и благодатной молитвы. Об этом и святитель Игнатий говорит, об этом свидетельствует и мой опыт как духовника.
Думать нужно, рассуждать нужно, но рассуждать в меру своего возраста. Если ты рассуждаешь о том, как исполнить то, что тебе говорят, - это прекрасно. А если ты рассуждаешь о том, правильно ли тебе говорят, значит, нужно что-то с собой делать, потому что это состояние очень тяжелое. Ты пришел к старице, ничего еще не знаешь, едва начал устной Иисусовой молитвой молиться - и уже сомневаешься в самых элементарных советах, в самых простых, которые, в принципе, ты, если бы знал, что и где читать, мог бы и вычитать. Если ты в этом сомневаешься, то что же дальше будет тогда, что же ты вообще будешь делать? Найди такого наставника, который позволял бы тебе, как говорится, царствовать лежа на боку, как в сказке Пушкина. Чтобы можно было спать, есть - и преуспевать в умном делании. Чтобы можно было хитрить - и от этого приобрести покаянный плач. Чтобы можно было беречь свое здоровье - и одновременно думать о смерти. Найди такого наставника... если он на земле вообще существует.
И святоотеческие книги, которые, безусловно, необходимо читать и постоянно насыщать ими свой ум, чтобы пропитать всего себя святоотеческим учением, - их тоже нужно читать с умом. Надо знать, что тебе подходит и что не подходит; что подходит тебе сегодня и что завтра тебе, может быть, будет полезно, а сегодня преждевременно. Надо читать разумно, а не выбирать только то, что тебя оправдывает или возбуждает у тебя неразумную ревность, которая, между прочим, часто совмещается с тяжелейшим нерадением. То есть в том отношении, в котором нужно человеку подвизаться, он проявляет нерадение, а в том отношении, где ему нужно еще смириться, он проявляет неразумную ревность. Например, в трудах монастырских он нерадив и в то же время показывает неразумную ревность даже не в отношении Иисусовой молитвы, а в отношении каких-то невероятно возвышенных добродетелей, например любви к ближнему, которую Иоанн Лествичник помещает на тридцатой (!) ступени, то есть на высшей ступени нравственной лестницы.
Итак, смысл нашей беседы в том, что не нужно уклоняться ни в ту, ни в другую сторону. Не нужно искать такого абсолютного послушания, которое было только в древности, как говорит об этом святитель Игнатий, но при этом не нужно и совершенно уклоняться от послушания и откровения помыслов. Я прочту несколько слов из "Приношения современному монашеству". Святитель Игнатий говорит, что сейчас абсолютное послушание невозможно, но нужно правильно понимать, что он имеет в виду. Сам святитель Игнатий насаждал везде старчество (в тех обителях, где он бывал руководителем), и его ученики исповедовали помыслы. Иногда он и смирял своих учеников. Казалось бы, они тоже могли сказать: "Отец Игнатий, вы же не Антоний Великий".
С одной стороны, мы находим у святителя Игнатия наставления о том, что невозможно иметь такое послушание, как в глубокой древности, потому что нет таких старцев - это, безусловно, справедливо. Это очень важно и нужно помнить всегда. Но, с другой стороны, святитель Игнатий называет послушание в наше время "жительством по совету". Вот как он описывает это: "Крупицами названо в предшествующей главе духовное жительство, предоставленное Промыслом Божиим нашему времени. Оно основывается на руководстве в деле спасения Священным Писанием и писаниями святых отцов, при совете и назидании, заимствуемых от современных отцов и братий (то есть руководствоваться нужно не только святыми отцами - о. А.). В собственном смысле - это послушание древних иноков, в ином виде, приспособленном к нашей немощи, преимущественно душевной. Древним послушникам их духоносные наставники возвещали немедленно и прямо волю Божию; ныне иноки должны сами отыскивать волю Божию в Писании, и потому подвергаться частым и продолжительным недоумениям и погрешностям. Тогда преуспеяние было быстрым по свойству делания, ныне оно косно опять по свойству делания. Таково благоволение о нас Бога нашего: мы обязаны покорствовать ему и со благодарением благоговеть пред ним. Наше современное иноческое жительство по Писанию и совету (выделено нами. - Ред.) отцов и братий освящено примером главы монашества, преподобного Антония Великого. Он не был в послушании у старца, но в новоначалии своем жил отдельно и заимствовал наставления из Писания и от разных отцов и братий: у одного научался он воздержанию, у другого кротости, терпению, смирению, у иного строгой бдительности над собою... стараясь усвоить себе добродетель каждого добродетельного инока, всем оказывая по возможности послушание, смиряясь пред всеми и молясь Богу непрестанно. Поступай и ты, новоначальный, таким образом! Оказывай настоятелю и прочему монастырскому начальству нелицемерное и нечеловекоугодливое послушание…" [1]
Вопрос. У святителя Игнатия (Брянчанинова) сказано: будь осторожен в выборе наставника. Как это понимать?
Ответ. Конечно, если человек совершенно никакого опыта не имеет, то он не может наставлять. Многие люди, сравнительно ученые, окончившие семинарию или академию, не имеют опыта духовной жизни; если они и знают святых отцов теоретически (впрочем, в наше время такие знания тоже редкость), то цитируют их невпопад и руководят неправильно. Допустим, эти люди пользуются выдержками из других, не святоотеческих, духовных книг, из учебников - все равно это не то. Человек должен иметь какой-то опыт. Но нельзя требовать такого опыта, чтобы человек все заповеди исполнял, чтобы он был в полном смысле слова евангельским христианином, - в наше время почти невозможно таких найти. Когда мы начинаем искать чересчур совершенных христиан, таких, как в житиях святых, то часто натыкаемся на проходимцев, на прельщенных, потому что они порой имеют вид необыкновенной святости. Людям прельщенным свойственно быть своего рода актерами, они изображают из себя нечто, и неопытные, простые люди очень этим подкупаются. Значит, действительно надо с большой осторожностью подходить к выбору наставника. Как говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, в наставнике нужно искать прежде всего рассуждения. Духовное рассуждение, то есть умение руководить по евангельским заповедям, - вот то свойство, которое необходимо для старца или духовника. Когда святитель Игнатий говорит, что нужно искать людей, которые знают не теоретически, а практически, то под рассуждением имеется в виду опытное знание, переживание того, чем живет монах (для монашествующих). Среди белого духовенства есть люди опытные в мирской жизни, мудрые в этом отношении. Но монашествующим они не могут дать совет, потому что этой жизнью не жили. А некоторые люди имеют такое рассуждение, что могут руководить и мирянами и монашествующими. Еще нужно помнить: не все то золото, что блестит. Очень много актеров. Надо откровенно сказать, есть такие и среди священников. Приходит человек на работу, надевает подрясник, рясу и превращается в священника. Работа окончилась, маска снимается, и домой идет уже не священник, а обыкновенный человек. В самой священнической среде таких называют наемниками. Такой "наемник", естественно, на работе старается выглядеть благоговейно, кротко, любвеобильно и говорит через "ять". А на самом деле это все только маска. Конечно, это не значит, что всякий священник, который снимает рясу и уходит в гражданском, лицемер. Но нужно быть очень осторожным.
Вопрос. Можно ли нам относить к себе слова из Лествицы: "Душа, привязавшаяся ради Христа любовью и верой к пастырю, не отступает от него даже до крови; особенно же если она получила через него исцеление своих язв, памятуя сказавшего: …ни Ангели, ни начала, ниже силы… ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Христовой (Рим.8:38-39). Если же душа не привязалась таким образом, не утвердилась, не прилепилась, то удивляюсь, если таковой человек не тщетно пребывает на сем месте, будучи соединен с пастырем притворным и ложным повиновением" [2].
Ответ. Боюсь, что очень дерзновенно будет так сказать. Но действительно, кто получает пользу, тот и привязывается. От этой пользы он еще больше привязывается и больше доверяет. А нерадивый пользы не получает и вместо того, чтобы обличать себя, начинает искать причину своего неуспеха, смысл которой сводится к одному: ныне, мол, нет такого великого наставника, который был бы меня достоин.
Вопрос. Силуан Афонский пишет, что Серафим Саровский познал Бога, благодать Духа, а потом, когда ушла благодать, стоял на камнях три года ради ее возвращения. А Варсонофий Оптинский говорит, что отец Серафим отказался от настоятельства и из-за этого у него было искушение, которое вывело его на камни. Почему такие разные мнения?
Ответ. Я не знаю, не берусь судить. Отец Андрей [3] так же, как Варсонофий, говорил, что это потому, что он отказался от настоятельства. Но я все-таки считаю, что старец Силуан Афонский был ближе преподобному Серафиму как по степени преуспеяния, так и по самому духу подвижничества. Преподобный Серафим Саровский был безмолвником, отшельником. А старец Силуан хотя и провел много времени в монастыре, но, когда читаешь его писания (я думаю, рассудительные люди это подтвердят), кажется, что он по духу своему безмолвник. Он сумел в монастыре как бы уединиться и быть сам по себе, среди людей сохранять полное безмолвие. Поэтому он прекрасно понимал опыт преподобного Серафима, знал, что происходит в душе подвижника. Я не думаю, что Варсонофий испытал такие же возвышенные духовные состояния, как преподобный Серафим. А про Силуана Афонского можно сказать, что он испытывал или то же самое, или подобное духовному состоянию Серафима Саровского. Поэтому, думается, мнение старца Силуана более правдоподобно. Если вы помните из жития преподобного Серафима, он ведь был сравнительно молодого возраста, когда во время пасхального богослужения ему явился Господь на воздухе и благословил его, и Серафим, тогда еще иеродиакон, исполнился великой благодати. Конечно, сохранить такую великую благодать по неопытности очень трудно. Именно по неопытности, а не потому, что преподобный Серафим был нерадивый, он, как и старец Силуан, потерял благодать. Видимо, старец Силуан по догадке или по каким-то признакам понимал, что не иначе как потеря благодати вынудила преподобного Серафима Саровского на особенный подвиг, чтобы вернуть это блаженное состояние. Возьмем рассказ Симеона Нового Богослова о некоем юноше Георгии (некоторые догадываются, что это он сам о себе рассказывает). Георгий в юности познал необыкновенную благодать, потом потерял доверие к своему старцу и перестал подвизаться. Поэтому благодати он лишился. Уже впоследствии он стал подвизаться для того, чтобы вернуть ее, и едва-едва, уже в монастыре, возвратил. Вероятно, как говорит, по-моему, сам старец Силуан (или, может быть, архимандрит Софроний Сахаров), иные приобретают благодать постепенно и к старости доходят до высокого совершенства, другие сразу познают полноту благодати, потом теряют ее и в дальнейшем подвизаются с тем, чтобы вернуть ее.
Я, конечно, не считаю этот вопрос принципиальным и не настаиваю на своей правоте, но мне кажется, что мнение Силуана Афонского более правдоподобно, чем мнение Варсонофия Оптинского, потому что по интенсивности, по силе, по своему обилию он имел опыт соответствующий опыту Серафима Саровского. Все-таки надо сказать, что оптинские старцы не имели такого великого преуспеяния, как, например, Силуан Афонский, может быть, за исключением подвижника Николая Турка: он был восхищен на небеса. Но это исключение.
Вопрос. К чему приводит ропот на духовника? Насколько это допустимо, как от этого уйти?
Ответ. Ропот ведет к недоверию или, может быть, наоборот - ропот бывает от недоверия. К чему он приводит? К тому, что ты не получаешь пользы от послушания, не исполняешь то, что тебе говорят. В принципе, даже мирянам нужно иметь духовника. Пусть это будет не какой-то особо мудрый старец, но более или менее здравомыслящий священник, при котором ты не стыдишься открыть свою душу и знаешь, что ты ничего от него не скроешь, который может дать тебе какой-то совет, подбодрить или укорить, и ты готов все от него вытерпеть - это уже много в наше время. Что значит ропот на духовника? Если ты начинаешь роптать на его душевные слабости, которые есть у всякого человека, к чему это приведет? К тому, что ты от него отшатнешься, перестанешь ему доверять, перестанешь все рассказывать. Значит, надо найти другого духовника. Но найти другого духовника трудно. И тогда ты, как говорится, пускаешься в вольное плавание. А самостоятельное плавание очень опасно: может быть кораблекрушение.
Вопрос (продолжение). Я хотела уточнить. Дело в том, что у святых отцов написано, что бывает особенная брань против духовника, когда ты получаешь от него особую пользу.
Ответ. Если духовник пьяница, а у тебя брань против него, то это не значит, что ты получаешь от него особую пользу. Но следует отличать это от случая, когда нет явных признаков порочности наставника, а ты все же испытываешь брань. Действительно, брань бывает. Даже святитель Игнатий говорит, что одна из четырех возбуждающих брань причин - это послушание духовнику, или старцу. Он перечисляет: делание Иисусовой молитвы, чтение Евангелия и исполнение евангельских заповедей, терпение скорбей и, наконец, послушание духовнику - четыре причины, от которых бывает брань и которые приводят потом к покаянию. Это естественно, потому что духовник воюет с нашей страстностью, а наш ветхий человек этому противится. Что такое брань? Когда наше падшее естество, или, если так можно выразиться, злая часть нашего естества, противится добру, которое навязывается нам (или которое мы сами насильно себе навязываем) через молитву, терпение скорбей, послушание и исполнение Евангелия, это все нас стесняет, убивает нашего ветхого человека. Потому возникает естественная вражда. Но когда мы это состояние осознаем, мы являемся союзниками духовника и союзниками других, помимо послушания, добродетелей - молитвы, терпения скорбей, исполнения евангельских заповедей - в борьбе с падшим своим естеством. А когда мы не осознаем, наивно, или из-за самооправдания, лукавства, гордости не хотим этого видеть, тогда мы становимся союзниками нашего падшего естества в борьбе с тем, кто ведет нас ко спасению, - с духовником. Мы говорим всякие возвышенные слова о том, что нет таких старцев, как в древности. А результат какой? Мы слушаемся диавола. Безупречных старцев нет, это правда. А мы слушаемся людей, которые еще менее старцы, чем те, кто хоть каким-то опытом обладает. Или сами себя начинаем слушаться. Сестру Д., например, мы не будем слушаться, потому что она грешная и неопытная, а беса мы будем слушаться - он, конечно, опытный (только не в деле спасения, а в деле погибели). Вот что получается на самом деле, а не в воображении. Представьте себе, что человек плывет на какой-то утлой лодке и вдруг, недовольный ею, бросается за борт. Но это же не лучше. Вот сестра Д. - это утлая лодка.
Вопрос. О трех образах молитвы сказано: "Аще сии три образы употребляет во свое время, якоже подобает, то предуспевает; аще же употребит несмысленно и безвременно, низвергается" [4]. Что значит "несмысленно и безвременно"?
Ответ. Я вам всем советую прочесть "О трех образах молитвы" Симеона Нового Богослова. Это очень полезно. В "Добротолюбии" некоторый очень важный фрагмент опущен. А Симеон Новый Богослов советует тот образ внимания, сосредоточения во время молитвы, который и мы многим рекомендуем. Именно взирать глазами и умом в верхнюю часть сердца. Несмысленно - это значит неразумно, а безвременно - это несвоевременно. По-русски - неразумно, несвоевременно. В свое время вот эти образы молитвы, которые бывают уже от преуспеяния в умном делании, мы можем употреблять, можем даже воздевать руки и воображать что-то возвышенное, небесное. А когда мы еще не преуспели, а ищем каких-то возвышенных состояний, то, естественно, от этого бывает прелесть и все что угодно.
Вопрос. "Если ты богослов, то будешь молиться истинно, а если ты истинно молишься - ты богослов". Как эти слова понимать?
Ответ. Это значит, что если ты богослов не в смысле обладания теоретическим знанием, а в смысле опытного познания Бога - ты, естественно, будешь истинно молиться. Если ты истинно, внимательно, чисто молишься, если ты преуспел в молитве - ты будешь настоящим богословом, то есть сможешь говорить о Боге из опыта, как это делали наши великие учители. Они все были великие молитвенники и рассуждали о Боге не просто теоретически. Если почитаешь, допустим, стихотворения Григория Богослова, то видно, что он переживал возвышеннейший духовный опыт. Он и сам говорит, что богословом может быть только тот, кто очистился ради Бога или по крайней мере очищается.
Вопрос. Скажите о самоотвержении на послушании, что тут имеется в виду? Отвержение своего рассуждения? Недоверие себе до конца? До какой степени должно простираться самоотвержение новоначального?
Ответ. Самоотвержение, действительно, должно быть прежде всего в отвержении своего разума. Где отвержение своего разума - там и отвержение своей воли. Потому что когда я считаю, что понимаю что-либо неправильно, значит, я буду слушаться того, кто понимает правильно, того, кто мною руководит. Нужно именно внутренне отречься - тогда это будет духовное послушание. А иначе, если я, может быть, даже слушаюсь внешне, но внутренне остаюсь уверенным, что я лучше понимаю, хотя и повинуюсь, - это только внешняя дисциплина, только внешнее подчинение без внутреннего согласия. Оно мало пользы приносит. Хотя иногда бывает, что некоторые старательные послушники, не испытывая в том или ином случае полного доверия, но отвергаясь себя, стараются, несмотря на внутреннее несогласие, в точности исполнить то, что им говорят, и чувствуют пользу; убедившись неоднократно в пользе такого послушания, они привыкают повиноваться своему старцу. До какой степени это должно простираться? Конечно, чтобы не было так, как в пословице: заставь дурака Богу молиться, так он и лоб расшибет. Допустим, ты находишься на послушании, в котором, может быть, понимаешь больше, чем твой старец. Например, сестра А. лучше разбирается в иконописи, чем ее старица, и понятно, что здесь у нее не может быть точного послушания во всем, потому что старица не даст технического совета по написанию икон. Какой-то совет в отношении того, какую икону надо писать в первую очередь или какое настроение придать иконе, - совет, касающийся того, что старица действительно лучше понимает, - тут, конечно, слушаться нужно. Однако сестра А. лучше осознает, как именно исполнить ее указание. Так можно сказать и о швейном послушании, и о певческом. Конечно, можно в определенных случаях высказывать свое мнение, даже настаивать на своем, пытаться переубедить. Хотя в конечном счете, если старица или старшая по послушанию, и тем паче настоятельница, требуют делать только так и не иначе - пусть это будет трижды неправильно, - это нужно сделать ради своей души. Потому что ради послушания мы и находимся в монастыре, а не ради того, чтобы красиво писать иконы, красиво петь и так далее. Пусть старец сам убедится, что он не прав.
Вопрос. О борьбе с помыслами в Евангелии от Матфея говорится: "Аще око твое соблажняет тя, изми е и верзи от себе" (Мф.18:9), - тут понятно, что нужно греховные помыслы с жестокостью от себя отбрасывать. А вот в Евангелии от Марка говорится: "Аще око твое соблажняет тя, исткни е" (Мк.9:47). Здесь какое-то другое значение?
Ответ. Думаю, что между верзи и исткни небольшая разница. Конечно, можно относиться к Евангелию просто и в такие тонкости не вникать, но я думаю, что ни одно слово в нем не сказано напрасно, тем паче в таком поучении Спасителя о борьбе с помыслами, о борьбе с грехом. И потому нужно искать смысл во всем. Я думаю, что словами брось от себя подчеркивается та необыкновенная жестокость к себе, ненависть ко греху, с которой мы должны отбросить греховный помысел. Для того чтобы понять это, нужно представить себе, как слова выглядят на деле: человек вырывает свой глаз и бросает его с ненавистью от себя. В Евангелии от Марка об этом говорится иначе, но зато более подробно: "Аще соблажняет тя рука твоя, отсеци ю: добре ти есть беднику в живот внити, неже обе руце имущу внити в геенну, во огнь неугасающий, - а дальше идет то, чего нет в Евангелии от Матфея: Идеже червь их не умирает и огнь не угасает" (Мк.9:43-44). Это утверждение троекратно повторяется, устрашая нас вечными муками в том случае, если мы не будем так жестоко, беспощадно бороться с грехом. А в Евангелии от Матфея та же или подобная мысль выражена в других словах: "Аще же око твое соблажняет тя, изми е и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную. И аще десная твоя рука соблажняет тя, усеци ю и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну" (Мф.5:29-30). Мысли очень схожи, но я думаю, что каждое слово имеет свое значение, тем более в таком важном поучении. Можно пытаться истолковать тот или иной оттенок, указывающий на определенные особенности внутренней борьбы. Хотя, конечно, по совету святителя Игнатия, нужно следовать в этом святым отцам, а не дерзать толковать самостоятельно.
Вопрос. Вы сказали, что хорошо, когда есть осознание того, что духовник ведет брань с твоими страстями, делающее тебя его союзником. Это состояние бывает от преуспеяния, от опыта? И если есть такое осознание, может ли оно утратиться?
Ответ. Конечно, оно может утратиться. Любая добродетель может быть потеряна, если мы не будем ревновать о ее сохранении и ее развитии. Человек, достигший самого высокого преуспеяния, если потеряет ревность, то начнет терять благодать и нисходить в более скромное духовное состояние. Трудиться нужно всегда. Кто не собирает со Мною, тот расточает (Мф.12:30; Лк.11:23). Это состояние необязательно зависит от преуспеяния. Я, например, знаю, что целомудрие - это хорошо, а меня мучает нечистая страсть. Значит, я борюсь с этой страстью ради целомудрия, которого у меня нет. Или я знаю, что кротость - это хорошо, а меня мучает гнев; я должен бороться с гневом, чтобы достигнуть этой кротости, и так далее. Вначале я умом осознаю, что хорошо, и стремлюсь к этому, а потом уже приобретаю опыт и преуспеяние. Для того чтобы приобрести такое качество, чтобы быть союзником своему духовнику или своему старцу, нужно действительно, как я уже сказал, иметь осознание того, что духовник ведет брань с твоими страстями.
Вопрос. Батюшка, я очень верю, что Бог подаст мне, если будет нужно, через старицу такой же ответ, какой дал бы Антоний Великий. И живу спокойно. Я правильно рассуждаю?
Ответ. Я думаю, что правильно. Вот я скажу про отца Андрея. Он как наставник был очень простым человеком, говорил простые фразы, похожие на афоризмы, без всяких доказательств и рассуждений. Он, казалось, был не способен к этому: не имел образования и учености. Но как-то отец Андрей дал мне один совет и очень настаивал, неоднократно повторял, чтобы я его исполнил. И когда я этому совету последовал, то получил огромную пользу, у меня в душе все перевернулось до такой степени, что я даже стал сомневаться в некоторых других поучениях самого отца Андрея. А совет был такой: "Читай святителя Игнатия". Я думаю, что, может быть, в своих сомнениях я был и прав, ведь отец Андрей говорил такие вещи, которые для меня в тот момент были недоступны. Не потому, что он плохо учил, но для меня это было преждевременно. И ответ на свои колебания я также нашел у святителя Игнатия. Но было время, когда отец Андрей настаивал, а для меня святитель Игнатий был никто: это же не Иоанн Лествичник, не авва Дорофей, - тогда он и к лику святых не был причислен. А ничему современному я не доверял. Я считал, что только в древности все было хорошее, а современные писатели - что от них ожидать? Поэтому для меня святитель Игнатий не был авторитетом, ничего не значил. Но отец Андрей так настаивал, чтобы я прочитал, что я наконец достал некоторые его книги. (Только во время перестройки мне удалось прочитать всего святителя Игнатия.) Действительно, можно сказать, что после этого в моей душе произошел переворот. Всего несколько творений святых отцов на меня произвели такое впечатление. Ранее - предисловия Василия Поляномерульского, потом сочинения святителя Игнатия. Еще раньше, в молодости, на меня произвела впечатление беседа Серафима Саровского с Мотовиловым "О цели христианской жизни". Казалось, ничего особенного отец Андрей не сказал, просто настаивал на том, чтобы я читал святителя Игнатия. Я послушался его совета, и получил большую пользу. Вот видите, бывает, что как-то неожиданно, и через очень скромного по духовному преуспеянию наставника (я сейчас имею в виду не отца Андрея, а нас: сестру А., сестру Д; о себе говорю не рисуясь), можно получить пользу, если доверяешь ему, и иногда даже таким странным образом: посоветовали что-то почитать. Или как-то иначе. Действительно, многое зависит от доверия. Конечно, есть такие люди, которым совершенно нельзя доверять, они никогда не скажут тебе ничего полезного. Но есть и такие, которым в основном доверять можно. Если за них молиться, если относиться с верой к их наставлению, то Господь через них может открыть истину. Именно по вере, в особенности если молиться. Поэтому, действительно, своим старицам можно доверять, но я бы посоветовал за них молиться, особенно перед откровением помыслов. Это и для их поддержки, и для того, чтобы самому с большей верой относиться, чтобы Господь вразумил. И за меня, конечно, тоже всегда надо молиться.
Вопрос. Некоторые сестры высказывают смущение, что они переутомляются на послушании, если их понуждают не оставлять его раньше времени, потерпеть эту усталость. А доводом они приводят ухудшение в молитве.
Ответ. Можно таким сестрам сказать, что они жизни не видали. Молитва ухудшается от гордости, а улучшается от смирения. Кроме того, если в какой-то момент, в ближайшие полчаса или час, у тебя действительно будет от усталости ухудшение в молитве, то зато в общем ты все равно выиграешь от послушания и смирения. Еще раз говорю, что на опыте духовника, на опыте других людей я убедился: у кого больше искреннего послушания - у того больше преуспеяния в молитве. И такому человеку ничто не помешает. Кроме того, нужно понимать, что ухудшение в молитве бывает не только от усталости; оно может быть еще и от ропота, от уныния, от недоверия своему наставнику. Надо все нести безропотно, думать не о том, чтобы у тебя сегодня или в ближайшие полчаса молитва была лучше, внимательнее, чем обычно, а о том, чтобы преуспеть в добродетели. По мере преуспеяния в смирении, с одной стороны, и в исполнении всех прочих заповедей, с другой, ты и будешь преуспевать в молитве. Об этом и святитель Игнатий говорит совершенно отчетливо. А вы с детской наивностью ищете уединения, полного или хотя бы небольшого, и думаете, что от этого у вас будет преуспеяние. Одно дело - когда человек добровольно пренебрегает уединением и таким образом пренебрегает молитвой, другое дело - когда он не имеет возможности уединиться и смиряется. Об этом Иоанн Лествичник говорит, что человек, пребывающий целый день в нелицемерном послушании, становясь вечером на молитву, вдруг весь исполняется Божественного света. Почему? Потому что он подготовил свою душу нелицемерным послушанием. Только люди высоко преуспевшие, смирившиеся и достигшие бесстрастия имеют право искать безмолвия и уединения. А мы к нему не способны. Мешают молитве не наши занятия, мешают молитве страсти - это нужно твердо помнить. Если какая-то неопытная послушница помолится полтора часа более или менее внимательно, но при этом постоянно будет пренебрегать послушанием, не радея о том, чтобы смиряться, то она хоть и будет иметь сравнительно внимательную молитву, но по-настоящему никогда не преуспеет. Бывает, к сожалению, и такое состояние (это удивительно, но бывает), когда человек имеет молитву более или менее внимательную, иногда даже некоторый вид сердечной молитвы, но весь пребывает в буре страстей. Не думайте, что непрестанная молитва - это вершина совершенства и цель. Цель, которую всегда надо помнить, - это исполнение Евангелия. Молитва, даже благодатная и непрестанная, - лишь средство для этого. Некоторым Господь почему-то дает молитву. Может быть, ради утешения, ради укрепления в борьбе - дает авансом, чтобы человек не оставил монашеского пути. Может быть, за какое-то доброе качество или за чистоту, кому-нибудь за смирение в чем-то. Но не всегда молитва - признак высокого духовного преуспеяния во всех остальных отношениях, поэтому не нужно думать, что это единственная цель. Запомните слова святителя Игнатия, что цель духовной жизни - исполнение заповедей. Собственно, это и есть духовная жизнь.
Вопрос. А можно смотреть на природу?
Ответ. Смотреть на природу можно по-разному. Можно смотреть на природу духовным взглядом, как святитель Игнатий. И можно заниматься богомыслием или по крайней мере думать о величии и премудрости Творца. Смотреть-то можно. Приводя шутливый пример о бабочках, я имел в виду, что порой человек исполняет свои страсти, свои желания и пытается оправдаться тем, что его не понимают. Он сам находит какое-то оправдание себе и своей страсти, ищет понимания и такого же оправдания у своего старца. Если старец оправдывает его страсть, потакает ей, значит, по его понятиям, старец мудрый. А если пресекает, значит, он недостаточно мудрый, неопытный, не понимает его и поэтому не может руководить.
Вопрос. Я слышала, как одна сестра говорила, что в моем возрасте, когда очень доверяешь наставнику, то это детский максимализм. Как к этому отнестись?
Ответ. Что значит детский максимализм? Так можно про все что угодно сказать: этот, мол, так себя ведет, потому что он рыжий, а тот - потому что брюнет, им свойственно так себя вести. Я знаю, что у некоторых сестер в среднем возрасте есть детский максимализм. Ну и что, они инфантильные, что ли? Павел Препростый имел беспрекословное послушание Антонию Великому, а он пришел в монастырь в шестьдесят лет. Наверное, и у него детский максимализм был. Люди, рассуждающие о детском максимализме, думают, что если они старше тебя, допустим, на пять или на десять лет, то они уже очень мудрые. Должен им сказать, что эти люди тоже еще дети во всех отношениях. Что такое духовный разум? Это ведь не жизненный опыт. Многие имеют большой жизненный опыт, а в духовном отношении они еще дети. Потому что в чем человек опытен, в том ему можно и возраст какой-то дать. Если у него в каком-то отношении есть опыт, значит он в этом отношении старец. Опыт-то приходит не от возраста, а от интенсивности духовной жизни. Есть даже такая русская поговорка: молод, да старые книги читал. Или еще: мудрость не от бороды. Нужно понимать: где опыт, там и мудрость, там и рассуждение. А при чем здесь максимализм? Можно сказать все что угодно. Есть такие люди, которые говорят умные слова, а под ними - ноль, глупость. Потому что настоящий ум - от опыта, а не от разных рассуждений. Возьмем египетских старцев - они очень просто говорили, не слишком красиво, а иногда даже и объясниться не умели. Авва Дорофей рассказывает, как некий философ спрашивал у преподобного Зосимы, что такое смирение, а тот не мог ему ответить и только говорил: "Знаешь, не смущай меня, я знаю, что нужно смиряться". А сам авва Дорофей говорит, что смирение - это такой навык, который человек и объяснить не может, но навык у него есть. И Зосима согласился: "Да, ты суть дела познал". Авва Дорофей мог это объяснить, потому что он сам имел такой опыт. А Зосима хотя имел опыт, но объяснить не мог: не обладал человек даром слова, в особенности когда его кто-то искушал, испытывал. Так будем ли мы восхищаться философом, который задает умные вопросы? Задал вопрос Зосиме - и тот без помощи аввы Дорофея не мог ответить. И что тогда? Не надо его слушать, потому что он ответить не может? Или мы будем смотреть на то, как человек себя ведет и, самое главное, как он нас учит, получаем ли мы пользу от его учения? Умно ли он говорит, просто ли - для нас неважно. Мы пришли учиться евангельской жизни, а не богословию и философии. Бывают иногда красивые, умные рассуждения, а действие у них разлагающее, убивающее. И апостол Павел говорит, что буква мертвит, а дух животворит (2Кор.3: 6).
Сейчас некоторые стали прикрывать свои страсти и немощи, в которых просто надо было бы признаться и покаяться, с которыми надо было бы бороться, - словосочетанием совершенно не христианского происхождения - подавление личности.
Я, может быть, читал мало творений святых отцов, но нигде в прочитанной мною святоотеческой литературе я не встречал понятий: "подавление личности", "гармоническое развитие личности", "всестороннее развитие личности", вообще "развитие личности". И сами вы едва ли такое встречали. Святые отцы говорят о спасении, об очищении души, о борьбе со страстями, даже о чистоте тела, а о развитии личности не говорят. Это словосочетание и это представление возникли в среде людей, которые пытались противопоставить, а если не противопоставить, то хотя бы параллельно представить помимо христианского еще другой идеал, ставящий целью человеческого существования, существования всего человечества развитие личности. Этот идеал возник в среде течения очень широкого, разнообразного, которое называется гуманизмом.
С позиций гуманизма человек есть цель: не спасение человека в вечности, а сам человек становится целью или "мерилом всех вещей", по выражению одного древнего философа. Такое представление развивалось постепенно, начиная с XIII-ХIV веков. Конечно, под гармоническим развитием личности разные люди понимают разное. Обычно под этим словосочетанием понимается нравственное развитие, хотя нравственность - понятие тоже очень ограниченное: например, христиане под нравственностью понимают одно, магометане другое. В связи с тем, что философские границы гуманизма были очень размыты, то и представление о нравственности было весьма туманно. Поэтому когда в рамках этого движения, этого философского, нравственного, идеологического течения говорилось о развитии личности, то иные понимали под ним, может быть, христианскую нравственность, иные более широко смотрели на вещи: разрешали многое, что в христианстве запрещено. В отношении учения гуманизма, которое, как я уже сказал, очень зыбко и туманно, важно не определение нравственных или других представлений о развитии личности, а то, что это учение в целом не соответствует и даже противоречит учению христианства, весьма четкому, определенному и ясному на этот счет.
Для того чтобы понять, насколько эти мировоззрения разные, нужно разобраться в том, что представляет собой личность человека с точки зрения евангельского, святоотеческого учения. Еще раз хочу подчеркнуть, что понятия личности у святых отцов нет, а есть понятия: "ипостась", то есть "лицо", и "природа", то есть "род". Слово "лицо" ("персона" по-латински) западного происхождения, слово "ипостась" - греческого. Хотя "лицо" - более образное, а "ипостась" - более точное философское понятие, по своему терминологическому значению они совершенно идентичны, так же как понятия "природа" и "род". Эти святоотеческие определения относятся ко всему существующему. Они отчасти заимствованы из древней аристотелевой философии, но, конечно, переработаны, приспособлены к евангельскому учению. Святые отцы не боялись заимствовать из языческой философии, языческой культуры многие понятия, чтобы использовать их в изложении евангельских истин. Но применяли они их в переработанном виде: не так, как понимал их, скажем, Аристотель, а приспособив эти философские термины к Евангелию, используя то доброе, хорошее и здравое, что было в языческом образе мыслей от естественного здравого смысла, вложенного Богом, как известно, во всякого человека, а не то, что было в этом образе мыслей от языческой теологии и "религиозных басней", по выражению Иоанна Дамаскина. Под природой понимается то, что является общим для какого-либо вида, например то, что является общим для всех носящих название "человек". И признаками этого вида, отличающими его от других, является все, что описывает человека как человека, в отличие, скажем, от животных или от ангелов. Эти свойства и формируют, и определяют вид. Пол, например, нельзя считать родовым свойством, потому что и женщина - человек, и мужчина - человек. Нельзя считать родовым признаком образование, возраст людей или их внешний вид, потому что это относится уже к ипостасным, то есть личным, признакам, определяющим конкретного человека и отделяющим его от других. Те признаки, которые определяют природу или вид, называются определяющими, а те, которые определяют ипостась, называются случайными. Например, Евдокия Ивановна рыжая, а Ксения брюнетка, но раз Ксения не рыжая, это не значит, что она уже не человек. Это признаки случайные - они не отражаются на том, что является видом, не влияют на него. Если же у нас появится четвероногое существо, то мы скажем, что это наверняка не человек: человек не бывает четвероногим. Это уже признак отличающий, он не может быть общим у человека с каким-нибудь видом животных. Конечно, четвероногий или двуногий - не самый главный признак человека, тем не менее это одно из свойств человеческой природы. Таким образом, мы делаем вывод, что есть общая человеческая природа и есть та или иная ее ипостась, которая отличается от других полом, образованностью, характером, внешними признаками: допустим, кто-то старый, кто-то молодой, кто-то красивый, кто-то некрасивый. Все это - признаки, отделяющие одну ипостась от другой.
Вы видите, что в учении Православной Церкви о том, что такое природа и ипостась (или лицо), нет ничего такого, что походило бы на представление о личности, которое сейчас распространено. Под личностью мы подразумеваем нечто особенное, неповторимое в человеке, и поэтому можно заключить, что личность - это, видимо, какие-то его душевные свойства: нельзя же сказать, что она состоит в том, что человек ходит в очках, так как у него зрение плохое, и что это плохое зрение и есть признак его личности. Личность мы, конечно же, понимаем как душевные свойства. Поэтому из элементарного философского рассуждения о том, что представляет собой общая для всех нас природа, мы должны перейти уже в другую плоскость.
Но прежде я еще раз вернусь к рассуждению о нашей природе: можно сказать, что в этом смысле мы все единосущны друг другу. Конечно, отсюда не следует, что наше существо полностью совпадает с существом другого человека, как это явлено в Лицах Пресвятой Троицы, но природа наша совершенно одинакова, и мы должны понимать, что мы принципиально друг от друга ничем не отличаемся. И некоторые современные богословы, как, например, Владимир Николаевич Лосский, рассуждают о том, что Церковь - это единосущное и многоипостасное человечество: единосущное по природе и многоипостасное по тем лицам, из которых оно состоит. Если бы мы все были праведной жизни - все исполняли волю Божию, то в существе каждого человека действовала бы единая общая воля. Нужно различать природную волю, то есть свойственную той или иной природе, от личной воли, которая происходит уже от греховности, искажения, нарушения этой природы. Они присутствуют в нас обе, но как все Лица Пресвятой Троицы имеют одну волю, так и все человечество должно было бы иметь одну волю, потому что мы должны следовать воле Божественной.
Таким образом, послушание, которого многие боятся и которое воспринимают как подавление личности, на самом деле есть возвращение человека к своей природе; конечно, мы говорим о послушании в идеале - когда слушаемся того человека, который знает волю Божию или, по крайней мере, знает лучше, чем мы, а не тогда, когда мы слушаемся кого угодно, лишь бы только слушаться. Мы все стремимся к тому, чтобы совершать одно и то же, ведь заповеди евангельские даны всем: и мужчинам и женщинам, и умным и глупым, и старым и молодым - всем нам заповедано: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мф.22:39) или "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем" (Мф.22:37), и так можно сказать обо всех заповедях. Получается, что в то время, как мы ищем какого-то разнообразия, самостоятельности и самобытности в своем поведении, Евангелие призывает нас всех вести себя одинаково, и нам кажется, что Евангелие уничтожает нашу личность, потому что лишает нас того, что представляется нам ее проявлением. И оказывается, как я уже сказал, что под личностью мы чаще всего понимаем совокупность нарушений своей природы, появившихся в связи с грехопадением или с нашим греховным образом жизни, с собственным отклонением от воли Божией, то есть усугублением первородного греха, доставшегося нам от прародителей, собственной греховной жизнью. Именно в этих греховных отличиях друг от друга мы и видим свою личность: например, сестра К. ленивая, а сестра Ф. злая: бегает и на всех кричит, - при этом сестры К. и Ф. думают, что когда им не дают спать или кричать, то их личность подавляют. Я утрирую для того, чтобы стало ясно - действительно, нам представляются нашей личностью все многообразные сочетания наших страстей, тонко или грубо действующих в нас, мы видим свою индивидуальность именно в них. А когда начинаем их в себе подавлять, то нам представляется, что наша личность уничтожается, поскольку мы не понимаем, что истинное отличие друг от друга заключается в наших подлинных душевных свойствах, в развитии добродетелей.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что молитва, исполнение заповедей есть смерть для "ветхого" человека, а наш "ветхий" человек - человек греховный. Отличия в греховности, которые мы принимаем за особенности личности, не всегда проявляются так грубо, как я описал: один ленивый, другой сердитый, - а могут существовать очень тонко и незаметно. Кто-то, скажем, имеет эстетическое чувство и любит живопись, хотя на самом деле в этом эстетическом чувстве кроме собственно любви к красоте присутствуют, допустим, блудная страсть, тщеславие или гордость, которые, разнообразно сочетаясь, порождают то или иное выражение "любви к искусству", а по сути - проявление греховной воли человека. Вся человеческая жизнь, можно сказать, пронизана стремлением к самовыражению, т.е. желанием утвердить "ветхого" человека, развить свою греховность. Иногда это бывает очень грубо, например грубый разврат, иногда утонченно - как при занятиях искусством. Блудная страсть может выражаться скрыто, непонятно для других: одному достаточно грубого блуда, а другой желает любоваться изящными изображениями обнаженной натуры, считая, что это искусство, это возвышенно, хотя на самом деле здесь действует та же самая блудная страсть, только она соединяется с эстетическим чувством и, может быть, удерживается тщеславием или каким-либо другим качеством от грубого проявления. Таким образом, под развитием личности, как его представляют гуманисты, понимается развитие греховного начала, которое святитель Игнатий (Брянчанинов) называет добром падшего человеческого естества и которое всегда смешано со злом и ищет утешения для своих страстей в той или иной деятельности, в чем бы она ни состояла. Иногда она даже прикрывается христианскими целями у людей, которые верят во Христа, тогда как те, кто не верит, совершенно откровенно сбрасывают с себя этот покров и действуют неприкрыто; тогда всестороннее развитие понимается как всестороннее устремление человека ко всему земному и греховному. Пусть даже это земное по видимости невинно и нейтрально, но поскольку оно отвлекает человека от небес, от мысли о спасении, которая должна постоянно его беспокоить и вести к вечности, то и это нейтральное и сравнительно безгрешное становится страшным и опасным явлением. Если самая невинная, ничтожная вещь заставляет человека забыть о покаянии, о молитве, о борьбе со страстями, то она уже превращается из невинной и ничтожной в чудовищную и могущественную. Всякое всестороннее развитие, в чем бы оно ни выражалось: в любви к искусству, в развитии своей индивидуальности, в сохранении своего характера, в умственном развитии, - когда совершается ради "личности", ради самого себя, ради того, чтобы из себя что-то представлять, чем-то отличаться от других людей, становится погибельным и разрушительным для истинной личности человека, для его истинного "я" (если воспользоваться термином нехристианского происхождения).
Что же можно понимать под развитием личности и что значит всестороннее развитие личности с христианской точки зрения, если мы будем все-таки употреблять этот термин? Безусловно, развитие человека по евангельским заповедям, а под совершенным развитием личности нужно понимать совершенствование человека в исполнении всех заповедей, приобретение им всех добродетелей, а не какой-то одной, потому что когда человек целомудрен, но гневлив, или, наоборот, обладает кротостью, но не обладает целомудрием, то это - уродство, и такой человек не спасется, по словам апостола Иакова: "Кто нарушил одну заповедь, тот весь закон нарушил" (Иак.2:10). Только так можно понимать гармоническое развитие личности - как равное исполнение всех евангельских заповедей, всестороннее развитие внутреннего человека в отношении всех добродетелей. Личность в человеке - это образ и подобие Божие. Если воспользоваться идеей и терминологией Лосского, что индивидуальность человека состоит в различных сочетаниях греховных свойств, разрушающих природу, отделяющих одного человека от другого, то можно сказать, что различное сочетание добродетелей, действующих с большим или меньшим разнообразием (при условии, что человек исполняет волю Божию, которая выражена в Евангелии), и формирует его личность: один отличается смирением, другой, может быть, кротостью, иной необыкновенно целомудренный; один более преуспевает в любви к ближнему, другой, подвизаясь в уединении, - в любви к Богу, которая никому не видима и никому не известна, кроме него самого.
Теперь вернемся к тому, что же такое подавление личности. Если наставник станет смирять человека или он сам начнет понуждать себя к смирению, к отсечению своей греховной воли, то это будет подавлением греховной личности "ветхого" человека и того особенного греха, который отличает его от другого грешника. Грех разделяет людей, а добродетель соединяет. Грех - это то, что противно нашей природе. Добродетель же свойственна нашей природе. Ложное развитие личности делает людей совершенно чужими друг другу, лишает человека любви, делает его в конечном счете врагом другому до такой степени, что древние римляне, например, даже говорили: "Человек человеку - волк". Мы видим, что с развитием личностей вражда в человечестве увеличивается. Казалось бы, если провозглашен гуманизм, любовь к человеку, то люди должны все больше преуспевать во взаимном доброделании, но мы видим, что никогда прежде не было таких страшных войн, как в тот период, когда человечество стало отходить от христианства. С течением времени эта нечеловеческая жестокость все более и более увеличивается: чем больше мы говорим о любви, взаимопонимании и уважении, тем враждебнее отношение людей друг к другу. И от этого никуда не уйдешь. Конечно, войны и ненависть были и в древние времена, но никогда войны не достигали такого масштаба, не приносили столько бед и горя человечеству, как это было в двадцатом веке и даже уже в двадцать первом. Все мы как будто гуманисты, все мы считаем, что человек выше всего и что он есть "мера всех вещей", но если раньше, чтобы уничтожить человека, надо было хорошо поработать мечом и копьем, то сейчас достаточно сбросить одну бомбу, чтобы убить сотни тысяч людей. Вот плоды такого гуманизма. Некоторые, может быть, скажут, что это просто наука так последовательно развивалась: открыли термоядерную реакцию, создали атомную бомбу - тут никуда не денешься. На самом же деле физические законы существовали с древнейших времен, их не открывали потому, что умственные способности человека не были устремлены в эту сторону и люди не желали открывать то, что открывают сейчас. Интересовало людей совершенно другое, и что их интересовало, то они и развивали, созидали, тем и жили.
Таким образом, развитие культуры в каком-то определенном направлении говорит об устремлении человеческого духа. Стремление утвердиться, стремление развить свою личность привело к совершенному непониманию людьми друг друга, к совершенной замкнутости и отчужденности. Если мы возьмем даже сравнительно недавние времена, скажем девятнадцатый век или начало двадцатого, то по крайней мере в русских деревнях были очень простые отношения, да и в небольших городах все друг с другом здоровались, двери в домах не закрывались, все были радушны и приветливы. Странника, отправлявшегося по святым местам, принимал всякий, всякий готов был его приветить и оказать ему услугу. Сейчас же странника, пожалуй, мы уже побоимся принять, во-первых, потому что нам не хочется с ним делиться, а во-вторых, мы, может быть и справедливо, его испугаемся, потому что он может оказаться проходимцем, который принесет беду; то есть человек все больше и больше замыкается в себе. Мы видим, что люди, с которыми мы общаемся в общественном транспорте или где-нибудь еще, - совершенно для нас чужие и как бы для нас не существуют. Это говорит об охлаждении любви, о замкнутости человека внутри самого себя под предлогом развития личности.
Мы и сами замечаем, что как только начинаем беречь свою "личность", а на самом деле охранять свою греховную волю, и бояться, чтобы она никак не пострадала, тут же в наше сердце вкрадывается безразличие, равнодушие ко всем людям. И наоборот, если мы отсекаем свою волю, если смиряемся, когда "нашу личность подавляют", примиряемся, соглашаемся с этой воспитательной мерой, а не противимся ей, тогда видим, что в нас сохраняется доброе расположение к тем людям, которые нас окружают. Истинное, разумное послушание, т.е. сознательно принимаемое и исполняемое, делает человека любвеобильным. Подавление личности послушанием, подавление греховного начала, нашего "ветхого" человека, есть уничтожение только "маски", "личины", по выражению одного богослова, утверждавшего, что есть лицо, личность и личина. Личина - это маска, личность - истинное внутреннее состояние человека, образ и подобие Божии в нем, а лицо - то исходное, с чего он начинает; люди либо напускают на себя личину, то есть приобретают некоторую греховную индивидуальность, либо добиваются, чтобы в них открылась личность, проявились образ и подобие Божии, то есть живут по Евангелию и уподобляются Господу. И если мы посмотрим на угодников Божиих, которые совершенно не стремились к самовыражению, то увидим, что они были необыкновенными, неповторимыми людьми. Это видно не только из святоотеческих писаний, которые отличаются особым стилем, изяществом, образностью, в которых видны яркие личности авторов, но и из житий тех святых угодников Божиих, которые не оставили никаких письменных трудов. Почитаем, например, житие преподобного Серафима Саровского и наставления, которые были записаны с его слов другими людьми, и увидим, что он был необыкновенной личностью, возле которой людям, стремящимся к спасению и истине, всегда было приятно, отрадно и утешительно: они с готовностью принимали от него даже и обличения. Те из нас, кто бывал у отца Николая Гурьянова, могут вспомнить, как приятно находиться в его присутствии; хотя он очень кратко, просто говорит, иногда, может быть, туманно и непонятно, но видно, что он действительно человек особенный, что от него исходит какая-то энергия, вокруг него неповторимая атмосфера и что мы находимся возле личности необыкновенной, хотя он ничего для этого не делает и ведет себя очень скромно, даже несколько юродствует. А с человеком, который пытается всячески показать свою индивидуальность, образованность, ум или оригинальность своих мнений по каким-то вопросам, бывает скучно и тяжело; чувствуется, что общение с таким человеком бесплодно и даже мучительно.
Таким образом, мы можем выделить в человеческой жизни две составляющие. Первая - природа человека, которая может быть разрушена ложным самовыражением, потому что это самовыражение есть сочетание и развитие греховных качеств человека и попытка отличаться от других греховными свойствами. Вторая - это ипостась человека. Здесь можно говорить о различиях внешних и внутренних. Внешние, в духовном смысле, различия - это так называемые случайные свойства: пол, образование, возраст, национальность, место жительства, воспитание и т.д. Различия по внутреннему человеку, которые также относятся к нашим ипостасным свойствам, но которые труднее описать и даже уловить и понять, - это отличия друг от друга по добродетелям: один более упражняется в одной добродетели, другой - в иной; одному больше свойственна милостыня, другому - молитва, третьему - смирение, четвертому - покаяние, а иному кротость. Хотя, конечно, в этом направлении мы должны стремиться к всестороннему развитию и исполнять все заповеди, но одному человеку дается легче одно, другому - другое. В этом развитии ипостасных душевных свойств, собственно, и состоит развитие личности.
Итак, мы видим, что есть телесные и душевные ипостасные свойства, и если мы желаем говорить о личности, то, я думаю, прежде всего нужно говорить о душевных ипостасных свойствах: тех добродетелях, которые нас формируют и делают различными людьми. Например, есть монашеская жизнь и есть семейная, есть одни добрые дела и есть иные. Не нужно думать, что если человек молится, но не подает милостыню, то он делает плохо. О другом же, который более способен к добродетели питать алчущих и одевать нагих, не нужно думать, что он пренебрегает молитвой и не спасется. Вот как можно рассуждать о подавлении и о развитии личности: подавлять мы должны в себе греховное, а развивать - евангельские добродетели. Если же мы станем развивать в себе греховные различия, то поневоле будем разрушать свою природу и подавлять, нивелировать, уничтожать в себе истинную личность - евангельские свойства; личностные, духовные проявления будут в нас все слабее и слабее, потому что дух человека развивается и живет свободно только по заповедям и истинную свободу мы обретаем во Христе, в Евангелии. Нам нужно понимать, что такое свобода и что такое рабство. Апостол Павел говорит: "Вы поработились Христу и стали свободными от греха, - и прибавляет: говорю это из-за немощи вашего ума" (Рим.6:18-19), потому что, действительно, как можно поработиться Христу? Христос освобождает. Но апостол так выражается для того, чтобы мы поняли, что с нами происходит. И апостол Иаков говорит, что мы призваны "к закону совершенному, к закону свободы" (Иак.1:25). Если мы порабощаемся Евангелию, значит мы освобождаемся от греха, если же мы порабощаемся греху, ищем так называемого развития личности (на самом деле ложного) и боимся ее подавления, то мы в себе этот грех развиваем и освобождаемся от Христа. Действительно, тяжело порабощаться Христу: многое становится непозволительным. "Меня подавляют, меня уничтожают: ни то, ни другое, ни третье - ничего делать нельзя", - так греховный человек воспринимает Евангельскую жизнь, и в частности монашескую. Но подавляют в действительности не человека, а то греховное, что в нем есть, в то время как добродетелям его дается свобода действовать, развиваться и укрепляться. Душа человека, как говорит Антоний Великий, по природе добродетельна. И поэтому, когда мы порабощаем себя так, как повелел Сам Господь Иисус Христос: берем на себя Его иго, то есть рабство Христовым заповедям, - тогда эти ограничения дают свободу тому доброму, что есть в нашей душе; добродетели начинают действовать все более и более могущественно, развиваться, и мы действительно становимся личностью - христианином. В то время как греховная наша индивидуальность подавляется и нивелируется.
Нам прежде всего нужно самим понять, с чем мы себя отождествляем: с нашей греховной индивидуальностью или с нашей евангельской личностью. Если мы отождествляем себя с греховной индивидуальностью, с отличиями в сложном сочетании страстей, тогда послушание и вообще евангельские заповеди - потому что послушание есть средство к их исполнению - становятся мучительными, страшными, разрушительными, действительным подавлением личности, раз мы считаем, что разрушается наше "я". Если же мы отождествляем себя с тем добрым, что есть в нашей душе, например: с кротостью, смирением, любовью к ближнему, - то послушание освобождает нас, делает нас способными к исполнению Евангелия. Когда, например, кто-нибудь сознательно или бессознательно, нечаянно, по немощи, уничижает нас и мы принимаем это правильно, то человек тот освобождает нас от гордости; когда кто-нибудь отнимает наше имущество, намеренно ли или ненамеренно, то он освобождает нас от корыстолюбия. Конечно, легче вытерпеть монашескую жизнь, потому что при ней все для освобождения человека делается сознательно: запрещают иметь ту вещь, которая тебе нравится, или запрещают делать то, что тебе хочется. Но поскольку деятельность эта в отношении нас целенаправленна, то нам кажется, что нас третируют, к нам относятся тиранически. Пришлось бы нам в миру столкнуться с тем же самым - там люди действовали бы по отношению к нам бессознательно, мы бы понимали, что, отнимая наше имущество или занимая нашу должность, они преследуют какие-то свои корыстные интересы, а не думают о нашей пользе, и такое испытание нам было бы гораздо труднее перенести, но все равно терпеть было бы надо, от этого никуда не денешься. Законы Евангелия как законы физического мира: они действуют везде. Сила тяготения или скорость распространения света везде одинаковы - и в монастыре, и за забором. Так и евангельские заповеди, и нравственные законы везде одинаковы: человек везде один и тот же и Бог везде Один и Тот же, - и мы совершенно напрасно противимся послушанию, отсечению воли, уничижению нас, так как они на самом деле имеют целью помочь нам освободиться от власти греха, сбросить с себя "ветхого" человека, как шелуху, как некую скорлупу, из которой появится птенец. А если мы эту скорлупу не сбросим, значит предпочтем остаться мертвыми, как яйца, из которых птенец не вылупился и которые выбрасывают.
Итак, личность, если пользоваться терминами В.Н. Лосского, - это христианское начало в человеке, развитие его христианских свойств, т.е. добродетелей, а индивидуальность - это развитие греховных свойств человека. Будем же различать подавление и освобождение личности, понимая, в чем состоит то и другое. Послушание - это освобождение личности, а ослушание именно и есть ее подавление. Если же мы не желаем быть личностями в том смысле, в каком учит нас Евангелие, значит, мы хотим отличаться друг от друга чем угодно, даже, наподобие Герострата, какими-нибудь преступлениями, и прославиться чем угодно, лишь бы не быть как все. На это только остается ответить словами народной мудрости: дуракам закон не писан, что хотите, то и делайте. Но ведь нужно понимать, что такое свобода и что такое рабство.
Я напоминаю вам, что мы употребили выражение "развитие личности" лишь из-за того, что его обычно употребляют в наше время. Хотя мы и говорим об этом, но не в том смысле, что нужно стремиться что-то из себя представлять. Вообще, ни такого представления, ни такого понятия, ни такой цели, как развитие личности, в христианстве нет, в христианстве есть цель - спасение, будь то развитая личность или неразвитая, неважно. Я приводил пример того, как простые, невежественные крестьяне сияли благодатью, и, конечно, в христианском смысле слова это были личности. Мы знаем, что простой русский народ в своей массе был весьма добродетелен, а люди высшего, образованного класса в духовном и нравственном отношении были развращены, отвратились от Бога, впали в маловерие или даже неверие и хотя представляли собой индивидуальности, но были с христианской точки зрения людьми падшими и негодными. Скажем, мы читаем А.С. Пушкина, восхищаемся его гениальностью как писателя. Это справедливо, но в то же время мало кто знает, что в обыденной жизни он был человек тяжелый, даже некоторые друзья терпели его с трудом. Он много раз сражался на дуэлях, в конце концов и сам был убит на дуэли из-за ревности, пострадал от того, чем обижал других людей. Этим мы как-то пренебрегаем, а столкнись с таким человеком в жизни - пожалуй, избегали бы его, несмотря на гениальность.
Не нужно стремиться к самовыражению, которое навязывает нам мир; в этом смысле мы должны быть самостоятельными и выбросить из своего ума подобный дурман, избавиться от представлений о свободе и развитии личности, предлагаемых миром, потому что они совершенно чужды христианским идеалам. Мы должны стремиться к тому, чтобы стать евангельскими людьми, а не представлять из себя нечто особенное любой ценой. На самом деле человеку необходимо смириться, потому что где смирение, там и начало освобождения; и преподобный Иоанн Лествичник называет смирение искоренительницей всех страстей. Поэтому и самому всеми способами надо стараться смириться, и старец или старица обязаны заботиться, чтобы помочь человеку прежде всего именно в этом. Если зародится в нас даже тень гордости, то это страшная беда - это прелесть. Некоторые спрашивают про наших бывших сестер: почему они впали в прелесть, почему с ними такое произошло? Как раз потому, что они не хотели отказаться от своей воли, смириться, отречься от своего разума. Потому с ними и случилась беда; а бывает такое именно с теми, кто желает сохранить свою индивидуальность, свое понимание вещей, свою волю и считает, что ущемление его в этом является посягательством на самое дорогое, что у него есть. Пусть даже такой человек действительно разовьет свою личность во всех смыслах, пусть он даже станет кем-то необыкновенным, допустим напишет такую книгу, как Иоанн Лествичник, я уж не говорю, как А.С. Пушкин, но если он погибнет для вечности, что проку от такого развития личности? Мы должны понимать, что наша цель не внутреннее самоусовершенствование само по себе - совершенствование ради совершенствования, а совершенствование только ради спасения в вечности. И лучше нам несовершенными или весьма ущербными войти в вечную жизнь, чем, будучи всесторонне развитыми, быть вверженными в геенну огненную. Само Евангелие учит нас несовершенству, понимаемому именно в таком смысле. Разве Спаситель не говорит: "Если рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя. Лучше тебе хромому или однорукому войти в царствие Божие, чем с двумя руками и двумя ногами быть вверженным в геенну огненную" (Мк.9:43-45). Посмотрите, по Евангелию получается, что нужно быть несовершенным и даже уродом, лишь бы только войти в Царство Божие, а мы стремимся к какому-то всестороннему развитию. Какое же всестороннее развитие можно видеть в человеке одноруком, одноногом и одноглазом, как сказано в Евангелии, то есть, грубо говоря, в человеке несимметричном? Если у человека, говорящего о развитии и подавлении личности, спросить, что такое личность, то он чаще всего и двух слов связать не сможет. А как немножко копнешь, окажется, что личность состоит в том, что спать хочется, работать много заставляют и читать вместо работы не дают, то есть эти люди под личностью подразумевают свои страсти.
То, что христианство ставит своей целью спасение человека в вечности, - это не какая-то условность, а реальность: когда человек об этом думает, он готов на все, не только чтобы ему в духовном смысле, аллегорически, вырвали глаз, но, пожалуй, чтобы ему и действительно это сделали - такую готовность проявляли мученики Христовы, которые шли на страдания, мучения, а часто и на смерть ради того, чтобы наследовать Царствие Небесное. Это не образное сравнение, а действительность, мы же этого не понимаем и потому, образно говоря, играем с огнем. И оберегая свой покой, свои мелкие страсти, свою ничтожную в действительности личность, мы теряем надежду или по крайней мере ставим под сомнение свое спасение в вечности. Разве можно шутить с такими вещами? Надо понять, что послушание - это средство, которое освобождает нас от власти грехов, та лестница, которая одной ступенью возводит человека на небо, - так с восхищением, с восторгом говорит о послушании преподобный Григорий Синаит. А с тем, что у нас недостаточно опытные старцы и старицы, я, конечно, согласен, но если взять тех людей, которые недовольны их опытностью, то уверяю, что у неопытных стариц гораздо больше опыта, чем этим недовольным людям в данный момент может понадобиться: вопросы, которые их волнуют, и страсти, которые их мучают, элементарны и просты. Скажу я, например, какому-нибудь алкоголику, что пить нельзя, а иначе он где-нибудь упадет, у него прихватит сердце и он умрет, а он ответит: "Ты врач? Что ты в этом понимаешь. Ты нарколог? Где ты учился? Какое у тебя образование? Ты где работаешь? Какая у тебя зарплата?" Если я дам такой совет, не будучи врачом-наркологом, разве я неправильно посоветую? Моих элементарных знаний достаточно, чтобы дать наставление такому страстному человеку. А мы хотим невесть чего: чтобы какой-нибудь профессор, лауреат Нобелевской премии, учил нас арифметике в первом классе. А раз ты не лауреат Нобелевской премии, чему ты нас можешь научить, как ты нам сможешь объяснить, сколько будет дважды два?
Вопрос. Я не вижу в себе никаких добродетелей, относящихся к моей индивидуальной природе, так откуда же они появятся после смерти "ветхого" человека во мне? Неужели я совершенно изменюсь? И ничего из того, что есть во мне сейчас, не останется, то есть это уже буду словно и не я?
Ответ. Между прочим, другое имя при постриге дается именно в знак того, что постриженник начинает новую жизнь, становится другим. Если кто-либо полностью отождествляет себя с "ветхим" человеком - со своими страстями, то, конечно, ему кажется, что, изменяясь, он как бы исчезает и вместо него появляется некто новый. Но на самом деле по мере духовного развития человек осознает в себе истинную личность, понимает, что сам по себе он представляет: в нем раскрывается именно христианская личность. Ведь страсть не есть нечто положительное, как и в болезни нет ничего положительного. Болезнь - это отсутствие здоровья, страсть - это отсутствие добродетелей. По мере умаления страстей появляются противоположные добродетели, допустим, по мере умаления гнева появляется кротость и т.д. Так человек обновляется. И если человек не видит в себе никаких добродетелей, то это не значит, что в нем этих добродетелей нет: он может не видеть их по смирению, например, или по той причине, что они в нем очень слабо действуют. Бывают люди, достигшие высокого духовного преуспеяния, весьма добродетельные, которые в себе вообще ничего доброго не видят, считают себя худшими из всех. Но это тоже есть добродетель, может быть величайшая и самая необходимая для спасения, - смирение. Мы же сейчас говорим не о том, что человек ощущает, а о том, что происходит на самом деле; по разным причинам можно не ощущать, не видеть, что с тобой происходит, об этом скорее должен думать тот, кто тобой руководит. Некоторые люди смиряются таким образом, что не находят в себе ничего особенного. Обычно это бывает с простыми людьми, им кажется, что они ничего из себя не представляют, хотя они могут и чудеса творить. А другой человек видит и понимает, что он из себя представляет, но смиряется потому, что приписывает все это Богу: не видит ни в чем своей заслуги, а видит во всем одну благость Божию. Нельзя в нескольких словах описать и что с человеком происходит, и как он обновляется, и что с ним станет: он ли это будет или не он. Но невозможно, чтобы в человеке никакого добра не было: в самом страшном преступнике и то некая добрая черта есть, даже во время самого совершения преступления или вообще во время преступной жизни. Я уже не говорю о том, что самый страшный, самый злой человек, бывает, раскаивается и совершенно меняется. Поэтому если мы в себе ничего хорошего не видим, то это не значит, что с нами на самом деле ничего не происходит.
Вопрос. Как избавиться от желания преждевременного уединения, желания избежать людей любой ценой с целью воздержаться от празднословия и не терять молитвы?
Ответ. Преждевременно ли для кого уединение или не преждевременно, должны разбираться старец или старица. Конечно, если есть возможность, пребывая в монастыре, избежать людей любой ценой, то нужно их избегать. Когда у тебя нет послушания, ты закончил свою работу, у тебя есть свободное время, то уединись и молись. Это прекрасно. А если ты хочешь избегать людей любой ценой так, чтобы убежать с послушания, ни с кем не разговаривать, спрятаться и лечь спать, как это у некоторых бывает, тогда это неправильно. К тому же молитва происходит от смирения, а не от уединения. Бывает, человек и уединение найдет, а смирения нет, и он теряет благодать, которую, казалось бы, искал во время суеты: был среди людей и так ему хотелось помолиться, а оказался наедине с самим собой и молиться уже не хочется, сухо в душе. Потому что там было послушание и вместе с ним благодать, которая, казалось бы, влекла человека в уединение, когда же он достиг уединения по своей воле, а своеволие - это гордость, то благодать оставила его. Но вообще, если вы придерживаетесь обычного уклада монастырской жизни: выполняете послушание, ходите на правило и т.д., и при этом у вас есть возможность еще и уединиться, то, конечно, эту возможность нужно использовать. Если вы умудрились в день час или два побыть в уединении, конечно, с ведома вашей старицы - это прекрасно и ничего здесь плохого нет.
Вопрос. За все ли грехи нужно пострадать, чтобы их искупить? Попадут ли в рай не страдавшие, а только принесшие покаяние?
Ответ. Смотря какие страдания имеются в виду. Допустим, у человека были блудная страсть и блудные грехи, его терзает эта страсть, он борется с собой и борьба эта приносит ужасные мучения - вот он и страдает за свои блудные грехи. Или человек имел, скажем, пристрастие к вещам, был корыстолюбив и наконец от всего отрекся, а его по-прежнему мучает привязанность к своему имуществу, беспокойство о завтрашнем дне, и он не может положиться на волю Божию - борьба с этой страстью корыстолюбия и есть то страдание, которым он искупает свои прошлые грехи. Прежде всего именно борьба с грехом, брань является страданием, искупающим человека, а не обязательно болезни, так чтобы за такую-то страсть заболела правая рука, а за такую-то - левая и т.д., ведь тогда и жизни не хватит. Важно не просто мучение человека - важно, что человек борется с грехом и что своими страданиями, пусть даже это и болезни, он заглаживает свою прошлую греховную жизнь, конечно при условии, что он правильно относится к своей болезни. Можно же болеть и роптать и никаких выводов не делать; а когда человек смиряется, когда обращает болезнь в средство покаяния, когда делает правильные выводы из своей скорби, тогда получает от нее пользу, только тогда она спасительна. Нектарий Оптинский, когда ему одна женщина сказала, что страдание искупает человека, ответил: "Нет, это не так. Посмотрите, два разбойника страдали возле Спасителя, но один, благоразумный разбойник, был спасен, а безумный, который хулил Господа, был осужден". Значит, не сами по себе скорби искупают человека, а то, что он переносит их со смирением и покаянием, сознавая, что достоин их за свои грехи. Под скорбями имеются в виду не только скорби внешние, но чаще именно страдание в борьбе с грехом. В самом деле такое страдание - страшная мука: монахов называют иногда нравственными мучениками, потому что борьба со страстями достигает иногда столь сильного напряжения и накала, что действительно превращается в мученичество. Иной монах даже рад был бы умереть, чтобы избавиться от этого внутреннего страдания, которое может переходить и в физическое.
Вопрос. Как можно объяснить желание создать произведение искусства: от Бога оно, или от тщеславия, или от чего-то еще? Не знаю, как к этому состоянию души относиться. В миру я была с ним знакома.
Ответ. Вдохновение можно понимать по-разному: языческие писатели понимали под вдохновением посещение музы, Аполлона. Но с христианской точки зрения посещение всяких муз - это посещение демона, так об этом пишет святитель Григорий Палама в "Триадах". Критикуя знаменитых языческих философов и мыслителей древности, он объясняет, что они сами признавали, что получали вдохновение от демонов, иногда даже очень явственно. Сократ рассказывал, что с юных лет некий дух никогда с ним не разлучался и всегда ему подсказывал, что не нужно делать, а что нужно, не говорил. Можно по-разному это воспринимать, но Григорий Палама толкует это как присутствие какой-то нечистой силы. Вдохновение может быть понимаемо как действие страстей: скажем, в человеке усиленно действуют страсти и он способен сделать нечто особенное, допустим по вдохновению написать стихотворение. Поэтому часто произведения искусства открыто выражают собой те или иные страсти, например блудную, а иногда содержат их в скрытой форме - так, для нас совершенно очевидно, что созданию произведений часто содействует тщеславие, ведь автор в большинстве случаев хочет сделать нечто особенное, чтобы прославиться, чтобы быть не хуже, а может быть и лучше, чем остальные писатели или художники. Но иногда под вдохновением можно понимать некоторое напряжение мысли и чувств: человек думает, что-то ищет, стремится совершить научное открытие или создать художественное произведение, у него долго ничего не получается, но наконец наступает момент, когда это напряжение мыслей и чувств сливается воедино и происходит "прорыв". Такие состояния были знакомы не только светским писателям и художникам, но и людям духовным, например святителю Игнатию (Брянчанинову). Однажды он размышлял над тем, что можно написать утешительного своим духовным чадам по случаю смерти их близкого родственника. Святитель Игнатий описывает, как внезапно ночью на него нашло такое вдохновение, что он вскочил и начал писать. Может быть, вы и читали это письмо: позднее святитель Игнатий его обработал и сделал большим произведением "Голос из вечности". То есть некоторое напряжение мыслей и чувств образует иногда сочетание, которое можно назвать вдохновением. Приведу пример и из мирской жизни. Скажем, Менделеев долго думал о таблице химических элементов и ничего придумать не мог, видимо, что-то не складывалось. И вдруг она ему приснилась: "прорыв", вдохновение пришло к нему во сне, когда из-за бессознательного состояния какая-то умственная преграда рухнула, все душевные и умственные силы, устремленные к открытию, познанию этого закона природы, в его уме раскрылись - и он, вскочив, записал свою таблицу. Но это произошло, конечно, не потому, что Бог его вдохновил: Бог знания, которые никакого отношения к спасению человека не имеют, людям не дает; это было вдохновение в смысле чрезвычайного напряжения всех человеческих сил, которые, достигнув своего крайнего предела, вдруг увидели истину, познали нечто из земной природы. Поэтому под вдохновением можно понимать и такое особенно сильное душевное стремление.
Вопрос. Мне иногда кажется, что я люблю Бога, особенно на службе. Но старица говорит, что это невозможно, что если бы я любила Его, то соблюдала бы заповеди и боролась с грехом. Нам в самом деле невозможно любить Бога?
Ответ. Вывод, что нам невозможно любить Бога, сделан странный: ведь старица не сказала, что невозможно любить Его, а говорит, что если бы ты любила Бога, то боролась бы с грехом. А у тебя получается, что раз я с грехом не борюсь и бороться не хочу, значит, и Бога любить невозможно. Почему бы не сделать другой вывод: буду бороться с грехом, чтобы на самом деле возлюбить Бога. Одно дело порывы, которые как бы от нас не зависят и бывают от действия благодати, когда любовь Божия, благодать Божия касается нашего сердца и возбуждает некоторую любовь, и другое дело любовь, понимаемая как постоянное сильное чувство, подтверждаемое всей нашей жизнью. Порыв бывает у всех, даже у людей неверующих, и их иногда касается благодать, а потом порыв проходит и сердце остывает, как сказано в притче Спасителя о сеятеле: иное семя скоро взошло, но скоро и увяло.
Вопрос. Батюшка, чтобы стяжать добродетели, нужно ли слушаться абсолютно всех, а в главном - старицу?
Ответ. Конечно, послушание и смирение перед всеми, кто нас окружает, очень важная добродетель. Во всем основном мы должны руководствоваться тем, что нам говорит старица, а в вещах нейтральных, случайных, если они не противоречат наставлениям настоятельницы или нашей старицы, мы должны смиряться перед всеми. Этим мы приобретем истинное смирение, и тогда можно будет преуспеть и в прочих добродетелях.
Вопрос. Как стать простой и победить лукавство, с помощью чего?
Ответ. Лукавство как раз и побеждается через послушание. Что такое лукавство? Это желание хитростью исполнить свою волю. Допустим, говорят тебе, что пить не нужно, а ты решаешь, что пить ничего не будешь, кроме пива: это же не водка. Здесь уже лукавство. Или говорят: "Тебе нельзя есть много сладкого". А ты думаешь: "Ладно, варенье не буду, а малину я могу поесть". То есть лукавство - это желание настоять на своей воле какой-либо хитростью, не прямо. Простой человек скажет: "Нет, я буду есть", а лукавый: "Да, я не буду есть сладкое, - и про себя добавит: - сегодня".
Вопрос. Многие люди, очень образованные и ученые, становились священниками. Значит, процесс развития личности, который, конечно, не обошел таких людей, не помешал им найти истину?
Ответ. Образованность по-разному влияет на человека. Один готов отказаться ради истины от того, к чему он стремился, и тогда не столько знания, сколько развитие его умственных способностей могут послужить Богу, допустим, в деле проповеди; другой же так дорожит своими знаниями, культурой, что никогда от них не откажется. Я беседовал с одним очень образованным и культурным человеком, для него одним из важных доводов, чтобы не стать христианином, было то, что ему тогда придется отказаться от любви к поэзии, искусству и т.д. Он понимал, что без истинной веры жить невозможно, но отказаться от своих пристрастий не мог, не хотел; развитие личности, которым он очень дорожил, ему помешало. А другой может этим пренебречь, для него это ничего не значит.
Вопрос. Я с Вами во всем согласна, но как только я слышу слово "послушание", во мне от ненависти все переворачивается.
Ответ. Мы все всё понимаем, но когда в нас восстают страсти, у нас действительно внутри "все переворачивается". Одно дело - понимать умом, что так нужно делать, другое дело - приступить к деланию, тогда сразу же в нас возмущается страсть. Например, многие алкоголики понимают, что для них пьянство - гибель, но справиться с этой страстью не могут и, понимая, что губят себя, бегут в ларек, покупают бутылку и говорят: "Вот пропал я, жизнь моя такая-сякая…" - а бутылку выпивают. Или наркоман - еще более яркий и страшный пример. Человек понимает, что наркотики - это смерть, что он может погибнуть в любой момент, однако ничего с собой не может поделать. Так же можно сказать и в отношении любой другой страсти: мы понимаем, что с ними нужно бороться, противиться им, что нужно исполнять добродетели, но когда страсть возмущается и опьяняет человека, наподобие алкоголя, то он не понимает, что он делает. Особенно это видно при действии таких сильных страстей, как гнев или блудная страсть. У человека туманится разум, и он способен если не на деле, то по крайней мере в намерениях совершить все что угодно, хотя на трезвый ум понимает, что все это мерзость и глупость.
Вопрос. Вы сегодня сказали, что все наши индивидуальные качества случайны, но Ефрем Сирин очень строго пишет о том, что случайностей не бывает, и сами Вы неоднократно говорили о человеческом факторе в истории. Может быть, они все-таки не такие уж случайные?
Ответ. Я говорил о случайных человеческих свойствах с философской точки зрения: случайных не в том смысле, что их могло бы не быть, а случайных и необязательных по отношению к нашей природе, то есть о качествах, которые отличают нас только друг от друга, а не от тварей другой природы, например: образование, большие или меньшие умственные способности и т.д. Есть определяющие и есть случайные свойства по отношению к человеческой природе: если одно из определяющих свойств убрать, то человек уже не будет человеком, просто не подпадет под определение "человек". Например, человек без разума уже не человек. Конечно, есть люди сумасшедшие, но это искажение, это не свойственно человеческой природе. Разум - одно из важнейших, определяющих свойств, а женский или мужской пол - уже случайные свойства, потому что люди бывают и мужского, и женского пола. Или старость и молодость - также случайные свойства: могут быть старая или молодая и белая или вороная лошади, так же как и человек может быть блондин или брюнет. Это случайные свойства, которые не изменяют нашей природы. Определяющие же свойства составляют понятие о том, что из себя представляет человек. Приведу самое распространенное определение, которое употреблял Иоанн Дамаскин: человек - это животное разумное и смертное; имеется в виду животное не в значении "зверь", а в значении "живое существо". Если какое-либо определяющее свойство убрать из этого краткого, но емкого определения, например - смертное, то получится разумное животное не смертное, значит, это ангел, а если убрать разумное, то получится смертное неразумное животное, то есть зверь.
Вопрос. Простите, я иногда думаю, что преуспеваю, хотя ничего подобного нет. Не могли бы Вы дать мне какой-нибудь совет, чтобы не думать об этом?
Ответ. Апостол Павел говорит: "Забывая заднее, простираюсь вперед" (Флп.3:13). Надо думать не о том, преуспеваем мы или не преуспеваем, совершенствуемся или нет, а о вечности, о вечной жизни. Поскольку мы еще не в вечности, то мы ни в чем не можем быть уверены: мы можем развратиться, можем подвергнуться наказанию за какой-нибудь грех, который не видим, за страсть, с которой мы живем и совершенно не боремся. Если человек весь будет устремлен в вечность, будет думать о смерти и о спасении, а не о том, совершенный он или не совершенный, больше он усовершенствовался или меньше, тогда у него все эти нелепые тщеславные мысли пропадут.
Вопрос. Мне кажется, что я становлюсь все хуже и хуже. Что мне делать?
Ответ. То, что человек сам считает, - это одно, а то, что со стороны видно, - это другое. На самом деле, может быть, человек не видит своего исправления от некоторой простоты, а видит все больше своих грехов и осуждает себя. В таком случае ему нужно обратиться в тому, кто им руководит, и спросить, действительно ли он становится хуже или это ему только кажется. Кроме того, такие помыслы могут быть и от уныния: человек ими обезоруживается и ничего уже не делает, раз все равно у него ничего не получается, - тогда он становится не хуже и хуже, а просто плохим. Если же человек на самом деле становится каждый день хуже и конца и края этому нет, значит надо как-то этому человеку привести себя в чувство: начать молиться, поститься, слушаться, смиряться, каяться - и так каждый день, тогда он будет становиться все лучше и лучше. Вообще, когда люди говорят, что у них ничего не получается, потому что у них ничего получиться не может, и никогда не получалось, и в будущем никогда не получится, то лучше бы этому человеку заняться делом, чем сидеть и ныть. Он, может быть, ничего делать не хочет, ему лень просто: одному лень работать, другому лень молиться, третьему лень книги читать, потому что он не привык глазами за буквами следить, ведь это очень трудно: сначала глазами ползешь по букве вверх, потом вниз, а еще и набок залезть надо. Ну что такому человеку сказать? Нужно себя заставлять. Все очень просто. А все эти рассуждения, что становишься хуже и хуже, нужны, на мой взгляд, для оправдания своего нерадения. Если бы кто-либо, например, был голоден: сегодня голодный, завтра голоднее, послезавтра еще голоднее, потом такой голодный, что уже невозможно, - и никак бы умереть не мог, в конце концов он все-таки бы поел. Когда речь идет о наших естественных потребностях, то мы хочешь не хочешь начинаем о себе думать: как бы поесть, поспать, если мы долго не спали, переутомились и т.д. А когда дело касается нашей души, мы готовы быть все хуже и хуже, оправдываясь тем, что выхода никакого нет. Значит, мы не понимаем, что такое вечность, что такое смерть и загробная жизнь, поэтому и позволяем себе такое дурачество. Иначе не назовешь.
Вопрос. Как бороться с тщеславными помыслами во время молитвы? Я ими сильно увлекаюсь.
Ответ. Стараться углубиться в молитву и по возможности молиться с памятью смертной, потому что именно память смертная исцеляет от тщеславия, показывая, что все это пустое, нелепое и, собственно, радоваться еще рано.
Вопрос. На каждой беседе я думаю: "Все понятно, теперь начну новую жизнь, буду слушаться и молиться", - но этот помысел быстро проходит. А с чего начать конкретно?
Ответ. Самое главное - это Иисусова молитва и послушание. Это две основополагающие вещи, к которым нужно себя понуждать, всячески превозмогая свое бессилие, свое слабоволие. А если мы думаем, что сможем сразу исполнить какую-то добродетель, то ничего у нас не получится. И кроме того, падения и восстания естественны для новоначального, тут уж никуда не денешься, придется заставлять себя: упал - вставай, опять упал - опять вставай, так постепенно, шаг за шагом, человек будет выправляться. А если он сразу хочет начать новую жизнь и вмиг перемениться, то, уверяю, у этого человека ничего не получится потому, что, во-первых, он переоценивает свои силы, а во-вторых, уже в этом намерении есть скрытая гордость, побуждающая думать, что он начнет новую жизнь и такое падение уже никогда не повторится.
Вопрос. Если что-то внутри толкает написать стихи о своих грехах, например, о тщеславии, гордости, я сажусь и пишу; потом лежу, засыпая, а в голове строки: "Меня обуяла гордость…" Что это значит?
Ответ. Когда обуяла гордость или другая страсть, нужно каяться, а не стихи сочинять. Это искушение. Литературная деятельность, как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), очень мешает молитве, в особенности сочинение стихов, которое вызывает чрезвычайное умственное напряжение, так как стихи требуют изощренной литературной формы, очень искусной. Поэтому человек, который начинает заниматься такой умственной работой, безусловно, молитву оставит. Лучше прочитать какое-то количество Иисусовых молитв, чем написать самое хорошее стихотворение.
Вопрос. Мой родственник в миру хочет оставить молитву Иисусову по причине страхований, что ему посоветовать?
Ответ. У меня знакомая бабушка была, огородница, не знаю, жива она или нет: благодаря моему влиянию эта старушка стала молиться Иисусовой молитвой, сначала понемножку, а потом привыкла. Она непрерывно долго работать не может, устает: поработает часик, потом ляжет на кровать и молится Иисусовой молитвой, потом опять идет работать на полтора-два часа, и так она день проводила, еле ходила, за мотыгу держалась, как бы на трех ногах работала. У нее тоже всякие страхования были, когда она одна жила: то будто по комнате кто-то пробежит, то будто с ней рядом что-то холодное лежит, то кто-то прошлепает ластами под окном. Тут ничего удивительного нет: бес не смотрит на то, мирянин ты или монах, а смотрит на то, как ты молишься. Если монах будет плохо молиться, то и его никакой бес искушать не станет, а если мирянин будет усердно молиться, значит, бес и на него начнет нападать. Пусть твой родственник перекрестится и не обращает на такие явления никакого внимания, попросту "плюет" на них. Если он будет слишком внимателен к ним, они усилятся, если же будет пренебрегать ими и мужественно себя вести, то все пройдет, ослабеет. Молитву оставлять не нужно, он все правильно делает.
Вопрос. А если женщина душевнобольная и слышит различные голоса, то, может быть, ей лучше самой не молиться, а чтобы за нее молились, вычитывать ее?
Ответ. Если она действительно душевнобольная, то, наверное, надо ее вычитывать, но молитву все равно оставлять нельзя. Пока человек молится, он в меру сил борется с грехом, с бесом, который искушает его и в нем находится.
Вопрос. Душевнобольным молиться можно только устно?
Ответ. Это зависит от того, в каком состоянии больной находится. Конечно, если человек будет заниматься умным деланием в полном смысле слова, а у него такая страшная болезнь, то кто знает, какие будут последствия: эта душевная болезнь может еще и прелестью усугубиться, поэтому опасно выдавать общий рецепт, необходим особый разговор в каждом конкретном случае. Правда, эти голоса совсем не обязательно от душевной болезни, может быть, человек привык поддаваться бесовскому внушению до такой степени, что ему кажется, будто чей-то голос ему говорит.
Вопрос. Развитие умственных и других способностей не мешает раскрытию личности в подлинном смысле?
Ответ. Не мешает, когда не является самоцелью, но такое развитие совершенно не обязательно. Конечно, и благочестивые люди развиваются в определенном направлении. Скажем, человек, живущий аскетической жизнью, развивает свои умственные способности, чтобы иметь рассуждение о том, что с ним самим происходит. Но если он будет развивать свои умственные способности, например, при помощи занятия высшей математикой или у него будет желание заняться шахматами и стать выдающимся шахматистом, то это нелепо и не нужно.
Вопрос. Вы часто говорите, что невозможно жить среди людей и ни к кому не привязаться, а святые отцы учат быть мертвыми для всякого человека. Как к этому стремиться?
Ответ. Я не знаю, как к этому стремиться и как быть мертвым для всякого человека. У нас получается, что быть мертвым для всякого человека - это значит никого не слушаться. Потому что мы не достигли такого совершенства, мы и так безжизненны, как мертвецы: на работе как мертвецы, на молитве как мертвецы, только спим как живые. Теперь хотим быть мертвыми для всякого человека: сначала надо ожить как следует, а потом уже заниматься умерщвлением себя. Не может не быть привязанности к тем людям, с которыми мы общаемся, если мы испытываем к ним хоть какую-то любовь. А мертвость - это особенное духовное состояние, когда человек ни к чему земному не привязан, и оно не противоречит любви. Для нас это пока неактуально.
Вопрос. В киоске ко мне подошла одна прихожанка и стала пересказывать свои сны. Я ей сразу ответила, что на них нельзя обращать внимание, а она со мной спорила и утверждала, что отец С. ее внимательно слушает, что у нее удивительная жизнь. Что мне в подобных случаях делать?
Ответ. Если вы уверены, что даете человеку правильный, согласно святым отцам, совет - а в отношении сновидений был дан совет правильный, - то и советуйте, как считаете нужным, на кого бы рассказчик не ссылался: хоть на отца С., хоть на отца Авраама, хоть на отца Николая Гурьянова. Часто люди искажают, перекручивают слова духовников или приписывают им какие-нибудь слова, и получается, что отец Николай Гурьянов благословил человека на глупость, которую отец Николай никак не мог одобрить; но этому человеку так захотелось по-своему, неправильно батюшку понять, что он его слова перекрутил. Поэтому говорить то, в чем вы сами уверены, нужно, но с такой оговоркой, может быть: "Вы как хотите, а у святителя Игнатия написано, что снам верить нельзя, а то, что отец С. вам сказал, - этого я не знаю, вы с ним разбирайтесь". Вот придет кто-нибудь к нам и сообщит (батюшка шутит): "Отец И. или отец П. сказал, что видение у меня от Бога и завтра придет конец света". - "Какой отец П., из Спасского монастыря?! Тогда, наверное, так и будет". На следующий день, когда конца света не наступит, вы его по телефону упрекнете: "Отец П., что же Вы такое говорили?" Он удивится: "Я?! Когда?! Какой конец?!" Так что не нужно особенно прислушиваться, когда кто-то на кого-то ссылается.
Вопрос. Когда человек свои добродетели приписывает благости Божией, то это смирение?
Ответ. Если это делается искренне и если у него действительно есть добродетели, то это смирение. Но надо иметь в виду, что страсти лукавы и гордость может притвориться смирением, так что какая-нибудь совершенно ни в чем не преуспевшая, новоначальная послушница или монахиня станет говорить, будто у нее есть такая-то и такая-то добродетель и это от Бога. На самом же деле у нее и добродетели никакой нет - естественно, что тогда Богу нечего приписывать и под личиной смирения вкрадывается к ней гордость. Такой вид смирения, о котором спрашивается, годится только для людей весьма преуспевших, а не для новоначальных, ведь в действительности у них мало что есть.
Вопрос. Старица говорит, что у меня сложился такой характер, что меня заносит в крайности: то излишнее смирение, то наоборот. Что здесь имеется в виду?
Ответ. Это только так говорится: "излишнее смирение", на самом деле это разновидность гордости, которая прикрывается видом добродетели. Если у человека действительно есть смирение, то излишним оно быть не может, сколько бы человек не смирялся. Поэтому "излишнее смирение" возникает, когда человек только думает, что он смиряется, а на самом деле поддается гордости или другой какой-нибудь страсти. Святитель Игнатий называет это ложным смирением. Крайности состоят в том, что человек либо не слушается, либо притворяется смиренным, может быть даже сам для себя, на самом же деле он не таков, и поэтому пользы от этого никакой нет.
Вопрос. Как уловить разницу между понятиями фанатизм, фанатичная привязанность, допустим, к духовнику и любовь к духовнику как истинная монашеская основа?
Ответ. Фанатичная привязанность предполагает своего рода обожествление духовника, то есть полную веру без всякого рассуждения, даже без желания понять, что он имеет в виду. При таком фанатичном отношении к духовнику его даже и слушаться точно нельзя: ты думаешь, что по-настоящему слушаешься, а на самом деле ты делаешь это без рассуждения. Такое послушание сопровождается, видимо, недооценкой значения святоотеческого чтения, которое помогает научиться истинному послушанию и разобраться в самом себе. Всегда легче говорить с человеком, который начитан в святых отцах, ему всегда можно привести пример, напомнить что-то, и он сам себя лучше понимает, лучше рассказывает о том, что с ним происходит. А слепая, фанатичная преданность часто сопровождается ослушанием. С одной стороны, мы чрезмерно превозносим духовника, с другой - пренебрегаем тем, чему он нас учит. Он нас интересует как бы сам по себе, а не потому, что он нами руководит; мы создаем своего рода кумир. Об этом Святитель Игнатий хорошо пишет в "Приношении современному монашеству". При таком отношении к наставнику возникает обратное явление: не духовник уже управляет своим духовным чадом, а чадо пытается духовником управлять, допустим, чрезвычайно заботится о его здоровье, советует, какой образ жизни ему нужно вести, или пытается повлиять на его жизнь. При разумном же отношении человек обретает свою привязанность в силу доверия и благодарности, которые у него появляются именно из-за послушания; он, возможно, и возражает, но возражает добросовестно: не из упрямства, а из желания лучше понять. Иногда, может быть, следует откровенно говорить духовнику, что такой-то его совет оказался неуместным, неполезным, неподходящим. И духовник в своем руководстве сделает какую-то поправку. А фанатично настроенный человек, когда явно видно, что совет духовника не подходит, потому что духовник не разобрался, не знал всех обстоятельств или появилось дополнительное обстоятельство, все равно слепо стремится этот совет исполнить, и из-за этого бывают всякие скорби и неудачи, а в конечном счете все заканчивается полным разочарованием, непослушанием по той причине, что тобой якобы плохо руководят. На самом деле не тобой плохо руководят, а ты плохо, неразумно слушаешься.
Вопрос. Батюшка, как разобраться в ситуации, когда кто-либо принял совет духовника или старца и начинает его исполнять, но в себе чувствует какое-то время борьбу, так как тяготит помысел, что это явно не то. Не проявляются ли здесь упрямство или самомнение?
Ответ. Опять же нужно рассказать о своем смущении духовнику, и он рассудит, что это. Ты сам не определишь. Одно дело исполнять с рассуждением, а другое - самому рассуждать. Не сам наставляемый должен разобраться, а свои сомнения, свои неудачи рассказать духовнику, если, конечно, наставник у него более или менее рассудительный. Мы говорим именно о таком случае, а не о том, когда священник просто не имеет права называться духовником и руководить.
Вопрос. Когда меня укоряют, во мне вспыхивает возмущение. Как с этим бороться?
Ответ. Меня не очень волнует, что мои духовные чада (которые, я знаю, меня любят) в тот момент, когда я их укоряю или уничижаю, возмущаются, - лишь бы впоследствии они сделали правильный вывод. Когда отец наказывает своих детей, конечно, дети сердятся, но от этого отец не прекращает их любить и не меняет любовь на ненависть: он понимает, что ребенок есть ребенок и что в конечном счете эта порка пойдет ему на пользу. Нужно бороться с собой, смиряться, молиться, но едва ли получится у немощного человека, чтобы возмущение при укорении раз и навсегда ушло. А когда он смирится уже окончательно, тогда всякое уничижение не только от духовника, но и от постороннего человека будет пить, как воду во время жажды в жару. Только смиренный человек радуется всякому уничижению, насыщается им, а пока идет борьба, нужно бороться.
Вопрос. Когда я пишу помыслы, то сама себе даю оценку и добавляю, как нужно было бы поступить. Надо ли так делать или это от гордости и самомнения?
Ответ. Это не помешает, только при рассказе нужно прибавить, что у меня возникло такое-то мнение. Я здесь ничего не вижу плохого. Но если ты, рассказывая помысел и давая ему оценку, помысел исказила, тогда ты поступила неправильно; если же ты рассказала беспристрастно и дала беспристрастную оценку, тогда дело старицы определить, справедлива твоя оценка или нет; если она справедлива, тогда наставница должна ее одобрить, и ты научишься правильно относиться к тому или другому душевному или внешнему явлению.
Вопрос. Я никак не могу понять, как можно видеть в себе действие многих страстей и быть при этом радостной и беспечальной?
Ответ. Радость и беспечалие происходят не от того, что мы видим страсть и сознаем свои грехи, а от того, что мы видим, как в нас действует благодать, приходящая от покаяния. Когда мы плачем о своих грехах или по крайней мере сокрушаемся о них, тогда благодать Божия нас утешает - потому мы и радуемся. В этом парадокс духовной жизни: логически трудно объяснить, почему человек чем более удручает себя памятью о своих грехах, сокрушением о них, тем более бывает радостным. Логически это невозможно и непоследовательно, но в действительности происходит именно так. А как получалось у Сисоя Великого, который мертвых воскрешал, считать, что Бог его может не простить? Такой помысел тоже невозможно объяснить с точки зрения здравого смысла, но здесь действует другой - евангельский смысл. И человеку, который не испытал подобное на себе, это никогда не будет понятно.
Вопрос. Вы сегодня сказали, что есть среди нас те, кто хотел бы, оставив послушание, пойти и забиться в подушку. Я такая. Как вести себя, когда появляется подобное желание? Так трудно молиться, делать поклоны и читать в этом состоянии.
Ответ. Если это происходит от уныния, в таком случае нужно заставить себя делать то, что тебе положено в данный момент: молиться - молись, на послушании находиться - трудись. Но если тебе захочется спрятаться в подушку, чтобы внимательно, покаянно помолиться, то, наверное, с благословения старицы можно найти подходящие моменты и предаться такому чувству.
Вопрос. Когда я была в миру, то терпела обиды и с радостью уступала, а когда пришла в монастырь, чувствую, что уступаю с понуждением. Почему?
Ответ. Потому что в монастыре брань усиливается: в миру человек иногда смиряется даже из тщеславия, к тому же у него есть возможность уединиться, предаться самому себе, получить некоторую свободу и отдохнуть, а в монастыре человек утомляется и срывается. В миру легче терпеть неприятное, потому что там нет постоянного контроля, нет со стороны наставников сознательного руководства человеком, оно осуществляется от случая к случаю, а здесь контроль сознательный, постоянный и целенаправленный, поэтому и бывает трудно терпеть: человек находится под своего рода прессом или, как некоторые говорят, "подавляется их личность". Постоянный контроль, послушание, режим и все монастырские порядки с легкостью обнаруживают недостатки человека и его страсти, тогда как в миру они обнаруживаются лишь нечаянно.
Вопрос. Принято считать, что болезнь, немощь умаляют страсти, делают их слабее. А если и немощь есть, и страсти сильно действуют, что это значит?
Ответ. Во-первых, не все немощи и болезни умаляют страсти. У святых отцов есть рассуждения, какие болезни от Бога и уменьшают страсти, а какие от дьявола и умножают их. Есть болезни естественные и есть болезни от дьявола, которые он как искушение наводит на подвижников, в особенности на уединенно молящихся. Бывает, что и к естественной болезни примешивается бесовское наваждение и человеку кажется болезнь его гораздо страшнее, чем есть на самом деле. Бывает, что это наваждение, страсть, мнительность, действует помимо всякой болезни человека: ему кажется, что он жестоко страдает, и он действительно страдает, но такую болезнь невозможно исцелить никакими лекарствами, а только молитвой и другими духовными средствами. Поэтому нельзя сказать, что болезнь и немощь умаляют страсть обязательно и всегда, но это происходит только в том случае, когда немощь подается от Бога. Когда же человек в самом деле находится в болезни, то нужно еще рассудить, не от дьявола ли она, - тогда она, наоборот, усилит страсть. Все не так просто, как кажется. К тому же, если в нас присутствуют болезни, мы должны разумно к ним относиться, тогда они будут полезны. А если мы думаем, что страдание само по себе, без правильного настроения, без правильного душевного состояния, принесет пользу, то это ошибка и ничего хорошего из этого не выйдет: болеют ведь и верующие и неверующие, магометане и буддисты, но от болезни пользы не получают. Человек получает пользу от страданий и немощей, когда переносит их разумно ради Христа: со смирением, с сознанием, что это за его грехи и посылается ради его спасения, ради сокрушения его духа.
Вопрос. Разве кротость может сочетаться с нецеломудрием?
Ответ. Конечно, не та кротость, которая дается по действию благодати и от подвига, а природная кротость может сочетаться с плотской развращенностью: человек может быть очень спокойным, но развратным и, наоборот, целомудренным, но очень злым. Если эти добродетели достались нам от природы, а не приобретены подвигом, тогда они могут сочетаться со страстями.
Вопрос. Объясните, пожалуйста, я не понимаю такие места в Евангелии: "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников и говорите: "Если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков". Таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков. Дополняйте же меру отцов ваших" (Мф.23:29-32) и "Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых убили отцы ваши. Сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними, ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы... Да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира" (Лк.11:47-48,50).
Ответ. Это значит, что иудеи времен Спасителя якобы почитали пророков, но их пророчествам не внимали и этих пророчеств не исполняли, а прославляли пророков только потому, что это прославление для них ничего не значило и ни к чему не обязывало. Но когда живые пророки (например, Иоанн Креститель) или Сам Господь Иисус Христос свидетельствовали им об истине, то они ее не принимали. Смысл же слов Спасителя применительно к нашему времени состоит в том, что некоторые лицемерно прославляют умерших святых, чтобы почитанием чужой святости прикрыть свою греховность, свое безразличие и даже враждебность христианству. Иначе говоря, можно быть по видимости христианином, почитать христианских святых, а на самом деле вести себя не по-евангельски и быть врагом этих умерших, уже отшедших от мира сего истинных христиан.
Вопрос. Простите, что значит исповедывать помыслы, испытывая наставника, к чему это ведет?
Ответ. Исповедывать помыслы, испытывая наставника, - значит не доверять ему и рассказывать все не полностью или неискренне. Ведет такая исповедь к искушениям и путанице, из-за которой послушник получает вред; а из испытания наставника он делает вывод, будто тот плохо его наставляет.
Вопрос. Если преуспеяние зависит от покаяния, как говорит святитель Игнатий, то истинное покаяние может быть лишь у преуспевших? Что же делать, чтобы достичь покаяния?
Ответ. Нужно понуждать себя к Иисусовой молитве, к послушанию, к памяти смертной, к исполнению евангельских заповедей - и достигнешь покаяния. Все делается понуждением, нельзя посоветовать сделать то-то и то-то, чтобы тут же появилось покаяние, - такого не бывает. Святитель Игнатий говорит, что покаяние рождается от четырех причин, вернее, от четырех причин бывает брань, а от этой брани появляется покаяние: от занятия Иисусовой молитвой - раз, от послушания старцу - два, от чтения и исполнения Евангелия - три, и четвертое - от терпения скорбей. Когда человек усердно, с понуждением себя упражняется в названных четырех деланиях, то этим достигается вступление во внутреннюю брань, а брань - это борьба с грехом, что, собственно, и есть покаяние. Внутренне сопротивляясь греху, по-настоящему борясь с ним, человек иногда спотыкается, иногда противостоит ему - именно это и есть покаяние, а не только когда кто-либо плачет о своих грехах.
Вопрос. Как различить раскаяние и тщеславный стыд?
Ответ. А зачем отличать самому? Надо все искренне рассказать старице - старица и будет различать. Если вы самостоятельно будете рассуждать, то в дебри залезете. Пусть будет поначалу стыд от тщеславия, лишь бы только ничего не скрывалось. А то станешь разбираться в себе: "Это у меня от тщеславия, это от гордости - это я рассказывать не буду, а это у меня от смирения - это я расскажу". Такое никуда не годится.
Вопрос. Когда мы все причащаемся в воскресенье, у нас становится одна воля?
Ответ. Во время причащения, конечно, все люди объединяются, но сказать, что у нас становится одна воля, было бы большим преувеличением, потому что это зависит не только от нашего участия в таинстве, но и от нашего расположения: если бы мы все одинаково исполняли евангельские заповеди, тогда бы у нас была одна воля. Признать же, что мы все уже живем по одной воле только из-за одного участия в таинстве, вне зависимости от нашего достоинства, от усвоения благодати, которую мы получаем, - нельзя.
Сегодня я хотел побеседовать о том, что, мне кажется, имеет большее отношение к монашествующим - о послушании, и показать на основе Евангелия, что послушание - это действительно евангельская добродетель, что оно не является чем-то искусственным, изобретенным впоследствии и что такие понятия, как отречение от своего разума, беспрекословное повиновение, были с самого начала, со времени земной жизни Христа. Ученики Спасителя действительно проявляли послушание и были в этом смысле такими же монахами и, может быть, даже более монахами, чем жившие в последующие века подвижники благочестия.
Я уже говорил, что преподобный Дионисий Ареопагит, ученик апостола Павла, утверждал, что монашество и даже монашеский постриг были учреждены Самим Господом Иисусом Христом, а монашеские одежды были одеждами святых Апостолов. Однако некоторые, а может быть даже и многие, современные историки считают, что монашество появилось только в четвертом столетии. Но даже если мы примем эту точку зрения, тем не менее мы должны признать, что суть монашества - это евангельская жизнь. И потому не нужно думать, что монашество привнесло в христианство нечто новое, дополнительное. Монашество - это есть истинная жизнь по Евангелию без всякой примеси, как об этом говорит Иоанн Лествичник: "Монах - это тот, который на всякое время и во всяком месте думает только об одних евангельских заповедях". Об этом свидетельствуют и многие другие отцы. Авва Дорофей, скажем, утверждает, что монашество - это такой образ жизни, который принят святыми отцами потому, что он более способствует исполнению евангельских заповедей. Потому, так или иначе, примем ли мы мнение священномученика Дионисия Ареопагита или мнение современных историков-рационалистов, по сути своей монашество является евангельским учением. Это, конечно, не значит, что миряне - люди второго сорта и они не до конца исполняют Евангелие. Правильнее было бы сказать, что и монашество, и мирской образ жизни истекают из Евангелия наподобие двух потоков. Я отнюдь не имею в виду, что только монашество является евангельским образом жизни, но лишь хочу доказать, что оно не есть искусственно изобретенное нововведение. Чтобы проиллюстрировать это, я прочту те изречения из Священного Евангелия, которые являют беспрекословное апостольское послушание, основанное на отречении от своего разума, показывают, что Господь Иисус Христос требовал от Своих учеников именно такого послушания, связанного с подвигом отречения от своего образа мыслей, от своего представления о тех или иных предметах.
Если человек прекрасно разбирается в каком-то предмете, весьма и весьма искусен в нем и опытен, то, конечно же, ему трудно отказаться от этого, как ему кажется, совершенно точного взгляда на вещи, поскольку он тысячу раз уже его проверил. И никто и никогда ему не сможет доказать, что это не так, потому что он многократно убеждался в своей правоте. В таком случае человеку очень трудно отказаться от своего разума, от своего представления о предмете; он считает такое требование к себе чем-то противоестественным, невозможным. А вот Господь Иисус Христос от Своих учеников именно этого и требовал.
Вы прекрасно знаете, что апостолы, по крайней мере некоторые из них, были простыми рыбаками. Как это всегда бывало, ремесло передавалось из поколения в поколение, что мы и видим на примере апостолов Иакова и Иоанна. Зеведей, отец Иакова и Иоанна, тоже был рыбаком. И вот представьте себе, что люди эти, с детских лет привыкшие к рыбацкому труду, прекрасно знавшие и водную стихию, и повадки рыб, которых они ловили, знавшие, когда можно ловить рыбу, а когда нельзя, - вдруг получают от Господа приказание пренебречь своим опытным знанием и поступить, казалось бы, совершенно абсурдно.
Однажды, когда народ теснился к Нему, чтобы слышать слово Божие, а Он стоял у озера Геннисаретского, увидел Он две лодки, стоящие на озере; а рыболовы, выйдя из них, вымывали сети. Войдя в одну лодку, которая была Симонова, Он просил его отплыть несколько от берега и, сев, учил народ из лодки. Когда же перестал учить, сказал Симону: "Отплыви на глубину и закиньте сети свои для лова". Симон сказал Ему в ответ: "Наставник! Мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть" (Лк.5:1-5). Апостол Петр понимал, что рыбу ловить сейчас бессмысленно: всю ночь трудились и если ничего не удалось поймать ночью, когда обычно рыба ловится легче, то тем паче утром или днем закидывать сеть совершенно бесполезно. Но он решил просто проявить послушание: "независимо от того, получится или не получится, исполню Твое слово из уважения к Тебе".
Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась. И дали знак товарищам, находившимся на другой лодке, чтобы пришли помочь им; и пришли, и наполнили обе лодки, так что они начали тонуть. Увидев это, Симон Петр припал к коленям Иисуса и сказал: "Выйди от меня, Господи! Потому что я человек грешный". Ибо ужас объял его и всех, бывших с ним, от этого лова рыб, ими пойманных; также и Иакова и Иоанна, сыновей Зеведеевых, бывших товарищами Симону. И сказал Симону Иисус: "Не бойся; отныне будешь ловить человеков". И, вытащив обе лодки на берег, оставили все и последовали за Ним (Лк.5:6-11). Вот каков был результат этого чудесного лова рыбы, совершенного благодаря послушанию, благодаря тому, что Петр, хотя, как опытный рыбак, был совершенно уверен, что сейчас ничего поймать невозможно, отрекся от своего представления и сделал то, что ему велел Господь Иисус Христос, Которого он здесь пока еще называет Наставником.
Интересно, что Господь неоднократно испытывал Своих учеников именно относительно того, в чем они почитали себя рассудительными, здравомыслящими и самостоятельными людьми, то есть относительно их опытного знания рыболовецкого ремесла. Когда же пришли они в Капернаум, то подошли к Петру собиратели дидрахм и сказали: "Учитель ваш не даст ли дидрахмы?" Он говорит: "Да" (Мф.17:24-25). Дидрахма - это подать, которая собиралась на храм, причем с каждого члена израильского общества она собиралась совершенно одинаково, вне зависимости от того, богатый это был человек или бедный. Богатый не имел права дать больше, а бедный, если у него не было возможности пожертвовать дидрахму, просил у богатых людей и те подавали вместо него. Это было символом того, что перед Богом все равны. И вот с таким вопросом собиратели дидрахм для храма обратились к апостолу Петру. Он, как человек благочестивый, посчитал, что, конечно же, его Учитель должен это сделать. Он говорит: "Да". И когда вошел он в дом, то Иисус, предупредив его, сказал: "Как тебе кажется, Симон? Цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих или с посторонних?" Петр говорит Ему: "С посторонних". Иисус сказал ему: "Итак, сыны свободны; но, чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми, и, открыв у ней рот, найдешь статир; возьми его и отдай им за Меня и за себя" (Мф.17:25-27).
Здесь еще более удивительное явление. Если обильный лов рыбы можно было объяснить каким-то стечением обстоятельств, и люди маловерующие так бы и сделали, сказав: "Да, вообще-то это маловероятно, но все-таки возможно", - то здесь уже происходит нечто совершенно невозможное, и апостол Петр, конечно же, понимает, как рыбак, что это совершеннейший абсурд. Правда, повествование об этом событии не доведено до конца, но, поскольку никаких примечаний нет, можно сделать вывод о том, что апостол Петр все-таки пошел и закинул уду, поймал рыбу и нашел в ней золотую монету, которую дал за себя и за своего Учителя. Здесь он также проявил послушание с отречением от своего разума именно в том вопросе, в каком считал себя человеком разбирающимся и рассудительным.
И наконец, самый необыкновенный пример послушания апостола Петра также имеет отношение к водной стихии, рядом с которой Петр вырос и которая была для него привычной. Мы помним из Евангелия от Иоанна, что когда Господь по воскресении Своем благословил апостолов на лов рыбы и апостол Иоанн догадался, что это Господь явился им на берегу, тогда Петр бросился в озеро и переплыл его, не дожидаясь, пока лодка приблизится к берегу. Мы видим, что водная стихия была для него близкой и понятной, и он не мог не знать ее свойств. В ней он чувствовал себя, можно сказать, как рыба в воде, потому что это была его жизнь: он и жил возле озера, и питался от него. И тотчас понудил Иисус учеников Своих войти в лодку и отправиться прежде Его на другую сторону, пока Он отпустит народ. И, отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине; и вечером оставался там один. А лодка была уже на средине моря, и ее било волнами, потому что ветер был противный. В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидев Его идущего по морю, встревожились и говорили: "Это призрак" - и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: "Ободритесь; это Я, не бойтесь". Петр сказал Ему в ответ: "Господи! Если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде". Он же сказал: "Иди". И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу, но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: "Господи! Спаси меня" (Мф.14:22-30).
Смотрите, вот как проявилось не вместимое в человеческий разум беспрекословное послушание апостола Петра. Петр сказал Ему в ответ: "Господи! Если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде". Сам он не дерзнул пойти, но понимал, что если Господь повелит, то это будет возможно. Тот апостол Петр, который знал все свойства водной стихии, видел, что буря эта такова, что и умелый пловец может погибнуть в ней. Он же сказал: "Иди". И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу. Вот какова сила послушания! Вот где настоящее отречение от своего разума! Но вдруг в апостоле Петре проснулся здравый смысл - он, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: "Господи! Спаси меня". Апостол Петр, увидев бурю, вдруг на мгновение потерял свою веру, свое послушание, и в нем проявился обыкновенный здравый смысл, обыкновенное человеческое рассуждение. Он испугался невозможности делать то, что он сейчас делает. И как только вера в нем поколебалась из-за того, что он стал прислушиваться к своему рассудку, он стал тонуть и закричал: "Господи! Спаси меня". А ведь он прекрасно умел плавать. Но буря была столь великой, горы воды подымались и опускались; и человек, спокойно ориентирующийся в водной стихии и пользующийся ей, оказался беспомощным в таком положении.
Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: "Маловерный! Зачем ты усомнился?" (Мф.14:31). Смотрите, Господь Иисус Христос укоряет апостола Петра не за то, что он пошел к Нему по воде, не за то, что он послушался и взял на себя чересчур много в этом послушании, но за то, что он усомнился, стал думать, что это невозможно - идти по воде при такой буре. И когда вошли они в лодку, ветер утих. Бывшие же в лодке подошли, поклонились Ему и сказали: "Истинно Ты Сын Божий". И, переправившись, прибыли в землю Геннисаретскую (Мф.14:32-34). Вот пример, с одной стороны, отречения от своего разума, с другой стороны - тех последствий, которые случаются, когда человек во время послушания начинает прислушиваться к своему рассудку: он терпит как бы потопление, подобно апостолу Петру.
Есть еще примеры, правда, не связанные с ремеслом, которым занимались апостолы и ученики Спасителя, будучи рыболовами, но также очень характерные, показывающие, что Господь именно от ближайших Своих учеников требовал послушания совершенно беспрекословного и без всякого рассуждения. И когда приблизился к Виффагии и Вифании, к горе, называемой Елеонскою, послал двух учеников Своих, сказав: "Пойдите в противолежащее селение; войдя в него, найдите молодого осла привязанного, на которого никто из людей никогда не садился; отвязав его, приведите; и если кто спросит вас: "Зачем отвязываете?" - скажите ему так: "Он надобен Господу" (по-славянски - Яко Господь его требует)". Посланные пошли и нашли, как Он сказал им. Когда же они отвязывали молодого осла, хозяева его сказали им: "Зачем отвязываете осленка?" Они отвечали: "Он надобен Господу" (Лк.19:29-34). Представьте себе: приходят люди в чужое селение, отвязывают осленка, тут же стоят хозяева этого осленка и апостолы должны сказать им: "Он нужен Господу". А если бы послали кого-то из нас нечто подобное сделать? Я не говорю, что нужно брать чужое (и не думаю, что кто-то из нас когда-либо такое скажет), но хочу, чтобы вы живо себе представили, как это происходило, чтобы почувствовали то внутреннее состояние, которое нужно было преодолеть ученикам Спасителя, - прийти в незнакомое селение, взять чужую вещь на глазах у хозяев и твердо и дерзко говорить, что этот осленок нужен Господу. Здесь необходимо было преодолеть не только здравый смысл, но и обычное представление человека о том, что хорошо и что плохо, потому что фактически люди брали чужое. Но, поскольку таково было веление Господа Иисуса Христа, ученики, привыкшие уже беспрекословно Его слушаться и знавшие, что если Он повелел, значит, все возможно, пришли и сделали это. Когда же они отвязывали молодого осла, хозяева его сказали им: "Зачем отвязываете осленка?" Они отвечали: "Он надобен Господу". И привели его к Иисусу, и, накинув одежды свои на осленка, посадили на него Иисуса (Лк.19:33-35).
И еще один пример, также показывающий доверие к Господу ближайших Его учеников - апостолов Петра и Иоанна и их беспрекословное послушание. Настал же день опресноков, в который надлежало закалать пасхального агнца, и послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: "Пойдите, приготовьте нам есть пасху" (Лк.22:7-8). Смотрите: Он просто говорит - идите, приготовьте пасху, не говорит - ни куда, ни каким образом. А ведь для этого нужны были особые условия: найти ягненка, заколоть его, испечь определенным образом с горькими травами. И вот Он их посылает: идите и приготовьте пасху. Они же сказали Ему: "Где велишь нам приготовить?" (Лк.22:8). Ученики не сказали: "Что же нам даешь такое неразумное распоряжение? Нет у нас ни ягненка, ни всего необходимого". Они говорят: "Где Ты повелишь приготовить?" Но Господь вместо того, чтобы объяснить им подробно, как нужно сделать, дает простой ответ, который опять требует от них чрезвычайного послушания и абсолютного доверия. Они должны надеяться на случай и верить, что этот случай обязательно произойдет и таким образом они исполнят свое послушание, исполнят приказание Господа Иисуса Христа. Он сказал им: "Вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он" (Лк.22:10). Представьте себе: люди входят в город Иерусалим, который, хоть был и не таким большим и населенным, как современные города, но, несомненно, очень многолюдным, и вот там им должен встретиться человек, который несет кувшин с водой. А почему именно этот человек? Может быть, кто-то другой также будет нести кувшин с водой? Это ведь весьма вероятно. Человек обыкновенный, здравомыслящий, усомнился бы и, может быть, спросил: "А еще какие-нибудь признаки у него есть?" Но ученики пошли и стали исполнять приказание Господа. Он сказал им: "Вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома (то есть совершенно незнакомому человеку, - может, Господь Иисус Христос и знал его, но сами апостолы Петр и Иоанн, конечно же, не были с ним знакомы, иначе не нужен был бы такой необычный способ, чтобы найти этот дом и хозяина дома, даже имя которого здесь не называется): "Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими?" (Лк.22:10-11). И ученики не спрашивают: "А вдруг он не захочет? Что мы тогда должны сделать, как ему объяснить, как его убедить, если он не захочет?" Они идут и делают то, что повелел им Господь Иисус Христос. И он покажет вам горницу большую устланную; там приготовьте. Они пошли (в Евангелии говорится просто, коротко и просто), и нашли, как сказал им, и приготовили пасху (Лк.22:12-13). Вот и плод послушания, и пример послушания.
Поэтому не нужно утверждать, что отречение от своего разума и требование от послушников, от монахов беспрекословного послушания противоречит Евангелию, несмотря на то, что такое повиновение иногда противоречит здравому смыслу, а в некоторых особенных случаях даже представлениям о том, что такое добро и зло, например в случае, когда апостолы взяли чужого осленка и фактически, по человеческим представлениям, совершили что-то подобное воровству. Святые отцы не выдумали добродетель послушания, которую считали самой главной или одной из самых главных добродетелей, но почерпнули ее из Евангелия, и она преисполнена евангельского духа. Конечно, тут нужно сделать оговорку, что не всякого человека надо слушаться беспрекословно, но того, кто учит евангельским истинам, кто является проводником евангельского учения. Здесь не говорится, что нужно всегда без всякого рассуждения слушать любого человека, который желает нам навязать свою волю, но того, кто достоин доверия, кто учит, как учил Господь наш Иисус Христос. То есть послушание и отречение от своего разума - добродетели евангельские, а не искусственно изобретенные впоследствии, добавленные к Евангелию для того, чтобы создать какой-то новый, особенный образ жизни. Так и монашество является не каким-то новым и особенным, но именно сугубо евангельским образом жизни, который направлен лишь на то, чтобы жить только по евангельским заповедям, не руководствуясь ничем посторонним, следовать одному только Евангелию, не делая никаких скидок и оговорок.
Эта беседа была задумана не для того, чтобы призвать всех в любом случае беспрекословно и бездумно слушаться, но с целью убедить, что не надо оправдывать себя тем, что можно жить по-евангельски, не имея послушания. Иногда, когда уж совсем нет никакого руководителя и возможности его обрести, наше послушание выражается в повиновении непосредственно Евангелию. Иногда оно выражается в том, что мы прислушиваемся к совету более или менее опытного, рассудительного священника, но при этом с некоторой оговоркой, критически проверяя его учение, сравнивая его с учением святых отцов. Иногда послушание состоит в том, что человек руководствуется только святыми отцами: он вынужден так поступать за неимением наставника. Но, тем не менее, все это является послушанием - неполным, ограниченным, но послушанием. И конечно же, в лучшем, благоприятном случае, когда Промысл Божий предоставляет такую возможность, мы совершаем послушание человеку более опытному, чем мы, в исполнении евангельских заповедей, стяжании евангельских добродетелей. Эта большая его опытность, именно то, что он, уча других, вместе с тем сам старается исполнять все, чему учил Господь наш Иисус Христос, и делает его учителем, наставником, достойным доверия, проводником учения Господа Иисуса Христа.
Вы, может быть, ожидали большего, но вот то, что я хотел сказать о послушании и об отречении от своего разума. Я привел, если можно так выразиться, человеческие примеры. Я не говорил о послушании Самого Господа Иисуса Христа, послушании даже до смерти. Я привел такие примеры, которые понятны и доступны нам, чтобы мы не оправдывались тем, что вот это Господь, Он - Сын Божий, а мы не можем этого сделать. Я говорил о людях, подобных нам.
Мы должны понимать, что святые апостолы святы не потому, что они - избранники; они имели ревность беспрекословно слушаться Господа, они никак не оправдывали себя, а если и погрешали, то каялись, подвизались и всей душой стремились Ему угодить. Потому они, собственно, и были избраны. В этом смысле каждый из нас ничуть не меньше, чем святые апостолы, каждый способен исполнять в полной мере заповеди Божии. Иначе бы получалась некоторая несправедливость: одни больше имеют к этому способность, другие - меньше.
Мы знаем, что в последующие столетия - и во втором, и третьем, и четвертом веках, и даже в наше время, - всегда были и есть такие подвижники благочестия, которые подражали святым апостолам и имели великую благодать, может быть, не меньшую, чем они. Возьмем, к примеру, подвижника, который жил в основном в девятнадцатом столетии, но немного захватил и начало двадцатого, - это святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. Он совершал такие же чудеса, как святые апостолы, находясь притом посреди мира, и ничто ему не помешало, ничто не могло воспрепятствовать ему в век неверия и теплохладности стать ревностным последователем Господа Иисуса Христа и подражателем святых апостолов. Ничто не помешало ему стать великим чудотворцем, подобным апостолам или таким прославленным чудотворцам древности, как святитель Николай или святитель Спиридон. Потому мы не должны оправдываться тем, что мы люди обыкновенные, - ведь и святитель Николай, и отец Иоанн Кронштадтский были обыкновенными людьми. И мы знаем из жизнеописаний тех подвижников благочестия, которые близки к нам по времени, что многие люди считали их совершенно обыкновенными и даже грешными людьми. Мы преклоняемся перед памятью великого подвижника благочестия девятнадцатого века преподобного Серафима Саровского. А монахи Саровской пустыни относились к нему с некоторым презрением и недоверием и считали, что он нарушает устав Саровской обители и тем соблазняет братию. Отец Иоанн Кронштадтский также сталкивался с недоверием духовенства, которое с ним служило, а первое время даже и мирян, считавших его просто чудаком, который "что-то из себя строит". Были случаи, когда ему не давали ризы, чтобы служить Литургию, которую он хотел совершать каждый день, однажды архиерей даже вызвал его к себе и укорял за неподобающий образ жизни. Многие считали отца Иоанна Кронштадтского - несмотря на его дар чудотворения - шарлатаном, человеком, который окружает себя истеричными людьми. Против него устраивались всякие пасквильные спектакли, например, была пьеса под названием, кажется, "Черные вороны", направленная именно против него.
Так что не нужно думать, что эти люди святы от рождения и до кончины и все у них было необыкновенным. Это сейчас мы смотрим на них, уже не обращая внимания на то отношение, какое к ним имели их современники, а во время их земной жизни многие и многие люди, может быть даже большинство, несмотря на чудеса или другие необыкновенные свойства святости, которые были у этих угодников Божиих, презирали их. На них часто смотрели как на людей самых заурядных, и в каком-то отношении они и были такими. Отец Иоанн Кронштадтский, имевший, правда, высшее духовное образование (но в то время это не было редкостью), как богослов был совершенно неприметным человеком, ничего выдающегося он не написал. Проповеди его, которые мы со вниманием и интересом читаем, по сравнению с проповедями его современников также ничего особенного из себя не представляют: хорошие, качественные проповеди - и все. Вот записки его, дневники, которые он вел и где рассуждал о своей внутренней жизни, достойны внимания, в них проявляется нечто особенное.
То есть святые во многих отношениях были людьми заурядными и обыкновенными, но в каком-то отношении проявлялась их чистота, их святость, их ревность. Не будем далеко ходить, посмотрим на покровителя наших мест - святого праведного Симеона Верхотурского. Он был человеком совершенно обыкновенным с точки зрения людей, которые его окружали. Никто за его простотой не видел святости, да он и не хотел, чтобы ее видели. Он скрывал свои добродетели тем, что старался казаться в глазах крестьян неловким, не умевшим даже толком сшить что-нибудь. Из-за этого его часто лишали и платы за труд. Но время все определило. При жизни он был человеком заурядным, хотя каким-то странным, как казалось этим якобы здравомыслящим крестьянам. После же смерти праведного Симеона, спустя некоторое время, когда и эти люди уже отошли в иной мир, Господь прославил его и показал, что это был человек жизни совершенно праведной и чистой. Потому не будем себя оправдывать тем, что мы люди обыкновенные. Все люди в каком-то смысле обыкновенные.
Каждый из нас способен и обязан исполнять Евангелие. Мы, конечно, не должны думать, что наша цель - это святость, достижение такого состояния, какого достигли, к примеру, преподобный Антоний Великий или Серафим Саровский. Но никто не станет отрицать, что нашей целью является исполнение евангельских заповедей. Не нужно стремиться быть Серафимом Саровским, а нужно стремиться быть евангельским человеком, евангельским христианином. И когда мы начинаем предъявлять к себе такие требования, надевать на себя иго евангельских заповедей, тогда видим, что мы должны подражать не только святым апостолам, но в чем-то, именно в человеческом, и Самому Господу Иисусу Христу. В этом нет никакой гордости, потому что это наш долг. Господь призывает нас к тому, чтобы мы исполняли евангельские заповеди, а не просто были слушателями закона, которые посмотрят в Евангелие, как в зеркало, а потом отвернутся и забудут, как выглядит их душа.
Потому и учение об истинном послушании для нас не менее обязательно, чем все прочие евангельские заповеди. Можно было найти в Евангелии учение Спасителя о послушании, но я хотел привести именно примеры, примеры человеческие и понятные, чтобы мы увидели, что беспрекословное послушание, отречение от своего разума, считающееся сугубо монашеской добродетелью, было свойственно и святым апостолам, было тем, что требовал от них Сам Господь наш Иисус Христос.
Вопрос. После Ваших последних бесед многие сестры на исповеди помыслов, когда я начинаю их обличать, спорят, не слушаются и оправдывают свои действия тем, что Вы якобы сами говорите, что слепое послушание - не для наших времен и надо рассуждать. Часто бывает, что после долгих споров они так и остаются при своем мнении. Может, Вы объясните им, что это у них не рассуждение, а вера своему разуму, нежелание смиряться.
Ответ. Конечно, я не могу сказать всем одно и то же. Я вынужден вносить некоторые оговорки, чтоб не получилось, что одна из сестер скажет другой: "А ну, пойди залезь на конек крыши и бросься вниз". А та подумает: "Отец Авраам учил беспрекословно слушаться - пойду и брошусь". Конечно, не всегда и не всех нужно слушаться. Но я же сказал, что нужно слушаться более опытных в исполнении евангельских заповедей, и слушаться беспрекословно. Нужно, конечно, просвещать себя - читать книги святых отцов, но подчас самоуверенный и неопытный послушник, ослепленный своими страстями, и святых отцов понимает неправильно, выбирает из них то, что его оправдывает, и не замечает того, что укоряет и обличает. Когда говорится, что слепое послушание не для наших времен, то под слепым послушанием подразумевается, что человек не читает святых отцов, полностью доверяет всему, что бы ему ни сказали, не пытается никак это проверить, не ищет соответствия между тем, чему учит его старец или духовник, и Священным Писанием, святыми отцами. Мы вас заставляем читать; а ведь на самом деле возмущаются, что их неправильно учат, как раз те, которые мало читают, которые не знают, не могут удостовериться, что их учат правильно. Кто не любит читать святых отцов, тот ничего и не понимает. Это как раз доказывает, что такие люди хотят слепого послушания. А мы требуем послушания разумного; мне, например, легче объяснить что бы то ни было человеку, который начитан, который читал святителя Игнатия, авву Дорофея и других. Ему стоит только напомнить то или другое, и он видит, что я ему говорю правильно. А если вдруг этот человек вспоминает что-то из святых отцов, чего я не знаю (а я, конечно, не все знаю), или испытывает какое-то духовное состояние, которое мне неизвестно, по моей недостаточной опытности, то и прекрасно. Я и сам советую некоторым читать таких подвижников благочестия, где, я надеюсь, они найдут ответ на тот вопрос, на который я не могу ответить. Но это обычно бывает с людьми, которые начитаны в святых отцах, которые послушны. А вот возмущаются против "слепого послушания" те, кто святых отцов не знает. Они в этом вопросе темные невежды и могут говорить что угодно.
Приведу простой пример. Вот отец Б. разбирается, скажем, в телефонах. И я ему говорю: "Что-то, отец Б., телефон поломался, не работает". Он отвечает: "Это у Вас села батарейка". - "Да перестань ерунду говорить, какая там батарейка!" Я-то ведь не понимаю, почему может поломаться телефон, и поэтому могу возражать отцу Б. как угодно, могу сказать любую чепуху, и мне все будет казаться убедительным. То есть когда человек в чем-то не разбирается, он может говорить что угодно и казаться самому себе очень умным. А действительно сведущий человек, которому тот возражает, либо возмутится, либо просто растеряется и онемеет, не будет знать, что и говорить. Потому что человеку, который ни в чем не разбирается, и доказать-то ничего нельзя.
Вот так бывает и в духовной жизни, оттого что мы возражаем. Нам кажется, что мы очень умно говорим, а на самом деле наши слова свидетельствуют о нашем невежестве и о совершенной неопытности. Нет у нас ни теоретических знаний, то есть чтения святых отцов, ни собственного опыта - и мы можем любую ахинею сказать: вот это, мол, протест против слепого послушания. А что же те, кто так говорит, понимают под "зрячим послушанием"? Чтобы старец их слушался. Приходит такой человек и говорит: "Вот мне сказали то-то и то-то. Видимо, они не правы". Начинаешь возражать: "Да нет, тебе правильно говорят, на самом деле все так и есть". - "Да Вы нарочно это говорите, у вас сговор, для того чтобы нас всех держать в повиновении". Как будто мы тут захватили власть и не отдаем ее никому! Вот, оказывается, все говорят ему одно и то же потому, что они в сговоре, а не потому, что слова их действительно правильные. Часто бывает, что старицы присылают ту или иную послушницу с какими-то ее недоумениями и я с ней беседую, не сговариваясь ни с кем; бывает, правда, что старица и расскажет, какие у этой послушницы проблемы, а бывает, и сама послушница, у которой кипит ее "разум возмущенный и в смертный бой идти готов", прибегает ко мне, чтобы я показал: старица неправа и должна понять, что правильно говорит именно послушница. И начинает меня убеждать. Я человек вообще-то нервный, но, понимая ситуацию, стараюсь себя сдерживать и говорю: "Понимаешь, здесь ты все-таки не права". А в ответ: "У вас сговор, потому что все, что она говорит, Вы оправдываете".
Приведу еще пример. Допустим, отец Б. и брат А. оба разбираются в телефонных аппаратах. Я пришел к отцу Б. и говорю: "Этот аппарат не работает по такой-то причине". - "Да нет, отец Авраам, он не поэтому поломался". Я отвечаю: "Ну, ты ничего не понимаешь". Иду к А., а он мне то же самое говорит. И что же в этом удивительного? Если об одной и той же вещи оба сведущих человека говорят одно и то же, почему тут надо обязательно подозревать сговор?
Духовная жизнь - это, конечно, самое главное в нашем существовании, можно сказать, единственно важное. Но ее в известном отношении можно сравнить с любым делом. И в любом деле люди, если они в нем разбираются, будут говорить одно и то же, совершенно не сговариваясь. Почему тут нужно видеть какой-то заговор или что-то особенное?
Вопрос. Может сложиться такое впечатление, что послушник имеет право любое действие, любое благословение духовника проверять, но ведь это тоже нехорошо. Это бывает тяжело для духовника.
Ответ. Пусть проверит.
Вопрос. А если при этом человек понимает все наоборот?
Ответ. Проверять-то, конечно, нужно, но кто проверять будет? Вот в чем вопрос. Если, например, сестра О. начнет проверять, то что это будет? Сколько лет надо ждать, пока она все, что нужно, прочтет да еще проверит? Я не знаю, как объяснить, но, наверное, на практике происходит так: человек, послушавшись один раз, другой, третий, чувствует пользу от этого и все больше и больше доверяет своему наставнику. Вспомним, как апостол Петр первый раз, перед тем как совершил чудесный лов рыбы, сказал: "Всю ночь мы ловили и ничего не поймали, но по глаголу Твоему ввергнем мрежу". Вот так и у нас должно быть: "Ничего не получится, да. Но раз ты так говоришь - сделаю". И когда мы это сделаем и получим пользу, тогда в следующий раз нам уже легче будет слушаться. Вот так должно быть. А мы сделаем, как нам сказали, получим пользу, а потом говорим, что это случайно получилось. Или скажем, что в этом нет заслуги ни нашей старицы, давшей здравый совет, ни духовника, а просто мы стали молиться, и все. Ищем другое какое-то объяснение. Вот как обычно на деле бывает. Проверяется же правильность духовного руководства практически, на опыте: можно потерпеть неудачу - и тогда перестать доверять, можно почувствовать пользу - и тогда доверие возрастет.
А польза состоит не в том, что мы чудеса начнем творить, а в том, что мы несколько преуспеем, несколько продвинемся по пути исполнения евангельских заповедей. В этом мы должны по святым отцам ориентироваться. Но вообще-то я считаю, что хотя со святыми отцами сверяться надо, но совсем не для того, чтобы каждое сказанное тебе слово проверять; надо постоянно читать, чтобы насытиться святоотеческим учением и знать, как тобой руководят и к чему ведут. Тогда тебе легче будет слушаться, и ты будешь все правильно понимать. Многие люди, не имеющие опыта, даже святых отцов понимают превратно: человек слышит то, что он хочет слышать, выбирает такие изречения, которые оправдывают его страсти. И в живом, непосредственном руководстве тоже может быть такое неправильное понимание, если человек не будет читать святых отцов. Но тут, наверное, нельзя дать однозначного совета. Необходимы три таких делания, которые друг друга дополняют и способствуют духовному развитию. Это откровение помыслов с послушанием, чтение святых отцов с намерением исполнять прочитанное, с понуждением себя к исполнению и непрестанная молитва. Без Иисусовой молитвы все это окажется китайской грамотой, и мы просто ничего не сможем правильно понять, и ни в чем не разберемся, и никакой пользы из этого не извлечем. Действительно, получится китайская грамота - книги стоят, а они словно на китайском языке. Как у некоторых на полках стоят книги ради красивых корешков, так и у нас будет. Ни чтение святых отцов, ни послушание не могут принести пользу, если не будет непосредственной внутренней борьбы. Под непрестанной молитвой я разумею не только собственно Иисусову молитву, но вообще умное делание, борьбу с помыслами, внутреннюю жизнь. Вот когда у меня это все есть, тогда я чувствую пользу от совета. А если мне дают совет - один, другой, третий, а я ничего не исполняю, то мне они и будут казаться пустыми и глупыми. Потому что я ничего не делаю и мне даже негде их применить. Вот если бы отец Б. (вернемся к нашему примеру) хотел меня научить разбираться в телефонных аппаратах, он стал бы показывать, как они устроены. И если бы у меня, желающего этому учиться, получалось то, что я делал по его совету, а что по своей воле - не получалось, то я постепенно научился бы этому ремеслу и стал отца Б. уважать за то, что он все правильно мне говорит. Если же он мне объясняет, как нужно делать, а я ничего не делаю, то, конечно, я могу говорить все что угодно и утверждать, что отец Б. ничего не понимает и вообще не нужно его слушать. Но я ведь и не пытался ничего исполнить и применить к делу. Вот отсюда и происходит недоверие: от лени или, может быть, от лукавства. Говорят: "Вы со мной ничего не делаете". А что с тобой делать-то? Ты что, чурбак какой-то, из которого надо вырезать табуретку или что-то еще? Если сам человек не будет над собой работать, ничего не получится. Есть такая русская поговорка: дело покажет. Когда человек хочет что-то делать и задает слишком много вопросов, то опытный ремесленник говорит ему: "Ты приступай к работе, а дело покажет". А можно ли новичку объяснить все заранее, если он никогда не держал в руках тот или иной инструмент? Каким образом ему объяснить, как им нужно пользоваться? Отец Б. начнет расспрашивать у сестры А., как рисовать, как левкас сделать, сможет ли она ему рассказать, не показывая? Вот представь: без карандаша и бумаги ты ему рассказала, как надо рисовать, и он взял и нарисовал - такое бывает? Не бывает. Необходим навык; нужно дело делать, и когда само дело начнет показывать, что к чему, тогда уже этому человеку можно дать ценный совет, и он видит пользу или вред от совета. А когда человек ничего не делает, он ничего и не видит. Так и святых отцов понять можно тогда только, когда ты действуешь, когда ты борешься с собою, ведешь внутреннюю жизнь. А так чем их учение для тебя будет? Прочитал и прочитал. Скорее всего, станет скучно, а если и не станет, то все равно это будет только теоретическое знание, в которое ты будешь вкладывать не тот смысл, какой вкладывали в него святые отцы.
Вопрос. Что значит свободны суть сыны (см. Мф.17:25-27)? Здесь Господь имеет в виду, что Он - Сын Небесного Отца или что апостолы усыновлены Господом?
Ответ. Свободны от подати, то есть не обязаны содержать храм. Слова эти относятся к апостолам и к священнослужителям вообще, как к наследникам апостолов. Священнослужители сами содержатся от храма, поэтому они не должны на него жертвовать. Храм же их содержит, так как они служат Богу. Здесь говорится о священстве.
Вопрос. Если некогда читать, можно ли слушать наставника и преуспевать?
Ответ. Ты бы лучше спросила, что делать, если читать лень. Читать нужно обязательно, именно по той причине, что сейчас таких наставников, которые преподавали бы полное и разработанное учение, нет. Мы помогаем, а учат святые отцы. Вот возьмем, например, Иисусову молитву. Все как-то пытаются молиться. Если бы вы не читали святителя Игнатия и других отцов, которые писали об Иисусовой молитве, то вы бы и не знали, что делать. Все надо было бы подробно рассказывать от начала до конца. Можно как-то пересказать, но лучше прочитать и содержать это в уме, чтобы ориентироваться, чтобы ты не спрашивал раз в неделю, когда приходишь на исповедь, как тебе молиться, а каждый день мог сам сориентироваться и разобраться в своем молитвенном состоянии. Поэтому я думаю, что лени поддаваться нельзя, а читать нужно обязательно. Это очень важно. Я даже считаю, что лень к духовному чтению - это вообще признак нерадения. Каких бы умственных способностей человек ни был, может быть, он не способен подробно изучать догматическое богословие, но читать аскетическую литературу обязан. Не зная этой литературы, он не знает, как ему жить. Это все равно что писать стихи, не изучив языка. Читать надо не только те книги, которые тебе нравятся; надо во всем объеме знать аскетическую литературу, начиная, конечно, со святителя Игнатия. Но, безусловно, не следует пренебрегать и древними отцами, авторитет и значение которых никогда не умалятся. А то некоторые читают только Афонский или Новоафонский патерик; прочитают там про подвижников, которые при молитве чуть ли не на воздухе стояли, и радуются. Это все, конечно, интересно и утешительно. Но главное - читать именно те книги, которые учат духовной жизни, а не только жития святых, преподобных ли или подвизавшихся другим подвигом.
Вопрос. Хорошо ли, если человек радуется чужой радости? Если он сделал что-то доброе и порадовал ближнего, а потом с удовольствием об этом вспоминает, такое чувство от тщеславия происходит или ему просто приятна чужая радость?
Ответ. По-всякому бывает. Может быть, это хорошее чувство, хотя иногда оно происходит и от тщеславия. Но тщеславие обычно бывает, когда тебя хвалят за то, что ты сделал. А если ты в чем-то помог человеку, а сам остался в тени, тогда, наверное, твоя радость - доброе чувство.
Вопрос. Возможна ли у средней послушницы любовь к ближнему (не к отдельной сестре, а ко всем) большая, чем к самой себе?
Ответ. Возможна ли такая любовь к ближнему у средней послушницы, я не знаю. Наверное, надо разбираться со старицей, потому что внутренняя жизнь сложна и тонка. Может так получиться, что человека посетила благодать и он действительно чувствует любовь ко всем сестрам; а потом благодать отошла и он вернулся в прежнее, скромное состояние. А когда человек все время испытывает любовь ко всем людям, то это, конечно, уже признак постоянного действия благодати. Вообще, любовь - это не наша заслуга, любовь - это присутствие в нас благодати и действие ее в нас.
Вопрос. Если человек раболепствует, смиряется перед тем, кого вчера уничижал, - это смирение?
Ответ. Бывает по-разному. Вчера поддался гордости, гневу, сегодня стал смиряться. Слово "раболепствовать" предполагает, что задавший вопрос сомневается в искренности того человека. На самом деле это может быть как неискренность, так и борьба: вчера человек поддался страсти, сегодня понудил себя и смирился. Поэтому не нужно думать, что тот, кто вчера тебя оскорбил, а сегодня смиряется, обязательно лицемерит. Он, может быть, борется с собой. И не наше дело - определять искренность человека или его актерство. Пусть это делает его духовный руководитель и он сам.
Вопрос. Что надо читать для возбуждения ревности?
Ответ. Смотря что на кого действует. На некоторых - жития святых. Если же говорить вообще о чтении святых отцов, то оно не только назидает, но и возбуждает в человеке ревность, пробуждает его к подвигу. Вот еще по какой причине монашествующим рекомендуется чтение в особенности аскетической литературы. У некоторых возбуждает ревность чтение Священного Писания, например Евангелия, у иных - чтение Псалтири, но это бывает реже. Так что надо советоваться со старицей. Но, безусловно, необходимо чтение святых отцов.
Вопрос. Мне кажется, что апостолам легко было слушаться, потому что в большинстве своем они были молоды (к примеру апостол Иоанн).
Ответ. Что значит молоды? Апостол Иуда Искариотский - он ведь тоже, наверное, был молодой. По крайней мере нигде не говорится о его преклонном возрасте. Однако у него не было послушания, а была скрытность, которая привела его не только к преслушанию, но и к самому страшному греху - предательству и богоубийству. Поэтому молодость сама по себе не является достоинством. Молодость хороша потому, что у человека еще мало опыта и ему легче отказаться от своего разума. Но если человек в возрасте находит в себе мужество, борется с собой, отрекается от своего неправильного, недуховного представления о действительности, о тех или иных предметах, касающихся нашего спасения, то человек этот ничем не хуже молодого. Ведь не от молодости телесной зависит спасение или гибель, большее или меньшее преуспеяние человека, а от его душевного состояния. Вот вы говорите, что апостолам было легко слушаться. Но вспомним, кто из преподобных отцов показал пример наибольшего послушания, самого необыкновенного, ревностного послушания, благодаря которому преуспел в кратчайшее время? Павел Препростый. А Павел Препростый пришел к Антонию Великому в возрасте шестидесяти лет и слушался его совершенно беспрекословно, и шестидесятилетний возраст ему не помешал. Он готов был умереть возле Антония Великого. Никакой молодой послушник не мог с ним сравниться в послушании. Когда Антоний держал Павла возле дверей, несколько дней не давал ему ни есть, ни пить, чтобы он ушел, Павел сидел и не уходил. Потом Антоний стал давать ему еду и воду, чтоб только тот не умер, но давал так мало, чтобы Павел, не выдержав голода, ушел, и говорил ему: "Иди в монастырь, тебе здесь нельзя находиться". Тем не менее тот не отходил. Тогда Антоний удивился его послушанию, его терпению, принял его и заставил его шить рясы, вить веревки, а по окончании работы говорил ему: "Ты неправильно сделал. Расплети веревку" или "Ты неправильно сшил рясу, распори ее". Вот и нам не нужно на свой возраст пенять. Важен не возраст, а душевное расположение, которое, как правило, в преклонном возрасте таково, что мешает послушанию, но не из-за телесного возраста, а из-за того, что люди не хотят поступать вопреки своему естеству, не хотят переступить через себя, не желают вести себя сверхъестественно, а ведут себя по естеству; то есть вина-то наша. Да, легче, действительно, молодым, если мы будем смотреть на это с естественной точки зрения. Но на самом деле у нас и среди очень молодых есть некоторые буйные послушницы.
Вопрос. Как соотнести отречение от своего разума с рассуждением? Вы говорили о соотнесении совета наставника со святоотеческим учением; если нужно такое рассуждение, то разве возможно полное отречение от своего разума?
Ответ. Полное отречение от своего разума - это и есть рассуждение. Мы ведь отрекаемся не вообще от всякого разума, так чтобы всегда обязательно поступать безумно. Если мы видим что-нибудь разумное, то разве мы непременно должны сделать наоборот? Отречение от своего разума - это отречение от разума неправильного, плотского, человеческого, земного ради духовного рассуждения. Постепенно, по мере того как у человека появляется духовный опыт и вместе с тем духовное рассуждение, все чаще его собственные предположения, мысли, намерения и чувства совпадают с тем, что говорит ему его старец или старица. В конечном счете между ними возникает единодушие и единомыслие по той причине, что, еще раз говорю, когда несколько человек хорошо разбираются в одном предмете, то они, естественно, будут говорить об этом предмете одинаково, по крайней мере в основных моментах. Вот поэтому никакого противоречия здесь нет. Конечно, бывают исключительные случаи, когда старец, проверяя своего послушника, говорит ему какие-то абсурдные вещи. Но, как правило, этого не делают. Как правило, человек вынужден отрекаться от своего собственного, случайного, мечтательного представления о том или ином предмете. Отрекаясь от своего разума, он отрекается от своей фантазии и принимает то, что соответствует действительности, то, что происходит от опыта.
Вопрос. Иоанн Дамаскин говорит, что любовь к Богу есть истинная философия. Если мы пытаемся стяжать любовь к Богу, значит, мы все - философы?
Ответ. Что такое философия? Древние философы иначе смотрели на это, чем мы сейчас. Для философов древности философия была поиском смысла жизни. Надо понимать, как в античном мире возникла философия. Язычество, с его мифологией, теологией, со всеми его учениями о разных богах, со всей этой путаницей, нелепостью, не удовлетворяло людей искренних, мыслящих, и они пытались собственными силами постичь истину и критически переосмыслить, хотя по большей части все-таки неудачно, религиозное учение своего времени или вообще отойти от него. Поэтому для древних философов философия была поиском истины, которая объяснила бы жизнь и сделала ее правильной, целенаправленной. Но в наше время совсем другое представление о философии. Мы полагаем, что это, как филология, математика и так далее, - одно из отвлеченных занятий, имеющее второстепенное, неважное для человеческой жизни значение, занятие, без которого можно обойтись. Поэтому нам странно слышать, что всякий любящий Бога есть философ. Если же мы возьмем то понимание философии, которое было в древности, в античности, то можно будет сказать, что все христиане являются истинными философами по той причине, что они любят Бога, стремятся к истине и познали истину. Всякий христианин, даже будучи самым простым и, может быть, малообразованным человеком, является с этой точки зрения истинным философом, потому что для древних философия была прежде всего жизнью и знанием, которое они стремились получить с целью исправления своей жизни. В этом смысле можно согласиться с изречением Иоанна Дамаскина.
Вопрос. Культура - это изобретение человечества после грехопадения. Она противна Богу или нет?
Ответ. Если мы возьмем культуру до пришествия христианства, то в ней было много естественного и доброго, особенно в культуре античного мира, который затем в основной своей массе (если брать пределы Римской империи, или "вселенной", как называли ее греки и римляне) принял христианство. В ней сполна проявилось человеческое естество, то доброе, что в нем было, - и в отношении философии, и в отношении искусства. Впоследствии, уже во времена христианства, многие деятели Православной Церкви брали оттуда самое лучшее. Наша христианская, православная церковная культура в значительной степени заимствована, хотя и в переработанном, переосмысленном, трансформированном виде, из античной культуры. А вот наша современная светская культура, пожалуй, ничего доброго в себе не имеет или содержит очень мало доброго, потому что она возникла как отступление от христианства, начавшееся в средние века, в тринадцатом или четырнадцатом столетии. Когда говорят, например, об эпохе Возрождения или о культуре Возрождения, то имеют в виду не возрождение вообще, а возрождение язычества, языческих представлений о красоте, о смысле жизни. Поэтому нужно отличать в древней культуре то, что в ней было естественного, доброго, от того, что в ней было ложного, и отличать саму древнюю культуру, которая все-таки стремилась к познанию истины, от той, которая возникла уже как отречение от истины. Кроме того, нужно понимать, что была такая культура, которая уводила людей от Бога, но в ее же рамках присутствовали явления, порождавшиеся стремлением к познанию Бога. Культура - это очень сложное и в целом, конечно же, не религиозное явление. В ней нужно понимать все очень дифференцированно, нужно осмысливать в отдельности, в частности каждое явление и в какой-то степени с осторожностью принимать его, а в какой-то степени отрицать. Например, Иоанн Дамаскин принял диалектические термины, конечно значительно их переработав, от философии Аристотеля и Порфирия, ревностного критика христианства, произведения которого были даже запрещены христианскими императорами, изымались и уничтожались. Но что касается чисто логических вещей, то Иоанн Дамаскин многое у них позаимствовал: находящиеся в труде Иоанна Дамаскина "Источник знания" (мы обычно читаем только третью его часть - "Точное изложение Православной веры") "Диалектические главы" основаны на трудах Аристотеля ("Категории") и Порфирия ("Комментарии к "Категориям""). Иоанн Дамаскин сам говорил, что басни мы должны отметать, а полезное брать. Но кто это будет делать? Если взять нас, обыкновенных людей, не способных к переосмыслению окружающей нас светской культуры, то, пожалуй, лучше нам ее и не касаться.
Вопрос. Верно ли, что у первых людей Евангелие - Закон Божий было начертано на скрижалях сердца, а после падения человек его потерял и все знание у него расстроилось?
Ответ. Евангелие - это есть закон духовной и нравственной жизни, закон, подобный законам природы, по которым солнце светит и свет его распространяется определенным образом, с определенный скоростью. Вот и Евангелие - такой же закон. Человек был создан, чтобы Закон Божий был законом его жизни, его естеством. Когда человек пал, естество его исказилось, поэтому нам понадобилось Евангелие для напоминания. Но мы даже не смогли бы его услышать и понять, если бы в нас не осталось совсем никакого добра. То, что в нас сохранилось: добрая половина или добрая часть, у кого и одна десятая, у кого и одна сотая, - та часть добра, которая в человеке осталась, способна слышать и воспринимать Евангелие, откликаться на него. Итак, Евангелие нам насаждается снаружи, но мы получили его вместе с Крещением, вместе с совершением над нами христианских таинств, таким образом мы получили возможность обновить свое естество и сделать его соответствующим тому, каким создал его Господь. И для каждого человека - неважно даже, вырос он в христианской среде, или языческой, или в среде безбожников, - Евангелие является не чем-то посторонним, но как бы внутренним напоминанием. Поэтому справедливо сказал древний мыслитель и апологет Тертуллиан, что душа человека по природе христианка. Евангелие - это напоминание о том, какими мы должны быть. Иначе, если бы это было не так, то никто бы столь трудное, почти невыполнимое учение не принял и не признал его истинность. Хотя многие из нас ужасаются, потому что не знают, как его исполнить, однако мы вынуждены признать, что оно истинно, так как соответствует нашей совести. Наша душа отзывается на евангельское учение и верит ему. Она считает его справедливым, потому что так должно быть, так нужно жить, хотя мы и не можем.
Вопрос. Каждый, даже неверующий, человек стремится к культуре. Ведь и языческий мир породил своих философов, художников, композиторов. Это естественное стремление человека к высокому, прекрасному, может быть, и есть доказательство присутствия добра в человеке? Хотя, разумеется, самое возвышенное - это Евангелие. Можно ли сказать, что культура - это слепой поиск возвышенного?
Ответ. Да, конечно. Но это добро, как говорит святитель Игнатий, смешано в человеке со злом, а чисто оно может действовать только в Церкви. Вне Церкви у человека в лучшем случае все перемешано: и доброе, и злое. А в худшем случае происходит отпадение человека от добра и стремление ко злу, извращение истины, красоты и т.д.
Вопрос. Послушание - от простоты, а если нет простоты, то и послушание плохое, неистинное, лукавое?
Ответ. Что значит "от простоты"? Конечно, кто простой, тому легче. Но если нет этой простоты, нужно понуждать, заставлять, ломать себя, и человек может стать простым. Конечно, лукавому трудно себя переменить, но с Божией помощью, при содействии Божественной благодати все может произойти. Как, впрочем, и наоборот: простой от природы человек может развратиться и стать лукавым. Все возможно.
Вопрос. А как узнать, что ты или другой человек - простой, что нужно сделать?
Ответ. Я не знаю, как можно о простоте точно сказать, но о послушании, кажется, Иоанн Лествичник говорит, что истинный послушник своим послушанием никогда не доволен, он всегда чувствует, что он что-то делает не так, не полностью. Поэтому мне кажется, по аналогии, что человек, который думает, что он простой, наверное, еще не совсем себя понимает. Ему кажется, что иначе жить нельзя, можно только так, как он, - и все у него просто. А кто стремится к простоте, тот будет собой недоволен, он будет видеть в себе лукавство и иные погрешности. Как и в любой добродетели человек истинно к ней стремящийся всегда будет видеть, что он в чем-то несовершенен, в чем-то погрешает, в чем-то ошибается. А кто доволен собой, у того всегда все хорошо, он считает себя и простым, и добрым, и любвеобильным, и смиренным, и спокойным, только люди мешают ему - вот и все. Я-то, мол, спокойный, но они ведь выводят меня из себя. Вот такое объяснение.
Вопрос. После недолгих попыток бороться с собой я прихожу в уныние, думаю, что мне никогда не исправиться: такие сильные страсти. Потом снова появляется желание исправляться. Может, это мечтательная ревность, ведь я не решаюсь до конца?
Ответ. Прямо вот такие сильные страсти! Вот у всех, дескать, слабые страсти, а у меня такие сильные - ну что я могу сделать? Ничего не могу. Хорошо матушке Л.: у нее слабые страсти, она справляется. Отцу Аврааму тоже хорошо: у него страсти чуть посильнее, но все-таки как-то справляется человек. А у меня такие сильные страсти! С такими страстями даже Антоний Великий бы не справился. Никто бы не справился... А почему же, спрашивается, Антоний Великий справился со своими страстями? Наверно, они были слабее, чем у этой послушницы. Вот и все. А Мария Египетская? Подумаешь, сорок лет в пустыне подвизалась. С такими слабыми страстями любой бы за сорок лет исправился. Подумаешь, травой питалась. Конечно, если бы у меня была такая слабая страсть чревоугодия, я бы тоже травой питалась. Вот неудача какая, достались мне такие сильные страсти! Как будто мои страсти - это не я сам, а мне их навязали - и все. Ведь это же я сам грешу своими страстями, и я сам не могу справиться с ними. Так не греши - и справишься тогда. Страсти сильные достались? Такие сильные, что даже Господь Иисус Христос ничего с ними сделать не может? Разбойник на кресте покаялся, а здесь - невозможно? У него, видно, страсти были слабые - он убивал, блудил, грабил, подумаешь…
Конечно, нужно терпение: упал - вставай, опять упал - опять вставай. Вот и все, что ж тут еще делать? А оправдываться тем, что у тебя сильные страсти, - это просто бред. У меня сильные страсти... и слабые добродетели.
Вопрос. У Максима Исповедника сказано, что демоны изнемогают, когда уменьшаются в нас страсти, погибают, когда в силу бесстрастия души совершенно исчезают из нее. Батюшка, как погибают демоны, куда они пропадают и как они мучаются?
Ответ. Это образное выражение. Демоны погибают в том смысле, что они теряют над нами власть. Это не значит, что демоны на самом деле погибают и исчезают. Когда демоны владеют нами через страсти, они не находятся внутри нас физически, но действуют через наши дурные наклонности, возбуждая их, и таким образом руководят нами; внушая те или иные греховные мысли, они побуждают нас к определенным поступкам, чтобы еще больше поработить, потому что, совершив грех на деле, мы укрепляем в себе страсти и таким образом демоны получают большую силу через страсть нами овладевать и руководить. То, что демоны погибают, следует понимать не в прямом смысле, как в случае гибели человека, а в том, что они исчезают из нашей внутренней жизни, что они уже не могут проникнуть в нашу внутреннюю жизнь и повлиять на нее. А как они мучаются? Я думаю, от действия благодати они мучаются, от молитвы, от смирения, от прочих добродетелей. Но об их муках в преисподней я ничего не знаю. Наверно, они сходны с чувствами злого человека, который никогда ни в чем не находит себе покоя и постоянно терзается тем, что не может исполнить свои злые желания.
Вопрос. Демоны от Божией благодати мучаются своим естеством?
Ответ. Естество же у них духовное. Значит, благодать - это нечто такое, что противно их злому естеству и так же мучительно, как, например, для человека порочного - целомудрие, или для пьяницы - трезвенность. А поскольку благодать несет в себе совершенство, святость и словно навязывает это демонам, то она для них страшна, мучительна и гибельна. Но это догадка, а точно я не знаю.
Вопрос. Если старица отвечает на мой вопрос коротко и, как мне кажется, недостаточно полно, то нехорошо просить ответить подробнее?
Ответ. Почему же, можно. Но иногда это бывает не от желания понять, что тебе нужно делать, а просто оттого, что не хочешь исполнять сказанное. Мы ждем, чтобы нам дали такой подробный совет, чтобы уже и делать ничего не нужно было, а все само собой как-нибудь устроилось. Вот в этом смысле наша просьба может содержать какое-то лукавство. А если мы хотим, чтобы нам уточнили и объяснили, что и как нужно делать, если у нас есть желание исполнить указание, то это хорошо. Но опять же нельзя забывать, что пока мы к делу не приступим, никакой совет не может иметь никакой силы, никакого значения.
Вопрос. Иногда в чем-то замечаю в себе тщеславие - например, сижу опустив голову, молюсь - и помысел: "На тебя, наверное, смотрят и думают, что ты молитвенница". Но ведь на самом деле я далеко не такая. Неправильно ведь будет перестать молиться, начать глазеть по сторонам, так как помысел побуждает не лицемерить?
Ответ. Ну, можно начать смотреть вокруг, ногой болтать, стучать рукой - для смирения (шутит). Тщеславие сопровождает все добрые дела. Иоанн Лествичник говорит, что тщеславие - это такой троерожник, который всегда встает острием вверх, и что все демоны радуются о наших грехах, а бес тщеславия радуется о добродетелях. Поэтому тут уже ничего не сделаешь. От тщеславия таким способом не избавишься. Тогда получается, чтобы не тщеславиться, будем зло делать? Это, конечно же, абсурд. Мы должны стараться делать добро и в то же время отсекать тщеславие и смирять себя памятью смертной, покаянием, и, как мне кажется, самое главное - вниманием при молитве. Если я углублюсь в молитву, я перестану замечать все, в том числе и тщеславие. То есть против тщеславия нужно бороться, как и против всех других помыслов, внимательной молитвой прежде всего. Остальное все - дополнительно.
Вопрос. Что означает слово "ведение"?
Ответ. Ведение - это истинное знание. Святые отцы употребляют слово "ведение" в смысле духовного знания. Бывает ведение, или знание, ложное, например научное знание; хотя оно не то чтобы ложное, но уводящее от истинного знания, необязательное. Ложное знание, или собственно ложь, - это когда человек имеет какие-то сведения, а они не соответствуют действительности. И есть истинное знание, как в смысле соответствия действительности, так и в смысле необходимости. Это знание тех предметов, которые имеют отношение к нашему спасению, которые ему способствуют: истинное знание о том, Кто есть Бог, как верить в Бога, истинное знание о молитве, о будущей жизни и т.д. Вот это и есть ведение. Но у нас часто - не ведение, а только знание того ведения, которые получили святые отцы. Под ведением имеется в виду непосредственное знание. Когда я сам буду опытно знать - это будет истинное ведение, а не тогда, когда я прочитаю, к примеру, Григория Богослова или Иоанна Лествичника и запомню все это. Ведением, в частности, может быть и понимание Промысла Божьего, только опять же понимание не теоретическое, а жизненное, когда человек созерцает его, знает, видит.
Вопрос. Демоны уже сейчас в аду мучаются или мучение их начнется только после Второго пришествия Господа?
Ответ. Конечно, они мучаются. В чем предположительно состоит это мучение, я сказал, но точно описать его не могу. А после Второго пришествия их мучение усугубится, потому что они будут брошены в озеро огненное, как сказано в Священном Писании (Откр.19:20 и парал.). Конечно, это нужно понимать не в буквальном смысле, а как образ того мучения, которое они испытают. Вот, например, Исаак Сирин говорит, что муки, которые будут после Страшного Суда, есть действие Божественной благодати, Божественной любви на нераскаявшихся людей или на демонов: поскольку их природа неспособна воспринять благодать, чужда ей, то эта любовь Божия сделается для них сожигающим огнем. Сам факт сожаления грешников о том, что они остались вне благодати, во мраке, о том, что хотя благодать и проникает в них, но, поскольку противна их природе, является чем-то мучительным и чем больше действует, тем большие вызывает муки, - вот это разрушает то представление, что Господь якобы жестокий. Мы и сами, бывает, пытаемся некоторым людям дать добрые, полезные советы или рассказать о вере, а для них это отвратительно, мучительно. Мы вроде бы делаем добро, но у людей это вызывает отрицательную реакцию: раздражение, а иногда и ненависть по отношению к нам, - вот пример того, что добро может восприниматься иными людьми как зло и быть для них мучительным.
Вопрос. Что такое первородный грех?
Ответ. Первородный грех - это грех, которым согрешили Адам и Ева, преслушав Господа, нарушив Его заповедь не вкушать от древа познания добра и зла. То есть это грех преслушания прежде всего. Первородным он называется потому, что первые люди, которые родились от Адама и Евы, сотворенных Богом, - Каин, Авель, Сиф - уже имели его в себе. Или, может быть, первородный грех можно понимать еще в том смысле, что это вообще первый грех, первый родившийся грех.
Вопрос. Бог никогда не был создан и никогда не будет иметь конца. Человек и ангелы имели начало. Но ведь и мы не будем иметь никогда конца. Это так странно, что мы бессмертны, как Бог. Что же мы будем делать в течение этой бесконечности?
Ответ. В бесконечности мы будем наслаждаться общением с Богом. Если человек, в какой-то малой степени вкусив благодать, уже чувствует утешение, то что же будет, когда он приобщится к бесконечной славе Божией? Вы спрашиваете, что будет человек делать в бесконечности потому, что не знаете, какие ощущения испытывает подвижник, наслаждающийся общением с Богом. Известно, например, что подвизавшийся недалеко от нас, в Туринске, старец Василиск Сибирский по 5-6 часов предавался умному деланию. Человек с тоской покидает благодатное молитвенное состояние. Он не думает, что это долго длится. Все, в чем мы находим утешение в этой жизни, ничтожно и частично по сравнению с той полнотой, которая открывается человеку в общении с Богом. Поэтому вопрос этот - от духовной неопытности и, может быть, от недостаточной начитанности в святоотеческой литературе, недостаточного знания того, что испытывали подвижники благочестия при высших духовных состояниях.
Вопрос. Часто встречаются слова "страсти" и "пристрастия". Объясните, если можно на примере, чем отличается страсть от пристрастия?
Ответ. Эти слова, грамматически имеющие один и тот же корень, на самом деле означают совершенно разные вещи. Страсть - это, собственно говоря, тот или иной порок, дурная наклонность, а пристрастие - это привязанность к чему-то или кому-то. Иногда пристрастие почти аналогично страсти. Допустим, пристрастие к вину - это все равно что страсть пьянства. А иногда пристрастие может быть сравнительно невинным. Например, у меня пристрастие к птичкам (Батюшка шутит). Держу я птичек, они чирикают - мне весело. Потом у меня птички умерли, и я расстроился. Из-за пристрастия. Поэтому иногда пристрастие отвлекает человека от духовной жизни. Человек начинает заботиться о какой-то мелочи. Здесь я имею в виду сравнительно невинные вещи: у меня - птички, у того - рыбки. Но на почве пристрастия может и страсть проявиться. То есть отличие такое: иногда они почти совпадают, иногда пристрастие может быть сравнительно невинным.
Вопрос. Может ли быть пристрастие к молитве?
Ответ. В принципе может быть, если человек не понимает, что такое послушание, не имеет самоотречения, готов молиться тогда, когда ближний нуждается в помощи. Вообще это возможно.
Вопрос. Батюшка, у меня есть желание все прочитать, но нет возможности. Что делать?
Ответ. Тут я ничем помочь не могу. Надо здравый смысл иметь, нужно понимать, что есть и другие дела кроме чтения. Любовь к чтению в ущерб молитве - это нехорошо. И святые отцы говорили, что многое чтение расстраивает ум. Все должно быть в меру. На первом месте должна быть молитва. Без молитвы, я еще раз говорю, чтение будет упражнением глаз - и больше ничем, потому что мы не сможем понять правильно, что имеют в виду святые отцы. Мы не поймем ни аскетические, ни догматические их книги, потому что лишь благодать открывает человеку разум, делает его здравым и уравновешивает его ум во всех отношениях.
Вопрос. Если я знаю, что моя старица руководит мною согласно учению святых отцов, должна ли я проверять ее советы или нет? Мне кажется, что ничего другого - не по святым отцам - она мне не скажет, так как я, поступая по ее совету, не претерпевала никаких, даже малейших, неудач. Мне кажется, если я стану проверять ее советы, то начну испытывать к ней недоверие.
Ответ. Я не говорил о том, что нужно проверять советы своей старицы, чтобы найти в них изъяны. Я говорил о том, что нужно дополнять и расширять их чтением святых отцов. Тогда они будут более понятны. А проверка пройдет сама собой. Во-первых, как написала тут послушница, будешь чувствовать пользу от этих советов, во-вторых, будешь видеть их соответствие учению святых отцов. Вот и все. Я имел в виду, что проверять нужно не по причине недоверия, а, наоборот, из желания лишний раз удостовериться в справедливости этих советов.
Вопрос. Как отличить помыслы, приходящие от бесов, от своих собственных?
Ответ. А зачем их отличать? Если наши собственные помыслы - греховные, то какая нам разница: от бесов они или от нашего падшего естества? Нам нужно отличать помыслы греховные от помыслов евангельских, а не свои от бесовских. Допустим, у тебя помысел объесться - не все ли равно, от беса он или тебе самой хочется лишнее съесть? Ты знаешь, что это неправильно, и не делаешь этого. Так?
Вопрос. У святых отцов читаем, что проситься на послушание нехорошо. А можно ли, увидев, что сестре нужна помощь, попроситься помочь ей? Не может ли это быть от тщеславия?
Ответ. Это может быть и от тщеславия, но в принципе это хорошо, мне кажется так. Должны же мы иметь отзывчивость. А то как мы любовь к ближнему проявим, если получается, что наша сестра - это не ближняя, а так, послушница? Конечно, мы же общаемся друг с другом, и наша любовь к ближнему или неприязнь проявляется по отношению именно к тем людям, с которыми мы на послушании находимся или живем в келье. Бывает и так, что одна сестра просит другую помочь, а та отвечает: "Нет благословения". Хорошо ли это, если мы вдруг становимся такими "послушными", когда надо помочь ближнему, и такими ленивыми, когда надо самому что-то сделать? Апостол Иаков говорит: "Что пользы, если мы скажем своему брату "грейся и питайся", а ничего ему не подадим?" (см. Иак.2:16). Так и здесь получается.
Вопрос. Я боюсь в молитве преждевременных чувств, стремления к лучшей молитве, даже просящихся слез. Как к этому относиться?
Ответ. Не надо этого бояться. Если явного запрещения на то или иное явление нет, значит, оно хорошо. А так, если мы будем всего бояться - и то нельзя, и это нельзя, - так мы и шага не сделаем в духовной жизни. Господь не оставит, если мы со смирением, с простотой будем прибегать к Нему. Пусть в чем-то, может, и ошибемся, но Господь вразумит нас. Поэтому бояться не нужно. Надо, конечно, советоваться со старицей. Но я думаю: что значит - преждевременно? Благодать Божия дается не за наши труды. Она потому и называется благодатью, что это благой дар, который посещает нас единственно по милости Божией. Может, человек совсем окаянный и обуреваемый страстями, но Господь ради утешения посылает ему благодать. А другой, может, ревностный, трудится, трудится, а Господь считает, что ему такое утешение не нужно, потому что, была бы у него благодать, он, может быть, гордости поддался бы. Все это всегда таинственно и непонятно.
Вопрос. Отчего появляется недоверие к старице?
Ответ. Чаще всего от своеволия, когда мы ожидаем от старицы, что она одобрит наши желания, наши намерения. А если старица не одобряет, то кажется: она нас не понимает. А понимать нас, по-нашему, это значит все нам разрешать.
Вопрос. Старец Силуан говорил, что мы не знаем, спасутся католики и протестанты или погибнут, но должны всегда бояться, чтобы нам никогда не отпасть от Православной веры. Что это значит? Спасения ведь нет вне Православия.
Ответ. Старец Силуан не единственный авторитет, которого мы должны слушаться. У него были на этот счет свои представления. Надо иметь в виду, что старец Силуан фактически был человек малообразованный, догматику и каноническое учение Церкви едва ли знал. И поэтому он судил об этом, исходя только из своего аскетического опыта и будучи движим великой любовью ко всем людям. И потому из своей великой любви он допускал то, что противоречит, может быть, даже и догматам в отношении вопроса о спасении вне Православной Церкви. Это своего рода ошибка, происходящая от чрезвычайной любви к ближним. Потому к ошибке этой можно снизойти, но в то же время мы должны придерживаться учения Церкви. Конечно, тот, кто любит всех так, что готов даже и жизнь отдать за каждого человека, будет желать спасения и католику, и протестанту, и магометанину, и безбожнику, и убийце, и блуднику, и кому угодно.
Вопрос. Существует мнение, что в Православии - совершенство благодати, а в других конфессиях тоже есть благодать, но она как будто умаленная. Это не так, батюшка?
Ответ. Все святые отцы совершенно определенно говорили, что вне Православной Церкви благодать не действует. Разве что в том смысле, что призывает людей к покаянию, то есть к вступлению их в лоно Православной Церкви. И никак иначе. То есть, допустим, воздействует в проповеди, возбуждает в человеке покаянные чувства или благочестивые размышления, могущие привести его к вере. Только так благодать может действовать вне Церкви. А мнение, что благодать действует в инославных обществах, основано на том, что будто бы мы признаем их таинства, допустим таинство рукоположения. Например, некоторых еретиков, по учению Церкви, мы принимаем в "сущем сане", то есть если бы священник, рукоположенный у католиков, захотел перейти в Православие, то мы бы признали его рукоположение, потому что там есть якобы апостольское преемство и т.д. Отсюда делают вывод, что там до какой-то степени действует благодать. А раз так, то уже можно предположить, что не исключено и спасение, потому что спасение совершается благодаря действию благодати и никак иначе. На самом же деле мы признаем действительность тех или иных таинств вне Православной Церкви из соображений икономических, то есть из снисхождения, чтобы облегчить еретикам покаяние и переход в Православную Церковь, потому что если бы мы отрицали все их таинства, то это очень затруднило бы их обращение в Православие. И когда человек тем или иным образом, через какой-либо обряд или таинство, пусть это будет покаяние во время исповеди, или отречение от своих заблуждений, или, может быть, даже Миропомазание, приходит в Православную Церковь, благодать Божия восполняет совершенные над ним до обращения таинства как бы задним числом наподобие того, как это произошло с разбойником на кресте, который спасся вообще без таинств. Конечно, мы знаем, что без Крещения человек не может спастись. Но если мы будем чересчур формально подходить к этому, то и разбойник как будто бы не мог войти в Рай. Мы знаем, что мученики древности крестились своей кровью, то есть исповедание Христа и перенесение мук вменялось им как Крещение, хотя над ними не совершались никакие таинства - ни Крещение, ни Миропомазание, ни Причащение. Однако же они спасались, и мы им молимся, и, конечно же, они гораздо лучше и вернее нас, они более достойные христиане, чем мы.
Таинство является тем обязательным делом веры, через которое мы показываем, что мы есть истинные христиане, что мы готовы на все. Но не всегда благодать Божия очищает, освящает и спасает людей через таинства. Нечто подобное происходит и с кающимися еретиками, у которых мы признаем иногда Крещение, иногда даже таинство рукоположения, иногда и само Миропомазание. Хотя на самом деле благодати быть вне Церкви не может. То есть из того, что Церковь признает действительность некоторых таинств для кающихся еретиков, не нужно думать, что это признание остается в силе и тогда, когда еретики пребывают нераскаянными. Таинства эти как бы становятся действительными в момент раскаяния, в момент принятия Православной веры. А пока еретики пребывают в своем еретическом сообществе, как бы там оно ни называлось - католическая церковь или армянская григорианская церковь, - эти таинства пребывают праздными, ничего не значащими. Об этом можно почитать в книге священномученика Илариона Троицкого "Христианства нет вне Церкви".
Вопрос. Старица говорит, что у меня почти нет брани, поскольку, видимо, спокойный характер. От этого начинаю смотреть с уважением, почти с завистью на тех, у кого сильно действует гнев или другие страсти. Кажется, что спастись со спокойным характером труднее, что живу тут совершенно без толку. Что Вы скажете на это?
Ответ. Наше дело - каяться, смиряться, молиться изо всех сил. А есть брань, нет брани - зачем ее искать? Когда придет брань, так, может быть, ты ее и не выдержишь. Может, Господь не попускает этого, потому что взирает на твою немощь и снисходит. Вот и все.
Вопрос (продолжение). При особенном действии обиды, уныния стараюсь читать что-нибудь против этих страстей, мне помогает. Или все-таки лучше не увлекаться чтением, а больше молиться? Ведь получается, что я противодействую в основном чтением, самоукорением, а молитвой - только частично. Или по-монашески - действовать только молитвой?
Ответ. Вот видишь: обида, уныние, а говоришь, что брани нет. Как действовать? Когда как. Иногда человека приводит в чувство чтение, он начинает понимать, что с ним происходит. Но я думаю, что молитва приносит больше пользы, ибо может получиться, что чтением мы не побеждаем страсть, а просто отвлекаемся от помыслов. Можно даже читать не об этой страсти, а совсем на постороннюю тему - и тоже немножко успокоиться, потому что отвлекаешься.
Вопрос. Мы должны любить всех людей одинаково. Но мне кажется, к своей наставнице чувство любви у меня всегда будет больше. Это хорошо или плохо?
Ответ. Есть такая беседа у Иоанна Кассиана Римлянина - "О дружестве", где он говорит, что есть любовь вообще ко всем людям, а есть любовь к тем, кто нам близок по духу. Одно другого не заменяет. Поэтому любовь к единодушным нам - старица, конечно, в первую очередь является единодушным нам человеком - не есть что-то вредное. Это естественно и разумно. Даже апостол Павел говорит, что мы должны делать добро всем людям, а наипаче своим по вере (Гал.6:10), то есть должны делать добро своим по вере, а уж потом - всем остальным. Поэтому когда люди говорят, что они всех вообще людей любят, а тех, которые рядом с ними живут, ненавидят, то это значит, что на самом деле никакой любви нет, а только одна мечта. Любовь к ближнему проявляется прежде всего по отношению к тем людям, с которыми мы постоянно общаемся, - к нашим ближним, в монастыре - по отношению к насельницам монастыря, к нашим сестрам.
Вопрос. Приходят ли в монастырь из благодарности Богу? И вообще, благодарность и любовь - это не одно и то же? И как близко они стоят друг к другу, если это разные чувства?
Ответ. Наверное, благодарность вызывает любовь. Не знаю, зачем об этом думать... Во время литургии в начале Евхаристического канона мы благодарим Господа. И основная часть Литургии - Евхаристия в переводе с греческого означает "благодарение". Любовь к Богу выражается прежде всего в благодарении, потому что мы ничем отплатить Ему не можем, нам остается только благодарить Его. А приходят ли в монастырь из благодарности - не знаю. Наверное, все христианство должно быть основано на благодарности. Мы же должны благодарить Бога день и ночь, так ведь?
Вопрос. Чем таким особенным отличается человек от ангелов, что Господь не удовлетворился созданием одних только ангелов? Мне известна лишь одна разница: человек в отличие от ангелов - творец. Есть, наверное, еще что-то?
Ответ. Во-первых, мы не знаем, являются ангелы творцами или нет. Мы не знаем законы и образ бытия ангелов. Знаем только весьма смутно и немного. Не думаю, чтобы человек был творцом в том смысле, что он может сделать нечто особенное, чего не было прежде. Если иконописец напишет икону, это не значит, что он творец. Он ведь не создал ничего принципиально нового, как Бог, Который творил из ничего. Поэтому в полном смысле творцом человека назвать нельзя. Святитель Григорий Богослов говорит о том, что Господь сначала сотворил нечто близкое к Себе по природе, то есть ангелов, которые являются только духами, потом сотворил нечто совершенно противоположное Себе по природе, то есть земной мир: землю, небеса, светила, растения, животных, а потом и нечто среднее между духовным и земным, состоящее из двух начал. Таким образом Господь сотворил все возможное: близкое к Себе, совершенно противоположное Себе и состоящее из близкого и противоположного. Бог сотворил все то, что можно было сотворить, все то, что могло быть причастно к Его благости. Человек и является одним из этих созданий. Наверное, трудно говорить, кто выше - человек или ангел. Хотя, конечно, человек выше в том смысле, что Господь Иисус Христос, Сын Божий воспринял человеческое естество. Таким образом человек в Его Лице, в Его Ипостаси обожился и стал причастником Божественной природы. Но говорить, что Господь сотворил еще и людей, потому что нуждался в них, - неверно. Смысл создания всего видимого и невидимого мира в том, что Господь от преизбытка Своей благости захотел, чтобы всякое создание наслаждалось в меру своей природы, будучи причастным Его благости. Об этом надо у Григория Богослова почитать в "Таинственных песнопениях".
Вопрос. Два священника, один из них - духовный отец, посоветовали идти в монастырь. Я больна и находила себе тысячи оправданий, чтобы не выполнить совета; была боязнь, что я не справлюсь. Хотя понимала, что это преслушание, непослушание воле Божией. Но когда духовный отец отсоветовал мне, все мое существо запротестовало. Это плохо, снова непослушание?
Ответ. Я не знаю, надо рассудить. Но, вообще-то, болезнь - это не причина для того, чтобы не идти в монастырь. Конечно, в некоторых обителях больных не будут терпеть, но в настоящих монастырях смотрят на ревность, на духовное здоровье. И даже не на нравственное состояние, а именно на стремление к спасению души. Поэтому болезнь не может служить препятствием.
Вопрос. В какой мере допустимо в монастыре пристрастие к родственникам?
Ответ. Ни в какой мере не допустимо.
Вопрос (продолжение). А святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что если это не мешает исполнению евангельских заповедей и монашеских обетов, тогда можно.
Ответ. Но это тогда уже не пристрастие. Там говорится об общении с родственниками. Пристрастие - это одно, а общение - другое. К родственникам можно относиться по-разному. Если ты к ним относишься по-евангельски, то кто тебе запретит общение с ними? Вот, например, несколько братьев Пимена Великого ушли в пустыню и вместе подвизались. Вообще, часто случалось, что родственники имели не только телесную, но и духовную близость. В этом ничего плохого нет. А вот если общение с родными мешает спасению, если, допустим, ты чересчур переживаешь из-за того, что твоя родственница перегружена послушанием или что она загрустила, - и сама начинаешь грустить, то это нехорошо. Вот как проверял один игумен некоего монаха, который вступил в обитель со своим малолетним сыном. Он совершенно их разделил и ставил мальчика на тяжелые, унизительные послушания, одевал его во всякую рвань, заставлял монахов грубо с ним обращаться в присутствии родного отца. А тот вел себя совершенно кротко, смиренно и понимал, что все это на пользу его сыну. В конце концов игумен решил испытать отца отрока; он велел ему взять своего сына и бросить его в реку, попросту говоря утопить. А возле реки поставил монахов, чтобы они, когда отец прибежит с сыном, его остановили. Тот схватил сына и побежал к реке. Таким образом монах показал совершенное беспристрастие к своему сыну и совершенное доверие к духовнику. Впоследствии игумен завещал, чтобы именно этот человек был настоятелем монастыря, потому что благодаря своему послушанию и самоотречению он преуспевал больше других.
Вопрос. Это очень плохо, если у тебя пристрастие к своему послушанию?
Ответ. Неразумное пристрастие к послушанию действительно возможно, но иногда за пристрастие принимают просто старание хорошо исполнить послушание. Трудно себе представить, что можно хорошо писать иконы или заниматься пением, будучи к этому безразличным. Потому что это послушание требует большого труда, усидчивости, старания. Если не будет чрезвычайного усердия, не будет и никакого успеха. Вот если казначей любит деньги и никакой ценой не хочет с ними расставаться, то это нехорошо. Как, вообще, можно испытывать любовь к деньгам в монастыре? Или, например, пристрастие к огороду настолько сильно, что человек готов там садить все что угодно, хоть пальму, лишь бы что-нибудь росло - нужное или ненужное.
Однако человек, занимающийся даже каким-нибудь особенным послушанием, например иконописец, должен иметь такое самоотречение (хотя это трудно себе представить), чтобы он мог смириться, если его переведут на другое послушание, например в огород, и скажут: "Все, ты больше никогда иконы писать не будешь, потому что это тебе вредно, развивает гордость". Вот кто с этим смирится, тот и будет истинный послушник. А начнет он роптать...
Вопрос. В одной из своих проповедей, кажется "О слепом", Вы говорили, что надо взывать к Богу, как бы кричать, прося Его о помиловании, наподобие евангельского слепого. Как правильно применять ваше наставление в молитве?
Ответ. Это, наверное, можно назвать дерзновением в молитве. Хотя бы помыслы внушали тебе: "Замолчи, ничего не получится, ничего не поможет, не нужно этого делать, это нехорошо, бесполезно", - тем не менее надо себя заставлять и взывать, пока, наконец, духовно не прозреешь и духом своим не увидишь Господа. Вот в каком отношении мы можем уподобиться слепому.
Вопрос. А почему Силуан Афонский не любил читать?
Ответ. Он не любил читать потому, что был малограмотным, и для него чтение было просто тяжелым занятием. Это трудно представить, потому что у нас сейчас все грамотные и умеют читать. Правда, лучше бы они были неграмотные, потому что читают всякую мерзость. Но до революции было очень много неграмотных, прежде всего в простом народе. Старец Силуан ведь был из простых мужиков. Поэтому чтение для него являлось большим трудом, таким умственным напряжением, которое отвлекало от молитвы. Вот он и не любил читать. Зато охотно слушал, когда святых отцов читали другие. А на Афоне, по афонскому уставу, во время богослужения прочитываются отрывки из многих писаний святых отцов, помимо богослужебных текстов. И потому старец Силуан был более или менее осведомлен в святых отцах.
Вопрос. У Феофилакта Болгарского сказано, что Спаситель во время Своей земной жизни телом пребывал на Земле, а Божеством - на небе с Отцом. А когда Андрей Христа ради Юродивый не увидел Богородицы в Раю, то ему сказали, что Пречистая на земле, помогает людям. Как это можно совместить?
Ответ. Божия Матерь - человек, и душа Ее находится вместе с Ее телом. Поэтому Она не может быть одновременно в двух местах. Как и Спаситель Своим человеческим телом и человеческой душой может быть только в одном месте: или пребывать на Небе, или явиться кому-нибудь на земле. А Божеством Своим, Которое безгранично и вездесуще, Он, конечно, пребывал на Небе с Отцом и одновременно явился людям на земле как Бог через человеческое Свое естество. Причем то, что Он пребывал на Небе с Отцом, не значит, что Божества Его не было на Земле, имеется в виду, что Он не разлучился с Отцом. А с Божией Матерью этого не могло произойти, потому что Она - человек; называя Ее Богородицей, мы не хотим сказать, что Она родила Бога как Бога, но подразумеваем, что Бог родился как Человек, по человеческому естеству. Поэтому Богоматерь не может быть вездесуща, и было бы даже кощунственно помыслить о ком-либо из сотворенных существ нечто подобное.
Вопрос. А Господь явится только во Второе пришествие? Есть ли случаи, чтобы Он в теле являлся кому-то на земле?
Ответ. Старцу Силуану являлся. Известны и другие случаи явления Господа. Но мы не знаем, было ли это просто видение или действительное явление. Как Человек, телесно, Господь, конечно, является чудесным образом в Святых Дарах. Но в полном смысле как Человек Он может пребывать только в одном месте. Он просто делает хлеб и вино Своим Телом и Кровью и соединяется с ними Своим Божеством и человеческой душой. Весь Господь. Но это - тайна. Он через Божество усвояет их Себе, не раздробляется, а именно усвояет их Себе, делает хлеб Своим Телом, а вино - Своей Кровью. Принимая их, мы с Ним соединяемся. Тело человеческое и душа далеко отстоят от Божества, Которое бесконечно далеко от всего сотворенного и все превосходит. Хлеб и вино так же далеки от Божества, как и человеческое естество. Поэтому Кто мог сделать человеческое тело Своим Божественным телом, Тот может сделать и хлеб и вино Божественными Телом и Кровью.
Вопрос. Аскетика - это опытное познание догматики? Значит, это тоже богословие?
Ответ. Аскетика - это наука, учение о духовной и нравственной жизни. Только через подвижническую жизнь, а не через теоретическое изучение апостольского и святоотеческого Предания, человек приобщается к тайнам Царствия Небесного, и тогда богословие для него становится опытно познанным. И собственно, все наши учителя Церкви начиная со святых апостолов были людьми опытно познавшими небесные, духовные тайны.
Вопрос. Везде пишется, что благодать Искупления больше той благодати, которую получили Адам и Ева при сотворении. В чем это выражается?
Ответ. Адам и Ева должны были совершить подвиг послушания. Они могли пасть, могли восстать, они имели возможность прийти к тому, что совершил Господь. Но Адаму было просто послушаться и не вкушать от древа познания добра и зла, а Господу слушаться было трудно, потому что для Него это послушание выражалось в предании Себя на позор, на смертную казнь - распятие. Когда Господь совершил этот подвиг, Он сделал, только в гораздо более трудных условиях, то, что должен был сделать Адам, и получил то, что должен был получить Адам: совершенство благодати, будущее Царство. И если мы падаем, то падаем совершенно произвольно, сами добровольно отвращаемся от той совершенной благодати, которую как Человек получил Христос благодаря Своим заслугам в подвиге послушания Небесному Богу Отцу и которую даровал нам через таинства. Поэтому можно сказать, что благодать, полученная нами от Христа, больше, чем та, которую Адам имел до падения. Но надо это понимать не как действительность, а как возможность.
Вопрос. Можно ли еще при жизни стяжать такую благодать, какую имел Адам до падения, приобщиться к той благодати, которую имеет Господь на Небесах?
Ответ. Господь - источник благодати, мы такой полноты, как Он, конечно, иметь не можем, и никакой человек иметь не может. А что касается той благодати, какая была у Адама, то посмотрим на угодников Божиих, допустим на преподобного Серафима Саровского. Мы видим, что к нему не только вернулось то, что имел Адам: животные не боялись его, повиновались ему; но он еще творил чудеса, через него Господь действовал так, что привлекал других людей к спасению. Хотя, конечно, преподобный Серафим не имел тех естественных дарований, которые имел Адам, т.е. той необыкновенной мудрости и иных качеств. И то, что у Адама было в действительности, мы получим в действительности в будущей жизни.
Вопрос. Значит, когда мы говорим о большей благодати, мы имеем в виду будущую жизнь?
Ответ. Да, будущую жизнь. В первую очередь мы разумеем, конечно, Господа Иисуса Христа, Который имел как Человек гораздо больше, чем Адам; или, например, Божию Матерь - тех, кто уже вошли в будущий век. А мы пока только идем и потому имеем такую благодать лишь в возможности.
Вопрос. Может быть, мы вправе говорить о большей благодати потому, что Адам вкушал всего лишь райские плоды, и не больше, а мы вкушаем уже само Тело Христа Бога, то есть произошло усыновление?
Ответ. Все это так, но на самом деле в нас же благодать не проявляется во всей своей полноте, не действует как должно. Мы не видим, чтобы мы просвещались, как Симеон Новый Богослов во время служения Литургии. Так? В Адаме была как бы несовершенная благодать, но действовала в полной мере, а у нас - совершенная благодать, но в полной мере не действует.
Вопрос. Есть предположение преподобного Иоанна Дамаскина, что Адам в Раю не вкушал яблоко, а созерцал его и именно от этого, от созерцания творения Божия, получал благодать. А иеромонах Серафим Роуз пишет, что Адам все же вкушал плоды.
Ответ. Никакого яблока не было. Почему вы решили, что яблоко было? В детской Библии нарисовано? Есть предположение, что Адам вкусил как раз не яблоко, а смокву, потому Господь смокву и иссушил. Адам и Ева сделали себе опоясания из смоковничных листьев, то есть тут же взяли листья с этого дерева…
У некоторых богословов, в том числе и у Иоанна Дамаскина, была склонность чересчур аллегорически понимать Священное Писание. Мне кажется, что отец Серафим Роуз нашел очень здравый, уравновешенный подход: нельзя никакое событие, описанное в Книге Бытия, понимать аллегорически. В первую очередь надо понимать буквально, а потом, если это не противоречит буквальному пониманию, можно привлечь и какой-то аллегорический смысл, таинственное толкование. Именно буквально нужно понимать, что Адам вкушал плоды от того дерева, от которого было запрещено вкушать. Так, между прочим, считает Иоанн Златоуст. Буквально понимать, что Господь сшил Адаму кожаные ризы, а не толковать это как огрубевшую после грехопадения плоть человека. Книга Бытия - это историческая книга, а не пророческая. Поэтому там все надо понимать хотя богоприлично, но как точное описание действительности, иногда, может быть, общее, загадочное, но все же - точное описание действительных событий. То есть древо познания добра и зла было действительно деревом, это не какой-то символ. Адам и Ева в самом деле были нагими. Но в Писании кое-что опускается, умалчивается, кое о чем говорится, кое на что намекается. Действительно, был змей, но это не значит, что он говорил сам по себе (потому что животное, естественно, говорить не может), а через змея каким-то образом говорил дьявол, быть может, войдя в него. Действительно, было древо познания добра и зла, но это не значит, что оно было какое-то особенное по своему качеству и плоды его имели некое особое свойство. Оно было так названо потому, что таким образом Господь пророчествовал, что возле этого древа человек посредством преступления познает добро и зло. Мне кажется, что отец Серафим Роуз очень здраво рассуждает. Хотя, например, Григорий Богослов высказывал мнение, что древо познания добра и зла есть созерцание, к которому Адам преждевременно устремился. Максим Исповедник говорил, что познание добра и зла - это познание наслаждения и страдания, то есть превратно понятого добра и зла. Все это, может быть, и так, но это никак не исключает точного, буквального и исторического понимания Книги Бытия.
Вопрос. Как исторически, буквально понимать древо жизни? Некоторые святые отцы пишут, что Адам действительно вкушал плоды от него и от этого зависело бессмертие.
Ответ. Думаю, что под древом жизни нужно понимать вообще пребывание в раю, поскольку человек, живя в раю, не мог там умереть. Иначе говоря, под древом жизни можно, наверное, понимать вкушение от всех других деревьев райского сада, кроме древа познания добра и зла, по сути - сам райский сад.
Вопрос. Так это духовное созерцание, то есть приобщение к благодати, или все-таки вкушение?
Ответ. Это и вкушение, и вообще пребывание в раю во всех отношениях. Можно так понимать: Адаму было разрешено вкушать от всех деревьев, в том числе от древа жизни. От древа познания добра и зла ему вкушать было нельзя. Можно полагать, что древо жизни и древо познания добра и зла - это вещи противоположные. Сказано было, что в тот день, когда человек вкусит от древа познания добра и зла, он умрет. Значит, в каком-то смысле древо это можно назвать древом смерти. Вот и получается, что древо жизни - нечто противоположное древу познания добра и зла, то есть пребывание в раю и вкушение от всех древ - это и есть древо жизни. Поскольку Адам преслушал Бога, он уже не достоин был вкушения от этого древа, т.е. не достоин был оставаться в раю.
Вопрос. Когда Антоний Великий прогонял Павла Препростого, говорил, чтобы он шел в монастырь, а тот не уходил, это не было непослушанием?
Ответ. Это никак не противоречит послушанию, потому что он еще в него не вступил. Павел Препростый готов был покоряться Антонию Великому во всем, кроме того, чтобы уйти и лишиться самого этого послушания. О послушании можно говорить, если ты уже кому-то подчиняешься, а не тогда, когда человек тебя гонит и говорит: "Я не хочу тобой командовать". Павел это послушание расторгнуть не хотел, но, наоборот, хотел его получить. Поэтому противоречия нет. Здесь ревность к тому, чтобы иметь послушание.
Многие, придя в монастырь или вообще интересуясь духовной, монашеской жизнью, почему-то предполагают, что самое главное в ней - это уединение, о котором они, впрочем, имеют самое общее, "ходячее", представление. Отчасти они его вынесли из книг о древних подвижниках благочестия - отшельниках и безмолвниках, отчасти - из тех взглядов, которые бытуют среди мирян, совершенно неопытных и не знакомых с действительной монашеской жизнью. Поэтому те, кто приходит в обитель, бывают удивлены и разочарованы, им иногда даже приходится терпеть скорби, когда того уединения, которого они желали, которое, как они думали, является сущностью монашеской жизни, они здесь не находят. Уединение представляется им порой каким-то "священным" (иронически говоря) бездельем, бездеятельностью. Вот, мол, буду сидеть в келье, чуть ли не в лесу, и молиться - и от этой молитвы душа будет очищаться и освящаться. Есть даже такая русская пословица (что говорит о том, что в народе выработалось правильное, здравое и трезвое, представление на этот счет, он усвоил себе эту мудрость и пронес ее через века): "Радуется бес, что уходит инок в лес". То есть простой русский народ понимал, что на самом деле преждевременное и неправильное уединение - это именно искушение. И вот, не имея в монастыре такого уединения, пребывая все время как будто бы в суете, сестры или братия, подвизающиеся в монастырях, унывают; они думают, что только одно уединение может их спасти и без него они не в состоянии преуспеть в молитве, что уединение, одиночество - это самое главное, может быть, единственно важное условие для преуспеяния в молитве. На самом деле эти простые понятия: "уединение" и "безмолвие" - включают в себя целое море деятельности, необъятное море внутренней жизни, где есть своя очень сложная, образно говоря, география, и тот, кто эту географию внутренней жизни не знает, тот обязательно потерпит кораблекрушение. Представьте себе начинающих моряков: им нельзя пускаться в дальнее плавание, потому что у них нет опыта вождения судов, у них нет знаний по географии и вообще нет навыков, которые необходимы для мореплавателей, чтобы совершать длительное путешествие, которое иногда может продолжаться несколько месяцев. И для того чтобы обучить моряков науке судоходства, их пускают сначала в небольшие плавания, а до этого, еще в судоходных училищах, их учат плавать в шлюпках на веслах - всего каких-нибудь несколько километров, да и то под руководством более опытных наставников. И если жизнь моряка, плавающего даже на самых современных в техническом отношении судах, исполнена многих опасностей, то жизнь духовная, при всей разработанности аскетической науки, еще гораздо более опасна, потому что, во-первых, гибель здесь грозит вечная, а во-вторых, если моряк борется с неразумной стихией - с морем, ветром и другими явлениями природы, то монах борется с врагом, который действует против него сознательно, - так сказать, со злой стихией демонического мира. Потому и борьба здесь гораздо более страшная, серьезная, требующая большего мастерства. Находясь в монастыре и пребывая на послушании, имея мало времени и для молитвы, и для чтения, мы должны понимать, что, хотя, с одной стороны, мы при этом будто бы что-то теряем, но, с другой стороны, нечто находим, потому что как раз вот это общение друг с другом и дает нам ту опытность, которую мы можем впоследствии использовать именно во время уединения. Я говорю не о каком-то особом уединении, безмолвии или отшельничестве, к которому, наверное, способны немногие люди, а о том безмолвии, которое все мы имеем, например, во время келейного правила, пусть это будет два-три часа в день. Борьба со страстями (выявление их во время нашего общения друг с другом и сопротивление им) как раз и пригодится нам в то время, когда мы не будем иметь такого повода к их обнаружению, находясь в уединении, и когда эти страсти начнут действовать более лукаво и более тонко. Казалось бы, это две противоположные вещи - общение с людьми и уединение, а сколь тесно они связаны между собой: приобретя опыт борьбы со страстями в монастыре, в общении друг с другом, - во время уединения мы уже сможем этот опыт использовать. Преподобный Серафим Саровский, который знал общежительную жизнь, но сам уже был безмолвником, говорил, что в монастырях монахи борются с демонами, как с голубями, а в пустыне - как со львами. Он испытал это на себе. То есть в монастыре демоны нападают на человека подобно голубям, и их можно легко отогнать, хотя они бывают очень докучливыми, а когда монах уходит в пустыню, те же самые страсти начинают действовать против него как львы - мощно, свирепо и страшно. И потому, не обучившись распознавать страсти и сопротивляться им в общении с людьми, тем паче трудно сопротивляться этим страстям в уединении, будь это келейное правило или какая-то иная возможность для молитвы.
Часто бывает еще и так: мечтая об уединении, о полном безмолвии, мы пренебрегаем той реальной возможностью, которая нам предоставляется обстоятельствами; хотим всегда быть наедине, всегда молиться, а те два-три часа, и вообще то немногое свободное время, которое у нас бывает в монастыре, проводим в праздности, иногда в пустословии или в какой-то бессмысленной суете, в нелепых заботах, и таким образом обнаруживается, что на самом-то деле мы никакого уединения и не желаем, а лишь оправдываем этим свое нерадение, свое бездействие. Многие люди, в особенности привыкшие к современной праздной жизни, вообще подразумевают под уединением как раз не то безмолвие, к которому стремились, которого достигали святые отцы, а именно праздность, когда человек полностью располагает своим временем и может делать все что угодно. Если мы вспомним свою жизнь в миру, то увидим, что большую ее часть мы проводили праздно, не дорожа своим временем. Да, мы могли помолиться, может быть, немножко больше, чем сейчас, но спросим себя: внимательно ли мы молились, умели ли мы молиться и на что тратили остальное время? Ну, поговорили часика два-три, прогулялись по улице, наряды пересмотрели час-два, а потом помолились тоже часа два - а остальное время как мы провели? Или возьмем чтение книг. Да, святых отцов мы, возможно, читали больше, но, во-первых, может быть совершенно не понимали того, о чем читали, а во-вторых, это было скорее развлечение, чем чтение, приносящее конкретную пользу, то есть мы читали просто из любопытства, из любознательности, а отнюдь не с целью применять это к своей внутренней, христианской жизни. Когда мы были людьми нецерковными, то с таким же успехом читали какую-нибудь художественную литературу, смотрели телевизор, ходили в кино. Потом, когда мы обратились к вере, стали чадами Православной Церкви, мы начали понимать: такое чтение и такие увеселения недопустимы, и заменили их другим развлечением - чтением святых отцов, но это для нас было именно развлечением, это для нас не было тем занятием, в котором мы видели бы жизненную необходимость. Ведь и Священное Писание тоже можно по-разному читать: можно, по крайней мере Ветхий Завет, читать из чувства долга, можно читать из любопытства (скажем, первый раз мы можем читать именно из любопытства, нам это интересно), а можно читать Священное Писание с той целью, чтобы его исполнять, относиться, так сказать, по-деловому и к Священному Писанию, и к творениям святых отцов. Вот именно такого отношения к чтению подавляющее большинство людей, находящихся в миру и располагающих временем для чтения, и не имеет. И потому наша тоска по уединению - и даже не по уединению, а по свободному времени, для того чтобы праздно его проводить, для того чтобы принадлежать самим себе и себя утешать, а не бороться с собой, - не имеет никакого отношения к тому чувству, которое влекло истинных подвижников благочестия, искавших уединения, в затворы, в пустыню и так далее.
Святые отцы говорят, что для уединения подвижнику необходимо обладать одним из двух качеств: бесстрастием или смирением. Иногда и страстный человек может уединиться, но для этого он должен приобрести смирение, самую главную добродетель, которая сделает его непобедимым, и уже тогда идти на уединение и бороться со страстями. Либо может взять на себя такой подвиг человек, уже очищенный от страстей, для духовного совершенства. Если же мы этих качеств не имеем, то наши мечты об уединении - это просто дьявольское наваждение, по сути - мечты о самоубийстве. Даже если человек не делает никаких попыток, чтобы, скажем, уйти в пустыню, в лес и так далее, потому что это было бы совсем безумием, но просто постоянно мечтает о том, чтобы получить свободное время для духовного, как ему кажется, занятия, а на самом деле для праздности, то уже одно это его расслабляет, оправдывает его бездеятельность в общежитии и делает безуспешным в настоящий момент. Вместо того чтобы использовать все то время, все те возможности, которые предоставлены ему именно теперь Промыслом Божиим, он ими пренебрегает, считает, что у него нет условий для того, чтобы исполнить святоотеческие заповеди, и потому пребывает в праздности. Он может работать, допустим добросовестно исполнять свое послушание, никак не показывая внешне свое внутреннее недовольство (хотя на самом деле так или иначе оно все равно обнаруживается: в ропоте, в унынии, а иногда, может, в раздражительности), но внутренне он пребывает в бездействии. Он лишает себя возможности совершенствоваться, потому что постоянная мысль об уединении, которое, как ему кажется, является единственным условием для спасения, расслабляет его настолько, что он все делает нерадиво, как говорится, спустя рукава. Таким образом, он пребывает в общежитии безуспешным, пренебрегает тем уединением, которое предоставляется ему уставом, предоставляется ему монастырской жизнью, постоянно ропщет, унывает и ищет того, что на самом деле невозможно.
Итак, не только уединение для неопытного новоначального погибельно, но и сама мечта, преждевременная мечта об уединении, очень вредоносна, и ее нужно отсечь и вообще об этом никогда не думать, а дорожить тем временем, которое предоставляется нам монастырским уставом для совершения уединенных подвигов, будь то келейное правило, чтение и так далее. Кроме того, возможно и внутреннее уединение, о котором говорит святитель Игнатий. Если мы научимся молчать, если мы научимся быть безучастными, в хорошем смысле этого слова, то есть не вмешиваться не в свое дело, знать только свое послушание, как говорит монашеская пословица: "Знай себя и будет с тебя", если мы научимся быть внутренне уединенными, тогда для нас каждый час монастырской жизни, даже при самом суетном послушании, будет безмолвием. В таком безмолвии пребывали и люди совершенные, такие как, например, преподобный старец Силуан Афонский: жительство в монастыре не помешало ему стяжать благодать настолько, насколько это возможно для монаха, для подвижника. Вот что я хотел сказать об уединении и правильном к нему отношении. Нужно искать истинного уединения, внутреннего. Нужно дорожить тем временем, которое нам предоставляет монастырский устав, а не пренебрегать всем ради несбыточной мечты, ради мечты фактически о самоубийстве.
Вопрос. А разве можно, как Вы сказали, иметь страсти и иметь смирение?
Ответ. Есть разные степени смирения, и, наверное, имеется в виду не то совершенное смирение, которое полностью искореняет все страсти, а какой-то начаток смирения, делающий человека, как выражаются святые отцы, непадательным, то есть он при помощи этого смирения может вступать в борьбу со страстями, побеждать их и постепенно очищать свое сердце. Нужно, видимо, различать начальное смирение, преуспеяние в смирении и совершенное смирение. Иоанн Лествичник говорит, точно не помню какими словами, о начале, середине и совершенстве смирения.
Вопрос. В общежитии, в общении страсти как бы выходят наружу. Это так тяжело… Кажется, что, может быть, на другом послушании было бы легче.
Ответ. На каком другом? Всем кажется, что на другом послушании было бы легче. Певчим кажется, что они молиться не могут, потому что все время только поют, просфорнице кажется, что лучше бы она стояла и пела - вот хорошо было бы, вместо того чтобы все время тесто месить…
Вопрос. Если человек поменяет одно послушание на другое, где какие-то страсти будут меньше действовать, тогда они, может быть, сами собой увянут, раз нет повода им развиваться?
Ответ (Батюшка шутит). Тогда сиди в комнате, никуда не выходи, они сами собой и увянут. Как они могут "увясть" сами собой?!
Вопрос. Вы сказали, что они могут истончаться.
Ответ. Они истончаются молитвой, подвигом, а не просто сами по себе. Надо же уметь с ними бороться. А если ты их не видишь и не борешься с ними, так они, наоборот, будут развиваться - и так сильно, что ты их уже и замечать не будешь. В особенности так называемые духовные страсти, гордость например. Да и не только гордость, но и плотские страсти также могут развиться. Человек живет спокойно, пока нет искушения, а искушение появилось - такая буря страстей! А он не готов, он не видел их в себе, не знал, что в нем эти страсти есть. Поэтому человеку, который не имеет навыка борьбы со страстями, который не знает своих страстей, нельзя проходить безмолвие, оно не поможет от них избавиться. Они не только не будут увядать, но, наоборот, могут гораздо сильней развиться.
Вопрос. Вот, допустим, в тебе есть какая-нибудь страсть, и в какое-то время она действует, потом вроде бы успокаивается, а затем восстает еще сильнее. Отчего это происходит?
Ответ. Просто в какой-то момент ты, может быть, усердно помолилась или проявила какую-нибудь добродетель. Страсти могут усиливаться или от того, что искушают демоны, или от нашего нерадения, или от оскудения благодати, а уменьшаться, наоборот, от действия благодати, от того, что мы усердно помолились или смирились, - много разных причин.
Вопрос. А как различить - от нерадения или от искушения усиливаются страсти?
Ответ. Если ты побеждаешься, значит от нерадения. А если от искушения или, иначе говоря, от зависти бесовской, тогда хотя брань может быть сильной, но и благодать тоже сильна; благодать очень помогает: искушение сильное, но ты не претыкаешься. Вот как отличить. А от гордости - это когда без конца падаешь и падаешь и ничего сделать не можешь: вроде и молишься усердно, а падаешь.
Вопрос. Как успевать все помыслы записывать вовремя и кратко?
Ответ. Делать записи в нескольких словах, не нужно подробно расписывать. Вот Иоанн Лествичник рассказывает об одной обители, ставя ее в пример, где каждый носил при поясе записную книжку, чтобы сразу в нее все записывать. Но нельзя же думать, что там было так, как у нас иногда бывает: некоторые сестры бросают послушание и сидят по полчаса - пишут, пишут, пишут. Или вот представьте себе обитель - Оптину пустынь. Не знаю, сколько там было человек, по-моему, около сотни. Значит, человек, может быть, по пятьдесят исповедовались одному старцу каждый день…
Писать надо самое главное и коротко. И потом, все почему-то желают, чтобы их долго утешали, говорили им ласковые слова и давали разные советы. А на самом-то деле совет нужен не всегда. Ведь если у человека регулярно повторяются одни и те же помыслы - по той причине, что в нем действует одна и та же страсть, - то он уже знает, что нужно делать. Знает из советов своей старицы, из книг святых отцов. Ему совсем не обязательно давать наставления, приносит пользу даже само исповедание, без совета. Но все почему-то хотят, чтобы с ними долго говорили, чтоб их наставляли без конца. Рассказал коротко: случилось то-то и то-то, с тем-то повздорил, вот такие мысли были, - и все. В сущности, что такое исповедание помыслов? Это та же самая исповедь, только человек открывает кроме своих поступков и свои мысленные грехи, не только грехи, но и свои намерения, те мысли, которые являются, скажем так, устойчивыми, а не все мысли вообще, которые проносятся в наших головах за целый день. А то ведь конца и края не будет. Был такой стиль в литературе начала XX-го века, в 20-х годах, так называемый поток сознания, когда все писали подряд. Ни к чему это.
Вопрос. Батюшка, а если один и тот же помысел донимает в течение всего дня, то лучше об этом написать?
Ответ. Да. Ведь, собственно, такие навязчивые помыслы мы и записываем ради борьбы с ними. Если же помысел с помощью молитвы удалось отогнать, то, может быть, лучше его и забыть, потому что когда мы начинаем в такие помыслы вникать, то они могут еще и развиваться. Зачем же мы тогда молимся с целью отгонять помыслы, если стараемся чуть ли не удерживать их в памяти?
Сегодня мы побеседуем на тему об уединенной жизни в общежительном монастыре, о том, насколько мы способны к уединению, насколько оно нам необходимо, а также о том, какую пользу мы получаем от жизни в общежительном монастыре и как те, кто в нем пребывают, должны к этой жизни относиться. Само слово "монах" в переводе на русский язык значит "один", "уединенный", и потому бытует мнение, что монашество состоит исключительно в уединении, то есть монашество отождествляют с жизнью отшельнической или безмолвнической, как будто только при таком образе жизни возможно беспрепятственно заниматься очищением своей души и молитвой. При этом забывают, а может быть даже и не знают, что уединение требует длительной подготовки. Уединение - это не когда человек просто ни с кем не общается, но это целая наука, определенный образ жизни, требующий точного знания того, что может происходить с человеком и какую борьбу он должен вести при таких обстоятельствах, а правильнее было бы сказать - в данном состоянии, потому что уединение - это некоторое душевное состояние.
Когда неопытный христианин уединяется, он встречается с такими трудностями, которые выдержать по большей части не в силах, и в результате впадает во всевозможные, иногда даже весьма страшные опасности. Самое элементарное, с чем сталкивается новоначальный, когда у него появляется как будто бы много времени, которым можно распоряжаться для служения Богу, - это прежде всего нерадение и лень. И тот, кто, находясь в обществе человеческом и имея в день, может быть, всего два-три часа свободного времени, считал, что этого ему совершенно недостаточно для того, чтобы предаться молитве, теперь, оказавшись в уединении и будучи предоставлен самому себе, когда все время, как кажется, принадлежит ему, едва-едва может помолиться те же два-три часа. Он не знает, как ему молиться, как распорядиться своим временем, не знает, какие опасности его подстерегают - и относительно его внутренней, духовной жизни, и относительно бесовских искушений, и поэтому человек, которому вдруг предоставляется возможность уединиться (допустим, два-три дня у него оказываются свободными), по большей части предается лености, сну, рассеянности и, естественно, унынию. Это говорит о нашей неприспособленности к такому времяпрепровождению. Даже когда у человека есть в день, допустим, шесть-семь свободных часов - то и для этого сравнительно непродолжительного уединения также нужно обладать неким искусством, чтобы правильно распорядиться временем, чтобы быть как бы постоянно заинтересованным, иметь "огонек". Ведь если этот огонек угаснет и мы его потеряем, то вслед за этим сразу придет уныние, а за унынием - многие страсти, иногда совершенно отвратительные, такие как блудная страсть, или отчаяние, или что-то еще худшее. Потому нужно уметь распоряжаться своим временем, нужно уметь владеть собой, нужно быть готовым к брани.
Когда человек находится в общежитии, он волей или неволей вынужден вставать вовремя; хочется ему или не хочется, но он исполняет правило - внимательно или невнимательно. Он постоянно занят, он обязан целый день чем-нибудь заниматься; он вынужден смиряться перед старшими, перед священноначалием (в нашем случае я имею в виду прежде всего настоятельницу, старших сестер); вынужден смиряться и перед братиями или сестрами по монастырю. И таким образом то немногое время, которое у него остается для молитвы, является, если он правильно провел день, как бы его завершением. Да и неважно, в конце ли дня у него есть это время, в начале или в середине, - он этим временем дорожит, и если правильно проходит послушание, то потом быстро перестраивается на молитву и молится беспечально и внимательно.
При уединении страсти человека, если он еще не научился внутренней борьбе, как бы засыпают, они ему не видны. В особенности скрытно и тайно от него самого развивается страсть гордости, тщеславия, и человек, живя в уединении, предполагая, что он духовно растет, на самом деле все более и более предается страстям. И при появлении какого-нибудь искусительного случая, когда дьявол вдруг начинает искушать человека при помощи тех или иных соблазнительных обстоятельств, он внезапно впадает в страшный грех. Возьмем, допустим, плотские страсти. С одной стороны, уединение полезно, если в человеке действует плотская страсть и возбуждается от общения с другими людьми, но, с другой стороны, может быть, лучше видеть, как она в тебе действует, чем усыпить ее тем, что рядом нет соблазна. Ведь в последнем случае, когда вдруг появится соблазн, она может вспыхнуть с необыкновенной силой, иногда до такой степени, что повергнет человека в падение, - это мы знаем из житий некоторых святых. Даже подвижники, достигавшие столь благодатного состояния, что творили чудеса, не были в безопасности от действия блудной страсти и иногда впадали в тяжкие блудные грехи. Вам известны такие повествования.
Поэтому уединение опасно. Святые отцы говорят, что оно возможно либо для человека достигшего бесстрастия, который в общежитии среди людей очистился от самих наклонностей ко греху и лишь после собирается перейти в безмолвие, чтобы усовершенствоваться и стяжать большее преуспеяние в Божественной любви, либо для человека уже совершенно смирившегося. Для последнего безмолвие также возможно и полезно, потому что смирение делает человека непадательным, он, ограждаемый смирением, и сильнейшую брань может вести весьма успешно. Если же нет того или другого - бесстрастия или смирения, то уединение погибельно и наше стремление к нему - это детская мечта. Мы к нему неспособны. Человека, вступившего в безмолвие неподготовленным, чаще всего одолевает нерадение, лень. В худшем же случае, если у него все-таки есть какая-то ревность, в нем развиваются всевозможные страсти, но он их не видит, да, собственно, и раньше не замечал, потому что и желанию уйти в уединение поддался, сам того не понимая, под действием гордости. И это одно уже говорит о том, что он не знает себя, не знает своих страстей, которые здесь, в уединении, разовьются еще больше. Представление человека о том, что только в уединении он может достигнуть бесстрастия, - представление наивное. Это все равно как человек, не знающий грамоты, смотрит, допустим, на собрание сочинений одного автора - все тома в одинаковых переплетах - и думает, что это одна и та же книга; а на самом деле это огромное количество разных книг - повестей, романов, писем, воспоминаний. Так же и уединение кажется с первого взгляда чем-то простым, а на самом деле это сложнейшая наука, как справедливо говорили святые отцы, наука из наук, искусство из искусств.
В этом смысле общежительная жизнь гораздо более простая и легкая для приступившего к монашеству, хотя и в ней, конечно, также есть некоторое уединение. Во-первых, мы в какой-то степени уединяемся от мира и живем замкнутым обществом. Во-вторых, каждому послушнику или монаху предоставляется возможность уединения для исполнения келейного правила. Пусть даже келейное правило исполняется в храме, тем не менее каждый, углубляясь в молитву, когда никто ему не мешает, никак ему не препятствует, внутренне также уединяется. В-третьих, монастырский устав препятствует ненужному, бесполезному и вредному общению друг с другом помимо послушания - и это также доставляет нам некоторое уединение. Вот в таком умеренном виде оно нам необходимо, и мы должны им пользоваться. А бывает, что человек и этим малым уединением, предоставляемым ему уставом и монастырскими обычаями, пренебрегает под разными предлогами и в то же самое время мечтает о полном уединении. То есть, когда приходит время келейного правила, он отвлекается какими-то разговорами или внутренне предается суетным мечтаниям - и не пользуется уединением, ему доступным, предоставляемым Промыслом Божиим, но в то же время ищет такого, которое для него невозможно, а если бы и было возможно, то оказалось бы для него опасным и даже губительным. Тем самым мы показываем, что в действительности никакого уединения не желаем, а мечтой о нем оправдываем свое нерадение в настоящий момент. Размышляя о том, как бы мы в уединении подвизались, мы на самом деле оправдываем то, что не подвизаемся сейчас. Когда нам предоставляется два-три часа в день для молитвы и мы ими пренебрегаем, то этим показываем, что тем более не будем молиться целый день. Если бы нам был предоставлен весь день и мы молились только два-три часа, а все остальное время занимались какой-то суетой и пустыми делами, как делали это в миру, то пользы бы не было. Если положить на одну чашу весов всю ту суету, которой бы мы предавались, принадлежа в уединении самим себе, а на другую чашу весов - то немногое время, которое уделяли бы для молитвы и чтения, то мы увидим, что суета перевесит это наше своевольное безмолвие и что в сущности мы ищем не безмолвия, а, вспоминая нашу прошлую свободную жизнь, ищем праздности, отдыха, свободы. Наши мечты о духовной жизни, которые имели в миру, читая книги святых отцов, мы путаем с истинной духовной жизнью. Ведь тогда мы до какой-то степени в духовную жизнь только играли.
Святитель Игнатий говорил, что в уединении в Николо-Бабаевском монастыре он действительно имел возможность исполнять то, о чем пишется в книгах святых отцов, а в Петербурге об этом можно только мечтать. В самом деле, находясь в суете и читая святоотеческие книги, мы мечтаем. Допустим, я три часа в день читал какую-нибудь книгу, читал с увлечением, и мне казалось - какая у меня прекрасная жизнь: то я Исаак Сирин, то Пимен Великий, а теперь уже мученик. Я проливал слезы чуть не сам над собой, будто я сам страдаю, а не какой-нибудь угодник Божий. А когда мы оказываемся в монастыре и нам предоставляется возможность пострадать и потерпеть скорби гораздо меньшие, чем те, о которых читали, то все наши мечты сразу забываются, выветриваются из головы. И снова хочется нам читать эти книги и опять воображать о себе нечто возвышенное, нечто такое, что чрезвычайно трудно исполнить, - и в то же время мы пренебрегаем возможностью исполнить гораздо меньшие требования, предъявляемые монастырской жизнью. То есть люди по большей части предаются мечте совсем не о настоящем уединении, о котором почти никто не имеет ни малейшего представления, а о праздности; мечтают не о свободе для духа, а о свободе для воображения. И потому многим пришедшим в общежительный монастырь (я имею в виду тех людей, которые вели благочестивый, церковный образ жизни в миру) порой кажется, что они многого лишились, оставив мир, что они как бы поработились и теперь у них нет времени читать, молиться и так далее. Они забывают одну простую вещь: заповеди можно и нужно исполнять везде. И если раньше они только мечтали об этом или даже, может быть, и такого выражения, как "исполнение заповедей", не знали, а лишь, начитавшись аскетической литературы, мечтали о какой-то абстрактной духовной жизни, то теперь они собственно и приступили к исполнению заповедей, теперь только они приступили к делу. Когда же они принялись за дело, то сразу ужаснулись и отшатнулись назад, и им захотелось вернуться к прежней свободе, дать волю своему воображению и жить такой жизнью, которую можно назвать прелестью, может быть, в наименьшей степени, но эта жизнь подобна прелести, определяемой святителем Игнатием (Брянчаниновым) как "мнение". Человек мнит, что живет той духовной жизнью, о которой читал в святоотеческих творениях, воображая, что испытывает особые состояния, отождествляемые им с переживаниями святых отцов, с их духовным опытом.
В общежитии же помимо того умеренного уединения, которое для нас необходимо и которое мы можем понести, есть еще и другая важная сторона - исполнение заповедей. Имея, как я уже сказал, некоторую возможность уединения и в то же время постоянно общаясь друг с другом, мы испытываем себя относительно того, как в нас действуют страсти (ведь в общении с людьми они выходят наружу), и, видя это действие страстей, можем вести с ними борьбу, можем их как-то в себе подавлять. Мы имеем возможность упражняться в исполнении заповедей.
С одной стороны, мы пользуемся некоторым уединением, потому что удалились от мирского образа жизни, с другой стороны, все-таки находимся среди людей. И вот это, так сказать, промежуточное состояние для нас, немощных, более всего и подходит, здесь мы как раз и видим, есть ли в нас самая главная христианская добродетель - любовь, которая, по выражению апостола Павла, является совокупностью всех совершенств (см. Кол.3:14), или ее у нас нет. Пусть нам весьма и весьма далеко до этой великой добродетели, но зато мы можем себя укорять и познавать свою немощь - и это само по себе уже много. Как сказал некий преподобный отец, исполнение заповедей учит человека видеть свою немощь. Это первое, что человек изучает и понимает в начале подвига: он убеждается, что исполнить заповеди еще не может, но, понуждая себя к тому, по крайней мере осознает свое бессилие. И здесь подстерегает нас новое искушение, опять же связанное с нашим воображением, с нашей мечтательностью, с нашей прелестью - мнением. Мы ищем каких-то великих добродетелей. Ищем любви самой возвышенной, самой полной, сильнейшей. Ждем, когда появится возможность совершить какие-то подвиги, сделать нечто чрезвычайное, подобное тому, о чем читаем в книгах, и при этом мы пренебрегаем обычными случаями, где можно проявить свою любовь к ближнему, где можно исполнить заповеди. Нам кажется: разве может настолько возвышенная добродетель, как любовь, проявляться, допустим, во время работы на кухне или бесстрастие, когда мы моем пол? Нам кажется, что это несовместимые вещи. А ведь именно в таких мелочах мы и обнаруживаем свое душевное состояние, именно здесь мы и исполняем или нарушаем заповеди. Может быть, никто никогда и не будет иметь каких-то особенных испытаний. А если и будет, то почему он думает, что выдержит их, если не выдержал испытаний незначительных?
Прояви свою любовь к ближнему тогда, когда, допустим, сестра в келии мешает тебе спать, - вот в этот момент и прояви свою любовь, а не жди, когда тебе придется идти на смерть, потому что этого, скорее всего, и не будет. Но нам житейские ситуации кажутся чем-то мелким, пустяковым, и мы постоянно поддаемся гневу, унынию, любоначалию, всем прочим страстям, и притом совершенно свободно, беспрепятственно, не оказывая никакого сопротивления, - под тем предлогом, что это все мелочь. Но вдруг когда-нибудь все же наступит тяжелое искушение, тяжкое испытание, и если я сейчас не в состоянии выдержать неприятной мне привычки того или иного человека, то как потом смогу выдержать серьезное испытание, как смогу полюбить настоящего врага? Конечно же, я тем более не смогу этого сделать.
Таким образом, жизнь в общежительном монастыре, с одной стороны, предоставляет человеку некоторое уединение, а с другой - возможность упражняться в исполнении заповедей именно в отношении друг друга. Трудно, когда ты находишься в уединении, понять, любишь ли ближнего. Это удел очень внимательных людей. Действительно, в безмолвии люди достигают большей любви, но нужно же видеть свою душу, а мы этого делать не умеем. Здесь нам помогают, как бы нехотя, наши братья или сестры. Как камушки, лежащие на берегу моря, сталкиваясь друг с другом, стачивают свои острые грани, так и мы, друг перед другом смиряясь, учимся друг друга любить, если, конечно, осознаем это и имеем такую цель. Если же пренебрегаем тем, что предоставил нам Промысел Божий, то есть этим умеренным уединением и ограниченным общением между собой, то можем еще больше озлобиться, впасть в нерадение, ропот, возмущение и постоянно оправдывать себя тем, что у нас что-то не так: или старцы плохие, или их нет, или нет уединения, и так далее. И пренебрегая тем, что имеем сейчас, мы мечтаем о том, чего никогда не получим и чего даже в древние, цветущие времена монашества никто никогда не получал по той причине, что и тогда человеку нужно было развиваться постепенно, восходя от меньшего преуспеяния, от меньших подвигов к большим.
Учредителем общежительных монастырей считается Пахомий Великий, живший в IV веке, в золотой век монашества. Он, видя жизнь преподобных отцов и отшельников, таких как Антоний и ему подобные, заметил, что не для многих возможно такое подвижническое жительство; и, желая приобщить к монашеству как можно большее число людей, стремящихся к нему, но имеющих некоторую душевную немощь, он, по откровению свыше, учредил общежительный монастырь. Как отшельничество было основано по откровению (его основателем считается Антоний Великий, так и общежительные монастыри основаны были Пахомием Великим по откровению. В настоящий момент, конечно, вряд ли можно найти человека, который вообще был бы способен к отшельнической жизни. Совершенно справедливо говорит преподобный Серафим Саровский, что монахи в монастырях борются с бесами, как с голубями, а пустынники - как со львами. И потому оставим свои пустые, детские, несбыточные мечты и будем заниматься конкретным делом, будем использовать предоставляемое нам уединение и ту возможность поупражняться в исполнении заповедей, которая также нам промыслительно предоставляется жизнью в общежительном монастыре. Не станем стремиться к чрезмерной любви, так чтобы выйти в мир и проповедовать Евангелие где-нибудь напротив городской мэрии, например, или у памятника Ленину, где обычно проходят митинги. Также не станем предаваться мечтам об особенном уединении - это уже другая крайность. Мы к нему не способны. Будем держаться той золотой середины между жизнью мирской и жизнью отшельнической, которая нам доступна, а потом Промысл Божий сам устроит нашу дальнейшую жизнь так, как более подходит для нашего спасения. Потому мы должны делать все от нас зависящее, а в остальном предаться на волю Божию, надеяться на Промысл Божий. Да сейчас, откровенно сказать, и мест, где можно уединиться, нет.
Вопрос. Батюшка, когда вместе живут два или три человека, то это ведь уже не отшельничество, но, наверное, не совсем и общежитие?
Ответ. Считается, что есть три образа монашеской жизни, которые спасительны. Первый - общежительный монастырь, где все живут вместе и у всех все общее; такое устроение святые отцы одобряют. Если живут вместе, но каждый питается отдельно и зарабатывает деньги на пропитание своими трудами, то это святыми отцами уже не одобряется, хотя с древних времен такой образ жизни существует и как-то теплится. Общежительный монастырь - это не только совместная жизнь, но и общее имущество, общее послушание, общий стол и так далее. Второй образ жизни - скитский, когда несколько человек живут вместе, обязательно под руководством старца. Очень важно, чтобы было руководство, потому что скит - все-таки уже наполовину безмолвнический образ жизни. Старец Василий Поляномерульский говорит, что скитский образ жизни - это не просто когда несколько человек живут вместе, а когда группа людей живет по два или три человека. Вот, скажем, собрались десять человек, и они селятся в домиках по два человека - не по одному, а по два, потому что если живут по одному и сходятся только раз в неделю, то это уже безмолвие.
Вопрос. А в скиту у Нила Сорского тоже по два человека жили?
Ответ. Да. Василий Поляномерульский считает, что именно в этом и состоит скитский образ жизни. Это средний путь. Некоторые отцы считают его золотой серединой, как бы царским путем, самым лучшим, чтобы не уклоняться ни в суету, которая бывает в общежитии, ни в полное уединение. Но я все-таки думаю, что в наше время и это чрезвычайно трудно. А третий образ жизни - отшельнический. Конечно, надо признать, что большинство отцов высочайшего преуспеяния достигло именно в нем. Но к нему способны очень немногие. Самое главное - это духовное руководство. Есть такое замечательное изречение, очень мудрое, правильное: "Лучше жить с духовником на торговой площади, чем одному в пустыне". Между прочим, хотя Нил Сорский был сторонник скитского жительства, но его ученик возглавлял общежительный монастырь, значит, преподобный не отвергал этого образа жизни, не считал его каким-то неправильным. Как о наилучшем он говорил о среднем - скитском, но не отвергал и общежительного. В монастыре его ученика были такие же правила, такой же устав и то же отношение к умному деланию, как и в скиту Нила Сорского.
Вопрос. Батюшка, Вы сказали, что послушание надо проходить правильно. А что значит проходить его правильно?
Ответ. Это значит, во-первых, проходить его без ропота, со смирением, то есть не просто добросовестно исполнять свои обязанности, хотя и это важно, но искать повода для смирения, отсекать свою волю перед старшими сестрами, отсекать свою волю друг перед другом. С молитвой, конечно же, потому что без молитвы вообще ничего не должно делаться. Великая княгиня Анастасия, основательница Покровского монастыря в Киеве, говорила, что послушание без Иисусовой молитвы Богом не приемлется. Все надо делать с Иисусовой молитвой. Вот это и значит правильно проходить послушание. Самое главное - чтобы оно проходилось добросовестно и со смирением, и тогда это послушание будет уже духовным деланием, а не просто работой. Тем-то и отличаются монастырские труды от трудов в миру, даже если в миру это та же иконописная мастерская. Когда мы исполняем работу со смирением, с отсечением воли, когда мы постоянно друг другу уступаем и видим в этом отсечении своеволия подвиг, тогда пользу приносит любое послушание, будь то иконопись, просфорня, кухня или что другое.
Вопрос. По мнению протоиерея Валентина Свенцицкого, в первые времена христианства такого понятия, как монастырь, не существовало, первые христиане все жили как монахи, были благодатные дары и ревность по Бозе действительно была великая. Впоследствии в Церкви началось обмирщение, и более ревностные стали уходить в монастыри, отсюда и произошло монашество. И протоиерей Валентин говорит, что в последние века, то есть сейчас, монашество утрачивает свой смысл, тоже обмирщается; тем не менее и были, и будут такие же ревнители Православия, как в первые века христианства, и перед концом света останется хотя и малое стадо, но оно составит такую же Церковь Христову, как и в первом веке, будут такие же благодатные дары и так же будет процветать молитва Иисусова. Ваше мнение на этот счет?
Ответ. Прежде всего, я думаю, что это всего лишь его личное мнение. Святитель Игнатий (Брянчанинов) тоже считал, что монашество угасает. Во времена отца Валентина Свенцицкого - он погиб в 1928 году - монастырей-то уже не было, почти везде они были закрыты. Царила беспросветная тьма. И он понимал, что если она и закончится, то не скоро. Естественно, у него мог выработаться такой взгляд, что монашества уже не будет, хотя на самом деле прозорливые старцы предсказывали возрождение России. Например, отец Порфирий Глинский в XIX веке говорил о том, что в России люди, ослепленные блеском мирской славы, попрут веру, но потом восстанут неизвестные из народа и восставят попранное. Значит, должно наступить возрождение. А относительно того, что из себя будет представлять Церковь в последние времена, сказать трудно. Касательно монастырей: в том виде, какой монастыри имеют сейчас, в первое время христианства, в первом веке, их, наверное, не было. Но существует мнение Дионисия Ареопагита, Симеона Солунского, а может быть и других отцов, которых мы по невежеству своему не знаем, что монашество возникло еще во времена земной жизни Господа Иисуса Христа, что даже сами одежды монашеские учреждены Господом и все апостолы были монахами - в отношении не только образа жизни, но и внешнего вида. То есть некоторые монашеские одежды существовали с апостольских времен, а изменение их, добавление некоторых деталей, имеющих символическое значение, совершалось по откровению. Например, Пахомию Великому явился ангел и сказал, чтобы монахи одевались в то-то и то-то. Есть даже такое мнение, что монашествующие в своем внешнем виде подражают одежде Божией Матери: одеваются подобно тому, как одевалась Она.
Я склонен больше верить мнению древних отцов, чем современных историков, которые на святоотеческое представление о церковной жизни, церковной истории смотрят критически. И потому мне кажется, что даже в самые первые времена были какие-то монастыри: во времена Антония Великого недалеко от селений подвизались аскеты, ведь им, наверное, было у кого учиться. Известно, что во времена апостола Марка, когда он был предстоятелем Александрийской Церкви, вокруг Александрии жили так называемые "ферапевты", или "терапевты", не врачи, конечно: слово "терапевт" имеет значение "служитель". То есть там было что-то наподобие монашеских общин, а какие они имели уставы, насколько отличались от современных монастырей, мы не знаем. Но эти люди посвящали себя безбрачному образу жизни и таким образом подвизались. Существовал институт так называемых девиц, когда девицы публично в церкви давали обет безбрачия и поступали под опеку правящего архиерея. Они отделялись от родителей, жили в отдельных домах, и, видимо, у них имелись какие-то уставы. Существовал также институт диаконисс - служительниц церковных. Они тоже были безбрачными, вдовами или девицами. Итак, что-то подобное монашеству, имевшее в себе суть монашества, было, и я думаю, что мнение отца Валентина почерпнуто в значительной степени из трудов историков, критически относящихся к традиционному святоотеческому взгляду на церковную древность. А что касается последних времен, то я не пророк, как тогда что будет - не знаю. Спаситель сказал: "Когда приду, обрету ли веру на земле?" (Лк.18:8), - с вопрошением Он это сказал, будто веру едва-едва можно будет найти; поэтому утверждать, что в последние времена все станут творить чудеса, я не могу.
Вопрос. В Деяниях апостольских написано, что некоторые мужи остригали волосы. Это тоже были монахи?
Ответ. Нет, это было совсем другое. Тогда некоторые давали обет назорейства. В то время соблюдались некоторые ветхозаветные обряды, и апостол Павел постриг голову по обету. Что это значит? Человек, соблюдавший обет назорейства, не пил вина, не ел винных ягод, воздерживался от супружеской жизни - даже и женатые люди имели право на некоторое время давать такой обет. Также в это время человек не стригся. А когда время обета заканчивалось, он остригал волосы, и считалось, что они приносятся в жертву Богу. Были и назореи, как сказано в Писании, от чрева матери, то есть с детских лет, к таковым принадлежал, например, Иоанн Креститель.
Вопрос. В книге "В горах Кавказа" рассказывается про схимонахиню, которой, кажется, было всего двадцать три года, и она с самого начала своей монашеской жизни пребывала в уединении. Еще я читала в другой книге о схиигумении Марии (Дохторовой), которая в молодости прошла пешком из Франции в Румынию. Читаешь про них и начинаешь сомневаться: а вдруг и я могу?
Ответ. Ей было двадцать три года, но вы имейте в виду, что в то время монастырей почти не было. Женских монастырей было немногим больше десяти, а мужских - шесть на всю страну, на весь Советский Союз, на эту огромную территорию, и попасть в них было очень трудно. И потому те люди, которые тогда шли в горы, делали это просто по необходимости, потому что не имели возможности идти в монастырь. Вот, например, закрыли Глинскую пустынь, и многие из братий или устроились на приходах, или некоторое время подвизались в горах - не потому, что считали себя к этому способными, а потому, что другого выхода не было. Что касается схиигумении Марии, которая шла пешком из Франции в Румынию, так в свое время и она жила в общежительном монастыре, она и шла-то в Румынию поступать в монастырь. Я думаю, что тогда во Франции монастырей просто не было. Сейчас там существуют русские православные монастыри, но в то время, возможно, и не было, или она про них не знала, или хотела попасть в православную страну, каковой была Румыния, и поэтому туда шла. Так что эти подвижницы как раз в отношении уединения не могут служить для нас примером, ни та, ни другая.
Вопрос. Где-то читала, что устав Нила Сорского после его смерти даже и в его монастыре был утрачен и что он сам это предвещал. На фото начала XX-го века видно, что монастырь имеет огромные каменные храмы и корпуса, - наверное, там уже не было скитской жизни?
Ответ. Не могу сказать, может быть и так. Устав утрачен в том смысле, что его не соблюдали, это имеется в виду, да? Нил Сорский, как и византийские старцы, учеником которых он был - ведь он незадолго до падения Константинополя ездил на Афон и в Константинополь, - считал, что для исихастов, безмолвников, необходимо некоторое убожество и такая скромность, которая не отвлекала бы их от умного делания. Нужно сначала подумать, что имели в виду под убожеством византийские старцы. Если мы себе представим, каким великолепием отличалась София Константинопольская, другие монастыри и храмы столицы с их изощренной архитектурой, иконописью, мозаикой, драгоценной утварью, с прекрасным богослужением, то, конечно же, убожество это должно было быть относительным. Это, скорее, некоторая скромность, которая тогда являлась реакцией на излишнюю роскошь, отвлекающую от внутреннего сосредоточения. В наше же время такой реакции быть не может по той причине, что мы все утопаем в убожестве. Кругом все убогое, истинного православного великолепия нет, и потому не со всем в уставе Нила Сорского можно и нужно соглашаться. Мне кажется, что это обрядовое великолепие Православной Церкви нужно возрождать, оно не мешает умному деланию, но, наоборот, способствует. А уж когда мы его возродим, тогда, возможно, какой-нибудь желающий будет и в убожестве жить, в деревянном храме. Разные были отцы, разные были направления, и не нужно считать, что убожество - единственный путь. Это один из путей при определенном образе жизни, но у нас сейчас все кругом убого.
Вопрос. Как на послушании нужно молиться, чтобы не обидеть сестер? Бывают ситуации, что слышишь лишнее, замечаний делать не хочется, а внимание теряется. Где-то читала, что отцы советуют в многолюдном месте молиться "Господи, помилуй" про себя.
Ответ. Многолюдное место - это одно, а другое дело - монастырь. В монастыре все знают, что нужно молиться, кто не молится, тот грешит, поэтому стыдиться произносить молитву вслух - совершенно неуместно. Когда все ходят с четками, все читают Иисусову молитву, текст ее написан везде - и тут мы вдруг стыдимся ее говорить. Надо читать ее вслух, тогда, может быть, кто-то услышит и оставит свое пустословие.
Вопрос. Все ли надо терпеть? Скрывать ли все грехи сестры, чтобы Господь покрыл и твои, или это гордость?
Ответ. Скрывать грехи сестры не нужно, а надо их рассказывать старице, и это будет не доносительство, а любовь, которая выражается в том, что мы, сами не имея права делать сестре замечания и не имея мудрости дать правильный совет, рассказываем о ее прегрешении старице, чтобы та приняла по отношению к ней какие-то меры, помогла ей исправиться. Скрывать же грехи сестры - значит способствовать ее развращению и покрывать ее нерадение.
Вопрос. Батюшка, скажите, пожалуйста, могут ли демоны управлять стихиями?
Ответ. Да. Демоны могут устроить даже бурю. Известно - я не помню, было ли это посмертным чудом святителя Николая или случилось еще при его жизни, - что демоны подняли бурю, чтобы потопить корабль. И они даже были видны носящимися в воздухе. Явился святитель Николай, разогнал их, и буря утихла. Так что по попущению Божиему они могут воздействовать и на стихии, и на животных. Ведь если они могут управлять людьми, существами разумными, имеющими свободную волю, тем паче способны управлять неразумными тварями, не имеющими свободы. Что легче - переставить какую-нибудь вещь с места на место или заставить человека, если он этого не хочет делать, куда-то перейти? Человек только выглядит таким беспомощным, каким-то слизняком, а на самом деле он существо свободное и самовластное. И что в сравнении с ним вода или ветер!? Это же вещество. Если человек может до некоторой степени влиять на стихии, то демоны, наверное, тем более.
Вопрос. Сегодня в проповеди Вы сказали, что реакция на те или иные события естественна. Когда я вижу плачущую сестру, очень хочу ее утешить, хотя не умею, да и не имею права на это. К тому же старица говорит, что слезы у той сестры могут быть и от молитвы, и получается, что мое чувство жалости не является добрым.
Ответ. Я сказал, что реакция на то или иное событие естественна, но это не значит, что она всегда правильна. Правильная реакция - реакция евангельская, то есть чистые евангельские чувства допустимы; нечистым же чувствам мы должны противостоять и их подавлять. Не нужно лишь делать вывод, что бесстрастие - это полное бесчувствие и безразличие ко всему, как учит аскетика восточных религий.
Что касается плача, то причины его могут быть разные. Думаю, что самое разумное - это, если есть возможность, сказать старице или старшей по послушанию, что такая-то сестра плачет. Вот и все. А самой можно так утешить, что она еще больше зарыдает.
Вопрос. В одной из проповедей Вы, батюшка, сказали, что есть люди, которых нужно останавливать в их молитвенном понуждении. Любопытства ради хочу узнать, когда и у кого это бывает, как определить, надо ли мне ослабить свое понуждение? Как определить, что понуждение превысило необходимое?
Ответ. Относительно этого надо советоваться со старицей. Думаю, что трудно так сразу определить. Во-первых, бывает естественное движение, развитие человека в его молитвенном состоянии, когда он от устной молитвы постепенно переходит к молитве умственной, потом в умственной молитве достигает какого-то сосредоточения, а ум начинает опускаться в сердце, и потом по временам молитва становится непрестанной, и так далее. У разных людей все это происходит по-разному. У одного - очень быстро: из-за простоты, или смирения, или особенной ревности, чистоты и целомудрия; у другого - очень медленно, из-за его страстности, в особенности страсти гордости. У одного это происходит прежде очищения, у другого - по мере очищения. У иного вдруг сразу открывается дар непрестанной молитвы, а он, может быть, еще не умеет правильно креститься. А почему так Господь совершает, мы можем только догадываться. Поэтому нужно советоваться со старицей и судить не по тому, достоин ли я такого состояния или не достоин, а по тому, соответствует это мое состояние учению святых отцов или не соответствует, совпадают те ощущения, которые я испытываю, с тем, чему учат святые отцы, или не совпадают. Все остальное - это тайна, тайна человеческой души.
Вопрос. Меня смущает, что иногда мое безрассудное послушание и послушание других сестер граничит с равнодушием. Часто в этом нас упрекают прихожане. Как в таких случаях находить золотую середину?
Ответ. Прихожане, как люди мирские, не всегда понимают, что такое правильное отношение к ближнему. Под любовью они часто подразумевают вежливость, чрезмерную общительность и так далее, и если ты не хочешь с ними разговаривать, они это воспринимают как равнодушие, как отсутствие любви. То есть под любовью они имеют в виду человекоугодие. Поэтому здесь надо быть осторожными, нужно уметь понять, действительно ли человек нуждается в каком-то добром слове или просто хочет поболтать и поразвлечься. И потом, не всякий из нас может доброе слово преподать, для этого нужно иметь какие-то способности и, в конце концов, благословение. Быть внимательными, обходительными, вежливыми, приветливыми - это наша обязанность вообще перед всеми людьми, а вступать в разговор, поучать или давать советы - с этим нужно быть весьма и весьма осторожными.
Я хотел немного побеседовать с вами об Иисусовой молитве. Может быть, вы и сами достаточно много знаете, читали, тогда эта беседа будет вам просто в напоминание. Кстати, можно затронуть и вопрос о самонадеянности. Святитель Игнатий (Брянчанинов) сказал замечательные слова, что при помощи Иисусовой молитвы можно стяжать высший вид смирения - ненадеяние на себя. Когда-то много лет назад я спрашивал у отца Андрея, игумена Андрея Машкова, что такое смирение. Я тогда был молодой, и мне казалось, что если я получу точный ответ, то тут же все исполню, и тогда у меня все пойдет на лад, тем паче что я прочитал у Иоанна Лествичника, что смирение - это искоренительница всех страстей. Я думал: "Вот и хорошо, приобрету одно смирение - и все страсти искоренятся". Видимо, в связи с желанием узнать, что такое смирение, и таким образом облегчить свою внутреннюю борьбу, я к отцу Андрею и обратился. А он говорит: "Смирение - это ненадеяние на себя". Я этим словам удивился и подумал, что он что-то не то сказал. Он больше не стал ничего говорить на эту тему. Видимо, потому что почувствовал, что я это сердцем не принял и не согласился с ним. Кроме того, он вообще очень кратко всегда объяснялся, без особенных комментариев, и поэтому казалось, что он говорит чрезвычайно простые, примитивные вещи и как бы между прочим. Хотя на самом деле его простые, незатейливые слова исходили из очень глубокого, продуманного, серьезного опыта. Когда я также ему докучал вопросами о разных добродетелях, о которых прочитал у Иоанна Лествичника или у других отцов, он мне неоднократно говорил: "Молись и все". Я изобретал всякие средства для того, чтобы приобрести, например, память смертную, или страх Божий, или смирение; помню, я как-то к нему насчет памяти смертной обратился и он мне сказал именно это. Вроде бы, ну что тут такого: "молись и все". Как будто никакого ответа нет, а на самом деле лишь спустя многие и многие годы, можно сказать даже сейчас только, я начал понимать, что от Иисусовой молитвы в сердце человека действительно приходят все добродетели, конечно, если он противится греховным помыслам. Правильнее сказать, не от самой молитвы, а от благодати, которая более всего приобретается внимательной молитвой Иисусовой, все добродетели приходят в душу человека: и страх Божий сам собой является, и память смертная, и смирение, понимаемое именно так, как говорил о нем отец Андрей, - ненадеяние на себя. И хотя я об этом читал у святителя Игнатия, я удивился его словам. Все же, видимо, пока сам не испытаешь, не поверишь по-настоящему сердцем своим, не прочувствуешь это - не согласишься. Я, конечно, не к тому говорю, что я эти добродетели приобрел, но просто понял, что без молитвы или, можно сказать, вне молитвы их приобрести невозможно. Это не значит, что мы можем позволить себе делать что угодно и при этом только молиться, и все само собой произойдет. Конечно, мы должны понуждать себя к исполнению заповедей, но необходимо помнить, что главным и даже почти единственным средством - настолько важным, настолько довлеющим, что все остальные средства становятся только вспомогательными и как бы дополняющими, - является молитва Иисусова. В ней - и борьба с самонадеянностью, и само покаяние.
Когда мы пытаемся приобрести такую всеобъемлющую, очень важную добродетель, как покаяние (через которую, скорее всего, все доброе и приобретается, без которой, наверное, и спастись никто не может), то часто думаем, что размышление о своих грехах, о своих немощах поможет нам прийти в сокрушение сердечное и в нас появится покаяние. Но это не так. Покаяние, как и все прочие добродетели, приходит от действия благодати Божией, а благодать Божия удобнее всего приобретается молитвой, поэтому от внимательной молитвы рождается все. Без Иисусовой молитвы невозможно ни заповеди исполнить, ни стяжать какие-нибудь добродетели, ни победить какие-либо страсти, невозможно даже понять, что; на самом деле необходимо делать, - и поэтому все в конечном счете сводится к ней. Если воспользоваться библейским образом, молитву Иисусову можно сравнить с океаном, который в первобытные времена, до потопа, обтекал всю землю и орошал ее. Так же и без живительного действия молитвы, этого духовного океана, ничто в человеке не может произрастать и тем паче плодоносить. Духовная жизнь начинает в нас замирать, когда мы несколько уклоняемся от занятия молитвой, увлекаемся самыми благовидными делами, или когда мы как будто бы исполняем свой долг и таким образом отвлекаемся, или стремимся к приобретению знаний, или, может быть, впадаем в какое-то нерадение, остываем, или под предлогом смирения (именно, подчеркиваю, под предлогом, а не под действием истинного смирения) начинаем успокаиваться и молиться спокойно, как бы только исполняя свою обязанность, будто бы в ожидании, когда Господь посетит нас, а сами не проявляем дерзновения. Короче говоря, духовная жизнь замирает в нас, когда мы оставляем молитву под самыми разнообразными предлогами: или от действия страстей, или от действия мнимого смирения, или от занятия необходимыми делами, может быть и чрезвычайно нужными.
Если мы совершаем свой путь без болезни сердечной, как об этом говорят многие святые отцы, то плода принести не можем. В этом делании - в молитве Иисусовой - очень важно иметь такую добродетель, такое свойство, как болезнь сердечную. Это не значит, что у человека должно болеть сердце буквально (не дай Бог, кто-нибудь так чересчур примитивно поймет) и что должно быть какое-то постоянное душевное страдание. Болезнь сердечная - это переживание о своем спасении, о своем преуспеянии, это ревность к тому, чтобы изменяться, двигаться вперед, чтобы приближаться к Богу.
Если кто боится, что он, проявляя чрезмерное усердие к Иисусовой молитве, таким образом покажет дерзость пред Богом и что это будет неуместно и богооскорбительно, то пусть подумает, что сама эта молитва по своему точному смыслу является молитвой покаяния, а если мы имеем дерзновение в покаянии, то, конечно, Бог на это прогневаться не может. Иисусова молитва учила бы нас смирению, даже если бы в ней не было слова "грешного", которое усугубляет покаянное настроение. Ибо и само выражение "Господи, помилуй" передает основной смысл этой молитвы. "Господи, помилуй" уже говорит о том, что мы считаем себя людьми недостойными милости Божией, обязанными просить ее у Бога, то есть что мы считаем себя людьми лишенными чего-то. И вот ни о чем не думая, ни о чем заранее не помышляя, просто внимательно молясь, мы в этой молитве находим все необходимое нам для того, чтобы смириться. И чем с большим дерзновением мы молимся, чем с большим дерзновением напрягаем внимание (конечно, нужно сделать оговорку, что все должно быть разумно и умеренно, каждый должен действовать сообразно мере своего преуспеяния), - иначе говоря, чем больше мы понуждаем себя ко вниманию, тем больше приобретаем покаяния и смирения. И потому не нужно бояться этого дерзновения, не нужно думать, что Богу не угодно это наше усердие. Наоборот, все святые отцы шли таким путем, прибегая даже к различным искусственным приемам для усугубления внимания и преуспеяния в молитве: с дыханием вводили ум в сердце, взирали умственным взором на верхушку сердца или, например, вместо всякого слова, произносимого гортанью человека, произносили слова Иисусовой молитвы и таким образом сосредотачивались и собирались. Это наиболее распространенные приемы занимающихся Иисусовой молитвой. И никто из отцов не считал, что они дерзновенны. Если святитель Игнатий и делает некоторую оговорку, что эти приемы не обязательны и можно без них обойтись, то отсюда не следует, что они вообще не нужны. Иному, действительно, лучше просто молиться, только вмещая ум в слова молитвы, а иному можно прибегнуть и к искусственным средствам. И сам святитель Игнатий оговаривает их, поскольку понимает, что люди все равно вынуждены будут к этим искусственным приемам прибегать, и поясняет, как нужно правильно их применять. Некоторые из них вообще кажутся нам какими-то дикими, странными, их даже сам святитель Игнатий не мог понять, не мог поверить, что они соответствуют учению святых отцов, например такой: держать ум при пупке. Святитель Игнатий говорит, что это хула на молитву и так далее, поскольку он не читал всех творений святителя Григория Паламы, который тогда еще не был переведен на русский язык. Только в наши годы, семидесятые-восьмидесятые, он был переведен и недавно, всего несколько лет назад, опубликован. Вышли "Триады в защиту священнобезмолствующих", где святитель Григорий Палама говорит, что нет ничего зазорного в том, чтобы держать ум на пупке и таким образом препятствовать низменным страстям подниматься вверх и охватывать душу человека, и это одно из средств, которые помогают попирать плотские страсти. Я знаю людей, которые пользовались подобным средством, и оно действительно помогало. "А почему бы не прибегнуть к сердечной молитве?" - спросите вы. Сердечная молитва является постоянным деланием, и уже находясь в этом состоянии, подвижники прибегали к названным приемам, чтобы остановить плотские страсти. А святитель Игнатий (Брянчанинов) считал, что это какое-то недоразумение и клевета на Григория Паламу. Конечно, мы в основном руководствуемся учением святителя Игнатия; безусловно, он наиболее подходящий учитель для монахов последних времен, наиболее осторожный, рассудительный, точно изъясняющий учение древних отцов, но нельзя абсолютизировать некоторые второстепенные моменты его учения и впадать в буквализм. Поэтому я, например, советую тем, кто уже перешел от молитвы устной к молитве умной, пользоваться способом, который рекомендует преподобный Симеон Новый Богослов. А он советует взирать умом на вершину сердца. Этот совет он преподает в "Трех образах внимания и молитвы". Феофан Затворник при переводе этого творения на русский язык упустил самый важный момент, когда преподобный Симеон говорит собственно о третьем образе внимания и молитвы. Суть же предлагаемого Симеоном Новым Богословом метода состоит в том, что надо умом взирать на вершину сердца. Вот о чем он говорит. И это метод очень действенный, может быть, даже более уместный и легкий, чем соединение молитвы с дыханием.
Я еще раз напоминаю вам о том, что ваше преуспеяние будет зависеть по большей части от усердия к умному деланию, к Иисусовой молитве. Откровение помыслов, частая исповедь, старательное исполнение послушания, конечно, необходимы, но нужно понимать, что все это подобно планетам, вращающимся вокруг Солнца, а Солнце - молитва. Сами основополагающие добродетели монашеской жизни: послушание, откровение помыслов, отсечение своей воли - вы исполнить не сможете, если не будете прибегать к помощи Божией. А не исполняя эти добродетели, конечно же, и ни в чем остальном не преуспеете. Разумеется, большое значение имеет откровение помыслов, но все же само по себе без усердия к молитве оно ничего не даст - это только вспомогательное, а не единственное средство борьбы со страстями. Никто не может человека очистить, если его Сам Господь не очистит. А если мы не будем об этом просить, не будем прибегать к Нему и прилепляться к Нему всем сердцем, всей душой, всем разумом, всей крепостью (Мк.12:33), как сказано в Евангелии, тогда никакой самый мудрый старец, не то что отец П. или отец Авраам, а сам Антоний Великий не поможет. Никто человеку ничего не даст, если он не будет прилепляться к Господу, потому что один у нас есть Отец и Наставник, один у нас Учитель - это Господь Иисус Христос, как Сам Он сказал (см. Мф.23:9). Если кто-то не получает помощи от наставления: хотя приходит, исповедуется, выслушивает какие-то советы, но потом оказывается, что они бессильны, что он не меняется, вновь претыкается, падает, - то подчас этот человек думает, что виноват "неопытный" наставник. А на самом деле виноват сам этот человек. Никто не претендует на абсолютное рассуждение, которое в наше время, наверное, и найти почти невозможно, но мы сами должны усердствовать и прибегать к Господу. Он единственный у нас Учитель. Он может без всяких слов, без всяких откровений научить нас самим действием благодати, как себя вести, просветить наш разум так, чтобы мы знали, как нам продвигаться, что нам с собой делать, и укрепить нашу волю в решимости исполнять Его заповеди.
Под просвещением разума я не имею в виду, что человек поймет что-то особенно новое, - конечно, он поймет только то, что всем давным-давно известно, что уже открыто нам в Евангелии, о чем мы как будто бы давно знали и многократно читали, или то, что сказано святыми отцами. Но постигнутое он теперь сумеет отнести и к себе. Господь просветит его разум таким образом, что человек поймет, как дарованное ему знание исполнить, какое оно имеет значение. Просвещение разума затронет его сердце, станет как бы его собственным откровением. Читая Евангелие, мы часто многое просто пробегаем глазами, тогда как на самом деле все написанное в нем - Божественное откровение. Но вот то или иное слово коснется вдруг нашего сердца - и это тоже Божественное просвещение. Поэтому не нужно искать чего-то особенного, а нужно постичь те истины, которые называются прописными, но которые пока не дошли до нас и остаются только внешним учением. А все это происходит тогда, когда мы усердно молимся. Таким образом, Господь Иисус Христос бывает нашим Учителем без всяких слов, потому что все те слова, которые нужны были для нашего спасения, Им уже сказаны. Они находятся в Божественном Евангелии. Ничего не нужно более говорить, необходимо только, чтобы слова эти стали для нас дорогими, живыми. Вот так Господь невидимо научает человека внимательно молящегося. Поэтому для того, чтобы спасаться, достаточно и этого краткого совета; это самое главное, и если человек будет так делать, то, наверное, все прочее постепенно приложится, как сказано Самим Спасителем: "Ищите прежде Царства Небесного и остальное приложится" (Мф.6:33). То же самое в значительной степени можно сказать, видимо, и о духовных добродетелях: стяжав главную добродетель, мы с ее помощью приобретем и другие. Отсюда не следует, что мы должны ими пренебрегать, когда благодать Божия приходит и понуждает нас к совершению одной из них, допустим к тому, чтобы помнить о смерти, но вместе с тем если мы будем искать памяти смертной помимо молитвы Иисусовой, это будет в лучшем случае зыбко и непостоянно. А вот когда мы молимся Иисусовой молитвой, ради нее и все остальные добродетели, сначала основные, а потом и второстепенные, постепенно вселяются в нашу душу, и мы становимся настоящими христианами.
Итак, Иисусова молитва - это и есть то самое Царствие Небесное, которое нужно искать. Святые отцы даже называют ее тем единым драгоценным бисером, ради которого купец, то есть всякий христианин, оставляет все свои богатства: все продает, чтобы купить его. И этой единой драгоценной жемчужиной, хотя и маленькой, но по ценности своей вмещающей стоимость огромного богатства, является молитва Иисусова. И это, конечно, справедливо. В краткой молитве Иисусовой мы воистину обретаем всю полноту действия благодати. Святитель Игнатий говорит, что, по Преданию Православной Церкви, благодать Духа Святого стяжается более всего молитвой Иисусовой. Поэтому можно дать такое чрезвычайно краткое (чтобы лучше его запомнить) наставление: нужно непрестанно внимательно молиться Иисусовой молитвой и стяжать непрестанную внимательную молитву. Вот об этих двух вещах, вернее, об одной молитве с двумя основными ее свойствами - непрестанностью и внимательностью - мы должны больше всего заботиться, и вместе с нею все придет. А если мы будем этим наставлением пренебрегать и думать, что какими-то хитростями что-то изобретем, откроем, или какое-то отдельное изречение исполним из Евангелия, из писаний святых отцов, или сами что-нибудь придумаем, то ничего у нас не выйдет.
Все просто и совершенно однозначно: откровение - это не когда мы узнаем что-то совершенно новое, а когда мы всем известное и понятное и нами тысячу раз прочитанное понимаем так, что оно достигает нашего сердца. Такое откровение бывает у нас, когда мы молимся молитвой Иисусовой. И этого мы должны искать, по крайней мере, быть готовыми к этому, а вот чего-то нового и особенного должны избегать. Если мы не пойдем таким всем известным путем, то ничего не достигнем и ничего своего, собственного не сделаем. Блаженный Нифонт сказал, что в последние времена подвижники пойдут путем делания, растворенного смирением. Это единственный путь, который нам остался, может быть, по той причине, что люди стали чрезвычайно склонны к гордости, и потому промыслительно многие обстоятельства, в том числе наше слабое здоровье, телесная немощь, не позволяют человеку заниматься какими-то особенными подвигами и предоставляют ему только один путь - путь, при котором впасть в гордость очень трудно, - это путь умного делания, растворенного смирением. Гордиться нечем. Гордиться тем, что ты много молишься, что ты много каешься, трудно; можно, конечно, и от этого впасть в гордость, но здесь хотя бы сама покаянная молитва облегчает человеку борьбу с гордостью и тщеславием. А если некоторые считают, что кроме покаянных должны быть еще молитвы благодарственные и хвала Богу, то святитель Иоанн Златоуст замечательно говорит, что покаяние есть лучшее благодарение по той причине, что кающийся человек считает себя ничего не сделавшим и все приписывает Богу. Именно слова Иисусовой молитвы "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного" Богу наиболее приятны и являются лучшим благодарением, чем если бы мы восхваляли Его какими-то возвышенными песнопениями. Кроме того, все православные молитвословия, благодарственные в том числе, наполнены духом покаяния и смирения, лучше сказать, они из него проистекают, и если мы не проникнем в этот дух через упражнение в покаянной молитве, то тогда и благодарственные молитвы, будь то молитвы после Причащения или какие-нибудь иные благодарения Богу, даже во время самой литургии, искренно произнести мы не сможем, потому что душа наша не прочувствовала их, и мы будем произносить их лишь формально, выдумывая благодарение, а не вознося его из своего сердца.
Вывод таков - необходимо стараться в течение дня сохранять Иисусову молитву и по возможности творить ее внимательно. Когда же у нас бывают какие-либо помыслы, душа возмущается той или иной страстью, то творить Иисусову молитву нужно с особенным усердием. Необходимо большое внимание уделять правилу, понимать, что правило - это одно из самых главных занятий. Важно и во время богослужения, пусть мы присутствуем на нем совсем недолго, допустим выслушиваем двенадцатипсалмие, также стараться внимательно произносить молитву Иисусову и, конечно же, вникать в службу, в особенности когда совершается Божественная литургия. Мы должны стараться те немногие минуты или немногое время, которое у нас остается свободным, никогда не проводить в праздности: не лежать глядя в потолок, не расслабляться и так далее. Ум всегда должен быть занят: либо опять же молитвой (если есть силы, можешь сделать несколько поклонов, конечно по благословению, нет сил - молись сидя или даже лежа, но не оставляй ум праздным), либо, если устал от молитвы или, может быть, впал в некоторое уныние и расслабление, читай какую-нибудь святоотеческую книгу или Священное Писание. И очень нужно избегать праздных разговоров и вообще лишних разговоров даже по делу, потому что от этого душа очень быстро охладевает. В мгновение можно потерять то, что приобрел несколькими часами молитвы: молился несколько часов на правиле, или, допустим, читал, или присутствовал на Богослужении, потом вышел в радостном расположении духа со службы и от радости начал с кем-нибудь болтать - глядишь, через полчаса у тебя уже в душе пусто. Значит, нам нужно стараться благодать Божию, с одной стороны, приобрести, а с другой - сохранить. Как было сказано нашим прародителям, что они должны рай возделывать и хранить, так и мы должны заниматься умным деланием и хранить то, что приобрели по милости Божией. Потому совершенно справедливо многие отцы, и в частности святитель Игнатий (Брянчанинов), говорят о том, что необходимо в особенности заботиться о молчании. Даже на исповеди или на откровении помыслов и то можно впасть в празднословие. Бывает, что человек рассказывает чрезвычайно много и подробно о вещах второстепенных, обычно при этом забывая некоторые важные свои прегрешения; пустословит - и уходит с исповеди не только не получив облегчения, но даже чувствуя некоторое опустошение. А это потому, что он много говорил и во время самой исповеди увлекся той или иной страстью, допустим гневом, осуждением или тщеславием. Но чаще всего это гнев и осуждение: начинаешь подробно говорить о том или другом человеке и опустошаешься.
Итак, вот какой практический вывод мы должны сделать: необходимо внимательно молиться на правиле и во время Богослужения, сохранять Иисусову молитву в течение дня, помнить, что самое главное - это внимание, все остальное придет само. Но если уже что-либо пришло, допустим страх Божий или какое-то умиление, любовь к Богу или ближнему, то не нужно это отвергать по той причине, что ты якобы этого не достоин. Так мы привыкнем все время отвергать благодать Божию - она и перестанет нас посещать. Мы должны, повторюсь, заботиться только о внимании, если же у нас появилось чисто духовное или телесного свойства ощущение, скажем некоторое тепло, и мы начинаем опасаться, действительно ли это от Бога или нет, то у нас есть один способ проверить - опять же, с еще большим усердием ко вниманию, помолиться; а ощущение это с полным доверием не принимать, если мы боимся ошибиться и не умеем различить, но ни в коем случае и не отвергать. Конечно, есть некоторые явные признаки прелести, тут надо соблюдать осторожность. Мы читаем для этого святых отцов и всегда должны быть во всеоружии. Но есть вещи такие тонкие и для неопытного человека непонятные, расспросить о которых он или не имеет возможности, или просто не умеет: не умеет понять и описать на исповеди, что с ним происходит. Поэтому универсальный критерий - это внимательная молитва и по возможности с сокрушением сердечным. Через нее человек распознает, что с ним произошло, и постепенно приобретает (наподобие вкуса к пище, когда человек чувствует, сколько, скажем, содержится в пище пряностей, сколько соли, сахара, или одно блюдо отличает от другого) вкус в духовной жизни: постепенно, постепенно "духовная гортань" начинает различать вкус духовных брашен. Потому пугаться не нужно, а нужно, действительно, уповать на Бога: если Господь не попустит, то никакой прелести, никакой беды с нами не случится. Мы должны Богу доверять. Естественно, следует проявлять какую-то осторожность - настолько, насколько мы об этом можем узнать из творений святых отцов, а в том, что мы не умеем понять, полагаться на Бога - Господь нас не оставит, вразумит.
Безусловно, очень важно советоваться с духовником, не нужно этого избегать, и нельзя этим пренебрегать. Я не с той целью говорил, чтобы вы теперь только молились, ни с кем не советовались и пренебрегали откровением помыслов, а чтобы вы поняли, что внимательная молитва - основная добродетель. Ради нее существует и послушание, и откровение помыслов. Если бы даже были какие-нибудь откровение помыслов и послушание без молитвы, то я уверен, они не принесли бы почти никакой пользы. Потому что все это ради молитвы - все и вместе с молитвой, и ради молитвы.
Вообще, молитва настолько близка к действию благодати, что можно сказать, это почти одно и то же. Чаще всего благодать Божия действует в человеке таким образом, что прежде всего у него изменяется молитвенное состояние. Что, как не действие благодати, сама непрестанная молитва и внимание при молитве? Значит, молитва и благодать - это почти одно и то же. Я говорю об этом, в частности, потому, что, может быть, на прошлой беседе некоторые неверно меня поняли: будто бы я укорял вас за чрезмерную ревность. Я укорял вас за нее в том смысле, что она проявляется неправильно. Ревность, конечно, должна быть и в молитве, но здесь она, скорее, созерцательная, если можно так выразиться, а деятельная ревность обнаруживается в послушании, в трудах по монастырю и так далее. В человеке, который совершенствуется в молитве (естественно, от действия благодати), появляется и усердие к угождению братии, к послушанию, даже к самой обыкновенной, совершенно как будто бы бессмысленной работе, потому что он ведь должен свое душевное состояние, чувства свои в чем-то выразить. Человек всегда стремится показать свои чувства в делах, в которых и должна проявляться ревность. Вот в каком смысле я высказал тогда упрек, только чтобы умерить пыл тех людей, которые ищут какого-то особенного подвига, допустим особого уединения, пустынножительства и так далее, тогда как настоящая ревность для современных монахов проявляется именно в правильном поведении в общежительном монастыре. Она должна иметь верное направление, и не нужно думать, что если ты работаешь, допустим убираешь строительный мусор, то это мешает твоей ревности.
Вопрос. Когда я стою в келье, то молюсь внимательно. А вот когда прихожу на правило, внимательно не получается, мешают разные помыслы. Почему так?
Ответ. Наверное, слабо сосредотачиваешься, расслабляешься. Вот и все. Правило - это то время, когда мы должны с особым усердием сосредотачиваться в молитве. Особенно углубляться в молитву.
Вопрос. Батюшка, а может быть, что на правиле больше враг нападает?
Ответ. Никакой тут не враг, просто человек расслабляется и все. Вы еще до того не дошли, чтобы с врагом бороться. Надо усиленно сосредотачиваться, а не спокойно молиться. Бывает такая ошибка, что человек принимает безразличие к молитве за смирение и молится без огонька: вот я молюсь, а дальше как Бог даст; будет благодать, значит будет и внимание. А надо молиться с напряжением, и если в течение дня какое-то охлаждение было или даже если препятствует телесная усталость, все равно это нужно переломить и заставить себя углубиться в молитву.
Если бы тут враг действовал, то были бы откровенные помыслы, допустим блудные или гнев какой-то сильный. А когда молишься и вроде бы особенных помыслов нет, но и приятности в молитве нет, то при чем тут враг? Если же бывает какое-то особенное нашествие, буря суетных помыслов, то, конечно, можно предположить, что это от врага. Вообще, святитель Игнатий говорит, что признаком бесовских помыслов является их навязчивость. Когда такая навязчивость есть, то, может быть, они и действительно от врага, а если тебе просто как бы не очень интересно молиться, то это уже от нас самих.
Вопрос. У меня сейчас такое послушание, что трудно сохранить молитву. Я хотел спросить: до какой степени, в принципе, мне можно настаивать на выполнении каких-то работ, когда я поставлен старшим?
Ответ. По-твоему, при таком послушании невозможно мир сохранить? В каждом послушании есть свои трудности, которые нужно преодолевать, но не любой ценой, а сохраняя благодать, которая у тебя есть. Авва Дорофей дает хорошее наставление, что сохранить душевное равновесие (забыл, какими точно словами он выражается) - это семь восьмых, а исполнить послушание - это одна восьмая. То есть нужно понимать, что конечная цель - это чистота души. Стараться выполнить послушание, разумеется, нужно изо всех сил, но не ценой греха. Конечно, новоначальному трудно удержаться и совсем не поддаваться осуждению или гневу, но нужно стремиться по крайней мере не быть поглощенным этим. Если чувствуешь, что в чем-нибудь погрешил, тут же старайся молиться. А если нам ничего не делать, сидеть на стуле и молиться, чтобы не впасть в искушение, то как тогда монастырь будет существовать?
Вопрос. Хульные помыслы не от естества человеческого?
Ответ. Вообще, обращаясь к библейским сюжетам, мы приходим к выводу, что зло не от естества, зло противоестественно, оно пришло в человека извне и чужеродно его природе. Но если взять природу человека такой, какая она есть сейчас, то и от нее, от нашей падшей природы, тоже могут происходить греховные помыслы. Если мы примем за норму падшую природу и скажем, что она естественна для всех, потому что все мы без исключения находимся в таком состоянии, то получится, что неверие в Бога или ропот на Бога, а это все можно отнести к хуле, тоже могут происходить от естества. И наконец, какая разница, от естества греховные помыслы или не от естества - главное, чтобы их у нас не было.
Игумен одного монастыря совершал в Великую Пятницу обход братии по келиям и видит, как один из братьев подвесил яйцо на ниточку и на свечке его печет. Он изумился и говорит: "Брат, что ты делаешь?" А тот ему отвечает: "Прости меня, отче, это лукавый меня искусил". А тут лукавый прямо вслух возмутился: "Отче, не верь ему, я сам дивлюсь его лукавству". А вот еще про чревоугодие: одного монаха мучила блудная брань и он попросил, чтобы старец за него помолился. Старец наложил на себя пост, молился целую неделю. Встречает того монаха и спрашивает: "Ну что?" - "Да нет, - отвечает, - не прошло, то же самое". Старец еще строже пост на себя наложил, неделю опять усердно молился. Тот по прошествии и этой недели говорит: "Легче не стало". Старец тогда обратился к Богу с молитвой, говоря: "Господи, почему Ты меня не слышишь? Видимо, у меня такие молитвы немощные, видимо, я грешник". И тут ему явился бес, который искушал того монаха, и говорит: "Отче, твои молитвы ему не помогут, потому что у него есть свой бес - чрево. И пока он угождать ему не перестанет, молитвы твои ему не помогут".
Вопрос. Батюшка, Вы можете пояснить, что такое телесное исполнение заповедей Христовых, в которых как будто обвиняет святитель Игнатий Оптинского старца Макария, говоря, что он был более телесным исполнителем заповедей?
Ответ. Телесное - это внешнее, то есть вместо очищения сердца просто внешнее аккуратное исполнение своего христианского долга. Помнишь, старец Василий Поляномерульский говорит, что невозможно исполнить заповеди без умного делания? Когда только внешне человек их исполняет, значит, он погрешает, многого не видит. Ему кажется, будто все у него правильно. Поскольку он не имеет внимания к своим поступкам, не видит тех уклонений от Евангелия, которые происходят в его душе, он мнит, что все правильно делает.
Вопрос. Батюшка, святитель Игнатий решительно пишет, что в его время наставников и старцев уже не было. Почему же, например, архимандрит Иоанн Маслов в Глинском патерике многих глинских монахов называет высокопреуспевшими подвижниками?
Ответ. Все относительно. Что значит "высокопреуспевший"? По сравнению с тем, каким был святитель Игнатий, они, может быть, не были высокопреуспевшими. К тому же это история Глинской пустыни считай за сто лет. Если за сто лет всех старцев собрать, то, конечно, получится, что их как будто много, а если их распределить по десятилетиям, то не очень. Потом, у святителя Игнатия были очень возвышенные требования, для него оптинские старцы, которых сейчас называют великими, были людьми весьма умеренного преуспеяния. Например, основатель Оптинского старчества преподобный Лев казался ему недостаточно опытным и не мог его удовлетворить как наставник.
Вопрос. Как перевести на русский язык эти слова буквально: "Прими, брате, меч духовный, иже есть глагол Божий ко всегдашней молитве Иисусовой"? Имеется в виду заповедь о непрестанной молитве?
Ответ. Это сказано, чтобы ты всегда творил Иисусову молитву, всегдашняя молитва - непрестанная молитва. Глагол Божий - это и есть собственно Иисусова молитва, меч духовный - это не четки, конечно, а также Иисусова молитва. И этот меч духовный есть глагол Божий, тут же объясняется, что это есть всегдашняя Иисусова молитва. Не надо здесь искать таинственный смысл; на постриге не будут говорить какие-то запутанные вещи, - наоборот, все должно быть ясно и просто и понятно постригаемому. "Прими, брате, меч духовный, иже есть глагол Божий ко всегдашней молитве Иисусовой", - то есть прими вот эти четки как знак того, что ты всегда должен творить Иисусову молитву, которая является глаголом Божиим. Я так понимаю.
Вопрос. Батюшка, я тоже хотел спросить насчет молитвы: бывает, после суетного послушания, вечером, допустим после ужина, хочешь почитать что-нибудь, но приходит помысел - будто бы по послушанию, затем другой, третий, а потом увлекаешься и пленяешься так, что иногда даже не замечаешь, как проходит час, а ты все пребываешь в этих рассуждениях. Это что: наваждение, бесовское искушение?
Ответ. Почему же? Тут много есть от естественного состояния. Мне кажется, когда так уединяешься - надо стараться понудить себя к внимательному чтению. Если взялся читать Священное Писание или святоотеческую книгу, старайся вмещать ум в слова и таким образом преодолевать как бы косность ума, из-за которой человек стремится передумать все, что происходило в течение дня, то есть старайся понудить себя, переломить. Потому что при такой рассеянности, когда возьмешься за молитву, тоже будет тяжело. Чтение же больше способствует сосредоточенности, но тем не менее какое-то понуждение себя и при чтении необходимо.
Вопрос. Есть одна версия, что в Иисусовой молитве крайне проявляется прискорбный путь, крестоношение. А сейчас тенденция к либеральному отношению: и спасаться, и в то же время - поудобнее спасаться. Может быть, многие и не молятся поэтому?
Ответ. Конечно. Дело в том, что при Иисусовой молитве, во-первых, сразу обнаруживается немощь человека. Если кто-либо читает какую-нибудь длинную молитву, канон или кафизму, то смысл читаемого отвлекает его от молитвенной сосредоточенности и интерес, который этот усердный человек испытывает (про ленивых, нерадивых здесь не будем говорить), создает иллюзию, будто бы он молится внимательно, хотя собственно самой молитвы тут очень мало, сосредоточенности почти нет. Все внимание увлекается тем, чтобы понимать смысл читаемого. Это, конечно, неплохо, во всяком случае лучше, чем совсем не молиться или заниматься каким-нибудь греховным делом. Однако когда этот человек берется за Иисусову молитву, то обнаруживает, что, оказывается, молиться он совсем не умеет: мысли его рассеянны, множество всяких греховных помыслов и он совершенно не владеет собой, а молиться ему вообще скучно и неинтересно. И вот эта опустошенность, мятежность ума, конечно же, вызывает в нем малодушие. Он желает избавиться от такого состояния, но часто не путем борьбы, а путем возвращения в прежнее иллюзорное состояние будто бы внимательной молитвы: он читал то, что ему было интересно; какой-нибудь акафист или канон производил на него некоторое впечатление, вызывал некие чувства - и человек воображал, что испытывает действие благодати, на самом же деле его состояние было чрезвычайно элементарным, а иногда, не исключено, даже вызвано действием каких-либо страстей.
Вопрос. Ведь это может быть и самолюбие?
Ответ. Конечно. И вдруг такой человек обнаруживает, что молиться он не умеет, мало того - от молитвы он начинает видеть множество своих грехов, приходит в удрученное состояние, подавлен множеством внезапно открывшихся прегрешений. Потом демон начинает возбуждать в нем страсти в связи с тем, что он постоянно молится, и начинается борьба, иногда чрезвычайно тяжелая, мучительная. И люди не хотят идти этим, как ты правильно сказал, действительно крестным путем, а хотят избрать путь легкий. К тому же, когда человек по-настоящему занимается молитвой Иисусовой, он понимает, что спасаться на самом деле чрезвычайно тяжело, что нужно преодолеть огромную пропасть, которая находится между ним и Богом. И он осознает свою отчужденность от Него, свою немощь, греховность, лукавство и чуть не в безнадежие впадает. А кто хочет смотреть на вещи трезво? Все люди хотят иллюзий и предаются легкому пути: живут, молятся и даже не понимают, не осознают, что на самом деле борьба-то идет за вечность. Спокойно живут. Может быть, им в каком-то смысле и лучше. Осуждать их, я думаю, все равно не нужно.
Вопрос. Если намереваешься молиться постоянно, без помыслов, то сначала нормально, спокойно молишься, потом молитва начинает как бы застревать, скучно становится, тогда пытаешься взбадривать себя несколько, какие-то святоотеческие книги вспоминать. Можно ли это?
Ответ. Иногда, конечно, можно какую-то мысль привести на ум, но святоотеческие книги вспоминать не надо, можно позволить себе то, что не надмевает. А это, большей частью, память смертная. Все остальное опасно, поскольку нередко дает повод к гордости. Я бы советовал лучше не подбадривать себя мыслями, а заставлять себя внимательно молиться, потому что такими мыслями ты все равно будешь отвлекаться. Они принесут какой-то временный результат, и все, а потом опять то же самое будет. Так ты и будешь все время размышлять, каждый раз принимаясь искать какого-то, как говорится, "допинга". Святоотеческой литературой надо, конечно, себя подбадривать, но для этого мы должны не припоминать ее во время молитвы, а читать до молитвы. В должное время она не только назидает, а еще и возбуждает ревность, тогда она и уместна. А при молитве, мне кажется, не нужно вспоминать святоотеческие книги, потому что есть опасность вдаться в многомыслие.
Вопрос. Отец П. говорил, что брань начинается в момент службы, когда поют Херувимскую или Богородичен. Мне кажется, что когда красиво поют и пение мне нравится, тогда внимание отступает и начинается брань.
Ответ. Действительно, когда очень красиво поют, и в особенности если ты не привык еще, это может немножко отвлекать. Это с одной стороны. С другой стороны, если поют некрасиво или ты вообще сам молишься, то бывает, что молитва наскучивает. А богослужение своим разнообразием внушает интерес к молитве, как бы увлекает человека, и не только, конечно, разнообразием, но прежде всего самими молитвословиями, которые впечатляют, возбуждают душу человека к молитве. Брат С. говорил, что хочет вспоминать что-нибудь из писаний святых отцов, - в богослужении все это уже устроено: святые отцы уже составили чинопоследования, которые помогают молиться. Иногда кажется, что богослужебные тексты в чем-то отвлекают, но в общем они все же, скорее, не отвлекают, а помогают. В какой-то момент тебе может показаться, что отвлекли, но уже в другой они, наоборот, удержали твой ум. Понятно? Если бы ты не увлекался красотой песнопения, то, может быть, твой ум поддался бы какой-нибудь совсем суетной мысли.
Вопрос. Батюшка, у меня возник вопрос насчет богослужения. Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет, что вершина - это такая молитва во время богослужения, когда человек настолько сосредоточен, что он и хор как единое целое вопиют ко Господу. Я пытаюсь это сделать, но у меня не получается. Почему?
Ответ. Не получается, так после получится. Не получается иногда потому, что молитва еще недостаточно благодатная, нет еще должного внимания. А когда станешь усердно, внимательно молиться, Иисусова молитва будет соединяться с богослужением, тогда будешь чувствовать, что оно тебя как бы окрыляет, помогает тебе. Не получается у тебя от некоторой неопытности, а не потому, что ты в принципе что-то неправильно делаешь. Но, правда, может еще иметь значение и плохое пение. Когда пение красивое, вдохновенное, тогда легче собраться.
Вопрос. А есть у молитвы система?
Ответ. Есть. Святитель Игнатий как раз всю ее излагает. Система есть, но существуют и некоторые ее вариации: есть основное, что обязательно должно присутствовать, и есть какие-то второстепенные, искусственные приемы, которые могут быть, а могут и не быть, - в этом возможно разнообразие, а в остальном все совершенно одинаково.
Вопрос. Может ли тело, мышцы телесные, напрягаться во время молитвы?
Ответ. Может. Когда человек сосредотачивается, то самопроизвольно и тело напрягается, только нужно следить, чтобы это не было чрезмерно. Смотря какие части тела напрягаются. Бывает, что от желания опустить ум в сердце напрягаются нижние части тела, этого допускать не нужно. А если происходит напряжение в верхней части: шея, плечи, то это естественно и об этом святые отцы пишут. Только, когда так сосредотачиваешься, на сердце не должно быть напряжения, тут надо действовать осторожно. Бывает боль оттого, что человек, пытаясь ум опустить в сердце, начинает на него жать. Этого не должно быть. А некоторое малое напряжение возможно, тем паче что святые отцы для более внимательного упражнения в умном делании советовали пользоваться низким седалищем, чтобы быть в немножко скрюченном положении, будто сжавшись в комок; такое положение способствует сосредоточению и вызывает смиренное чувство в человеке, мысль, что он настолько ничтожный. Но это опять же искусственный прием, а не нечто обязательное.
Вопрос. Святитель Феофан говорит, что кровяное тепло, которое возникает в сердце от искусственного приема, является рычагом, ступенью к более благодатной молитве, хотя это сердечное чувство не благодатное, а просто кровяное. Он описывает его как болячку. Это действительно так?
Ответ. Может быть тепло естественное. Если оно возникает в верхней части сердца, то ничего страшного нет. Болячка - это образное выражение, то есть имеется в виду не настоящая боль, а какое-то неотвязное ощущение, как некоторая болячка.
Вопрос. А святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет про кровяное тепло, при появлении которого даже полотенце мокрое прикладывают. Это то же самое?
Ответ. Нет, это совсем другое. Святитель Игнатий пишет о кровяном тепле, которое появляется в нижней части сердца и нисходит в чресла, и от этого может быть блудная похоть. А святитель Феофан говорит о том тепле, которое возникает в верхней части сердца и не является благодатным, но есть просто следствие нашего умственного напряжения, сосредоточения именно на этом органе тела - сердце. Но явление это впоследствии может способствовать внимательной молитве, и не исключено, что со временем она перейдет и в благодатную. То есть святитель Игнатий и святитель Феофан совсем разные вещи описывают.
Вопрос. А если на ребрах чувствуется как бы давление изнутри?
Ответ. Это побочное следствие желания собраться воедино. Не напрягайся так сильно, нужно действовать с большей осторожностью. Должно быть умственное напряжение, а телесное надо свести до минимума. А может быть, если давление не очень сильное, можно и не обращать внимания, пренебречь этим, потерпеть.
Вопрос. Я однажды понял, что понуждение себя в подвижнической, монашеской жизни занимает значительное место. Через некоторое время я сам даже стал замечать, что постоянно об этом думаю и на исповеди говорю: понуждать себя, понуждать себя. А еще через несколько месяцев я начал чувствовать в душе какое-то смущение от такого напористого отношения к делу молитвы. Все ли я делаю правильно?
Ответ. Я не могу так сразу сказать, надо разобраться. Понуждение необходимо, но боюсь, чтобы не получилась вместо понуждения неразумная ревность. Тут следует быть осторожнее.
Вопрос. А если хочется пламенно помолиться?
Ответ. Может, я тоже хочу как старец Силуан помолиться, но, наверное, у меня не получится. То есть понуждать себя (я уже делал такую оговорку) нужно разумно, в меру своего преуспеяния, к тому, что тебе доступно. Так же как тяжелоатлет не станет сразу поднимать большой вес, а будет потихонечку добавлять нагрузку и, постоянно тренируясь и тренируясь, в конце концов сможет поднять громадную тяжесть; а если он сразу дерзнет на это, то просто себя покалечит, сорвет себе спину или наживет грыжу. Так же происходит и в духовной жизни. Нужно брать ту тяжесть, которая тебе доступна, и постепенно увеличивать ее, а не сразу дерзать на какие-то великие результаты. Понуждение себя, конечно, необходимо, но оно не подразумевает чего-то свыше твоих сил; понуждение себя - это когда ты напрягаешь все свои силы, но не дерзаешь взяться за то, что неизмеримо превосходит сегодняшние твои возможности.
Вопрос. Батюшка, а можно взирать на верхнюю часть сердца, когда читаешь простые молитвословия?
Ответ. Это трудно, наверное, и неудобно, когда читаешь глазами, но в принципе можно. Святитель Игнатий говорит, что соединять ум с душой уместно при любой молитве.
Сегодня я хочу, основываясь на Евангелии, провести с вами беседу о борьбе с помыслами и вообще о тех свойствах, которые необходимы человеку для того, чтобы войти в Царство Небесное, конечно, это не будет всеобъемлющим и совершенно исчерпывающим исследованием Евангельского учения - мы рассмотрим только 18-ю главу Евангелия от Матфея. В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: "Кто больше в Царстве Небесном?" (Мф.18:1) Ученики в то время еще не понимали всей глубины учения Спасителя, не понимали, что такое смирение, хотя он уже и говорил им: "Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.11:29). Они не могли вместить эти Его слова в своей душе по той причине, что благодать еще не сошла на них, и потому они обо всем мыслили по-человечески. Искреннее стремление учеников служить Господу искажалось человеческими страстями, и при всей чистоте намерений временами ими овладевала гордость, иногда возникала взаимная неприязнь. и в данном случае произошло нечто подобное: они думали, что от всей души служат Богу, они желали быть ближе к нему, но понимали ли они в то время до конца, что значит Царствие Небесное, называемое так не просто по своей высоте и по своей значимости, но и в противоположность царству земному? Может быть, не понимали, а может быть, отчасти и понимали - мы можем только догадываться об этом. В общем, они желали быть ближе к Господу Иисусу Христу, и хотя это желание само по себе весьма похвальное, серьезное, доброе, однако же в нем была гордость.
Вот так и у нас часто бывает: мы стремимся быть большими в Царстве Небесном и желаем как будто бы не земного, а небесного, потому что вроде бы уже понимаем, что это такое, однако и в нашем стремлении есть гордость, поэтому очень важно объяснить это евангельское событие, чтобы суметь применить его к себе, чтобы самим исправиться. "…Кто больше в Царстве Небесном?" Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (Мф.18:2-3). Что это значит? Конечно, мы не должны быть как дети в отношении разума. Апостол Павел говорит: "На злое будьте дети, на доброе будьте разумны" (см. Рим.16:19; 1Кор.14:20), и если бы детство было каким-то идеальным возрастом, то, наверное, люди обращались бы к Богу, творили добрые дела и совершали все подвиги в детстве, однако же мы видим, что человек сознательно избирает тот или иной путь богоугождения или, наоборот, отвращается от Бога в зрелом возрасте, и основные дела, в которых проявляется его доброе произволение, он совершает в возрасте совершенном и в старости, но отнюдь не в детстве. Здесь говорится только об одном качестве детского возраста - о неподдельном смирении, ибо дети о себе мыслят просто, без всякого лукавства, они имеют о себе бескорыстно-смиренное мнение. Неподдельное смирение - это когда человек смиряется не ради того, чтобы чего-то достигнуть, а совершенно без всякой задней мысли. Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное - то есть не только нельзя говорить о том, кто будет больше или меньше в Царстве Небесном, но если мы не смиримся, то и вовсе не войдем в Царство Небесное. Для гордого человека, который как будто бы стремится к Богу, вдруг возникает неожиданное препятствие: при всем своем искреннем стремлении, может быть, при сильном понуждении себя, при всей своей энергии, он вдруг оказывается неспособным что-либо приобрести (как это мы часто видим на себе) по той причине, что мнит чего-то достигнуть, в Царстве Небесном стать большим. И далее Спаситель говорит: "Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном" (Мф.18:4). По-славянски: "Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий во Царствии Небеснем". По преданию, Господь наш Иисус Христос взял при этом на руки будущего священномученика Игнатия Богоносца и поставил его в пример - видимо потому, что тот, будучи в то время отроком, имел о себе самое скромное мнение, как это обычно бывает у детей, находящихся среди взрослых. ребенок чувствует себя по сравнению со взрослыми ничего не значащим, ничтожным, и это сознание своего ничтожества, отсутствие каких-либо мыслей о своей значимости и является искренним, неподдельным смирением.
В ином месте Спаситель говорит: "Научитесь от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем". То есть Он поставил в пример Самого Себя и упор в данном случае сделал на том, что смирение должно быть сердечное, то есть искреннее. И здесь Он говорит в сущности то же самое, только другими словами: "Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий в Царствии Небесном", - то есть как дети все делают искренне, просто, так и мы должны смириться - совершенно искренне, от души, без какой-либо мысли о том, что это может послужить нам к достижению чего-либо, к приобретению какого-то имущества. и там и здесь разными словами говорится об искренности. Прежде чем говорить о великом или о малом смирении, о глубоком или неполном смирении, нужно сказать о самом главном его качестве - смирение должно быть искреннее: "Научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий в Царстве Небесном. То есть, по словам Спасителя, тот, кто искренне смирится, тот обрящет покой в душе своей и будет болий в Царстве Небесном. Вот это самое главное свойство, без которого не только нельзя рассуждать о том, кто будет больший или меньший, но даже и войти в Царство Небесное невозможно. Большим же в Царстве Небесном станет тот, кто приобретет это свойство, кто самым искреннейшим образом не будет о себе совершенно ничего думать, кто не только покажет себя ничтожеством перед людьми, ведя себя соответствующим образом, но будет почитать себя таковым внутренне, без всякой оглядки на те преимущества, которые это смирение может ему принести.
Далее Господь Иисус Христос говорит и о других свойствах, которые необходимы для того, чтобы войти в Царство Небесное, в частности о любви к ближнему. Говорит просто, одной фразой; потом Он вновь вернется к этой теме, но уже в другом аспекте, рассматривая любовь к ближнему с другой стороны. И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот меня принимает (Мф.18:5), - то есть необходимо иметь любовь и к самому ничтожному человеку, не презирать никого, даже самых незначительных людей, поскольку все они овцы Христова стада и носят на себе имя Христа. Мы их принимаем, и все они для нас одинаково велики, одинаково значительны, это, между прочим, тоже имеет некоторое отношение к смирению, потому что смирение проявляется как внутри самого человека, так и в отношении к другим людям; то же можно сказать и о гордости: человек может гордиться внутренне, никак не показывая этого, но бывают случаи, когда эта гордость обнаруживается и на людях. И тот, кто хочет быть большим в Царстве Небесном, естественно с некоторым презрением относится к другим людям, почитаемым им худшими его самого. А человек, считающий себя ничтожным, почитает равным себе или даже выше себя всякого христианина, даже того, который в глазах других людей является презренным (а ведь только Бог один знает, велик человек или ничтожен!), потому что, принимая его с таким смирением, он принимает как бы Самого Господа. истинный христианин смиряется настолько, что в каждом человеке видит образ Божий и служит этому человеку будто самому Богу. Вот свойство смирения; и мы видим, что смирение перед нашими ближними обращается в любовь. гордый человек стремится к преимуществу, он презирает тех, кто ниже его, смиренный же всем уступает и служит ближнему как Самому Христу, таким образом как бы принимая Его.
"А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня…" (Мф.18:6). Видите, Спаситель смиренных людей (смиренны они либо потому, что смирились, либо, может быть, потому, что на самом деле не занимают никакого положения в обществе и выглядят как будто бы ничего не значащими) называет малыми. И вот этих малых, презренных людей мы должны принимать, а если мы соблазним этого человека - чем угодно: гордостью ли, высокомерием ли своим, каким-нибудь смущающим поступком или отношением, то мы не должны думать, будто это ничего не значит, раз человек этот кажется как бы ничтожным. Наоборот, послужить этому человеку - великое дело: служа ему, мы служим Самому Господу и принимаем Самого Господа, а соблазняя этого человека, мы подвергаемся опасности страшного наказания. "А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской" (Мф.18:6), - то есть не нужно относиться к человеку с презрением, отвергать его или, тем паче, какими-либо нехристианскими поступками соблазнять, потому что, служа этому человеку, мы сподобляемся величайшей награды - мы принимаем Самого Христа; если же ведем себя не по-христиански, то подвергнемся страшнейшему наказанию, которое настолько ужасно, что лучше было бы утопить нас с камнем на шее в море.
Далее Спаситель, Господь наш Иисус Христос, говорит о том, как нужно с соблазнами бороться, хотя Он и предостерег всех нас, чтобы мы не соблазняли друг друга, чтобы мы понимали, что, соблазняя друг друга, мы подвергаем себя страшному наказанию, однако же Он предупреждает нас и о том, что все же соблазнов будет много и мы должны быть готовы к этому и знать, как себя вести в этих случаях. Людей, не принимающих учение Христово, на самом деле гораздо больше, чем истинных христиан, потому что есть и христиане мнимые - например, христиане разных неправославных вероисповеданий. Да и среди самих православных есть немало людей, которые только по видимости носят имя Христово, но не хотят понуждать себя к жизни по Евангелию, едва-едва исполняя лишь внешнюю сторону обрядов, кроме того, есть много людей вовсе не принявших евангельскую проповедь. Все это приводит к тому, что соблазнов должно быть чрезвычайно много, и столь сильных, страшных, губительных, что Господь наш Иисус Христос говорит: "Горе миру от соблазнов" (Мф.18:7). То есть испытание это будет настолько страшно, что Спаситель даже выражает сочувствие миру, на который должно прийти множество соблазнов, готовых отвлечь людей от служения Богу и погубить их: ведь если человек поддается этому соблазну, то он погибает, далее говорится: "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит" (Мф.18:7). Мы должны понять то, чего мы часто не понимаем, о чем мы всегда забываем: соблазнов избежать невозможно. Некоторые думают, что если они будут усердно молиться, то их никто и ничто никогда не соблазнит, и в этом они видят суть своего подвига: жить так, чтобы соблазнов вокруг нас не было. Конечно, по возможности мы должны избегать соблазнов, удаляться от тех мест, где они есть. Но совершенно избежать их никак нельзя, соблазны приходят к нам через людей, через мир, через разные обстоятельства, через помыслы, то есть через внушения демонов, от дьявола, от нашей собственной плоти, источников соблазнов множество, но святые отцы говорят, что есть три основных - это дьявол, мир и плоть, наше собственное падшее естество. Поэтому даже если мы совершенно удалимся от мира, что, в особенности в наше время, практически невозможно, то уж от собственного естества и от дьявола мы не спрячемся никак. Некоторые наивные люди думают, что если они запрутся в комнатах, то дьявол их там уже не искусит. Однако такому человеку, наверное, будет еще страшнее и демоны над ним еще больше посмеются, чем над тем, который как-то борется среди искушений и понимает, что бежать-то, собственно, некуда. От себя не убежишь, как говорит пословица. Иные люди, даже находясь в монастыре, думают, что если, допустим, здесь у них какая-то брань, то стоит перейти в другой монастырь или в какое-нибудь другое место - и там соблазнов не будет. Но они настигают человека везде, и даже если бы, как-то оберегая себя, мы получали очень мало впечатлений или если бы в раннем детском возрасте ушли в монастырь, то все равно даже через те немногие впечатления, что у нас есть, дьявол может действовать и возмущать нашу душу, усиливать действие этих впечатлений до таких размеров, что они будут потрясать нас, и какое-нибудь ничтожное воспоминание проявится страшной бурей в нашей душе. И наоборот, самые страшные соблазны и искушения под действием благодати Божией могут ослабеть и превратиться в почти что несуществующие, они будут как бы изглажены из нашей памяти, и впечатление это из нашей души будет уничтожено. "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам" - вот что мы должны помнить. Соблазнам нужно прийти, от них не убежишь, мы всегда должны быть к ним готовы, мы от них не спрячемся. Чтобы бороться с грехом, нужно не избегать соблазнов (хотя по возможности должно все же остерегаться их), а быть готовым правильно против них действовать. Если бы соблазны не могли отпечатлеваться в нашем уме, то внешние впечатления не производили бы на нас никакого действия, потому что в конечном счете причиной действенности соблазнов является наше падшее естество. Если бы наше естество было чистым, бесстрастным, тогда любые впечатления, даже те, что обычно являются соблазнительными для всех, оказались бы для нас совершенно безразличными. Мы знаем, что некоторые отцы достигали такого бесстрастия, что для них не были соблазнами даже, скажем, человеческая нагота или дурное общество - они и в нем пребывали бесстрастными. Возьмем в пример самих апостолов, которые проповедовали по всему миру, общались с самыми разными людьми и никогда не соблазнялись, но наоборот, проповедовали слово Божие и обращали к Богу тысячи и тысячи людей, потому что бесстрастие в них было столь укоренено, что они не могли ничем соблазниться. То есть все дело в нас самих, в нашем внутреннем состоянии. В Евангелии нигде не говорится, что надо удаляться от мира - потому что это не всегда возможно. Учение евангельское универсально, оно действительно и в пустыне, и в многолюдных городах, и на торговой площади: от соблазнов можно избавиться и на торговой площади, но от соблазнов не убежишь и в пустыне - все зависит от нашего внутреннего состояния. Иной уединяется в пустыню и приносит туда с собой всю суету, бурю греховных помыслов, а другой умудряется сохранить внутреннюю тишину и безмолвие среди самого соблазнительного и суетного многолюдства.
Однако, как мы знаем, есть много людей, для которых Евангелие настолько ничтожно, что как бы и не существует, для них это одна из многих книг, на которую можно не обращать внимания, а есть и настолько безразличные к истине, что даже никогда Евангелия и не открывали, оно кажется им скучным и ненужным учением. На таких людей не действует устрашение Спасителя: "Горе тому человеку, через которого соблазн приходит". И потому хотя Спаситель и устрашает того человека, через которого приходит соблазн, однако затем учит нас, как соблазнам, действующим на нашу душу через чувства и ум, противостоять, и делает Он это при помощи очень емких, значимых образов. Но мы по своему каменносердечию относимся к этому слишком спокойно и те жестокие примеры, которые приводит Спаситель, воспринимаем поверхностно, как бы пробегаем их глазами, поскольку не принимаем всем сердцем этого учения, выраженного кратко, но очень важного для внутренней борьбы, для того, чтобы избавиться от соблазнов. Ведь если мы эти соблазны примем, то нам действительно будет горе. И поскольку мы относимся к этому безразлично, необходимо обратить особое внимание на следующее: раз нужно было именно такими необыкновенными словами показать, как бороться с соблазном, значит, эта борьба имеет чрезвычайное значение и надо приложить огромные усилия, чтобы победить соблазны, так или иначе отпечатлевающиеся в нашей душе.
Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть вверженным в огонь вечный. Или по-славянски: аще ли рука твоя или нога твоя соблажняет тя, отсецы ю и верзи от себе: добрейше ти есть внити в живот хрому или бедну неже две руце и две нозе имущу ввержену быти во огнь вечный (Мф.18:8), - то есть жестокость наша по отношению к себе в борьбе с соблазнительными помыслами или какими-либо другими соблазнительными явлениями нашей жизни должна быть столь сильной, чтобы мы уподоблялись людям, отсекающим собственную руку или ногу: представьте себе такую ужасную картину, когда вдруг человек по какой-то причине отсекает себе свои собственные члены. Бывает, какая-нибудь болезнь вызывает настолько страшную опасность для жизни, что вынуждает ампутировать конечности, и человек после долгого раздумья с трудом соглашается пойти на это, чтобы избежать более страшной опасности, то есть смерти, а некоторые даже не решаются - так боятся. И вот Спаситель предлагает нам именно такой образ: отсечение руки или ноги. Причем здесь говорится не о каком-нибудь медицинском вмешательстве со всеми предосторожностями, но о грубой жестокости: если тебе мешает твоя рука, отсеки ее и брось от себя. Не просто нужно ее отсечь, не просто от нее избавиться, но еще с какой-то даже ненавистью от себя отбросить - как то, что вводит тебя в погибель, как то, что тебя пленяет и делает для тебя невозможным войти в жизнь в высшем смысле слова, поскольку то, что мы сейчас испытываем, то, как мы сейчас живем, не является жизнью, это, скорее, смерть, некое умирание, которое постоянно нас сопровождает, которое нас объемлет. А истинная жизнь начнется тогда, когда не будет этой борьбы между наслаждением и страданием, между жизнью и смертью, постоянной борьбы с теми опасностями, которые, по словам святителя Игнатия (Брянчанинова), "воюют" против человека и приближают его телесную смерть. Потому лучше избавиться от каких-то вещей, которые нас соблазняют, даже если бы они были нам так дороги и так близки, как бы собственные члены тела; избавиться от них и стать, как нам кажется, людьми несовершенными или не всесторонне развитыми (так говорят в миру - мол, человек должен быть всесторонне развитым; Евангелие предлагает совершенно противоположный образ: не всесторонне развитым, а, наоборот, хромым или одноруким). Лучше стать такими вот уродами, но войти в жизнь вечную, чем, будучи всесторонне развитыми, сохранив все, что нам дорого, погибнуть, быть вверженными в геенну огненную. Здесь под членами тела можно подразумевать и людей, которые нам близки, и какие-то привычные нам занятия, и привычный нам образ жизни, но в первую очередь, конечно же, под образом наших членов, которые мы отвергаем от себя, имеются в виду наши поступки и помыслы. В конечном счете это и есть наиболее точное понимание предложенного евангельского образа.
Можно видеть здесь одни только помыслы, а можно попытаться истолковать эти евангельские выражения еще и следующим образом. Отсеченная нога - это наше стремление ко греху, отсеченная рука - это наши греховные дела, потому что руками человек все делает. И далее: "…если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть вверженным в геенну огненную" (Мф.18:9) - под глазом можно понимать сам помысел. Итак, рука - это дела, нога - это стремление ко греху, а глаз - это самый помысел, ибо с помысла все начинается. Можно, конечно, это толкование не принимать, но для нас важно, что соблазн нужно отсекать с такой же по отношению к себе жестокостью, как если бы мы отсекали или вырывали собственные члены: представьте себе, как человек вырывает свой глаз и с ненавистью бросает его от себя. Вот так мы должны бороться и с помыслами, и вообще с соблазнительными вещами: сначала отсечь их, а потом их от себя еще и отбросить, думая при этом и о будущей жизни: о том наказании и о том блаженстве, которые нам уготованы. Только тогда мы сможем победить соблазн. Если до нашего сердца не дойдет, что необходимо по отношению к самому себе проявить такую жестокость, можно сказать, бесчеловечность, то мы никогда не научимся бороться с греховными помыслами, никогда не победим себя и никогда не изменимся.
Некоторые забывают, что Евангелие - это учение Сына Божия, учение Божественное, это учение совершенно правильное, истина без всяких искажений, без всяких ошибок, без всякой тени неточности. И потому никто из нас не может оказаться в таких условиях, где бы Евангелие стало для него ненужным, хотя бы какая-то его часть. Это - Божественные законы, не просто явленные и данные нам, но, скорее, нам открытые, ибо они существуют от века; как существуют законы вещественного мира, так же существуют и законы мира духовного, и обойти или изменить их нельзя, они открыты нам Господом Иисусом Христом. Если мы не будем следовать этим законам, попытаемся как-то, с нашей точки зрения мудро, их обойти, это будет равнозначно тому, как если бы кто подумал, что он бросит камень вверх и вот именно в данном случае произойдет какое-то исключение и брошенный камень не упадет на него обратно. Но такого не произойдет: камень упадет и расшибет этого человека. Так и в духовной жизни: нам иногда кажется, что все может быть как-то иначе, что непреложность духовных законов условна. Но это не так, и мы должны понимать, что от соблазнов не уйдешь, что они всегда будут нас преследовать, всегда будут бороться с нами, бороть нас, как сказал Спаситель: "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам". И если мы начнем убеждать себя, что борьба с помыслами не обязательно должна быть такой жестокой, то мы никогда не выйдем в ней победителями, и виноваты в этом будем мы и только мы. Это очень важный момент в духовной жизни: пока мы не поймем, что необходимо вот такое ужасное насилие над собой, такое необыкновенное понуждение себя, мы не избавимся ни от одной страсти и даже не сдвинемся с мертвой точки. И все будем искать причину в чем-то. А причина в том, что мы не хотим исполнять Евангелие. Причина в том, что мы почему-то желаем быть исключениями, хотя по большей части мы можем быть исключениями только в худшую сторону, а отнюдь не в лучшую.
Далее Господь наш Иисус Христос вновь говорит об отношении к ближним, потому что без смирения перед ближними, без правильного отношения к ним, прежде всего к нашим братьям и сестрам во Христе, к нашим единоверцам, не может быть спасения. Неприятно об этом говорить, но по большей части мы вообще не думаем о других людях. "Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что ангелы их на Небесах всегда видят лице Отца Моего небесного" (Мф.18:10). Вновь Спаситель говорит о малых, то есть о тех людях, которые в наших глазах выглядят ничтожными, ничего не значащими, которые кажутся самыми обыкновенными и заурядными. И вот этих людей мы не должны презирать, хотя на самом деле мы иногда испытываем презрение даже к тем, которые во всех отношениях выше и лучше нас. Спаситель же учит нас не презирать и тех людей, которые кажутся ничтожными. Мы должны смотреть не на их видимое ничтожество, но на то, что ангелы, охраняющие их, предстоят пред лицом Божиим; и тот, кто в наших глазах кажется ничтожным, перед Богом велик, потому что ангел его молится Самому Творцу о спасении этого "ничтожного" человека. Ибо Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Мф.18:11). Человек может казаться малым не только в силу своих скромных качеств, допустим малых умственных способностей, или по причине своего скромного положения в обществе, но человек может казаться малым и из-за своих грехов. Это может быть тяжкий грешник, который не соблюдает заповеди, не живет церковной жизнью, однако же и этого человека мы не должны презирать, говорит Спаситель, потому что, во-первых, ангел его молится Богу и предстоит пред лицом Божиим, а во-вторых, и Сам Сын Человеческий, то есть Господь Иисус Христос, пришел, чтобы взыскать, то есть найти и спасти, это затерянное, падшее существо, настолько удалившееся от Бога, что уже как бы погибшее. И если Господь пришел его взыскать, и сошел с небес, и воплотился, и все употребил для того, чтобы самого ничтожного, самого грешного, самого опустившегося человека привлечь к Себе, то мы не имеем права презирать кого бы то ни было.
Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? (Мф.18:12). Образ этот был понятен древним иудеям. Поскольку скотоводство являлось одним из основных занятий этих людей, то каждый из них прекрасно понимал, что, если бы хоть одна овца из его стада потерялась, он вынужден был бы пойти ее искать и весьма-весьма обрадовался бы, если бы эту овцу нашел. Если мы так радуемся о своем имуществе, когда находим, казалось бы, уже потерянную вещь, в данном случае овцу, то тем паче Бог радуется о каждой живой душе, о каждом человеке: "И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся" (Мф.18:13). У нас же получается, что мы радуемся, если находим утерянную дорогую вещь, а человеком совершенно пренебрегаем, как будто он есть гораздо худшая вещь, чем та, что мы потеряли. Таким образом, на деле оказывается, что любви в нас совершенно нет, раз мы переживаем о сохранности своих вещей и совершенно безразличны к тому, спасается или погибает человек. Но если уж мы не можем сразу приобрести любовь, то по крайней мере должны сокрушаться о своем каменносердечии, о равнодушии к людям. Так нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф.18:14). То есть если человек погибает, то он погибает не по воле Божией - некоторые неверно полагают, что одним предназначено спасаться, а другим погибать, - а сам уготавливает себе погибель, противясь воле Божией; Отец Небесный ищет спасения каждого человека, даже самого отвратительного, самого падшего. Если бы мы и были уверены (хотя до конца никто в этом не может быть уверен), что, с точки зрения здравого смысла, какой-то человек уже не в силах спастись и не спасется никогда, - мы и этого человека не должны презирать. Потому что и этот погибающий (можно даже сказать, погибший) человек погибает не по воле Божией, а противясь ей; и поскольку воля Божия заключается в том, чтобы он спасся, мы не можем презирать этого человека: ведь как мы будем негативно относиться к тому, кого любит Небесный Бог Отец?
Так нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих. Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего (Мф.18:14-15). Здесь часто неправильно понимают слово "обличи" как нечто отрицательное, как, может быть, некий крик, оскорбление, но это не так. Когда мы презираем брата, мы бываем к нему совершенно безразличны, он для нас как бы не существует и потому мы предоставляем его самому себе. Но если мы имеем истинную любовь к человеку, то мы не должны презирать своего погибающего брата, оставлять его в неведении о своих грехах, предоставлять его самому себе, мы должны обличить его именно из чувства любви. Это не обязательно относится к каждому из нас, тут нужно знать свое расположение: делаю я это по любви или обличаю от злобы, от ненависти, просто для того, чтобы досадить человеку. Если такого чувства любви нет, то, вероятнее всего, тут есть какой-то страстный мотив, и мы не должны им руководствоваться. Тогда нам лучше оставаться в бездействии, чтобы не получилось, что мы обличаем не ради спасения, а ради удовлетворения своей страсти. Тут речь идет не об обличении с целью досаждения, а об обличении исключительно из любви. Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего (Мф.18:15). Вот таким образом, тайным обличением, совершается приобретение ближних. Откровение помыслов, собственно, и есть то самое действие, которое предписывает Евангелие, с той только поправкой, что погибающий брат или погибающая сестра сам приходит к старцу или старице и все рассказывает. Старица же обличает его не для того, чтобы удовлетворить свою страсть, а для его спасения. И потому, когда мы все рассказываем на откровении помыслов или на исповеди, мы не должны бояться обличения, мы должны жаждать его, потому что через это обличение - в какой бы форме оно ни было выражено: может быть, в форме строгой, грубой, может быть, в форме ласковой - человек спасается, он вновь приобретается для Бога.
Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово (Мф.18:16). Этот, конечно, исключительный случай иногда допускается ради того, чтобы принести пользу погибающему брату или сестре. В монастырях происходит, например, таким образом: нерадивую послушницу или монахиню вызывают старшие сестры и беседуют с ней, пытаются вразумить - бояться этого не нужно. Бояться надо греха, а не обличения, потому что именно оно исцеляет от греха. И строгости монастырской не нужно бояться, потому что, с одной стороны, основное наше произволение - к спасению, а с другой стороны, мы по немощи человеческого естества постоянно от него уклоняемся в некоторые греховные желания. Произволение наше, так сказать, в мелочах, во второстепенных вещах колеблется, поэтому мы должны быть готовы к обличению, к строгости, к наказаниям, ведь таким образом спасается наша душа, и в этом проявляется любовь, а отнюдь не какая-либо неприязнь. Некоторые же иногда считают, что если кто-то пошел пожаловался, рассказал что-то про него, то поступил плохо. Бывает, конечно, кто-то сделает так и из желания досадить той или иной сестре, но по большей части, я думаю, это делается у нас ради того, чтобы не оставить сестру в неведении о ее греховных поступках. Ведь порой со стороны бывает виднее, так как поступки и слова других людей мы способны оценить более трезво, чем свои собственные.
Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово, если же не послушает их, скажи церкви, а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф.18:16-17). Святые отцы так и поступали: если человек не слушался всего церковного собора - чаще всего это был собор епископов той или иной Поместной Церкви или даже всех Церквей, Вселенский Собор, - такого человека отвергали. А в монастырях это бывает так: если человек не хочет внимать тому, чего требует от него все общество, все сестринство какого-либо монастыря, то такого человека нужно из этого общества извергнуть, чтобы он не отравил других, а также для того, чтобы это отторжение от общества послужило ему самому ко спасению, чтобы оно заставило его опомниться и понять - хотя бы такой ценой - какой страшный поступок он совершил, понять, что он погибает. Тут применяется жестокость, но жестокость с целью исцеления. Если же мы будем к такому человеку снисходить и все ему прощать, то скорее всего этот человек будет все более и более развращаться. Так советует поступать, например, преподобный Нил Сорский: неисправляющегося брата из монашеского общества изгонять.
Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф.18:18). Эти слова, конечно, более всего относятся к апостолам и их последователям, наследникам их благодати: епископам, в значительной мере к священникам, - но вообще это можно отнести и ко всему христианскому обществу, не в том смысле, что все, что бы мы не связали на земле, будет связано на небе, а в том, что, если мы будем действовать по Евангелию, слова наши будут иметь столь великую силу, что они будут действительны, значимы и на Небесах. Если же какой-нибудь священник или епископ, пользуясь своей властью, или, допустим, настоятельница, или общество братьев или сестер монастыря, или даже целый народ будет проявлять упорство в каком-либо неправильном мнении, то пусть этот человек или все это огромное множество людей не думают, что их слова, их твердость будут иметь какое-то значение. Наша твердость и наши слова лишь тогда имеют значение и огромную силу, когда они находятся в согласии с Евангелием. И если даже самый ничтожный человек, например ничего не значащий ребенок, скажет что-либо по Евангелию, то слово его будет твердо и поистине действенно на Небесах, а если даже самый великий в церковной иерархии человек, епископ или патриарх, скажет противное Евангелию, - слово его будет ничтожным и ничего не значащим. Вот о чем говорил Спаситель, а не о том, что любой человек, облеченный иерархической властью, может делать все, что ему угодно. Тот, кто так думает, предполагает, получается, что Бог будет повиноваться любым его желаниям, как будто бы Бог - это какая-то безличная субстанция, которой вот этот исполненный энергии и разума человек руководит, - это я, конечно, говорю иронически, такого быть не может. Бог повинуется только тем, кто действует по Его воле, а правильнее сказать - это мы повинуемся Богу, и тогда слова наши, поскольку мы являемся проводниками Божественной воли, имеют великую силу.
Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного (Мф.18:18-19). То есть если мы будем просить Бога о каком-то деле - не вообще о любом, а об угодном Богу деле, если мы будем молиться о том, что Богу угодно, то просьба наша будет удовлетворена. И это единение вокруг воли Божией принесет свои обильные плоды, ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф.18:20). То есть когда люди собираются не ради своего имени, а во имя Божие, и не просто прикрываются именем Божиим, именем Господа Иисуса Христа, но на самом деле действуют во имя Его, тогда среди них присутствует Сам Господь; если же Он среди них присутствует, то Он ради Своего имени, ради славы Божией сделает все.
Вкратце подводя итоги этой беседы Господа с учениками, можно сказать, что необходимо для того, чтобы войти в Царство Небесное (я уж не говорю о том, чтобы быть там большим, ведь неизвестно, войдем ли мы вообще в Царство Небесное, это для нас сокрыто, это тайна; любой здравомыслящий человек думает только о том, как бы в Царство Божие просто попасть, но отнюдь не о том, чтобы занять там какое-то преимущественное место). Итак, прежде всего нам нужно быть столь же искренне смиренными, как искренне смиренны дети; нужно стараться никого не соблазнять, очень страшиться этого, а самим быть готовыми к борьбе с соблазнами - с необыкновенной жестокостью к себе. Кроме того, мы не должны презирать даже самого ничтожного, самого грешного человека, и, если обладаем даром любви, наш долг - все делать для его спасения, не быть безразличными к нему, если же не имеем любви, то по крайней мере не досаждать этому человеку, а самим смиряться и укорять себя.
Самое главное, ради чего я, собственно, эту беседу хотел провести, на что больше всего нужно обратить внимание, - это необходимость искреннего смирения и жестокой борьбы с соблазнительными помыслами, потому что если мы этих духовных законов соблюдать не будем, то никакой самый мудрый совет или даже усердная молитва нам не помогут. А пожалуй, и помыслы гордости можно тоже воспринимать как соблазны, поэтому не будет ошибкой даже свести все к одному - к жестокой, мужественной борьбе с соблазнами, такой, словно бы мы отсекали собственные члены. Если мы не поймем этого, никаких изменений никогда не будет и никто нам никогда не поможет: ни Антоний Великий, ни старец Силуан Афонский, ни Амвросий Оптинский, ни святитель Игнатий (Брянчанинов), ни Иоанн Златоуст, - чтение творений этих святых отцов не принесет нам пользы. Если бы мы даже были исполнены необыкновенной, нечеловеческой мудрости и знали прекрасно все святоотеческое учение, но при этом не проявляли бы такого вот жестокого понуждения, то все равно толку не было бы никакого, мы остались бы безуспешными. Пройдут год, два, десять, двадцать, тридцать лет, а окажется, что "воз и ныне там".
Вопрос. Бывают такие ситуации, когда в храм приходят со своей бедой люди, которые мало ходят в церковь. Я не знаю, могу ли я в таких ситуациях их упрекнуть, что они не ходят в храм?
Ответ. Когда человек приходит с бедой, прежде всего необходимо сочувствие. Это понятно. А если ты будешь говорить: "Сам виноват: в храм не ходил, не молился - вот и поделом тебе, будешь знать, как Богу не молиться", - то это может плохо кончиться. Один священник мне рассказывал, как потом сокрушался от своей неопытности. Пошел он квартиру освящать. И хозяйка этой квартиры стала рассказывать ему о каких-то скорбях, о своих болезнях, о том, что, кажется, умер кто-то из ее родственников. А он говорит: "Ну вот и правильно: в церковь вы не ходили, Богу вы не молились. Все справедливо". Та разрыдалась, и в общем результата никакого не было: только человека обидел и все. Говорить подобное человеку надо очень сдержанно, взвешенно, как бы дозировано, насколько он может это принять. Пусть ты тысячу раз права, но если он этого не принял, результата никакого не будет. Бывает, что и сдержанно говоришь, и то человек может обидеться - люди-то гордые и поэтому немощные, не могут потерпеть. Но все же нужно как-то мягко, очень мягко что-то сказать ему в той степени, в какой он может принять. Это, конечно, трудно, но нужно научиться. Бывают какие-то особенные, экстренные случаи, когда, если человеку не скажешь всего сейчас, то потом у него уже больше не будет времени: допустим, человек болен какой-то смертельной болезнью, у него рак. Ему нужно сразу сказать: знаешь что, ты должен исповедаться, причаститься, собороваться, покаяться за всю свою жизнь, а иначе ты погибнешь; если же будешь медлить, то можешь и не успеть. Или человек идет на войну, в Чечню отправляют - тут тоже нужно сказать, чтобы срочно сделал то-то и то-то, потому что потом может не быть времени. А в остальных случаях, когда ситуация позволяет, нужно стараться быть мягким, думать о пользе человека, а не о том, прав ты или нет. Что толку от нашей правоты, если мы человеку принесли вред.
Вопрос. Как именно Бог присущ всему сотворенному? Ведь не сливается, не растворяется же Он совсем, так как тогда получился бы пантеизм, но ведь и не присутствует просто во всем?
Ответ. Бог присущ всему Своим действием, потому что все сотворенное - это Божественное действие, это Божественная энергия, или, как выражается Максим Исповедник, Божественные слова, логосы по-гречески, и поэтому, во-первых, все это присутствовало в Божественном разуме еще до того, как было сотворено, приведено из небытия в бытие, а во-вторых, оно присутствует в Боге как Его действие. Если бы Бог, по выражению псалмопевца, отнял Дух Свой, то, говоря образно, все исчезло бы и обратилось в прах. Бог присущ всему, или вездеприсущ, это во-первых. Во-вторых, Бог находится везде, поэтому Он вездесущ. Поскольку Он существо совершенно простое, то нельзя сказать, чтобы Он в одном месте находился более, в другом менее, но везде Он присутствует полностью, всем Своим существом.
В то же время все сотворенное удалено от Бога в большей или меньшей степени в зависимости от своей природы, удалено не местом, но природой, то есть каждое сотворенное существо воспринимает Бога в меру той способности восприятия Божества, которая дарована ему Самим Творцом. С неодушевленным веществом это происходит иначе, чем с животными, растениями или тем более с существами разумными. Человек или ангелы удаляются или приближаются к Богу в зависимости от своего произволения - в данном случае уже не только природы, но и произволения. Мы далеки от Бога не потому, что Его здесь нет, что Он на небе, как некоторые по наивности своей думают, а потому, что мы от Него удалены душой, своим произволением, грехами, мы устремлены умом своим, духом, своим существом не к Богу, а, если можно так выразиться, в противоположную сторону, не в бытие, а в небытие (конечно, до определенной степени, поскольку мы люди все-таки верующие). Обо всех же людях вообще можно сказать, что они совсем не стремятся к Богу - наоборот, совершенно от Него отвращаются. И вот, своей природой или произволением мы более или менее удалены от Бога, поэтому человек уподобляется скотам, по словам пророка Давида: "Человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им" (Пс.48:21). Значит, скоты, то есть звери, животные - по-русски (так как по-славянски "животные" - это всякое живое существо, и человек в том числе), удалены от Бога своей природой, они не способны воспринимать и славить Бога разумно, но только самим своим бытием, самим своим существованием прославляют Бога, как бы сами того не осознавая. А мы, будучи разумными существами, удалились от Бога своим произволением и в этом уподобились несмысленным скотам, то есть таким существам, которые удалены от Бога своей природой. И тем не менее даже в наибольшей степени противящееся Богу существо содержится Божественной благодатью, Божественным действием, допустим демоны. Поскольку они существуют, то самим своим существованием они также прославляют Бога, а поскольку они уклонились от Божественной воли, исказили свое произволение, то они являются и богопротивниками и таким образом превратились из ангелов в демонов.
Бог везде присутствует, но ни с чем не сливается, потому что природа сотворенного и природа Божества, единого несотворенного вечного Существа, бесконечно друг от друга отстоят, а соединяет их то действие, которое проистекает из Божества и дает бытие всему. Оно и человека, и вообще весь мир, все миробытие соединяет с Божеством, но, хотя эта энергия, действие, и происходит из сущности Божией, она не является сущностью Божией, как и человеческое действие проистекает от того или иного человека, но не является им самим. Что же касается благодати, то есть действия, которое помимо того, что дает бытие разумным существам, еще особенным образом на них изливается, - то это также Божественное действие, и происходит оно из сущности Божества, но не отождествляется с нею, хотя извечно и соприсносущно, то есть соприсуще Божеству и сущности Божества. Оно одухотворяет разумную тварь - ангелов и людей, но не соединяет их с собой, не отождествляет полностью человеческую и Божественную природу. Исполненная порывом любви человеческая природа, которая также сообщается с Божественной благодатью и стремится к Богу, бесконечно обожествляется, но в то же время никогда не может слиться с Божественной сущностью, а только все более и более обогащается той славой, которая из нее проистекает и изливается на разумные существа и на человека в том числе. Вот так Бог является присутствующим везде и одновременно ни с чем не сливается.
Вопрос. В аду Бог тоже присутствует Своей сущностью, раз Он благ?
Ответ. Нет такого места, где Бога было бы меньше, и нет такого места, где Бога было бы больше; если мы говорим: "Отец наш, сущий на небесах", - то не потому, что Он на небесах есть, а здесь Его нет, но потому что там все существа Его славят, Он пребывает во всех, а здесь мы своим произволением от Него удалились. Но если здесь произволение человеческое еще колеблется и возможно изменение, то после нашей кончины, после разлучения души с телом изменение уже невозможно и произволение определяется окончательно. Если человек утвердился в своем отпадении от Бога - вот это и называется адом; там находятся те существа, которые своим произволением окончательно удалились от Бога, и изменения в этом отношении с ними быть уже не может. Потому Бог, конечно же, и там присутствует всем Своим существом не меньше и не больше, чем в любом другом месте пространства, чем на небесах, чем в раю, чем среди серафимов и херувимов, но сами находящиеся в аду существа, демоны и не раскаявшиеся грешники, удалились от Него своим состоянием.
Вопрос. А как же святые места: такое ощущение, что там больше явлено присутствие Божие?
Ответ. Вот ты едешь в святые места, а подвижники уходили в пустыню. Там святых мест не было. Там была пустыня, где подвижники выкапывали себе пещеры. Селились иногда в идольских капищах, которые были отнюдь не святыми, а оскверненными, или на каких-то языческих кладбищах, где толпы демонов на них нападали. Почему они избирали эти места? Потому что искали уединения, тишины и потому что понимали: там легче стяжать внутри себя Бога. Приведу пример. Русские подвижники иеросхимонах Арсений и схимонах Николай подвизались на Афоне. У них был друг иеросхимонах Аникита, из дворянского рода, обладавший некоторыми финансовыми средствами. И как-то, проезжая через Афон, решил он повезти их на Святую Землю. Ну, они, конечно, согласились. И вот на Святой Земле, в Иерусалиме и в прочих святых местах, они тяготились многолюдством и суетой и мечтали скорей вернуться на Афон, в свое уединение. Для нас, конечно же, святая гора Афон - это святыня, но все-таки меньшая, чем места, освященные земной жизнью Спасителя, не так ли? Значит, в уединении, в тишине они ближе были к Богу, чем в суете святых мест. Святые места, освященные жизнью Спасителя, Божией Матери, подвигами святых отцов, именно благодаря жизни и подвигу этих людей являют нам особенную благодать Божию, поскольку, благоговейно относясь к этим местам, вспоминая жизнь святых, мы таким образом приближаемся к Богу. Но вот Серафим Саровский, например, никогда не был на Святой Земле. Он только любил называть по-евангельски разные места, где он подвизался: "он пол Иордана" (по-русски "Заиорданье"), "Гора Елеонская". Конечно же, речка Саровка с Иорданом не имеет ничего общего, но там он больше и глубже постигал описанные в Евангелии события из жизни Спасителя и ближе был к Господу, чем мы, даже когда пребываем на святых местах.
Вопрос. Если человек борется за свое спасение, то разве он должен думать, что он спасен? Он, наверное наоборот, считает себя погибающим? Как это соотнести со спасением?
Ответ. Человек смиряется, кается, но надеется на милость Божию, и в конце концов бывает и извещение. Иные не получают извещения, а другие, имея глубочайшее смирение, несмотря на то, что сами себя осуждают на ад, одновременно чувствуют близость к Богу, и даже необыкновенную близость, и имеют извещение о милости Божией, и пока они так смиряются, до тех пор эта близость продолжается, а по мере умаления смирения удаляется и эта благодать и теряется уверенность в спасении. Тут такие вещи - с точки зрения логики противоречивые, но в духовной жизни естественно сочетающиеся. Чем глубже смирение, тем человек спокойнее себя чувствует: он плачет о своих грехах и в то же самое время весь в надежде, - а когда он теряет память о своих грехах, то забывает не только о надежде, но и вообще обо всем, просто живет с каменным сердцем, и все ему безразлично, нет ни надежды, ни отчаяния.
Вопрос. У грешников, наверное, нет благодати Божией, а как же в таком случае Бог может находиться и в грешниках, и в праведниках?
Ответ. Бог находится и в грешниках, и в праведниках одинаково в том смысле, что Он одинаково дает всем бытие. Именно в этом смысле Сам Спаситель говорит, что Отец ваш Небесный повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф.5:45). Бытие и все блага для бытия даруются всем одинаково. А кроме того, Бог везде одинаково присутствует Своим существом, не только в людях, но везде - в каждой точке пространства, в раю, в аду, на земле, в серафиме и в херувиме, в праведном человеке и в ничтожном каком-то черве, однако являет Себя только существам, способным к Его восприятию, то есть разумным, да и среди этих разумных существ более достойным Он является в большей степени, менее достойным - в меньшей степени, совсем недостойным - никак.
Вопрос. Искупление людей не является для Бога необходимостью, Он мог бы просто взять и прекратить наше бытие?
Ответ. Когда Бог сотворил все существующее и в том числе разумные существа, то Он, конечно же, предвидел падение человека и предусмотрел способы для его спасения, для его искупления после падения. Несомненно, необходимостью это не является, но для чего тогда Он и сотворил эти существа, если обрек их на муки? По мнению некоторых отцов, даже так называемые вечные муки после воскресения мертвых - это будет та же самая благость и любовь Божия, которая существами, не приспособленными к ее восприятию, просто будет ощущаться не как блаженство, а как некоторое мучение, некоторое сожаление, укорение совести, неудовлетворенность или, может быть, иным каким-то неизъяснимым для нас образом; этот свет Божественный будет для одних блаженством, а для других мучением, но тем не менее это будет та же самая Божественная любовь. Мы и сейчас видим, например, что одни люди, прикладываясь к некоторым святыням, святым мощам, к чудотворным иконам, чувствуют особенную благодать, особенное душевное утешение, а другие, бесноватые, испытывают мучение, но Бог же не является творцом зла, не желает их мучить - сама эта благость Божия для них мучительна. На примере этого мы можем представить себе, что будет с нераскаявшимися грешниками в будущей жизни. Благость Божия будет изливаться на всех, но для одних она станет блаженством, для других же - страданием. Итак, Бог всегда думает о спасении человека, а прекратить бытие того или иного разумного существа - это значило бы, во-первых, перестать быть существом любящим, во-вторых, что зло того или иного нераскаянного грешника или демона победило Божественную благость. Он как бы восстал против Бога и сказал Ему: "Напрасно Ты меня сотворил, уничтожь меня". Но благость Божия непобедима, и поэтому она неизреченно изливается даже на те существа, которые Ему не покоряются. Бог не хочет уничтожать разумные существа, потому что любовь Его безгранична и всепобеждающа. Ничто не может подействовать на Божество так, чтобы изменить Его Божественные свойства: любовь, благость и подобные им.
Вопрос. Если времени для Бога не существует, если Он пребывает в постоянном, неизменном настоящем, то как же говорится, что мира сотворенного не было, а потом Бог его сотворил, ведь это тоже изменение? Или нашим ограниченным разумом это постичь невозможно?
Ответ. Безусловно, наш разум ограничен, мы не можем все постичь, и те люди, которые утверждают, что они могут познать Бога, что Бог познаваем в полной мере, конечно, богохульники или просто безумцы. В то же время что-то для нас изъясняется в Божественном Откровении или святыми отцами, и потому этот вопрос тоже имеет ответ. Бог неизменен, и в Нем ничего не изменялось, в том числе и замысел о творении всего существующего также в Нем пребывал всегда. Если бы этого замысла в начале не было, а потом Бог стал бы размышлять и в конце концов пришел к выводу, что нужно это сделать, то, конечно, мы бы предполагали в Нем некоторое изменение. Но поскольку, как мы знаем, Бог - Существо совершенное, Он неизменен и не может быть изменяем ни в смысле умаления Своего совершенства (потому что это значило бы, что Он становится менее совершенным), ни в смысле приобретения каких-то новых совершенств (из чего следовало бы, что Он изменяется от худшего к лучшему), то и замысел о творении мира, или, как говорят отцы, Логос о сотворении мира, также изначала в Нем присутствовал, и потому сотворение мира ничего в Нем не изменило. Мир появился, но в Боге изменения никакого не было, потому что эти слова, логосы, о бытии той или иной вещи, того или иного существа в Нем были, и в Нем остались, и в Нем действуют. Изменилось нечто лишь вне Божества, Он же остался таким совершенным, неизменным, каким и был всегда.
Вопрос. Батюшка, скажите, пожалуйста, может ли у детей быть лукавство? Если я не ошибаюсь, кто-то из святых отцов сказал, что нынешние младенцы своим лукавством превосходят взрослых.
Ответ. Я не знаю, превосходят ли младенцы лукавством взрослых, смотря в каком возрасте; едва ли младенец, который пьет из сосочки молоко, превосходит лукавством взрослых. Все зависит от того, какие взрослые и какие дети. Мне рассказывала одна пожилая женщина, как однажды шалил на улице мальчик лет десяти, грубо себя вел. Эта женщина была, как говорится, старой закалки и решила ему сделать замечание. В это время гроза началась, она ему и говорит: "Ты не боишься ничего, смотри, плохо будешь себя вести, тебя Бог накажет и молния тебя убьет". А он в ответ: "Иди домой и молись". Она ужаснулась и ушла. Что ей говорить таким детям? Лукавство увеличивается в человечестве, наверное, все больше и больше, об этом рассуждает Нил Мироточивый, вероятно, и другие отцы об этом говорят; даже Иоанн Лествичник, который жил, если не ошибаюсь, в VI столетии, пишет: "Почему наши современные подвижники имеют те же подвиги, что и древние отцы, но не показывают такого преуспеяния? Потому что не имеют той простоты и смирения, которые имели древние". То есть уже в VI веке люди не имели той простоты и смирения, какие имели древние отцы. Что уж говорить про наше время! Потому Господь нам и не дает возможности совершать такие подвиги, что из-за нашей гордости, лукавства мы получим от них скорее вред, чем пользу; а больше ведет Он нас путем смирения. Нам ничего не остается, как только смиряться, когда мы видим лишь свое убожество, немощь, нерадение; мы только и должны идти путем, как сказал Нифонт Блаженный, умного делания, растворенного смирением.
Вопрос. Не могли бы Вы привести конкретный пример жесткости в борьбе с помыслами? Как применить заповедь на деле?
Ответ. Когда нас искушает какой-нибудь помысел, вызванный, может быть, самой нелепой страстью, на вид, казалось бы, мучительной, например унынием или отчаянием, тем не менее мы этим помыслом услаждаемся, потому что повод, который привел нас в уныние, нам кажется справедливым, размышление на эту тему для нас утешительно. Допустим, нас обидели, и мы думаем: "Как же можно отнестись к нам несправедливо, разве можно это терпеть?" - и отсюда, так сказать, и проистекает уныние. И вроде бы мучает этот помысел человека, и в то же время (мы должны себе честно признаться), если бы он нас не услаждал, мы бы не принимали этот мерзкий, отвратительный и как будто мучительный помысел. Для сравнения, чтобы понятнее было, скажу, что и блудная страсть, казалось бы такая вожделенная, казалось бы приносящая наслаждение, тем не менее тоже мучает человека. Собственно и удовлетворение этой страсти - это лишь на мгновение прекращение мучения. На самом деле мучение это, иногда даже гораздо более страшное, чем мучения от других страстей, будет продолжаться и продолжаться. Значит, всякая страсть имеет в себе и сторону как бы услаждающую человека, и сторону мучительную. Преподобный Максим Исповедник говорит, что наслаждение обязательно влечет за собой страдание. И поэтому, когда мы боремся с помыслом, допустим, уныния, мы должны бороться и со всеми его причинами, дорогими для нас, важными для нас, оправдывающими нас: например, что мы вот такие добрые, благородные, а с нами поступили несправедливо, подло, жестоко. Мы услаждаемся подобными мыслями, приходим в некое состояние печали и в этой печали видим некоторое утешение. Нам такое состояние дорого, потому что оно нас оправдывает. Но мы должны мужественно, твердо, с жестокостью отсечь все эти дорогие нам поводы для уныния. Не рассуждать о том, что нам приятно, что льстит нам, но отсечь, хотя бы нам это было непонятно, отбросить всякую мысль, которая приводит в действие ту или иную нашу страсть, допустим уныние. Конечно, без Иисусовой молитвы сделать это невозможно, но и усилие собственное также должно быть.
Вопрос. Вы сказали, что наслаждение, любое, влечет за собой мучение. Где в этой ситуации мучение?
Ответ. Ну конечно, кому будет приятно уныние? На самом деле наслаждение от него заключается в том, что ты принимаешь мысль, будто тебя обидели несправедливо, будто ты хорошая, а к тебе отнеслись плохо. Вот это для тебя приятно, а собственно само уныние, конечно, мучение, потому что на душу человека находят безысходность и мрак. Так уж лучше нам мучиться не от действия в нас страсти, а мучиться в этой борьбе, лучше нам испытать страдание от отсечения греховного помысла - настолько нам привычного, что он стал как бы нашим членом, нашим естеством (ведь вообще страсти к нам приросли и стали нашим вторым естеством). Лучше нам испытать страдание от отсечения этого, так сказать, мысленного члена, чем страдание от самого действия страсти, которое бесконечно и которому даже в этой жизни никогда не будет конца, потому что страсть удовлетворить невозможно - чем больше мы ее удовлетворяем, тем больше она разгорается в нас, а в будущей жизни это мучение будет продолжаться в гораздо большей степени - так, что страсть будет как бы нас пожирать. Здесь, на земле, мы имеем некоторое утешение от того, что общаемся с людьми, от того, что свою страсть отчасти удовлетворяем, а в будущей жизни невозможно будет найти ни какого-либо утешения, ни малейшего удовлетворения и страсть, как некий кровожадный голодный зверь, со всею своею яростной силой набросится на нас и будет сожигать, наподобие огня. Действительно наподобие огня: если и сейчас мы иногда ощущаем страсть как огонь, то в будущей жизни это уже будет почти буквально.
Вопрос. Вы говорили, что для спасения нужно стать таким, как ребенок. Что Вы подразумевали под словом "ребенок": его чувства, знания, его наивность или что-то еще?
Ответ. Я не говорил, что надо стать вообще как ребенок. Если у нас будут знания, как у ребенка, то это плохо. Не знания должны быть как у ребенка, а искренность, должна быть искренность в совершении добродетелей или простота в отношении стяжания смирения, как мы сегодня об этом рассуждали, простота помыслов, то есть нелукавство, но отнюдь не детские знания. Апостол Павел сказал: "На злое будьте дети, на доброе будьте разумны" (см. 1Кор.14:20). И не нужно думать, что, допустим, святитель Игнатий (Брянчанинов), который был ученым человеком, переводил с латинского языка некоторых святых отцов и вообще был мудрым и много знающим, не имел этой детской простоты в евангельском смысле, - безусловно, он ее имел; и не нужно думать, что какой-нибудь деревенский мужик, который пьет водку вместо воды и вообще ничего не знает, уже близок к Царствию Небесному. То есть под простотой имеется в виду душевное состояние, искренность, а отнюдь не какие-то ограниченные умственные способности. Часто бывает, что умственная простота сочетается с душевной простотой, но бывает и так, что чрезвычайно утонченный, умственно развитый, образованный, мудрый человек имеет душевную простоту, а, наоборот, грубый, неотесанный мужик может быть гордым, надменным, хитрым и так далее.
Вопрос. Может ли человек почувствовать смирение, если оно вдруг появится? Ведь гордость же мы в себе замечаем. Как оно проявляется внутренне? В мире, в спокойствии душевном?
Ответ. Смирение может проявляться в снисхождении к ближним, в терпении обид, может быть, даже в радости, когда тебя унижают; действительно, в каком-то внутреннем спокойствии, в особенности при всяких скорбях. Еще, наверное, о смирении свидетельствуют любовь к ближнему, предпочтение ближнего себе. Так что не нужно думать, что какие-то духовные свойства, появляющиеся в человеке, смирение или любовь, никак не объяснимы и вообще не осязаемы. Безусловно, они вполне определенные, конкретные, и мы просто по неопытности не знаем их, либо знаем в лучшем случае только по описаниям святых отцов и поэтому рассказать точно о них не можем. А тот, кто это чувство испытал и постоянно его переживает, тот, конечно, про него может рассказать. Бывают, правда, люди столь простые, что не умеют говорить, но если человек обладает хоть каким-то даром слова, он может о себе и просто рассказать. Египетские подвижники описывают те или иные вещи весьма простыми словами, которые, однако, имеют силу для нас и по сей день.
Вопрос. Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим. Насколько буквально это применимо к нам, ведь настоящее смирение приобретается многими десятилетиями, значит, и покой душевный сейчас нам приобрести нереально? Мы должны лишь стремиться к этому состоянию. А как относиться к покою в душе сейчас, в страстном моем состоянии: как к временному утешению и укреплению от Господа?
Ответ. Поскольку в нас действует благодать Божия или проявляется, может быть, какая-либо добродетель - смирение или любовь к ближнему, постольку и этот покой водворяется в нашей душе. Мы не имеем представления о том Божественном покое, о той тишине, которая нисходит в душу человека при обильном действии благодати или при полном водворении добродетели смирения, и потому то малое утешение, которое мы испытываем, кажется нам великим; мы удивляемся, потому что не знаем, что такое блаженство, испытываемое людьми, достигшими совершенства.
Вопрос. Если сестра оскорбила, как кажется, безвинно, то есть ты не виновата, то лучше все равно укорить себя и попросить у нее прощения ради примирения или этого не делать? Вообще, нужно ли в любом случае брать вину на себя?
Ответ. Если это не вредит послушанию, работе, если это безразличная вещь, то лучше смириться. А если это в конечном счете вредит делу, тогда нужно высказать ей или, может быть, старшей по послушанию или старице. Допустим, в швейной мастерской кто-то напрасно тебя укорит, что ты неверно шьешь, а ты смиришься и начнешь делать так, как тебе советуют, - на самом деле это будет неправильно и от такого смирения вы будете все время плохо шить; конечно же, в данном случае смиряться не нужно. То есть укорение надо перенести спокойно, смириться именно в этом смысле, но сам смысл замечания не принимать. А если это безразличные какие-то вещи, допустим, кто-то разбил чашку, а укорили тебя, хотя ты ее не разбивала, - ну, можешь смириться. Конечно, тут нужно рассчитывать свои силы, потому что иной смирится, а потом так обидится, что лучше бы ему и не смиряться.
Вопрос. Если раздражению уже поддался, то ведь все равно еще не поздно с ним бороться? В следующий раз раньше его замечу, заранее.
Ответ. Конечно, не поздно. Если, допустим, человек в этот раз поддался ему до какой-то степени, все равно в то время, когда он опомнился, он не должен считать, что все уже, поздно, раз он уже принял помысел и поддался ему, - но должен прекратить действие страсти в тот момент, когда он свое уклонение осознал. И он имеет для этого силу, потому что Бог помогает человеку всегда и способен помочь ему даже тогда, когда тот сильно поддался страсти.
Вопрос. Если при искушении стараешься быстрее открыть старице помыслы, чтобы от них избавиться, то получается, что избегаешь борьбы, и это устроение уже неправильное?
Ответ. Нет, это все правильно, но только, во-первых, не всегда есть возможность исповедать помыслы, а во-вторых, именно потому и нужно бороться с собой, что не всегда такая возможность имеется. В-третьих, вообще, в принципе, нужно бороться с собой и откровение помыслов не мешает и не избавляет нас от борьбы с помыслами при помощи молитвы, оно только помогает, это вспомогательное средство. Самое главное все-таки не откровение помыслов, а молитва. Можно спасаться и не имея возможности открывать помыслы (хотя это и трудно), но только молясь и таким образом облегчая свою борьбу, но невозможно спасаться, когда ты открываешь помыслы, а молитву Иисусову и вообще умное делание оставляешь. Если нет умного делания, то вообще даже непонятно, зачем тогда существует откровение помыслов, потому что это есть как бы сопутствующее делание и вспомогательное, хотя и очень важное.
Вопрос. Если Бог все наполняет, но ни в чем не заключается, то как же Христос - Бог? Если Христос - Бог, то как же второе Лицо могло пребывать одесную Бога в то время, когда Христос был на земле?
Ответ. Я только что говорил, что Бог пребывает везде, что Он не пребывает в одном месте больше, чем в другом, - и тут вдруг вопрос: как же Он мог быть одновременно и на земле, и на небе? Но ведь Он - Бог, Он в каждой точке пространства присутствует одинаково, почему же вас удивляет, что Он был и на земле, и на небе? Если, по-вашему, Он помещается в одной части пространства, значит, Он не помещается в другой: спустившись с неба на землю, Он уже не пребывает на небе? Но если Он занимает какое-то пространство, значит, Он имеет какой-то образ? А если Он имеет образ, то, значит, Он уже не безграничное Существо? Почему же мы тогда называем Его вездесущим? Почему вас это удивляет? Если Бог был во Христе, то что же, Он прямо, так сказать, сгустился, все Божество собралось и вошло в человечество Христа - так, что ли, вы представляете? Господь Иисус Христос воспринял на Себя человеческое естество и являлся людям, беседовал с людьми как человек, но это не значит, что Он не пребывал на небесах или не пребывал везде. Божеством Он пребывал везде, но являлся и общался с нами как человек. Поскольку мы удалились от Бога и не могли общаться с Ним как с Богом, то Он Сам к нам приблизился и стал беседовать с нами через Свое человеческое естество. Хотя Господь Иисус Христос и соединен был с Божественным умом и говорил Божественные истины, но говорил человеческим языком, человеческой речью. Тебе не понятно? Ты думаешь, что душа человеческая заключается в человеке? А Иоанн Дамаскин говорит, что не душа заключается в человеке, не тело заключает в себе душу, как бы некую жидкость в сосуде, а наоборот, душа содержит человеческое тело в себе. Так и Бог не заключается в человеке, а соединился с человеческим естеством, через ум, как высшую часть человеческого существа, наиболее к этому приспособленную, наиболее возвышенную, хотя соединился не только с умом, но и со всем существом человека и с телом в том числе. Таким образом, Бог отнюдь не ограничивался пространством человеческого тела.
Вопрос. Говорят, что Спаситель имеет на Своем теле раны.
Ответ. Раны имеет, да, потому что для Него раны - это не изъян тела, а слава, которою Он прославился, совершив Свой подвиг. Не нужно путать такие вещи, как следы необыкновенного подвига Спасителя, славу, которая от Него никогда не будет отнята, и чьи-то телесные изъяны. Мы не знаем, может быть, например, и раны мучеников, которые они понесли на своем теле, каким-то образом будут считаться их славой, и то, что сейчас нам кажется странным и непонятным, в будущей жизни будет прекрасным и возвышенным. Изъянов же человеческого тела, которые связаны со страстностью самого человека или его предков или с какими-то болезнями, конечно, не будет.
Вопрос. Почему на иконах Христос изображается без язв на руках?
Ответ. Иконы в известной степени символичны. Например, на иконе "Уверение Фомы" Спаситель изображен, по-моему, с ранами - там это имеет значение по смыслу, а на иконе "Спас Вседержитель", где Он пишется с Евангелием и благословляющей рукой, наверное, это не имеет значения, поэтому язвы и не изображают.
Вопрос. Говорят, что по Воскресении тело Христа изменилось. А по Вознесении не изменилось ли оно еще раз?
Ответ. Этого, я думаю, не может быть. По Воскресении - да, а больше никакого изменения быть не могло. После Воскресения во Христе пропала та изменяемость, та подверженность страданиям, которая была у Него, добровольно допущенная при непорочном зачатии, и которая в Нем проявлялась, когда Он испытывал голод, жажду и вообще страдания, и по причине которой Его можно было распять и убить. Вот это свойство у Него исчезло.
Вопрос. Батюшка, я когда-то читала об одном старце, который сказал, что он не боится ничего, даже ада, потому что так любит Бога, что и в аду будет крепко держать Его в объятиях своей любовью. Как это понимать?
Ответ. Вот как: это не значит, что тот старец действительно сойдет во ад и будет там держать Бога своей любовью. Просто у него было такое чувство любви, что он не мыслил себе, что даже где-то в аду можно быть без Бога. Это описание состояния старца, а отнюдь не что-то реально возможное в действительности.
Сегодня меня просили побеседовать на такую бесконечно обширную тему, на которую можно говорить очень много и которая часто отождествляется с самим христианством, - на тему о любви к ближнему. Святитель Иоанн Златоуст, обращаясь, конечно, к мирянам, говорит, что евангельские заповеди нужно начинать исполнять с дома, со своей семьи, но то же самое можно сказать и по отношению к монашествующим: заповеди нужно начинать исполнять со своего братства или сестринства. Вся жизнь человека проходит, в общем-то, в сравнительно узком кругу людей. Если это миряне, круг этот обычно составляют семья, сотрудники, соседи. В конечном счете человек общается постоянно всего лишь с несколькими десятками знакомых, включая родственников, и именно по отношению к этим людям он исполняет или, наоборот, нарушает заповеди. Так же, а может быть в еще большей степени, ограничен круг общения монашествующих. Они живут в замкнутом обществе, каждый день видят одних и тех же людей: на послушании или случайно - соседей по корпусу, - в принципе, окружение одно и то же. И вот, собственно, по отношению друг к другу заповеди нам и нужно исполнять, но именно по отношению друг к другу мы грешим.
Уйдя из мира, отрекшись от него и находясь в изоляции, мы только обезопасили себя от возможности совершать самые грубые и тяжкие грехи, но отнюдь не сделали для себя невозможным вообще какое-либо прегрешение. И поэтому мы должны внимательно следить за собой, за тем, как мы относимся к своим сестрам во Христе. В этом и заключается вся наша евангельская жизнь. Мы думаем, что исполнение Евангелия состоит в чем-то великом и смотрим на евангельские заповеди как на что-то почти невыполнимое, величественное или даже почти непостижимое. В каком-то смысле это так. Но можно посмотреть и иначе. Есть такое изречение Спасителя в Нагорной проповеди: "Кто будет учить других и сам исполнять эти малые заповеди, тот наречется великим в Царствии Небесном. А кто нарушит одну из малых сих заповедей, тот меньшим наречется в Царствии Небесном" (Мф.5:19). Святитель Игнатий говорит, что заповеди названы малыми потому, что они просты по своему изложению и переданы самым ясным языком, понятным и для необразованного, простого человека. Но мне кажется, что здесь можно увидеть еще один смысл. Пусть даже понимание святителя Игнатия является основным, а то, о чем я сейчас скажу, - второстепенно, в данном случае важно, чтобы между этими пониманиями не было противоречия. Для того чтобы правильно понять смысл этого изречения, проведем аналогию - вспомним другие слова Спасителя: "Не презрите одного из малых сих, ибо ангелы их на небесах выну видят лице Отца Моего Небесного" (Мф.18:10). То есть малым сим назван человек кажущийся ничтожным, презренным в наших глазах, хотя на самом деле он, может быть, и велик, потому что ангел его молится о нем Богу. Что в глазах большинства людей или в наших глазах кажется ничтожным, ничего не значащим, то в глазах Божьих велико. Часто люди истинно смиренные бывают презираемы окружающими. Так, например, в неизвестности и смирении жил наш уральский святой - праведный Симеон Верхотурский. Так в безвестности, в презрении и уничижении жил знаменитый и очень почитаемый в России угодник Божий - Алексий Человек Божий. Можно привести еще много примеров, скажем Христа ради юродивые, которые были презираемы или вообще почитались за сумасшедших, такие как Андрей Христа ради юродивый, Василий Блаженный и многие, многие другие. Десятки, может быть, сотни людей, считавшихся самыми ничтожными, были великими. Итак, здесь речь идет не о малости человека на самом деле, а о том, что человек мал в наших глазах, оттого что мы не можем угадать, не можем знать, что он из себя представляет. Нам он кажется каким-то тяжким грешником, достойным всякого презрения, тогда как мы не знаем ни его покаяния, ни подвигов, ни тайных добродетелей, ни тех причин, по которым он согрешил, или каких-то обстоятельств его жизни, воспитания, которые так или иначе его оправдывают, умаляют значение его греха. Поэтому судить о другом человеке мы практически не имеем никакой возможности.
По аналогии с этим рассуждением посмотрим теперь на то, что такое малая заповедь. Малая заповедь не потому называется малой, что она действительно малая, и не потому, что она легкая. Всякий христианин по собственному опыту знает, как трудно бывает исполнить евангельские предписания, евангельские заповеди. Я думаю, что малыми они называются из-за нашего отношения к ним, потому, что мы их презираем, считаем ничтожными, и это чаще всего случается именно в повседневной жизни. Теоретически, путем умозаключений мы понимаем их величие и значение, даже устрашаемся, но когда доходит до дела, мы почитаем их ничтожными и малыми и потому ими пренебрегаем. Возьмем заповедь из Нагорной проповеди: "Всякий гневающийся на брата своего всуе повинен есть суду. И всякий сказавший брату "рака", повинен есть сонмищу, а кто скажет "безумный", повинен есть геенне огненной" (Мф.5:22). Совершенно очевидное и даже страшное прещение налагает Господь - отлучение от Церкви. Тот же, кто оскорбляет своего брата, наказывается геенной огненной, и это весьма страшно, ужасно. Но мы эту заповедь презираем, почитаем ее ничтожной и действительно считаем малой, поэтому в отношениях между собой позволяем себе всевозможные неподобающие вещи, такие как гнев, раздражение. Для нас это что-то само собой разумеющееся. Мы находим много разных причин и оправданий для того, чтобы позволить себе действовать по страсти гнева и никак ее не останавливать, не сдерживать. То есть считаем, что причина, разрешающая нам гневаться, больше, чем заповедь. Заповедь, таким образом, кажется нам малой, а причина - серьезной, большой, великой. Так, почти о любой заповеди, касающейся отношений друг к другу, можно было бы сказать: мы ее презираем, почитаем малой и потому пренебрегаем ею, хотя теоретически любим читать Евангелие и желаем при помощи молитвы, при помощи внутреннего делания очистить свою душу и сделать ее вместилищем благодати, наполнить ее Божественной любовью. То есть молитву, покаяние, умное делание, может быть, даже послушание мы считаем делами великими, значимыми, полагаем, что при их помощи мы действительно можем достигнуть любви, а собственно те заповеди, которые обязывают нас проявлять любовь к ближнему, допустим о безгневии, целомудрии, неосуждении, да и многие другие, мы почитаем малыми, ничего не значащими. Поэтому Спаситель и говорит: "Кто нарушит (не все даже заповеди! - О.А.) одну из сих малых, тот меньшим наречется в Царствии Небесном". Быть же нареченным меньшим в Царствии Небесном может означать, что мы останемся вне его, а если даже и попадем туда, то окажемся самыми меньшими. Но это еще было бы, как говорится, полбеды: дай Бог, чтобы и меньшими, только бы быть в Царствии Небесном. Однако наречься меньшими в нем еще отнюдь не значит, что мы там будем.
Итак, в повседневной жизни мы должны "спуститься с неба на землю" и начать смотреть себе под ноги, чтобы не преткнуться, не упасть и не расшибиться. В повседневной монастырской жизни мы пренебрегаем отношением друг к другу, и у нас получается так: допустим, кто-то зашел в келью, хлопнул дверью нечаянно - мы раздражаемся, делаем замечание и считаем, что в этом нет ничего страшного. Или кто-то попросил помочь, скажем, по послушанию: какую-нибудь мелочь сделать, например, подержать кастрюлю, пока сестра что-нибудь принесет. Человек отказывается, потому что держать кастрюлю - это ничтожно: где ж тут заповедь? Заповеди такой нет: подумаешь, кастрюля какая-то. И под предлогом пренебрежения подобными "малозначащими" поступками мы на самом деле нарушаем заповедь. Да, мы любим Господа, да, мы искренне, внимательно молимся (я не говорю про нерадивых), мы чувствуем благодать во время Иисусовой молитвы, мы умиляемся, но в повседневных, как будто бы ничтожных, ситуациях, где естественно должна была бы проявиться любовь, "накопленная" при помощи молитвы в нашем сердце, мы всем этим пренебрегаем и заповеди попираем. Получается, что когда мы находимся в уединении, тогда мы еще способны мечтать о том, что мы любим ближнего, а когда начинаем общаться с людьми, то различными мелкими проявлениями страстей: раздражением, осуждением, ленью, эгоизмом (может быть, это нехристианский термин, но всем понятный), себялюбием (более точное слово) - мы показываем, что эти заповеди для нас ничего не значат, что они для нас малые. И становится ясным, что любви к ближнему у нас нет.
Апостол Иоанн Богослов говорит, что мы не можем любить Бога, Которого не видим, если не любим ближнего, которого видим. Потому что наш ближний - это образ Божий. И если у нас есть истинная, а не воображаемая, не мечтательная и не прелестная любовь к Богу, то она естественно будет проявляться на ближнем, даже и без всяких предварительных поучений. Тогда просто возникает в душе естественное желание чем-то угодить человеку, с которым ты сталкиваешься постоянно или нечаянно время от времени: желание сделать ему что-то доброе, в чем-то помочь, снизойти в тех случаях, когда он нас как-то обижает или в чем-то ущемляет. Это естественное проявление любви. Если есть у нас любовь к Богу, значит, должно быть и это. А если у нас нет такого великодушия, терпения, участливости, снисхождения к нашим ближним, то есть к тем, кто нас окружает, к ближним в самом буквальном смысле слова, физически близким, потому что они близко возле нас находятся, то в таком случае у нас и любви нет. Апостол Иоанн Богослов прямо так и говорит: "Как мы можем любить Бога, Которого не видим, если не любим ближнего, которого видим" (см. Ин.4:20), - то есть того человека, который сейчас перед нами, случайно ли я с ним столкнулся в коридоре или вместе работаю на послушании. Допустим, столкнулись люди, в общем-то ежедневно друг с другом не встречающиеся, например, из иконописной мастерской и певческого класса - они и являются в данном случае ближними друг другу в самом буквальном смысле слова, потому что находятся близ друг друга, видят друг друга, и если видящий ближнего не любит его, значит он не может любить и Бога, Которого не видит. В чем эта любовь должна проявляться? Опять же не в том, чтобы совершать что-либо выдающееся, экстраординарное, неповторимое и удивительное. Она может проявляться и не только в какой-либо помощи по послушанию, но даже в приветливом слове, взгляде или кивке головой. Не нужно думать, что это мало значит, ведь от нашего настроения (в особенности, когда мы его выражаем) часто зависит настроение людей, которые с нами общаются.
Я, конечно, не призываю вас к тому, чтобы вы все время улыбались, как американцы. Речь идет о приветливости, которая также описана в Евангелии. Спаситель сказал: "Если вы приветствуете только ваших друзей, то чем вы лучше язычников?" (см. Мф.5:47). То есть истинный христианин должен всех приветствовать. Между прочим, раньше в России это воспринималось совершенно буквально, и сейчас кое-где в деревнях или в маленьких провинциальных городках сохранилась традиция здороваться со всеми: идет по улице незнакомый тебе человек и говорит: "Здравствуйте". Или дети, которых научили говорить "здравствуйте", а кому говорить - не научили (школьники и особенно примерные школьницы), иногда просто по своей неопытности всем говорят: "Здравствуйте… Здравствуйте". И мне, например, нравится, когда мне так говорят. Одно это уже создает доброе настроение: встречает вас человек и желает, чтобы вы были здоровы, - что здесь плохого? В древности иначе приветствовали друг друга, говорили: "Радуйтесь" или "Радуйся". Это, может быть, еще более приятное приветствие, но важны не слова - суть состоит в том, что выражается доброе расположение к человеку. Этим приветливым отношением также делается добро, это тоже проявление любви, а отсутствие такой приветливости, естественно, подпадает под осуждение евангельской заповеди, раз мы приветствуем только своих друзей. На самом деле так и получается в монастыре, что те, кто друг с другом общается более близко, видя друг друга, улыбаются, а если встретят кого-то другого, наоборот, морщатся. Когда мы видим близкого, дорогого нам человека, у нас появляется доброе настроение, мы этому человеку всегда рады улыбнуться, а когда видим ту сестру, с которой мы не общаемся постоянно, у нас и улыбки не хватает, как будто у нас все улыбки на счету. То есть оказывается, что на деле мы не исполняем заповеди. Если даже одно приветствие имеет значение, то как можно считать малым и ничтожным делом помощь друг другу.
Конечно, вы можете сказать совершенно справедливо, что в нас нет любви, нет такой благодати. Может, мы и стараемся, и стремимся к этому, молимся, каемся, но в нас любви нет. Но ведь необходимо себя понуждать! Прежде всего должно быть покаяние, а также молитва - добродетель, которую Иоанн Лествичник называет матерью всех добродетелей, через которую приходят все остальные, в том числе, конечно же, и любовь. Но если в нас есть хотя бы малая благодать, она должна проявляться, а мы своим поведением, противоречащим Евангелию, не только не способствуем тому, чтобы исполнить заповедь, но, наоборот, изгоняем эту благодать из своей души. Каждый мелкий поступок, каждое мелкое нарушение заповеди, ничтожное, почти невидимое, не осознаваемое даже, изгоняет благодать из нашего сердца. И хотя мы молимся, каемся, может быть, очень внимательно прочитали четочное правило, почитали Евангелие и святых отцов, может быть, исповедались и причастились - и чувствуем в душе своей благодать, расположение к ближнему, но когда доходит до дела, то вместо доброго слова или некоторого терпения в ответ на неприязненные выпады в наш адрес мы отвечаем на зло злом, а подчас даже и на добро отвечаем злом. И благодать умаляется, а когда мы делаем еще один такой шаг - она умаляется еще, и мы вновь опустошены. Получается, что в течение нескольких часов мы теряем то, к чему готовились, может быть, целую неделю через молитву, откровение помыслов, исповедь и причащение. А когда мы пусты, мы уже действительно не можем заповеди исполнить: раньше могли, но не хотели, а сейчас хотим, да не можем.
Благодать Божия дает человеку возможность и свободу исполнить заповеданное. Об этом сказано в Евангелии от Иоанна: А те, которые от Бога родились, получили власть быть чадами Божиими (см. Ин.1:12-13). То есть те люди, которые родились от Бога свыше, через таинства, через покаяние, получили власть быть детьми Божиими - именно власть. Об этом говорит и Феофилакт Болгарский: "В нашей власти быть детьми Божиими и в нашей власти отказаться от этого царственного достоинства". Когда мы имеем в себе благодать, накопленную через покаяние, через послушание, состоящее из откровения помыслов и отсечения своей воли, через умное делание, через причащение Тела и Крови Христовых в особенности, тогда мы имеем свободу и власть, или возможность, исполнить заповеди, но мы этим пренебрегаем, потому что считаем, например, что помочь какой-нибудь сестре поднести ведро не имеет никакого отношения к Евангелию, что приветливо кивнуть головой - это просто вежливость, но не исполнение Евангелия. И, пренебрегая такими мелочами, мы позволяем себе посмеяться над своей сестрой, пошутить над ней, уязвить ее, пусть даже сравнительно невинно, и остаемся уверены, что тут нет никакого нарушения заповеди. Поступая так, мы теряем благодать, которой, может быть, было наполнено наше сердце и которая дает нам возможность творить добро - предоставляет нам свободу в делании добра. Образно говоря, в нашем сосуде образуются как бы мелкие отверстия, через которые драгоценная влага, благовонное вино благодати постепенно вытекает. И когда приходит момент исполнения заповеди и мы хотим ее исполнить, когда мы осознали, что это нужно сделать, может быть, и в каком-то достаточно очевидном для нас, ярко выраженном случае, - благодати уже нет и мы не имеем возможности и сил осуществить свое намерение: мы все потеряли, расточили по мелочам. Поэтому не нужно оправдываться великими добродетелями, чтобы не исполнять малого, не нужно оправдываться послушаниями, чтобы проявлять себялюбие.
Когда мы не хотим чего-либо сделать, у нас есть один простой ответ: "Нет благословения". На слова: "Помоги мне кастрюлю отнести" - говорим: "Нет благословения", или на просьбу: "Помоги мне в таком-то деле" - отвечаем: "Это не мое послушание", и так далее. Так люди замыкаются в себе, и там, где должна господствовать любовь, господствует такое же себялюбие, как в миру. У нас ведь не производство, где каждый исполняет свою операцию и не должен вникать в чужое дело. Не следует замыкаться в своих, так сказать, корпорациях: певчих, иконописцев, швей. Некоторые руководители послушаний, хотя на самом деле они самые обыкновенные послушницы, вообще царственный вид имеют. Считают, что их дело самое важное и почти единственно значимое в монастыре, остальное все просто чепуха. Есть некоторые послушницы, которые так увлечены своей духовной бранью, что вообще не обращают ни на кого внимания, считая, что их страдания столь невыносимы, а муки их утонченной и возвышенной души столь непостижимы, что как бы вся скорбь мира сосредоточилась в их душе и все стрелы врага направлены именно в их сердца, и по этой причине они имеют право вообще уже ничем не заниматься. Если и станут со скрипом, на одну треть свое послушание исполнять, то уж, конечно, помогать они никому не будут, потому что страдания их как бы все компенсируют, - наоборот, все должны этим послушницам сочувствовать. Допустим, если я злой, то я могу по-разному это оценить. Могу сказать так: какой я злой, какой я негодяй, никак не могу сдержаться, обуздать свой язык и ничего не способен стерпеть; а могу сказать иначе: вот какой я несчастный - так одержим страстью гнева, она меня так истязает, так мучает, я не могу найти покоя, почему мне никто не сочувствует, никто не помогает, всем-то я безразличен. Все это можно описать будто бы с точки зрения аскетической литературы, на самом же деле ты просто ходишь злой как собака, а делаешь из себя страдальца, тогда как, наоборот, никому от тебя спасения нет. И такой человек от своих "невыносимых страданий", естественно, позволяет себе показывать полное безразличие, совершенное равнодушие и даже какое-то непостижимое каменносердечие в тех ситуациях, когда надо бы проявить самое элементарное братское чувство по отношению к своим в действительности самым родным людям (такими должны быть для нас братья и сестры во Христе). Поэтому еще раз говорю: не нужно оправдываться послушаниями, своей сосредоточенностью, своим исихазмом (мол, я так молюсь, что не могу поднять ложку, которую ты уронила, потому что боюсь развлечься и все потерять) и под предлогом возвышенных добродетелей - умного делания и послушания - оставлять то, ради чего, собственно, они и совершаются. Ведь мы совершаем эти добродетели, чтобы исполнить заповеди, то есть добродетели - средство, а любовь - это цель.
Конечно, здесь нужно сделать некоторую оговорку: очень важно под предлогом любви не впасть в человекоугодие. Об этом говорит святитель Игнатий в своей проповеди "О заповеди любви к ближнему", где он замечательно истолковывает заповедь и говорит, что не нужно под предлогом любви к ближнему потакать человеческим страстям. Тут должно быть некоторое рассуждение. В монастыре человекоугодие может проявляться, допустим, так: какая-нибудь послушница от скуки шатается всюду, ей хочется поболтать, просто почесать языком (язык имеет такое свойство, что его руками нельзя почесать, а только разговаривая с кем-то, иначе зуд никак не унять), и вот она встречает другую сестру, которая, как ей кажется, проявляет любовь к ближнему, и начинает помогать ей чесать языком и свой заодно чешет. И хотя кажется, что это любовь к ближнему, но на самом деле это, конечно же, человекоугодие. Такое праздное времяпрепровождение, пустословие, часто сопровождается осуждением: какая-то сестра, скажем, недовольна другой сестрой, или своим послушанием, или строгостью, которую по отношению к ней проявили, и начинает осуждать монастырские порядки или кого-нибудь. И вместо того чтобы отойти или, возможно, даже унять эту сестру, попытаться ее усовестить, чтобы она не грешила, другая сестра начинает ее выслушивать, поддакивать, может быть, еще и своего добавит, и под предлогом все той же любви, сочувствия к сестре на самом деле угождает ее страстям и не любовь проявляет к ней - не спасает ее, не помогает ей встать, когда она преткнулась, а наоборот - падение ее усугубляет и еще укрепляет. Да и сама грешит. Это и есть человекоугодие. Мы часто ищем именно такой любви, и если кто-то не одобряет нашу страсть, нам кажется, что это враг, просто настоящий враг, ненавистник и убийца. Скажем, человека мучает страсть гнева, его просто все раздражает: где-нибудь лампочка не вкручена, дверь плохо закрывается, у кого-то подрясник рваный - ему кажется, что все вокруг не так и терпеть всю эту околесицу невозможно. Что здесь происходит? Это просто сумасшедший дом. И человек, одержимый страстью, ходит и ищет, чтобы кто-то с ним поговорил и сказал: "Да, точно, у нее такой рваный подрясник... да как же может эта послушница, если она в швейной мастерской работает, позорить свою мастерскую" - и т.д. Получается, что нам нужно, чтобы нас поддержали в нашем раздражении, вот тогда только мы считаем, что сестра нас любит, она нам сочувствует, она единственный человек в монастыре, который нас понимает, ведь "никто меня не поддерживает, никто мне не помогает, а у меня такие скорби: я так страдаю от всех этих ужасных беспорядков...". Именно такой любви к ближнему, путая ее с человекоугодием, мы хотим. Я нарочно привел утрированные примеры, но на самом деле они очень правдоподобные. Не нужно искать такой любви, которая в действительности является оправданием наших страстей.
В то же время нужно проявлять любовь к ближнему в самых элементарных, мелких вещах и не думать, что они мелкие. Потому что именно тут мы, собственно, заповедь и исполняем. Возможно, за всю нашу жизнь мы никогда ничего великого не совершим, не будет у нас случая сделать что-нибудь особенное (и дай Бог, чтобы не было, а то здесь, может быть, кое-кто мечтает о мученичестве, а ему кулак покажи, он затрясется от страха), и в таких мелочах, в таких почти незаметных вещах пройдет вся наша жизнь. И мы должны будем дать ответ именно в том, исполнили мы заповеди в этих мелочах или нет. Собственно, заповеди нужно исполнять везде, и это наш долг постоянный с утра и до вечера и с вечера до утра исполнять их во всем. В таких мелочах наша духовная жизнь и проявляется, то доброе, что в нас есть, либо развивается, либо, наоборот, увядает и глохнет, наподобие растений в саду, который никто не обрабатывает и не поливает. И мы, пренебрегая малым, фактически пренебрегаем Евангелием: нет Евангелия и негде его исполнять, потому что все вокруг нас одни мелочи, а крупного ничего нет. Но ведь если в мелочах мы не можем на грубое слово ответить терпением и кротостью и даже не видим своих преткновений, даже не замечаем, что грешим, то случись что-нибудь серьезное, где действительно человек будет испытываться: его вера, твердость, мужество, - то тем паче мы не сможем достойно ответить нашим гонителям и падем страшным падением. Потому давайте будем не просто заботиться о заповедях и добродетелях монашеских, таких как умное делание и послушание, но будем понимать, что благодаря этим добродетелям мы должны исполнить именно евангельские заповеди.
Собственно, я мог бы все это не говорить, а лишь напомнить вам начало книги святителя Игнатия (Брянчанинова) "Приношение современному монашеству", где он говорит, что монахи, которые построили свою жизнь и подвиг на тех или иных монашеских добродетелях или на каком-либо образе жизни, но пренебрегли евангельскими заповедями, падают страшным падением в том случае, если каким-то образом поколеблется привычный им образ жизни, на который они надеялись, и у них не будет уже возможности исполнять какую-нибудь добродетель, на которую они единственно уповали. Жизнь монашеская должна быть построена на евангельских заповедях, а добродетели - средства, которыми мы иногда можем пользоваться, но иногда такой возможности нет. Например, уединение не всегда в нашей власти, и умным деланием не всегда можно заниматься, и послушание тоже не всегда уместно - бывает, нужно и инициативу проявить. А у нас такое послушание, которого, наверное, у египетских отшельников не было. "Нет благословения" - и все, хоть умри кто с голоду или от холода на наших глазах. "Дайте попить" - "Нет благословения". Бывают случаи, когда нужно какое-то участие, я уж не говорю о любви, просто участие проявить к людям: к паломникам, к каким-то приезжим или к некоторым сестрам, может быть, больным или неопытным, к новичкам - и спросить: "Что у тебя случилось?" или "Кого вы ждете?", "Кого позвать?" Но у нас один ответ: "Нет благословения". А ведь мы можем глубоко ранить человека. Допустим, пришел в монастырь паломник или кто-то по делам, ты же не знаешь, кого ты принимаешь - может, это какой-нибудь царь будущий, или богатый человек, который сейчас всех купит и продаст, а ты по отношению к нему грубо себя повел. На самом деле, даже из соображений здравого смысла такое поведение неразумно.
Авраам принял Ангелов, не зная, кто они такие, как странников, и это вменилось ему в праведность. (Конечно, я имею в виду праведного Авраама, не себя, хоть я и стремлюсь ему подражать, и мне всегда очень помогало то, что я старался ко всем людям по-доброму относиться: быть гостеприимным, всех вежливо принимать. Потом эти люди мне большую службу сослужили. А если и не помогали, тоже хорошо, ничего страшного. Подумаешь, человека накормил, от меня кусок не отпадет.) Вот так же, как Авраам, и мы должны поступать, потому что мы не знаем, кого принимаем. А правильнее сказать, мы знаем, да опять же и это почитаем малой заповедью. Спаситель сказал, что тот, кто принимает одного из малых сих, Меня принимает (см. Мф.18:5, Лк.9:48). Значит, принимая любого человека, который пришел к нам, пусть малого, то есть ничтожного в наших глазах, мы принимаем Христа, мы делаем добро Самому Христу. Пусть даже человек будет неверующий, нас это не касается, это его внутреннее состояние, и он за него сам перед Богом отвечает, к тому же благодаря нашей доброте он может обратиться к вере. Расскажу такой случай: один интеллигентный человек, которого пытались обратить в христианство (вообще все это происходило в интеллигентской среде), увлекался античной философией, индийскими всякими учениями, как в наше время принято среди людей интеллигентных. И никто не мог ему доказать истинность Православия. И вот после очередной такой беседы один из участников спора, прощаясь с ним, поскольку тот все-таки называл себя христианином, хотя на самом деле у него в голове была путаница, по христианскому обычаю его троекратно поцеловал. Собственно, лести не было, это была просто вежливость, приветливость, а на того человека она оказала потрясающее действие и послужила тем окончательным моментом, который сделал его православным человеком. Поэтому не нужно пренебрегать людьми, не нужно к ним холодно относиться. Надо быть участливым, несмотря на то, что ты, может быть, и потеряешь одну минуту, ничего из-за этого не случится. То есть не нужно прикрываться возвышенными добродетелями, а необходимо постоянно понуждать себя быть внимательным к ближним. Если даже в нас нет истинной сердечной любви, мы ее пока еще не приобрели, то будем себя заставлять и следить за собой, не будем думать, что есть мелкие заповеди и что какая-нибудь серьезная причина оправдывает нарушение, как нам кажется, ничтожной заповеди, - такого не бывает.
Конечно, к сожалению, случается, что мы, совершая какое-нибудь послушание для монастыря, грешим, допустим, раздражением, но по крайней мере оправдывать себя не нужно, но обязательно в этом каяться и бороться с собой. Желательно и доброе дело делать, и страсти не поддаваться, а мы считаем, что делаем какое-то великое доброе дело, а мелочи нам простятся. На самом деле есть одно великое доброе дело и вообще одно доброе дело - это исполнение Евангелия, больше никаких дел у нас нет. Это как раз и есть наше дело: когда мы произносим слова "умное делание", то подразумеваем под ними не только внимательную Иисусову молитву, даже с какими-либо благодатными ощущениями и переживаниями, а именно внутреннее исполнение заповедей, начиная с помыслов. Вот это, собственно, и есть умное делание, умное дело, дело нашего ума. Если мы прежде в уме исполним заповеди, тогда мы и в поступках совершим их, а если в уме нарушим, тогда и поступки наши будут нарушением Евангелия. Так же и послушание - это средство для того, чтобы отсечь все греховные желания, чтобы научиться владеть своей волей, управлять ей согласно воле Божественной, то есть Евангелию, потому что Божественная воля изображена именно в Евангелии, а не в каком-то особенном откровении, лично данном кому-то. Одно есть откровение - Евангелие, в котором Божественная воля и заключается: не в том, чтобы пойти сесть на третий или второй троллейбус, а чтобы не раздражаться, быть кротким и так далее. А мы все ищем чего-то необыкновенного. Так, помню, одно время особенной популярностью пользовалась книга, составленная по проповедям святителя Иоанна Тобольского, - "Илиотропион, или о сообразовании человеческой воли с волей Божественной". Все покупали эту книгу и хотели в ней, как в какой-то гадательной книге, найти решение конкретно для себя, что лично ему нужно делать; а там просто говорилось о делании добродетелей, об исполнении Евангелия, конечно, прежде всего в приложении к мирянам. Но ничего особенного, что лично мне нужно, там не было: в какой монастырь пойти, например, или на какую работу устроиться; мы же именно так понимаем Божественную волю. А она изображена в Евангелии. В творениях святых отцов опять же ничего нового нет, а есть толкование Евангелия или изложение того Предания, в рамках которого только и можно правильно понять Священное Писание. Поэтому не будем искать чего-то нового и особенного. Откровением для нас должно стать Евангелие; иначе говоря, то откровение, которое преподано для всех, должно стать нашим личным откровением, мы должны его пережить и понять, как нам исполнить ту или иную заповедь. Вот это и есть воля Божия.
Послушание и отсечение своей воли для того и совершается, потому и признается одной из важнейших добродетелей, что научает нас именно исполнению Евангелия. И получается, что умное делание нас учит начинать исполнение Евангелия еще внутри самих себя, в уме, в душе, послушание же нас учит отсекать свои собственные пожелания ради того, чтобы подчиниться евангельским заповедям. А у нас выходит так, что мы теоретически все это принимаем, а сами заповеди, ради которых прибегаем к умному деланию и послушанию, отвергаем. Получается, что мы сами сеем и сами же вытаптываем, и так без конца. Итак, не будем свои грехи извинять послушанием, не будем оправдываться, а если согрешили, станем укорять себя и каяться нелицемерно, то есть исправляться. Вот и все, что я хотел сказать о любви к ближнему, как я ее понимаю. Эту беседу можно было бы приложить и к мирянам, потому что в ней ничего особенного, что относилось бы только к монашествующим, нет. Еще раз хочу напомнить, чтобы в вас не было человекоугодия, не было любви без рассуждения, а то кто-нибудь начнет сейчас же раздавать монастырское имущество. Я думаю, это нехорошо. Должно быть рассуждение, а если не хватает рассуждения, обратитесь к старицам, обратитесь к настоятельнице, к духовнику и решайте; пусть с промедлением, но что-то делайте - не пренебрегайте исполнением заповедей под тем предлогом, что у вас нет благословения их исполнять.
Вопрос. Иногда бывает, что ты торопишься на послушание, а сестры просят о чем-нибудь. Ты выполняешь просьбу и опаздываешь, старшая сестра делает тебе замечание. Лучше выполнить просьбу сестры и потерпеть замечание или извиниться и не опаздывать на послушание, то есть помогать не за счет послушания?
Ответ. Я думаю, что можно помочь и как-то объяснить просто: "Прости меня, но я так-то и так-то сделала". Потому что если мы будем отказывать в помощи все время - мы всегда найдем на то причину: или чтобы не опаздывать на послушание, или еще что-нибудь. Думаю, нет ничего страшного в том, что человек на десять минут опоздал, потому что он кому-то помог. Мы же не в армии и не при Сталине; тогда опаздывал человек на работу - его сразу забирали в "черный воронок", закрытую машину без окон, и везли в неизвестном направлении, потом давали ему пять, десять, двенадцать лет.
Вопрос. Можно ли делать замечания сестрам, например, просить не шуметь, когда мешают спать?
Ответ. Конечно, можно. Но только надо все делать спокойно, добродушно. Если кто-то способен шум вытерпеть, то лучше всего терпеть. А если нет, то предпочтительнее сделать замечание в дружелюбном тоне, чем терпеть, внутренне кипеть, а потом не выдержать и закричать.
Вопрос. Не очень понимаю, вредит ли человеку, на которого раздражаешься, это раздражение, если внешне не выражать его?
Ответ. Я думаю, оно вредит только тому, кто раздражается. Но раз ты как-то сдержалась, то это уже кое-что, уже какой-то результат: если ты снаружи не проявила раздражения, значит, ты можешь его постепенно побороть, а если ты проявила его вовне, значит, ты соблазнила еще и сестру.
Вопрос. Я, действительно, раздражаюсь на всякие мелочи и мне очень сильно, невыносимо больно от этих помыслов. Они мне самой уже надоели, я их понести и терпеть не могу. А как от них оторваться и отвлечься, как с ними бороться, как не принимать, что делать в тот момент, когда они сильно находят?
Ответ. Сестры, вы поймите, я не сказал вам: не грешите больше с этой беседы, ни на кого не раздражайтесь. Это невозможно. Я говорил о том, что нужно бороться с этим и не считать, что есть какие-то мелочи, в которых можно себя оправдать. Вот о чем я говорил. А как бороться - это уже другой вопрос. Читать Иисусову молитву, отсекать помыслы, и, конечно, откровение помыслов имеет большое значение. Вот так и бороться. То есть наша беседа была не о том, чтобы не поддаваться страстям совершенно, потому что для новоначального это невозможно; но для достижения даже не бесстрастия, а состояния, когда мы хоть сколько-нибудь собой владеем, необходимо долгое время. Речь идет о том, чтобы не считать наше повседневное общение такой мелочью, к которой вообще неприложимы понятия нравственности, - вот о чем я говорил.
Вопрос. Как быть с бомжами и нищими, которые постоянно ходят в храм и просят денег и продуктов, да еще одни и те же? Я всегда смущаюсь, а вдруг я проявляю нечувствие, немилосердие, то есть не исполняю заповедь.
Ответ. С такими людьми нужно обращаться так, чтобы, с одной стороны, проявить к ним милосердие, с другой - держать их на расстоянии, потому что это люди не только нуждающиеся, но в большинстве своем и развращенные, опустившиеся, способные украсть или еще какую-нибудь гадость сделать. Поэтому мы и помогать им должны, и должны себя обезопасить от них, чтобы просто не заразиться какой-нибудь, допустим, кожной болезнью или педикулезом. Надо балансировать на грани: помогать им, но держать и себя, и других сестер в безопасности от них. Варсонофий Великий советует людям, которые не достойны доверия, давать хлеб и отпускать - накормить, может, или с собой что-то дать. Это очень трудно - и не цинично относиться к таким людям, и в то же время глупостей не делать. Вообще, я не могу дать универсальный совет, я сам порой ошибаюсь; как тут определишь - и человека нуждающегося боишься обидеть, и не хочешь потакать таким вот обманщикам. Очень трудно. Все равно когда-то угадаешь, когда-то ошибешься. Что мы можем сделать?
Вопрос. Мне кажется, что в монастыре я стала холоднее, даже менее вежливой, чем была в миру, потому что уклад жизни, порядки монастыря многому препятствуют.
Ответ. Я не говорил о вежливости в том смысле, что нужно говорить "пожалуйста", "будьте добры", "будьте любезны", "извините" и так далее. Я говорил, что, на худой конец, лучше уж вежливость проявить, но на самом деле нужно быть действительно участливым. Вежливость в монастыре исчезает, как и в семье, где очень трудно себе представить, чтобы все между собой были вежливы. Зачастую даже очень культурные и вежливые люди внутри семьи друг с другом обращаются просто - так и у нас получается. Искусственные средства, прикрывающие отсутствие любви (потому что такова, собственно, и есть вежливость), должны исчезнуть, и необходимо, чтобы вместо них появилась настоящая любовь. Совсем не обязательно употреблять такие волшебные слова, как "спасибо" или "пожалуйста", которым в школе учили, но можно сказать одни и те же слова резко, а можно благожелательно, это зависит от интонации, с какой они произносятся, или от ситуации. Вот о чем идет речь. В миру мы часто бываем вежливыми из-за человекоугодия. С чужим человеком на работе проще, а внутри семьи (можно сравнить нашу монастырскую жизнь с семейной жизнью) любовь проявить труднее. Тут уже настоящее чувство должно быть, а не какая-то вежливость, прикрывающая безразличие.
Вопрос. Слышала, что миряне упрекают нас в холодности и невнимании. Но ведь у них свое представление о жизни, об отношениях между людьми. Почему мы должны вести себя по их меркам, тем более здесь, в монастыре?
Ответ. Нет, конечно, мы не должны вести себя по меркам мирян, но мы и соблазнять их тоже не должны. Как я говорил, нужно отличать любовь от человекоугодия. Часто миряне под любовью понимают человекоугодие: вежливость, ненужный светский разговор без всякой темы. Это лишнее, а приветливость, доброе отношение, участие должно быть. Поэтому мы не можем, конечно, идти на поводу у мирян, но и не должны строить из себя исихастов, людей настолько углубившихся в молитву, что нам нет дела ни до чего внешнего. Мы позволяем себе долго празднословить друг с другом, говоря о своих собственных делах, а когда нужно спросить у какого-нибудь мирянина, для чего он пришел и кого он ждет, чтобы ему подсказать, что делать, или позвать кого-то, тогда уже мы становимся исихастами. Не нужно, конечно, вступать в излишние разговоры, особенно тем сестрам, которые часто сталкиваются с мирянами, например, в храме, не всякому это полезно, но участие должно быть. Если тебе задают богословский вопрос, а ты не знаешь ответ на него, то незачем что-либо изобретать; и если у тебя нет благословения поучать на нравственную тему, на эту тему и не говори, но что-то доброе сказать, буквально два-три слова, ты можешь, например: "Сейчас, подождите, мы позовем священника". Или пусть человек стоит и часами ждет? Почему нельзя подойти и спросить у него: "В чем вы нуждаетесь?", "Для чего вы пришли?" или "Кого вы ждете?" А потом подсказать ему: "Сейчас батюшка выйдет" или "Извините, но батюшки нет", - разве это человекоугодие? Или в этом проявляется угождение мирянам? Когда-то же и вы сами были в таком положении, хоть это вспомните - нравилось ли вам, когда с вами обращались грубо? Или приятнее было, когда к вам внимательно, сочувственно относились, когда вас выслушивали, помогали, подсказывали?
Вопрос. Иногда я хочу чем-нибудь помочь сестре или, как вы говорили сегодня, поприветствовать или посочувствовать, но сразу вспоминаю, что я очень тщеславная, тогда смущаюсь, что опять начну гордиться и тщеславиться. Как быть?
Ответ. Ничего страшного. Если ты поприветствуешь сестру, то будешь гордиться и тщеславиться этим, а не поприветствуешь - будешь тщеславиться тем, какая ты смиренная. Лучше поприветствовать и немножко поддаться страсти, чем не иметь тщеславия, но и не проявить любви. Лучше подать добродетель, пусть немного и поддадимся тщеславию, но главную добродетель все-таки исполним. Хотя, конечно, нужно и добродетель исполнять, и с тщеславием бороться. Но мы должны иметь в виду, что эта страсть следует за любой добродетелью, за любым добрым делом всегда, и мы не можем заранее себя от нее оградить. Как сказал Иоанн Лествичник, все демоны радуются о падении человека, а демон - бес тщеславия радуется о добрых делах. Но что же тогда, и добрых дел не совершать? Нет, будем совершать их и бороться с тщеславием.
Вопрос. Иногда бывает, что какая-либо сестра делится со мной своей радостью, а мне кажется, что если я поддержу в ней эту радость, то буду человекоугодничать, или все же нужно приветливо и участливо к ней отнестись?
Ответ. Я думаю, конечно, нужно приветливо отнестись. Если же ты считаешь, что эта радость по предмету недостойному или плохому, тогда нужно рассказать старице этой сестры. А самому надо все равно быть с человеком приветливым и не огорчать его, не брать на себя роль судьи, потому что эту роль нам никто не доверял. Это должна делать только старица.
Вопрос. Живя в монастыре, я поняла, да и старица подтвердила, что на самом деле я - эгоистка и никто мне не нужен, хотя внешне я вежливая, не всегда правда. Как избавиться от внутреннего холода?
Ответ. Конечно, нужно понуждать себя по-доброму ко всем относиться, делать добро, не пренебрегая многочисленными мелочами, - это, так сказать, тактическая задача, сегодняшняя. А стратегическая, дальняя - это каяться и молиться, и через покаяние в нас вместе с приобретением благодати начнет действовать и любовь. Тогда уже мы по отношению к ближнему будем действовать с любовью не по принуждению, не потому, что так нужно, а потому, что так велит нам сердце и это становится для нас естественным.
Вопрос. Во мне в последнее время сильно стала действовать злопамятность. Как легче всего от таких мыслей избавиться?
Ответ. Наверное, нужно молиться за человека, который тебя обидел и по отношению к которому в тебе действует эта страсть, стараться с ним быть особенно приветливым, сделать ему какое-то одолжение, если есть возможность; не пренебречь представившимся случаем ему в чем-то помочь и таким образом заставлять себя противостоять страсти, не забывая в то же время исповедоваться в этих помыслах. Иными словами, нужно молиться - не только за этого человека, но вообще против помыслов злопамятности, стараться делать добро этому человеку и обязательно постоянно каяться, хотя бы злопамятство к тебе подступало десять раз на день и не оставляло долгое время.
Вопрос. Иногда когда помогаешь кому-нибудь, то явно нарушаешь монастырский устав. Как быть, лучше помочь или нет?
Ответ. Все нужно делать с умом. Здесь не может быть одного общего решения, поэтому лучше посоветоваться со старицей, которая, принимая во внимание конкретные обстоятельства, а также твой характер и твои слабости, скажет, как это полезней для тебя было бы сделать. Конечно, монастырский устав не выше заповедей; другое дело, когда мы под предлогом заповедей исполняем свою волю и грешим, но если нам точно известно, что этого требует заповедь, то, конечно, это выше устава. Я напомню вам такой пример, вы его все знаете. Как-то к Моисею Мурину пришли странники. Он приготовил им пищу на огне, хотя в его скитской пустыне запрещено было разводить огонь и вкушать вареную пищу, здесь ели только сырые овощи, когда они были, а в основном употребляли сухари и воду, даже соль и та считалась роскошью. Он же сварил им еду, сделав это не из чревоугодия, конечно, а ради того, чтобы накормить людей, пришедших издалека. Скитские монахи пожаловались своему пресвитеру, который был у них кем-то вроде игумена. Тот ответил: "Хорошо, я сделаю ему замечание". Заметьте, что они не Моисею Мурину сказали, а пожаловались пресвитеру, то есть равный равному не посмел говорить, и поэтому в их поступке, пусть неправильном в целом, все-таки есть пример для подражания. Когда же все собрались в церковь в обычное время, может быть в воскресный день, пресвитер сказал: "Моисей нарушил закон человеческий, но соблюл закон Божеский", - то есть он нарушил устав скитской пустыни, но исполнил заповедь любви к ближнему. Это пример для всех нас. Но это вовсе не значит, что все кому не лень, не понимая сути того или иного поступка, могут нарушать устав и оправдываться тем, что они исполняют заповеди. Все должно быть только с благословения, с совета и с большой осторожностью.
Вопрос. Бывает, что когда угождаешь сестре или появляется намерение ей помочь, тут же возникает смущение оттого, что сочувствуешь помыслу просто понравиться ей, расположить ее к себе, подчинить. В таком случае как помочь сестре в ее нужде? В случае же когда на какую-то помощь сестре возьму благословение старицы, то не появляется сочувствия к лукавым помыслам.
Ответ. Вот видишь - берешь благословение и сочувствия к ним нет. Но мне кажется, что если даже и примешивается к доброму что-то нечистое, нужно все равно помочь, а потом исповедаться и избавляться от этой нечистой примеси, от желания, чтобы к тебе хорошо относились. Поддержать сестру, потому что она-то в самом деле нуждается в помощи, необходимо, если же ты будешь думать, как бы самой не согрешить, то и человеку не поможешь. В первую очередь нужно думать о другом человеке, а потом уже о самом себе.
Вопрос. Вы говорите, что в монастыре вежливость должна исчезнуть, но однажды, когда во время службы все сестры ждали момента, чтобы войти в церковь, пришел один благодетель, и, когда он проходил мимо сестер, ни одна из них с ним не поздоровалась. Меня это очень смутило. Как же быть, объясните, пожалуйста?
Ответ. Я же говорю, что нужно быть приветливыми. Когда человеку говорят о приветливости, то он отождествляет ее с вежливостью. Под вежливостью святые отцы имеют в виду, когда кто-нибудь при помощи разных слов и манер делает вид, что он относится к человеку по-доброму, тогда как тот ему совершенно безразличен; то есть вежливость тогда прикрывает внутреннюю холодность. Это нам не нужно. А приветливость - это понуждение себя к доброму расположению, выражающемуся в том числе и внешне. Надо отличать лицемерие от понуждения. Вежливость - это вошедшее в обычай лицемерие, а приветливость, повторюсь, - это понуждение себя к доброму расположению.
Вопрос. В Евангелии написано: "…Яко прииде Ему час, да прейдет от мира сего ко Отцу" (Ин.13:1). Что здесь имеется в виду? Здесь говорится о переходе естества человеческого?
Ответ. Конечно, Господь Иисус Христос как Бог всегда пребывает одесную Отца, и всегда единосущен Отцу, и никогда от Него не отлучается. И поэтому когда говорится о переходе от мира сего к Отцу, то здесь имеется в виду человеческое естество Господа, которое должно покинуть этот мир и перейти в небесные сферы, и уже как Человек Господь Иисус Христос, Своим человеческим естеством, а не только Божеством, воссядет одесную Бога Отца. Когда мы читаем Евангелие, нельзя изречения о Господе воспринимать одинаково, потому что одни изречения относятся только к Его человеческой природе, другие - только к Божественной, иные - к обоим естествам, иные относятся к Нему до вочеловечения, иные - после вочеловечивания, иные - по Воскресении и Вознесении и так далее, и нужно различать, какое изречение к какой части Его естества и к какому времени Его бытия приложимо, тогда не будет путаницы. А когда мы берем одно изречение, относящееся, допустим, к человеческому естеству, и абсолютизируем его, то из этого уже может получиться ересь, отрицающая Божественность Господа Иисуса Христа. Или когда мы обобщаем какое-то изречение, говорящее о Его о Божеской природе, то можем впасть в противоположную ересь монофизитов, смешивающих Божескую и человеческую природы и умаляющих последнюю.
Вопрос. Почему картина мира, представленная в "Точном изложении Православной Веры" Иоанна Дамаскина, так расходится с той, какую мы имеем сейчас?
Ответ. Там представлены научные знания, современные Иоанну Дамаскину, поэтому, конечно, он мог ошибаться. В том, что он говорит о собственно богословских истинах, не может быть никаких отклонений, никаких исправлений и уточнений - это не подверглось никаким изменениям. Там же, где он опирался не на откровения, а на достижения современной ему науки, точнее античной (потому что во времена Византии научное развитие было традиционным и, скорее, малоподвижным, использующим знание античного мира), он, конечно, мог ошибаться, ничего удивительного нет. Из этого можно извлечь урок, что науке никогда верить нельзя, какими бы достоверными ее достижения ни казались современнику.
Вопрос. Вы как-то в одной из проповедей говорили, что Иоанн Креститель посылал своих учеников к Спасителю с вопросом, Он ли ожидаемый Мессия или нужно ждать другого, не потому, что сам сомневался, а потому, что хотел своих учеников убедить. А вот у нас в храме читали такое толкование, будто он посылал своих учеников по той причине, что ожидал уже смерти и вдруг у него возникло сомнение, не напрасен ли его подвиг. Такое толкование тоже возможно?
Ответ. Я высказывал мнение святоотеческое - Феофилакта Болгарского, а толкование, о котором говорите вы, может быть, более современное. Иоанн Креститель, который слышал голос с неба: "Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих" (Мф.12:18) - и видел, как на Спасителя в виде голубя сошел Дух Святый, не мог уже сомневаться. Это абсурд. Если Иоанн Предтеча говорит, что пришел для того, чтобы Он явился, и, имея это Откровение, всем проповедовал явившегося Мессию, - отчего бы потом он вдруг мог усомниться? Нет, это невозможно. Это смешно даже предполагать - получается, что он усомнился в тот момент, когда Господь воскресил сына Наинской вдовицы. Кто от этого может усомниться? От этого, наоборот, укрепляются в вере. Именно после этого события Иоанн послал своих учеников к Спасителю спросить: "Ты ли Тот, Который послан или мы иного ждем" (Лк.7:19), - потому что он думал, что пришло Господу время объявить открыто, публично, что Он Христос, раз Он совершил такое великое чудо - воскресение из мертвых.
Вопрос. Почему Иоанн Креститель, когда его спрашивали, пророк ли он, отвечал отрицательно?
Ответ. Во-первых, может быть, из смирения. Но я думаю, что главная причина заключалась вот в чем. Люди хотели отождествить его с кем-то из древних пророков. Тогда уже не было почти никаких пророков или их было очень мало и их не почитали - наступило время духовного оскудения. Когда же явился такой великий пророк, пытались отождествить его с кем-то из воскресших или явившихся в духе пророков: Илией, Иеремией. Так и про Спасителя говорили. Поэтому Иоанн Креститель и сказал: "Нет, я не пророк".
Вопрос. Я не понимаю, почему употреблена и что означает разная мера наказания в словах Евангелия: "Всякий гневающийся на брата своего напрасно подлежит суду, кто скажет брату своему "рака", подлежит синедриону, а кто скажет "безумный", подлежит геенне огненной" (Мф.5:22)?
Ответ. Потому что за более тяжкие грехи - более тяжкое наказание. Первое: Всякий гневающийся на брата своего напрасно подлежит суду, - то есть кто только прогневается, того уже нужно судить, если напрасно прогневался. Но некоторые святые отцы говорят, что даже если кровь твою прольют, то и тогда гнев напрасен. А Иоанн Кассиан Римлянин говорит, что слово напрасно вообще вставлено в позднейших списках, в древности его не было: до такой степени святые отцы не хотели примириться с тем, что существует какое-то оправдание для гнева. Справедливо ли мнение Иоанна Кассиана, неизвестно, но справедливо его отношение к этому - что гневаться в любом случае недопустимо. Даже если мы начнем это слово истолковывать, то окажется, что по большей части мы гневаемся напрасно. Не напрасно мы гневаемся на человека тогда, когда он нас соблазняет на какой-нибудь грех и мы восстаем против этого, не хотим поддаваться или когда кто-то соблазняет нас впасть в ересь. Только это не напрасный гнев, все остальное - напрасный. Кто скажет брату своему "рака" (пустой человек), подлежит синедриону. Одно дело - прогневаться, другое - оскорбить, усомниться в человеке, а третье - называть его уроде, это по-славянски, или, как тут говорится, безумный. Здесь уже большее осуждение, больший гнев. Ведь обычно человек тогда начинает говорить оскорбительные слова, когда он больше рассердился: "Да это пустой человек, с ним нечего говорить". Вот за это мы подлежим отлучению от Церкви, если строго к нам подходить. А когда мы сказали: "Да вот это безумец, что с ним разговаривать" - и начинаем кричать, обзывать его такими словами, как урод в смысле "безумец" или, как еще говорят по-славянски, "юрод", - это следующая степень гнева. Здесь, видимо, степени гнева рассматриваются. Но лучше, конечно, совсем не гневаться.
Сегодня я хочу более углубленно рассмотреть ту тему, которой мимоходом уже касался в предыдущей беседе, - о том, что в духовной жизни не бывает малых, незначительных вещей, что в отношении к ближнему не может быть мелочей. То, что нам кажется незначительным, ничтожным, может быть на самом деле великим или, правильнее сказать, страшным для нас, если мы им пренебрежем, - от этого зависит наше спасение или наша погибель.
В Евангелии при изложении Нагорной проповеди апостолом и евангелистом Матфеем приведены следующие слова Спасителя: "Кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном" (Мф.5:19). По-славянски заповеди названы "малыми", а в переводе на русский язык - "малейшими". Но заповеди эти имеют великое значение, потому что нарушающий их человек наречется малейшим в Царстве Небесном. Быть названным малейшим в Царствии Небесном - это не значит обязательно там и находиться, не значит быть спасенным. Если мы в обществе христиан порицаем, допустим, какие-то пороки и осуждаем за них тех или иных порочных людей или если говорим о каких-то страшных грехах - это не значит, что мы рассуждаем непременно о тех людях, которые находятся среди нас. Чаще мы говорим именно о тех, которые находятся вне нашей среды, вне Церкви. Так и здесь: малейшим наречется в Царствии Небесном - то есть совсем не обязательно, что тот человек будет в Царстве пребывать. И определение заповедей как малейших мы можем понимать различно, не только так, как истолковывает святитель Игнатий, - что они просты для понимания и потому называются малейшими. Мне кажется, что слова Спасителя указывают на наше отношение к этим заповедям: нам они представляются ничтожными, ничего не значащими и мы ими пренебрегаем. не потому, что заповеди на самом деле такие легкие в исполнении и мы всего лишь не хотим их исполнять, считая, что это очень уж просто: захотим - и исполним, а по той причине, как мне кажется, что в обычной житейской суете, в нашем повседневном общении с людьми мы ими просто пренебрегаем, не придаем им должного значения. И теми заповедями, которые учат нас, как правильно относиться к Богу, как правильно относится к самим себе, пренебрегаем по той же причине: нам кажется, что в обычных обстоятельствах все это не имеет принципиального значения.
Например, вы знаете, что Иисусову молитву и вообще непрестанную молитву называют любовью к Богу - и действительно в этом делании проявляется именно любовь к Богу. Так вот, мы под предлогом разных житейских занятий, обязательных, нужных, иногда чрезвычайно важных, считаем для себя возможным Иисусову молитву оставлять и, таким образом, пренебрегаем любовью к Богу. С одной стороны, мы знаем, что надо любить Господа Бога всем сердцем своим, всей крепостью, всем разумением (Лк.10:27), и не пытаемся с этим спорить, не пытаемся возражать словами, а, с другой стороны, делами своими мы показываем, что заповедью этой пренебрегаем. Нельзя любить Бога всем сердцем час или, допустим, несколько часов в сутки, когда мы совершаем келейное правило или присутствуем на богослужении. Если мы поистине любим Бога всем сердцем, мы будем молиться непрестанно, по крайней мере в состоянии бодрствования, а человек, который стяжал любовь совершенную, у которого сердце действительно открылось для любви к Богу, - тот не может успокоиться и молитву творит даже тогда, когда отдыхает, когда спит. Значит, под предлогом важных, необходимых дел - тех дел, которые как будто бы обеспечивают наше безопасное или нормальное существование, мы оставляем любовь к Богу и считаем эту заповедь не имеющей значения, то есть малейшей. Она оказывается меньшей, чем, допустим, труд ради пропитания или налаживание хороших отношений с людьми ради того, чтобы каким-то образом обеспечить свое безбедное, безопасное существование.
На прошлой беседе я также говорил, что мы пренебрегаем и любовью к ближнему. Не потому, что мы теоретически почитаем эту заповедь ничтожной, но во время всей той суеты, которой мы поневоле предаемся, в каждом конкретном случае мы начинаем эту заповедь считать не имеющей такого уж принципиального значения. Итак, формально не дерзая опровергать Евангелие или пренебрегать им, на деле мы почитаем ту или иную заповедь ничтожной и оправдываем свое пренебрежение этой заповедью тем, что она не подходит к данной ситуации, в данной ситуации она малая, малейшая.
Когда мы слышим слова Спасителя о том, что блажени нищии духом…, блажени плачущии… (Мф.5:3-4) и так далее, мы не можем тут же назвать эти заповеди малейшими. Как они могут быть названы малейшими, если за эти добродетели обещана великая награда - Царствие Небесное? Самая первая заповедь, о нищете духовной, обещает тем, кто эту добродетель стяжает, Царствие Небесное. Значит, название "малейшая" зависит от нашего с вами отношения к той или иной заповеди в каких-либо конкретных, а не выдуманных обстоятельствах. У нас получается так: мы хотим испытывать любовь к Богу именно во время для этого отведенное или тогда, когда сделать это легко и просто. То же касается и любви к ближнему, и любой иной заповеди: о нищете духовной, о плаче о своих грехах, об алкании и жаждании правды, или праведности, - все это мы относим к тем заповедям, которые нужно исполнять при удобных обстоятельствах; в обычных же - тех, в которых мы повседневно находимся и, по всей видимости, всю жизнь будем находиться, мы почитаем их ничтожными, малейшими. И если мы и дальше будем так к ним относиться, то, конечно же, ничего не сможем исполнить - по той причине, что и случая никакого не представится к их исполнению. В обычных обстоятельствах пройдет наша жизнь, и мы все время будем почитать заповеди малыми и ничтожными, а какие-то житейские нужды - значительными и, собственно, определяющими наше страдание или счастье, нашу болезнь или здоровье, нашу, в конце концов, жизнь и смерть. То есть заповеди ничтожны не сами по себе, не потому, что о них как-то просто говорится и не придается значения - им придается великое значение в самих евангельских словах, в словах Спасителя, - а потому, что мы сами умаляем их в собственном сознании неправильным отношением к ним. Но если мы будем так жить, пренебрегая этими малыми заповедями, нарушая их (или, как сказано по-славянски, "разоряя"), считая их как бы ничтожными, и еще учить людей, чтобы они уделяли первостепенное внимание обычным житейским нуждам, тогда мы, конечно же, наречемся в Царствии Небесном малейшими, то есть окажемся вне Царства.
В Евангелии есть еще другое подобное употребление слова "малые", или "малейшие". Как в Евангелии от Матфея, в Нагорной проповеди, заповеди названы малейшими, так и людей мы часто именуем или почитаем малейшими. Не потому, что они на самом деле таковые, ибо перед Богом все люди одинаковы и равны, но мы сами из-за гордости почитаем себя большими, чем другие, или каких-то людей из-за их качеств, которые нам кажутся значительными, важными, можем считать лучшими. На самом же деле каждый человек: образованный или необразованный, простой или утонченный - является образом и подобием Божиим. Поэтому в очах Божиих между людьми нет никакой разницы, если мы почитаем кого-то малым, то лишь потому, что он мал в наших глазах. Даже если бы мы считали малым, ничтожным именно грешника, то и в этом отношении допустили бы ошибку, потому что самый падший, самый грешный человек еще больше нуждается в помощи Божией, в спасении, милосердии, чем человек праведный. Об этом говорят некоторые евангельские притчи, например, о том, что пастух оставляет девяносто девять овец в горах и, спускаясь с гор, ищет одну заблудшую. Значит, и грешника тоже нельзя почитать малым и ничтожным, но при помощи такого слова описано наше собственное внутреннее состояние. В Евангелии от Матфея также сказано: Кто напоит одного из малых сих чашей холодной воды во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мф.10:42). Итак, мы видим, что не только великое доброе дело по отношению к ничтожному человеку принесет нам награду и милость от Бога, но - обратите внимание - даже если мы дадим ему чашу воды, то есть сделаем для него и малое, мизерное дело, то и ради такого как будто незаметного пустяка мы также получим награду. вывод отсюда такой: не может быть никакого презренного дела. В прошлой беседе, между прочим, мы говорили о том, что сестры не помогают друг другу под предлогом послушания или других, по видимости серьезных, причин, считая, что помочь кому-то, например, принести посуду или вымыть пол - это такой пустяк, на который не стоит обращать внимания. Но ведь здесь в Евангелии изображено гораздо менее значительное дело, чем оказанная кому-то помощь. Просто дать чашу холодной воды - это вообще никому не составляет никакого труда, потому что вода есть везде, она ничего не стоит, и наполнить чашу водой и подать ее другому человеку - это совсем просто, но даже за это Господь обещает награду.
Значит, мы не должны пренебрегать ни малым, в наших глазах презренным, ничего не значащим человеком, ни малым делом. Ведь Евангелие не может быть ничтожным и малым только потому, что какая-либо великая заповедь, например о любви к ближнему, иногда проявляется и в ничтожном, малом поступке: подать чашу холодной воды или даже просто улыбнуться и кивнуть ближнему головой, - и не говорите мне, что это ничего не значит и что это легко сделать. Если мы испытываем неприязненные чувства к человеку, то быть приветливым по отношению к нему порой бывает чрезвычайно трудно. поэтому здесь также присутствует любовь и мы исполняем великую заповедь о любви к ближнему - в том, чего, может быть, со стороны никто не увидит и о чем никто не догадается. Никто этого не заметил, а мы только кивнули человеку головой - и в тот момент исполнили заповедь. И за это, конечно, мы не лишимся награды - это не мелочь, не ничтожно, а, напротив, - значительно.
Если же мы начнем такими случаями пренебрегать под предлогом того, что это мелочь, то, в конечном счете, окажется, что исполнить ту или иную евангельскую заповедь, и не только о любви к ближнему, но и все прочие, у нас никогда не будет ни возможности, ни времени, ни случая, и мы дойдем до того, что в великих делах также окажемся совершенно бессильными, немощными, не способными ничего делать, как бы парализованными. А может быть, даже вообще не обладающими искусством исполнения заповедей, потому что в любом деле нужен навык, и если мы его не приобретем в таких, казалось бы, мелочах, то и большое дело, конечно же, сделать не сможем. В любом ремесле человек сначала учится пользоваться какими-то инструментами, необходимыми для работы, исполняет прежде простейшие операции и постепенно, стяжав навык, может переходить ко все более и более сложным вещам, таким образом обретая мастерство. Что же касается евангельской жизни, которую называют наукой из наук и искусством из искусств, то здесь в особенности необходимы опыт и навык. Правда, не только навык, но еще и благодатная помощь; хотя, опять же, если мы не будем понуждать себя к деланию добра, то и благодать Божия способствовать и содействовать нам никак не будет. Насколько мы понуждаем себя служить Богу, настолько Он нам в этом служении помогает. Насколько же пребываем нерадивыми, настолько и помощь Божия уменьшается. Может быть, эти Евангельские слова: "Кто напоит чашей холодной воды одного из малых сих во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей" - можно толковать и следующим образом. Допустим, мы приобрели благодать Божию, награду Божию в каком-то великом деле, но если вдруг в чем-то самом малом мы нарушим заповедь: не подадим холодной воды, пренебрежем нашим ближним, который кажется нам ничтожным, не заслуживающим внимания человеком, - то и награду свою за великое дело потеряем. часто в жизни бывает так: усердно помолившись, причастившись, мы почувствовали в душе какое-то утешение, благодать, мир, но потом из-за какого-то ничтожного слова все теряем. Значит, действительно, пренебрегая малыми делами, мы не только пренебрегаем возможностью исполнять заповеди, но еще и делаем как бы некую щель в сосуде своей души, через которую благодать Божия от нас уходит.
Спаситель говорил Своим ученикам, что нужно быть смиренными, как дети, и хотя Он не сказал "малыми", но сам строй речи, образы, которые Он приводил в пример, указывают именно на это. Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (Мф.18:2-3). Дети, как существа почитающие себя ничтожными, ничего не значащими, не претендующими ни на что в обычной человеческой жизни, ставятся нам в пример. И отнюдь не в отношении ума, потому что апостол Павел говорит: "На злое будьте дети, а на доброе разумны" (1Кор.14:20). Но кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве небесном (Мф.18:4), т.е. мы должны к другим людям относиться внимательно, о себе же думать как о существах ничтожных, а не так, как у нас обычно бывает: себя мы почитаем людьми значительными, а другими пренебрегаем. Некоторые скажут, что к ним это не относится: они себя, мол, великими отнюдь не считают и величаться им нечем, ничего особенного из себя они не представляют ни в отношении своих способностей, ни в отношении своего положения в обществе, ни в отношении своей нравственности - они самые заурядные и ничтожные люди. Вроде бы эти люди правы, вроде бы они действительно так о себе думают. Однако когда доходит до дела - мы всегда предпочитаем себя другим людям. Даже в самых простых вещах: допустим, считаем себя более достойными беззаботного времяпрепровождения, более достойными комфорта, всяких удобств, всего того, что составляет "мелочи" человеческой жизни, без чего человек не может жить. И когда встает выбор: уступить ближнему или приобрести что-то для себя, - то мы всегда предпочитаем себя. Вот и получается, что на самом деле мы отнюдь не почитаем себя малыми, но думаем о себе в данной конкретной ситуации, в ситуации опять же ничтожной, как бы незаметной и обыкновенной, что мы большие, чем тот или иной наш ближний, с которым мы поневоле соперничаем. И таким образом, ясно, что мы мним себя людьми великими. Пусть даже мы не считаем себя образованными или умными, но всегда - более достойными земных благ, чем те люди, которые также на них претендуют, и никогда мы не уступим. А если чем-нибудь мы и поделимся с ближними, то только в том случае, если у нас этих благ с избытком, если мы сами не потерпим никакого ущерба. Итак, мы всегда предпочитаем себя нашему ближнему, а должно быть наоборот. На самом деле мы не считаем себя малейшими, хотя сами себе и кажемся если уж не смиренными, то по крайней мере людьми ничего особенного о себе не думающими.
Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном. И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает. А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской (Мф.18:4-6). Обратите внимание, что в первую очередь мы сами должны смириться. Господь сначала учит нас смиренному мнению о самих себе, а затем говорит о том, чтобы мы не презирали тех людей, которые кажутся нам малыми - потому ли, что они действительно смирились и умаляют себя пред нами, или потому, что мы просто презираем их за что-то, за какие-то грехи, справедливо или несправедливо, или потому, что они кажутся нам необразованными и грубыми, или потому, что они бедные или нищие, - так или иначе, мы не должны такими ничтожными в наших глазах людьми пренебрегать, мы должны принимать их во имя Христово, таким образом делая добро как бы Самому Христу. Господь объясняет нам: "Кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает". Получается, что этот человек не такой уж ничтожный и незначительный, как нам кажется, если, принимая этого человека, мы принимаем Самого Христа. Тот, кто представляется нам ничего не значащим, на самом деле есть образ Христов, подобно тому, как поклоняясь иконе, на которой изображен Иисус Христос, совершая каждение перед ней, лобызая ее, мы таким образом оказываем честь Христу, так и служа ближнему, образу Христову, созданному Самим Богом, почитая его, мы таким образом служим Самому Христу. Господь принимает это как служение Самому Себе.
Таким образом, отношение к ничтожному, малому человеку оказывается отнюдь не малым, а самым великим делом, которое только можно себе представить. И наоборот: Кто соблазнит одного из малых сих... тому лучше бы было, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской. Если великая награда бывает тому, кто принимает одного из малых сих, то также и великое наказание бывает тому, кто его соблазняет. Потому мы должны быть чрезвычайно внимательными в отношении к людям, с которыми так или иначе общаемся, и не считать малозначащими и как бы почти незаметными ни самих этих людей, ни своих поступков. Бывает, что пренебрежение к ближнему происходит под видом дружбы: поскольку мы привыкли друг к другу, постоянно общаемся, у нас возникли доверительные отношения, то мы по этой взаимной любви друг к другу и снисходим. И под предлогом такой любви, становясь из-за нее дерзновенными, мы позволяем себе неуважительное обращение с теми людьми, которые нас любят, да, собственно, которых и мы любим. Например, какие-то грубоватые шутки, какое-то пренебрежение - все это также является проявлением подобного соблазна. Чаще всего именно тем людям, которые, быть может, больше других нас любят и нам доверяют, мы более всего и вредим. Соблазнить, конечно, можно по-разному: можно увлечь в какой-нибудь грех, допустим уговорить пренебречь послушанием, можно смутить своим плохим поведением. например, ведя себя грубо или равнодушно, совершая какой-то иной дурной поступок на глазах другого человека, мы не только себе приносим вред, но раним и его совесть. Человек тот может соблазниться на осуждение, а может смутиться до такой степени, что скажет: "Раз он, более опытный, себе такое позволяет, то тем паче мне это можно". И самыми многоразличными способами мы можем соблазнить человека; а сами даже и не заметим, что он на нас в это время смотрит, так как он, этот малый человек, для нас как бы и не существует, - мы его внутренним духовным взором не замечаем. Мы делаем свое дело, делаем то, что считаем нужным, думаем о своей пользе, а этот невольный свидетель остается нами соблазненным. и если соблазн окажется велик, если мы всегда будем так делать, смущая ближнего даже какими-то незначительными грехами, постоянно принося ему вред, то можем подвергнуться страшному наказанию. Ведь Сам Господь говорит: "Тому лучше бы было, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской", - то есть это такое страшное наказание, что лучше было бы этому человеку быть утопленным.
Вот то, что можно сказать об отношении к ближним; а теперь поговорим о смысле слова "малый" касательно преданности воле Божией, а также того или иного служения, которое нам вверено. Когда Господь говорил притчу о талантах и рассуждал о том, какой награды достоин преданно Ему послуживший, Он произнес следующие слова: "Господин его сказал ему: "Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю, войди в радость господина твоего" (Мф.25:21). Здесь также слово "малый" можно понимать двояко. Первое и, может быть, даже основное значение - мало то, что мало по сравнению с наградой будущей жизни, наградой Царствия Небесного. Действительно, если мы бываем верны в этом малом, в служении земном, то получаем за него необыкновенную награду, и не только на Небесах, но даже и на земле. Благодать Божия, которую стяжевают праведники, является великой наградой за те труды, которые они понесли ради Господа. В сравнении с этим великим благодатным утешением, с этим обилием Святого Духа в душе человека все скорби, все труды его действительно кажутся малыми. Но есть и второе значение слова, о котором мы сейчас говорим: эти труды нам кажутся малыми по той причине, что мы считаем их как бы ничего не значащими, недостойными внимания, и потому относимся к ним с некоторым пренебрежением. Вот мы находимся в монастыре, в какой-то степени изолированы от внешнего мира, живем внутренней монастырской жизнью, все у нас тут регламентировано, все расписано, и нам известные предписания Евангелия кажутся здесь неуместными. Отношение друг к другу, к тем людям, с которыми мы каждый день сталкиваемся и каждый день общаемся, видится нам столь незначительным, что действительно можно сказать, что мы почитаем это чем-то малым. Но ведь собственно здесь мы и проявляем себя или как христиане, или как люди нерадивые и не любящие Христа. И другого случая не будет. Те люди, среди которых мы живем, которых видим каждый день по несколько раз, с которыми работаем, - вот это и есть наши ближние, здесь мы, собственно, и должны исполнять заповеди. в особенности относится это учение к монашествующим - по той причине, что монахи должны понимать: суть не в том, какое мы совершаем дело - великое или малое, а в том, как мы его совершаем. Ведь мы отказались от великих дел: мы не творим милостыни, не кормим голодных, не проповедуем заблудшим людям, мы удалились, изолировались - и таким образом показали, что важно не то, что мы делаем, а то, как мы это делаем. Важно не то, великое ли дело или нет, а то, соответствует ли оно Евангелию. И вот эти как будто бы незначительные отношения между сестрами на самом деле являются исполнением или нарушением Евангелия. И за такое малое в глазах мира добро - ведь многие нас даже осуждают за то, что мы отказались от внешних добрых дел и живем, как кажется им, эгоистично, - мы надеемся получить великую награду. Потому что понимаем: нам необходимо тщательно за собой следить и в этой невидимой для мира, умаленной в его глазах духовной жизни стяжать милость Божию и стать истинными христианами. Так должно быть. В действительности же некоторые почитают это за нечто пустяковое, за мелочи, и в этом малом, которое нам вверено, мы порой бываем неверны Богу. Если тот евангельский раб, будучи верен в малом, вошел в радость господина своего, то у нас получается наоборот: мы, будучи неверны в малом, не получаем, по словам евангелиста Луки, и великого.
Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не верны были, кто поверит вам истинное? (Лк.16:10-11) - непосредственно эти евангельские слова обращены к богачам, но богатство здесь можно понимать расширенно. Не только собственно богатство, не только деньги, но и наши душевные силы, наши умственные способности и даже физические силы - это также есть богатство. Если мы в этом малом, в том, что каждому человеку дано от природы для существования, бываем неверны, то нам не будет вверено и великое, то есть не будет вверена и благодать Божия, потому что по сравнению с благодатью и богообщением все, что мы имеем, и само существование, можно назвать малым и ничтожным.
Значит и среди заповедей, и в отношениях с ближними, и во всей нашей жизни, и среди всех наших способностей - всего того, что нам дано вместе с бытием, - ничего малого не существует. Это грубейшая, ужаснейшая ошибка, когда люди почитают что-либо мелочным и, по неопытности пренебрегая теми вещами, которые, как им кажется, можно назвать малыми, постепенно доходят до того, что и великие вещи начинают считать ничтожными. Когда мы читаем Евангелие - мы умиляемся, а когда переходим к делу, например, завязывается разговор с кем-то из нашего окружения, скажем из сестер монастыря, - все это забывается и даже совсем не приходит на память. В действие вступают совершенно другие законы, совершенно иные принципы, и уже самой жизнью мы показываем, что Евангелие для нас является чем-то малым. И таким образом мы, к сожалению, доказываем - самим делом, самим своим греховным поведением - правильность предложенного толкования евангельских слов: "Кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном" (Мф.5:19). То есть доказываем, что даже великие заповеди из-за нашего лукавства - иначе не назовешь - становятся в нашем сознании, в нашей жизни малейшими.
Как с этим бороться? Что нужно делать для того, чтобы не было подобного неправильного отношения к жизни? Есть у христиан такое понятие, такое делание - в особенности оно прилично монашествующим, - как трезвение, состоящее в том, что человек всегда следит за своей внутренней жизнью. Человек взирает внутрь своего сердца, внутрь своей души и, видя самые ничтожные движения ума, изменение чувств, контролирует их, пытается их для себя объяснить, понять, что с ним происходит. конечно, лучше, если он это делает не самостоятельно, как поступают подвижники уже более преуспевшие и более опытные, но с помощью своих духовных руководителей, будь то духовник, или настоятельница, или старица; в других же случаях это может быть просто опытный христианин, хотя таких сейчас чрезвычайно мало. И вот, взирая на постоянные изменения в душе, пытаясь объяснить, что с ней происходит, соответствует то или иное ее движение Евангелию или отклоняется от него и нужно ли молиться о том, чтобы это движение душевное укрепилось, или, наоборот, противиться ему, - человек таким образом не только следит за поступками, но и пытается увидеть их корень, то есть помыслы и желания, возникающие в уме или душе. И начиная с этого, для большинства людей несуществующего, уровня жизни, он переходит к видению в себе того, чего другие не видят, - того малого, с которого начинается вся жизнь человека. И таким образом - через трезвение, через борьбу с помыслами, через особенно развитое внимание к своей внутренней жизни - он исполняет заповеди, собственно, на этом и основано учение о трезвении - ничего малого не существует. Еще раз говорю, что монашествующие отказываются от мнимо великих трудов, которыми гордится и тщеславится мир, ради того, чтобы совершать малые, невидимые ни для кого дела. Но они-то и являются величайшим делом, величайшим деланием пред очами Божиими, гораздо большим, чем какие-то великие свершения государственных мужей или завоевания полководцев. И за исполнение этих малых заповедей, из-за которых мир нас презирает как эгоистов, отказавшихся от служения людям, мы наречемся великими в Царствии Небесном. И это означает, что не только в будущей жизни, но и в нынешней, уже сейчас, мы получим то, о чем мир и не мечтает. Получим, и увидим, и ощутим Царство Небесное внутри самих себя, в своем сердце.
Таким путем должны идти вообще все христиане, а в особенности монашествующие, потому что из понимания того, что мелочей не существует, и возник, собственно, монашеский образ жизни, возникли понятия "трезвение" и "умное делание". Вот как мы должны относиться друг к другу, как должны относиться к себе. Мы же все измеряем совершенно другими мерками: Евангелие у нас употребляется только для келейного чтения, а в жизни мы руководствуемся совсем другими принципами, принесенными нами из мира, чуждыми христианству. И сами себя оправдываем или осуждаем, грустим или веселимся не оттого, что исполняем или нарушаем Евангелие, а потому, что наши страсти или удовлетворены, или пребывают голодными. Когда страсти наши голодны, тогда мы унываем, сердимся, плачем, а когда удовлетворяем их, тогда почитаем себя счастливыми. И, будучи монашествующими или стремясь к монашескому чину, часто ведем себя, к сожалению, как мирские люди. Мне бы очень не хотелось, чтобы нас касалось изречение, которое относят к предсказаниям о последних временах: "В последние времена монахи будут как миряне, а миряне как скотина". Ну, про мирян мы говорить не будем, а что касается монашествующих - мне бы не хотелось, чтобы вы были как миряне, то есть чтобы между вами возникали какие-то склоки, ссоры, рассуждения о том, кто больше, кто меньше, кому больше уделяют внимания, кому меньше, кто более любим, кто менее любим и так далее. Все это никак не приличествует тому образу жизни, который мы избрали. Поэтому станем достойными того наименования, которое носим или к которому стремимся, - наименования монахов - и будем трезвиться. Раньше некоторых монахов иногда даже называли трезвенниками - оттого что они как бы "истрезвляли" свою плоть. Подобно тому, как человек, подверженный страсти пьянства, постоянно стремится к опьянению, как бы не понимая, что с ним происходит, так и монашествующие должны стремиться к тому, чтобы истрезвиться. Необходимо изгнать из своей души опьянение, происходящее от действия страстей, и увидеть все в истинном свете - ясно, чисто, правильно, чтобы суметь совершать свой путь ко спасению твердыми ногами.
Вопрос. Могут ли любовь, расположение, забота быть излишними? Как не перейти грани разумного и не стать навязчивым?
Ответ. Бывает такая "демьянова уха" - когда человека так кормят этой ухой, что он уже не знает, как вырваться от столь радушного хозяина. К сожалению, в наше время подобное бывает очень редко. Теперь "демьяновой ухой" никто уже не угостит, сейчас такого "Демьяна" нужно поискать... конечно, не надо переходить грани разумного. Ближнему нужно помогать, но в то же время необходимо понимать, что человек свободен и мы обязаны предоставить каждому свободу. Это не значит, что в монастыре надо тихо свергнуть послушание и установить всеобщее равенство. Но мы не можем человеку что-то навязать, если он не принимает этого сам во внутренней своей жизни. Но пока есть надежда, что человек исправится, мы можем терпеть, как бы дать ему свободу некоторого произвола. Однако если он не хочет исправляться, то, поскольку мы, к сожалению, не имеем возможности ради его собственной пользы, ради его спасения эту свободу нарушить, мы должны, как говорится, предоставить ему уже полную свободу, то есть - исключить из монастыря, дав ему право самому решать свою судьбу и устраивать свое спасение так, как он считает нужным. И совсем не обязательно думать, что человек этот погибнет, но, может быть, такое о нем решение послужит кому-то уроком и другие люди будут вести себя иначе, спасти человека против его собственной воли, к сожалению, нельзя. Если бы это было возможно, то, наверное, некоторые люди, и я в том числе, загоняли бы в Царствие Небесное палкой. Но на самом деле ничто не в силах заставить человека внутренне перемениться. На него могут влиять внешние обстоятельства: поработить, в каком-то отношении сломить, - но внутренне человек все равно остается свободным. даже когда он принял какие-то убеждения или что-либо исполняет из страха, а собственного произволения и согласия у него на это нет, то такая покорность не принесет ему пользы и не даст спасения. спасти человека способно только самопонуждение.
В этом, между прочим, отличие христианства от магометанства, в котором считается, что даже если человек принял определенное убеждение - религию Магомета под угрозой насилия, то, значит, он уже и спасается. У нас не так. Бывали, конечно, попытки насильного обращения в христианство, но само учение христианской Церкви - оно не таково. Должно быть внутреннее согласие, должно быть сознательное послушание воле Божией. Поэтому, когда мы на человека нажимаем, давим на него, пытаемся склонить его к тому, что нам кажется для него спасительным, то это в действительности для него может оказаться излишним. В этом отношении нужно быть очень осторожным.
Вопрос. Как отличить привитую тебе еще с детства вежливость от чувства любви? Как узнать, по какой причине я уступаю сестре: из любви или из вежливости?
Ответ. Мне кажется, что, в конце концов, вежливость - это не так уж и плохо. по крайней мере, лучше грубости, когда у человека нет ни вежливости, ни любви, а только грубость и раздражительность. пусть лучше у него будет раздражительность, прикрытая вежливостью, ведь тогда он не покажет своей страсти - это все же лучше, чем неприкрытая злоба. Поэтому очень бояться вежливости не нужно. Единственное, мы должны понимать, что вежливость - это не какая-то добродетель и это не то, к чему нужно стремиться; вежливость сама по себе может быть пустой, и какое-либо вежливое слово: "здравствуйте", "пожалуйста" - не избавляет от необходимости испытывать к другому человеку подлинное чувство. Поэтому когда мы формально ближнего приветствуем, а в душе у нас холодно, тогда это на самом деле лишь внешняя вежливость. когда же мы действительно испытываем любовь к ближнему, имеем некое доброе чувство, тогда мы можем обойтись и без каких-либо вежливых слов. Тогда, возможно, найдутся другие добрые слова, специально не предназначенные для таких случаев. Впрочем, те же самые слова вежливости, допустим, приветствие - "здравствуйте" или прощание - "до свидания", могут быть сказаны холодно, а могут - с чувством расположения, и тогда это уже не сухая вежливость, здесь уже есть любовь. По внутреннему чувству и нужно определять, вежливость это или начинающаяся любовь к ближнему.
Вопрос. Запись помыслов - это трезвение?
Ответ. Да, это один из важнейших элементов трезвения, не единственный, но один из важнейших. Хотя, конечно, бывают такие обстоятельства, что именно от этого, хотя и важнейшего, элемента приходится отказаться, когда нет возможности открывать помыслы, нет рядом рассудительного человека. Не всякому можно открывать помыслы, не каждый может давать советы, - но именно тот, кто сам имеет духовный опыт, имеет рассуждение. Притом даже не всякий имеющий духовный опыт способен руководить, потому что у иного человека бывает такой опыт, который приложим только к нему одному, он не умеет свой собственный опыт перенести на жизнь другого человека и из-за этого может дать механический и потому неправильный совет. Действительно, бывают такие ситуации, когда не с кем советоваться, некому открывать помыслы, тогда на первый план, даже и у новоначальных, выступает молитва Иисусова, неотъемлемой частью трезвения является "умное делание", то есть молитва Иисусова с внимательным, внутренним взором, обращенным не только на поступки, но и на помыслы. Конечно, намного труднее самому себя анализировать, потому что от гордости, от самомнения мы бываем исступленными и не видим своих недостатков, не умеем себя трезво оценить. Никакой смиренный и благоразумный человек не будет пренебрегать возможностью (если она у него есть) открывать свои помыслы, потому что пренебрежение этим - признак гордости. Одно дело, когда мы не имеем такой возможности и вынуждены только при помощи усиленной молитвы, как говорит святитель Игнатий, бороться с самими собой, и другое дело, когда у нас есть кому помыслы открывать, а мы этим пренебрегаем и тем самым показываем, что мы гордецы. Такой человек помощи от Бога не получит.
Вопрос. Что делать, когда совсем не получается отражать помыслы? вроде читаешь молитву, но все равно кажется, что избавиться от них просто невозможно. Это потому, что я вообще жизнь веду невнимательную?
Ответ. во-первых, это не так просто - научиться отражать помыслы. Может быть, ты еще не научилась внимательно следить за собой, может быть, нет еще благодатной силы, навыка отражать помыслы, может быть (что самое главное), нет у тебя смирения. Все это постепенно достигается трудом, большой борьбой и даже мучениями и страданиями. просто и легко никто ничего, за редчайшим исключением, не приобретает. Даже люди преуспевшие, имеющие благодатную молитву, все равно ведут борьбу со страстями. Не нужно думать, что единственная цель - стяжать благодатную молитву. Нет, она есть только начало, начало очищения. Если человек, получив такую благодать, окажется нерадивым, она не принесет ему пользы. Поэтому и удивляться и печалиться не нужно, нужно трудиться, терпеливо совершать свой ежедневный умственный труд, в этой борьбе человек приобретает смирение, в мелких преткновениях и мысленных падениях он приобретает опытное познание своего ничтожества, своей беспомощности. И пока этот опыт, это осознание своей совершенной беспомощности в нем не укоренится, пока человек таким образом поневоле не смирится, он не может победить демонов, не может победить страсти. Здесь, как говорится, хочешь не хочешь, все идут одним путем. Редко кто особенным образом приобретает благодать такую, что как бы весь сразу опускается в бездну смирения, избавляется от брани страстей. В основном все идут описанным путем. святой Григорий Синаит называет это "смирением от бесов", то есть таким смирением, которое невольно приносится нам той борьбой, теми преткновениями и даже падениями, что бывают с нами по вине демонов, ведущих брань.
Вопрос. Означают ли слова "во имя ученика", что мы должны исполнять Евангелие только по отношению к христианам, притом православным?
Ответ. Апостол Павел прямо говорит, что мы должны делать добро, но наипаче своим по вере (см. Гал.6:10), то есть в первую очередь, безусловно, православным, потому что они не просто наши братья, дети прародителей наших Адама и Евы, но они наши братья во Христе - православные. Конечно же, оказывать добро мы должны в первую очередь им. Но это не значит, что человек нехристианского вероисповедания или неверующий вообще недостоин нашей любви и расположения; наоборот, своей любовью мы можем приблизить его к Богу. И вообще, когда в человеке действует благодать Божия, тогда он уже не разбирает людей, не различает "своих" и "не своих". Спаситель поставил нам в пример совершенство небесного Бога Отца, Который сияет солнцем Своим на злых и добрых и дождит на праведных и неправедных (см. Мф.5:45), то есть не отличает людей, которые Ему угождают, от тех, кто относится к Нему враждебно, и на всех равно изливает благодеяния. Значит, в идеале и мы должны ко всем относиться равно, даже к врагам, ведь Господь заповедал нам любовь и к врагам. Но поскольку мы еще немощные и далеки от такого совершенства, начнем с малого - покажем любовь к ближнему в буквальном смысле слова, то есть будем делать добро по отношению к нашим братьям и сестрам во Христе. А если мы когда-нибудь станем такими, как, например, преподобный старец Силуан Афонский, или архимандрит Софроний Сахаров, или другие подвижники благочестия, которые молились за весь мир и искренно, от всей души переживали, страдали и мучались оттого, что мир погибает в грехах и заблуждениях, - то это будет прекрасно.
Вопрос. "Во имя ученика" - значат ли эти слова, что кто-то воздает почтение человеку уже только за то, что он христианин?
Ответ. Да, если мы оказываем добро человеку потому, что он христианин, что он ученик Христов, то уже за это получаем награду. В данном случае акцент делается на том, что даже неверующий человек, если окажет добро тому, кто является учеником Христовым, не лишится своей награды.
Вопрос. Вы читали нам отрывок из Евангелия, где говорится о неправедном богатстве: кто в нем неверен, тот истинного не получит. И Вы сказали, что под богатством здесь имеются в виду разные способности, телесные силы. Почему оно названо неправедным?
Ответ. Богатство неправедное потому, что досталось нам несправедливо; потому, что мы не заслужили его прежде своего рождения - это если говорить о способностях. А если вести речь о богатстве в буквальном смысле слова, то есть о деньгах, то часто богатыми бывают люди, которые в нравственном отношении отнюдь не лучше бедных, а гораздо хуже, - и в этом тоже несправедливость. Когда человек получает какие-либо преимущества не благодаря своей нравственности, своей духовности, то по меркам религии, по меркам духовных и нравственных христианских законов это является несправедливостью.
Вопрос. Батюшка, сегодня ко мне человек обратился с малой просьбой: не хватило хлеба для детей в церковной школе, но я не могла ему помочь сразу, без разрешения старшей сестры. Я пошла спросить. Правильно ли я поступила?
Ответ. Надо было ему дать сразу. В данном случае все просто. Если бы у нас был голод, например, и нам самим хлеба действительно не хватало, тогда еще можно было бы идти спрашивать. А так как мы сами не бедствуем, то и не было бы никакого греха взять хлеб и дать его детям, а потом сказать об этом старшей сестре, - никто за это не осудил бы. А иначе, пока будешь искать старшую сестру - дети останутся голодными. Надо иметь какой-то здравый смысл. В прошлой беседе мы обсуждали такую ситуацию, когда ближнему необходимо срочно помочь, а мы ищем какого-то благословения. В любом послушании бывают моменты, когда надо быстро решить дело, и эти моменты невозможно заранее предусмотреть. Так что в данной ситуации даже не нужно было и думать, а ради любви к ближнему следовало помочь, и все. У нас же получается так, что под предлогом послушания мы оказываемся связаны по рукам и по ногам.
Вопрос. Как быть, если я вижу свои грехи и недостатки, а ревности исправить их совсем нет?
Ответ. если нет ревности, то на ее место заступает понуждение себя. когда у нас не хватает желания, но есть осознание того, что делать это необходимо, мы начинаем себя понуждать, и постепенно происходит изменение, а потом с Божьей помощью от такого понуждения может появиться в душе человека и ревность.
Вопрос. Если сестра предлагает свою помощь, всегда ли нужно ее принимать, в особенности, если ты можешь справиться сама?
Ответ. если можешь справиться сама, то зачем отягощать сестру, пусть пойдет кому-нибудь другому поможет или почитает, помолится. А если уж она очень хочет помочь, то пусть помогает. Ведь своим отказом мы можем человека огорчить. Необходимо руководствоваться соображениями любви.
Вопрос. Скажите, сила духа - это тоже добродетель или это преуспеяние человека?
Ответ. А что такое сила духа? Я не знаю, по-моему, подобное выражение не встречается у святых отцов. Это выражение из литературы нецерковной. Наверное, оно подразумевает некую твердость, самообладание, мужество, если под силой духа понимать мужество, то по учению святых отцов это одна из добродетелей. Однако мы не должны забывать, что нужно себя понуждать и молиться. Если человек обладает слабой силой духа, или слабым мужеством, то благодать Божия может восполнить его недостаток. В этом отношении мы все равны. Если у кого-то больше собственная сила воли, то и искушения ему посылаются такие, что он нуждается в великом укреплении от Бога, в особой помощи Божией, а человеку со слабой волей посылаются искушения меньшие. Это все равно как в пословице: "На всякого мудреца довольно простоты", - так можно сказать, что всякий сильный человек оказывается в определенной ситуации слабым, и когда собственных сил не хватает, ему требуется помощь Божия. Поэтому не нужно как-то в особенности искать силу духа, а надо больше себя приучать к надежде на Бога и в этом находить утверждение, то есть молиться изо всех сил и верить, что Господь поможет и не пошлет искушения выше наших сил (кроме тех случаев, когда мы из-за собственной гордости отгоняем от себя благодать Божию).
Вопрос. Почему сестры не могут делать замечания друг другу, равная равной, когда в Евангелии сказано: "Если согрешает против тебя брат твой, обличи его между им и тобой" (см. Мф.18:15)?
Ответ. Для того чтобы обличать брата, нужно иметь рассуждение, нужно иметь любовь, это должно быть сделано именно от любви, а не из какого-то другого чувства. В Евангелии сказано, что надо "обличить брата", в связи с тем, что мы презираем ближнего и оставляем его жить своей собственной жизнью, пренебрегаем его заблуждением, его грехами и таким образом проявляем к нему безразличие. Ведь мы с вами обличаем нашего ближнего не потому, что сострадаем ему в его заблуждениях, а потому что просто его не любим. У нас чаще всего бывает так, потому мы не имеем права эту заповедь исполнять, мы не доросли до нее. В то же время не можем мы и оставлять ближнего в заблуждении, не можем быть совершенно безразличными к нему, и, чтобы выйти из этого положения, нужно рассказать о прегрешении брата старшему по послушанию или благочинному, если это касается собственно послушания, или старцу, или настоятелю. Таким образом мы и не принимаем решения сами, чтобы не впасть в грех, и заповедь исполняем, предоставляя возможность старшему или старцу рассудить, справедливо ли наше суждение или это плод нашей неприязни и неразумия.
Вопрос. Мне непонятно, как человек смиряется в падении? Это зависит от того, насколько он борется, или смиряет сам грех?
Ответ. когда человек падает - конечно, речь идет о мысленных падениях, потому что из падений, совершенных делом, встать гораздо труднее, - тогда он хочешь не хочешь смиряется, поневоле видит свою немощь. как бы это ни было печально и горько, но можно сделать выводы и в конечном счете получить пользу. в этом, собственно, и состоит смирение от падения: человек на опыте сознает свою немощь. И поскольку это случается очень часто, на протяжении долгих лет, то в конце концов человек в своем сознании примиряется с тем, что он совершенно ничтожный, немощный, ни на что не годный и что только один Господь может ему помочь, и тогда Господь начинает ему помогать, тогда начинается его исправление. Но часто бывает так: человек делает неправильный вывод из своего падения, считает его случайным стечением обстоятельств, думает, что в следующий раз он будет вести себя иначе и что сейчас это произошло потому, что он чего-то не понял, чего-то не знал, что его неправильно научили и некому было подсказать. Различными подобными оправданиями мы оттягиваем время своего смирения, пока новые и новые падения и преткновения не заставят нас в конечном счете сделать правильный вывод - что виноваты мы и только мы.
Вопрос. Симеон Новый Богослов так высоко пишет о Причастии: если ты не чувствуешь внутри себя изменения, то знай, что ты не причастился, а только обольщаешь себя; и другие отцы пишут о том же, ведь они не обманывают, а у меня не бывает и не будет такого состояния. Еще они говорят о том, что если ты явно не чувствуешь в себе Христа, то нет тебе спасения. Как об этом думать и что делать?
Ответ. Конечно, спорить с Симеоном Новым Богословом мы не будем, а чувство, которое он описывает, может действовать в человеке в разной степени. Иногда - очень могущественно и властно, как в самом святом Симеоне и в других подобных ему совершенных подвижниках, иногда - очень прикровенно и тихо, как это бывает у многих новоначальных и мирян. Я много раз слышал от самых обыкновенных людей, отнюдь не подвижников, а семейных мирян, что они после причащения чувствуют какие-то изменения в душе: тишину, покой, хорошее настроение, легкую радость, - и это также является признаком благодати. И хотя благодать, которую мы чувствуем, действует в нас в меньшей степени, чем требует Симеон Новый Богослов, но это уже начало. Лучше питаться, как говорится, малыми крохами, чтобы не умереть с голоду, чем под предлогом того, что мы не насыщаем свою душу в полной мере, совсем отказаться от пищи. Это в отношении Причастия. А по поводу слов "у меня не бывает и не будет такого состояния" - то это тебе кажется. Будет или не будет - знает один только Бог. Может быть, ты придешь в то же состояние, в каком находился Симеон Новый Богослов, а может испытаешь даже и нечто большее, все возможно. А если и не достигнешь такого состояния, какое было у него, то по крайней мере твоя мера будет значительно выше, чем сейчас, поэтому не нужно сразу ставить на себе крест и впадать в нерадение под тем предлогом, что раз у меня все равно ничего не выйдет, то незачем и трудиться. Если у тебя не бывает такого состояния - так это оттого, что ты нерадивая. А если у тебя его и не будет - то лишь оттого, что ты не хочешь и не стремишься к нему. Вот и все.
О том, что "не чувствуешь в себе Христа": это чувство тоже бывает в разной степени. Один испытывает некое покаяние, сокрушение в сердце, у некоторых появляется внимание, другой кроме внимания больше в себе ощущает страх Божий, благоговение. Один беседует с Христом как бы лицом к лицу, другой находится в такой сосредоточенности, что ничего не видит и не слышит, всей душой пребывая в Самом Господе. И все это разные степени одного и того же. Поэтому не нужно так говорить: "Я не чувствую в себе Христа". Если молишься Иисусовой молитвой и хотя бы какое-то внимание при этом есть, значит, ты Его чувствуешь. А если не чувствуешь, то не потому, что тебе не дано, а потому, что ты нерадивая. Вывод нужно сделать из чтения творений Симеона Нового Богослова не такой, что из меня ничего не выйдет, потому что у меня сейчас нет благодатных состояний, а такой, что я буду трудиться изо всех сил, чтобы хоть в малой степени приобрести то, что описывает этот святой, к чему он нас призывает.
Вопрос. В Евангелии сказано: "Если десное твое око соблазняет тебя, то вырви его и брось от себя" (см. Мф.5:29). Почему именно десное око?
Ответ. Под "десным" мы понимаем то, что для нас дорого; не то, что на самом деле хорошо, а то, что нам лишь кажется хорошим, поэтому оно и изображено в Евангелии как правое око, в действительности же это может быть самая отвратительная страсть, например блудная или сребролюбие, все что угодно. Евангелие часто что-либо описывает так, как воспринимаем это мы, то есть смотрит с нашей точки зрения.
Вопрос. Господь, когда диавол искушал Его в пустыне, показал нам образ борьбы с подобными искушениями. Например, когда диавол говорил Ему: "Аще Сын еси Божий, рцы, да камение сие хлебы будут", то Господь отвечал: "Писано есть: не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих" (Мф.4:3-4). Как мы на деле можем применить этот образец в борьбе со страстями чревоугодия, тщеславия и гордости?
Ответ. Прежде всего Господь отвечал цитатами из Священного Писания: "Писано есть…" - и начинал цитату, то есть отвечал диаволу заповедями, взятыми из Второзакония, которое в то время было основной излагающей нравственный закон книгой. В наше время такими книгами являются книги Нового Завета, в особенности Евангелие. Поэтому для нас прежде всего важно проверять свое поведение Евангелием. Можно еще проверять себя учением святых отцов - не потому, что оно какое-то новое или дополнительное, а потому, что является изъяснением Писания Нового Завета. И вот когда диавол нас искушает, мы должны выяснить, соответствует ли то желание, которое он нам вкладывает в сознание, евангельскому учению или противоречит ему. Если противоречит - отвергать. Прежде всего в этом нам необходимо подражать Господу. Потом, конечно же, в смирении. Мы не должны поддаваться такому искушению: если ты что-то из себя представляешь, то сделай вот так. Мы не должны доказывать дьяволу, что мы праведные, чистые, разумные и так далее, потому что в этом есть проявление гордости, желание самоутвердиться, даже перед самими собой. Это свидетельствует о гордости внутренней, которая внешне, может быть, и не проявляется. человек говорит: "Да, я это могу сделать и сделаю, сейчас я себе это докажу", - а этот помысел может оказаться дьявольским внушением. Что касается чревоугодия - можно вспоминать искушение Спасителя в пустыне и удерживаться от чревоугодия, можно вспоминать другие изречения из Священного Писания, например, слова спасителя о необходимости поста, и таким образом себя удерживать. И конечно же, надо молиться, мы должны призывать на помощь Того, Который, как сказал апостол Павел, Сам прошел искушение, может и искушаемым помочь (Евр.2:18), т.е. Господа.
Вопрос. Есть заповедь: "Возлюби Господа всем сердцем, всей крепостью, всем разумением своим" (Мф.22:37; Мк.12:30-33; Лк.10:27) - монах должен стремиться к этому. А если у тебя сильная скорбь из-за родственника или близкого друга, что он не обращается к вере или даже все дальше и дальше отходит от нее, то это плохо? Надо ли с этим бороться, стараться из себя искоренить, предавая ближних в волю Божию? Это пристрастие к родственнику и другу или все же такая скорбь как-то понятна, допустима?
Ответ. На этот вопрос я не могу дать какого-то универсального ответа. Здесь надо особо решать в каждом конкретном случае. Мне кажется, все же нужно положиться на решение старицы или духовника. Часто переживания о родственниках, друзьях отвлекают, но бывают такие исключительные случаи в жизни, когда мы, скорбя о каком-то близком человеке, привлекаем его к вере, помогаем ему. Если бы мы были пламенными молитвенниками, то не нуждались бы ни в чем другом для спасения ближнего, так как могли бы за него помолиться, но наши молитвы не всегда уместны: иногда новоначальный предполагает, что может помочь ближнему молитвой, а на самом деле он уклоняется от каких-то трудов и помощи на деле. Однако, повторяю, здесь о каждом человеке нужно рассуждать отдельно, нельзя дать универсального ответа.
Вопрос. Нужно ли искать тех сестер, которым можно было бы помочь, например, той сестре, которую часто осуждаешь?
Ответ. Да, в принципе так поступать можно, если испытываешь к человеку какую-то неприязнь, чувство осуждения, которое ты стараешься преодолеть. Ведь чем нам возможно его преодолеть? можно преодолеть молитвой, можно сделать какой-то подарок - правда, подарков у монахов нет, у нас есть лишь самые необходимые вещи. Действительно, хороший способ превозмочь неприязнь - найти того человека и постараться ему помочь, предложить свои услуги, что-то для него сделать. Но, конечно, если ты несешь послушание, например, на кухне и решишь помочь сестре, которую осуждаешь, а она находится на послушании в швейной, и начнешь ей что-нибудь шить, то она, думаю, не обрадуется такой помощи. И совсем другое, если ты придешь и скажешь: "Слушай, я сейчас у себя в келии пол мою, давай-ка я и у вас в келии вымою". такое сделать можно.
Вопрос. Бывает ли так, что человек, живя в миру, чаще начинает обращаться к Богу и в некоторой степени смиряться не вследствие каких-то мысленных падений, а живя своей обычной мирской жизнью?
Ответ. В общем-то, когда я говорил о мысленных падениях, то больше имел в виду монашествующих, которые ведут, так сказать, усиленный духовный образ жизни, поэтому видят все, что происходит внутри них. А у мирян чаще бывают внешние скорби, заставляющие их обращаться к Богу: житейские неприятности, болезни, какие-то беды, а иногда беды страшные, пострашнее, чем иные мысленные падения. В XX веке человечество много чего пережило, и у нас в России, православной стране, народ испытал ужасные страдания. Одним это было в наказание, другие были приведены через страдания к покаянию. При обращении человека к Богу очень часто присутствуют скорби. Но бывает, что человек просто ищет истину, стремится к предметам возвышенным, ищет чего-то прекрасного, а поскольку душа его не удовлетворяется ничем временным, ничем земным, то он в конечном счете приходит к вере, к Богу. Так что не всегда человек обращается к Богу именно через скорби - внешние или внутренние.
Сегодня у нас будет беседа о ревности. Бывает ревность истинная и бывает мнимая, или ложная. В книге святителя Игнатия (Брянчанинова) "Приношение современному монашеству" есть глава, посвященная этому. Если человек имеет ревность, но направляет ее в неправильное русло, то она приносит ему не пользу, а, наоборот, вред и даже может этого человека погубить, обречь на погибель в вечности, может привести его к прелести или в такое состояние, за которым последует страшное падение. Из-за гордости человека благодать от него отступит, и дьявол может страшно посмеяться над ним. И потому приходится к этому возвращаться, приходится напоминать об этом важном моменте духовной жизни.
Монашеский подвиг невозможно совершать без ревности, но часто истинная ревность у нас превращается в ложную. Сегодня мы будем говорить в основном о ложной ревности, о том, как она изображена в Евангелии. Ложная ревность была присуща фарисеям, которые не были людьми обыкновенными, заурядными, безразличными к вере, а почитались ревнителями благочестия и даже выделяли себя из всего собрания иудейского народа. Само слово "фарисей" в переводе означает "особенный". Так вот, представление фарисеев о благочестии, их ревность как раз и является весьма характерным примером - наверное, примером на все века - ложной, неправильной ревности. Посмотрим, как они упрекали Спасителя. Книжники же и фарисеи роптали и говорили ученикам Его: "Зачем вы едите и пьете с мытарями и грешниками?" Иисус же сказал им в ответ: "Не здоровые имеют нужду во враче, но больные, Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию" (Лк.5:30-32). Надо сказать, что не все имеют право общаться с людьми падшими, потому что мы по немощи своей можем увлечься теми пороками и грехами, которые им свойственны. Но здесь важно другое: признак истинного благочестия - это смирение, снисхождение к грешным, а признак ложной ревности - презрение к тем людям, которые кажутся нам опустившимися, оскверненными. То есть гордость, почитание себя кем-то особенным (даже, может быть, иногда не явное порицание кого-то как грешника, а просто выделение себя из общей массы) - вот это и является одним из признаков ложной ревности. В чем это может выражаться? В том, что человек без всякой нужды, а только из-за своей гордости, из-за своей фантазии, высокоумия [1] выбирает для себя какие-то особенные подвиги, какие-то особенные дела, по большей части внешнего характера. Внешнего - потому что ему кажется, что их очень просто исполнить. Допустим, возлагает на себя строгий пост, или носит нищенскую одежду, или кладет много поклонов, или уединяется, чтобы избегать общения с людьми, которые, как ему кажется, вводят его в грех, и при этом сам осуждает тех людей, которые живут, с его точки зрения, нерадиво. Вот это и есть один из признаков ложного духовного устроения, неправильной ревности. Конечно, для фарисеев имели значение другие добродетели, не такие, как для нас, но Спаситель ведь не напрасно сказал: "Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской" (Мф.16:6), - это значит, что мы должны опасаться того, что, отказавшись от всех их выдуманных обрядов, омовений, от соблюдения преданий старцев, можем сохранить их дух. Дух фарисеев состоит в том, что они обращали внимание на внешнее, и потому все упреки, которые Спаситель направлял в их адрес - в отношении того, что они соблюдали всевозможные человеческие предания, - могут быть отнесены и к нам.
Когда монахи упрекали Моисея Мурина в нарушении устава скита из-за того, что он позволил себе разжечь огонь и сварить пищу, - а сделал он это из любви к странствовавшим братиям, которые пришли туда, - один из пресвитеров скитской пустыни не напрасно сказал, что Моисей нарушил заповедь человеческую, но соблюл заповедь Божию. Значит, и такие подвиги, как строгий пост, приводивший многих пустынников в бесстрастное состояние, также могут восприниматься неправильно и стать для человека при таком неправильном восприятии тем же, чем были для фарисеев всевозможные их омовения и человеческие предания, - потому и назван этот пост в данном случае заповедью человеческой. Когда Спаситель сказал, что Он пришел не праведников, а грешников призвать к покаянию, Он тем самым намекнул, что и фарисеи тоже не праведники, а грешники. Но они не остановились, а стали, оправдываясь, искать вину в Его учениках: "Почему ученики Иоанновы постятся часто и молитвы творят, также фарисейские, а Твои едят и пьют?" (Лк.5:33). Фарисеи начали упрекать учеников в том, что они не совершали положенных молитвословий, что они мало и плохо молились и пребывали в нерадении, ели и пили. Он сказал им: "Можете ли заставить сынов чертога брачного поститься, когда с ними жених?" (Лк.5:34) - то есть во время брачного пира. Конечно же, в это время никто поститься не будет. "Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни" (Лк.5:35). То есть всему свое время. Сначала - духовные добродетели, сначала нужно устремить внимание на внутреннее, а по достижении некоторого преуспеяния уже бывает уместен и пост.
Спаситель объясняет это и в дальнейших притчах. При сем сказал им притчу: "Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды; а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой" (Лк.5:36). Если мы хотим свою душу, в которой есть как бы прореха, какой-то порок, недостаток, исправить при помощи только одной добродетели поста, то это будет подобно тому, как если бы мы новую заплату приставили к ветхой ризе. А надо поменять всю ризу. У других евангелистов говорится немного иначе. Если здесь сказано, что к рваной одежде не подойдет заплата из новой ткани, то другие евангелисты говорят, что новая заплата старую ризу просто раздерет. Действительно, новая ткань, как более прочная, будучи пришита к ветхой материи, еще больше ее раздирает. Поэтому нужно поменять всю "одежду" души, то есть стяжать все добродетели, а не только какую-нибудь одну, как это у нас по большей части бывает: пост или что-то еще, тоже внешнее. И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут (Лк.5:37). Мехи - это употреблявшийся в древности сосуд для жидкости, который делался обычно из овечьей шкуры. Молодое вино, как известно, играет и поэтому в ветхих мехах находиться не может: бурлящее вино их просто прорывает и изливается. В данном случае молодое вино - это молитва. И если это вино играет, то есть если мы беремся за добродетель молитвы с особенной силой, с особенной ревностью, то мехи могут прорваться, то есть благодать молитвы в нас пропадает и душа наша погибает. Вот что происходит, если мы беремся за какую-либо добродетель преждевременно, будь то пост или молитва.
С фарисеями именно это и случалось. Они обращали внимание на внешнее, уделяли много внимания строгому посту, соблюдению всех предписаний, исполнению молитвенных правил в определенные часы дня - и думали, что делают нечто великое, но от этого впадали в гордость и, вместо того чтобы обновляться, окончательно растлевались и погибали. Души их как бы раздирались, обнажаясь от всякой добродетели из-за того, что они гордились постом. Не могли фарисеи сохранить и благодать молитвы: не удерживали внимание, и молитва их растекалась подобно вину из сосуда. А ведь Спаситель говорит, что молодое вино нужно вливать и в мехи новые; то есть нелепо упражняться в каком-то особенном делании, оставаясь при гордости, при тщеславии, не борясь с ними, и думать, что мы от этого преуспеем; тогда только можно говорить о достижении каких-то возвышенных степеней молитвы, когда душа наша уже будет обновлена добродетелями. Только так мы сбережем и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше (Лк.5:39). Когда человек меняет привычный образ жизни: например, отказывается от неправильного способа молитвы, от неправильного поведения, - то ему кажется, что он многое потерял. Но ему так кажется не потому, что он действительно что-то потерял, а по той причине, что на самом деле он еще не вошел во вкус нового "вина", оно в нем еще, так сказать, не устоялось. И то малое, что он имел раньше, кажется ему чем-то великим именно по его неопытности.
И вот Спаситель сначала полемизирует с фарисеями и книжниками, почитавшими себя мудрецами, знатоками духовной жизни, а потом ясно говорит Своим ученикам, в чем состоит истинная ревность, корень настоящей духовной жизни. Собрались к Нему фарисеи и некоторые из книжников, пришедшие из Иерусалима, и, увидев некоторых из учеников Его, евших хлеб нечистыми, то есть неумытыми, руками, укоряли. Ибо фарисеи и все Иудеи, держась предания старцев, не едят, не умыв тщательно рук; и, придя с торга, не едят не омывшись. Есть и многое другое, чего они приняли держаться: наблюдать омовение чаш, кружек, котлов и скамей (Мк.7:1-4). Конечно, они делали это не только из соображений гигиены, но и придавали такому обряду некое мистическое значение, считали, что человек, который ест неумытыми руками, таким образом грешит, оскверняет свою душу. Видимо, они имели какое-то неправильное представление о веществе, или, как сейчас говорят, материи, считали, что в ней есть что-то греховное, низкое и что она, когда с ней неосторожно обращаются, унижает дух человека. У современных хасидов (есть такая секта в иудействе) дошло до того, что они даже у женщин сбривают волосы, так как волосы, по их мнению, - это нечто мертвое, плохо влияющее на душу человека.
Потом спрашивают Его фарисеи и книжники: зачем ученики Твои не поступают по преданию старцев, но неумытыми руками едят хлеб? Он сказал им в ответ: "Хорошо пророчествовал о вас, лицемерах, Исаия, как написано: люди сии чтут Меня устами, сердце же их далеко отстоит от Меня, но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим" (Мк.7:5-7).
Чем являлось для фарисеев омовение рук, котлов, одров, скамеек, чаш и так далее, тем для нас могут оказаться какие-то внешние добродетели, в том числе в определенном отношении и молитва, если мы совершаем ее неправильно. Когда мы много молимся, исполняем какое-то правило, но при этом сердце наше далеко отстоит от Господа, то молитва превращается у нас в молитву фарисейскую, то есть мы чтим Господа только устами, а сердце наше от Бога далеко. И не нужно думать, что у нас уже есть те добродетели, которые предписаны святыми отцами. Некоторые полагают, что если они прочитали две или три книги, то уже изучили святоотеческую литературу. Уверяю этих людей, что они еще ничего не знают. Даже если прочесть абсолютно все аскетические книги, а их очень много, то понимание этих книг придет лишь с течением времени, по мере накопления опыта. Постепенно будут доходить до тебя те или иные изречения, например, Иоанна Лествичника, сохранившиеся в твоей памяти. Перечитывая "Лествицу", ты, может быть, только через 10, 15 или 20 лет после того, как в первый раз взял в руки эту книгу, начнешь понимать, что же Иоанн Лествичник имел в виду. Поэтому даже святоотеческая литература для людей неопытных, которые учение святых отцов понимают превратно, также может превратиться в заповедь фарисейскую, в заповедь человеческую - не потому, что она таковой является на самом деле, но потому, что мы неправильно ее используем, выдергивая из нее те или иные моменты, льстящие нашим страстям, прежде всего гордости и тщеславию.
Все может стать фарисейством: пост, которому святые отцы придавали огромное значение, молитва и даже любовь к ближним - конечно, не истинная любовь, а ее видимость, любовь мнимая, та, которую мы от прелести и самомнения приписываем себе в своем воображении, на самом деле любви не имея. Мы жалеем кошечку, которая поранила лапку, или вдруг представляем какого-то далеко находящегося человека и нам становится его жалко; кого-то далекого мы жалеем, а на сестру, находящуюся рядом с нами, раздражаемся до бешенства. Это показывает, что никакой любви к ближнему у нас нет, а просто человек в сугубо фарисейском самомнении воображает, что приобрел ту добродетель, о которой говорят святые отцы, о которой говорит Священное Писание. Даже само чтение святых отцов может превратиться в фарисейство - по причине этого чтения мы будем презирать и осуждать ближнего. Прочли мы, допустим, Иоанна Лествичника, но то, что должно быть адресовано нашей душе, мы относим не к себе, а к другим, и начинаем осуждать окружающих. Вот и получается, что Иоанн Лествичник, устремлявший все силы своей души, весь свой опыт на то, чтоб помочь каждому желающему спасаться, невольно оказался в роли какого-то иудейского старца. Мы умудрились извратить учение Иоанна Лествичника так, что оно стало преданием человеческим, которое мы употребляем, чтобы осуждать людей, живущих истинно по-христиански. Именно в этом и состоит закваска фарисейская, о которой предупреждал Спаситель Своих ближайших учеников. Не кому-нибудь, не толпе народа, следовавшей за Ним, но именно ближайшим Своим ученикам, находившимся с Ним в лодке, Он говорил: "Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской, которая есть лицемерие" (Мф.16:6). Вот в чем суть дела: нужно чтить Господа не устами, а сердцем. Но как это сделать? Некоторые женщины из-за своей воображаемой любви к Богу доводят себя до плача, чуть ли не до истерики. Тот, кто дает таким женским слезам какую-то цену, очень ошибается: никакой любви и никакого умиления в них нет. Настоящие покаянные слезы, слезы умиления, а в особенности слезы любви к Богу приходят после многого подвига. Чем более человек склонен к сентиментальному плачу (чаще к нему бывают склонны женщины, как существа телесно, физически более нежные), чем больше у человека такой чувствительности, тем труднее ему приобрести истинный плач, так как это прямо противоположные вещи.
Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим. Ибо вы, оставив заповедь Божию, держитесь предания человеческого, омовения кружек и чаш, и делаете многое другое, сему подобное. И сказал им: "Хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? Ибо Моисей сказал: "почитай отца своего и мать свою"; и: "злословящий отца или мать смертью да умрет". А вы говорите: кто скажет отцу или матери: корван (то есть: "дар Богу") то, чем бы ты от меня пользовался, тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей, устраняя слово Божие преданием вашим, которое вы установили; и делаете многое сему подобное" (Мк.7:7-13). Мы не будем рассматривать частные примеры, которые Спаситель здесь приводит, потому что они к нашей теме не относятся. Важно то, что с нами происходит нечто подобное: мы слово Божие, преподающее нам истинное, правильное понимание вещей, устраняем своим собственным рассуждением, которое в данном случае можно назвать нашим преданием. При этом мы или используем святоотеческие изречения, неправильно их истолковывая, или сами что-нибудь изобретаем в свое оправдание. Последнее чаще всего бывает у людей невежественных (а среди нас такие есть - дети умом, вне зависимости от возраста). Вот поговоришь с ними и думаешь: то ли рассердиться, то ли рассмеяться - такую человек иногда нелепость скажет. Но тем не менее он считает себя вправе на свой лад перетолковывать слово Божие, по-своему понимать подвиг, будь то пост, молитва, любовь к ближнему, смирение, покаяние или послушание - что угодно. Это проявляется в том, что он или берется за какой-нибудь подвиг преждевременно, или, минуя борьбу со страстями, минуя покаяние, минуя постепенное развитие, сразу стремится к возвышенным добродетелям - допустим, к любви или к сердечной молитве, и таким образом его собственное понимание, названное здесь "ваше предание", устраняет и вытесняет из его души слово Божие. Такому человеку, когда он впадает в самоуверенность, невозможно ничего доказать, рассказать, объяснить; он слепой, а мнит, подобно фарисеям, что намного превосходит всех тех грешников, которые его окружают, с которыми он вынужден общаться. Вокруг него, считает он, все глупцы, плебеи, ничтожные люди.
И, призвав весь народ, говорил им: "Слушайте Меня все и разумейте: ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека. Если кто имеет уши слышать, да слышит!" (Мк.7:14-16). Конечно, речь здесь идет прежде всего о пище, поскольку фарисеи и книжники упрекали учеников Спасителя за то, что они ели неумытыми руками; но это только один из смыслов. На самом же деле тут говорится о том, что ничто внешнее не может человека осквернить или, наоборот, спасти, а спасает или оскверняет его только внутреннее. И когда Он от народа вошел в дом, ученики Его спросили Его о притче. Он сказал им: "Неужели и вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища". Далее сказал: "Исходящее из человека оскверняет человека" (Мк.7:16-20). Здесь Господь указывает на то неправильное мнение, когда мы считаем, что через какую-нибудь внешнюю добродетель, вообще через что-либо внешнее мы можем себе повредить или себя спасти. Далее сказал: "Исходящее из человека оскверняет человека. Ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство" (Мк.7:20-22). Можно было, конечно, сказать здесь и о чревоугодии. Чревоугодие тоже исходит изнутри человека. Если мы очистим свое сердце изнутри, если начнем, как говорят святые отцы, очищать прежде внутреннего человека, тогда, безусловно, и внешние добродетели сможем исполнять правильно. Ведь если бы у нас не было прелюбодеяния и любодеяния в душе, то мы и внешним бы ничем не соблазнились. Ни через зрение, ни через слух, ни через иные наши чувства не мог бы проникнуть никакой соблазн, возбуждающий блудную страсть. Если бы у нас не было гнева в сердце, мы бы никогда не смогли совершить убийство, или ударить, или даже просто на кого-нибудь разгневаться или вознегодовать. Если бы в нас не было зависти к чужому богатству, то мы никогда не могли бы совершить собственными руками кражу, и так далее. Спаситель перечислил здесь не все грехи, а только самые страшные, и все они находятся не снаружи, а внутри нас; даже если мы не совершаем их на деле - помыслы о них исходят из нашего сердца. Вот как передает слова Господа Евангелист Матфей: а исходящее из уст, из сердца исходит, сие оскверняет человека (Мф.15:11). Иногда помыслы наши выходят через наши уста, все мы согрешаем этим; редко кто умеет свои помыслы удерживать так, чтобы они не выходили через его уста, то есть не согрешает словами. И таким образом, даже не совершив греха на деле, мы чувствуем, что себя оскверняем; мы знаем по себе, что иногда какая-нибудь мысль, пришедшая в голову, лишает нас благодати, мира и мы начинаем ощущать в душе пустоту, на душе становится гадко, скверно.
Вот на что должна быть направлена истинная ревность, вот в чем состоит настоящий подвиг христианина. Но это очень трудно, потому что нужно подвизаться действительно с чрезвычайным напряжением, прилагать огромное усилие для очищения своего сердца. Как я могу говорить, что брат мой ввел меня в грех раздражения, если знаю, что причина-то в моем сердце. Как я могу говорить, что лицо противоположного пола соблазнило меня на скверный помысел, когда знаю, что причина опять-таки в моем сердце. И я знаю, что нет мне ни в чем никакого оправдания, что я сам во всем виноват, потому что мое сердце скверно, потому что я смотрю на все не так, как нужно смотреть истинному христианину и вообще человеку, сотворенному по образу и подобию Божьему, но взираю лукавым оком. В лицах противоположного пола я вижу не образ Божий, а соблазн, в чужом благополучии также вижу соблазн, в том, что противно моей воле, я вижу соблазн к гневу, а иногда даже к убийству. Имея лукавое око, я понимаю, что во всем виноват я один. Однако мне в этом даже признаться трудно, а вот говорить, что те или иные люди по причине своей неопытности или нерадения не дают мне возможности подвизаться и спасаться, - это легко и просто. И очень легко всех осуждать, подобно фарисеям: вот, мол, эти люди не имеют никакого понятия о молитве, а меня учат ей, они нарушают посты (как сказали бы фарисеи, "едят неумытыми руками") и при этом считают себя учениками Христовыми.
Справедливо говорит Спаситель в ином месте: "Фарисее слепый, очисти прежде внутреннее стклянницы и блюда, да будет и внешнее их чисто" (Мф.23:26). Конечно, здесь речь идет не о посуде. Это - притча, касающаяся нашей души: если мы очистим внутренность своего сердца, тогда и внешние наши поступки будут чистые. Представьте себе стеклянную посуду, грязную после еды: сколько бы мы ее ни мыли снаружи, внутри она все равно будет оставаться грязной и через прозрачное стекло будет видно, что внутри грязь. То же самое происходит и с нашей душой. Беда только в том, что это видят все, кроме нас. Все видят, все смеются, избегают такого человека, а он один думает, что его все вокруг искушают, и удивляется: почему же все неправы, а он один прав? Может быть, мы не до такой степени поддаемся страсти, но в иные периоды в большей или меньшей степени каждый из нас поддается ей и ищет себе оправдания в чужих проступках, в чужих ошибках. Конечно, это не значит, что мы должны нарушать посты, считая какие-нибудь добродетели не имеющими значения, - необходимо понимать связь между внешним и внутренним и то, для чего все делается, например, какова цель поста, послушания, телесных подвигов (хотя, надо признаться, наши подвиги весьма относительно можно назвать подвигами) - допустим, бдения, посещения богослужений, поклонов.
Спаситель, пророчествуя о кончине мира, говорит следующие слова (по-славянски они звучат гораздо более емко и мудро, чем в русском переводе): "Внемлите же себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печальми житейскими, и найдет на вы внезапу день той, яко сеть бо приидет на вся живущия на лицы всея земли (Лк.21:33-35). С одной стороны, говорится о том, что сердца наши не должны отягощаться объедением, пьянством и печалями житейскими, то есть нужно себя ограничивать, поститься, не слишком поддаваться житейским заботам, думая все же о небесном. Но посмотрите, с чего начинается это поучение Спасителя. Внемлите же себе - не на других смотрите, тех, кто, как вам кажется, вам мешает, а внемлите себе. Можно было бы даже сказать всего два эти слова: "Внемли себе" - и это уже было бы величайшее, самое мудрое наставление, какое можно было бы дать любому человеку. А кому внимаем мы? Мы ведь смотрим по сторонам! Где же, собственно, Евангелие, где следование словам Спасителя? И далее: Бдите убо на всяко время молящеся, да сподобитеся убежати всех сих хотящих быти и стати пред Сыном Человеческим (Лк.21:26). Да, говорится о том, что надо остерегаться объедения, пьянства, житейских забот, о необходимости помышлять о Втором пришествии или о смерти. Но давайте объединим те слова, которые касаются собственно духовной жизни, с теми, где говорится, какими средствами при этом нужно пользоваться. Внемлите же себе… бдите убо на всяко время молящеся. Вот вам и заповедь об умном делании, о внутренней жизни, способ избежать прегрешений во внешних делах, то есть объедения, пьянства, увлечения житейскими заботами и всего прочего. Внемлите себе…бдите убо на всяко время молящеся - полнее, чем говорится в этом наставлении, ничего сказать нельзя.
Мы же вместо этого наблюдаем за другими, и ни о какой непрестанной молитве, ни о каком очищении сердца у нас нет и речи. Виноваты все и всё, кроме нас: сестра А., сестра Д., матушка Л., отец Авраам, соседки по келии, старшая по послушанию, благочинная, эконом, а также скверная погода, открытая форточка, неудобная одежда, плохая или же чересчур хорошая трапеза (она тоже бывает плоха в своем роде), недостаток подвигов или, наоборот, неожиданный на следующее утро их избыток. Тут уж совсем не понимаешь, что делать и как помочь человеку. Сегодня он хочет делать поклоны - завтра хочет спать, сегодня он хочет поститься - завтра ему подавай пирожное. Но самое главное то, что человек не понимает цели, а цель - это очищение сердца. И послушание, и откровение помыслов, и Иисусова молитва, и те подвиги, которые нам посильны, - все имеет своей целью очищение сердца.
Авва Дорофей о телесных подвигах (а в его время люди подвизались очень строго) рассуждает так: настоящий подвиг служит средством для смирения, то есть удручение плоти приносит пользу тогда, когда мы от этого смиряемся; если же подвиги такого действия не производят, то они излишни и даже вредны и по большей части приводят нас к гордости. Несколько дней мы гордимся, а потом силы наши изнемогают, мы унываем, отчаиваемся и бываем вынуждены оставить свой чрезмерный подвиг. А для нас, нынешних людей, даже самое скромное понуждение себя оказывается по большей части чрезмерным, потому что мы все очень немощные. Как человек бывает в старости немощен, так и человечество уже старо и потому истощено. Кроме того, всевозможные природные катаклизмы, побочный вред от нашей современной цивилизации и последствия разных злоупотреблений, наши собственные грехи и грехи наших родителей - все это сделало нас людьми чрезвычайно немощными и больными. Святитель Игнатий еще в середине XIX века говорил: кажется, болезнь становится общественным бедствием.
И при всей этой немощи мы дерзаем чего-то искать: кто-то ищет послушания непременно такому старцу, как Антоний Великий или, может быть, Иоанн Златоуст, потому что ему хочется, чтобы с ним много и красиво говорили, другой желает так сильно смириться, что весь аж "исходит" от злости, третий настолько сильно "любит" ближнего, что если кто-то ему в этом препятствует, он готов убить его на месте. Можно и еще перечислять. Так давайте, если желаем какого-то результата, возьмемся собственно за дело. Например, если я хочу есть, то буду думать о том, как добыть себе пищу. Если кто-то из вас не пришел на обед, поскольку задержался на послушании, допустим, на час или два, то потом он все равно идет в трапезную. А трапезные вдруг для него ничего не оставили. Он начинает раздражаться, искать справедливости, а если даже найдет в себе силы смолчать, то внутри у него все бурлит. В конце концов он достает со дна кастрюли остатки подгоревшей каши и съедает их. Это понятно всем, ни у кого нет вопросов - человек хочет кушать. Но когда дело касается духовной жизни, то почему-то человек не хочет есть остатки, а стремится приобрести то, что приобрести невозможно. Все уже съедено, а он хочет, чтобы его накормили как в праздничный день. Это же невозможно. Почему-то мы всё понимаем, когда дело касается нашего желудка, а когда доходит до нашей души, то пренебрегаем той возможностью, которая нам предоставляется, и не прилагаем никаких усилий - по той простой причине, что нам на самом деле безразлично. Здесь просто действует наше лукавство, из-за которого мы оправдываем свое полное нерадение и фарисейство, состоящее как раз в том, что мы всегда ищем оправдания для себя и укора других людей в чем-то внешнем. Истинная же ревность должна быть направлена на очищение своего сердца. Все, что совершается ради этого, имеет цену, и что больше приносит пользы в этом отношении, то имеет большую цену. Ложная ревность - это всякая воображаемая любовь, вытесняющая любовь истинную, это преждевременные подвиги или преждевременное смирение, это оправдание себя отсутствием истинных наставников или мнение о том, будто мы и сами все понимаем, поскольку читаем святых отцов. На самом же деле мы святоотеческие наставления превращаем, как я уже говорил, в предание человеческое, искажая их смысл. И конечно же, в таком случае никакого преуспеяния у нас не будет: время идет, а мы все те же, а может быть, становимся еще и хуже, развращаемся, как говорит святитель Игнатий. Потому что тот, кто не приобрел покаяния, становится, пребывая в монастыре, даже хуже, чем был вначале, когда только пришел в обитель. Ведь вначале он имел ревность, какое-то искреннее стремление к духовному совершенству, а потом остыл, привык, все в нем извратилось, и он начал приобретать те страсти, которых у него в миру не было, и развивать те, которые в миру в нем действовали слабо. Поэтому даже если человек имеет непрестанную молитву и великую благодать, но не заботится об очищении своего сердца, то поступает неправильно, поступает не по-евангельски, принимая средство за цель, средство ко спасению - за само спасение.
Вопрос. Батюшка, поясните насчет остатков пищи применительно к духовной жизни.
Ответ. Если человек голоден, а ему говорят, что он не может поесть, поскольку трапеза уже давно окончилась, то он ведь не успокоится, станет раздражаться и наконец будет есть что придется. А когда дело касается духовной жизни, здесь он проявляет какое-то спокойствие, не ищет, чем бы насытить свою душу, а оправдывает себя тем, что у него нет для этого возможности. Тем самым становится очевидным, что настоящего духовного голода у него нет и он просто лукавый человек. Это не значит, что надо всегда подбирать остатки из котла. Кто имеет истинную ревность, тот не будет есть "остатки", тот всегда будет есть "сливки".
Когда нам холодно, мы стараемся согреться, когда мы хотим есть или пить, мы ищем, как свой голод или жажду утолить. Когда же дело касается духовной жизни, говорим: "Нет возможности, не те времена, нет наставников, никто толком ничего не объясняет". А что, собственно, объяснять? Внемлите же себе…бдите убо на всяко время молящеся - что еще объяснять? Ведь были же подвижники, которые вообще не имели руководителя. Паисий Величковский говорит: "Если нет опытного наставника, то вместе с единодушным братом читайте святых отцов и подвизайтесь в умном делании". Ну, нет наставника, так что же, все пропало? Есть такой украинский анекдот. Один хохол идет по берегу речки, а его кум в это время тонет и кричит: "Куму, куму, рятуйтэ!" - то есть: "Спасай!" А тот ему в ответ: "Не тратьте, куму, силы та и спускайтеся на дно!" Так и у нас: что силы тратить? Пойду на дно, и все.
Как мы себе такое позволяем? Не понимаем, наверное, что такое вечная жизнь, вечное блаженство, что такое вечные муки и, в конце концов, что такое грехи. Не понимаем, что у нас в душе уже сейчас преддверие ада, что уже сейчас мы страдаем, в душе у нас скверна, из сердца бьет некий грязевой поток, изливаются помои греха и оскверняют наши мысли, ум, душу и уста, через которые все это передается другим, - нам это все равно. Но зато мы утверждаем, что имеем любовь к ближним. Как это может совмещаться?! Как можно дойти до такого ослепления, чтобы кипеть злобой, осуждением, презрением к ближним, блудной нечистотой, тщеславием, многими другими страстями и при этом считать, будто мы имеем любовь к ближним? Как могут две противоположные вещи действовать в одном человеке одновременно? Бывает, что иногда на какое-то мгновение благодать смягчает сердце и человек чувствует любовь, но потом благодать опять его покидает и действует страсть. Тогда человек осознает, что это было лишь особенное действие благодати, а он еще не усвоил себе той добродетели. Мы же представляем себе наоборот: что любовь, истинная любовь, хотя и малая, является в нас чем-то постоянным, а все бесчисленные страсти и пороки, которые нас непрерывно мучают, - случайны. Каждый день мы по сто раз падаем и все думаем, что это случайности: и одно случайно, и другое, и третье, а то немногое доброе, что в нас есть, - оно якобы постоянно. Как же так, почему столь абсурдный вывод? Повторяю: истинная ревность состоит в очищении своего сердца. Кто не занимается этим, у того ревности нет, и пусть он ничем не оправдывается. Все остальное - пустые слова, лукавство, о таком человеке можно сказать словами Евангелия: как может человек говорить доброе, будучи злым, ибо от избытка сердца говорят уста (Мф.12:24). Поэтому когда человек начинает себя оправдывать, а всех других хулить и осуждать, это происходит от избытка сердца, то есть от избытка скверны, которая в нем есть, от гордости, тщеславия и других страстей.
Итак, самый лучший подвиг для всех нас - для молодых и старых, для ревностных и нерадивых, для умных и глупых - один: следить за своим сердцем. Если у тебя в сердце гади им же несть числа, животная малая с великими (Пс.103:25), то какая польза от твоего ума? Что сказать тебе такое умное, если ты кипишь от злобы, изнываешь от уязвленного тщеславия? Молиться нужно, вот и все. А мы хотим, чтобы с нами обращались как сказано в псалме: Обаваем обавается от премудра (Пс.57:6). "Обаватель" - это заклинатель змей; когда он говорит со змеей, он ее "обавает". Обаваем обавается от премудра - это тот, кого заклинают, кто заклинается премудрым человеком. Ревность нужно устремить на внутреннее. Если даже откровение помыслов и Иисусова молитва совершаются ради очищения сердца, то тем более все остальное. Мы не способны подвизаться, как-то особенно строго поститься, поэтому все внимание, все силы души надо устремить к очищению сердца.
Вопрос. Допустим, я совершила какой-то неправильный поступок и меня за это ругают. Справедливо ругают. Но у меня, по моей человеческой немощи, внутри все протестует. Как быть?
Ответ. Если обличают справедливо, значит нужно терпеть и стараться сделать вывод, укорить себя: "Какая я немощная, даже справедливого обличения и то не могу вытерпеть". Хотя на самом деле должно и несправедливый укор терпеть; и в любом случае, когда человеческих сил не хватает - а это бывает почти всегда, - нужно прибегать к помощи Божией, молиться Иисусовой молитвой, молиться непрестанно, просить Господа укрепить против того или иного греха: против обидчивости, гнева и так далее. Бывает, возникают, например, такие вопросы: что лучше помогает при обидчивости? Как от нее избавиться? На семь бед один ответ - молитва Иисусова. Какие средства лучше? Во-первых, молиться против помыслов обиды. Во-вторых, может быть, иногда молиться и за того человека, который обижает, стараться сделать ему приятное, смиряться перед ним и даже, если хватает сил (правда, так нужно поступать лишь посоветовавшись со старицей, потому что можно и не выдержать), самому искать случая потерпеть именно того человека, действовать себе наперекор, как бы тренировать себя и таким образом упражняться в терпении.
Вопрос. Почему Вы говорите, что цель - очищение сердца, ведь более важная цель - спасение?
Ответ. Что значит "более важная цель"? Очищение сердца - это и есть средство к достижению спасения, как сказал Сам Господь, Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф.5:8). А зрение Господа - это и есть собственно спасение, ведь если мы еще в этой жизни приближаемся к Богу, то тем паче приблизимся к Нему и в жизни будущей. Разумеется, конечная цель есть спасение, но все заповеди: и заповедь об очищении сердца, которую Спаситель преподал в начале Своей проповеди, и заповедь о покаянии: покайтеся, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф.3:2), и заповеди о нищете духовной и о любви к Богу и ближнему, и все прочие - так или иначе ведут ко спасению, и мы никаким иным образом не спасемся, как только через исполнение заповедей. Не помимо исполнения заповедей, а именно через их исполнение, в том числе и этой, одной из важнейших - об очищении сердца, потому что, очистив сердце, мы будем иметь возможность жить по-евангельски. Если с нечистым сердцем мы не способны даже говорить доброго, то как же сможем совершать добрые поступки, когда мотивы наших поступков на самом деле злые? Кто хоть несколько к себе внимателен, тот замечает, что иногда хочет он сделать что-то доброе - и тут же впадает в раздражение, осуждение, в какую-нибудь иную страсть, и его искреннее желание совершить сейчас добрый поступок, например, кротко повести себя с ближним, вдруг превращается в скандал. Отчего это происходит? Оттого, что мысли у нас в уме одни, а чувства и помыслы из сердца исходят совсем другие, и пока мы не очистим сердце, у нас постоянно будут происходить подобные вещи. Потому и спасение наше совершается через очищение сердца. Можно даже сказать, что "очистить сердце" - это все равно что "исполнить все заповеди".
Вопрос. Как очищать сердце, если нет сердечной молитвы?
Ответ. Сердечная молитва даруется Богом с определенной целью; иным она дается сразу, что, однако, бывает редко, и от них за это впоследствии потребуется отчет, иные достигают такого состояния постепенным подвигом. Но мы очищаем сердце даже тогда, когда молимся молитвой устной. Некоторые думают, что молитва - это что-то наподобие щетки: опускается в сердце и все там чистит, а от нас больше ничего и не требуется. Нет, очищение сердца происходит тогда, когда мы противимся той или иной страсти, тем или иным помыслам, возникающим в нас. Постоянная борьба, сопротивление своему падшему естеству, понуждение ума пребывать, так сказать, внутри евангельских заповедей, не нарушать их - вот это и есть очищение сердца.
Вопрос. Когда действует, например, страсть уныния, то понимаешь, что нужно с ней бороться, но словно бы не хватает сил и ты поддаешься ей даже до слез. Это происходит от недостаточной ревности или от сильного действия страсти и отсутствия благодати?
Ответ. Даже если бы у нас была пламенная ревность, все равно невозможно сразу, в одно мгновение, победить все страсти, на это необходимо время. Бывают люди очень страстные, допустим, из-за прежней своей мирской греховной жизни или из-за того, что имеют какие-то врожденные пороки, наклонности. И такому человеку нужно в борьбе со своими многочисленными тяжкими страстями проявить особую ревность, большую, чем тому, кто от правильного воспитания или, может быть, от добродетельной жизни имеет некую природную или приобретенную чистоту. Поэтому часто случается, что человек, имеющий сильные страсти, имеет и пламенную ревность. А бывает и наоборот: сердце у человека добродетельное, а ревность в нем слабая, отчего он может растерять и то, что имеет от природы или воспитания. Поэтому сильное действие страсти совсем не обязательно связано с отсутствием ревности. В каждом отдельном случае нужно рассматривать, действительно ли человек обленился, потерял ревность и потому страсть усилилась, или это нападает дьявол и Господь ожидает от человека усиленной борьбы.
Некогда мне был задан вопрос о том, как смирение помогает бороться со страстями, и я обещал посвятить этой теме отдельную беседу. Я буду говорить, опираясь на святоотеческое учение. Как сказал святитель Игнатий (Брянчанинов): "мое учение - не мое, но святых отцов"; так и я - буду излагать не свое учение, не свой опыт, весьма скудный в этом отношении, а святоотеческое учение.
для начала мне хотелось бы прочитать вам две обширные цитаты из творений преподобного Григория Синаита. Я вам уже говорил, что вышла хорошая книга, новое издание, ранее не публиковавшийся перевод Григория Синаита [1], отличающийся в лучшую сторону от того перевода, который помещен в русском "добротолюбии", и даже лучше, чем тот, который находится в "добротолюбии" славянском. Эта новая книга является более точным переводом с греческого языка.
"Говорящие или что-нибудь выполняющие без смирения подобны строящим дом зимою или без цемента. Опытом и разумом найти и постичь смирение есть счастье очень немногих. Распространяющиеся о нем словесно похожи на измеривающих бездну. Мы же, слепые, отрочески догадывающиеся об этом великом свете, скажем немногое". Обратите внимание на следующие слова: "Настоящее смирение не имеет смиренной речи, ни смиренного вида, не понуждает мыслить смиренно, ни, смиряясь, упрекать себя. Хотя все эти признаки и образы смирения суть как бы разновидности его, но само смирение есть благодать и дар свыше". То есть все перечисленное является лишь способами, средствами к достижению смирения: смиренная речь, смиренный вид, даже смиренная мысль о себе, самоукорение, - но это еще не само смирение, ибо оно есть дар благодати свыше. Здесь уместно вспомнить и выражение старца Силуана. я не помню точно его слова, но смысл их такой: есть смирение аскетическое и есть смирение Христово. Подобным образом высказывается и его ученик архимандрит Софроний (Сахаров). Смирение аскетическое достигается подвигом и в значительной степени благодаря самопонуждению, оно - результат человеческой деятельности. Смирение же Христово - это благодать свыше. О том же говорит Иоанн Лествичник: кто пытается описать смирение, тот делает безумную попытку, которая никогда не осуществится, потому что описать его - это все равно что описать благодать. "Существуют, как говорят отцы, два смирения: а) считать себя низшим всех и б) приписывать свои добрые дела Богу. Первое - начало, второе же - конец смирения". Только не надо думать, что если мы поняли, в чем состоит высшее смирение, то будто бы теперь одним лишь усилием ума или воли мы сразу сможем его приобрести и всегда иметь. Нет, все приобретается постепенно. "Ищущим его следует сознавать и иметь в уме три таких предмета размышления: 1) что они грешнее всех людей, 2) отвратительнее всех творений, как противоречащие своей природе, и 3) несчастнее бесов, как демонские рабы. Смиряющийся так должен говорить: "Точно ли я знаю грехи людей, каковы они и сколько их? превосходят ли они или равняются моим грехам? Вследствие незнания будем, душа, считать себя ниже всех людей, как землю и прах под их ногами. И как мне не считать себя гнуснейшим всех тварей, когда они соответствуют своей природе, с какою рождены, я же по неизмеримым беззакониям уклонился от природы? Подлинно звери и скоты чище меня, грешника, потому я, низвергающий себя до ада и лежащий в нем прежде смерти, ниже всех, да и кто не знает и не чувствует, что грешник низменнее даже бесов, как их раб, послушник и наследник с ними тьмы еще здесь?! В самом деле, он, несчастный, ожесточеннее бесов и, управляемый ими, пострадает чрез это, наследовавши с ними бездну, обитающий прежде смерти в земле, аде и бездне! Как ты осмеливаешься именовать себя праведным, обратив себя злыми делами в грешного, нечестивого и в беса? Горе прельщению и заблуждению твоему, бесноватый, пес грязный, посылаемый за это во огнь и тьму!"
Что сказать об этих словах святого Григория? Если какой-нибудь новоначальный начнет себя понуждать произносить их от всей души, то, пожалуй, он может прийти в уныние. Но скорее всего, это окажется для него только игрой, неким фарисейством, ведь мы знаем, что смирение - это хорошо, потому, произнося о себе уничижительные слова, начинаем думать, будто уже и имеем такую добродетель, однако сердце наше никак слова эти в себя не принимает и не отзывается на них, оно не убеждено в их истинности. Спаситель говорит: "Научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.11:29), значит, смирение - это добродетель, которая должна быть укоренена именно в сердце, а не исходить из одного лишь ума. Поэтому приведенные Григорием Синаитом слова уместно произносить тому, кто уже достиг такого состояния, когда они отзываются в его сердце, когда оно чувствует их справедливость. Для нас же правильнее было бы усердно молиться, каяться, а вот когда мы вдруг начнем обнаруживать в себе подобные мысли, когда зазвучат в уме нашем подобные слова, тогда-то мы и поймем, ориентируясь на прочитанное у преподобного Григория, что наше настроение, наше душевное состояние - истинно. То есть приведенное мною поучение указывает нам некие ориентиры на пути к достижению смирения, и когда мы эти ориентиры увидим, тогда познаем, что мы двигаемся правильно. А если же сразу начнем произносить такие слова, пусть даже не вслух, а только мысленно, то, скорее всего, это будет не истинное смирение, а смиреннословие. И конечно, как в отношении любой добродетели и борьбы с какой угодно страстью, так и в отношении смирения новоначальным необходимо советоваться со старицей или духовником, ничего не предпринимать самостоятельно, самочинно, чтобы не допустить какой-нибудь грубой ошибки из-за ложной ревности.
Вот еще одно изречение Григория Синаита, мне кажется, в особенности полезное и, так сказать, жизненное, несмотря на некоторую свою откровенность и даже беспощадность, оно может оказаться также и утешением для тех людей, которые испытывают сильные борения.
"Есть семь взаимно входящих и друг от друга порождающихся, но различных способов, ведущих и руководствующих к ниспосылаемому Богом смирению…" - то есть способов, приводящих к смирению, но еще не являющихся собственно самим смирением. Мы иногда называем эти способы смирением, но делаем это условно; истинное же смирение посылается от Бога, является действием Божественной благодати, оно неизъяснимо, как говорят и Иоанн Лествичник, и Силуан Афонский, и многие другие подвижники. "Есть семь взаимно входящих и друг от друга порождающихся, но различных способов, ведущих и руководствующих к ниспосылаемому Богом смирению: молчание, смиренномудрие, смиреннословие, смиренная одежда, самоунижение, сокрушение духа и отнесение себя всюду к последним. Разумное молчание рождает смиренномудрие. От смиренномудрия проистекают три вида смирения: смиренное словопроизношение, смирение и нищета в одежде и постоянное самоукорение. Эти три вида смирения дают начало сокрушению, производимому попущениями испытаний и называемому промыслительным наказанием и смирением посредством демонов. Сокрушение самым делом легко поставляет душу в ее чувстве ниже всех и последней из всех, как раболепствующую всем. Два этих вида приносят совершенное богодарованное смирение, называемое силой и совершенством всех добродетелей. Оно свое исправление приписывает Богу. Итак, первый из всех образов смирения - молчание, от которого рождается смиренномудрие". Смиренномудрие, судя по самой форме слова, - это смиренное о себе мудрование, то есть смиренномыслие, когда мы начинаем смиренно о себе думать. Конечно, оно еще не есть сердечное смирение, но и это уже немаловажно: человек, вместо того чтобы мнить, будто он из себя нечто представляет и обладает какими-то добродетелями, достоинствами или способностями, начинает помышлять о себе смиренно. Смиренномудрие "производит три вида смирения; три образуют один - сокрушение. сокрушение рождает седьмой вид или подчиненный всем образ первого смирения, которое называют промыслительным. Промыслительное же смирение приносит в душу ниспосылаемое Богом совершенное, истинное, необразное смирение. Первое, то есть промыслительное смирение, возникает при таких условиях…" обратите внимание, это относится ко всем: "Первое, то есть промыслительное смирение, возникает при таких условиях. Если человек, предоставленный самому себе, нравственно побежден, порабощен и испытывает над собой господство всякой страсти и помысла, то, не встречая помощи ни от дел, ни от Бога и совершенно ни от кого и почти впадая в отчаяние, не может, угнетаемый отовсюду, не сокрушиться. Он считает себя низшим всех и последним рабом, худшим самих демонов, как побеждаемый ими и подпавший их тиранству. Это и есть промыслительное смирение. После него Богом подается свыше второе - высшее - смирение, которое представляет собой Божественную силу, действующую во всем и производящую все. Благодаря ей человек, всегда видя себя орудием божественной силы, совершает с ее помощью удивительные Божии дела".
Итак, мы видим, что, по учению Григория Синаита, никто не может стяжать истинного смирения, если не испытает смирения промыслительного, то есть не будет постоянно чувствовать свою немощь, ощущение которой происходит в человеке оттого, что он видит свои бесчисленные падения и совершенно ни от кого не получает помощи, и мимо этого пройти нельзя. В тот момент, когда человек испытывает подобное ужасное состояние духа, он ощущает как бы некую богооставленность, даже как бы некую несправедливость по отношению к себе. Под падениями здесь нужно понимать не падения в смертные грехи или грехи, совершаемые делом, - потому что согрешения подобного рода лишают человека благодати и тогда он уже ничего не может в себе рассмотреть, ибо вразумляет человека благодать, - а падения мысленные, как об этом говорит святитель Игнатий. И вот, постоянно мысленно падая, человек смиряется настолько, что видит: без Бога он не может сделать ничего; то есть на деле, самым глубочайшим образом, сердцем, всем своим существом он познает верность изречения Спасителя: Без Мене не можете творити ничесоже (Ин.15:5). Но к этому, как мы видим, тоже нужно прийти. Подобное происходит только с тем, кто ведет духовную брань, кто вступил в борьбу с грехом; по большей же части люди вовсе не замечают происходящего с ними. Если иной подвижник, ощущая, как он бесконечно падает, готов стонать от своей беспомощности и своего богопротивного поведения, от того, что он бесконечно оскорбляет Бога, то человек, совершающий рядом с ним грехи гораздо большие, напротив, даже и не замечает того, что грешит, и чувствует себя совершенно спокойно и беспечально. То есть к ощущению своей преступности пред Богом, своей совершенной немощи, а через это - к сердечному сокрушению еще нужно прийти. Это также действие благодати Божией, несмотря на всю его сокрушительную силу, несмотря на всю глубокую печаль и сильнейшие переживания, которые испытывает человек. Поэтому когда у нас состояние уныния или почти отчаяния от того, что мы бесконечно падаем и никак не можем исправиться, то в этот момент необходимо понимать, что такое состояние обязательно должно быть, через него мы обязательно должны пройти.
Немощь души познается нами опытно, не думайте, что смирение - это нечто стороннее, искусственно прививаемое человеку. Высшее смирение - это действие благодати Божией, но оно приходит, по словам Григория Синаита, только после того, как человек на опыте познает свою немощь, а ведь именно это и является жизненным опытом, когда человек не один раз, а тысячекратно или, может быть, гораздо более убеждается в своей совершенной беспомощности, в своей греховности и даже в лукавстве. И когда он уже окончательно в этом убедится, когда поймет, что без Бога не может сделать совершенно ничего, когда полностью в себе разочаруется, тогда только и начинает действовать в нем благодать Божия. Еще раз говорю, смирение - это не что-то внешнее, это - самопознание. Такого рода смирение старец Силуан, насколько я понимаю, называет смирением аскетическим, а под Христовым смирением он имеет в виду действие благодати Божией, которая уже потом сходит в душу человека, подготовленную таким, я бы сказал, человеческим смирением.
Нужно добавить, что в молитве смирение имеет исключительное значение. Преподобный Иоанн Лествичник пишет: "Сколько ты преуспел в смирении, столько ты преуспел в молитве", а Исихий Иерусалимский говорит, что смирение рождает молитву, а молитва - смирение. Что же это значит? Когда человек смиряется по-настоящему, когда чувствует свою совершенную беспомощность и видит, что никто ничем ему помочь не может и что даже Бог помогает ему словно бы неохотно, как бы отворачиваясь от него, тогда он начинает молиться от всей души, всем своим существом, начинает действительно вопиять к Богу, начинает умолять Его, требовать у Него помощи, пытается "докричаться" до Бога, как будто Тот его не слышит. Конечно, наша в том вина, что Бог нас "не слышит". Нам порой, по нашей душевной немощи, кажется, будто Бог проявляет к нам некоторое безразличие. Однако Бог на такой, можно сказать, хульный наш помысел никак не реагирует, снисходит нам и прощает нас, лишь бы мы искренне ему молились. Он и Сам поучает нас в Божественном Евангелии, чтобы в молитве мы были дерзкими. В одной притче Евангелия от Луки Господь молитву уподобляет человеку, который приходит к своему другу ночью, то есть в самое неподходящее время, когда тот со своими детьми уже спит, и начинает стучать, беспокоить его, и которому друг говорит: "Я не могу встать, уже поздно, я сплю со своими детьми" (см. Лк.11:7). Но он все же проявляет наглость (ведь по-человечески это действительно наглость), отчего друг вынужден встать и дать ему просимое, так как иначе он не оставит его в покое. Вот как Спаситель учит нас молиться. Поэтому когда, с одной стороны, совесть указывает нам на то, что мы должны исполнять заповеди, а с другой стороны, совершенно никаких сил для этого мы не имеем и чувствуем, что бесконечно падаем, что абсолютно беспомощны, тогда мы начинаем искренне вопиять к Богу, тогда молитва наша становится искренней, тогда появляется и внимание и, самое главное, в молитве появляется чувство. Можно сказать - образно, с некоторым дерзновением, - что Бог для нас оживает. До сих пор мы молились Богу сухо, обращались к Нему как к какому-то далекому и непонятному для нас Существу, а с этого времени, когда от своей внутренней боли, от безысходности мы начинаем к Нему вопиять, Он становится для нас живым существом, мы чувствуем Его присутствие, чувствуем, что Он слышит, понимает нас, внимает нам. И это одно уже приносит нам некоторое облегчение, надежду, а иногда и помощь.
Таким образом, смирение действительно рождает в нас истинную молитву, но только в том случае, если мы от всей души хотим соблюсти заповеди, исполнить добродетели или победить страсти. Когда у нас есть установка, что мы ни в коем случае не должны согрешить, тогда мы и молиться будем изо всех сил. Когда же думаем, что если в чем-то и поддадимся тому или иному греху, то в этом ничего страшного нет и Бог нас простит, - тогда, конечно, истинной молитвы не будет, да и быть не может. Собственно, зачем тогда и молиться, о чем и просить, если мы уже заранее сдались? нет смирения, когда у человека совесть осквернена; настоящее смирение бывает тогда, когда мы проявляем твердость в исполнении заповедей, то есть мужество. И вот именно эта твердость, это желание на деле следовать воле Божией дает человеку, как выразился один подвижник, познание своей немощи, а познание немощи естественно рождает единственную добродетель, которая может помочь человеку, когда никто другой помочь не в состоянии, - молитву, и не просто обыкновенную, формальную молитву, пусть даже и искреннюю, а именно такой глубокий, из всего нашего существа исходящий вопль к Богу, как бы вопль отчаяния, длящийся притом не какое-то одно мгновение, не несколько минут, а на протяжении многих часов, дней и даже лет. Таким образом, смирение рождает молитву искреннюю, молитву внимательную, молитву непрестанную. Вот что значат слова исихия Иерусалимского: "Смирение рождает молитву".
Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит несколько иначе: "Непрестанная молитва приучает человека не надеяться на себя", - но это не противоречит рассмотренному нами изречению преподобного Исихия. Да, действительно, не только смирение рождает молитву, но и молитва рождает смирение. Когда человек приобретает такую молитву, в нем утверждается чувство, что надеяться можно только на одного Бога, а на себя надеяться нельзя. Он чувствует необходимость изо всех сил понуждать себя к самой главной добродетели, потому что без нее все прочие добродетели нам не помогут. И добродетелью этой является, конечно же, молитва. Важно понять взаимосвязь: от опытного смирения, происходящего от бесконечных мысленных падений, появляется молитва, а от молитвы приходит смирение уже иного рода, являющееся, может быть, тем самым благодатным смирением, о котором говорит старец Силуан, - смирение Христово, то есть благодать Божия, преображающая душу человека и изменяющая его так, что он во всем и всюду приучается полагаться только на единого Господа. Очень важно понять: необходимо изо всех сил понуждать себя противостоять греху и именно в этом противостоянии человек осознает свою немощь. Конечно, можно смиряться и от своих падений, и хочешь не хочешь это и происходит. Но если мы не будем себя понуждать к противлению греху, а станем искать лишь смирения от падений, то, пожалуй, нам и молиться-то не будет никакого смысла. Все наши падения - это не естественное наше состояние, а следствие духовной немощи, и от них мы поневоле смиряемся. Но мы не должны удовлетворяться таким смирением и считать его нормальным, мы должны постоянно противостоять греху. И именно в этом противостоянии, когда человек, напрягая все свои силы, чувствует, что справиться в этой борьбе один не может, он начинает от всей души просить Бога о помощи. Вот, собственно, именно так и происходит внутренняя борьба, таково значение смирения в борьбе человека с грехом.
Конечно, бывают такие самоуверенные, преуспевшие в лукавстве люди, которые каждое свое падение объясняют разными причинами: то виноват в его падении какой-то другой человек, то виновата плохая погода, то его плохой характер, то слабое здоровье. Словом, все свои согрешения он считает не греховной закономерностью, а некой случайностью. И падения у такого человека будут все глубже, все сильнее, они будут повторяться все чаще и чаще, он начнет совершать уже не мысленные грехи, а грехи в словах, потом в делах, а может быть, дойдет и до смертных грехов. И это будет продолжаться до тех пор, пока он волей-неволей не смирится, если, конечно, прежде того не потеряет совершенно ревности к исполнению заповедей. Ведь от навыка ко греху сознание может измениться настолько, что человек скажет: а зачем это смирение мне нужно вообще? Буду наслаждаться жизнью, ведь все так живут, и я так буду.
Поэтому смиряться нужно еще уметь, надо не искать различных оправданий, не выкручиваться, но смириться перед самим собой и сделать правильный вывод: я немощный, ничтожный человек, хуже скотов, как говорит Григорий Синаит, хуже самих демонов, хуже всякой твари. Естественно будет сделать такой вывод, ведь к нему тебя ведет твоя внутренняя жизнь, если ты понуждаешь себя к исполнению Евангелия. Одно дело - когда ты ставишь перед собой какие-то простейшие задачи, например, всегда быть сытым, чисто одетым, чтобы тебя никто не обижал, чтобы ты не был на последнем месте. Если твои жизненные принципы таковы, тогда тебе, пожалуй, и смиряться не для чего, да и не в чем. Другое дело - если ты поставишь своей жизненной целью исполнять евангельские заповеди: блаженны нищие духом (Мф.5:3) или возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф.22:39), любите друг друга, как я возлюбил вас (Ин.13:34), - то есть даже больше, чем самого себя, возлюби врага твоего (Мф. 5, 44), не гневайтесь всуе на ближнего (Мф.5:22), не судите, да не судимы будете (Мф.7:1) и прочие. Если мы все эти необыкновенно возвышенные заповеди сделаем своими жизненными принципами, непрестанно станем содержать их в уме своем, изо всех сил будем стремиться их исполнять, то увидим, что постоянно грешим и что сил наших не хватает. Мы хотим исполнить заповеди - и не можем, падаем вновь и вновь - и только тогда познаем свою немощь. Справедливо сказал некий подвижник: "Евангельские заповеди научают человека своей немощи", - это первое, что человек познает, когда пытается понудить себя к деланию их. А если Евангелие является для нас чем-то маловажным и несущественным, если мы только говорим, что верим в него и что мы христиане, а в жизни руководствуемся совсем противоположными принципами, тогда о евангельских заповедях говорить уже, конечно, не приходится. Например (если рассматривать нашу повседневную жизнь), когда мы хотим непременно настоять на чем-то своем, допустим, добиваемся того, чтобы форточка в келье была открыта или закрыта, в зависимости от нашего желания, то своей немощи мы, конечно, уже и не почувствуем. Да и как мы могли бы ее почувствовать? Но кто понимает, что ему необходимо уступить ближнему, а у него внутри все против этого восстает и он едва-едва сдерживается от гнева, молится и не знает, что с собой делать, - только тот и способен ощутить свою немощь. Или если он, скажем, уступил, форточка осталась открытой, в келии холодно, отчего он всю ночь ворочается, но терпит и борется с собой, молится, чтобы не разгневаться, - и тогда он ее чувствует. То, что я сейчас привожу в качестве примера, - вроде бы пустяк, но в таких пустяках и проявляются наши добродетели или пороки.
Подводя итог, можно сказать, что существует две возможности для смирения. Первая - когда в случае своего падения мы делаем вывод о своей немощи, а не оправдываем это какой-то случайностью, не уверяем себя, будто в следующий раз обязательно поступим иначе, потому что в этот раз мы согрешили нечаянно, хотя это "нечаянно" у нас бывало уже две тысячи раз. То есть мы смиряемся, делая из своих падений правильный вывод; смиряемся и познаем свою немощь. Желательно, конечно, чтобы это были только мысленные падения. Вторая - когда мы осознаем свою немощь в борьбе, в противостоянии соблазну и страсти, едва-едва терпим воздвигнутую врагом против нас брань, с трудом удерживаемся от греха и изо всех сил вопием к Богу, просим Бога о помощи.
Вот, собственно, два момента, от которых мы можем смириться. Конечно, лучше, чтобы был только второй, но, безусловно, не избежать и первого, то есть невольных мысленных падений. Чем глубже, чем полнее человек убедится в своем бессилии, в своей полной несостоятельности, тем сильнее, откровеннее начнет действовать в нем благодать Божия, укрепляющая его в исполнении заповедей и особенно в молитве, ибо от молитвы будет проистекать и все прочее. Для того чтобы прийти к смирению от своих падений, необходимы некоторые условия, которые перечисляет Григорий Синаит: "молчание, смиренномудрие, смиреннословие, смиренная одежда, самоунижение (а это то же, что и самоукорение), сокрушение духа и отнесение себя всюду к последним. Разумное молчание рождает смиренномудрие. От смиренномудрия проистекают три вида смирения: смиренное словопроизношение, смирение и нищета в одежде и постоянное самоукорение. Эти три образа смирения дают начало сокрушению, производимому попущением испытаний". Как видим, сначала необходимо приобрести эти три вида смирения: смиренное словопроизношение, смирение и нищету в одежде, постоянное самоукорение. святитель Игнатий (Брянчанинов) под смирением в одежде подразумевает то, чтобы мы ничем не выделялись - ни в сторону особой нищеты, ни в сторону роскоши, - а выглядели, как все. Смиренное словопроизношение - это, думаю, понятно всем: надо говорить просто, не выражаться высокопарно. Очень важно также и то, что невозможно приобрести промыслительного смирения, или, как оно называется иначе, смирения от демонов, без самоукорения, потому что нам невозможно прийти к выводу о своей греховности и духовной немощи, если мы постоянно себя оправдываем.
Вопрос. Смирение Христово и смирение аскетическое - это два разных типа или одно исходит из другого?
Ответ. Как видно из прочитанного поучения Григория Синаита и слов старца Силуана, аскетическое смирение как бы подготавливает приход того благодатного смирения, которое есть неизъяснимое действие Божественной благодати, не поддающееся даже описанию, как говорит Иоанн Лествичник.
Вопрос. А юродство можно отнести к Христову смирению?
Ответ. Смирение не имеет ничего внешнего. Человек не стремится его как-то показать, поэтому неопытными людьми оно, может быть, даже и не будет узнано. Например, праведного Симеона Верхотурского при его жизни никто особенным не считал, для всех он был обыкновенный человек, портной. Проявляется это смирение лишь в каких-то особых случаях, когда для этого возникает повод.
Вопрос. Аскетическое смирение, как Вы только что зачитали, проявляется в том, что человек сам себя укоряет, смиреннословит, а потом, когда он смиряется настолько, что достигает смирения благодатного, он, если я не ошибаюсь, уже перестает себя укорять. Почему?
Ответ. Что такое самоукорение? Самоукорение - это понуждение себя к смирению. Что такое смиренная речь? Это, опять же, понуждение себя к смирению. А зачем понуждать себя к тому, что уже имеешь? Ведь смиренный и так уже думает о себе плохо. Если даже он приобрел какие-то великие добродетели, он все равно приписывает их Богу и самого себя считает ничего не значащим. Были же такие подвижники. Не мог ведь, например, Симеон новый богослов не осознавать той великой благодати, которую имел. Или отец Иоанн Кронштадтский, который говорил: "без Бога я ничто, а с Богом я нечто". Представьте себе: человек каждый день творил несколько чудес, даже воскрешал мертвых; не мог же он не осознавать, что это чудо и что он из себя представляет "нечто". Но он все приписывал Богу, понимал, что таким образом через него действует Божественная благодать. И это свидетельствует о том, что в нем было истинное смирение, Христово смирение, которое не допускало ему вознестись. За что же он мог себя укорять?
Вопрос. Святой Иоанн Кронштадтский пишет о себе: "вот я опять поддался такому-то помыслу". Он так говорит о себе от смирения?
Ответ. Его слова свидетельствуют о том, что он внимал себе, следил за собой, не считал себя достигшим совершенства, боролся с грехом, но в то же время он не мог не осознавать себя необыкновенным человеком. И не только по фактам чудес: ведь он углубленно молился и чувствовал обилие благодати, действовавшей через него. Известен случай, когда во чреве одной матери умер плод. Отец Иоанн выгнал всех из комнаты, молился, обливаясь потом, и затем сказал: "Богу угодно плод воскресить". Откуда он знал - он же не доктор, - что происходит во чреве матери? значит, в тот момент он чувствовал в душе нечто необыкновенное. Когда он служил Литургию, то испытывал такой молитвенный подъем, что присутствовавшие в алтаре содрогались от благоговейного ужаса, находясь рядом с ним. В таких подвижниках, как отец Иоанн, действует высшее смирение. Вовсе необязательно, чтобы они творили чудеса, я просто привел очень яркий пример, когда благодать проявляется даже внешне.
Вопрос. Из письма святого Иоанна Златоуста к Олимпиаде: "И Сам Христос, показывая, насколько важнее девства милостыня - скипетр, который ты сама крепко держишь и за который давно стяжала себе венец, - изгнал из того сонма половину дев, так как они вышли без этой добродетели. Лучше же сказать, потому, что они не владели ею в достаточной степени, потому что масло у них было, но не в достаточной мере; а тех, которые вышли без девства, но облечены были добродетелью милостыни, принял с великою честию, называя их благословенными Отца, призывая их к себе, даруя им участие в Царстве Своем, провозглашая об их добродетели перед всей вселенной". Получается, что милостыня выше девства? Мне было непривычно услышать такое толкование притчи о юродивых девах: если честно, непонятно, причем тут милостыня.
Ответ. Необходимо иметь в виду, что святитель Иоанн Златоуст обращался к конкретному человеку, подбадривая его в совершении определенной добродетели. Надо думать, что Олимпиада занималась в особенности именно добродетелью милостыни, поэтому он и подбадривает ее в этом отношении. Может быть, и скорее всего, она была вдовицей. Вот он ее как бы и утешает: не печалься, что ты не девица, ибо милостыня выше девства. Все очень просто. Ведь понятно: если у человека будет девство, но не окажется никаких других христианских добродетелей - молитвы, поста, бдения, милосердия, - то оно одно само по себе не принесет никакой пользы. То есть целомудрие без прочих добродетелей - это ничто. Например, жрицы богини Артемиды, по самому уставу своего ложного богослужения должны были быть девицами, но эта девственность, поскольку жили они в заблуждении, поклоняясь бесам, никакой пользы им не приносила. у римлян тоже был культ какой-то богини (не помню ее имени), которой должны были служить девицы, что-то подобное было и у египтян. сама по себе девственность, если она соединена с заблуждениями, а также при отсутствии прочих добродетелей, ничего не приносит. Целомудрие должно соединяться с определенными добродетелями, поэтому Иоанн Златоуст говорит правильно. Только не нужно его слова абсолютизировать так, будто бы милостыня вообще выше девства. Если взять только девство и только милостыню - то да, милостыня выше. Но если взять милостыню с девством и милостыню без девства, то получится, что милостыня с девством, конечно, выше. Если взять, допустим, молитву без девства и молитву с девством, то молитва с девством будет выше и молитва девицы будет более угодна Богу. И не только целомудрие, но и вообще воздержание - даже у человека, который, может быть, имел в прошлом плотские грехи, - приравнивается почти к девству и является великой добродетелью пред Богом и великим жертвоприношением ему. Поэтому умалять значение целомудрия никак нельзя. Это действительно особая жертва Богу, можно сказать, всесожжение Ему. Иоанн Златоуст истолковывает притчу о десяти девах в узком смысле и приспосабливает к данному случаю, толкуя елей как милостыню. Самое мудрое объяснение этой притчи, по моему мнению, принадлежит Серафиму Саровскому, который говорит, что елей - это благодать.
Вопрос. У аввы Дорофея в одном месте его творений сказано: "Телесные труды нужны, ибо когда смиряется тело, смиряется и душа". В другом месте он говорит, что труд без смирения ничто. Значит, не всякий телесный труд приводит ко смирению или совершается с пользой? В той же книге прочла, что труд сам по себе суетен и вменяется ни во что. Но если это так, то как же тогда относиться к первому высказыванию преподобного Дорофея?
Ответ. Под телесными трудами нужно понимать не тот труд, когда кто-то доски пилит, а прежде всего посты, поклоны, всенощные бдения и прочие чисто монашеские подвиги. Они полезны тогда, когда через смирение тела смиряется и душа. То есть авва Дорофей в своей книге указывает, как правильно совершать телесные подвиги. Если они приводят к надмению, что часто бывает у неопытных (а это происходит, когда телесное делание не соединено с духовным, то есть с умной молитвой, с покаянием), тогда телесные труды не только не приносят пользы, но даже причиняют вред, потому что надмевают человека. Я не вижу здесь никакого противоречия. "Сам по себе труд суетен и вменяется ни во что…" - действительно, если мы делаем поклоны, а при этом кичимся и не приобретаем смирения, то поклоны эти превращаются в физкультуру, являясь притом не самым лучшим упражнением. Так что никакого противоречия в словах аввы Дорофея нет.
Вопрос. Расскажите, пожалуйста, какую грубую ошибку можно совершить из-за ложного смирения? Умом стараешься смиряться, а душа не смиряется. Ощущаешь это при искушении, начинаешь о том скорбеть, а потом опять все повторяется, падаешь даже в мелочах.
Ответ. что значит "ложное смирение"? Ложное смирение - это, во-первых, смирение показное: напускной смиренный вид, смиренная речь; во-вторых, это смиреннословие, когда человек говорит о себе, что он великий грешник и хуже всех, а если его на самом деле оскорбят, то он тут же возмущается и очень ревностно отстаивает свои права; в-третьих, это когда человек мысленно повторяет какие-то заученные смиренные фразы, допустим изречения святых отцов о смирении, а до сердца его ничего из этого не доходит. А пока человек не убедился в чем-то своим сердцем, с уверенностью можно сказать, что по-настоящему он так о себе и не думает. Человек, если можно так выразиться, мыслит сердцем: если он сердцем не думает так или иначе, значит он вообще в том не убежден - будь то хорошее или плохое. Поэтому самое главное - найти ту меру смирения, при которой ты бываешь искренне убежден сердцем, а уже от нее начинать двигаться дальше и понуждать себя к большему.
Сегодня я хочу поговорить о правильном отношении к стяжанию монашеских и вообще христианских добродетелей, о правильном отношении к исполнению заповедей. Когда новоначальный вступает на путь духовного делания (даже не так важно, монашествующий он или мирянин), он должен знать, как правильно приобретаются добродетели. Конечно, есть различия между тем и другим образом жизни и одни добродетели в большей степени приличествуют мирянам, а другие - монашествующим. Об этом замечательно, мудро говорит святитель Игнатий (Брянчанинов) в своем "Слове о спасении и христианском совершенстве", которое я сейчас пересказывать не буду, так как это не касается главной темы. Итак, если мы не будем иметь правильного подхода и начнем делать все неразумно, то, конечно же, преуспевать в стяжании добродетелей не будем, а останемся безуспешными, впадем в нерадение и, может быть, растеряем даже ту ревность, тот запал, который у нас был перед вступлением на путь духовной жизни, - впадем в состояние полной опустошенности.
Когда мы приступаем к исполнению каких-то добродетелей, у нас возникает, как это и свойственно человеку, желание приобрести то, к чему мы стремимся, как можно быстрее и с минимумом трудов. И в связи с этим, читая святоотеческую литературу, а порой даже не святых отцов, а каких-то современных авторов, не очень еще авторитетных, иногда даже таких, которые не на аскетические темы пишут, а рассуждают о вопросах нравственности в общих чертах, не указывая конкретных способов, как стать людьми нравственными, мы ищем у них указание на то, как лучше, как легче совершить свой путь. Человек даже собственно о пути и не думает, а думает о том, как легче стяжать те добродетели, которые или привели бы его в состояние духовного совершенства или, по крайней мере, дали бы ему покой от мучительной борьбы со страстями. И таким образом, мы понимаем прочитанное в святоотеческой литературе не так, как понимали это сами писатели тех книг, допустим Иоанн Лествичник или любой другой древний или более близкий к нам по времени автор, например святитель Игнатий (Брянчанинов). Мы ищем в этих книгах какой-то мудрый совет, который сразу или почти сразу привел бы нас к цели. Глядя на святоотеческую литературу через призму предвзятого к ней отношения, когда мы думаем, что, изучив ее, мы найдем там что-то такое, что поможет нам стать исключениями из общего правила, мы, конечно же, понять ее правильно не можем. Мы выбираем из нее то, что льстит нашей гордости (ведь это желание очень быстро стяжать добродетели или быстро, без труда, избавиться от действия страстей является признаком и следствием ложной ревности, то есть гордости). Нам думается, что именно мы являемся исключением: то, на что другой, может быть, потратил бы всю жизнь, я способен или способна, пусть даже при помощи мудрых святоотеческих советов, приобрести за недолгое время, потому что я нашла ответ, допустим, у Иоанна Лествичника или у Макария Великого. И то или иное совершенно превратно понятое святоотеческое изречение мы делаем своим руководством и начинаем усердно, как нам кажется, - хотя на самом деле это все суетно и своевольно - трудиться, чтобы привести в исполнение то, что нам говорит святой отец. Конечно же, через некоторое время, как правило, довольно быстро, человек терпит неудачу: не приобретает он ни непрестанной молитвы, ни любви к ближнему, ни смирения, ни других возвышенных добродетелей (потому что обычно в таких случаях человек стремится к добродетелям именно возвышенным). Тогда начинается поиск объяснения. Если человек горделивый, он не хочет согласиться с тем, что вообще не нужно искать легкого и быстрого способа, а нужно разумно, терпеливо трудиться, положившись на волю Божию. Наверное, думает он, все в общем-то правильно, просто я не учел какого-то момента. И у того же Иоанна Лествичника или у другого подвижника он находит "подсказку", как правило, опять же совершенно произвольную, и ему, этому неразумному монашествующему, кажется, что теперь, при помощи этого уточнения, у него все получится. И опять начинается суетный труд, который, конечно же, вновь завершается поражением, и так происходит без конца.
И это все-таки не самый плохой вариант: человек опирается на святых отцов и нечаянно, при содействии благодати Божией, все-таки может найти и то, что его обличает и на самом деле вразумляет. Но бывает худший вариант - когда человек опирается лишь на свой разум, когда сам начинает изобретать способы, чтобы стать исключением из общего правила, чтобы достигнуть искомого при помощи какого-то особого собственного пути или особого средства. Здесь дело обстоит уже более серьезно и опасность гораздо большая. Человек, до такой степени поддавшийся своей гордости, может даже впасть в прелесть. Хорошо, если он имеет хотя бы правильный ориентир, правильную цель - допустим, стремится к покаянию, к внимательной молитве. Но ведь он может и цель подменить, поставить перед собой такую цель, которая тоже является его собственной выдумкой, хотя и выглядит как святоотеческий совет, как мудрость, заимствованная у святых отцов. Допустим, прочитает он преподобного Исаака Сирина и захочет такую веру приобрести, чтобы и чудеса творить, и по воде ходить, и прочее. Да, на самом деле бывали такие люди: иные древние подвижники ставили перед собой подобную цель, и мы действительно читаем об этом у одного из самых великих святых отцов и аскетических учителей - Исаака Сирина. Но если мы сами поставим перед собой эту цель - достигнуть чудотворения или приобрести такую любовь к Богу, какую имели Христовы мученики, готовые отдать свое тело на страдание и смерть ради Христа, то, конечно же, либо ничего не приобретем и весьма скоро почувствуем совершенную опустошенность, либо, чего не дай Бог, можем вместо этих великих, непостижимых, почти что недоступных для наших современников, то есть для нас всех, добродетелей ощутить в себе ложное, бесовское действие, которое мы по неопытности и по гордости примем за присутствие в нас этих добродетелей. Нам покажется, что мы охвачены пламенной любовью к Богу, готовы на страдания, на муки; и какие-то незначительные скорби, неприятности, которые из-за гордости своей, из-за презрения ко всем окружающим, будем легко переносить, мы примем уже почти за эти страдания и станем думать: да, действительно, раз мы так легко переносим все эти скорби, значит, мы уже действительно имеем такую любовь. Или, также по бесовскому действию, будут происходить (или нам будет видеться, что происходят) какие-то совпадения, и хотя это будут наверняка случайные стечения обстоятельств, мы будем думать, что по нашей молитве совершаются чудеса. И такой человек, конечно, весьма близок к погибели, потому что он изобрел ложное средство к достижению добродетелей, он собственно изобрел и ложную цель.
Мы должны делать все разумно и здраво. Смирение состоит не только в том, чтобы почитать себя грешником и даже быть истинно в этом убежденным, но и в том, чтобы знать свои возможности. Вот это и есть истинное смирение, которое проявляется в жизни, а не в мечтах и фантазиях. Я знаю свои реальные возможности, знаю свою меру, как говорят святые отцы, и соответственно этой мере ставлю перед собой реальную цель, ту, которая на самом деле может быть мною достигнута в известный момент времени. Это трудно определить самому, но с Божией помощью, благодаря внимательному, трезвенному чтению Священного Писания и творений святых отцов можно себя в них увидеть, как в зеркале, и распознать. Еще лучше, если у нас есть духовное руководство. Тогда нам легче понять саму святоотеческую литературу, разобраться в ней. Тогда человек видит себя таким, каков он на самом деле. Зрелище это не всегда приятно, обличение трудно воспринимается, даже когда оно исходит от того, кому ты доверил свою душу. Часто приходится, так сказать, просто терпеть то, что твои руководители "портят тебе настроение", потому что никому не хочется видеть себя таким, какой он есть на самом деле, все мы строим на счет себя иллюзии и этим себя утешаем. Но это путь, на котором человек познает свою действительную меру, то есть на самом деле смиряется: он не говорит громких слов, не говорит о себе, что он великий грешник, что он хуже всех, но он видит свои недостатки, пороки, все свое, выражаясь избитым, но очень точным выражением, моральное уродство. И тогда он, конечно же, может и свои нравственные силы оценить правильно, разумно, а оценив их, понять, на что он способен, какой груз в данный момент своей жизни может поднять, какую нравственную работу выполнить, - и за то берется. Но при этом, понимая, что всякий человек - существо лукавое, переменчивое, он не надеется лишь на себя даже и в этом делании, которое разумно и правильно оценено им с помощью святоотеческих наставлений и духовного руководителя, а непрестанно взывает к Богу, прося Его о помощи. И тогда постепенно, медленно он двигается вперед. Бывает, конечно, что на какого-нибудь подвижника, который трудится, не ожидая в скором времени (что справедливо) никакого плода, результата, снисходит благодать Божия: видя его истинное смирение, выражающееся в делах, а не в мечтах, видя его терпение, Господь посылает ему Свою благодать, и он получает то, чего еще и не ожидал, что на самом деле, по логике вещей, преждевременно. Но мы никогда не можем на это рассчитывать. Такое ожидание, безусловно, также признак гордости. Одного человека Бог посетит, может быть, в начале его подвига, преждевременно, незаслуженно, а уже потом он до смерти будет подвизаться, отрабатывая то, что получил в начале, а другой, напротив, будет всю жизнь трудиться и заслуженно получит свою награду только в конце, перед переходом в вечность. Для этого вообще мы и трудимся, ради этого и собрались - для спасения души, а не для того, чтобы достигнуть какого-то, так сказать, отвлеченного совершенства, не имеющего отношения к нашей собственной жизни.
Совершенство - это не что-то желательное, но не обязательное, чего может и не быть. Под христианским совершенством понимается такое состояние, когда человек достигает наибольшей близости к Богу, приобретает наибольшую надежду на милость Божию, на спасение души. Совершенным мы называем того, кто, с человеческой точки зрения, сделал практически все для своего спасения. Не надо думать, что для спасения есть какой-то обязательный минимум, а кто сделал что-либо сверх того, тот уже и совершенный. Никто не может сделать для своего спасения достаточно, никто не может быть уверен, что он сделал все, что необходимо. Из жизнеописаний великих подвижников благочестия мы знаем, что и сподобившись высочайших даров бесстрастия: любви Божией, чудотворения и прочих, - они тем не менее плакали, даже в последние минуты своей жизни каялись, и хотя надеялись на милость Божию, все-таки трепетали от страха, потому что знали, что такое вечность. А мы только верим в эту вечность - верим с чужих слов. То есть совершенный человек, истинно совершенный христианин отнюдь не уверен в своем спасении, и это является доказательством того, что совершенство - это лишь большее количество трудов, которые человек предпринимает ради своего спасения.
Поэтому мы должны всю жизнь трудиться, смотря на свое теперешнее состояние трезво; а не становиться изобретателями давно уже изобретенных вещей, не искать какого-то особенного, исключительного пути. Каждый: умный или глупый, образованный или необразованный, старый или молодой - почему-то думает, что он - исключение. И на каком основании? Это невозможно определить. А если серьезно, то основанием является наша гордость. Человек из гордости представляет себя кем-то исключительным и думает, что он изобретет сам, или вычитает у святых отцов, или выслушает из уст какого-то духовно опытного человека такие способы, такие приемы, с помощью которых быстро и легко совершит свой путь, без тех тяжких трудов, какие, мы знаем, понесли все подвижники благочестия. Каждый из них - будь то мученик, или подвижник, спасавшийся в монашеском чине, или праведник, совершавший свой подвиг в миру, или святитель, или Христа ради юродивый - много и тяжко потрудился, потрудился с таким чрезвычайным напряжением сил, что это кажется даже невозможным. Вот когда человек доходит до некой грани, тогда милость Божия обычно его и осеняет. И когда человек приучается находиться вот в таком особенном, напряженном, собранном состоянии, когда он постоянно видит, что в лучшем случае только на мгновение способен в нем удержаться собственными силами, а чтобы пребывать в нем все время, ему необходима непрестанная помощь Божия, - вот тогда он постепенно, именно в таком нравственном труде, в нравственном напряжении, совершает свой путь к стяжанию той или иной добродетели, к стяжанию всей совокупности монашеских и христианских добродетелей. И ничего нового мы не изобретем, все уже давно известно, все пережито и открыто святыми отцами, и нам нужно только следовать по пути, уже проложенному и хорошо протоптанному, а в обход или, так сказать, наперерез, чтобы сократить время, дороги нет. Если мы пойдем каким-то новым и, как нам кажется, коротким путем, то наверняка погибнем.
Бывает, что человек ставит перед собой неразумно-возвышенную цель, но, как об этом говорит преподобный Иоанн Лествичник, тот, кто хочет достигнуть добродетели преждевременно, и в свое время ее не приобретет. Этот человек вновь и вновь терпит поражение, чувствует опустошение - большее или меньшее, иногда совершенно полное, впадает в крайнее уныние и отчаяние и винит в этом своих наставников, которые "не дают ему такого остроумного совета, чтобы, как сказано в сказке, "одним махом семерых побивахом". И у святых отцов он такого совета не находит, потому что его просто нет. И тогда он начинает разочаровываться в святоотеческом учении, а чаще - приходить к мысли, что избрал не тот путь. А на самом деле виноват он сам - в том, что поддался гордости и ищет того, что для него невозможно. Все достигается постепенным и благоразумным трудом над собой. Если мы все совершаем как положено - конечно, не с нашей точки зрения, а когда такую оценку дают наша старица, или настоятельница, или духовник, - но не получаем ожидаемого результата, то это вовсе не значит, что мы делаем что-то неправильно. Просто мы сразу хотим слишком многого. Допустим, человек упражняется в Иисусовой молитве, как положено всякому монашествующему, и пытается сосредоточиться, стяжать внимание, но не приобретает его в такой степени, как ему бы хотелось, как это описывается, например, в книге "Откровенные рассказы странника": не может он читать двенадцать тысяч Иисусовых молитв в день, а получается у него только одиннадцать с половиной. И недотягивает-то всего на пятьсот молитв каких-то (фактически это его нерадение), а начинает обвинять всех, что его неправильно учат, что наставники его ошибаются, что они неопытные, что они не открыли ему какой-то тайны или сами ее не знают. Начинает думать: а может быть, его место вообще в миру, если он уже три года в монастыре, а непрестанной молитвы у него еще нет, бесстрастия еще нет и так далее. Человек этот забывает об одной вещи - что в настоящий момент он просто не может приобрести той высокой степени добродетели (допустим, внимания или непрестанности в молитве), которой желает, а может совершенствоваться только в другом отношении: например, появится у него некоторое сердечное сокрушение, устная молитва временами будет переходить в умную. И это действительно большой прогресс, это движение вперед, но для него оно ничего не значит, он ведь не этого хочет.
Все должно быть постепенно, все должно оцениваться трезво. Бывает, что человек много усердно трудится, но он пришел из мира с большим грузом - не обязательно каких-то грехов. Это может быть человек самый обыкновенный в нравственном отношении, как все люди, но груз его состоит в его нравственной развращенности в широком смысле слова, допустим, в чрезвычайном своеволии, горделивости, мечтательности, тщеславии и так далее. И пока это, как говорят отцы, вещество страстей постепенно не истребится огнем благодати, ни о каком прогрессе речи идти не может. Один, более смиренный, развивается быстрее, другой - просто чудовище в смысле гордости и тщеславия, и пока вот эта гордость постепенно не умалится, в нем не может произойти никаких изменений. А человек этого не хочет понимать по той причине, что не видит себя таким, каков он есть. Он ожидает чуда там, где его не может быть. Уже одно то чудо, что он оказался в обители, что Господь ему внушил мысль о вечности, что этот человек понял, что нужно все оставить ради будущей жизни. И это уже есть великое чудо и посещение Божие, которого сподобляется на самом деле ничтожное меньшинство.
Мы видим, что мир погибает, утопает во зле, что он не только пребывает в нерадении, но подавляющее большинство народонаселения Земли находится просто в неверии или заблуждении. Многие современные подвижники и писатели называют наше время временем отступления, апостасии. По статистике, конечно приблизительной, православных христиан - тех, кто посещает храм, настоящих членов Церкви, как их называют, "практикующих христиан", - в России от одного до четырех процентов населения, а если учесть все человечество, то в процентном отношении их окажется намного меньше. И из них совсем немногие, лишь единицы, оставив мир, пошли в монастырь, и вы в их число входите. Это действительно милость Божия, посещение Божие. Ведь если вы посмотрите на свою предыдущую жизнь, вы в ней не увидите ничего, что давало бы основание для подобного шага: все было только против. И поэтому мы видим в этом именно милость Божию, а не нашу собственную заслугу, - даже ничтожной нашей заслуги здесь нет. И за одно это нужно день и ночь благодарить Бога, изумляться милости Божией и восклицать вместе с пророком Давидом: "Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми" (Пс.115:3). А мы вместо этого горделиво ищем возвышенных добродетелей, ничего для того не желая делать. Когда человек хочет разбогатеть, стать миллионером, он понимает, что ему нужно много трудиться, рисковать своим состоянием, здоровьем, а подчас и жизнью, потому что завистников, желающих завладеть деньгами, большое количество. И человек этот много, усердно, рискуя жизнью, трудится для того, чтобы приобрести это богатство, купить себе, допустим, виллу в Испании или квартиру в Париже. А мы хотим приобрести себе обитель в Царствии Небесном - и без всяких трудов. Вот чтобы старица что-то такое сказала и в душе у нас сразу все перевернулось, чтобы на следующий день после того, как мы прочитали, например, у Иоанна Лествичника какое-то изречение, какой-то совет, все страсти в нас сразу угасли. И если сразу этого не происходит, значит либо место наше в миру и мы здесь напрасно находимся, либо наставники - легкомысленные и неопытные люди; а некоторые вообще думают: нет мне спасения.
Нужно трудиться, трудиться много, усердно и ожидать не каких-то быстрых результатов, которые, как нам кажется, являются признаками успеха, а именно тех результатов, которые могут появиться на данной стадии нашего духовного развития. Вот что является истинным признаком правильного духовного пути. На это также указано святыми отцами, об этом много рассуждают подвижники: нужно уметь трезво на себя посмотреть, правильно себя оценить, и тогда мы будем разумно, равномерно двигаться. Может быть, мы даже сподобимся и какого-то особенного посещения Божия, с нами произойдет неожиданное, быстрое, незаслуженное изменение, но рассчитывать на него, конечно, не нужно, это будет признаком гордости. Если это с подвижниками и случается, то именно неожиданно. Смирение ничего подобного не ждет - таких вещей ожидает гордость. В общем, суть дела состоит в том, что изобретать ничего не нужно, не нужно искать какого-то особенно эффективного средства, а надо следовать именно по пути святых отцов, - не по выдуманному нами, мнимо святоотеческому пути, а по истинно святоотеческому. Иногда даже само аскетическое учение святых отцов, если к нему неразумно относиться, может стать для нас соблазном, если мы вдруг решим, что благодаря знакомству с этим учением, благодаря только одному знанию теории мы быстро, легко, без наших трудов исполним евангельские заповеди. Мы забываем о терпении, на которое указал Спаситель как на нечто необходимое: В терпении вашем стяжите души ваши (Лк.21:19), забываем о смирении: Научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим (Мф.11:29). Если мы узнали учение Иоанна Лествичника о движении человека к совершенству, это не значит, что мы уже начали к этому совершенству на самом деле двигаться. Если мы вовремя можем вспомнить какое-либо изречение из аскетических творений знаменитых православных писателей, это не значит, что мы таким образом уже получили средство для того, чтобы исполнить заповеди. Никакие учителя Церкви не могут избавить нас от трудов. Они лишь изъясняют Евангелие, но не освобождают от необходимости трудиться над его исполнением, от необходимости понуждать себя чрезвычайным понуждением, превосходящим, как нам иногда кажется, наши силы. Потому нужно избавиться от этой детской иллюзии, что мы, что-то вычитав, что-то от кого-то услышав или придумав что-то сами, в виде исключения легко достигнем того, что древние отцы и современные подвижники приобретали и приобретают потом и кровью. Действительно, чтобы стать истинным христианином, необходимо пролить пот, кровь и слезы. Это должны усвоить все, без этого не может быть в человеке никакого благотворного изменения. Может быть, в этом смысле, по крайней мере отчасти в этом смысле, нужно понимать и святоотеческое изречение о том, что человек ничего не может достигнуть без сердечной болезни. А мы как раз и хотим изобрести что-нибудь, чтобы эту сердечную болезнь миновать. Ничего изобрести не получится, не тратьте на это времени напрасно, грубо говоря, займитесь делом. Вот и все.
Вопрос. Что имеется в виду под сердечной болезнью? Должно сердце болеть?
Ответ. Под болезнью сердечной имеется в виду не болезнь сердца. Сердце надо понимать в духовном смысле слова - как источник чувств и мыслей человека. Сердечная болезнь - это переживания человека, когда он испытывает внутреннее душевное напряжение, душа его страдает в борьбе с грехом.
Вопрос. Что значит роптать на самого себя и почему это грех?
Ответ. Роптать на самого себя - это значит, например, считать себя неудачником или неспособным к духовной жизни. Допустим, человек думает, что раз у него голова не такой формы, как у других, или руки как-то не так растут, или слабое зрение, то поэтому он неспособен к монашеской жизни. Тогда этот человек вместо того, чтобы заставлять себя трудиться, ропщет на себя, клевещет на свою природу, то есть фактически на Бога: якобы Бог создал его таким, что он неспособен к спасению. А ко спасению всякий человек способен, и в этом смысле все люди равны. Человек может быть неспособным к умственной деятельности: один, допустим, стихи пишет, а другой поздравительную открытку еле-еле сочиняет, в этом смысле может быть, конечно, разница. А в смысле спасения все равны. Более того, иногда бывает, что люди простые к нему более способны, чем люди умственно развитые, потому что они проще и естественнее воспринимают Евангелие. Тут ни у кого ни перед кем нет никакого преимущества, и поэтому когда человек говорит, что он неспособен к духовной жизни, то это значит, что он ропщет на себя и, можно сказать, клевещет на Бога. Именно клевещет, ведь Бог - Творец его природы, Творец каждого человека, и не может один человек быть более способным попасть в Царствие Небесное, а другой - менее.
Вопрос. Вы говорили, что каждый наш добрый поступок записан у Бога и что мы за него получим награду на небесах. Все христиане должны об этом знать. У меня возник вопрос: при совершении доброго поступка я начинаю думать о том, что мне это зачтется и что, может быть, Господь простит какой-нибудь грех. Ради этого, наверное, хочется творить добрые дела. Правильно ли это?
Ответ. Лучше делать добрые дела как должник, то есть понимая, что перед Богом мы являемся бесконечными должниками. Добрые поступки мы совершаем не для того, чтобы сделать Ему что-то приятное. Нет, мы отдаем свой неоплатный долг. И если мы стараемся хотя бы частично этот долг погасить, то Он, милосердный, может простить нам и все остальное - ту гораздо большую, громаднейшую, часть, которую мы возвратить Ему не можем. Потому что, чтобы мы ни делали, мы делаем руками или при помощи нашего ума и души, а они есть творение Божие, все это вместе с бытием даровано нам Богом, и потому мы никогда долг вернуть не можем; отдавая лишь какую-то его часть, мы получаем за это надежду на то, что все остальное нам будет прощено. А кто думает, что получит награду, - в принципе, это тоже неплохо, это лучше, чем ничего не делать. Если такое чувство побуждает, мобилизует человека на добрые дела, то можно использовать и его, а потом, возможно, Бог даст, появятся и более возвышенные...
Вопрос. В Евангелии от Матфея написано: Слышасте, яко речено бысть: око за око и зуб за зуб. Аз же глаголю вам: не противитися злу, но аще кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф.5:38-39). И дальше: Слышасте, яко речено есть: возлюбиши искреннего твоего, и возненавидиши врага твоего. Аз же глаголю вам: любите враги ваши, благословите кленущие вы, добро творите ненавидящим вас, и молитесь за творящих вам напасть и изгонящыя вы (Мф.5:43-44). Почему эти заповеди не были даны Моисею и людям, жившим в его время, а только намного позже, уже Самим Господом, для нас?
Ответ. Потому что в его время не было у людей благодати для того, чтобы это исполнить, не было силы. А Господь не только дал нам новые заповеди, но и даровал силы для их исполнения. Это первое и, наверное, самое главное. Второе: если мы сравним нравственность, которая была во времена Моисея у народов неверующих, и ту, которую через Моисея Господь преподал Своему избранному израильскому народу, то увидим, что ветхозаветные заповеди, которые кажутся нам как будто бы жестокими, на самом деле ограничивали и пресекали зло. В законе Моисея написано: око за око и зуб за зуб (Лев.24:20), - и нам кажется, что это жестоко. А на самом деле это ограничивало пределы мести: то есть "отвечай злом в тех же размерах, в каких его сделали тебе". Мы и сейчас в себе самих чувствуем, что, когда нас кто-то обидит, мы хотим этому человеку зла сделать гораздо больше. Есть даже такая нехорошая поговорка: "зла не хватает". То есть даже сейчас, в христианскую эпоху, мы хотим человеку воздать зла больше, чем он причинил нам, а вот во времена Моисея месть ограничивалась: не делай зла больше, чем сделали тебе. Нам это кажется странным, но тогда чужестранец был совершенно беззащитен среди иноплеменников: если у него не было друзей, его могли убить, вообще сделать с ним все что угодно. В то время господствовали бесчеловечная жестокость, подлость, идолопоклонство, вплоть до культов с ритуальным развратом. И все те вещи, о которых говорилось в Моисеевом законе, по своей нравственности, по своей высоте несоизмеримо превосходили ту нравственность, которая была у язычников. Кроме того, некоторые святые отцы говорят, что в Моисеевом законе, если понимать его духовно, заключалась та же самая возвышенная нравственность, которая впоследствии была откровенно и ясно изложена в Евангелии. Я сейчас не берусь истолковывать эти вещи духовно, но некоторые отцы, допустим Макарий Великий, да и другие, делали это, и многие подвижники благочестия, подвизавшиеся в древние времена, читая Ветхий Завет, искали в нем таинственный смысл, соответствующий евангельскому учению. Вот поэтому можно сказать, что новозаветные заповеди были даны и тогда, но даны прикровенно, потому что подавляющее большинство людей не могло их еще постигнуть; избранники же Божии, такие как сам Моисей и другие пророки, их понимали и исполняли.
Вопрос. Вы сказали, что подвижники знали вечность, а мы в нее только верим. Каким образом они ее знали?
Ответ. Они знали вечность, так как для них она являлась реальностью, они испытали действие вечности, и поэтому подвизались ради того, что их ожидало, что они видели перед своими глазами и ясно чувствовали своими духовными чувствами. Потому-то подвижники имели в себе страх Божий, любовь Божью и совершали свой путь ко спасению с полной ответственностью. А мы только верим, для нас вечность - это нечто, известное с чужих слов, и отсюда, соответственно, проистекает наша нерадивая жизнь.
Вопрос. Как не прийти в отчаяние, когда начинаешь видеть в себе все новые разные действия страстей? И видишь, что не можешь справиться, даже страшно.
Ответ. Молиться, надеяться на помощь Божию, на милость Божию. И потом, то, что мы видим свои грехи, - это уже хорошо, и не нужно думать, что в одно мгновение мы можем их исправить. Это самонадеянность, гордость, и если мы будем следовать такому своему желанию быстро измениться, то, конечно же, обязательно впадем в отчаяние, потому что желание наше неосуществимо. На все необходимо время.
Вопрос. За трапезой читали "Жития сибирских святых". Правда ли, что праведный Федор Томский - император Александр I?
Ответ. Да, такое предположение существует, какие-то основания для него есть. Несомненно, что этот человек принадлежал к высшему дворянству, что он знал французский язык, знал обычаи, которые были в Петербурге при царском дворе. Есть два предположения: что это действительно Александр I и что это некий петербургский дворянин, очень знатный, из каких-то самых аристократических кругов, который решил покаяться, изменить свой образ жизни. Варов, кажется, его фамилия. Он был очень жестоким, грубым, а потом покаялся...
Вопрос. Из слова Лествичника о плаче: "Плачущим неприлично богословствовать, ибо этим истребляются их слезы. Богословствующий подобен сидящему на учительской кафедре, а плачущий - пребывающему на гноище и во вретище". Почему такое большое различие между теми и другими?
Ответ. Причина этого различия состоит в том, что богословие, поскольку оно касается самых возвышенных духовных предметов, может человека надмевать. Кроме того, под богословием здесь, видимо, имеется в виду не просто чтение богословской литературы, а именно богословствование, в смысле самостоятельных рассуждений. Ведь многие подвижники благочестия читали различную литературу, и богословско-догматическую в том числе, потому что если бы они ее не читали, то, вполне возможно, некоторые из них просто впали бы в ересь. Это в наше время человек может пятьдесят лет ходить в церковь и не знать, что такое Пресвятая Троица, а в древности все было иначе - люди живо, остро переживали споры о догматах, догматические вопросы касались каждого человека. Григорий Богослов пишет, правда с укором, что в его время торговцы и покупатели спорили между собой на базаре о Пресвятой Троице. Очевидно, что догматическое учение волновало всех настолько, что являлось предметом обсуждения даже на рынках и в общественных банях, так что святитель Григорий был вынужден укорять за это свою паству, предостерегать от этого православных. Тем не менее мы видим, что догматические вопросы волновали всех. А в наше время в Церкви никто из нас об этом и говорить не хочет (или, правильнее сказать, не может). К сожалению, не только прихожане, но и батюшки зачастую просто не знают, о чем говорить, им кажется, что как будто бы и так все ясно.
Так вот, под богословствованием здесь имеется в виду самостоятельное рассуждение, которое, действительно, неуместно и опасно. Но чтение догматической литературы в древности было очень распространено. Давайте вспомним Иоанна Кассиана Римлянина, как он рассказывает об Александрийском патриархе, который разослал окружное послание против ереси антропоморфизма (наверное, вы все читали творения преподобного Иоанна Кассиана и помните, что одно время египетские монахи представляли себе Бога человекообразным). Многие монахи тогда стали колебаться, подозревая, что патриарх неправильно учит о Боге. И вот повествуется, что был один знаменитый подвижник, простой, необразованный, который очень долго пребывал в этой ереси, и только какой-то дьякон, пришедший в ту обитель, сумел мудро объяснить, в чем состояло его заблуждение. И лишь тогда старец покаялся, хотя с каким-то опустошением - он говорил: "лишили меня моего Бога", так как он привык молиться, воображая в уме Бога в виде человека. Таким образом, мы видим, что монахи очень живо восприняли окружное послание; пусть даже многие его не приняли, по крайней мере сначала, но и не отнеслись к нему безразлично. Если бы они совсем ничего не читали и пребывали в невежестве, то чаще впадали бы в какие-либо ереси. Неужели вы думаете, что Иоанн Лествичник не читал богословской литературы? Кто так думает, вообще ничего не понимает в литературе, по той причине, что книги Иоанна Лествичника написаны изысканным слогом, что выдает в нем очень образованного человека. И конечно, он знал и догматическую литературу, и все догматические движения своего времени. Поэтому я думаю, что здесь идет речь не о чтении догматической литературы, а о самостоятельном богословствовании. Это, конечно, безмолвствующим неприлично, но знание православного учения не может быть опасным делом, а наоборот, оно заключает в себе много полезного и необходимого. Сейчас у вас еще есть возможность прийти, например, к отцу Аврааму, и он скажет, что вот это неправильно, а это правильно, но завтра сказать ему уже будет некогда по какой-либо причине, - и вдруг вы, ничего не знающие, сталкиваетесь лицом к лицу с каким-нибудь заблуждением, ересью или сектой, и кто знает, через какого человека это заблуждение будет действовать, может быть даже через епископа, как это часто бывало в древности: многие епископы, патриархи, монахи, самые уважаемые люди, каких только можно себе представить, к которым люди обычно относились с благоговением, оказывались еретиками. Например, к родоначальнику монофизитской ереси Евтихию (это был архимандрит знаменитейшего монастыря) собралось 300 человек именно из-за любви, из-за уважения к нему как к подвижнику. И вот этот "подвижник" явился родоначальником монофизитской ереси. Можно привести из истории и другие примеры: Несторий, патриарх Константинопольский, Македоний, патриарх Константинопольский, Диоскор, патриарх Александрийский и т.д. Поэтому никакой авторитет не является для нас большим, чем авторитет святых отцов. Если мы не обладаем знанием святоотеческого учения, то не нужно думать, что мы сумеем "спрятаться за чью-то спину", особенно в наше время. В общем, если вернуться к заданному вопросу, речь идет о самостоятельном богословствовании, которое действительно является опасным, и, безусловно, предостережение Иоанна Лествичника касается не только безмолвников, но и нас всех: упражняться в богословствовании не нужно, зато очень полезно читать святых отцов, запоминать, усваивать, пытаться разобраться, для того чтобы правильно, точно понять.
Вопрос. "Прилог" есть простое слово или образ какого-нибудь предмета, внезапно являющийся уму и вносимый в сердце?
Ответ. Почему вносимый в сердце? На самом деле здесь происходит такой процесс: помысел является уму и дьявол хочет внести его в сердце, а мы должны сопротивляться этому; если же помысел в сердце войдет, значит, есть к нему сочувствие. Сочувствие - это уже до какой-то степени согласие. А когда он только в уме отобразился, это все равно что мы на что-нибудь посмотрели, но еще не выработали к этому предмету никакого отношения. Лучше нам и вовсе от него отвратиться или постараться, чтобы никакого отношения к этому предмету у нас не возникло вообще, и тогда он останется прилогом: только приложится к нашему сознанию и исчезнет, хотя бывают и навязчивые прилоги, с которыми нужно постоянно бороться.
Вопрос. Зачем мне нужно анализировать свое состояние, если у меня есть наставница?
Ответ. Когда я говорил, что нужно анализировать свое состояние, я имел в виду, что делать это необходимо с помощью наставницы, а не самостоятельно. Однако, рассказывая ей что-либо, выслушивая ее советы, ты хочешь или не хочешь, а начинаешь в себе разбираться; не может быть, чтоб ты совершенно ничего не понимала. Конечно, возможно и такое послушание, но это все-таки большая редкость, таких простых и послушных людей в наше время почти нет. Все равно какой-то собственный анализ всегда присутствует. Собственный анализ - это значит анализ самостоятельный, но с помощью своей старицы.
Вопрос. Как отличить в своей душе действие благодати, которая приносит явный мир, от мнимого покоя, который является иногда ни от чего, чуть ли не от удовлетворения страсти?
Ответ. Удовлетворение страсти бывает тогда, когда человек ее в том или ином отношении привел в исполнение. Допустим, я гневался, у меня было раздражение на кого-то, и я все-таки не выдержал и высказал тому человеку, на которого обижался и сердился, все, что о нем думаю, и у меня после этого от души отлегло и все стало спокойно. Или, скажем, чревоугодие - тут все понятно без комментариев. Естественно, после удовлетворения страсти наступает покой. А действие благодати не зависит от телесного состояния. Допустим, в человеке проявляется какая-то страсть, он борется с действием греховного помысла, мучающим его, - со страстью, например, осуждения или раздражения. И в этой борьбе у нас есть два выхода: либо последовать греховному внушению, либо отбросить его. Когда нам все-таки это (последнее) удается, тогда мы чувствуем вдруг, что в душе появляется покой, - не тогда, когда мы гнев удовлетворили, а когда перестали гневаться. Вот это признак того, что в душе действует благодать. Благодать может, конечно, действовать и во время очень внимательной молитвы, когда мы с покаянием молимся, и тогда в душе тоже пребывает мир, но в данном случае не так очевидно, что он противоположен страсти; и он не зависит от нашего внешнего состояния. Более того, во время углубленной молитвы действовавшие в нас греховные помыслы (скажем, осуждения, раздражения, суетные мысли) удаляются, ослабевают или вовсе исчезают. Это также признак того, что в нас действует благодать, а не просто мы испытываем телесный покой или покой от удовлетворения страсти.
Вопрос. Как мы должны относиться к государственной власти?
Ответ. К власти мы должны относиться по-христиански, об этом много пишут святые отцы. Всякая власть - от Бога, иногда бывает власть очень страшная, деспотическая, мучительская, но и она тоже от Бога, но в том смысле, что послана нам за наши грехи. В то же самое время мы должны (поскольку сейчас есть такая возможность) оказывать какое-то влияние, чтобы власть была лучше, допустим участвовать в выборах. Конечно же, если бы у нас кандидаты на государственные должности были православные, содействовали возрождению Церкви, нравственному возрождению народа, то, безусловно, мы должны были бы их предпочитать. И это для нас самый главный признак; мы, православные христиане, на все остальное не очень-то обращаем внимание. Но, к сожалению, у нас нет православных государственных деятелей или их очень мало, поэтому кто кого выбирает, лишь бы только не выбирали людей, которые явно враждебны Церкви, явно проповедуют антихристианские взгляды или занимаются антихристианской деятельностью. Таким образом, с одной стороны, мы должны относиться к власти терпимо, с другой стороны, по возможности оказывать влияние, чтобы власть была более православной, более христианской.
Вопрос. Если, стремясь преодолеть действие страсти, хочешь видеть в себе изменения, это неправильно?
Ответ. Нет, правильно. Изменения нужно стараться видеть, когда борешься со страстью, но не нужно ожидать быстрых и каких-то особенных результатов. Надо знать, что когда страсть действует и ты ей противишься, она несколько ослабевает, или минует особенная опасность, или действие страсти проходит в данный момент, но завтра вновь повторится, потому что оно, как правило, более или менее регулярно повторяется, страсть не уходит раз и навсегда, - такое отношение к внутренней борьбе нормально. А если ты помолился и ждешь, что страсть у тебя пройдет вообще (допустим, на тебя "напало" раздражение, ты помолился и думаешь, что уже никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах ни на кого не рассердишься), то это, конечно, уже гордость.
Вопрос. Нужно ли стремиться к преуспеянию в молитве, так чтобы не думать при этом о возвышенных вещах? Меня смущает то, что если не будешь к чему-то стремиться, то можно поддаться нерадению под видом ложного смирения. Как найти золотую середину?
Ответ. Да, действительно, стремиться нужно, но только понуждение должно быть разумным. Не нужно искать, во-первых, высоких результатов сразу и, во-вторых, не изобретать каких-то особенных средств, чтобы этих результатов достигнуть, а делать все как положено: трудиться, проявлять усердие, упорство, иногда придется помучиться и пострадать - это естественно. Вот в каком смысле я говорил о преуспеянии: не нужно сидеть и ждать, когда придет благодать.
Вопрос. Из записок игумении Арсении: "Способность к изменчивости особенно сильно действует тогда, если в душе много естества-огня, то есть страстности". Почему огонь страстей здесь назван естественным?
Ответ. Во-первых, существует первородный грех. Во-вторых, кроме первородного греха есть наследственные, от родителей доставшиеся, наши греховные наклонности. В-третьих, я думаю, можно говорить и о каких-то национальных пороках и, наконец, о том, что мы из-за своей порочной жизни усвоили себе, сделали своим естеством, - и все это стало для нас естественным, как бы само собой разумеющимся, что действует в нас помимо нашей воли, хотим мы того или не хотим. Поэтому огонь страстей и называется естественным. Искусственное - это то, к чему мы себя понуждаем и что зависит от нашего сознания. А что действует помимо нашего сознания, уже можно называть в каком-то смысле естественным.
Вопрос. Скажите, страсти, которые мы получаем уже с рождения, естественны?
Ответ. Они становятся для нас естественными, поскольку преобразуются в навык. Скажем, грамотность нельзя назвать страстью, потому что это навык искусственный, и мы захотим - пишем, захотим - не пишем. А допустим, раздражительность в нас действует помимо нашего сознания, она возникает в том случае, когда мы чем-нибудь недовольны, автоматически, без нашего согласия или несогласия. Этому "естественному огню" мы должны противиться. К сожалению, греховные навыки, вообще страстность, стали нашим вторым естеством.
Вопрос. В книге о судьбах последних Шамординских сестер описывается случай, когда инок, постриженный в рясофор, женился, получив архипастырское благословение. Полезно ли нам знать о таких ситуациях, ведь, как говорится, со строптивым развратишися (Пс.17:27). Или здесь это изречение неприменимо?
Ответ. Я не знаю, полезно или нет знать, но думать о том, что ты читаешь, нужно всегда. И конечно же, если архипастырь благословил нас на что-либо, то это еще не значит, что наш поступок в любом случае не будет греховным. Благословение имеет значение только тогда, когда не совсем понятно, как исполнить заповедь, то есть волю Божию. Но оно недейственно, когда совершенно очевидно, что заповедь будет нарушена: никто не может благословить отречься от Христа, никто не может благословить совершить прелюбодеяние или убийство и т.д. Если же такое происходит, значит, этот человек и сам погибает, и другого влечет к погибели, - будь он хоть архипастырь или патриарх. Мне кажется, если человек, решившись, уже пришел в монастырь, а потом раздумал и ушел, это значит, что-то не в порядке. Ведь даже если ты, живя в миру, в душе имеешь намерение, которое не можешь осуществить, а потом вдруг от него отказываешься, - это уже измена перед Богом, потому что Бог смотрит на твое внутреннее расположение, на обещание, которое ты Ему дал, то есть на сердце, - а не на лицо, тем паче не на одежду. Конечно, есть какие-то моменты, когда человеку еще можно позволить отступить, но есть и такие, где это невозможно.
Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что брань у подвизающихся бывает по трем причинам: от нерадения, от гордости и от зависти бесовской. Первые - те, у кого брань происходит из-за нерадения, - окаянны, вторые - треокаянны, а третьи - треблаженны. Значит те, у кого брань бывает по причине нерадения, названы преподобным Иоанном Лествичником окаянными. Многие недооценивают нерадение, многим кажется, что это пустяк и главное, что они имеют ревность к какой-нибудь одной добродетели, скажем, к Иисусовой молитве. Но при этом они не испытывают желания исполнять другие добродетели, может быть, не столь важные для духовной жизни, однако же дополняющие Иисусову молитву и делающие эту основную добродетель жизнеспособной и полезной для человека. И вот когда кто-то имеет ревность к чему-то одному, а в остальном проявляет нерадение, он впадает во всякие тяжкие испытания, а иногда ему попускаются даже и падения. Конечно, брань по причине нерадения легче, чем брань по причине гордости, и устранить ее сравнительно легко, но тем не менее она имеет большое значение. Человек, скажем, имеет усердие к молитве Иисусовой и в то же время совершенно не радеет о воздержании в пище. Я не говорю, что он должен так строго поститься, как постились, например, древние египетские пустынники, но, безусловно, ревность необходима и к этому тоже. Притом все должно быть разумно и с благословения. Правда, и благословение можно получать по-разному: кто-то, постепенно поддаваясь действию страсти, начинает хитрить, лукавить и получает то благословение, которое ему подходит, которое ему выгодно и которое разрешает ему удовлетворять свои страсти и греховные привычки, например чревоугодие, многоспание или пустословие. Таких примеров можно привести сколько хочешь - в любом монастыре. Казалось бы, это пустяки, но они могут оказать очень серьезное влияние на жизнь человека.
Вот нас удивляет, что Иуда Искариотский отрекся от Мессии, от Христа, совершил грех предательства и Богоубийства из-за тридцати сребреников, из-за такой, казалось бы, ничтожной суммы, но дело не в сумме, не в количестве денег, а в силе страсти. Страсть сребролюбия была столь могущественна, что ему нужно было ее удовлетворить, и не так важно чем. Если мы не будем судить примитивно, по количеству денег, а станем рассуждать именно о силе страсти в Иуде Искариотском, то поймем, что она была чрезвычайно могущественна, раз заставила его довольствоваться даже такой малой суммой. И эта могущественная, запущенная в нем страсть в конце концов привела его к страшному исходу, для него все кончилось очень плохо. Спаситель шел тем путем, каким должен был идти, и Иуда стал бессознательным орудием исполнения Промысла Божия в деле спасения человеческого рода, но для самого Иуды случившееся было весьма страшно: Спаситель сказал, что лучше бы было этому человеку не родиться (Мф.26:24). Да, здесь речь идет именно о страсти сребролюбия, но так же может овладеть всем существом человека и любая страсть, даже если внешнее проявление ее ничтожно, кажется, что проступок ничтожен.
Преподобный авва Дорофей рассуждает о том, что люди, отрекшиеся от мира, отказавшиеся, может быть, от большого имущества, от всех мирских выгод и привилегий, в монастыре иногда привязываются душой к каким-то ничтожным предметам, ничтожным вещам, кажущимся им нужными, полезными, необходимыми. И это неудивительно: в монастыре жизнь совсем другая. Мы здесь ограничены монастырским уставом, монастырскими обычаями, монастырской оградой и живем в своем, так сказать, маленьком мире. И все здесь приобретает иной вид. О монашеских добродетелях надо судить не по внешнему блеску, а по их внутренней силе, по их внутреннему действию. Важно не то, что видно людям, а то, что происходит в душе человека, ведь Бог смотрит, как мы знаем, на сердце. Поэтому и просто радушный кивок головой, который вроде бы совсем не является каким-либо делом, в действительности есть проявление любви к ближнему. И по таким незначительным внешним признакам можно судить о внутреннем состоянии человека. Так же и страсти, проявляясь ничтожно, едва заметно (потому что в монастыре проявиться им как будто негде), на самом деле имеют своей подоплекой сильнейшую власть над нами демона. Как и в случае, например, с Иудой Искариотским: если бы он жил обычной жизнью среди своих соплеменников, то для него тридцать сребреников, может быть, не являлись бы большой суммой, но поскольку он находился в среде учеников, где все были нищими и от всего материального отреклись, где никто ничего не имел, то именно в свете такого образа жизни тридцать сребреников могли показаться суммой значительной.
Приведу пример того, как строго в древности святые отцы относились к проявлению страсти сребролюбия, - для того чтобы понять, что о страсти нужно судить не по внешним признакам, не по тому, как и в чем она проявилась снаружи, а по тому, какова она внутри, как сильно она овладела человеком. В пустыне "Скит" жил один монах, который занимался шитьем ряс и брал за это плату. По уставу того скита братьям пустыни разрешалось иметь на какие-то свои нужды не больше трех золотых монет, поскольку там каждый заботился сам о себе, не было общежития, где бы каждому выдавалась одежда и пища, как это принято у нас в общежительных монастырях. Когда этот брат умер, то он оставил гораздо большую сумму, чем разрешалось иметь (примерно 100 золотых монет), и некоторые подвижники стали говорить, что эти деньги надо пожертвовать на монастырь, построить храм и так далее. Тогда два великих старца - авва Макарий Египетский и авва Макарий Александрийский (младший) - сказали, что нужно эти деньги бросить ему в могилу, когда его будут хоронить, со словами: "Деньги твои да будут тебе в погибель". То есть они сказали примерно те же слова, которые относились и к Иуде Искариотскому: он был назван сыном погибели (Ин.17:12). Великих старцев послушались и погребли монаха таким образом. После этого все братия боялись нарушать устав и иметь больше денег, чем полагалось. То есть не важно, какова была накопленная сумма, может быть, и совсем незначительная по сравнению с тем, что имеют богатые люди, потому что для монаха важна сила страсти, а не тот предмет, по отношению к которому эта страсть проявляется.
Так же нужно судить и о нерадении. Мы порой снисходительно считаем, что если человек любит, например, поспать, или пренебрежительно относится к исполнению правила, или нерадиво исполняет приказания монастырского начальства, то это все пустяки, ничего страшного он не совершает: ну проспал, допустим, на 20 минут, на полчаса, ну не пошел на правило - все равно же он потом молился. Чтобы все тут правильно понять, нужно знать монастырскую жизнь: в ней вообще не может быть никаких особо сильных внешних проявлений страстей. Здесь их можно рассматривать чуть ли не под микроскопом; как к добродетелям, внешне практически ни в чем не проявляющимся, так и к почти невидимому движению страстей мы должны относиться с одинаковым вниманием. И тогда окажется, что в действительности, совершая как будто бы незначительные проступки, мы уподобляемся Иуде Искариотскому. Тот ради ничтожной суммы предал Спасителя, а мы забываем Господа Иисуса Христа или пренебрегаем заповедями потому, что хотим отдохнуть или нам попросту лень. Ведь исполнение приказания в монастыре - это то же самое, что и исполнение заповедей, это отсечение своей воли, послушание, та добродетель, без которой невозможно исполнить Евангелие. И если каждый начнет взирать на свою совесть, то он увидит маленькие, ничтожные вещи, такие же незаметные, как незаметно было сребролюбие Иуды во время трех с половиной лет его пребывания с Господом Иисусом Христом. Для учеников оно было незаметно; это потом, уже задним числом, апостол Иоанн Богослов говорит, что он жалел трехсот сребреников, трехсот монет, которых стоило миро, не потому, что заботился о нищих, а потому что был вором. Но если Иоанн Богослов это заметил, то другим ученикам это было неизвестно, мы, читая Евангелие, нигде такого замечания больше не находим. Скорее всего, как часто бывает, все выяснилось уже позже, когда раскрылся характер Иуды и стали видны его поступки. Тогда начали просматривать его прошлую жизнь и увидели, что причиной таких его высказываний было именно пристрастие к деньгам, именно сребролюбие, даже воровство. Поэтому мы должны очень бояться подобного, казалось бы, невидимого движения страстей. И в особенности я хочу сказать о нерадении. Нам кажется, что в пренебрежении такими, на вид незначительными, вещами ничего особенного нет: ну что с того, что я опоздал на правило, - я же не пренебрегаю учением об Иисусовой молитве; что с того, что я проспал, - я же не пренебрегаю внутренним бодрствованием, бдением над собой. Отношение к подобному как к мелочам приводит нас в такое состояние, что мы потом вдруг неожиданно для всех совершаем какие-то страшные проступки. А на самом деле ничего неожиданного в том нет: постепенно все к этому и шло. Так же как с Иудой Искариотским: все развивалось тихонько, незаметно ни для кого, а потом вдруг сразу - преступление. Но для Спасителя это не было тайной, потому что Он еще с первого года пребывания с Ним Иуды намекал ему на его внутреннее состояние, хотя тот и не желал в этом сознаваться.
Потому не будем такими легкомысленными. Вспомним евангельское повествование: наряду с предательством Иуды было совершено другое страшное нравственное преступление, почти что приравнивающееся к предательству, и содеял его, как это ни странно, один из самых пламенных учеников Спасителя, один из тех, кто больше всего любил Господа, - апостол Петр. И причина этого преступления в значительной степени состояла в нерадении. Конечно, мы можем говорить и о самонадеянности, что, наверное, более значимо, но есть здесь и нерадение. Апостол Петр, который говорил, что готов и в темницу пойти за Господом, и умереть, который выхватил меч и не побоялся выступить один против целой толпы воинов (хотя это и было неуместно, но тем не менее говорило о его мужестве, храбрости), который взят был Господом на Фавор и видел Его преобразившимся, видел Его божественную славу, который сказал: "Если это Ты, Господи, повели мне прийти к Тебе по воде" (Мф.14:28) - и пришел, - этот человек отрекся от Господа, и притом не один раз, а трижды. Однако посмотрите, как Евангелие повествует о том, что этому предшествовало. Пришли в селение, называемое Гефсимания, и Он сказал ученикам Своим: "Посидите здесь, пока Я помолюсь". И взял с Собою Петра, Иакова и Иоанна, и начал ужасаться и тосковать. И сказал им: "Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте" (Мк.14:32-34). В Евангелии от Луки сказано: Придя же на место, сказал им: "Молитесь, чтобы не впасть в искушение" (Лк.22:40). То есть Спаситель перед смертью, которую Он, как Бог, предвидел, испытывая человеческий страх, просил их, чтобы они бодрствовали и своей молитвой, даже просто своим присутствием укрепили Его дух: в трудную минуту мы часто нуждаемся в поддержке близких нам людей.
И далее в Евангелии говорится: И, отойдя немного, пал на землю, и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей, и говорил: "Авва Отче! Все возможно Тебе, пронеси чашу сию мимо Меня, но не чего Я хочу, а чего Ты". Возвращается и находит их спящими, и говорит Петру: "Симон! Ты спишь? Не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна" (Мк.14:35-38). Но, как мы видим, и это вразумление им не помогло - вероятно потому, что дело было уже ночью, а они очень устали во время предшествовавшей долгой и напряженной беседы со Спасителем, не понимали, что происходит, может быть, и унывали из-за страха грядущих событий. Но тем не менее, раз Спаситель просил их бодрствовать, можно сделать вывод, что они были к этому способны. И, опять отойдя, молился, сказав то же слово. И, возвратившись, опять нашел их спящими, ибо глаза у них отяжелели, и они не знали, что Ему отвечать (Мк.14:39-40). Глаза у них отяжелели - то есть они, видимо, унывали, у них было тяжело на душе, и это отражалось на их телесном состоянии. Но все же они понимали, что это неуважительная причина, чтобы оправдаться, и потому сами, как тут написано, не знали, что Ему отвечать.
Приходит в третий раз и говорит им: "Вы всё еще спите и почиваете? Кончено, пришел час: вот, предается Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня" (Мк.14:41-42). И далее последовало то, что все вы знаете: пришел Иуда Искариотский, Спаситель был арестован, и прочие всем известные события. Обратите внимание на те слова: Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. Да, плоть всегда немощна, всегда можно найти какое-нибудь основание, оправдывающее наше нерадение, нашу лень: болезнь, усталость, какие-то другие серьезные причины. Спаситель не отрицает, что плоть немощна, что в тот момент ученики устали и находились в таком состоянии, когда трудно себя преодолеть, и тем не менее Он говорит о том, что дух бодр, что нужно напрягать свой дух и этим напряжением духа превозмогается немощь телесная, немощь плоти. Но ученики тогда не смогли исполнить слов Спасителя, и вскорости произошло бегство многих из них, лишь один апостол Иоанн Богослов нашел в себе мужество пребывать со Спасителем до конца, а апостол Петр даже трижды отрекся. Об этом очень натуралистически, точно повествует апостол Марк: Тогда, оставивши Его, все бежали, - и передает даже такую подробность: Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них (Мк.14:51-52). Страх был столь велик, что человек, оставив плащ, совершенно без стыда бежал нагим, чтобы спасти свою жизнь. И это все произошло потому, что ученики не исполнили заповедь Спасителя: Бодрствуйте, молитесь, бдите, да не внидете в напасть. Дух убо бодр, плоть же немощна. Тем самым ясно было сказано, что не Богу нужно было это бодрствование, а самим Его ученикам в первую очередь. Он знал, что они не проявят мужества и твердости, не сделают того, что должны были сделать, но тем не менее сказал им то, что должен был сказать, исполнил по отношению к ним Свой Пастырский долг: приказал им, чтобы они бодрствовали, чтобы они молились, чтобы духовное в них превозмогало телесное. Он как Пастырь исполнил Свой долг до конца, а они как пасомые не проявили должного мужества и твердости. И потом это стало причиной их душевных мучений. Особенно для Петра: он пребывал в чрезвычайном томлении не только во время страданий Спасителя, но и в те несколько дней, когда знал, что Господь наш Иисус Христос воскрес, пока Христос не утешил его троекратным вопрошением: "Любишь ли ты Меня" (Ин.21:15) - и тем самым не восстановил его в апостольском служении. Хотя и до конца его дней, как об этом повествует церковное предание, всякий раз, когда пел петух, апостол Петр начинал плакать, вспоминая о своем отречении. И одной из самых главных причин, вызвавших это отречение, было, выражаясь аскетическим языком, нерадение.
Поэтому не нужно умалять значение этого порока, думать, будто ничего не значит, если я немножечко проспал, немножечко не послушался, немножечко переел, немножко оставил Иисусову молитву и так далее. Мы относимся к себе снисходительно, а ведь это - нарушение слов Спасителя: Бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Дух убо бодр, плоть же немощна. Как передает апостол Марк, Спаситель, когда говорил о кончине мира, многократно повторял, что нам необходимо бодрствование, бдение: Блюдите, бдите и молитеся: не весте бо, когда время будет (Мк.13:33), то есть "смотрите, наблюдайте за собой, бодрствуйте, ибо не знаете, когда наступит это время - время Второго Пришествия". То же можно отнести и ко дню нашей кончины: Бдите убо: не весте бо, когда господь дому приидет: вечер, или полунощи, или в петлоглашение, или утро, да не пришед внезапу, обрящет вы спяща. А яже вам глаголю, всем глаголю: бдите (Мк.13:35-37). Что здесь подразумевается под сном? Именно наше нерадение. Господь приходит к нам Своей благодатью, а мы не можем Его принять внутрь себя. Может быть, и вся жизнь наша так потихоньку пройдет в нерадении, и мы не заметим, как наступит момент нашей смерти: Господь найдет нас спящими и тогда станет совсем страшно, назад уже ничего не вернешь. А яже вам глаголю, всем глаголю: бдите. Те слова, которые Спаситель сказал в Гефсиманском саду Своим ученикам: Бдите и молитеся, да не внидете в напасть, - очень похожи на эти: Блюдите, бдите и молитеся… Яже вам глаголю. Значит то, что сказано апостолам, относится ко всем. Не думайте, что это обращение Спасителя относилось только к ученикам - Петру, Иакову и Иоанну - и никакого другого значения не имеет, нет, оно обращено вообще ко всем людям. А яже вам глаголю, всем глаголю: бдите - это сказано апостолам, с тем чтобы они передали всем ученикам, всем поколениям будущих учеников Христовых. Бдение, или бодрствование, - это должное состояние, а сон - это образное описание состояния порочного, страстного. Те же самые слова по поводу бодрствования духовного в связи с ожидающейся кончиной мира немного иначе переданы евангелистом Лукой: Бдите убо на всяко время молящеся, да сподобитеся убежати от всех сих хотящих быти, и стати пред Сыном человеческим (Лк.21:36). Вот то состояние, к которому мы должны стремиться, иначе день Страшного суда наступит для нас внезапно, мы не будем готовы к пришествию Спасителя. Если бы даже сейчас лично к нам пришел Господь, решив посетить нас Своей благодатью, то мы оказались бы не готовыми принять Его, или, как здесь сказано, стать пред Сыном Человеческим - то есть предстать. Ведь во время молитвы христианин именно предстает пред Господом Иисусом Христом. Умоляет ли он Его о прощении грехов, благодарит ли Его - неважно, это зависит от духовного состояния человека, но обязательно он должен пред Господом, пред Сыном Человеческим, как здесь называет Себя Сам Иисус Христос, предстоять. Если же мы будем вести себя нерадиво, не станем бодрствовать и молиться, то окажется, что мы не только в будущей жизни, но и в этой жизни не сможем предстать пред Сыном Человеческим, а ведь предстояние пред Ним в этой жизни - залог того, что мы будем подле Него и в жизни будущей.
Несколько ранее Господь наш Иисус Христос говорит: "Внемлите же себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печальми житейскими, и найдет на вы внезапу день той. яко сеть бо приидет на вся живущия на лицы всея земли" (Лк.21:34-35), - то есть мы должны внимать себе, чтобы наши сердца не отяжелели. Тут говорится об объедении, пьянстве, но можно было бы сказать и о многом другом: о многоспании, о пустословии и других пороках, которые вроде бы являются мелкими, ничтожными по сравнению со страшными грехами: блудом, убийством, воровством и так далее, но могут так отяготить наше сердце, что день тот придет для нас внезапно, покроет нас, как сеть. Ведь житейские заботы бывают не только у мирян, но и у монашествующих - когда они начинают заботиться не о том, что им велено делать, а об удовлетворении каких-то собственных нужд, которые они считают первостепенными. Суть житейских забот состоит в удовлетворении прихотей и потребностей тела (может быть, даже необходимых потребностей, действительных, а не каких-то выдуманных), а разве в монастыре человек не может увлечься этим? Конечно же, может - и увлекается.
Однако мы должны отличать духовное бодрствование от бодрствования в буквальном смысле. Конечно, мы не способны бодрствовать как святые отцы, например Арсений Великий, который считал, что монаху-подвижнику достаточно спать один час в сутки, или как Лествичник, про которого сказано, что он спал ровно столько, сколько нужно, чтобы не повредился рассудок, или как живший сравнительно недавно старец Силуан Афонский, спавший сидя, урывками, по 10-15 минут (лишь в старости он стал позволять себе спать лежа). Так мы не можем подвизаться, но то, что в наших силах, и, конечно, по благословению, мы обязательно должны делать. Разумеется, мы не можем поститься так, как постился Симеон Столпник, вкушавший пищу один раз в неделю, но нам следует соблюдать устав монастыря, воздерживаться от того, чтобы вкушать вне трапезы, не нужно объедаться, заниматься тайноядением, я уж не говорю о нарушении поста. Но, опять же, все должно быть по благословению, потому что одному надо воздерживаться строже, а другому, может быть по немощи телесной, нужно какое-то снисхождение; однако в любом случае воздержание необходимо. К такому беспрекословному послушанию, какое было, например, у Иоанна Колова, который сажал дерево вверх корнями, мы тоже неспособны, да это и не нужно, но отсекать свою волю в исполнении обычных монастырских работ и делать то, что нам говорят, а не то, что нам хочется, превозмогая иногда и немощь, и болезнь, а чаще просто лень, мы обязаны. Иначе мы духовное бодрствование лишаем подкрепления: не может дерево приносить плодов и давать прекрасную крону, если корнями своими не будет укреплено вот в этой грязной неприятной почве, ведь соки от корней поступают по стволу в крону и в плоды. Поэтому если не будет таких, как нам кажется, низких, обыкновенных, ничтожных и неважных вещей, то не будет и духовных плодов.
О том, что значит нерадение, многие знают по себе. Бывает, что человеку, предающемуся многому сну, может быть даже и по причине болезни, в конце концов становится как-то нехорошо: появляется и слабость, и желание подкрепить себя какой-то пищей. Но также от этого может восстать и блудная страсть. Кроме того, если нам препятствуют удовлетворять наши всевозможные прихоти, нерадение приводит и к еще, может быть, более пагубному: к унынию, к раздражительности. И вот такие пустяки, как саможаление, лень, нерадение, ведут к полному расстройству духовной жизни, и человек, пришедший в монастырь с пламенной ревностью, превращается в какую-то неуправляемую личность: сам себе не мил и другим с ним не ужиться. Куда же делась его ревность? А все потому, что он себе попускал такие вот мелочи. И сам он удивляется: в чем дело, почему я никакой пользы не приношу, почему я уже столько времени в монастыре, а никаких изменений нет? Где взять силы? - Да нигде их не взять, если ты сам себя не заставляешь, если нет понуждения. Спаситель сказал, что Царство небесное нудится (Мф.11:12). То есть если мы станем себя заставлять, понуждать, действовать против своего желания, то сможем приобрести не только какие-то добродетели, а даже само Царство Небесное. А мы этим понуждением пренебрегаем, потому что желаем делать только то, что хочется. Появляется у нас желание молиться - молимся, пропадает - считаем, что есть уважительная причина, чтобы оставить правило или, в течение дня, непрестанную молитву. И все списываем на то, что у нас, мол, нет благодати, Господь нам не помогает, нет у нас вдохновения, чтобы исполнять хотя бы даже предписания монастырского устава. А на самом деле все это происходит от нерадения, иначе сказать - от лени. Русская пословица правильно говорит, что без труда не выловишь и рыбку из пруда. Чтобы выловить рыбку, надо сделать удочку, накопать червей, насадить червячка на крючок, забросить удочку в пруд, посидеть, подождать некоторое время - и это труд. Нам же хочется, чтобы все у нас происходило по вдохновению, только тогда, когда душа наша этого желает. А когда желания нет, мы считаем его отсутствие достаточной причиной все наши монастырские труды отложить. В особенности это касается духовных вещей, хотя и монастырская работа тоже в определенном смысле духовный труд, потому что не просто работа, а отсечение своей воли. Здесь каждый день испытывается усердие человека, его преданность делу своего спасения, и если он ведет себя достойно, как положено, то это сказывается и на собственном его духовном состоянии, на молитве.
Пришлось мне говорить о нерадении, так как я думаю, что эта тема важна для всех, и не нужно валить с больной головы на здоровую, говорить, что здесь плохой монастырь, плохо наставляют, нет великих старцев, которые бы научили, и таким образом оправдывать себя. Все объясняется очень просто, одним словом - нерадение. (Хочу только сделать оговорку, чтобы некоторые из наших сестер не поняли меня слишком примитивно и просто: вот, мол, отец Авраам укоряет нас за то, что мы много едим. Я не об этом говорю, я все время повторяю, что все должно быть с благословения. Когда человек без благословения проявляет ревность, например к строгому посту, то это не ревность к посту, а нерадение о послушании.) Итак, должна быть ревность. Но пусть даже у нас никакой ревности, никакого желания нет - душа наша остыла, нам все безразлично, у нас уныние, апатия и так далее, но мы же люди, у нас есть разум, и разум должен господствовать над всем. Так оно, собственно, и бывает, когда дело касается житейских вопросов. Когда, например, человек болен, у него пропадает аппетит, но он знает: чтобы выздороветь, ему надо есть, пить лекарства, и он это делает, несмотря на апатию, являющуюся следствием болезни, и в конечном счете приходит в нормальное состояние и чувствует обычный интерес к жизни, вкус к пище и тому подобное. Так же и в духовной жизни. Пусть у нас душа совершенно охладела - мы должны себя заставлять и понуждать. Если даже самый безразличный, самый бесчувственный человек заставит себя исполнять все как положено, то рано или поздно (я думаю, что не так уж много времени пройдет) душа его оживет, благодать согреет его душу, Господь, взирая на его старания, воскресит его, сделает его способным к духовной жизни. И наоборот, если человек, даже в некоторой мере преуспевший, достигший какого-то определенного духовного состояния, успокоится и перестанет ревновать о большем, перестанет себя понуждать, а будет делать все по привычке (а это также нерадение), то он начнет чувствовать охлаждение, все терять, пока не придет в такое унылое состояние, что даже сам себе будет удивляться. Если мы чувствуем, что в нас оскудевает ревность к какой-либо добродетели, а мы уверены, что эту добродетель обязаны совершать (причем все должно быть опять-таки с совета и благословения), то нам нужно именно в этом отношении проявить особое старание, противостать этому нерадению, и Господь нам поможет, и мы, как говорит схимонах Василий Поляномерульский, из обыкновенных людей сможем стать пламенными серафимами, в особенности благодаря умному деланию. Однако умное делание - это не просто повторение Иисусовой молитвы, это целая совокупность добродетелей, среди которых Иисусова молитва является хоть и главным делом человека, но отнюдь не единственным. Вот о ревности ко всем добродетелям, может быть даже не столько к Иисусовой молитве, сколько ко всему строю монашеской жизни, я сейчас и говорил. Хочу, чтобы вы все это приняли к сведению и хорошо запомнили.
Вообще, у нас такое отношение к исполнению заповедей, что мы все время хотим исполнять что-то великое. Мы все рассуждаем о любви к ближнему, что надо нам, дескать, любить ближнего, где же любовь к ближнему, нас тянет к каким-то подвигам по отношению к ближнему, а на самом-то деле все просто: ближний мимо тебя прошел, а ты стоял с каменным лицом - вот и все, ты заповедь о любви к ближнему нарушил. Мы мечтаем о каких-то подвигах, чтобы приобрести любовь к Богу, а утром ты проспал на полчаса - и нарушил заповедь о любви к Богу и даже этого не заметил. Исполнение заповедей требует не такого мечтательного, восторженного настроения, когда, говоря образно, мы ходим задрав голову в небо и звезды считаем, а иного, когда мы смотрим под ноги и копейки собираем, - вот так тщательно, внимательно должны мы следить за всеми своими действиями и в особенности за внутренними движениями души. Во всех мелочах, ничтожных, незаметных и ничего вроде бы не значащих, мы должны исполнять заповеди, - это необходимо нам всегда. А когда мы начинаем от гордости и от мечтательности, возникающей в результате гордости, фантазировать о великом, которого никогда не сделаем, пренебрегая повседневным исполнением заповедей, то и Евангелие остается для нас в лучшем случае хорошей, интересной, утешительной книгой - и не больше. Мы очень много внимания уделяем таким вещам, как, скажем, правильное зашнуровывание туфель, и не считаем, что это мелочь, потому что если бы мы отнеслись к этому пренебрежительно, то могли бы наступить на шнурок и упасть, - мы все это понимаем. В отношении же Евангелия мы подобными "мелочами" полностью пренебрегаем, не думая, что от какого-то, как кажется, пустяка действительно можем упасть. Не будем мечтать о великом, а проявим ревность, трудолюбие, радение в таких вот как бы мелочах повседневной монастырской жизни, потому что собственно в этом и состоит исполнение заповедей конкретно для нас. Ну, а для мирян все то же приложимо к общению со своими самыми близкими людьми в семье, с сотрудниками по работе, со случайными прохожими или соседями. То есть ко всем и ко всему надо относиться по-доброму, по-евангельски, по-христиански. Святые отцы говорят, что свою совесть нужно хранить по отношению к Богу, к ближнему, к себе самому и даже к вещам.
Вопрос. Означают ли слова: Если свет в тебе тьма, то кольми паче тьма? (Мф.6:23) - что кажущееся в человеке добродетелью на самом деле есть зло и в нас совсем нет добра? Или то, что в человеке кажется светом, есть тьма по сравнению с истиной?
Ответ. Я думаю, что под светом здесь имеется в виду не добродетель, а разум, рассуждение. Что такое свет внутри человека? Это то, что позволяет нам увидеть вещи такими, какие они есть, то есть доискаться до сути вещей. Под вещами я имею в виду не какие-то предметы, а вообще все, что происходит с людьми, все, с чем человек сталкивается. Конечно, разум - действительно свет для человека. Спаситель же называет собственно человеческий, естественный разум тьмой. Если этот свет нашего собственного разума - тьма, то тем паче тьмой является полное отступление от истины. Мы должны бояться самоуверенности, когда мы начинаем думать, что можем все понять сами. Находясь в таком заблуждении, мы можем оказаться в полной тьме.
Вопрос. У Серафима Саровского есть предсказание о его воскресении. Как его можно понимать и как к этому относиться?
Ответ. Я не знаю, как к этому относиться. Думаю, что это апокриф, то есть не действительно предсказание Серафима Саровского, а лишь приписываемое ему, поскольку некоторым людям хочется, чтобы оно существовало. Но такого воскресения из мертвых не было за всю историю человечества. Мы знаем чудо семи отроков Ефесских, но они ведь не умерли, не разложились, а лишь чудесным образом уснули и проспали почти триста лет. И произошло это чудо для того, чтобы таким вот необыкновенным событием было посрамлено неверие в воскресение мертвых, которое распространилось в то время. А такого, чтобы от человека, как в случае с Серафимом Саровским, остались одни кости и чтобы вдруг эти кости стали вновь живым человеком, думаю, никогда не будет. Конечно, наступит день, когда все воскреснут из мертвых, но столь великого чуда никогда не было во всей истории христианской Церкви. Может быть, я ошибаюсь, но я склонен так думать.
Вообще, сейчас такое время, когда одни слишком скептически настроены, поэтому не принимают ничего, а другие слишком легковерны и принимают на веру все подряд. Даже те, кто вроде бы стремится к духовной жизни и имеет ревность, и те порой пренебрегают здравым смыслом или, откровенно говоря, Преданием святых отцов, Преданием Церкви и пребывают в этом отношении в невежестве. Были такие еретики гносимахи, как их назвал один византийский богослов, которые считали, что необходимо только жить благочестиво, а учение Церкви изучать не нужно. Сейчас такая ересь чрезвычайно распространилась. Хотя люди и не называют себя гносимахами, но так же, как и те, считают: главное, чтобы человек был хороший, а то, что он не знает догматов, не знает ни вероучительного, ни аскетического Предания Церкви, это неважно. И от этого незнания верят всякой чепухе. Другие, люди ученые, каковых немного, пребывают совершенно безразличными к духовной жизни, и у них ко всему отношение холодное и очень скептическое. А людей, какие были раньше, например, как святитель Игнатий, который был и подвижником благочестия, и одновременно образованным богословом, таких людей чрезвычайно мало, по крайней мере у нас в России, но я думаю, что и везде. Можно привести в пример - хотя и с некоторыми оговорками, потому что величина эта не такая уж и большая - Серафима Роуза. Он пытался богословствовать (в общем-то удачные книги написал, которые широко распространены в России) и одновременно был еще подвижником. Хотя, конечно, учености у него не хватало и в некотором отношении он тоже был легковерным, но все равно это пример человека, который соединял в себе и богословие, и аскетическую жизнь.
В общем, много сейчас издается и распространяется недостоверных книг, в которых излагаются всевозможные пророчества, приписываемые каким-либо великим святым, а на самом деле все это - бабушкины сказки.
Вопрос. Скажите, в песне про отшельника, вернувшемся в монастырь через 300 лет, говорится о каком-то конкретном случае, который произошел в действительности?
Ответ. Я думаю, это что-то вроде притчи или легенды. Есть, например, рассказ о том, как покаялся бес: по просьбе подвижника он стал петь Херувимскую Песнь, вспомнил, что когда-то был херувимом и превратился в него опять. Подобные истории, конечно, красивы, но являются самыми настоящими апокрифами. В народе особенно любят такие рассказы - они очень умиляют. Даже в проповедях некоторые батюшки говорят, что, оказывается, архангел Михаил опускает свое крыло в ад и кто за него ухватится, тот спасется. Народ с удовольствием слушает: интересно, а главное, думать не надо.
Некоторые во всем сомневаются: не так молитесь, как надо, и службу не так совершаете, и святые отцы учили неправильно (ведь не мог Бог говорить, что люди будут терпеть адские муки, потому что Бог есть любовь) и т.д. Таким образом, они обо всем учат на свой лад. Иные же - настолько сильно "верующие", что вообще думать не хотят, - что им ни скажи, во все поверят: и в то, что архангел Михаил крылом из ада достает, и во все-все. А если ты в чем-нибудь из таких глупостей усомнишься, они скажут, будто ты безбожник. Дело в том, что такие люди не способны к анализу; я имею в виду не к какому-то отвлеченному, а к анализу, построенному именно на основе святоотеческого учения. Вот в каком году красный паспорт выдавали? Тоже разговоры были, что нельзя получать красный паспорт, что это печать антихриста и всякое такое. Сейчас говорят, что не надо принимать штрихкод, потом еще что-нибудь будет. Что такое штрихкод, что в нем такого? Не понимаю. Когда-то ревнители мусульманства называли паровоз "шайтан-арбой", - так и у нас теперь, в таком же роде. Почему, например, шариковой ручкой можно пользоваться, а компьютером нельзя? Непонятно. Давайте тогда, как в старину, будем писать гусиным пером или сядем на телегу. Такие предрассудки идут от нашей легковерности; поэтому и книги нужно читать очень осторожно. Конечно, не в моих силах всё перечитать и сказать, что где правильно, а что нет. Но я могу дать такой совет: нужно взять за основу святоотеческую литературу. Только тогда, когда мы достаточно начитаемся святоотеческих книг (тех авторов, которые являются безусловными авторитетами), мы сможем уже на основе этого определить, что в каком-либо сочинении (любом: еретическом, или сектантском, или просто легкомысленном православном) соответствует Преданию Церкви, а что от него отличается. Это самый универсальный, всем подходящий совет. Иначе мы будем все время "плутать в дебрях", как плутают люди, предпочитающие современных авторов (апологетов или повествующих о подвижниках благочестия нашего времени) и почти не читающие святых отцов, а потому принимающие все за чистую монету. Естественно, что поскольку у них нет основы, прочитанное сравнить не с чем, они запутываются, а некоторые (особенно те, которые читают современные богословские книги) доходят и до того, что на основе трудов современных богословов, формально считающихся православными, но в каких-то моментах уклоняющихся от Священного Предания, проверяют учение святых отцов. Такие вещи бывали в истории Церкви очень часто. Например, есть даже особые правила, предостерегающие против веры апокрифам. Но, несмотря на все запреты, в XVI веке в России, к примеру, состоялся так называемый Стоглав - собор, где на основе именно апокрифических житий, то есть непроверенных и лживых, было принято ошибочное решение о двуперстии (и проклято троеперстие). Вообще, в России до реформы патриарха Никона было очень много различных мнений, пустословия, ложных ссылок на святых отцов, неправильных, непроверенных переводов, а он в значительной степени приблизил сознание православного человека к истокам. Так же и в наше время в христианской среде наблюдается общее невежество, как бы "всплеск" апокрифического сознания и мышления, так как в течение десятилетий безбожной власти не было возможности получить христианское, в частности богословское, образование, в результате чего никто не имеет правильных критериев, люди либо все отрицают, либо все принимают, и мало кто способен рассуждать, анализировать каждый отдельный случай, так сказать, "очищать пшеницу от плевел".
Вопрос. Почему у такого благочестивого Иакова были такие нечестивые дети? Может быть, сказалось влияние матери?
Ответ. У Иакова был, во-первых, благочестивый сын Иосиф, да и о Вениамине мы не можем сказать ничего плохого. Мне кажется, надо не на воспитание матери всю вину перекладывать, а просто понять, какая была в то время среда и что представляли из себя народы, которые окружали семью Иакова. Дети, почитая своего праведного отца, тем не менее поддавались нравственному, разлагающему влиянию окружавших их народностей. Если мы посмотрим на уровень нравственности жителей земли Ханаанской, то увидим, что дети Иакова были по сравнению с ними гораздо более высоконравственными. Ведь Содом и Гоморра были уничтожены Господом за чрезвычайный свой разврат и вероломство приблизительно в то же самое время, когда жил Иосиф с братьями, граждане этих городов являлись, может быть, самыми развращенными в той местности. Да, наверное, и другие от них не очень отличались, если Авраам и Исаак так боялись, что местные жители могут насильно отобрать их жен (Сарру и Ревекку), и даже выдавали их за своих сестер. То есть люди в то время в основном были вероломные, насильники, развратники и естественно, что дети Иакова, общаясь с ними, до некоторой степени заражались нечестием, хотя в то же время значительно в нравственном отношении их превосходили. Кроме того, нужно иметь в виду, что дети Иакова действительно не были такими праведными, как отец, они не получали пророческих откровений (за исключением, конечно же, Иосифа). По своему естественному образу жизни и по воспитанию они были простыми пастухами, людьми совершенно невежественными и грубыми. Это надо помнить. И, может быть, ввести их в Египет было необходимо потому, что когда число детей Иакова довольно-таки умножилось (говорится, что он вошел в Египет в числе семидесяти пяти душ), невозможно было, чтобы каждому из них подавались откровения и все пребывали непосредственно под Божиим водительством, но требовалось благотворное, пусть даже и языческое, влияние цивилизации и культуры, которая уже была в Египте. Требовалось для того, чтобы люди не стали народом грубых кочевников и грабителей, хотя у них и были к тому наклонности (вспомним поступок Симеона и Левия, уничтоживших жителей Сихема). Они ведь могли стать такими же, как потомки Исава, эдомиты, - разбойники и злодеи, которые жили в горах и всех грабили, скрываясь в неприступной местности. Поэтому было необходимо, чтобы на потомков Иакова оказала культурное влияние египетская цивилизация, что и действительно стало очень важным: выйдя из египетской земли, они представляли из себя уже цивилизованный народ. Ведь во времена Иакова у этих людей, может быть, не было и письменности, а когда они вышли из Египта, Моисей составил пять книг - значит для кого-то, на каком-то языке уже писались книги. Хотя и Авраам был выходцем из цивилизованной страны и старался сохранить культуру (есть даже предание, что он научил египтян математике), но впоследствии народ приблизился к такому низкому культурному уровню, который был даже не у городских (более культурных) жителей Ханаана, а у самых грубых обитателей той земли. Сам образ жизни делал этих людей неспособными к восприятию довольно-таки высокоразвитой культуры, которая там существовала, хотя, конечно же, по сравнению с культурой египтян она была гораздо более дикой и бесчеловечной, чем и объясняются характер и нравы сыновей Иакова.
Вопрос. Полезно ли при молитве выдавливать из себя слезы, а если они есть, то стараться их усилить?
Ответ. Я думаю, что специально выдавливать из себя слезы не нужно. Но с другой стороны, имеет значение, как ты это делаешь: если понуждаешь себя к покаянному плачу, который сопровождается внимательной молитвой, тогда, может быть, это и уместно, а если ты выдавливаешь из себя слезы и они к молитве не имеют никакого отношения (слезы сами по себе, молитва сама по себе), и, более того, то усилие, которое ты употребляешь, отвлекает тебя от молитвы, в особенности Иисусовой, тогда, я думаю, этого делать не нужно. То есть надо помнить, что, конечно, слезы или покаянный плач при молитве - это хорошо, но самое главное - внимание; как говорит святитель Игнатий, внимание дает цену молитве. А слезы... ну поплакали мы, и что дальше? Плачем мы по разным причинам: можно плакать от злости, можно плакать от радости, можно плакать от того, что встретились с кем-то или, наоборот, расстались. А с духовной точки зрения цены в таких слезах нет никакой. Поэтому к слезам нужно относиться вообще-то с большой осторожностью, чтобы они не были бессмысленными.
Вопрос. Как объяснить, что у человека нет, к примеру, страсти сребролюбия (или любой другой)? Почему какие-нибудь иные страсти есть, а вот этой нет? От чего это зависит?
Ответ. Я думаю, что страсти есть у всех, только в большей или меньшей степени. Приведу пример. Когда воры пришли грабить Макария Египетского, он в это время неожиданно вернулся к себе в келью - и сам стал им помогать грузить свое имущество. Когда же они от него вышли, преподобный Макарий, увидев, что они забыли взять какую-то ценную вещь, схватил ее и со словами "вы забыли забрать еще и вот это" побежал их догонять. Воры устыдились и вернули награбленное. Вот яркий пример человека, у которого нет сребролюбия. А если к любому другому человеку придут и станут забирать "последний подрясник" - с радостью ли он его отдаст? Я думаю, нет. Это значит, что страсти действуют в человеке в разной степени. Скажем, сребролюбие действует слабо, а уныние гораздо сильнее. Об этом говорит святитель Игнатий: в человеке есть все страсти, но одни действуют слабо, а другие - могущественно. Есть господствующие страсти, и есть как бы едва тлеющие, но сказать, что их совсем нет, я думаю, нельзя. А почему так происходит, что одни страсти сильнее других, я не знаю. Наверно, какие-то дурные врожденные наклонности дают о себе знать или, может быть, человек подвергся развращению в каком-то отношении больше, чем в другом.
Вопрос. Когда речь шла о дьяконе, который во время гонений отрекся от сана и таился, вы сказали, что это действие было неправильным. Но в писаниях святых отцов можно найти такой совет, что если человек чувствует, что у него нет сил перенести мучения, то пусть уедет из мест, где идет гонение и укроется. Скрывшиеся не причисляются к павшим.
Ответ. Скрыться от гонений - это одно, а отказаться от священного сана - совсем другое, не нужно путать такие вещи. Если бы дьякон ушел от гонений, уехав, допустим, за границу или перейдя из одной местности в другую, тогда его еще можно было бы понять, но он фактически отказался от сана, хотя и не сделал этого публично, и даже отпал от Церкви - многие годы из-за страха не посещал храм. Поэтому его поступок можно назвать до некоторой степени отречением, хотя оно и не было публичным.
Вопрос. "Держать ум во аде" значит считать, что ты не спасешься, или считать, что ты не достоин спасения?
Ответ. Я думаю, что нам даже думать об этом не нужно, потому что "держать ум во аде" - слишком высокая для нас степень смирения, очень тяжелый подвиг. Необходимо нечеловеческое мужество и твердость, иначе можно впасть в отчаяние, уныние. Поэтому так делать не надо.
Держать ум свой во аде - значит помышлять, что ты не спасешься. Если человек считает себя лишь недостойным спасения, это, наверное, помягче, а если он думает, что вообще не спасется, то такое решение - более жесткое, твердое и в этом состоянии трудно удержать себя в чувстве надежды на Бога, удержать себя в неотчаянии. Поэтому второе, конечно, больше, я не думаю, что это одно и то же. Но более конкретно сказать, что обозначают слова Силуана Афонского, я не могу, потому что когда читаешь о таких вещах, то, конечно, получаешь некоторое теоретическое представление, но я думаю, что до осознания их человек должен постепенно дойти сам. Ведь старцу Силуану Афонскому, во-первых, было откровение, чтобы он так подвизался, а во-вторых, он к тому времени уже имел благодатную молитву и был высоко преуспевшим подвижником, по сравнению с которым мы - какие-то карлики. Если же мы, будучи карликами, возьмем на себя ношу великана, то, конечно же, понести ее не сможем.
Вопрос. Можно ли что-нибудь сказать о нерадении в откровении помыслов.
Ответ. Когда мы говорим о послушании, то в первую очередь, конечно, имеем в виду откровение помыслов. Без откровения помыслов послушания быть не может. Потому что послушание не только должно касаться вопросов внешнего поведения (работы и прочего), но прежде всего должно идти изнутри: нужно, чтобы оно было даже в мыслях и чувствах. То есть необходимо слушаться наставника не только в поступках (внутренне, может быть, с ним не соглашаясь), но если тебе насаждают образ мыслей евангельский, то, конечно, слушаться надо и внутреннее: свои собственные мысли нужно отсекать, отбрасывать и думать так, как тебе велят (хотя это может казаться и странным), учиться рассуждению евангельскому. Вот, собственно, для чего нужно откровение помыслов. Поэтому кто проявляет в откровении помыслов нерадение, тот никогда не сможет стать настоящим послушником. А у нас бывает такое оправдание: это же очевидно, как же я могу от очевидной вещи (то есть собственной мысли) взять и отказаться? Но "очевидная"-то она от того, что в нас действует страсть: если человек гневливый, ему очевидно, что нужно разозлиться, если чревоугодник - что нужно поесть, если ленивый, - что надо поспать. Если человек склонен к унынию, то ему совершенно очевидно, что вот сейчас нужно заплакать, потому что ему сделали замечание. Как же можно послушаться, если все так очевидно? Однако очевидность эта происходит от того, что страсть нами возобладала настолько, что мы ослепли. Алкоголик, например, совершенно очевидно понимает, что самое лучшее (иначе и невозможно) вернуться домой окольной дорогой, потому что там стоит пивной ларек; правда, есть и другая, более близкая дорога, но она "неудобна". Подобное происходит и с нами.
Вопрос. Могут ли страсти передаваться от родителей?
Ответ. Конечно, могут: от наших предков передаются какие-либо дурные или добрые наклонности. Есть даже пороки целых национальностей.
Вопрос. Можно ли по болезням судить о страстях, которые в человеке преобладают?
Ответ. Действительно, есть такое мнение, что существует связь между грехами человека, вообще дурными наклонностями, и его болезнями. А в медицине, в гомеопатии, есть и целое направление, когда болезни человека пытаются определить по его страстям.
Вопрос. После Вознесения Господа иерусалимским епископом стал Иаков, брат Господень, сын Иосифа от первого брака, тот Иаков, которому Господь явился преображенным на Фаворе. С другой стороны, говорится, что Иаков был братом Иоанна, сыном Заведея. Разные ли это были люди или нет?
Ответ. Иаков Заведеев - это один человек, а Иаков, брат Господень, - другой. Тут нет никакой путаницы: Иаков Заведеев был убит в первые годы проповеди христианства, а Иаков Праведный сброшен с крыла храма спустя многие, многие годы. Иосиф Флавий даже утверждает, что гибель Иерусалима являлась наказанием за несправедливое убийство Иакова Праведного - так он почитался в еврейском народе.
Вопрос. Если плач о грехах не приносит плода на деле, то какое значение он имеет для души, ведь так можно дойти и до отчаяния?
Ответ. Ну почему? Искреннее покаяние может быть даже и у грешника, который мало исправляется: его посещает благодать, он кается, а потом вновь впадает в нерадение и равнодушие, но какая-то польза, какая-то надежда на изменение в этом, конечно же, все равно есть. И если плач посещает человека, значит у него еще живы определенные сердечные и душевные чувства и, может быть, изменение постепенно произойдет; поэтому не нужно отвергать действительно покаянный молитвенный плач под тем предлогом, что ты якобы не исправляешься. Исправление происходит не в один день или год, а в течение многих лет: некоторые люди на это тратят всю жизнь и считают себя достигшими какого-то результата, если хотя бы в конце своей жизни, в последние годы, перед смертью, чувствуют как бы некую надежду на спасение. Это уже великий результат, а мы хотим сразу, за краткий срок, перемениться, а если этой перемены нет, начинаем унывать, что у нас ничего не получается.
Вопрос. Не могли бы Вы, как духовник, привести примеры нерадения, так как часто Ваши примеры приносят большую пользу в повседневной жизни.
Ответ. Я в общем-то уже говорил: нерадение может быть в отношении послушания, молитвы, каких-либо второстепенных добродетелей: воздержания в пище, бодрствования и других. Нерадение может быть в отношении исполнения заповедей: некоторые в повседневной жизни относятся к ним как к каким-то мелочам, чему-то малозначащему для нашего спасения. Нерадение может быть в работе. Действительно, примеров - бесчисленное множество, поэтому насчет себя каждый должен советоваться со своим духовником или старицей. Ведь скажешь, допустим, двоим людям, что нужно воздерживаться в пище, и одному это будет полезно, а другому - вредно, поскольку он немощный, больной. Потом, один в отношении воздержания в пище склонен, скажем, к чрезмерной ревности и ищет поста чересчур строгого, а другой считает, что может есть гораздо больше, - опять же нельзя подходить к обоим этим людям с одним мерилом. Бывает очень часто и другая проблема: чрезмерная ревность в одной добродетели вызывает нерадение в другой. Скажем, человек, который имеет ревность к воздержанию в пище, выказывает нерадение в послушании. Таким образом, пусть каждый судит сам о себе, при помощи, конечно же, своего духовного руководителя.
Вопрос. Мне жалко убивать комара и не хочется есть рыбу, потому что жизнь - благо для всех: и для людей, и для букашек. Это неправильно, глупо?
Ответ. Я думаю, что да. Конечно, страсть к разрушению или убийству недопустима: если человек убивает птицу не для своего пропитания, а просто так, для удовольствия, это говорит о его развращенности и жестокости. С другой стороны, жалеть комаров или рыбу - это ненормально и происходит, наверное, из учения восточных религий о том, что души любых живых существ одинаковы, например, душа человека, если он не достиг какого-то высочайшего духовного состояния, может после смерти для "перевоспитания" вселиться в комара или рыбу. Вот откуда происходит это неестественное чувство жалости. А у нас вообще очень часто получается, что мы комара жалеем, а ближнего можем обидеть. Поэтому мы должны стараться иметь любовь к ближнему, а не к комару. Мне кажется, лучше убить комара, чем нагрубить человеку, лучше съесть жареную рыбу, чем проявить к своему ближнему безразличие или как-то ему досадить.
Вопрос. Почему же подвижники не убивали насекомых?
Ответ. Я думаю, не от любви к комарам, а потому, что испытывали свое терпение. Где-то в "Добротолюбии" сказано: "Смотри, чтобы какое-то ничтожное насекомое не лишило тебя Бога", то есть когда мы при молитве отвлекаемся на посторонний шум, мы рассеиваемся, а великие подвижники специально пренебрегали всяческими внешними раздражителями, всем тем, что отвлекает от молитвы, ради любви к Богу, и поэтому "жалели" насекомых (то есть просто не обращали на них внимания). Известно и другое: когда Арсений Великий пришел в некую пустынную местность, где подвизались монахи, и услышал за окном какой-то шелест, он спросил: "Что это такое?" Ему ответили: "Камыш шумит", на что подвижник сказал: "Как же вы можете молиться? Настоящий монах, даже если птица запоет, отвлекается от молитвы". Значит, получается, что Арсений Великий не любил птиц, да? Феодосий же Печерский специально подвизался так: шел на болото, раздевался по пояс и, облепленный комарами, молился, испытывая свое терпение, можно сказать, обливаясь кровью. Другой пример: старец Силуан Афонский не одобрял жестокости по отношению к живым существам, даже к растениям. В книге его ученика, архимандрита Софрония (Сахарова), описывается, как однажды, когда они шли вместе, Софроний, идя впереди, сбивал палкой траву, чтобы легче было пройти, старец же Силуан Афонский с укоризной покачал головой. Однако и он ел рыбу.
В древности один подвижник, время от времени обращаясь к самому себе, повторял следующий вопрос: "Где ты?" Эти слова напоминали ему о том, что он избрал монашеский образ жизни, оставил мир ради спасения своей души и соответственно должен жить так, как того требуют святые отцы, как учит нравственное предание о жизни людей, отрекшихся от мира. Нравственное предание, развивавшееся с течением времени и все более и более разъяснявшее смысл монашеского подвига, по сути своей является преданием святых апостолов, основано оно прежде всего на Евангелии, а также на апостольских посланиях и, конечно же, на предании устном. Поэтому, чтобы напомнить самим себе о том, где мы находимся или, проще говоря, как мы должны жить, давайте обратимся к тому евангельскому чтению, которое имеет отношение прежде всего именно к монашествующим, поскольку говорит о полном отречении от всего земного.
Когда выходил Господь в путь, некто (юноша) из знатных подбежал, пал пред Ним на колени и спросил Его: "Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Что доброго должен я сделать, чтобы иметь жизнь вечную?" Наверное, вам слышать этот текст несколько непривычно. Дело в том, что я обращаюсь к книге "Евангельская история", составленной святителем Феофаном Затворником [1] на основе всех четырех Евангелий, тексты которых совмещены и представлены в хронологической последовательности, здесь они как бы дополняют друг друга. Обращаюсь я к этой книге ради удобства: чтобы не листать все время Евангелие, а сразу иметь перед глазами наиболее полное повествование. Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Что доброго должен я сделать, чтобы иметь жизнь вечную? Этот знатный юноша вел добродетельный образ жизни, в чем мы и убедимся далее: Господь не сразу ему ответил, но нарочно стал задавать некоторые вопросы, желая перед всеми обнаружить его добродетель. Почему же юноша спрашивает? Несмотря на всю свою праведную жизнь, он, видимо, понял, что этого недостаточно, что нужно сделать что-то еще, его душа не удовлетворялась только внешним благочестием, по крайней мере какой-то духовный голод у него оставался. И поэтому очень похвально, что он искал ответы на свои вопросы, что имел такую ревность, будучи человеком еще юным, а отнюдь не старцем, который многое успел сделать и желал к этому еще что-то прибавить. Но уже в раннем возрасте юноша ощутил необходимость узнать нечто особое, важное, самое главное, с помощью чего можно правильно совершать свой путь к вечной жизни (о том, что такое вечная жизнь, что подразумевается под этими словами в Евангелии, скажем несколько позднее).
Что доброго должен я сделать, чтобы иметь жизнь вечную? Господь Иисус сказал ему: "Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог". Здесь Господь наш Иисус Христос прежде всего указывает юноше на то, что он неправильно к Нему обращается, неверно называет Его благим. Ведь для юноши Господь Иисус Христос являлся лишь учителем, человеком, поэтому называть Христа благим ему было нельзя. Никакого земного учителя, даже самой праведной жизни, нельзя именовать благим, потому что благость - это свойство только единого Бога. Если же юноша считает Спасителя благим, тогда он должен понимать, что Христос является истинным Богом.
Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди. Казалось бы, простой, ясный ответ, но юноша думал, что, может быть, есть какая-то особенная заповедь, которой он не знает. Он думал так, либо не до конца понимая Закон, либо, может быть, предполагая, что существует еще нечто дополнительное помимо Закона. Дело в том, что в то время некоторые иудейские учителя, раввины (по-еврейски "раввин" значит "учитель", самого Спасителя называли Равви, то есть "Учитель"), считали, что необходимо еще некое дополнение к писанному Закону, так называемые предания старцев. Впоследствии они были записаны в особенной книге - "Талмуд". Отдельные ее части интересны и для нас, особенно те поучения, которые принадлежат учителям, жившим в эпоху до пришествия в мир Христа. Это очень мудрые, возвышенные нравственные изречения, по духу своему соответствующие учению Господа Иисуса Христа, например размышления некоего Рабби Гиллеля, или Гамалиила, - того самого праведника, который жил во времена Господа. Уже после вознесения Спасителя, когда синедрион преследовал учеников, Гамалиил встал в собрании иудеев и сказал: "Смотрите, чтоб вы не были богопротивниками", - остановив таким образом их беззаконие. В дальнейшем он, по преданию Православной церкви, стал христианином, и имя его внесено в Святцы - это святой праведный Гамалиил. И вот его поучения тоже находятся в "Талмуде", поэтому нельзя сказать, что все там плохо. Однако впоследствии, уже в христианскую эпоху, когда иудеи старались всячески противиться истине, преподанной Господом, в текст Талмуда было внесено много искажений, нелепостей и даже откровенного кощунства и хулы. Поэтому в целом эта книга является некоторым противопоставлением истинному Преданию и правильному пониманию Священного Писания, в особенности Ветхого Завета, неким, если так можно сказать, антиподом христианства. Уже во времена Господа Иисуса Христа появлялись предания ложные, уклонявшиеся от здравого учения, которые Спаситель называл "преданиями человеческими" и которые порицал.
Итак, этот знатный юноша, должно быть, ожидал услышать нечто вроде старческого предания, но ничего нового Господь ему не сказал. Тот говорит Ему: "Какие?" Господь Иисус сказал: "Ты знаешь заповеди: не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, не обижай, почитай отца своего и матерь свою и люби ближнего своего, как самого себя". В этих словах Спаситель не упоминает о любви к Богу, но говорит о тех заповедях, которые относятся к ближнему, к людям, - по той причине, что любовь к Богу как бы сама собой подразумевалась в этом юноше, как в благочестивом представителе иудейского народа. Господь же, желая открыть перед всеми его нравственное достоинство, говорит именно о том, что не было известно всем. И вот юноша, совершенно искренний и по-настоящему желавший услышать ответ на мучавший его вопрос, ответил: Учитель! Все это сохранил я от юности моей. Чего еще недостает мне? Если бы мы трезво, беспристрастно посмотрели на себя, на свою жизнь, то увидели, что по сравнению с этим юношей мы многого еще не сделали, но даже, наоборот, во многом погрешили и многое нам необходимо исправить. Не убивай, не укради, не лжесвидетельствуй, не обижай, почитай отца своего и матерь свою, люби ближнего своего, как самого себя. Некоторые, может быть, скажут, что они никаких страшных грехов не делали, однако мы часто не совершаем нравственных преступлений по той причине, что боимся позора перед людьми, именно позора, или просто не имеем такой возможности: желание удовлетворить какую-нибудь свою страсть у нас есть, а случая не представляется, и поэтому, почитая себя праведниками, мы на самом деле являемся преступниками Божественного Закона. А знатный юноша действительно исполнял данные Господом заповеди: все это я сохранил от юности моей. То есть он был воспитан в благочестии, строго за собой следил и тем не менее чувствовал, что ему чего-то не хватает. Это очень показательно: именно тогда, когда у человека совесть чиста, у него обостряется жажда духовного и он начинает искать большего совершенства, а тот, кто живет в нерадении, кто грешит, наоборот, духовное чувство имеет притупленным и ничего особенного не жаждет, даже не знает, что существует еще нечто лучшее. Итак, именно от нравственного совершенства, от нравственной безупречности человек восходит к жажде духовной жизни.
Чего еще не достает мне? Услышав сие, Господь Иисус полюбил его и, взглянув на него, сказал ему: "Еще одного недостает тебе; если хочешь быть совершенным, пойди, продай все, что имеешь, и раздай нищим, и приходи, следуй за Мною, взяв крест; и будешь иметь сокровище на небесах". Господь Иисус полюбил юношу за то, что этому юноше казались недостаточными свои добродетели и исполнение данных заповедей, а хотелось большего. Такая ревность вызвала в Господе особое к нему расположение. Именно от расположения, а не с целью обличить немощь и недостатки юноши, и по причине желания этого человека достигнуть совершенства в деле спасения, желания сделать все, что необходимо, а не довольствоваться чем-то минимальным, Господь и говорит ему: Одного недостает тебе; если хочешь быть совершенным, пойди, продай все... То есть в рвении юноши сделать что-то, так сказать, сверх необходимых заповедей Господь усматривает стремление к совершенству: если хочешь быть совершенным.
Следовательно, во власти человека желать или не желать совершенства: он может удовольствоваться чем-то минимально необходимым, а может исполнить все возможное. И вот это все возможное для нашего спасения - оно и является совершенством. Совершенством не в том смысле, что делает нас безупречными существами, которым спасение обеспечено и которые уже в этой жизни могут быть спокойны, но в том, что мы прилагаем все наши силы без остатка к тому, чтобы подвигом на земле стяжать вечную жизнь. Пойди, продай все, что имеешь, и раздай нищим - то есть, любя ближнего, не только удели ему что-либо от своего избытка, но отдай ему все. А раздав все нищим, мы сами становимся нищими. И про нас с вами, оставивших мир, можно сказать, что мы исполняем эту заповедь, отказавшись от всего земного, отдав все нуждающимся людям. Исполнив ее в отношении внешнего делания, мы должны уже более устремлять внимание на свои внутренние чувства, на то, чтобы внутри себя стяжать непоколебимую, постоянную любовь к ближнему.
И приходи, и следуй за мной. Конечно, это нужно понимать не только как призыв к буквальному следованию за Господом вместе с Его двенадцатью учениками, хотя, разумеется, такое призвание говорит о необыкновенном расположении, о любви Господа к юноше, ведь Он приглашал его стать участником апостольского служения, хотел сделать одним из Своих избранных учеников, но, кроме того, под этим приглашением подразумевается и следование в духовном отношении, то есть подражание жизни и добродетелям Господа Иисуса Христа. И в этом смысле мы все также обязаны следовать за Спасителем. Взяв крест - значит не просто идти за Ним, а быть готовым потерпеть и скорби, и страдания, если будет необходимость. И будешь иметь сокровище на небесах. Отказавшись от земного сокровища, мы приобретаем Небесное; а что такое Небесное сокровище? Это, конечно же, залог спасения, надежда на будущую жизнь. И как состоятельный человек, у которого есть материальные средства, может утешать себя какими-нибудь земными удовольствиями - так и богатый духовно, имеющий сокровище на Небесах, способен удовлетворять и утешать себя духовными благами уже в этой жизни.
Услышав сие слово, юноша опечалился и, смутившись от слова сего, отошел со скорбию; потому что был очень богат, имел большое имение. Мы видим, что привязанность к богатству, надежда на него, привычка жить свободно, легко, удовлетворять все свои прихоти при помощи материальных преимуществ заставила этого юношу смутиться, и он отошел от Спасителя со скорбью, потому что большое богатство, которым он обладал, внушило ему чувство любостяжания или, если хотите, жадности. В самом деле, когда мы имеем что-либо в небольшом количестве, нам легко отказаться от нашего малого, нищенского имущества. Когда же мы владеем значительным состоянием, дарующим нам большие преимущества в мире, то отречься от него бывает чрезвычайно трудно.
Господь Иисус, видя, что он опечалился, посмотрел вокруг и сказал ученикам Своим: "Как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное". Что такое Царство Божие, или Царство Небесное? Это то же самое, что и вечная жизнь, вечное блаженство. Конечно же, ученики в то время еще не совсем понимали, о чем идет речь. Однако теперь мы знаем, что Спаситель подразумевал не какое-то (как думали ученики) справедливое земное Царство, в котором будут господствовать Божественные законы, но имел в виду будущую жизнь после смерти.
Ученики ужаснулись от слов Его. Ужаснулись не из-за того, что переживали за себя, ведь на самом деле к тому времени они уже все что имели оставили и сами следовали за Господом (поэтому непосредственно к ним это обличение Спасителя не относилось), но от того, что переживали за других учеников, которые имели имущество и еще могли испытывать к нему привязанность. Таким образом, учение Господа для многих было неожиданным, потому что всегда богатство, земное благополучие, считалось признаком Божьего благословения, а земные скорби (болезни, смерть родных, лишение имущества и др.) воспринимались как Божие наказание. Стыдно, что и мы, живя в христианскую эпоху, после того, как уже почти две тысячи лет проповедуется Евангелие, имеем подобное суеверие. Поэтому тем более в то время, когда такой взгляд на вещи был привычным, учение Спасителя явилось для всех неожиданным и странным, учение о том, что богатому, с общепринятой точки зрения - имеющему благословение от Бога, человеку, оказывается, очень трудно войти в Царство Божие.
Ученики ужаснулись от слов Его. Но Господь Иисус, ответствуя на сие, опять сказал им: "Дети! Как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие!" Господь уточняет свою мысль: не просто богатым трудно войти в Царствие Божие, а именно надеющимся на богатство. Потому что если человек богат, но надеется на Бога и использует свое богатство для служения Ему и ближним, то оно является не препятствием, а, скорее, средством для стяжания вечной блаженной жизни, особенно когда человек не имеет привязанности к своему богатству и какие-либо скорби, с ним связанные, воспринимает как нечто само собой разумеющееся, считает их происходящими по воле Божией и поэтому пребывает спокойным и невозмутимым.
Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие! Слова эти толкуют по-разному - есть три взгляда на это изречение. Во-первых, его можно понимать буквально: верблюд не может пройти сквозь игольное ухо, потому что это для него невозможно. Другое понимание - уже более, если можно так выразиться, снисходительное: "верблюдом" в старину называли корабельный канат, которому хотя и трудно пройти через игольное ухо, но все-таки это вещи в каком-то смысле друг с другом сопоставимые. И наконец, третье понимание (мне кажется, наиболее здравое) основано на исторических открытиях. "Игольным ухом" или "игольными ушами" в древности назывались узкие пешеходные ворота в городских стенах Иерусалима. При наступлении вечера ворота, в которые днем вводили вьючный скот, закрывались, а открытыми оставлялись только узкие калитки для пешеходов, чтобы люди могли ночью войти в город и быть в безопасности. Но некоторые торговцы, опоздавшие к моменту закрытия больших ворот и не желавшие оставлять без присмотра, без охраны, свой вьючный скот, особенно если имели какие-то ценные товары, заставляли верблюда становиться на колени и так протаскивали его в эти пешеходные ворота. Если принять последнее толкование, то оно может объяснить предыдущую фразу Спасителя: Трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие. То есть нельзя сказать, что невозможно, но трудно - так же, как верблюду проползти в узкую дверь.
Услышав это, ученики Его весьма изумились и говорили между собою: "так кто же может спастись?" Изумление учеников не прошло после объяснения Спасителя, Его уточнение не повлияло на них и они не успокоились, потому что так и не поняли, кто же спасется, если люди, как будто имеющие на себе благословение (в смысле материального благополучия), едва-едва, с большим трудом могут войти в Царство Божие. Кто же тогда может спастись? Возможно, ученики задавали себе такой вопрос потому, что понимали, что на свою большую или малую собственность надеются почти все. Ведь случается, что человек почти нищий все равно дорожит своим убогим имуществом и рассчитывает с его помощью поддерживать свое материальное благополучие, забывая о том, что самое главное - это молитва.
Кто же может спастись? Господь же Иисус, воззрев на них, сказал им: "человекам это невозможно, но не Богу; ибо все возможно Богу. Невозможное человекам возможно Богу". То есть сам по себе человек этого сделать не может, и никто посторонний уповающему на богатство помочь не в силах, но мы можем надеяться на спасение, лишь если сами захотим бороться и искореним с Божией помощью эту страсть любостяжания (или хотя бы будем противиться ей). Под страстью любостяжания нужно понимать привязанность не только к какому-то великому богатству, но и к малому имуществу и вообще ко всему земному. Ведь именно все материальное, все земное, все вещественное и овладело этим весьма благочестивым юношей.
Тогда Петр, отвечая, начал говорить и сказал Господу: "вот мы оставили все, и последовали за Тобою, что же будет нам?" Конечно, имущество, которое оставили ближайшие ученики Спасителя, было не таким уж значительным, никакого особенного богатства они не имели, это были простые труженики: например, Петр ловил рыбу, а Матфей был сборщиком податей (сама эта профессия говорит о том, что человек очень нуждался, раз решился на столь унизительное в глазах всех иудеев ремесло), и хотя мы не знаем точно, какими ремеслами владели прочие ближайшие ученики Спасителя, однако все они были людьми бедными. Но зато они покинули свои семьи, как, скажем, апостол Петр, который оставил жену и последовал за Господом, или Симон Кананит, который, как говорит Предание, увидев на браке в Кане Галилейской чудо претворения воды в вино, расстался со своей невестой и отправился вслед за Спасителем; Иаков и Иоанн оставили своего отца с наемниками чинить сети, а сами пошли за Господом. Нам кажется, что поскольку они не имели такого большого богатства, как знатный юноша, то как будто бы не должны были иметь и такого пристрастия. Тем не менее они отреклись от многого. Ведь во время своего пребывания со Спасителем они терпели скорби, гонения, унижения, постоянно переходили с места на место, атмосфера вокруг них становилась все более и более напряженной, и апостолы, конечно же, это чувствовали. Так в конце, незадолго перед страданиями Спасителя, они уже понимали, что Его хотят убить, и предполагали, что такая же участь грозит и им: когда Спаситель хотел пойти к уже умершему Лазарю, чтобы его воскресить, один из апостолов сказал: пойдем и мы, умрем с Ним (Ин.11:16). Также до этого они говорили Господу, предупреждая: Равви! давно ли иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда? (Ин.11:8). То есть, пребывая рядом со Спасителем во время его трехлетней проповеди, они тем самым променяли свое земное благополучие и тихую жизнь на непрестанные скорби и лишения, а после Его Вознесения, проповедуя Евангелие по всему миру, испытали страдания еще и гораздо большие. Поэтому, несмотря на то, что ученики не имели какого-то особенного богатства и были почти нищими, они отреклись от многого (можно даже сказать - от всего), отреклись до такой степени, что впоследствии их изгнали с их родины - а это ведь совсем не мало! Мы же относимся к жизни апостолов, как к чему-то само собой разумеющемуся ("А как же иначе должно было быть?"), но я думаю, если бы нас изгнали с нашей родины за то, что мы являемся христианами, за то, что мы истинные исполнители Евангелия, это стало бы для нас очень большой и страшной скорбью, невыносимым душевным страданием, сопряженным со многими земными лишениями. Если человек лишается дома, родины и вынужден жить в другой стране, среди людей, которые говорят на другом языке, где другие обычаи и все слишком непривычно, - это очень тяжело. Вы, наверное, знаете, что многие люди, лишаясь родины, даже заболевают душевной болезнью (сродни ностальгии): начинают невыразимо страдать оттого, что они оставили свои родные места, и никто и ничто не может их утешить, хотя они при этом пользуются полным материальным благополучием. Бывает, переживания доходят до такой степени, что человек на почве душевных страданий заболевает и телесно. Поэтому ученики Спасителя действительно отреклись от всего, в конечном счете они должны были отречься и от родины, ради служения Господу Иисусу Христу, ради служения Пресвятой Троице.
И вот апостол Петр, как самый порывистый, простой и искренний (можно даже сказать, порой несдержанный по своей простоте, отчего часто он терпел упреки и обличения от Спасителя), обращается к Нему с простым, искренним вопросом, который может представиться нам нескромным, потому что, казалось бы, нельзя так говорить, нельзя такого ожидать от Бога, нельзя так относиться к Богу. Однако Петр говорит то, что мы думаем, но сказать боимся, страшась даже в молитве обратиться так к Богу, ученик же произносит это вслух, как, впрочем, он поступал и во многих других подобных случаях: вот мы оставили все и последовали за Тобою… Обратите внимание на следующие слова, особенно выражающие его простоту, его искреннее недоумение: что же будет нам? (Мф.19:27) Апостол Петр так прямо и спрашивает. Когда мы хотим сделать что-то доброе, в особенности по отношению к Богу, нам кажется неловко и стыдно даже думать: что же будет нам? Как бы мы сейчас сказали, такой образ мыслей неправилен, мы должны все делать бескорыстно, не заботясь ни о какой награде, должны служить Богу только потому, что это прекрасно само по себе. Может быть, это действительно так и есть, но почему же тогда апостол Петр, которого никто не может упрекнуть в греховности, в каком-то неправильном отношении к награде, задает такой дерзновенный вопрос? Если бы он был неправ, сам Спаситель бы его обличил; ведь мы помним, что когда Петр неправильно пожалел Господа, сказав Ему: будь милосерд, да не будет Тебе этого (Мф.16:22), - имея в виду предсказанные Спасителем Его страдания, тогда Господь, еще недавно похваливший Петра как "камень веры", назвал его сатаной: отойди от Меня, сатана. Здесь же ничего подобного не происходит, Иисус Христос никак не порицает апостола Петра, но спокойно отвечает ему на его неуместный, корыстный вопрос о том, что же они будут иметь за свое служение. Господь Иисус сказал им: "Истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, в пакибытие, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах, судить двенадцать колен Израилевых" (Мф.19:28). Толкователи говорят, что апостолы не в буквальном смысле будут сидеть на двенадцати престолах и вершить свой суд, но они будут судить нас всей своей жизнью, подобно тому, как царица южная, пришедшая учиться у Соломона, "судила" израильтян, ибо она от пределов земли приходила послушать мудрости Соломоновой (Мф.12:42), а Господь Иисус Христос больше Соломона, но евреи пренебрегли Его мудростью. Или как ниневитяне, покаявшиеся от проповеди Ионы, будут судьями евреев, ибо ниневитяне покаялись только от проповеди пророка, а здесь сам Бог пришел и призывает к покаянию. Вот так и апостолы, отрекшиеся ради Христа от всего земного, будут судить двенадцать колен Израилевых, которые не захотели сделать и меньшего ради собственного спасения. И своей жизнью, конечно же, апостолы осудят "правильную" и корыстную, вернее сказать - себялюбивую, миролюбивую жизнь израильтян.
И далее Спаситель говорит то, что относится уже не к апостолам, избранникам Божиим, а непосредственно ко всем читателям, ко всем ученикам апостолов, жившим во все времена, также и к нам: И всякий… - то есть не только апостол, не только церковнослужитель, допустим епископ или патриарх, а вообще всякий человек: мужского пола или женского, умный или простой, нравственный или, может быть, в прошлом безнравственный, - кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли - под "землями" можно понимать и саму родину, - ради имени Моего, получит во сто крат более и жизнь вечную наследует. Истинно говорю вам: нет никого, кто бы оставил что таковое, ради меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем - жизни вечной (Мф.19:28-30). То есть говорится об отречении от всего, что человек имеет.
Господь, взяв повод от имущества благочестивого знатного юноши, переводит наше внимание на все земные привязанности. На имущество здесь указывают только два слова: домы и земли, - а в остальном тексте говорится о родственниках; хотя под словом "земля" можно понимать не только какой-либо земельный участок, но и привязанность к определенной, конкретной местности, к тому, что мы называем родиной. Кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли... Если мы все это соберем вместе, то уже с уверенностью скажем, что все это перечисление объединяется одним словом - "отечество", или "родина"; то есть нам нужно отказаться от всего земного в самом глубоком и полном смысле этого слова. Но это не значит, что мы обязательно должны отречься от своей родины и перестать любить Россию, а полюбить, допустим, Грецию, - речь идет о том, что в случае необходимости, если перед нами будет стоять выбор между исполнением заповедей и какой-нибудь самой возвышенной, благородной привязанностью, например к своим родителям, мы должны избрать заповедь, мы должны избрать Евангелие. Истинно говорю вам: нет никого, кто бы оставил что таковое, ради Меня и Евангелия… - не только ради веры в Господа Иисуса Христа, но и ради исполнения Его учения (то есть Его заповедей), - и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более... Что это значит? Это не значит, что в буквальном смысле у нас будет во сто крат более домов, и братьев, и сестер, хотя не исключено и такое понимание, ведь истинные ученики Спасителя по всему миру имеют в лице христиан родственников по духу и близких им братьев и сестер, всегда готовых их принять и им послужить. Но если бы даже это было и не так, мы не должны думать, будто эти слова Господа в отношении нас не сбываются. Во сто крат более мы получаем тогда, когда в земной жизни имеем в душе любви и благодати гораздо больше, чем то утешение, которое получали не только от привязанности ко всему земному, к имуществу, но и от того, что принято называть самым возвышенным и прекрасным, - от любви к родине, к родителям, к братьям и сестрам.
Таким образом, Божия благодать, которую мы испытываем, отрекшись от всего, - это есть нечто во сто крат большее, чем любовь человеческая, и истинный подвижник, ради Христа и Евангелия отказавшийся от всего, уже на земле получает во сто крат более, даже во время сие, среди гонений (преследований). Обратите внимание на это примечание: среди гонений мы получаем во сто крат более. Почему здесь употреблены такие слова? чтобы мы не думали, будто, получая все это, мы тем самым лишаемся скорбей, что, отрекшись от домов, от своего имения, получаем во сто крат больше имущества. Мы должны понимать, что нас будут гнать, преследовать, ненавидеть, презирать, осуждать, - иногда даже те люди, которые называются христианами, но не понимают, что такое настоящее отречение и служение Евангелию. Что такое гонения? Это прежде всего смущение, лишение покоя, мира, когда человек не может нигде укорениться и жить безмятежно. Однако, несмотря на это, утешение, которое приносится Божией благодатью, которое мы испытываем внутренне, неизмеримо больше. Во время гонений мы получаем то, чего человек, привязанный к чему-либо земному, иметь не может. Но самое главное, что мы получаем, - это вечная жизнь, о которой с самого начала спрашивал знатный юноша: "Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?" И вот мы получаем ответ: мы должны оставить все. Если мы не только внешне, но и внутренне освободимся от своих земных пристрастий, тогда как бы в некий залог, в удостоверение получим благодать, Божественное утешение, которое во сто крат больше, чем утешение, успокоение от всего земного, и, кроме того, этот "залог" является удостоверением, что мы унаследуем вечную жизнь или, как она еще называется, Царство Божие, Царство Небесное.
Может возникнуть вопрос: что же такое Царство Божие, ради которого мы должны терпеть все скорби, должны отказаться от привязанности ко всему человеческому? Смотрите, с чего начинает свою речь Спаситель: соблюди заповеди... почитай отца своего и матерь свою, - а заканчивает так: кто оставит домы... или отца, или мать... получит во сто крат более. Получается, что любовь к Господу и следование за Ним оправдывает нарушение заповеди о почитании родителей. Когда мы нарушаем заповедь о любви к родителям ради своей собственной корысти, ради эгоизма, тогда мы грешим, но если мы отказываемся от ее исполнения ради высшей заповеди, то есть ради любви к Богу, тогда никакого греха в этом нет. В самом деле, когда Иисуса Христа спросили: "какая первая и наибольшая заповедь?" - Он ответил: "возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею", и только потом сказал: "Вторая же подобная ей есть: возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мф.22:39). Как человек есть образ Божий, так и заповедь о любви к ближнему есть только образ заповеди о любви к Богу. И следуя за Господом, мы делаем это не буквально, как шли за Ним ученики во время земной жизни Спасителя, но подражая Его всеобъемлющей любви. Отказавшись от любви к немногим конкретным людям, своим родственникам, мы должны приобрести столь же сильную, а может быть, во сто крат более сильную любовь ко всем людям вообще. Возможно, именно в этом смысле правильно было бы понимать слова Спасителя: мы получаем во сто крат более любви. Если раньше мы любили только братьев, сестер, отца, мать, жену или детей, то сейчас мы любим всех. Может быть, именно это нужно понимать под вознаграждением, которое мы должны получить, потому что любовь к ближнему (когда под ближним мы понимаем всякого человека) есть великая награда от Бога и Божие благодеяние, а не только результат нашего собственного усердия.
Что же такое вечная жизнь, ради которой мы обязаны от всего отречься, если хотим иметь твердую надежду, быть уверенными в том, что когда-нибудь ее получим? Наиболее полно ответ на этот вопрос открывается нам не в притчах или учении Спасителя, а непосредственно в Его Преображении на горе Фавор, то есть в некоем Божественном действии. Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе, - увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем. После сих слов, по прошествии восьми или шести дней, Господь Иисус взял Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел на гору высокую особо - их одних, - взошел с ними на гору сию помолиться. Между тем, как Он молился, Петр и бывшие с Ним отягчены были сном; но пробудились от действия чрезвычайного света. Они увидели славу Господа; ибо Он, когда молился, преобразился весь: вид лица Его изменился и оно просияло, как солнце; также и одежды Его сделались белыми, как снег, весьма белыми, как на земле белильщик не может выбелить, - сделались блистающими, как свет. И вот явились во славе два мужа, которые были Моисей и Илия, и начали беседовать с Господом Иисусом, и беседовали об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме. При сем, когда они отходили, Петр сказал Господу Иисусу: Равви! Наставник! Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, мы сделаем здесь три кущи, Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии, сам не зная, что говорил; ибо не знал, что сказать, потому что они были в страхе (Мк.9:1-6). В этих словах выражается ощущение Царствия Божьего, пришедшего в силе. Хорошо нам здесь быть; если хочешь, мы сделаем здесь три кущи, - желание пребывать в бесконечном богообщении, бесконечном созерцании Божества Господа Иисуса Христа в учениках, несмотря на страх, превозмогало, и они, наперекор здравому смыслу, хотели пребывать на горе всегда. Хотя кто знает, в чем заключается истинный здравый смысл, может быть, это мы - безумные люди, выдающие свои всевозможные земные пристрастия за некую необходимость, а вот апостол Петр в то время как раз освободился от всего этого и приобрел истинно здравый (именно здравый!) Божественный смысл и потому сказал правильно, мудро: хорошо нам здесь быть, всегда быть здесь. Всякий из подвижников, кто испытал состояние, подобное тому, какое было тогда у апостола Петра, хотел бы, чтобы оно длилось бесконечно. И наступит такое время, когда все истинные христиане в большей или меньшей степени познают, Кто такой Сын Божий, что такое Царствие Божие, что такое Слава Пресвятой Троицы. Ведь ради такого познания мы, собственно, и отрекаемся от всего на земле, хотя, еще раз говорю, получаем и в нынешней жизни во сто крат более. И если ныне получаем во сто крат более, то в будущей жизни получим в бесконечное количество раз больше - конечно, если будем следовать за Господом, то есть во всем Ему подражать: подражать Его праведности (потому что Он был идеальным, совершенным человеком), подражать Ему в поступках, исполнять и Его заповеди.
Вот как святитель Тихон Задонский пишет о вечной жизни [2]:
"Душа, победившая врагов, с торжеством восходит туда.
С каким ликованием и торжеством воини, победившие неприятеля, возвращаются в отечество свое, и всяк по заслуге своей приемлет честь от царя своего: сколь большим несравненным торжеством душа, которая зде подвизалася противу мира, плоти и дьявола, победивши тех врагов, восходит в отечество свое - Небо и приемлет почесть тамо от Царя Небесного Христа? Радуется воин победою и честью от Царя прославлен; как несравненно возрадуется душа, когда от Царя Небесного за подвиг и победу прославится.
Духовно трудящиеся всегда получают воздаяние.
Земледельцы и прочие трудящиеся ради земных благ часто обманываются в надежде своей; не всегда бо доброплодие бывает, и не всегда получают люди, чего желают и ради чего трудятся: но кто с верою, и надеждою, и усердием ищет вечных благ, не обманывается, но получает их, ибо "верен есть обещавый" (Евр.10:23). Трудись убо и ты и сей ныне, сей с ВЕРОЮ, и НАДЕЖДОЮ… "Скрывай себе сокровище на Небеси, идеже татие не подкопывают, ни крадут" (Мф.6:19-20). Не опасайся! тамо сокровенное сокровище все цело будет и в последний день перед всем светом произнесется и объявится, и отдастся тебе, и будет неотлучно с тобою во веки веков.
В жизни будущей душа потрудившаяся находит покой.
Видим зде, коль сладко и приятно человек упокоевается по трудах: тогда забывает всю свою скорбь и болезнь, в трудах подъятую: коль сладко и мирно упокоится душа Святая в вечном животе, которая зде трудилася, боролася и подвизалася в деле благочестия, умножала таланты Господа своего, работала Господу своему со страхом и ближнему своему с любовью! Тогда "внидет в радость Господа своего" (Мф.25:21), тогда "вшедши в покой" оный, забудет все свои здешние труды, беспокойствия, скорби, печали и болезни (Евр.4:10). Откуда вечный живот в Писании Святом "покоем" называется (Апок.14:13). Зде бо, в мире сем, есть место торга, в котором таланты наши трудами умножать должны мы, а тамо место упокоения; зде путь и странствование, а тамо отечество и дом наш.
Ничто так людям не приятно, как согласие, мир и любовь между собой иметь. Безспорна сия истина у всех, не токмо у христиан, но и у язычников: вси того желают и ищут. Тамо будет между избранными Божиими совершенный мир, согласие и любовь, понеже будут вси совершенно друг друга любить, и вси единого хотеть, чего Отец небесный хощет, и не хотеть, чего Он не хощет. Тогда исполнится совершенно воля небесного Отца. - Всякий знает, как ныне радуется человек, снискавши себе другов честных, постоянных и почтенных: тамо будет избранных Божиих дружество со святыми Ангелами: тогда будет едина церковь, едино стадо Ангелов и человеков, и едиными устами и единым сердцем будем хвалить и петь Пресвятую Троицу, Бога и Создателя своего.
Там будет совершенная безопасность и тишина.
И как приятно и любезно людям зде жить в безопасности, в тишине, никакого страха не бояться, от всех наветов вражьих свободным быть. Тамо будет совершенная безопасность и тишина: всякий тамо страх места имети ни будет, понеже всякая вражда и злоба оттуда удалена, враги и наветники в своем месте заключены будут, и между теми и сими "утвердится пропасть велика" (Лк.16:26).
Где ни живет человек, пока в мире сем живет, не без опасности живет. Человеку от утробы матерней до гроба непрестанная брань. Того ради прилично и правильно о вечном животе слово сие говорить нам должно, христианине: "тамо нам воистину безопасно будет!" Тамо ничего мы опасаться не будем; тамо будем жить без всякого страха, будем жить во граде покойном и мирном; тамо совершенный мир и покой будем иметь. Откуда вечный живот в Священном Писании называется "покой" (Мф.11:29; Евр.4:11)… Тамо мы не будем бояться ни брани, ни врагов, ни голода, ни пожара, ни моровой язвы, ни наветников, ни болезни, ни клеветников, ни ругателей, ни татей и хищников, ни диявола и злых его духов, ни соблазнов, ни смерти и ада, - словом: никакого неблагополучия. Ибо всякое неблагополучие оттуда удалено, и всякое совершенное благополучие, "совершенное", но вечное будет тамо. (Совершенное в том смысле, что хотя оно и будет законченное, но в то же самое время и вечное, то есть нескончаемое. - о. А.)
Жизнь вечная не имеет перемен, как временная.
Не тако житие будущего века будет, яко же Божие слово и вера нас уверяют (по сравнению с временной жизнью - о. А.). Тамо житие наше единожды начнется, но никогда не скончается, будет и непрестанное и непременное. Тело наше не будет иметь немощи, дряхлости, старости, смерти и тления; но будет тело духовное нетленное, бессмертное, здравое, сильное, легкое и благоцветущее… Такожде слава, честь, покой, мир, утешение, радость, веселие и все блаженство тамо непрестанно будет; непрестанно будут видеть Бога лицем к лицу избранные Божии, и от того непрестанно радоваться, утешаться, веселиться; непрестанно будут со Христом, яко уды с главою, царствовать. "Понеже с Ним страждем, да и с Ним прославимся" (Рим.8:17).
То, что испытал апостол Петр на горе Фавор, есть малая часть блаженства в жизни вечной.
В жизни будущей благость Божия откроется в полноте.
Хотя зде вкушаем и видим благость Божию, но преизобильно вкушать и видеть, и наслаждаться будем в вечной жизни, по неотложному Его обещанию: "Око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человека не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его" (1Кор.2:9).
Тогда увидят праведники Бога лицем к лицу.
О, как возрадуются тогда люди Божии святии, когда станут перед Царем славы, и сами славы Его причастниками будут, яко "с Ним страждут, да с Ним прославятся" (Рим.8:17), и Которого ныне не сумнятся и не стыдятся веровати и исповедовати быти Бога своего, аще и родился от Девы, и яко человек на земле пожил, пострадал и умер, Того уже не верою, но лицом к лицу в божественной Его славе увидят, - и ради Которого ныне поношение, бесчестие, гонение и страдание терпят, ради того и с Ним, яко уды с главою, и яко меньшая братия и Сынове Божии, с единородным Сыном прославятся, вознесутся, возвеличатся и увенчаются!.. "Его же не видевше любят, и на Него же ныне не зряще, верующе же, радуются радостью неизглаголанною и препрославленною" (1Пет.1:8). Тогда "в явление славы Его возрадуются веселящиеся" (1Пет.4:13). Коль ненасытно желают люди Бога видеть, которых сердце любовию Его уязвилося, которые с пророком поют Ему: "Имже образом желает елень на источники водные, сице желает душа моя к Тебе Боже. Возжада душа моя к Богу крепкому, Живому" (Пс.41:2-3). Тогда сию люди алчбу свою утолят, и жажду свою утолят ненасытным видением прелюбезного Божества. "Видим ныне", - глаголет Павел, боголюбивая душа, - "якоже зерцалом в гадании, тогда лицом к лицу" (1Кор.13:12). Ныне, "живуще в теле отходим от Господа. Верою бо ходим, а не видением" (2Кор.5:6-7). Тогда увидим Его лицом к лицу. Ныне создание Его видим и создание от Создателя познаем, но Создателя не видим, тогда Самого Создателя лицом к лицу увидим. Ныне благодеяниями Его снабдеваемся, насыщаемся и утешаемся, но Благодетеля не видим: тогда Самого Благодетеля увидим. Ныне слышим святое слово Его, Пророками и Апостолами Его объявленное, но Глаголавшего не видим: тогда Самаго Его увидим. Ныне дарования Его, от Него, как ручьи от источника, на нас щедро изливаются, но Дарователя не видим: тогда Его увидим, и от Него Самого, как источника приснотекущего, почерпати будем преизобильно, непрестанно без сытости и без конца. Ныне посещающего нас и толкающего в двери сердец наших, наказующего и утешающего, яко Отца, опечаляющего и увеселяющего Его чувствуем, но Самого не видим: тогда самое лице Его святейшее, яко Отца дети, увидим, и, "возрадуется сердце наше, и радости нашея никто же возьмет от нас". Ныне в молитве, пении, славословии и хвалении стоим пред Ним и молимся Ему, призываем Его, поклоняемся Ему, поем Ему и хвалим Его, но Самого, Ему же молимся, поклоняемся и поем, не видим, "верою бо ходим, а не видением"; тогда Самого лицом к лицу увидим, и будем видеть во веки: и поклоняться; будем петь и хвалить без труда и видеть без сытости, и "узрим Его, якоже есть" (1Ин.2:2); тогда придем и явимся лицу Божию (Пс.41:3). Тогда "насытимся, егда явится слава Его" (Пс.16:15). Тогда исполнится слово оное: "яко же мати утешает дитя свое, тако Аз утешу вас; узрите и возвеселится сердце ваше" (Ис.66:13-14). Тогда "будет Бог всяческая во всех" (1Кор.15:28).
Праведники просветятся, как солнце.
Когда смотрим на солнце, христианине, воспомянем о том, что Христос Господь сказал: "Тогда праведники просветятся яко солнце, в Царствии Отца их" (Мф.13:43). Так в великую и чудную славу облекутся избранные Божии, что как солнце будут сиять. Да взираем убо душевными очами на оную славу, и презрим прелестную мира сего славу и честь.
В жизни будущей блаженству праведных не будет конца.
К блаженству избранных Божьих, и сие присовокупится: что они так уверены будут о непрестающем и вечном своем блаженстве, как уверены будут, что Бог, с Которым будут и Которого видеть будут, есть вечный и бесконечный и Царствию Его не будет конца, и сами не захотят лишитися, что получили. Сам убо рассуди, какая радость, веселие и восклицание будет в сердцах их, когда в таком блаженстве будут, как язык сказал, и ум вообразить, и сердце понять, и глаз видеть, и ухо слышать, зде не может, и будут во веки без конца в том. Утешатся избраннии Божии блаженством оных, но паче и паче утешатся тем, что без конца тое, что имеют, имети будут. Без конца видети Бога будут, без конца в славе будут, без конца, яко солнце в Царстве Отца их сияти будут, без конца в радости великой и веселии несказанном и непрестанном будут. Если бы знал человек, что его ожидает, то все оставил бы, чтобы спастися".
Думаю, что уже достаточно я прочел вам из Тихона Задонского, и мне хочется сделать некоторое примечание. Когда говорят о вечном блаженстве, оно обычно описывается очень просто - слава Божия. И думается: неужели во все века все там будет одно и то же? Дело в том, что мы в своей жизни привыкли к какому-то необыкновенному разнообразию и наши впечатления слишком дробные, постоянно меняющиеся, отчего нам кажется, будто бы наша жизнь на земле очень интересна. Это происходит по той причине, что мы не знаем, что такое наслаждение духовными благами. На самом деле, если в этой временной жизни столь многообразны впечатления, получаемые нами от творений Божиих, то гораздо более многообразны, даже, если можно так сказать, бесконечны ощущения и впечатления от непосредственного общения с Самим Господом. Сейчас же мы этого не чувствуем потому, что вообще очень мало воспринимаем и понимаем духовное, для нас оно почти не существует; только иногда мы едва-едва прикасаемся к нему умом, но сразу же как бы отходим в некую тьму, в жизнь материальную, вещественную. Если бы мы уже испытали благодать Божию, то, конечно же, поняли бы, что бесконечное многообразие переживаний существует именно в духовной жизни и по сравнению с ней наша временная, суетная жизнь на самом деле скучна и отнюдь не многообразна, но мы сами придаем слишком преувеличенное значение тем впечатлениям и ощущениям, которые получаем от нее.
Вопрос. Мне кажется, что во время правила нам мешает молиться душевная сухость, и поэтому, не получив утешения, мы потом увлекаемся суетой послушания.
Ответ. Не нужно думать, что, мол, сейчас у нас "сухость" и поэтому мы ничего в молитве не чувствуем. Необходимо все время трудиться; мы должны понимать, ради чего отреклись от мира, стремиться к этому и этим вдохновляться, может быть, и постоянно упрекать себя в нерадении с целью напоминания, ради чего мы ведем такой образ жизни. А иначе - к чему мы здесь собрались? У вас же не женское общежитие, где можно, так сказать, просто жить и не тужить. Нужно понимать, что это особенный образ жизни, который ведется ради вечности, наиболее удобный способ достижения вечной жизни - удобный, но не более легкий, как кажется некоторым. Мы должны напоминать себе о необходимых трудностях и прийти в конечном счете в постоянное чувство живого предощущения вечности. Это можно назвать и памятью смертной или как-то иначе. Если же об этом не помнить, тогда наша жизнь потеряет цель и мы будем вести себя, если можно так выразиться, нецелесообразно.
Что касается "сухости", то, еще раз повторяю, надо трудиться, не все ведь дается сразу. Послушание - это одна из самых важных добродетелей, хотя некоторые и считают его препятствием для молитвы. Им кажется, что если все бросить, увиливать от работы, где-то там спрятаться и молиться, то вот тогда они и начнут испытывать утешение. Такой подход неправильный, потому что именно при помощи отсечения своей воли, трезвения, внутренней борьбы мы готовим душу к тому, чтобы правильно заниматься молитвой и исполнять прочие духовные добродетели. Послушание, во-первых, служит средством ко смирению, а во-вторых, учит человека владеть собой.
Люди, приходящие к Богу, в Церковь, имеют, конечно же, самые добрые, искренние намерения; человек делает такой шаг совершенно бескорыстно, иногда можно справедливо называть этот шаг подвигом веры. Но, к сожалению, часто случается, что даже в самых ревностных христианах присутствуют такие страсти, которые при всей искренности этих людей делают почти невозможным или сомнительным их спасение. Конечно же, к этим страстям относится в первую очередь и в преимущественной степени страсть гордости и любоначалия. Гордость определяют по-разному. Как любой предмет, сталкиваясь с другими предметами, проявляет разные свои качества, так и гордость в разнообразных ситуациях проявляет различные свои свойства. В данном случае я хочу сказать о гордости как о любоначалии, как о презрении к ближним, о желании превосходства над другими людьми.
Вот как Евангелие рассказывает о "всплеске" гордости в ближайших учениках Спасителя - апостолах, которые, как вы помните, оставили все и, не оглядываясь, последовали за Ним: Симон Кананит оставил свою невесту на брачном пире после чуда в Кане (претворения воды в вино), апостолы Петр и Андрей оставили сети с лодкой, полной рыбы, Иаков и Иоанн покинули своего отца с наемниками и пошли, не оглядываясь, не сделав никакого распоряжения; апостол Матфей, будучи мытарем, когда Спаситель позвал его, также бросил свою мытницу со всеми деньгами и никак не распорядился о них, - все это говорит об их искреннем отречении. Вероятно, и с другими апостолами произошло нечто подобное; сохранилось ли в Евангелии или в Священном Предании упоминание о том, как они оставили мир и последовали за Господом, или об этом ничего не известно, но безусловно, что их отречение (внешнее или, может быть, внутреннее, не видимое для других) было совершено с необыкновенной искренностью. Однако, несмотря на это, и в них жила страшная страсть любоначалия. Евангелист Матфей так описывает проявление, "всплеск" этой страсти и обличение Спасителем Своих учеников: В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: "Кто больше в Царстве Небесном?" Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (Мф.18:1-3). То есть ученики думали уже не о земном, их как будто бы совсем не волновала земная слава, земное величие, а думали о славе небесной, но и здесь Спаситель также воспрещает всякое тщеславие, всякую надменность. И вместо того, чтобы дать ответ на их вопрос: кто больше в Царстве Небесном? - Он говорит, что если они не покаются и не станут такими, как дети, то вовсе в него не войдут: им не только нельзя будет сравнивать, кто больше или кто меньше, но они окажутся чуждыми Царства Небесного, в котором как будто бы должны быть большими или меньшими, большую или меньшую иметь славу: если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное. Для наглядности Он призвал дитя, отрока, и, показывая на него, не просто привел пример, а дал видимый, ощутимый образец неподдельного смирения: Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном (Мф.18:4). Конечно, дети бывают разные; к сожалению, есть и такие, с которых не нужно брать пример. Но, видимо, Спаситель указал на этого отрока потому, что он еще не достиг того возраста, когда начинают проявляться страсти, и потому, что он имел неподдельную, искреннюю простоту, ничего о себе не мнил; может быть, даже и не думал о смирении (как думаем мы и стараемся смиряться, видеть себя хуже всех), но зато непритворно считал себя совершенно обыкновенным, ничего не значащим существом. Спаситель и призывает нас, как говорит славянский текст, смириться яко отроча сие (в русском переводе: умалиться, как это дитя), то есть искренне, неподдельно, как это свойственно детям, ничего особенного о себе не думать, ни в чем не считать себя лучше или превосходнее других, не только в отношении какого-либо земного преимущества, но и в отношении будущей жизни, в отношении благодати и духовности.
И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает. А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской (Мф.18:5-6). Естественно, что человек, который смирился до такой степени, что стал искренне чувствовать себя малейшим, искренне считать себя ничтожным, никогда не будет искать какого-то первенства, преимущества, но всегда будет во всем уступать и в глазах людей неопытных или страстных, а может быть и лукавых, станет презренным, ничтожным, и эти люди, действуя по страсти, начнут искушать его, различным образом притесняя, оскорбляя, унижая, считая его чуть ли не своей игрушкой. И Господь предупреждает, что если кто будет соблазнять одного из малых сих не только сладострастием или подобными страстями, но и обидой или гонением, то такому человеку лучше было бы повесить мельничный жернов на шею, - так Спаситель предостерегает нас от презрения к ближним, от презрения к тем, кто в наших глазах (а может быть, и в его собственных) выглядит малым и ничтожным существом. Мы смотрим на человека, и он кажется нам пустым, ненужным, самым последним ничтожеством, но ведь мы не знаем, каково его значение пред Богом. Господь говорит об этом в той же главе: "Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих" (Мф.18:10). Под малыми нужно понимать не тех, кто действительно мал - потому что мы не знаем, кто мал и кто велик, но того, кто кажется ничтожным в наших глазах. Иногда мы можем презирать человека за то, что он не достиг никакой мирской должности или не занимает никакого положения в каком-либо обществе, пусть это будет монастырь или мир - неважно. А иногда мы можем презирать человека за то, что он нам кажется недуховным, или необразованным, или неумным, или не способным к какому-то делу, можем и за внешний вид презирать, - много у нас находится поводов для презрения, для того, чтобы считать человека малым, ничего не значащим по сравнению с другими. Но Господь предупреждает: не презирайте ни одного из малых сих (кажущегося малым или действительно являющегося таковым - о. А.); ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Моего Небесного. Презирая малого и ничтожного человека, мы тем самым - хотя нам кажется совершенно неожиданным и странным такой вывод (но так говорит в Евангелии Господь Иисус Христос) - презираем и ангела, который молится о нем Богу и просит о его душе, о его помиловании и спасении. И поэтому, оскорбляя своим презрением человека, казалось бы достойного этого оскорбления, мы тем самым оскорбляем и презираем ангелов Божиих. Господь же учит нас совершенно противоположному отношению к ближнему: служить людям не просто как обыкновенным, жалким существам, которым мы оказываем любовь подобно тому, как делаем это, например, по отношению к животным (скажем, жалея какую-то бродячую собаку, мы ей бросаем сухарь), а служить ближним с благоговением, с чрезвычайным уважением.
Когда Спаситель при помощи притчи изображает Страшный Суд, Он говорит об этом так: "Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на Престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: "приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира; ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне". Тогда праведники скажут Ему в ответ: "Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?" И Царь скажет им в ответ: "истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших (заметьте - опять эти слова: из сих братьев Моих меньших - о. А.), то сделали Мне". Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: "идите от Меня, проклятые…" (Мф.25:31-41).
Обратите внимание: Спаситель говорит, что, делая добро, мы должны делать его не так, как делали бы человеку "меньшему" нас в каком-либо отношении, а как Самому Христу. То есть мы должны служить ближнему с таким расположением, словно служим Самому Богу - с благоговением, с уважением, а не с презрением. Рассуждение, будто можно человека презирать и любить одновременно, на самом деле, конечно, очень поверхностно. Невозможно искренно полюбить человека, если мы не считаем себя худшими его; таков закон: из смирения рождается любовь, а без смирения, как говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, и любовь сохранить невозможно. И Спаситель не погнушался принять на Себя образ уничиженного человека. Он не стыдится не только назвать Себя алчущим, и жаждущим, и странником, то есть бездомным (а такие люди отнюдь не всегда бывают благоговейными и прекрасными: униженные нищетой, лишенные жилища, они, как правило, бывают несколько опустившимися), но и признать Себя нищим настолько, чтобы приписать Себе даже наготу. Был болен - при чтении Евангелия мы не видели, чтобы где-то описывалось, как Спаситель страдал и болел, кроме тех страданий, которые Он претерпел на Кресте. Но все же Он и немощь Себе приписывает, немощь, в общем-то унижающую человека и часто делающую его презренным в глазах других людей, поскольку случается, что ближних презирают и за отсутствие здоровья, в особенности те, кого можно назвать крепкими, трудоспособными, жизнеспособными, - они часто относятся с презрением и негодованием к людям, физически слабейшим их, приписывают им какую-то лень, лукавство и прочее. Но мало того, что Спаситель говорит о Себе как о бездомном, голодном, нагом, больном, Он еще приписывает Себе и тюремное заключение, которое также не всегда бывает несправедливо (и в Евангелии нигде не сказано, что мы должны помогать только тем, кто заключен в темницу несправедливо): в темнице был, и вы пришли ко Мне. Вот как Спаситель Сам Себя унижает, чтобы научить нас не презирать никого. И Он не стыдится приписать Себе все это уничижение, а мы, к сожалению, стыдимся проявить чувство любви к братьям и сестрам, которые на самом деле ничуть не хуже нас, совершенно такие же, как и мы. Если же, как нам кажется, и проявляем его, то с некоторым презрением, а это уже, конечно, не любовь. Итак, смиряться нужно перед всяким человеком, служить всякому человеку, потому что если мы не оказываем ближнему необходимого служения, то мы тем самым презираем Самого Христа.
Вот еще одно повествование о том, как ученики искали первенства, сами не понимая, насколько недопустимо, насколько неприемлемо такое желание. И вместе с наивной простотой и прямотой они проявили, безусловно, и гордость, страсть любоначалия. Отсюда видно, что у каждого из апостолов неоднократно возникало под разными предлогами это греховное чувство. Если такие великие избранники Божии были подвержены страсти любоначалия и она не могла сразу в них иссякнуть и прекратиться, несмотря на различные строгие обличения и вразумления Господа Иисуса Христа, то тем паче должны быть внимательны к себе мы, чтобы увидеть ее в себе и воспротивиться ей. Тогда подошли к Нему сыновья Зеведеевы Иаков и Иоанн и сказали: "Учитель! мы желаем, чтобы Ты сделал нам, о чем попросим". Он сказал им: "что хотите, чтобы Я сделал вам?" Они сказали Ему: "дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей" (Мк.10:35-37). Сознавали ли они до конца, о чем просят, или нет, понимали ли, что такое Царство Небесное и что такое слава Божия, или не понимали, но они просили просто и искренне. И эта их просьба, казавшаяся им такой прямой и достойной внимания, получила обличение Спасителя, как проявление гордости. Но Иисус сказал им: "не знаете, чего просите" (Мк.10:38), - то есть "вы говорите о славе Божией, но кто может сести одесную и ошуюю славы Божией? Можно ли об этом думать? Достойны ли именно вы этого?" Правда, некоторые толкователи, говорят, что одесную и ошуюю можно поставить людей более достойных, более потрудившихся ради Христа, например, апостолов Петра и Павла. Еще можно предположить, что это относится к Божией Матери и Иоанну Крестителю, потому что именно справа и слева от Иисуса Христа они изображаются на иконах в так называемом Деисусном чине. Но я думаю, что более мудрое толкование состоит в том, что на самом деле никому из людей невозможно предстоять одесную и ошуюю славы Божией. Апостолы действительно не понимали и мы сами не понимаем, что такое слава Божия. Это то, что для человека непостижимо.
Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь? Спаситель говорит здесь о Своих страданиях. Но ученики, по словам св. Иоанна Златоуста, не совсем понимали, о чем идет речь, и поэтому с горячностью, желая получить просимое, отвечали: "можем". Иисус же сказал им: "чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься; а дать сесть у Меня по правую сторону и по левую - не от Меня зависит, но кому уготовано" (Мк.10:39-40). И далее идет самое главное, ради чего, можно сказать, мы и читаем это повествование: И, услышав, десять начали негодовать на Иакова и Иоанна. Иисус же, подозвав их, сказал им: "вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими…" (Мк.10:41-42). Мне кажется, по-славянски смысл выражен более ясно и, если можно так выразиться, более выпукло: Весте, яко мнящиеся владети языки, соодолевают им. То есть те, кто думают, вернее, мнят о себе, что они владеют народами, заблуждаются, потому что на самом деле владеет народами и управляет их судьбами Господь. Поэтому, действительно, о тех, которые считают себя владыками и полагают, будто по их воле совершаются исторические события, правильнее сказать по-славянски: мнящиеся владети языки, соодолевают им (то есть овладевают народами, пытаются овладеть народами - о. А.) и велиции их обладают ими - иными словами, народами обладают те, кто имеет соответствующие качества, чтобы захватить власть, неважно каким образом: путем ли выборов или переворота, или определенного воздействия, например, через средства массовой информации и так далее.
И Спаситель говорит: "Но между вами да не будет так (по-славянски: Не тако же будет в вас - о. А.): а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою" (Мк.10:41-45). Итак, если мы действительно хотим превосходить в чем-то наших собратьев и сестер, то должны их превосходить прежде всего в смирении. Причем не в таком смирении, когда только в душе почитаем себя худшими, заставляя себя так думать, а в таком, которое, как и всякая добродетель, проявляется в делах, потому что истинная добродетель обязательно должна проявиться в делах, иначе можно усомниться в ее стойкости, действенности, в том, что она на самом деле присутствует, и предположить, что это какой-то самообман, прелесть. А кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою. Когда мы начнем служить нашим братьям и сестрам, которых желаем превосходить, то именно этим служением мы и покажем, что являемся большими их в том совершенном смысле, в каком требует от нас Евангелие: быть большими в смирении, большими в любви. И кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Речь идет о том, что желающий быть первым должен подчиняться братьям и сестрам до такой степени, что стать как бы принадлежащим им. Как раб, по определению древних римлян, был одушевленной вещью, так и человек, желающий исполнить Евангелие, желающий быть первым и большим, должен всем служить и исполнять чужую волю - смиряться перед ближними, делать добро бескорыстно, добровольно, а не в качестве некоторого одолжения, и настолько быть преданным этому служению, словно он принадлежит окружающим, точно одушевленная вещь, точно раб.
И далее Спаситель приводит необыкновенный пример. Если раньше Он нас укорял в том, что, презирая ближних, малых, мы таким образом презираем и оскорбляем ангелов, которые молятся о них Богу, и в том, что, пренебрегая ближним, не оказывая ему помощи, мы не служим Самому Господу, то теперь Он уже откровенно ставит в пример Себя и говорит ближайшим Своим ученикам, чтобы они подражали Ему прежде всего в смирении. Многие рассуждают о том, как они хотят уподобиться Господу, а иные и книги пишут о подражании Спасителю: например, один западный подвижник Фома Кемпийский, по словам святителя Игнатия, прельщенный, написал книгу, которая даже так и называется - "О подражании Христу". Встречаются и справедливые рассуждения или мысли на этот счет. Люди желают и ищут подражания Христу, но точно не знают, в чем оно состоит. И вот Спаситель указывает, в чем именно мы должны Ему уподобиться, говорит прямо, ясно и откровенно, - в смирении. Мы же этого как раз и не хотим. Мы хотим подражать Ему в величии, в славе, но не в Его уничижении. Господь говорит: "Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих" (Мк.10:45). Этими словами Он открывает нам, что Его подвиг состоит прежде всего в служении, а не в господстве. И Спаситель доказал это Своими страданиями, Своим уничижением, Своей смертью на кресте.
Вот как вновь и вновь Господь Иисус Христос обличает Своих ближайших учеников, преданных Ему. Правда, среди них был и Иуда Искариотский, который наверняка не в состоянии был понять учения Господа о смирении. Впрочем, и искренне любящие Его ученики также не могли принять Его слова сразу. Потому вновь и вновь Господь наш Иисус Христос возвращается к этому очень важному поучению, столь важному, что Он даже решил изобразить его в определенном действии, которое ярко показало бы, как нужно смиряться, как нужно служить друг другу, и потому запечатлелось бы в памяти учеников. Замечательно повествует об этом апостол и евангелист Иоанн Богослов: Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу (обратите внимание на следующие слова! - о. А.) явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их (Ин.13:1). Отсюда можно сделать вывод, что смирение - это признак любви. Если Господь явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их, показав на деле смирение перед учениками, следовательно, смирение есть внешнее, очевидное для всех проявление любви. И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его... (Ин.13:2) - посмотрите, евангелист Иоанн делает это примечание уже в самом начале повествования; то есть Иуда был среди учеников Господа, и Господь, таким образом, смирился и перед Своим предателем. И далее Иоанн Богослов желает особо подчеркнуть и показать, что до последнего мгновения все совершалось Господом осознанно и неслучайно. Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру… (Ин.13:3-6). Спаситель, судя по повествованию, уже омыл ноги некоторым ученикам, может быть и Иуде Искариотскому, и только потом подошел к Петру, ведь если бы Он сразу начал с омывания ног Петра, то не было бы в тексте слова "подходит". И тот говорит Ему: "Господи! Тебе ли умывать мои ноги?" (Ин.13:6). Конечно, апостол Петр сказал так от любви и необыкновенного благоговения, которое испытывал к Иисусу. Но в данный момент это благоговение было совершенно неуместно. В данный момент нужно было внимать уроку смирения, потому что принимающий служение тоже показывает некоторое смирение перед тем, кто ему служит, хотя не столь великое, как смирение служения. Иисус сказал ему в ответ: "что Я делаю, теперь ты не знаешь (по-славянски: ты не веси ныне - о. А.), а уразумеешь после" (Ин.13:7). Когда же после смог уразуметь апостол Петр эти слова? Наверное, когда Господь наш Иисус Христос воскрес из мертвых и тем доказал, что Он есть истинный Сын Божий, истинный Бог; когда Дух Святой сошел на апостолов в день Пятидесятницы или, как мы называем по церковной традиции, в день Святой Троицы. Иначе говоря, когда ученики познали тайну Пресвятой Троицы, только тогда Петр до конца понял, что произошло: Кто умыл ему ноги и сколь велико было смирение Сына Божьего, смирившегося не только тем, что Он, Бог, воспринял на Себя естество сотворенного Им существа, человека, но и тем, что перед самими этими грешными людьми умалился до такой степени, что умывал их ноги.
Иисус сказал ему в ответ: "что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после". Петр говорит Ему: "не умоешь ног моих вовек". Иисус отвечал ему: "если не умою тебя, не имеешь части со Мною" (Ин.13:7-8). Апостол Петр, как человек горячий и простой, сразу высказал мысль, которая была у него в душе: он считал намерение Учителя невозможным и, поскольку полагал (и справедливо), что его чувство благоговения и любви к Господу истинно и правильно, осмелился возражать: не умоешь ног моих вовек. Но Спаситель, желая научить Петра смирению, желая заставить его послушаться, ответил ему на его же языке, устрашив его тем, что если он не подчинится, то не будет иметь части с Ним, не будет иметь награды, общения с Господом Иисусом Христом. Иисус отвечал ему: "если не умою тебя, не имеешь части со Мною". Симон Петр говорит Ему: "Господи! Не только ноги мои, но и руки, и голову" (Ин.13:8-9). И после такого ответа Спасителя апостол Петр, конечно же, согласился, смирился и позволил Иисусу сделать эту небывалую, невозможную, как ему казалось, вещь - умыть его ноги. Иисус говорит ему: "омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все". Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: не все вы чисты. Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: "знаете ли, что Я сделал вам?" (Ин.13:10-12). Теперь Спаситель объясняет, для чего Он совершил это странное действие, для чего умыл ноги Своим ученикам. Казалось бы, ни к чему было это омовение, уже достаточно преподано им самых возвышенных уроков и показано великих чудес - вот Он воскресил праведного Лазаря, вот Он вошел в Иерусалим, и ученики, как и весь народ, слышали голос Небесного Бога Отца, сказавший о Сыне: И прославил, и еще прославлю (Ин.12:28). Но, оказывается, нужен был еще и такой урок в виде "странного" поступка - омовения ног Своим ученикам. Спаситель хотел не только учить смирению, но и показать ученикам истинное смирение, чтобы этот пример запечатлелся в их памяти, жил в их сердцах, чтобы они всегда помнили, как Сын Божий - их Творец - умыл ноги Своему падшему творению. Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: "знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то (по-славянски: есмь бо - о. А.). Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам" (Ин.13:12-15).
Конечно, речь идет не только об обряде омовения ног, который, впрочем, у древних христиан был очень распространен и совершался в некоторых древних монастырях, например, в палестинских обителях, как рассказывает Иоанн Кассиан Римлянин. В этих обителях братия делилась на две "чреды": одни несли послушания, другие пребывали в молитве. когда заканчивалась седмица, то те, кто (если не ошибаюсь) нес послушания, умывали ноги тем, кто молился, после чего братья менялись местами: молившиеся вступали в свою череду служения, а остальные пребывали в молитве. И так братья смирялись друг перед другом. Вам, конечно, известно, что обряд омовения ног совершается сейчас в Иерусалиме в Великий Четверг, когда Патриарх умывает ноги митрополитам, епископам и архимандритам в воспоминание омовения Спасителем ног ученикам. После этого воспоминаются молитва Господа в Гефсиманскому саду, сон учеников и предательство Иуды. Иногда этот обряд в более сокращенном виде совершается в Великий Четверг и некоторыми нашими русскими православными архиереями. У многих верующих людей в прошлом был обычай: когда к ним приходили какие-либо гости или странники, они умывали пришедшим ноги и так смирялись перед ними. Но главное заключено не в самом этом обряде, пусть даже и необычайно возвышенном, душеполезном и назидательном (кто знает, может быть, имеет смысл возродить его в повседневной жизни), главное - внутренне смиряться перед своими братьями и сестрами, будто умывая им ноги. Подобно тому, как с ног омывают грязь, мы должны, смиряясь друг перед другом, пренебрегать всеми немощами и погрешностями, которые видим в своем ближнем, потому что как человек, ступающий по земле, не может не замарать своих ног, так и все мы, живущие здесь, соприкасаясь с различными земными обстоятельствами, не можем не прегрешить.
Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете (Ин.13:13-17). Блаженны мы не тогда, когда только знаем о необходимости смирения (впрочем, и то хорошо, что мы хотя бы знаем), но когда исполняем данную Господом заповедь. Прежде всего Спаситель желает, чтобы мы подражали Ему в смирении. Он много учил Своих учеников смирению друг перед другом и в конце концов преподал такой, безусловно, запомнившийся им на всю жизнь и потрясший их урок.
Сегодня в проповеди на литургии я уже говорил, что многие, когда доходит до дела, забывают Евангелие, оно уносится из нашего сердца. Как иное зерно (вспомним притчу о сеятеле) выклевали птицы, иное взошло и сразу засохло, а иное оказалось заглушено тернием, так и евангельское учение о смирении по большей части погибает в нашей душе: либо совсем исчезает, когда предается нами полному забвению, либо не приносит никакого плода, содержась только в уме, а на деле никак не применяясь. И мы совершенно забываем, для чего мы призваны, для чего пришли в монастырь - ради вечного блаженства, ради спасения души, а иначе зачем нам надо было бы вести такой странный образ жизни, иной, чем у всех. Мы забываем, что отказались от возможности (по крайней мере теоретической) в чем-то преуспеть и утвердиться в жизни и пришли в такое место, где каждый добровольно признал, что он ничего из себя не представляет, что он ничего не значащее существо и ему нужно думать только о спасении, отрекшись от всего. И вот в монастыре, месте, казалось бы, предназначенном сугубо для смирения, мы начинаем друг над другом превозноситься в каких-то ничтожных вещах. Авва Дорофей обличает людей, отрекшихся от богатого имения, но начавших испытывать пристрастие к мелочам, поскольку в них действует та же самая страсть любостяжания. А мы, отказавшись от возможности преуспеть в миру и чего-то достигнуть, подобно им начинаем искать здесь преимуществ в положении, в действительности ничего не значащем, или превосходства друг над другом; хотим друг друга обличить, "поставить на место", защитить свою позицию, свое положение, переживаем оттого, что, как нам кажется, нас унижают, снимая, допустим, с какой-то должности, переводя с одного послушания на другое. Хотя все это делается не потому, что кто-то к кому-то испытывает неприязнь, а исключительно с одной целью - ради душевной пользы того человека, с которым все это совершают, над которым, как ему кажется, издеваются. Нужно учиться смиряться не только перед настоятельницей, старицей или духовником (некоторые и этого не могут сделать), но и друг перед другом, перед каждой сестрой, и не смотреть - больше она, чем ты, или меньше, старая, больная и такая дряхлая, что и внимания на нее обращать не стоит, или же, наоборот, маленькая девочка, и поэтому для нас тоже ничего не значит, или какая-то, например, "неумеха", которую можно презирать за то, что у нее ничего не получается и из рук все валится.
К сказанному можно добавить еще и следующее: нужно всегда помнить изречение Спасителя: Без Мене не можете творити ничесоже (Ин.15:5), - то есть в любом богоугодном деле, особенно в исполнении евангельских добродетелей, мы должны надеяться не на себя, но на Господа Иисуса Христа, Сына Божьего, непрестанно к Нему прибегать, просить помощи - для того, чтобы всегда удерживать в памяти евангельское и святоотеческое учение и, вспоминая в нужный момент, исполнять его, находить в себе силы противиться искушению. Конечно, все это трудно: не так быстро происходит духовный рост, как бы нам хотелось, - постоянная борьба, преткновение, потом восстание, опять преткновение. Но все равно нужно над собой трудиться. Если мы будем забывать о столь важной вещи, то любой монастырь, да и вообще любое человеческое общество, может превратиться в какое-то сборище странных людей, которые, с одной стороны, от всего отказались, а с другой - вдруг вспомнили, что они все-таки кое-что из себя представляют. Это равносильно тому, как если бы нищие начали спор между собой, кто из них богаче. Если ты решила вести нищенский образ жизни, то забудь о богатстве; а если ищешь богатства, тогда нужно подумать, как и для чего ты оказалась в монастыре.
У одного подвижника монахи спросили: "Что нам делать, чтобы спастись?" Он говорит: "Вы Евангелие читали?" - "Да, читали". "Вот и исполняйте его", - был ответ. Монахи подумали, что никакого ответа они тем самым не получили, и в следующий раз, по прошествии некоторого времени, опять спрашивают его: "Отче, что нам делать, чтобы спастись?" А тот опять отвечает тем же вопросом: "Вы Евангелие читали?" Они уже решили сказать иначе: "Нет, не читали", на что получают такой ответ: "Ну вот прочтите его и исполняйте". В этой истории, в общем-то, и заключена вся истина. Мы должны постоянно перечитывать Евангелие, чтобы оно содержалось в нашей памяти. Конечно, нам полезно прочитывать и святых отцов, изъясняющих Евангелие. К сожалению, время от времени приходится напоминать такую простую вещь, что, оказывается, мы должны жить по Евангелию, а не по каким-то своим собственным принципам, потому что у нас иногда помимо Евангелия, помимо учения святых отцов складывается еще некое "местное" предание о том, как нужно себя вести, например, чтобы старица тебя уважала или чтобы тебя не перегрузили послушаниями и т.п. Таким образом, некоторые вместо того, чтобы приобретать опыт смирения, приобретают опыт, как нужно выкручиваться или лукавить, я бы сказал - отвоевывают себе в монастыре место под солнцем. Но если такому человеку даже и удастся чего-то достигнуть при помощи своей изощренной хитрости, обманув остальных, то Бога он все равно обмануть не сможет. Он не только не приобретет Божией благодати, но и потеряет то, что имеет, совершенно опустошится. Об этом нам нужно всегда помнить.
Можно еще добавить о послушаниях и способностях. Конечно, у разных людей разные способности: у кого-то, допустим, вокальные, певческие, у кого-то - художественные, у третьего - к определенному ремеслу. Человек начинает своими способностями превозноситься и презирать других. Но ведь в монастырь приходят не петь, и не плясать, и не рисовать, сюда приходят спасаться. Я уверен, что подавляющее большинство сестер (если не все) пришли сюда совершенно не думая о том, какое будут нести послушание, а здесь вдруг об этом забыли и начали "приспосабливаться к жизни". Нам нужно заботиться о самом главном и единственно важном - о спасении души, о своем сердце, о том, в каком состоянии оно находится, а не размышлять, достиг ли ты чего-либо в каком-то ремесле или нет. Хотя, конечно, если тебе дано послушание, в нем нужно стараться, сохраняя при этом и правильное душевное расположение. Есть люди, которые совсем никаких талантов не имеют и ни к чему не способны - что ж с того? человек, думающий о монашестве, о спасении души, должен быть самоотверженным и таким решительным, как будто идет на смерть, в бой. Если человек, идя в бой, думает не о том, чтобы победить врага, а как бы жизнь сохранить, то он уже не истинный воин. Так же и здесь: нужно быть решительным, и именно в самом важном, то есть подражать Господу Иисусу Христу в первую очередь в смирении. Он откровенно к этому нас призывает, очень ясно, просто и многократно, например когда говорит: "научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.11:29) - или когда умывает ноги ученикам. Но мы хотим чего-нибудь другого, только не этого. Еще раз повторю: нужно смиряться друг перед другом. Я не буду говорить о тех людях, которых мы не знаем, - не надо нам про них думать, это слишком велико, чтобы мы смирялись вообще перед всеми людьми. Но давайте будем смиряться друг перед другом. Наш монастырь - это некий маленький мирок, вот и будем в своем маленьком мирочке жить по-евангельски. И конечно же, если нам необходимо смиряться перед равными или перед теми, которые нам кажутся меньшими, как говорит Евангелие - перед малыми сими, то тем паче мы должны смиряться перед большими: духовником, настоятельницей, старицами, старшими по послушанию. Итак, будем Евангелие исполнять, а не просто читать. Будем всегда о нем помнить, а если кто-то не может помнить, потому что не читал, тот пусть, по совету преподобного старца, прочтет его и исполняет. Ибо и апостол Павел сказал: Блаженны не слышатели закона, а исполнители его (см. Рим.2:13).
Вопрос. Что делать, когда послушание, на котором находишься, приносит душе большой вред?
Ответ. Когда послушание приносит, как тебе кажется, большой вред, тогда надо прийти к старице и рассказать; если старица сама не сможет решить, обратиться к настоятельнице и поступить так, как они вместе рассудят. Самому делать однозначные выводы, что я, мол, точно знаю, что мне определенное послушание приносит вред, - это неправильно. Может быть, действительно есть вред. А может быть, тебе только так кажется, а на самом деле польза, потому что когда человек смиряется, то вреда быть не может. Представим, что, действительно, при выборе послушания не учли какие-либо душевные свойства брата или сестры - например, человеку нельзя выходить в мир: он там искушается, соблазняется. Тогда тому брату или сестре нужно откровенно рассказать об этом старшим, и старшие будут искать выход из положения. Если тебе вдруг кажется, что старица неправильно тебя понимает, нужно обратиться к духовнику, к настоятельнице. Но я думаю, что как раз именно старицы больше и лучше знают своих послушниц, потому что те им постоянно все рассказывают, и ошибка едва ли возможна. В противном случае можно предположить, что либо сестра что-то скрывала и потому старица не знает какой-то важной подробности, связанной с ее послушанием, либо сама сестра ошибается и в действительности никакого вреда нет, а просто ей не хватает смирения и терпения.
Вопрос. Как оценить такое состояние души, когда в ней равно существуют и желание старшинства на послушании, и понимание того, что для меня это вредно?
Ответ. Если ты не сама стремишься к старшинству, а тебя назначают, и делается это ради монастырской пользы, тогда нужно со смирением нести это послушание, борясь с примешивающимися тщеславием и гордостью. Любое дело, которое мы делаем хорошо, подвергает нас опасности впасть в тщеславие. Иоанн Лествичник говорит, что тщеславие - это трерожник, который одним острием всегда падает вверх. Видимо, трерожник представлял собой такое оружие, которое бросали перед воинским строем противника, чтобы пешие воины или боевые животные: лошади, слоны, - наступая на эти острия, выбивались из строя. Трерожник всегда падал одним из трех концов вверх. Так же и тщеславие; что человек ни сделает - всегда тщеславится: смирится - тщеславится, занимает должность - тщеславится, сняли его с должности - он смирился, но от этого самого уже опять тщеславится, и так далее. Но все равно дело-то нужно делать, пусть даже и тщеславие есть в какой-то мере. Его мы должны осознавать, каяться, бороться, противиться ему - и делать свое дело. А иначе, если мы начнем каким-то примитивным образом бежать от тщеславия, гордости и прочих страстей, то и ничего доброго не совершим; будем сидеть в келье на кровати и думать: "встать или не встать? Вдруг вот я сейчас выйду куда-нибудь и согрешу?"
Вопрос. Меня смущает помысел: может быть, Богородица в чем-то согрешила, если Она боялась прохождения мытарств и просила Своего Сына Самому принять Ее душу?
Ответ. Это, конечно, неверный и даже кощунственный помысел. Богородица боялась не в том смысле, что у Нее был страх перед бесами, но потому, что у нее было отвращение к этим нечистым, падшим существам. К тому же страх совсем не обязательно говорит о греховности человека. Спаситель боялся и молился в Гефсиманском саду о том, чтобы, если возможно, Бог пронес чашу сию мимо Него. Но это не означает, что Он в чем-то согрешил. Поэтому не нужно считать, будто страх происходит непременно от греховности. Страх - это естественное чувство, охраняющее человека. Не будь у нас страха, так мы, может быть, руку в огонь сунули бы и смотрели, как она там горит.
Вопрос. Совместимы ли трезвение и музыка (имею в виду пение в храме)? Почему старцам-молитвенникам мешало даже тиканье часов?
Ответ. Тиканье часов и пение - не одно и то же. Да и старцы-молитвенники по-разному подвизались. Если вы читали Глинский патерик, то, наверное, помните схимонаха Архиппа. Он очень любил ходить на богослужение, без него вообще чувствовал себя как-то неуютно и поэтому каждый день посещал храм. И был он высоко преуспевшим именно в молитве; с ним даже некоторые чудеса случались: однажды ночью по его молитве появился свет и освещал дорогу перед ехавшим экипажем. Более того, схимонах Архипп был прозорлив. Поэтому нельзя сказать, что пение обязательно мешает трезвению. Мне, например, пение нравится и кажется, что когда хорошо поют, тогда и трезвиться легче. Хорошее пение вдохновляет, возбуждает человека к молитве. Но есть, конечно, и настолько преуспевшие подвижники, которые предпочитают полное уединение и совершенную тишину. Но я думаю, что среди нас таких нет. По большей части жаждущие уединения, когда в нем оказываются, начинают много спать, не знают, куда себя деть, в общем, попросту впадают в нерадение. И получается, что их мечта об уединении - это лишь фантазия. Есть даже одна замечательная русская пословица на этот счет: радуется бес, что уходит инок в лес. Значит, и простой народ понимал, что когда инок уходит из обители в лес самовольно, то бес этому радуется, и отшельничество зачастую вредит человеку в деле спасения. Поэтому не нужно слишком предаваться мечтам об уединении, по той причине, что нашей молитве якобы мешает храмовое пение или тиканье часов.
Вопрос. Как человек, ушедший в монастырь, может помочь больному, посетить заключенного, одеть нищего и так далее?
Ответ. Святые отцы говорят, что притчу о любви к ближнему нельзя воспринимать так, что все в ней мы должны исполнять буквально. У монаха любовь к ближнему проявляется совсем иначе, чем у мирянина. Зачем тебе бежать через монастырский забор в тюрьму, чтобы помочь заключенному, когда у тебя здесь есть сестры, которых можно навестить, помочь им, снизойти к их немощам и так далее. Допустим, в келье живут четыре сестры: одной жарко, другой холодно, одна открывает форточку, другая встает и закрывает, одна дверь неплотно закрывает, другая с грохотом ее захлопывает. В данном случае "посетить заключенного" - это то же самое, что потерпеть и смириться, если сестра открыла, например, форточку или приоткрыла дверь, чтобы не было душно, в то время как тебе кажется, что от этого образуется сквозняк. Это и будет "посетить заключенного".
Вопрос. Святитель Иоанн Златоуст говорит, что после причастия надо так же, как и до него, воздерживаться от пищи, чтобы быть его достойным. Так ли это?
Ответ. Давайте прочтем, что именно он говорит: "Будем же внимать словам апостола. Все мы, которые здесь приступаем к Священной Трапезе вместе с бедными, а, вышедши отсюда, не хотим и смотреть на них, но, предаваясь сами пьянству, алчущих оставляем без внимания, в чем тогда виновны были и Коринфяне... Тогда-то после Причащения тотчас начинается пьянство и пренебрежение к бедным, тогда-то, после принятия Крови Господней, когда тебе следовало бы соблюдать пост и воздержание, ты предаешься пьянству и бесчинию. Кушая за обедом что-нибудь приятное, ты остерегаешься, дабы другим дурным кушаньем не испортить прежнего..." Святитель Иоанн Златоуст, видимо, утрировал свою мысль, чтобы сильнее подействовать на слушателя. Есть правила, которые говорят, что не следует предаваться чрезмерному сну или есть жирную пищу после причащения по той причине, чтобы не было каких-либо нечистых помыслов. А чтобы усиливать воздержание в еде после причастия - это личное мнение Иоанна Златоуста, не являющееся общепринятым правилом. Наоборот, существуют предписания Типикона, указывающие, что в великие праздники (а в великие праздники причащались все) "творим братии утешение велие", то есть приготовляется обильная трапеза.
Вопрос. Скажите, если мы хоть и раскаиваемся, но после этого снова и снова грешим, то возможно ли нам спастись?
Ответ. Конечно, мы спасаемся через покаяние. Если бы спасение получали только люди достигшие бесстрастия, безупречной святости и совершенства, тогда, наверное, мало кто мог бы надеяться войти в Царствие Небесное. Мы же, грешники, спасаемся покаянием - умоляем Бога, несмотря на наши прегрешения, нас простить. Но есть определенные пределы, некая граница, и если мы выйдем за эти рамки, не будем исполнять некоторого минимума (не будем, допустим, искренно каяться, но закоснеем в грехах), тогда едва ли сможем спастись.
Вопрос. Не могли бы Вы объяснить притчу о богатом хозяине и его управителе (см. Лк.16:1-8)?
Ответ. В этой притче Спаситель похвалил управителя за то, что он поступил мудро, сумев из, казалось бы, безнадежного положения найти выход: он сделал добро должникам хозяина, которые были хозяину милы, к которым тот относился по-доброму. То есть Господь желает, чтобы мы помогали, пусть даже, так сказать, "несправедливо", тем, кто Ему "должен", кто трудится ради Него. Если мы сами не в силах совершать добродетели, то нужно позволить это делать другим, у которых получается, и тогда Господь нас похвалит: пусть мы сами не умеем, но зато помогаем тем, кто умеет. Эти "должники", то есть люди, которые должны совершить какие-либо дела во славу Божию, являются любимцами и избранниками Божиими. И поэтому ради них, ради их молитвы, ради участия в их трудах Господь помилует и тех, кто им помогает.
Вопрос. Вы сказали, что нельзя предаваться сну после причастия, а вот отец Кукша Одесский отправлял духовных чад после причастия спать, чтобы много не разговаривали.
Ответ. Все нужно делать разумно. Если человек слабый, немощный, пусть отдохнет. А крепкому и здоровому нужно заботиться о том, чтобы не объесться и не спать много, иначе могут произойти различные искушения. Конечно, после причастия нужно не только выслушать благодарственные молитвы, но и почитать, допустим, Священное Писание, или помолиться молитвой Иисусовой, чтобы как-то напитать душу Словом Божиим и таким образом укрепить полученную в таинстве благодать.
Вопрос. Батюшка, мы молимся потому, что слишком грешны, но зачем молятся святые? И если Господь всегда всех любит, то разве может наша молитва повлиять на Его милость?
Ответ. Зачем нужно молиться, если Господь и так всех любит? Во-первых, Господь - это не только Любовь, но еще и Справедливость, Праведный Судья. И Он Сам нас учил в притчах молиться даже тогда, когда наша молитва не сразу бывает услышана, проявлять дерзновение в молитве. Мы не можем сделать так, чтобы любовь Бога к нам стала сильнее, чем она есть, - это абсурд. Потому что Бог, как Совершенное Существо, всю полноту любви изливает на все творение. Мнение же, будто молиться не нужно, потому что Бог, мол, и так нас любит, ошибочно. Дело в том, что, прерывая молитву, мы прерываем общение с Господом и себя от Него удаляем, а в молитве мы стремимся к Богу, чтобы быть Им услышанными. А зачем тогда нам нужно молиться за других людей, если получается, что когда мы о других людях молимся, это им ничего не дает, а только нам? Но вы же знаете из своего опыта, что когда мы молимся за кого-либо, то, хоть и не всегда, в жизни этих людей происходят какие-то изменения. Можно помолиться - и человек выздоровеет, можно помолиться - и у человека пройдут какие-либо скорбные обстоятельства. Таким образом, понимаем мы это или не понимаем, есть этому объяснение или нет, но наша молитва действенна. Результат ее иногда бывает просто потрясающий. Конечно, я говорю не о нашей с вами молитве, а о молитве угодников Божиих. Вот, допустим, настала засуха, люди страдают, Иаков Отшельник помолился - и пошел дождь. Получается, что Бог любил этих людей несовершенной любовью, а когда Иаков помолился, любовь Бога к ним усилилась? Нет, этого, конечно же, быть не может. Просто любовь проявляется по-разному: как наказание и как милосердие. И Богу угодно, чтобы мы молились не только о себе, но и о других. Поскольку Он превозносит молитву как одну из высочайших добродетелей, одновременно превознося и любовь к ближнему, то отсюда можно понять, что молитва за других людей - это проявление любви к ближнему, угодное Ему. И ради этой любви Он меняет строгость на милость, потому что и строгость тоже любовь, но Господь может ее смягчить ради того, что кто-то другой приносит Ему жертву, то есть молитву. Иногда мы еще даем обеты - это тоже жертва Богу. Скажем, даем обет и одновременно молимся - и Господь изменяет Свое решение о том или другом человеке (сменяет любовь-наказание на любовь-милость).
Сегодня мы побеседуем на очень приятную тему, поговорим о еде. Нет таких людей, которые бы не любили поесть. Если даже человек ест сухари с водой, то и это он делает с удовольствием. Когда человек теряет удовольствие при вкушении пищи, это уже болезненное состояние. Правда, один подвижник говорил о себе, что он ест пищу как лекарство, то есть потому, что она необходима, или Варсонофий Великий, преуспевший до такой степени (на это указывает и само его прозвище - "Великий"), что называл себя с дерзновением "братом Иисусовым", также говорил о себе, что он может вообще не вкушать пищу, или вкушать ее очень редко, или только из смирения. Но это - редчайшее исключение. Настолько редкое, что о таком состоянии можно даже не говорить, тем паче в наше время и в нашей обители. Нам нужно научиться правильно относиться к своей потребности в пище, без которой невозможно продолжать нашу земную, временную жизнь. Но когда мы неправильно относимся к еде, злоупотребляя потребностью в ней, мы можем причинить себе значительный вред.
Конечно же, для нас, православных христиан, высочайшим и единственным Учителем является Господь наш Иисус Христос, как учивший об этом предмете, так и показавший нам пример правильного отношения к еде. Я пока не употребляю слово "чревоугодие", потому что не хочу сразу же акцентировать ваше внимание на страсти, а желаю показать именно правильное, естественное, разумное отношение к той части человеческой жизни, которая касается питания. Причем части, надо сказать, весьма значительной: если взять обыкновенного человека, который ест три раза в день, то только на еду он тратит от двух до трех часов в день, на приготовление пищи уходит еще несколько часов, а уж на то, чтобы приобрести себе хлеб насущный, можно сказать, уходит чуть не вся жизнь человека. Поэтому нельзя рассматривать предмет нашей сегодняшней беседы как какой-то пустяк. Да, мы можем, когда у нас все есть, когда мы сыты и живем в благополучии, мечтать о том, будто бы это ничего не значит и будто человек настолько возвышенное существо, что ему вовсе и не нужно думать о еде. Но мы не думаем о "хлебе насущном" только тогда, когда сыты, - тогда мы забываем о том, сколько трудов полагают люди на приобретение хлеба. У нас в монастыре, как и в других, не столь очевидна связь между трудами и нашим пропитанием, которая тем не менее существует, и, к сожалению, из-за такой "сытости" бывают различные злоупотребления, пренебрежения, как будто бы все достается даром. Но сказано: В поте лица твоего будешь есть хлеб твой (Быт.3:19), и мы должны понимать, что те люди, которые жертвуют нам деньги или что-либо еще для нашего материального существования, в частности для пропитания - такой, казалось бы, прозаической, обыденной, ничтожной вещи, эти люди добывают хлеб в поте лица.
Поэтому нельзя легкомысленно говорить, что пища - вещь ничего не значащая и что мы должны быть выше своей потребности в ней. Для того чтобы быть выше этой потребности, чтобы совсем забыть о хлебе насущном, совсем не думать о пище, нужно достичь такого состояния, какое было у Варсонофия Великого или у двух подвижников, о которых повествует один философ: однажды каждому из них было открыто Святым Духом, что другой подвизается на противоположном берегу озера, и вот они решили встретиться на середине. Пришли по воде друг к другу и беседовали. Потом один спрашивает: "А почему у тебя ноги совсем сухие, а у меня по щиколотку в воде?" Подвижник отвечает: "Давай помолимся". Они помолились, и тот ему объяснил: это потому, говорит, что те зерна, которыми ты питаешься, ты складываешь под камень, боишься, что их птицы поклюют, и не надеешься на Бога. Он перестал так делать и полностью положился на Промысел Божий, и когда они встретились в следующий раз, то у обоих ноги были совершенно сухими. Известны еще и сирийские подвижники, которых называли воски. Они вообще не имели никакого имущества, единственное, что у них было, - это серп, которым они жали дикую траву, еще они выкапывали коренья и этим питались, жили в пещерах, подобно зверям, - то есть очень жестоко подвизались. Поэтому мы не имеем права так уж предаваться мечтательности, которая основывается, еще раз повторюсь, на том, что мы полностью обеспечены всем необходимым. Это своего рода прелесть: мечтать о каком-то невозможном для нас подвиге и пренебрегать Промыслом Божиим, милостью Божией, дающей нам возможность безмятежно жить, и молиться, и заботиться о своей душе.
Итак, я хочу начать свое рассуждение, размышление, основанное на Евангелии, с такого эпизода, который показывает, что, по крайней мере на первый взгляд, Господь наш Иисус Христос не был врагом естественного влечения человека к пище. Этот эпизод касается явления Господа Иисуса Христа по воскресении Своем ученикам на море Тивериадском. Я прочитаю полностью до необходимого нам момента и остановлюсь на нем более подробно: После того опять явился Иисус ученикам Своим на море Тивериадском. Явился же так: были вместе Симон Петр, и Фома, называемый Близнец, и Нафанаил из Каны Галилейской, и сыновья Зеведеевы, и двое других из учеников Его. Симон Петр говорит им: "Иду ловить рыбу". Говорят ему: "Идем и мы с тобою". Пошли и тотчас вошли в лодку, и не поймали в ту ночь ничего. А когда уже настало утро, Иисус стоял на берегу, но ученики не узнали, что это Иисус. Иисус говорит им: "Дети! Есть ли у вас какая пища?" (по-славянски: Еда что снедно имате? - о.А.) Они отвечали Ему: "Нет". Он же сказал им: "Закиньте сеть по правую сторону лодки и поймаете". Они закинули и уже не могли вытащить сети от множества рыбы. Тогда ученик, которого любил Иисус, говорит Петру: "Это Господь". Симон же Петр, услышав, что это Господь, опоясался одеждой, - ибо он был наг, - и бросился в море. А другие ученики приплыли в лодке, - ибо недалеко были от земли, локтей около двухсот, - таща сеть с рыбою. Когда же вышли на землю, видят разложенный огонь и на нем лежащую рыбу и хлеб. Иисус говорит им: "Принесите рыбу, которую вы теперь поймали". Симон Петр пошел и вытащил на землю сеть, наполненную большими рыбами, которых было сто пятьдесят три; и при таком множестве не прорвалась сеть. Иисус говорит им: "Придите, обедайте". Из учеников же никто не смел спросить Его: "Кто Ты?", зная, что это Господь. Иисус приходит, берет хлеб и дает им, также и рыбу. Это уже в третий раз явился Господь ученикам Своим по воскресении Своем из мертвых (Ин.21:1-14).
Мне всегда представлялся этот эпизод очень красивым, привлекательным, умилительным. Господь Иисус Христос с необыкновенной заботой спрашивает у Своих учеников: "Дети! Еда что снедно имате?" Конечно же, Спаситель не нуждался в пище, но они этого не поняли и подумали, что человек, который с берега кричит им, сам нуждается. Однако Господь хотел показать Своей заботой, что печется о них и желает им не только того, чтобы они спасли свои души в вечности, но чтобы и в этой земной жизни по возможности были довольны и сыты. Оказалось, это естественно для человека. И вот - обратите внимание! - когда ученики вытащили сеть на берег, то увидели, что огонь уже был разложен и на нем пеклась рыба, и уже был хлеб. То есть Спаситель дал им не ту рыбу, которую они сами только что выловили. И этот лов рыбы нужен был только для того, чтобы удостоверить учеников, что перед ними - Тот же Самый, Который когда-то также через чудесный лов рыбы призвал их, как повествует об этом евангелист Лука, - кроме того, таким образом Господь показал, что не нуждается в их трудах, а Сам может всех пропитать. И вот Он предложил им эту печеную рыбу и хлеб. Можно себе представить, как на берегу Тивериадского озера, рано утром, в легкой прохладе ученики, сидя у костра, принимают рыбу и хлеб от воскресшего Своего Учителя и утешаются пищей, а в особенности - присутствием Своего Наставника, от Которого исходят доброта и сострадание.
Я думаю, что эта рыба (которая появилась откуда-то чудесным образом) и этот хлеб были чрезвычайно вкусными. Если мы сравним этот эпизод с повествованием евангелиста Иоанна о претворении воды в вино в Кане Галилейской, то можно будет сделать вывод и о хлебе и рыбе, предложенных ученикам на море Тивериадском. Когда же распорядитель отведал воды, сделавшейся вином, - а он не знал, откуда это вино, знали только служители, почерпавшие воду, - тогда распорядитель зовет жениха и говорит ему: "Всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе" (Ин.2:9-10). То есть вино, сотворенное Спасителем из воды, было гораздо вкуснее того вина, которое предлагалось на этом пиру раньше. Оно было настолько лучше, что распорядитель даже сделал замечание жениху, потому что не знал, откуда оно взялось. Мы видим, что вино Спасителя, вино из воды, оказалось вкуснее, чем настоящее, натуральное вино, полученное естественным образом. Так же можно думать и о рыбе и хлебе: что чудесным образом было преподано ученикам, оказалось гораздо вкуснее обычной пищи, обычных рыбы и хлеба. Мне кажется, этот эпизод указывает на то, что желание человека наслаждаться пищей и даже вином (эпизод в Кане Галилейской) законно.
Обратимся также к повествованию о чудесном умножении хлебов. Господь наш Иисус Христос, заботясь о людях, о том, чтобы они не только удовлетворяли свои душевные нужды или исцелялись от болезней, но и могли удовлетворить столь обычную, повседневную нужду, как насыщение себя пищей, умножил хлеба: пять хлебов превратил в такое количество пищи, которое насытило несколько тысяч человек. Иисус, возведя очи и увидев, что множество народа идет к Нему, говорит Филиппу: "Где нам купить хлебов, чтобы их накормить?" Говорил же это, испытывая его; ибо Сам знал, что хотел сделать. Филипп отвечал Ему: "Им на двести динариев не довольно будет хлеба, чтобы каждому из них досталось хотя понемногу". Один из учеников Его, Андрей, брат Симона Петра, говорит Ему: "Здесь есть у одного мальчика пять хлебов ячменных и две рыбки; но что это для такого множества?" Иисус сказал: "Велите им возлечь". Было же на том месте много травы. Итак возлегло людей числом около пяти тысяч. Иисус, взяв хлебы и воздав благодарение, раздал ученикам, а ученики - возлежавшим, также и рыбы, сколько кто хотел. И когда насытились, то сказал ученикам Своим: "Соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало". И собрали, и наполнили двенадцать коробов кусками от пяти ячменных хлебов, оставшимися у тех, которые ели (Ин.6:5-13).
Однако такое объяснение (что Спаситель с добротой и состраданием заботился о пропитании Своих учеников) является только одной стороной дела. Другую же сторону, не менее, а может быть, и более важную, также объясняет Сам Господь Иисус Христос. Вот как повествует об этом евангелист Марк (начинаем с окончания описания чуда насыщения несколькими хлебами четырех тысяч людей): И ели, и насытились; и набрали оставшихся кусков семь корзин. Евших же было около четырех тысяч. И отпустил их. И, тотчас же войдя в лодку с учениками Своими, прибыл в пределы Далмануфские. Вышли фарисеи, начали с Ним спорить и требовали от Него знамения с неба, искушая Его. И Он, глубоко вздохнув, сказал: "Для чего род сей требует знамения? Истинно говорю вам, не дастся роду сему знамение". И, оставив их, опять вошел в лодку и отправился на ту сторону. При сем ученики Его забыли взять хлебов и кроме одного хлеба не имели с собою в лодке. А Он заповедал им, говоря: "Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой". И, рассуждая между собою, говорили: "Это значит, что хлебов нет у нас". Иисус, уразумев, говорит им: "Что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? Еще ли не понимаете и не разумеете? Еще ли окаменено у вас сердце? Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните? Когда Я пять хлебов преломил для пяти тысяч человек, сколько полных коробов набрали вы кусков?" Говорят Ему: "Двенадцать". "А когда семь для четырех тысяч, сколько корзин набрали вы оставшихся кусков?" Сказали: "Семь" (Мк.8:8-20). Итак, Спаситель совершил чудо умножения хлебов и другие, подобные этому, чудеса не только с тем, чтобы показать, что о людях нужно заботиться, и что они достойны заботы в этом отношении, и что ничего греховного в потребности насыщения себя пищей нет, но еще более - с целью предостеречь нас, чтобы мы всегда предпочитали духовное; а Господь уже Сам позаботится о нашем пропитании. Потому что когда ученики стали понимать слова Спасителя слишком буквально: мол, они взяли с собою только один хлеб и потому Господь упрекает их в том, что они проявили забывчивость и не позаботились о своем пропитании, то Он в укоризну напоминает им о двух случаях чудесного умножения хлебов, таким образом показывая Своим ученикам, что они должны заботиться о своем душевном состоянии, чтобы не поддаться страсти лицемерия или лукавства, а отнюдь не о том, чтобы пропитаться. Ведь если нужно, то и в самой безвыходной ситуации, когда, казалось бы, неоткуда ждать помощи, Господь силен каким-либо образом пропитать Своих учеников.
Самым откровенным, ясным учением о том, что духовное нужно предпочитать телесному, что заботу о душе нужно предпочитать заботе о теле, является повествование об искушении Господа Иисуса Христа в пустыне. Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: "Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами" (Мф.4:1-3). Казалось бы, нечто подобное Господь наш Иисус Христос впоследствии сделал: умножил пять хлебов, чтобы насытить ими несколько тысяч человек, сотворил ученикам из ничего пищу в виде хлеба и рыбы, пекшейся на костре, претворил воду в вино - разве это не то же самое, что камни превратить в хлебы? Никакой принципиальной разницы нет. К тому же, подобное чудо, превращение камней в пищу, совершали даже подвижники Христовы, то есть не только Сам Господь мог сделать это, но и Его ученики уже спустя много веков, как, например, украинский подвижник блаженный Феофил. Желая накормить богомольцев, паломников, шедших издалека, он велел своему ученику бросить камни в котелок с кипящей водой и помешивать ложкой, посолив. Тот из послушания все это сделал. Феофил потом говорит ему: "Пробуй". Ученик попробовал и изумился: "Отче! Каша!" Таким образом, если это мог сделать подвижник благочестия, живший в девятнадцатом веке, то, конечно же, и для Того, Кто дал ему эту силу, для Господа Иисуса Христа, Сына Божьего, ничего невозможного во время пребывания Его в пустыне не было. Но Он не захотел, чтобы камни сии сделались хлебами, по той причине, что одно дело заботиться о других людях, а другое дело заботиться о себе. Он не захотел этого сделать, хотя и взалкал после того, как сорок дней и ночей ничего не ел и не пил, что для человеческого естества является крайним пределом возможного. Вообще столько времени не пить человек практически не способен без благодати Божией. Хотя были немногие подвижники благочестия, такие как Симеон столпник, весьма строго постившиеся, но даже для человека, укрепляемого благодатью, сорок дней без пищи и без воды - это предельная возможность, это на грани жизни и смерти. И тем не менее Господь Иисус Христос не захотел удовлетворять Своего голода предложенным диаволом способом: Он же сказал ему в ответ: "Написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих" (Мф.4:4). Этому примеру Христа мы и должны следовать, хорошо понимая, что мы, конечно, имеем право заботиться о своем пропитании и, если с удовольствием вкушаем дозволенную пищу, в этом нет никакого греха, но предпочитать должны всегда Слово Божие, волю Божию, заботиться о своей душе.
Необходимо помнить, что мы живем не столько подкреплением своего тела едой, сколько исполнением Слова Божьего, то есть следованием всякому слову, исходящему из уст Божиих. Разительный пример такого насыщения следованием воле Божией также показал Сам Господь Иисус Христос. Это чудо (при чтении евангельского повествования оно часто остается нами не замеченным, поскольку в том же отрывке рассказывается о гораздо больших, как нам кажется, чудесах) произошло после беседы нашего Господа с самарянкой, вернее, когда Спаситель уже почти закончил беседу с ней. В это время пришли ученики Его и удивились, что Он разговаривал с женщиною; однако ж ни один не сказал: "Чего Ты требуешь?" или "О чем говоришь с нею?" Тогда женщина оставила водонос свой и пошла в город, и говорит людям: "Пойдите, посмотрите Человека, Который сказал мне все, что я сделала: не Он ли Христос?" Они вышли из города и пошли к Нему. Между тем ученики просили Его, говоря: "Равви! Ешь". Но Он сказал им: "У Меня есть пища, которой вы не знаете" (Обратите внимание: действительно, у Господа есть "пища", которую не знают люди, живущие только земными интересами - о.А.) Посему ученики говорили между собою: "Разве кто принес Ему есть?" (Ин.4:27-33.) Ученики, как люди простые (вы знаете, что большинство из них были рыбаками), часто воспринимали слова Спасителя слишком буквально и Его "намеков", того глубокого значения, которое содержалось в Его словах, не понимали. Так же произошло и сейчас: зная, что когда они пошли в город покупать пищу, то у Иисуса ничего не было, ученики удивлены: "Разве кто принес Ему есть?" Иисус говорит им: "Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его" - то есть "исполнять волю Божию, сподобляясь за это действия Божественной благодати". Тем самым Господь наш Иисус Христос поставил Себя в пример для всех нас. Конечно, нельзя сказать, что Он получал благодать, потому что Он Сам есть источник благодати, но можно выразиться более тонко, по-богословски: человеческое естество в нас или в Господе Иисусе Христе, наполняясь благодатью Божества, теряет свои естественные потребности, они словно исчезают. Благодать Божия делает человека способным быть выше своего естества.
Есть два пути христианской жизни по отношению к посту: первый - это путь, показанный Господом Иисусом Христом, а второй - проповеданный жизнью величайшего из пророков, Иоанна Крестителя. Вот как об этом сказал Сам Господь: "Ибо пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: "в нем бес". Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: "вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам". И оправдана премудрость чадами ее" (Мф.11:18-19). Итак, есть два пути: снисходительный, состоящий более в заботе о спасении ближнего, и подвижнический, строгий, предлагающий как одно из средств спасения строжайший пост. Однако нельзя об этих двух способах сказать, что один больше приличествует монашествующим (то есть что монашествующие обязательно должны подражать Иоанну Крестителю), а другой более подходит мирянам, потому что Господь Иисус Христос жил посреди мира. Мы видим, что в монашестве существуют различные отношения к подвигу поста. В наше время, когда душевная и особенно телесная немощь в человеке становится все более и более сильной, если так можно сказать, более глубокой, мы почти не имеем возможности прибегнуть к такому строгому подвигу, какого придерживался Иоанн Креститель, или уподобляться подвижникам, которые не то что обыкновенную пищу ели в скудости, но даже питались землей, как преподобный Марк Фраческий. И потому нам больше подходит образ пощения, такое отношение к пище, какое показал нам Cам Господь Иисус Христос: Он вкушал ту пищу, которую Ему предлагали; когда же не имел пищи, то не заботился о ней и всегда предпочитал духовное телесному.
Некоторые могут из приведенных примеров, взятых из жизни Спасителя, сделать неправильный вывод. В особенности это касается того обстоятельства, что Он всегда вкушал пищу с людьми, которые Его приглашали, ради того чтобы через вкушение пищи проповедовать им, чтобы через Свое снисхождение, любовь к ним привлечь их к вечному спасению, привлечь их к вере в Себя. Кто-то может подумать, будто бы Господь учил нас равнодушному отношению к посту и будто бы пост никакого значения не имеет. Но такое заключение опровергает, во-первых, сам неимоверный, нечеловеческий подвиг Спасителя, совершенный Им перед выходом на проповедь (сорок дней и сорок ночей Он не только не вкушал никакой пищи, но и не пил воды), и во-вторых, Его учение о том, что пост имеет в определенное время очень большое значение.
Тогда приходят к Нему ученики Иоанновы и говорят: "Почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся?" И сказал им Иисус: "Могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься. И никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани, ибо вновь пришитое отдерет от старого и дыра будет еще хуже. Не вливают также вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают, но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается то и другое" (Мф.9:14-17). Обратите внимание на слова Господа: Могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься. Это сказано прежде всего по отношению к апостолам, которые не могли поститься, пребывая с Господом Иисусом Христом и наслаждаясь общением с Ним, но в духовном смысле относится и ко всем православным христианам. И Святая Православная Церковь именно по этому принципу учредила посты и праздники. В день совершения какого-либо праздника, особенно великого, бывает либо полное разрешение поста, либо его ослабление, а после самых великих - Пасхи и Рождества - следуют сплошные седмицы. Когда мы с Господом, когда мы чувствуем, что Божия благодать приближает нас к Нему и мы через созерцание тех или иных событий Его жизни как бы пребываем вместе с Ним, тогда не могут поститься сыны чертога брачного, и когда в нашем сердце происходит духовный пир, тогда и в телесном отношении Церковь снисходит к нашей человеческой немощи. В дни же подвига покаяния (особенно это видно в Великий пост) отнимается у нас Жених, и мы плачем о своих грехах, ставших причиною потери благодати, и теперь уже нам естественно и законно поститься. Так премудро и разумно, именно по Евангелию, по заповедям Господа Иисуса Христа, устроен весь год, вся жизнь христианина, в том числе и касательно пищи.
Кроме того, нужно обратить внимание и на другой важный момент в отношении к посту и пище. Мы не можем поститься, если не будем относиться к посту правильно, если у нас не будет еще и других добродетелей, как говорит Господь: "…никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани, ибо вновь пришитое отдерет от старого и дыра будет еще хуже". Господом Иисусом Христом приведен житейский пример, понятный всем людям, в особенности женщинам, занимающимся обычно домашним хозяйством. Представьте себе: новую ткань пришили к уже разваливающейся одежде. Новая крепкая ткань, эта заплата, еще больше стянет на себя и раздерет ветхую одежду. Так же и пост, настоящий христианский пост (а мы знаем, что некоторые подвижники чрезвычайно строго постились): если он не соединен с другими добродетелями, но представляет собою единственную добродетель, тогда как вся остальная "риза" нашей жизни ветхая и гнилая, то он принесет только вред. Иногда мы видим, что для неопытных людей пост является поводом, предлогом для гордости, самомнения и прелести. Человек, ничего особенного не совершая, а просто очень мало принимая пищи, предполагает, что делает нечто великое и особенным образом угождает Богу. Когда в человеке действует ложная ревность, он, как правило, ищет строгого поста, ему кажется, что вот именно этого ему и не хватает. На самом же деле пост сам по себе ничего человеку не дает, но должен быть соединен с остальными добродетелями, прежде всего духовными - молитвой, трезвением, смирением, покаянием. Далее Спаситель сравнивает добродетель поста с молодым вином, которое обычно сразу после изготовления еще некоторое время бродит и потому, находясь в каком-либо сосуде, может его разорвать. В древности вино хранили в так называемых мехах, своего рода мешках, сделанных из кожи животных. Если добродетель поста "поместили в ветхие, уже использованные мехи", то, когда она начинает "бродить" (предполагаются какие-то непредвиденные, неучтенные, неожиданные моменты, возникающие в жизни человека, который берет на себя непосильную ношу), прорываются мехи и может вся душа человека погибнуть. Таким образом, пост пропадет и ничего нам не даст, и душа человека, "разорванная", подобно мехам, потерпит сильнейший вред, поэтому надо сначала обновить свою душу, подготовиться, взойти на некоторую духовную высоту, а потом уже брать на себя строгий подвиг.
Если подвести итог этого краткого, основанного на Евангелии рассуждения о том, как человек правильно должен относиться к пище, то можно сделать следующие выводы: с одной стороны, нет ничего греховного в том, что человек имеет естественное влечение к пище, а с другой - никогда не нужно ставить это влечение выше духовных интересов, духовной пользы. Прежде всего необходимо заботиться о душе и понимать, что и сама пища, и вообще вся наша жизнь, и тем паче жизнь вечная, бессмертная, зависят от исполнения нами воли Божией, а не от того, заботимся ли мы сами и суетимся ли, чтобы добыть себе пищу. И еще нужно, чтобы пост был соразмерен и разумно соотнесен с духовным преуспеянием человека: он не должен быть строже, чем человек готов понести в духовном смысле, но соразмерен его смирению, покаянию и внутреннему вниманию. Наконец, должно быть разумное чередование поста и некоего послабления в пище. Все, о чем я сейчас говорил, основано на Евангелии. Поэтому, строго придерживаясь традиционного православного годового круга однодневных и многодневных постов, мы таким образом действительно исполняем заповедь Евангелия. Все учение святых отцов в отношении поста нельзя назвать надуманным, как бы добавленным к Евангелию, оно извлечено именно из их собственного опыта, является следствием их подвига в евангельской жизни.
У нас почему-то было так принято, что мы мало говорили о посте, поскольку считали, что главное - это умное делание и те духовные добродетели, которые заключаются в этом обширном понятии. Однако совершенно пренебрегать тем, чтобы иметь правильное отношение к воздержанию, и считать, что пост вообще ничего не значит, нельзя. Тот, кто строго постится и пренебрегает молитвой, - надеется на себя, и тот, кто совсем не постится и уповает только на молитву, тоже надеется на себя, иначе говоря, оба они проявляют самонадеянность. Поэтому нужно, во-первых, ориентироваться в этом отношении на церковный устав, а во-вторых, каждый должен выработать для себя - конечно под руководством или по совету более опытного человека - правильное отношение к пище: сколько он должен вкушать, когда и что ему можно, а что нельзя, - и такое разумное, "взвешенное" отношение как раз и явится признаком смирения. А если человек полностью пренебрегает постом и думает, что если он молится Иисусовой молитвой, то ему можно есть когда угодно, что угодно и сколько угодно, он подвергает себя большой опасности. Некоторое время Господь терпит и снисходит к такому человеку, предавшемуся, откровенно сказать, чревоугодию, но потом благодать Божия отступает, потому что Господь видит его нераскаянность, и человек подвергается какой-либо сильнейшей брани - чаще всего, конечно, блудной, реже - гневу, лени. Эти три страсти так или иначе связаны с чревоугодием и с излишней дебелостью тела, как выражаются святые отцы. Исключение можно сделать только для больных людей, хотя и они должны в определенной степени воздерживаться в пище. Ведь часто бывает так, что в телесном отношении ты действительно болен, а в отношении страстей, в чем тебе хотелось бы быть больным, ты очень даже здоров. Поэтому и чрезмерное воздержание, и пренебрежение воздержанием одинаково неразумны и являются признаками самонадеянности человека.
Можно сказать еще и о некоторых других моментах в отношении к пище. Когда больной, немощный человек вкушает пищу, даже немного, то его организм начинает с ней "бороться": все силы организма идут на переваривание пищи, и человек чувствует себя слабо. Такое состояние не означает, что надо больше есть или, наоборот, что ты слишком много поел; это просто естественное следствие человеческой немощи. Спустя некоторое время, когда организм справится со своей работой (потому что переваривание пищи является для него работой), ты почувствуешь обычный прилив сил. Человек крепкий, напротив, может долгое время воздерживаться от пищи, но если он чрезмерно строго постится, то организм потом все равно сломается, и человек вдруг заболеет. Я говорю сейчас о тех ошибках, которые бывают у больных и здоровых людей при неправильном отношении к пище. Поэтому, когда мы постимся, мы должны смотреть не на то, что с нами происходит в настоящий момент, но "смотреть в будущее". Пост сказывается и в хорошем смысле, и в плохом лишь спустя некоторое время. Кто-то может несколько дней очень строго поститься, а потом слечь; другой подумает, что он чересчур много ест, объедается и потому на него после еды нападают слабость и сонливость, и решит есть меньше, а через несколько дней тоже сляжет и вообще никак не сможет трудиться. Тот, кто чересчур строго постился, если немножко больше станет есть, может быть, и не будет чувствовать, как ему кажется, улучшения в данный момент, но зато впоследствии он ощутит уверенное и равномерное присутствие сил и ревности к молитве. Не нужно допускать, чтобы сегодня человек пламенно молился, а завтра лежал чуть не в обморочном состоянии.
В отношении борьбы со страстями также можно сделать некоторые замечания. Конечно, может случиться и такое, что человек очень строго постится, ничего не ест несколько дней или неделю, и его оставляет, например, блудная страсть - просто потому, что ему сейчас не до нее: он, может быть, лежит и еле-еле языком шевелит или ходит по коридору, держась за стену, - какая уж тут блудная страсть? Зато на него нападает другая страсть - лень, уныние, и неизвестно еще, что хуже: или поневоле бодро молиться, к чему и вынуждает борьба с нечистыми помыслами, или пребывать в таком состоянии, когда твоя мысль едва-едва, лениво ворочается и ты не способен ни на чем сосредоточиться. Я уж не говорю про то, что может появиться и ни на чем не основанная гордость, хотя ничего особенного, духовного не произошло, просто слабость и все. Поэтому не нужно стремиться к быстрым успехам: вот я ничего не буду есть три дня или неделю, и все у меня пройдет, - эта страсть пройдет, но останутся другие. Лукавый может еще и так устроить: человеку, длительное время, например в течение Великого поста, строго постившемуся и ослабевшему до такой степени, что его оставило всякое плотское влечение, всякие естественные движения, кажется, что он приобрел полный покой - и вдруг дьявол на него нападает уже неестественным образом. Человек теперь не просто чувствует некоторые нехорошие движения в теле, происходящие от естества, но уже нападает дьявол. И самым противоестественным, самым невероятным образом человек с изможденной плотью испытывает сильнейшее действие блудной страсти, не имея, однако, уже никаких сил противостоять ей молитвой, потому что стал не способен к ней из-за вялости умственной и телесной. Тот, кто пытается подобным способом победить свои плотские страсти, поступает нелепейшим и глупейшим образом. И не думайте, что глупость - такая уж извинительная вещь. Преподобный Максим Исповедник говорит, что есть четыре самых главных порока: глупость, трусость, распущенность и несправедливость, на первом месте среди них он называет глупость; и соответственно самые главные добродетели - это мудрость, мужество, целомудрие и справедливость. Поэтому не нужно думать, что, мол, Бог не дал мне ума и потому мне можно делать все что угодно. Конечно, необходима не такая мудрость, чтобы всем нам, например, суметь защитить кандидатскую по экономике и работать в монастыре бухгалтером или сделать что-нибудь в таком роде, - речь идет о глупости и мудрости в духовном отношении. Не всем дано иметь рассуждение, чтобы назидать других, но всякий должен иметь достаточно рассуждения для самого себя, чтобы мудро управлять самим собой. Всякий заботится о том, чтобы, например, правильно надеть платок, и поэтому не надевает его так, чтобы затылок оголился, а лицо было закрыто, и очки не надевает так, как мартышка в басне Крылова, которая не знала, как их приладить, но все стараются выглядеть более или менее прилично. Так же и в духовном отношении. Мы должны приобрести элементарный здравый смысл, чтобы "выглядеть прилично", а не совершать совсем уж дикие, безумные, смешные вещи. Это относится, в частности, и к такой важной добродетели, как пост.
Разумное воздержание в пище необходимо всем. Нормы поста определяются, во-первых, уставом, который может быть или несколько ослаблен, или исполнен строго. Во-вторых, нужно учитывать здоровье и конкретные обстоятельства каждого человека. Но я думаю, что таких тяжелобольных, чуть не умирающих, людей, которым совершенно не нужно воздержание, почти нет. Например, по церковному уставу, если женщина родила на страстной седмице (вы понимаете, что это очень тяжело: большая потеря крови, ослабление сил), ей разрешается вкушать вино и елей. И все, больше ничего: ни молока, ни рыбы, ни мяса, а только вино и елей. Вот как строго церковный устав относится к нарушению поста. А знаменитый комментатор святых канонов, церковных правил, Никодим, епископ Далматинско-Истрийский (сербский ученый конца XIX - начала XX века) высказывает мнение, что даже на смертном одре в Великий пост человек не имеет права вкушать мясо. Я, правда, отношусь к этому вопросу более мягко, но рассказываю о том, как к нему подходили святые отцы и ревнители Православия. По церковным правилам, нарушение поста в среду, в пятницу и в Великий пост делает человека повинным: если этот человек священнослужитель, следует извержение его из священного сана, если мирянин - отлучение от Церкви. Поэтому не будем считать, что пост - это нечто маловажное, но будем всегда делать все разумно, предпочитать духовное телесному, не впадая однако же и в чрезмерную, ложную ревность. Так, держась золотой середины, с помощью воздержания будем совершать дело своего спасения, потому что пост, как справедливо говорит Святитель Игнатий вслед за другими святыми отцами, есть основание добродетели, через нарушение поста человек пал и был изгнан из Рая, и снова войти в Рай он сможет не иначе, как только соблюдением поста. Но, еще и еще раз подчеркиваю, все должно быть разумно и соответствовать евангельскому учению.
Вопрос. У меня охлаждение ревности часто доходит до того, что не помогает ничто, кроме откровения помыслов. В это время и понуждать себя к молитве почти невозможно, и на книги смотреть не хочется, а старица все не зовет. Так и мучаешься до следующего откровения помыслов, как с этим справиться?
Ответ. Тут можно впасть крайность. Если бы некоторых сестер старица принимала чаще, то они бы вообще ничем больше не занимались в монастыре, кроме откровения помыслов: утром приходили бы и рассказывали их до вечера, только с перерывом на завтрак, обед, полдник и ужин, от которых невозможно отказаться; а потом вечером спать шли. Нельзя до такой нелепости доходить. Конечно, откровение помыслов нужно, но это превращается у нас в какую-то страсть: поговорить охота, рассказать, чтобы пожалели тебя, - вот и все. Никому просто не хочется напрягаться, что-то делать самому, а только - чтобы все за тебя потрудились. Нужно во время брани учиться усиленно молиться, а не надеяться только на то, что старица все вопросы разрешит. И так каждый день. Старица учит еще и молиться, а вы не хотите: всё вы принимаете, кроме того, что является самым существенным.
Вопрос. То, о чем Вы говорите, что нужно молиться, кажется понятным до тех пор, пока не доходит до дела - тогда это оказывается очень сложным. Например, нужно выполнять дневное или вечернее правило, приступаешь - и вдруг появляются срочные дела или так хочется спать, что готова положить книгу под подушку и лечь; если поддашься этому, то после оказывается, что совесть омрачена, и унываешь. Если же нет подобных искушений, то молишься легко, читаешь с желанием и ревностью, но именно в тот момент, когда нападает уныние, не хочется трудиться в духовном и засыпаешь. Как все же заставить себя выполнять положенное?
Ответ. Заставлять себя и все. Нужно не поддаваться чувствам, которые кажутся нам исходящими из здравого смысла, а приучить себя исполнять правило все до конца обязательно: нравится или не нравится, хочется ли спать, плохо ли себя чувствуешь, внимательно ли молишься или рассеянно. И постепенно от этого постоянства придет привычка все исполнять, а потом добросовестность перейдет и в качество: во внимание, ревность, покаяние и другие духовные чувства и ощущения, которые должны быть при молитве.
Вопрос. Как быть в тех случаях, когда старица говорит, что нужно причащаться, а ты чувствуешь, что не готова, так как в душе какая-то рассеянность?
Ответ. Если никаких особенных препятствий нет, значит, нужно причащаться, а иначе будешь еще более рассеянной. Бывает, что человек и к Причастию не готов, и какая-то рассеянность, и смущение в нем, а причастился - глядишь и рассеянности нет, и на душе хорошо.
Вопрос. Я общалась с людьми, которые говорили, что нужно, если не причащаешься, уходить с Литургии верных или лучше вообще не ходить, - и уходила. От этого было смущение и пустота, тогда я тайком от этих "руководителей" стала оставаться в храме. Правильно ли это? Это приносило утешение, и я была спокойна.
Ответ. Правильно. Так учат "кочетковцы", которые находятся под сильнейшим влиянием Шмемана. Для них Шмеман важнее, чем святые отцы, а святые отцы - "прошедший этап". Все равно на службе благодатно, даже если и не причащаешься, в особенности на Литургии. Конечно, лучше причащаться, но мало ли какие обстоятельства бывают. Я когда был совсем молодым и о молитве Иисусовой, может быть, только слышал, но не занимался ею, то время часто проводил праздно: много разговаривал, по гостям ходил и соответственно чувствовал сильное опустошение в душе: мне как будто чего-то не хватало. И я придумал себе такое занятие - по утрам ходить в церковь недалеко от дома. Там людей по будням мало было, может быть, трое-пятеро человек стояли. Я становился за колонну, молился, пока Литургия шла, и уходил. Я даже и молиться толком не умел, можно сказать, просто стоял и слушал, а в голове кавардак, всякие мысли, суета - я и половины не слышал, но когда уходил из церкви, все равно чувствовал, что на душе у меня как-то чище и легче, хотя это была самая обыкновенная приходская церковь, где служили обыкновенные священники, никакие не подвижники, и пели самым скромным образом. Нельзя так примитивно рассуждать: либо причащаться, либо уходить.
Вопрос. Когда одолевают помыслы уныния, то хотя и стараешься усиленно молиться, но одновременно все же сочувствуешь этим помыслам. Отчего это происходит?
Ответ. Страсть сильно действует, поэтому одновременно и молишься, и сочувствуешь помыслам. Так бывает не только с помыслами уныния, но и с любыми другими. Я уже говорил, что внимание наше как бы обольщается, притягивается каким-нибудь греховным помыслом, уныния ли, блуда или гнева, и хотя мы противимся ему при помощи молитвы, но, однако же, и как бы озираемся на него. Если бы в нас было мужество изо всех сил отвратить умственный взор от этого вожделения и устремить его в молитву, то, во-первых, отъятие внимания от помысла ослабило бы его и он бы зачах, а во-вторых, усиленная молитва, милость и благодать Божия, действующая через молитву, его в нас бы истребили. А поскольку мы услаждаемся помыслом и не хотим мужественно отвратить от него свой умственный взор, то получается, что мы одновременно и молимся, и оскверняемся грехом уныния или каким-либо другим.
Вопрос. Как лучше сохранить внимание и собранность, если по послушанию приходится суетиться перед службой и после нее?
Ответ. Конечно же, читать Иисусову молитву и не отвлекаться ни на что постороннее. Часто на послушании под предлогом необходимых занятий мы делаем то, что на самом деле не нужно: скажем лишнее, поддадимся действию какой-нибудь страсти, например раздражения, осуждения или ропота. Из-за этих грехов, а не из-за старания исполнить послушание и возникает так называемая рассеянность. Рассеянность - это состояние, когда человек предается, но в малой степени, своим обычным страстям и отвлекается на многие соблазнительные помыслы одновременно. То есть действует здесь та же самая страстность. Если мы будем стараться ничего кроме необходимого не делать и при этом молиться, тогда у нас не будет рассеянности и сохранится внимание. Я не говорю, что это легко, но если мы не будем понуждать себя, то никогда не достигнем правильного душевного состояния.
Вопрос. Как можно определить, поступаешь ли ты по любви к ближнему или по человекоугодию?
Ответ. Часто бывает трудно определить, но когда мы потакаем страстям человека, то действуем, конечно, по человекоугодию. Например, если к нам кто-то обращается с пустыми разговорами, нам лучше промолчать, хотя тому человеку это будет и неприятно. Но если он спрашивает о чем-то по делу, или просит о помощи, или ищет поддержки в тяжелой ситуации, может быть даже душевной, а ты имеешь право и знаешь, что сказать, то, ответив, ты проявишь любовь к ближнему.
Вопрос. Я стараюсь выполнять послушание в киоске как можно лучше и в результате очень погружаюсь в многозаботливость, и огорчаюсь, и даже гневаюсь, что плохо идет дело, как мне быть?
Ответ. Конечно, мы должны старательно работать на послушании, каким бы оно ни было, но при этом нужно и на волю Божию полагаться, а не думать, что только от нашего умишка торговля, например, пойдет. Тебе кажется, что ты что-то великое и важное делаешь, тогда как, во-первых, нужно смиряться, укорять себя, например так: "Сижу, как торгующий в храме, меня надо бы гнать бичом" или "Я такая-сякая, как мытарь на мытнице", - если будешь смиряться, тебе будет легче; а во-вторых, нужно положиться, как я уже сказал, на волю Божию и думать: как Богу угодно, так пусть и будет. Конечно, мы стараемся, но лишь до какой-то степени, ведь все зависит не только от нас, а как Господь устроит. Ты молись изо всех сил - и дело пойдет, и народ будет, и ты удивишься: откуда столько народу, ведь мы не успеваем, давайте быстрее товар подносите, - и будешь уже молиться о другом. Отец Андрей мне говорил так: "Молись - и тебе все принесут, и пареное, и жареное". Так и есть. Нам нужно смиряться, молиться и предаваться воле Божьей. А просить нужно о том, чтобы Господь все дела устроил, и не столько на свой разум надеяться, сколько на помощь Божию.
Вопрос. Святые отцы наставляют, что во время трапезы нужно думать о смерти. Как это возможно и зачем?
Ответ. Действительно, нужно понуждать себя думать о смерти тому, у кого это получается. Вообще память смерти - великая добродетель. Святые отцы говорили, что она нам нужна как хлеб, и приобрести ее можно с большим трудом. Но святитель Игнатий пишет, что память смерти приходит от молитвы Иисусовой сама собой. Если мы будем во время трапезы стараться молиться и вообще всегда будем усердно молиться, то придут к нам все добродетели: и терпение скорбей, и смирение, и память смертная - все придет. А если мы будем просто изобретать ее от своего ума, то она будет в лучшем случае непрочной или кажущейся, эфемерной.
Вопрос. Можно ли заниматься голоданием для оздоровления и для исцеления? И второе: в книжках по голоданию пишется, что само голодание очень хорошо влияет на ум, память и мышление. Возможно ли это и полезно ли для духовной жизни?
Ответ. Я, конечно, в голодании не разбираюсь, но слышал, что длительное голодание вредно. Американские диетологи считают, что самым полезным является перемена время от времени мясной пищи, скоромной, как мы говорим, на растительную, то есть тот образ питания, которого православные христиане придерживаются уже давно и без американских диетологов. Полезными в наше время диетологи признают кратковременные голодания: один день или несколько; но каким бы ни было голодание - многодневным или однодневным, не думаю, чтобы оно или вообще какая-либо диета, употребляемая для оздоровления, приносили пользу в духовной жизни. Здоровье - это одно, а духовное состояние человека - совсем другое. Все, что делается для здоровья, благотворно действует на тело, но то, что полезно телу, совсем не обязательно полезно и душе. Святитель Игнатий (Брянчанинов), вслед за другими святыми отцами, говорит, что есть четыре вещи, которые сами по себе безгрешны, но служат поводом для греха: женщины, деньги, вино и здоровье. То есть здоровье относится к тем вещам, которые сами по себе безвредны, но могут служить поводом для греха, что мы и видим. Когда у человека избыток здоровья, он часто искушается, допустим, плотскими страстями. Больному человеку легче бороться с собой, поэтому подвиг христианский имеет в виду ослабление здоровья до некоторой степени, чтобы избавиться от избытка сил и таким образом уметь справляться со своим телом. Голодание же ставит своей целью возвращение утерянного здоровья, и потому эти две вещи я считаю несовместимыми.
Вопрос. Вы говорили, что не одобрите того, кто захочет идти путем юродивых. Почему?
Ответ. Потому что тот, у кого есть такое желание, уже юродивый, так как это безумие и гибель. Юродство - подвиг, который предполагает в человеке всю совокупность добродетелей. Юродивый - и чрезвычайно строгий постник, и подвижник, и молитвенник, и человек, терпящий осмеяние, поэтому он должен иметь необыкновенное смирение. Это совокупность всех подвигов и, может быть, самый тяжелый из подвигов. На это нужно иметь особенное благословение Божие, а то сначала можно стать юродивым Христа ради, а потом просто юродивым, то есть безумным, или, попросту говоря, сумасшедшим. Поэтому браться за такой высочайший подвиг немощному человеку, не находящему в себе сил исполнить обыкновенные вещи, конечно, нелепо. Иоанн Кущник, память которого мы сегодня празднуем, был фактически юродивым. Находясь у себя дома, он скрывал свое родство с родителями. Перед этим прожив некоторое время в монастыре, он достиг такого преуспеяния, что взял на себя исключительный, особенно мучительный подвиг: стал жить в униженном состоянии возле тех людей, которые любили его и плакали о нем, и таким образом изнурял себя необыкновенным смирением. Благодаря этому подвигу он и сподобился великой благодати.
Вопрос. Я читала, что благодать сначала дается, а потом отнимается, и мы должны снова привлечь ее к себе. Всегда ли Господь отнимает ее так или это происходит и как наказание?
Ответ. Бывает как наказание, бывает и окончательное лишение благодати за полную нераскаянность человека, бывает, что благодать оставляет и с некоей обучительной целью, за какую-то невнимательность, нерадение или умственное прегрешение, и человек становится более внимательным и строгим к себе - таким образом благодать учит его добродетели. Когда мы не молимся непрестанно, когда мы не чувствуем в душе своей никакой благодати, тогда очень трудно, почти невозможно подвизаться: человек не имеет в себе никакого критерия, никакого практического, ощутимого, явного мотива, чтобы бороться с собой, чтобы совершенствоваться, потому что он пустой - хоть нагрешит, хоть добро сделает, все равно у него в душе пусто. Поэтому он не чувствует ни потребности в совершении добродетели, ни лишения, если согрешит. Об учительном действии благодати особенно хорошо рассуждает Исихий Иерусалимский. Но это обучительное действие бывает именно тогда, когда человек занимается непрестанной молитвой, а иначе он просто не уследит, что происходит в его душе. Некоторые люди имеют настолько туманное представление об этом, что, как говорит святитель Игнатий, благодатью считают действие разных страстей - допустим, тщеславия, гордости. Когда такие люди что-нибудь сделают и в душе у них возникает оживление в связи с тем, что они представляют, как их за это будут хвалить, как они прославятся, то им кажется, что это оживление и есть благодать, - настолько люди бывают неопытны. То есть без Иисусовой молитвы такое обучительное оставление благодати просто невозможно. Человек, не занимающийся Иисусовой молитвой, ничего о своей внутренней жизни не знает и то, что читает у святых отцов, не понимает, - все это для него просто китайская грамота. Если он и пытается толковать, цитировать, объяснять какие-то святоотеческие изречения, то делает это произвольно и совершенно нелепо. Он с таким же успехом мог пересказывать романы Достоевского или повести Марка Твена, и этот пересказ имел бы такое же отношение к святым отцам, как и его мнимое толкование, потому что он не имеет опыта общения с благодатью. А это внутренне переживаемое общение возможно только при упражнении в непрестанной молитве, при занятии умным деланием; хотя даже и при нем не всегда, так как, к сожалению, бывают люди, занимающиеся нерадиво и Иисусовой молитвой.
Вопрос. Если плачешь, раскаиваешься после падения, совершенного делом или помыслом, как можно узнать, простил ли Бог мое падение, и как долго нужно молиться о помиловании? Можно ли внутренне понять, что Господь простил?
Ответ. Если в душе человека водворился некоторый мир, значит, Господь простил ему. А полное прощение бывает тогда, когда человек в этот грех уже не впадает, - так рассуждают святые отцы. Вот, допустим, если кто постоянно побеждался чревоугодием, о прощении будет свидетельствовать то, что человек больше им не побеждается, то есть уже свободен от этой страсти или по крайней мере не совершает греха на деле. Так же можно сказать о других страстях, например о гневе.
Вопрос. Бывает, начинаешь молиться против какого-нибудь греховного помысла и то и дело во время молитвы проверяешь себя, беспокоит ли он по-прежнему, и находишь, что да, еще соблазняешься. Как правильно поступать, если я, например, нахожусь на послушании и не могу пойти делать поклоны или молиться против помыслов в уединении, а уже увлеклась ими настолько, что готова исполнить страсть на деле?
Ответ. Во-первых, проверять себя, действует ли греховный помысел или уже отошел, нельзя. Потому что, проверяя так, ты ищешь его, привлекаешь к нему свое внимание и таким образом его оживляешь. Если ты про этот помысел уже не помнишь, так зачем тебе проверять, есть он или нет, - ведь его уже нет. Наоборот, надо стараться забыть его так, будто и этого помысла, и вообще этой страсти нет. Если беспокоят тебя, например, блудные помыслы, нужно не только не обращаться к ним умом, постоянно проверяя, есть ли они, - если они будут в тебе, ты и без проверки их заметишь, - а постоянно отвращаться от них, как будто беспокоящего нас предмета вообще не существует. Так же в отношении и других страстей, гнева например. Конечно, бывает у некоторых людей такое увлечение страстью, что они и кричат, и краснеют, и бледнеют от злости, а им кажется, что у них этой страсти нет. Сказанное мною относится не к таким людям: мы говорим о человеке, в котором время от времени возникает какой-либо греховный помысел, а не о том, кто постоянно предан какой-то страсти. Есть, например, люди своевольные настолько, что всегда и во всем, в мелочах и в крупном, творят свою волю, всегда настоят на своем, а если им потом сделаешь замечание, оказывается, что они этого не помнят, ведь им кажется, что все было правильно, - они своеволия своего не замечают. Так же и другим страстям человек может быть предан настолько, что их не замечает: допустим, настолько подвержен чревоугодию, что у него не возникает и вопроса о том, нужно ли ему воздерживаться или нет, борется он с собой или не борется, - он просто ест сколько хочет и когда хочет, думая, что все нормально. Не о таких людях сейчас у нас речь. Тому же, кто борется с греховным помыслом, не нужно его искать, а, наоборот, необходимо отвратиться от него и дать ему возможность "увянуть". Что касается поклонов, то не всегда возможно их делать. Если все будут при появлении греховных помыслов уходить с послушания и делать поклоны, то в кельях не хватит места, потому что все всё бросят и примутся за поклоны, а потом придут в трапезную и спросят: "Что кушать?" А там нет ничего: "Во-первых, вы не заработали, а во-вторых, готовить было некому - все поклоны делали, боролись со страстями. Так что идите опять делайте поклоны, потому что никто ничего не успел".
Вопрос. Можно ли, когда я готова уже согрешить на деле, напоминать себе о том, что я сгнию, или думать, что попаду в ад, если буду грешить, или нужно только молиться и стараться не иметь никакого помысла?
Ответ. Можно и так, ведь святые отцы предлагают два способа борьбы со страстью: во-первых, при помощи молитвы, а во-вторых - внушать себе добрые мысли, противоположные греховным. Допустим, хочется тебе поесть, а ты помышляешь о том, что сгниешь, или представляешь (извините за такую грубость, но это не я выдумал), во что эта пища скоро превратится. Может, и аппетит пропадет. Правда, есть люди, которым все равно, что думать и как думать, лишь бы есть и все. И вообще, страсть иногда так сильно действует, что добрая мысль не помогает, тут нужна только усиленная молитва.
Вопрос. В беседе о нерадении Вы говорили, что есть три вида брани: от нерадения, от гордости и от зависти бесовской. Не могли бы Вы рассказать подробней о брани от гордости? Есть ли от нее польза?
Ответ. Польза от нее в том, что человек в конце концов смирится, если правильно себя поведет. У человека от гордости бывает сильнейшая брань, он, конечно, падает, потому что благодать Божия за гордыню его оставляет, и только от своего падения он и смиряется - вот польза от брани. Падение может быть какое угодно: в смертный грех, в какое-то унизительное душевное состояние, для него самого унизительное, возможно не видимое другим, и таким образом, говорит преподобный Иоанн Лествичник, некоторые смиряются от гордости. К сожалению, Промысел Божий иногда попускает нам и такое состояние, чтобы мы от гордости окончательно не погибли.
Вопрос. Расскажите немного о мужестве в молитве.
Ответ. Мужество именно для человека усердно молящегося состоит в том, чтобы сохранять стойкость, когда нападают демоны, внушают ему разнообразные помыслы и отвлекают от молитвы: иногда смущают его нечистыми мыслями, чтобы отвлечь сладострастием от Божественной сладости, иногда гневом, чтобы лишить его благодати, или осуждением и прочее. Кроме того, необходимо мужество и в самом внимании, потому что трудно преодолеть собственное естество и нужно чрезвычайное усилие, чтобы понуждать себя постоянно к вниманию при молитве. А иногда бывает, что человек как бы переступает некоторую грань и испытывает страх просто от самого приближения к Богу - душа его будто сжимается, ему хочется прийти в прежнее спокойное, "аморфное" состояние, потому что новое положение слишком ко многому его обязывает. И человек отступает, не делает мужественный шаг вперед. Иногда демоны, когда человек приближается к возвышенному духовному состоянию, к внимательной молитве, начинают устрашать его, что он лишится рассудка и прочее. Здесь также необходимо мужество. Но, конечно, при молитве оно должно соединяться с благоразумием, а не доходить до совершенного безрассудства: человек при возникновении у него помысла по зависти бесовской, не должен относиться к нему совершенно беспечно, а иначе дело может дойти и до падения. Мужество, соединенное с благоразумием, потребует от человека соответствующих мер по отношению к трудностям, которые у него возникают. В особенности же при сосредоточении, если мы будем вести себя неблагоразумно, то можем вместо настоящей, внимательной молитвы обрести какую-нибудь прелесть или сумасшествие.
Вопрос. Могут ли в будущей жизни увидеть Бога те, коим в этой жизни не была дарована сердечная чистота?
Ответ. Я думаю, конечно, увидят, но, возможно, не будут столь близки к Нему, как преуспевшие. Хотя, опираясь на рассуждения святых отцов и основываясь на притче Спасителя, в которой те, кто пришел в первом часу, и те, кто в одиннадцатом, каждый получили по динарию, архимандрит Софроний (Сахаров) высказывает мысль, что в будущей жизни все - и мало преуспевшие, и высоко преуспевшие - получат полноту общения с Богом и будут в равном состоянии. Приводя и предыдущее мнение, что каждый получит в будущей жизни награду соразмерно своему преуспеянию, он высказывает и эту мысль и сам, видимо, придерживался именно ее. Я, конечно, не являюсь ни духоносным подвижником, ни достаточно начитанным по этому вопросу в писаниях святых отцов человеком, поэтому не могу сказать, какая точка зрения имеет больше прав на существование.
Вопрос. Но архимандрит Софроний (Сахаров) говорит, что все равно это произойдет только после очищения. И очищением таким являются для человека болезни и даже ад.
Ответ. Все хоть сколько-то каются на исповеди, но не с таким самоотвержением, как каялся и подвизался Арсений Великий, значит, не все одинаково очищаются. А если человек будет в аду, то как он там будет очищаться? Одно дело, когда мы молимся за умерших и можем облегчить им страдания и даже совсем их освободить, а другое дело - уповать на то, что все грешники будут помилованы. Это мнение святителя Григория Нисского. Он в какой-то степени воспринял учение Оригена, хотя и полемизировал с ним по некоторым вопросам. А Ориген учил, что наступит "всеобщее восстановление", под которым подразумевал, что все существа - и люди, и демоны - вернутся в свое прежнее блаженное состояние, так как все они были когда-то блаженными. И даже считал, что они будут иметь совершенную форму, а поскольку совершенная форма, по античной философии, - сферическая, то все мы будем "блаженными шарами" где-то возле Бога. А Григорий Нисский спорил с такими его идеями, как и с учением о перевоплощении душ; но в то же время соглашался, что когда-нибудь наступит время, когда все грешники будут прощены - либо за достойное прохождение испытаний в этой жизни, либо, может быть, через мучения в будущей. Церковь такую точку зрения не приняла, более того - осуждает ее. Это считается одной из крупнейших богословских ошибок святителя Григория.
Вопрос. Почему часто не получается, несмотря на все усилия, увидеть самое начало помысла, то есть прилог?
Ответ. Потому что это, конечно же, дар Божий, хотя он и приходит через понуждение, то есть, с одной стороны, необходимо понуждение себя, а с другой - содействие благодати, тогда образуется своего рода благодатный навык и человек научается владеть собой и замечать помыслы. Но даже если кто-либо, не заметив прилога, заметил уже помысел, когда поддался ему до некоторой степени, то ничто не мешает ему все-таки бороться с ним и победить его, хотя это, может быть, и труднее. А чтобы замечать прилоги, нужен значительный опыт и некоторое преуспеяние.
Вопрос. Что делать, если наказывают ошибочно?
Ответ. Пусть даже тебя накажут и ошибочно, все равно в конечном счете правильно и полезно. Если бы ты искала пользы для своей души, то не стала бы оправдываться и в тех случаях, когда тебя наказали правильно, и в тех, когда наказали ошибочно, даже наоборот - радовалась бы этому. Потому что Евангелие не учит нас справедливости, но учит нас смирению. А если будешь все время оправдываться, в результате ты же и потеряешь: останешься с пустой душой, ничего не приобретешь, только будешь права; а смиренный будет неправ, зато благодать Божию получит, Господь будет с ним. Многие начинают оправдываться, справедливости искать, возмущаться, плакать и прочее. К чему это все? Нужно слушаться и, правильно или неправильно наказывают, смиряться. Можно искать справедливости только в том случае, когда неправильное замечание вредит делу, допустим, пению на клиросе. Тогда нужно отстоять правду ради пользы дела, но ни в коем случае не делать этого ради одной своей защиты.
Вопрос. По апостольским канонам женщине запрещается находиться в алтаре во время Евхаристии, а святитель Нектарий благословлял двух сестер монастыря выполнять обязанности его иподиаконов. И Серафим Саровский строго заповедовал сестрам, чтобы пономарскую должность исполняли только они сами.
Ответ. Нет, в женских монастырях обычно пономарят сестры. Есть правило, которое говорит, что монахиням разрешается входить в алтарь, чтобы следить за чистотой и зажигать лампады. Запрещено же входить в алтарь не женщинам, а вообще всем мирянам, будь то женщина или мужчина, но сложился обычай, что мужчинам заходить все же можно, хоть бы они были и непосвященные, а женщинам категорически нельзя, прежде всего потому, что у них бывают определенные физиологические состояния. Хотя в древности существовало служение диаконисс. Они прислуживали при совершении некоторых таинств, в особенности при крещении женщин. И рукополагались они возле престола: если священник рукополагается стоя на двух коленах, что означает, что он имеет полноту благодати, диаконы на одном - в знак меньшей благодати, то диаконисса рукополагалась стоя на ногах, но тоже у престола. Она, правда, не участвовала в богослужении и в совершении таинств так, как участвуют диаконы в Литургии. Потом институт этот был отменен, но Великая княгиня Елизавета Федоровна пыталась его восстановить. Это пример того, что женщины могли входить в алтарь и что это не было категорически запрещено. Другое дело, что возраст диаконисс ограничивался сначала шестьюдесятью годами, потом возрастной "ценз" был снижен до сорока, а в более позднее время возникло правило, как я уже говорил, что в алтарь имеет право входить и монахиня.
Многие из вас меняли послушания, многие снимались с должностей. Некоторые при этом обижались, но на самом деле ничего особенного в этом нет. Я даже не буду упоминать о православных, приведу в пример католиков. В небезызвестном ордене иезуитов есть такой обычай (по-моему, это даже записано в их уставе): генерал, то есть высший чин, руководитель ордена, занимает свою должность какой-то срок, потом снимается с нее и становится рядовым членом, а на его место избирается другой. Делается это для того, чтобы человек не потерпел душевного вреда, не загордился. Я не говорю, что это правильно, что это единственный способ смирить человека, но тем не менее, если даже еретики обращают внимание на такой момент духовной жизни, то тем паче кажется странным и невозможным, что православный монах, из-за того, что его снимают с какого-то послушания, пусть даже поступая несправедливо и тем самым его унижая, оставляет обитель, считая это для себя каким-то ударом.
В связи с этим хочу прочитать выдержку из правил Василия Великого, находящуюся в конце требника: "Аще хощет кто оставити обитель, в нюже зван бысть, отца и братию, кроме ереси…" - то есть "если только не из-за ереси". А у нас, я думаю, ереси нет, да и Н. в этом разобраться бы не смог, потому что он ничего не знает, ничего не читал, и поэтому такой причины у него быть не может. "Аще хощет кто оставити обитель в нюже зван бысть, отца и братию, кроме ереси, за укоризну или язву (язва - это рана, оставшаяся после того, как человека кто-то ударил - о.А.) или яко видел на час смутившуюся обитель (то есть из-за какого-то смущения, непорядка в обители - о.А.), или бдения ради, или низу легания, или неумывания (здесь имеется в виду строгий подвиг некоторых древних подвижников, которые даже не омывали своего тела - о.А.), или яко мний есть всех (обратите внимание, это уже относится к нашему случаю - о.А.), или яко желает мира или яже в мире, или яко преогорчи его отец его игумен (то есть какое-то огорчение ему нанес настоятель или один из братий - о.А.) и сего ради хочет изыти, горе ему, кому его уподоблю, токмо Иуде предателю, разлучившемуся от Христа и учеников Его". Вот как говорит Василий Великий.
Мы должны это помнить и знать, что ни одно унижение, справедливое оно или несправедливое, не является поводом не только для того, чтобы покинуть обитель, но даже чтобы смутиться или огорчиться. Потому что к любому унижению надо относиться правильно. Я уж не говорю о справедливом наказании за какую-то провинность (разве можно считать его унижением?), но хочу сказать о том, что если нас, допустим, несправедливо унизили, произошла какая-то ошибка или даже было проявлено пристрастное к нам отношение, то неужели мы должны воспринимать это как какой-то вред? наоборот, нам следует видеть в этом пользу, потому что благодаря подобному уничижению мы можем приобрести нужнейшую для спасения добродетель - смирение. Ведь каждый такой случай является поводом для того, чтобы внутренне в душе своей подвизаться: не только внешне смириться, когда нас смиряют извне, но согласиться с этим и внутренне, то есть смириться по-настоящему искренне, смириться своим сердцем, как говорил Спаситель: "Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.11:29). всякая несправедливость, досаждение от старших или равных, впрочем, как и от меньших, - это повод к приобретению смирения. преподобный Иоанн Лествичник говорит, что если человек борим, например, блудной страстью, он должен пить уничижения, как воду, потому что они помогут ему исцелиться от этой грязи. Ведь Господь часто и попускает блудную брань для того, чтобы человеку удобнее было смириться, потому что лучше ему, как говорят отцы, бороться с навозом, чем поддаться сатанинской страсти гордости.
В связи с тем, что даже сам Василий Великий сравнивает человека покинувшего обитель из-за гордости или малодушия с Иудой, разлучившимся со своим Учителем Христом и Его учениками апостолами, я хочу привести евангельский пример, из которого мы увидим, как вели себя преданные ученики Спасителя - апостол Петр и другие - и как вел себя Иуда Искариотский.
Сначала рассмотрим эпизод, когда Спаситель спрашивал учеников, за кого почитают Его люди. Придя же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: "За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?" Они сказали: "Одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или за одного из пророков". Он говорит им: "А вы за кого почитаете Меня?" Симон же Петр, отвечая, сказал: "Ты - Христос, Сын Бога Живого". Тогда Иисус сказал ему в ответ: "Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах" (Мф.16:13-19). Обратите внимание, как восхваляет Господь Иисус Христос апостола Петра, как превозносит его веру, обещая ему великие дарования. И посмотрите, что будет далее, спустя буквально несколько минут (судя по ходу повествования, можно сделать вывод, что времени прошло очень мало): Спаситель вдруг говорит апостолу Петру совсем другие слова, можно сказать - противоположные. Тогда Иисус запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что Он есть Иисус Христос. С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать от старейшин, и первосвященников, и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И, отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: "Будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с Тобою!" Он же, обратившись, сказал Петру: "Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое", или, по-славянски: Иди за мною сатано, соблазн Ми еси, яко не мыслиши яже суть Божия, но яже человеческая. (Мф.16:20-23). Совсем противоположные слова; только что Господь сказал: "Ты камень, на котором создам Церковь, и врата ада не одолеют ее", - а теперь говорит: "Отойди от меня, сатана". Может ли быть обращение более грубое? для верующего человека, для православного христианина, такие слова услышать гораздо страшнее, чем какое-нибудь иное оскорбление. Но Господь не пожалел своего ближайшего ученика, Он сказал: "Отойди от меня, сатана" (или: "Иди за мною, сатано"). Он понимал, что Петр это выдержит и от Него не отойдет, а столь грубое, жестокое обличение послужит для него началом покаяния, исправления, Петр станет вести себя более разумно и впредь не будет допускать ненужных, глупых, соблазнительных человеческих помыслов. Вот посмотрите: только он подумал что-то человеческое, имеется в виду его жалость к Спасителю, как Господь тут же говорит: "Ты думаешь не о том, что суть Божие, но о том, что человеческое", - а где человеческое, там уже действует и сатанинское.
Приведу еще один пример жестокого обличения Господом своих учеников, чьи имена теперь уже не называются, обличения без всякого сожаления, без всякого снисхождения. В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: "Кто больше в Царстве Небесном?" (Мф.18:1). Конечно, здесь имела место гордость. Если уж ученики Спасителя, люди все-таки более совершенные в духовном отношении, думали о том, кто больше в Царствии Небесном, то нас эта гордость тем паче, к сожалению, не обходит, и мы размышляем, кто же больший у нас в монастыре. Мы, ничего из себя не представляющие люди, рассуждаем о том, что мы будем из себя в монастыре представлять, кто из нас будет или есть больший. А ученики - хотя в них действовала та же самая страсть - думали, кто будет больше в Царстве Небесном. Может быть, в то время они и не совсем понимали, что такое Царство Небесное, может быть, предполагали, что это земное царство, Израильское царство, могущественное, независимое, процветающее, где их Учитель будет земным царем. Но, правильно они понимали или неправильно, Господь дал им очень резкий, обличающий их ответ, который своей резкостью должен был их отрезвить. Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете, в Царство Небесное" (Мф.18:2-3), - то есть "вы думаете о том, чтобы быть в Царстве Небесном большими, но сейчас вы находитесь в таком состоянии, что если не покаетесь, то даже и вообще туда не войдете, не будете там ни большими, ни меньшими, вообще там не окажетесь из-за того, что поддались гордости, что не хотите о себе думать так же просто и смиренно, как думают о себе дети, которые понимают, что действительно ничего из себя не представляют по сравнению со взрослыми людьми, и поэтому ни на что не претендуют". Итак, кто умалится как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном (Мф.18:4). Кто смирится совершенно искренне, как это делают дети, тот и будет действительно большим. Итак, мы увидели еще один пример резкого обличения Господом тех учеников, которые готовы были это обличение выслушать.
А теперь посмотрим, с каким снисхождением Господь относился к тому, кто был немощен, чьего покаяния Он ждал, то есть к Иуде Искариотскому. Спаситель уже в первый год пребывания с ним учеников знал, что Иуда имеет намерение Его предать. Сейчас я прочитаю шестую главу Евангелия от Иоанна, где описано, как Господь Иисус Христос, когда многие из Его учеников уже отошли от Него после беседы с иудеями о причащении Тела и Крови Христовых и не ходили с ним, сказал двенадцати: "Не хотите ли и вы отойти?" (Ин.6:67). Обратите внимание, здесь Он опять жестко к ним обращается, Он как бы гонит их от Себя: не хотите ли и вы от меня уйти, как и те, которые не понесли моих слов? Но истинные ученики никогда этого не сделают, что Петр и объясняет от лица всех: "Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живого" (Ин.6:68-69). Смотрите, Спаситель один раз уже прогонял апостола Петра: "Отойди от меня сатана", - и опять говорит: "Не хотите ли вы от меня уйти?" - уже всем двенадцати. Но они не воспринимают это как оскорбление, а, наоборот, смиряются и проявляют или преданность Ему, или покаяние - в зависимости от ситуации.
А вот как Спаситель тут же обращается к Иуде, не называя его прямо, не обличая его в лицо, как он говорил апостолу Петру или другим ученикам, а только намекая, понимая его немощь, его малодушие. И поэтому говорит деликатно, тонко, так, чтобы тот смог покаяться: "Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас дьявол". Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи один из двенадцати (Ин.6:70-71). Да, Господь назвал Иуду дьяволом, но в то же время он ведь не указал конкретно на него, а через это страшное наименование "дьявол" призвал его к покаянию, к отрезвлению. Он сохранил имя предателя неизвестным для учеников и таким образом дал Иуде свободу покаяться. То есть мы видим, что к преданным, мужественным Господь относится строго, жестко, обличает их грубо, в лицо, зная, что это пойдет им на пользу, а к немощным снисходит и по-настоящему даже не обличает. До самого конца, до того момента, когда Иуда облобызал Его в Гефсиманском саду, он ни разу не сказал ему в лицо: "Ты - предатель", - но обличал его лишь разными намеками.
Вот после Тайной Вечери Господь умывает ноги ученикам. Встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: "Господи! Тебе ли умывать мои ноги?" Иисус сказал ему в ответ: "Что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после". Петр говорит Ему: "Не умоешь ног моих вовек". Иисус отвечал ему: "Если не умою тебя, не имеешь части со Мною" (Ин.13:4-8). Посмотрите, как жестоко Спаситель опять обличает апостола Петра, а ведь, казалось бы, апостол Петр проявил смирение. Конечно, на самом деле смирения здесь не было, однако какое-то благоговение пред учителем проявилось. Тем не менее Спаситель не боится жестко его обличить, не боится опять испугать его тем, что он не будет иметь с Ним совсем никакой части. И Петр, вместо того чтобы обидеться, как-то показать свое негодование, возмущение, смущение, уныние, тут же меняет свое отношение к происходящему и говорит противоположное, лишь бы только угодить Спасителю: "Господи! не только ноги мои, но и руки и голову". Иисус говорит ему: "Омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все". Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: не все вы чисты (Ин.13:9-11). Так ведет себя Петр, и так Господь поступает по отношению к нему. А вот как Спаситель обличает, тайно обличает, Иуду Искариотского, опять же не называя его в лицо, а только намекая на его предстоящее предательство лишь двум ученикам - Петру и Иоанну. Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: "Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня". Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: "Господи, кто это?" Иисус отвечал: "Тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам". И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: "Что делаешь, делай скорее" (Ин.13:21-27). Смотрите, вместо того чтобы обличить его, Спаситель дал ему кусок хлеба, омоченный по обычаю того времени либо в соль, либо в вино (на этот счет есть разные мнения), и таким образом проявил по отношению к Иуде некоторую любовь и снисхождение. Это был добрый знак, но он послужил для Иуды поводом к еще большей озлобленности, к окончательной решимости совершить страшное преступление, предательство Сына Божия: И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: "Что делаешь, делай скорее". Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему (Ин.13:27-28), - кроме Петра и Иоанна, а возможно, и они не до конца поняли, что именно в данный момент Иуда идет предавать Спасителя. С таким снисхождением относится Спаситель к тому, кто явился немощным или даже более чем немощным. Твердость по отношению к ученикам - это знак того, что они преданы Господу. Снисхождение подразумевает слабость и возможность отпадения. Это я говорю к тому, чтобы мы не смущались строгим, грубым отношением к нам, справедливым или несправедливым, потому что, в конечном счете, мы все служим Господу, и даже человек, допускающий некоторые несправедливости, не без воли Божией совершает их по отношению к нам, и мы, таким образом смиряясь перед ним, смиряемся перед Богом. А тем паче, если обличение справедливо.
Есть такое мнение, что Иуда Искариотский подвергся падению, совершил свой страшный грех, предательство, не только от сребролюбия, но и от уязвленной гордости. Обратите внимание, он пошел и предложил иудеям предать Спасителя после необыкновенного поступка женщины, которая умыла Господа миром, излила миро на Спасителя. Приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: "К чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим". Но Иисус, уразумев сие, сказал им: "Что смущаете женщину? Она доброе дело сделала для Меня. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете. Возлив миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению. Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала". Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: "Что вы дадите мне, и я вам предам Его?" Они предложили ему тридцать сребренников (Мф.26:7-15). Некоторые толкователи считают, что здесь в Иуде действовала какая-то обида. Ему казалось, что Спаситель поступает неправильно, неразумно, допуская такую трату денег и не прислушиваясь к мнению учеников. В Евангелии от Иоанна описывается подобный эпизод, хотя толкователи считают, что это уже другой случай - очень похожий, но другой: когда Мария, сестра Лазаря, также возлила миро, однако не на главу, а на ноги Спасителя, и вытерла их своими волосами. Но если в том эпизоде, который я только что прочитал, голос Иуды смешался с голосами других учеников, которые возражали по неразумию (он же - по злому умыслу), то здесь он уже более откровенно, более ясно выражает свое негодование, свою страстность. За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, и Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: "Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?" Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: "Оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего" (Ин.12:1-7). Я думаю, Иуда не мог предать Господа раньше, чем произошли оба эти случая. В одном он, так сказать, подстроился под негодование учеников, что напрасно тратятся деньги, а в другом, воспользовавшись случаем, поводом покритиковать Господа за неразумную трату денег, уже самостоятельно высказал это мнение, позаимствованное им у других простых учеников Спасителя. И после того, как Господь не послушал Иуду ни в первый, ни во второй раз, у него, возможно, возникла обида, какое-то негодование, желание отомстить тому, кто не дал ему исполнить свою греховную волю (как это часто бывает у людей, которым поступают наперекор, чью страсть, например жадность, не удовлетворяют). То есть один из мотивов его предательства, по мнению некоторых толкователей, - это уязвленная гордость, личная обида.
Из этих евангельских примеров видно, как Господь наш Иисус Христос учит нас относиться друг к другу. Когда Он умыл ноги ученикам, Он сказал им: "как Я сделал вам, так и вы должны творить друг другу" (см. Ин.13:15), - то есть "я дал вам пример того, как вы должны смиряться друг перед другом". А в эпизоде, который я сейчас хочу вам прочитать, он прямо говорит, что мы должны быть друг другу слугами и рабами. Тогда подошли к Нему сыновья Зеведеевы, Иаков и Иоанн, и сказали: "Учитель! Мы желаем, чтобы Ты сделал нам, о чем попросим". Он сказал им: "Что хотите, чтобы Я сделал вам?" Они сказали Ему: "Дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую, в славе Твоей". Но Иисус сказал им: "Не знаете, чего просите. Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь?" Они отвечали: "Можем". Иисус же сказал им: "Чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься, а дать сесть у Меня по правую сторону и по левую - не от Меня зависит, но кому уготовано". И, услышав, десять начали негодовать на Иакова и Иоанна. Иисус же, подозвав их, сказал им: "Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою, и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих" (Мк.10:35-45). Вот чему Господь нас учит: мы не должны быть подобны тем, кто в миру стремится стать начальником. Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими... По-славянски, мне кажется, это звучит более мудро: Весте, яко мнящиися владети языки... - то есть те, кто предполагает, что владеет народами (на самом-то деле народами владеет Господь). Весте, яко мнящиися владети языки соодолевают им - иначе говоря, делают какое-то усилие, чтобы овладеть народами. И велиции их обладают ими - то есть захватывают их. Вот такими мы быть не должны, у нас этого быть не должно. Но, к сожалению, мирская закваска действует и в нас. По взглядам, по своим умственным воззрениям мы - православные христиане, а в отношении нравственности часто имеем в себе мирскую закваску - фарисейскую и саддукейскую. Ведь можно по взглядам быть апостолами, а в душе - фарисеями, как предупредил Господь: Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской (Мф.16:6). И мы привносим такую мирскую закваску в церковь, желаем господствовать, обладать, властвовать, но не всегда нам это удается. Как правило, это удел немногих: не все могут стать, например, епископами или архимандритами, но многие, не добившись этого, внутренне скорбят и мучаются. Посмотришь на иного человека - он как будто ничего из себя не представляет и не может ничего достигнуть, у него и способностей, и каких-то качеств для этого нет, однако внутренне он снедается завистью, скорбью, что ни над кем не является господином, и так мучается, будто действительно лишен чего-то жизненно важного, словно лишили его какой-то пищи. И хотя мы из себя ничего не представляем - а на самом деле мы все здесь ничего из себя не представляем, - хотя мы не занимаем никакой должности, но, посмотрите повнимательнее, так ли уж мы все спокойны? Нет. Вполне может быть, что в душе нашей живет этот червь, который нас грызет, не дает нам покоя, отвлекает нас от мысли о спасении, а по сути делает грешниками, нарушителями заповеди Спасителя о том, что мы должны друг перед другом смиряться, быть друг другу рабами и слугами: Но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою (Мф.20:26). "Вы - господа, а я - слуга" - каждый из нас должен думать именно так, какую бы должность ни занимал, пусть он будет священником, епископом, даже патриархом. Человек, кем бы он ни был, находится в правильном устроении тогда, когда думает о себе как о слуге Божиего народа, или слуге своих прихожан, или слуге братии монастыря. И кто хочет быть большим не по должности, а в духовном отношении, кто хочет достичь большей благодати - потому что лишь это единственно ценно, все остальное - призрак, наша собственная галлюцинация, - тот должен быть всем слугой и относиться ко всем как к господам; в нашем же случае, в монастыре, должен относиться как к господам не только ко всей братии, но и к прихожанам и к работникам монастыря. И тогда, если бы кого-то перевели с более высокой, как ему кажется, должности на более низкую, он уже, естественно, не почувствовал бы, будто что-то потерял, вообще никакой перемены бы не ощутил, а возможно, даже и пользу увидел бы в том, что обстоятельства его смиряют. И кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом (Мф.20:27) - то есть кто хочет быть первым по близости к Богу, тот пусть будет всем рабом и не только служит им как господам, но пусть даже словно и себе не принадлежит, а принадлежит людям, пусть не имеет своей воли и смиряется перед всеми.
Таково учение Спасителя о том, как мы должны относиться друг к другу. Во-первых, мы должны не бояться обличений, а радоваться им, потому что в этом мы уподобляемся преданным ученикам Христовым. Хотя нас обличают люди, конечно, даже и близко не имеющие такого авторитета, какой имел Господь Иисус Христос у своих учеников, но мы должны понимать, что в конечном счете все выпадающие на нашу долю обличения и унижения допускаются по воле Божией и являются для нас спасительными, несмотря на то, что они и не исходят непосредственно от Господа. Во-вторых, мы должны бояться того малодушия, которое уподобляло бы нас Иуде Искариотскому: ему ничего нельзя было сказать прямо, а только намеками; впрочем, и это никак на него не подействовало. Мы не должны иметь обиды, опять же подобно Иуде Искариотскому: когда ущемляли его греховную волю, то вместо покаяния это вызывало в нем обиду, злопамятство и желание отомстить, что он и совершил. И наконец, в-третьих, мы должны стремиться исполнять заповедь Спасителя о том, чтобы друг перед другом смиряться, быть друг другу слугами, рабами и уподобляться в этом Господу: как Он умывал ноги ученикам, так и мы должны, если даже и считаем себя большими, унижать себя перед теми, кто, как нам кажется, меньше нас. Таким образом мы и Евангелие будем исполнять, и в монастыре нам будет спокойно и легко, и скорбей у нас не будет, потому что их на самом деле и нет. Скорби - в нашей душе. Все зависит от того, как мы относимся к тем или иным обстоятельствам, как мы их, так сказать, оцениваем: один обрадуется, другой заскорбит, один получит пользу, другой вред - все зависит от внутреннего устроения. Если у человека глаза больные, то яркий солнечный свет, который всякому человеку приятен и радует глаз, для него будет мучением, потому что его воспаленные глаза будут от этого страдать. Но не солнце виновато в том, не погода, а его болезнь; нужно исцелить болезнь, и тогда человек будет радоваться весне, как и все здоровые люди.
Вот о чем я хотел вам сегодня сказать.
Вопрос. Часто у нас в монастыре бывает еще одна причина раздора между братиями: у многих послушание не одно, а несколько, объем работы большой, и для того чтобы брату успеть исполнить все свои дела, он проявляет дерзость, грубость и стремится к независимости.
Ответ. Независимость бывает лишь в демократическом обществе. В монастыре независимости быть не может. В XIX веке жил преподобный Парфений Киевский. Современник, если не ошибаюсь, Льва Оптинского, молитвенник, имел много видений, очень рассудительный духовник. И он про себя рассказывал, что в молодости, когда пришел в монастырь, имел два правила: побольше работать и непрестанно молиться. Он трудился на просфорне, а ведь это был тяжелый труд, так как в его время все делалось вручную. Он работал день и ночь, молился и больше ни о чем не думал. Времени для какого-то особенного правила у него не оставалось, но это не мешало ему преуспевать. Прошли годы, Парфений довольно-таки рано принял схиму - в сорок с лишним лет - и соответственно стал свободен от всех послушаний. Однако он принимал многих-многих духовных чад и поэтому, опять же, свободного времени у него оказывалось очень мало, так что он даже хотел уйти в затвор. И вот он увидел сон, будто бы на него напал дикий зверь, а духовные чада его от этого зверя спасли, и сон этот ему истолковали в том смысле, что он спасется благодаря своим духовным чадам. Так что надо иметь послушание и смирение. Феофан Затворник вспоминает, что когда он и другие студенты закончили духовную академию и, находясь уже в священном сане, пришли за благословением к отцу Парфению, как к знаменитому старцу (а он в свое время не окончил даже семинарии), то Парфений Киевский им сказал: "Вот вы, ученые монахи, набрались разных правил, но знайте одно, что важно непрестанно молиться".
Был еще знаменитый подвижник, Кирилл Белоезерский. святитель Игнатий приводит такой эпизод. Преподобный Кирилл нес послушание в поварне и непрестанно молился, и у него была благодать. А потом он умолил Божию Матерь (заметьте, не сам попросил игумена, не проявил своей воли, но просто молился), чтобы ему дали другое послушание, более уединенное. Ему дали послушание переписывать книги в келье. В то время это было редкое искусство - надо было не просто писать грамотно, но еще и уметь переписывать, знать шрифт, каллиграфию, это было особенное мастерство. Однако, получив новое послушание, он потерял благодать, которую имел на кухне. Тогда преподобный Кирилл стал молиться, чтобы опять перейти на прежнее послушание, и перешел - и там в суете, среди тарелок и кастрюль, благодать к нему вернулась. Известно, что знаменитые подвижники, написавшие книгу о безмолвии, Каллист и Игнатий Ксанфопулы, также подвизались на кухне и именно там стяжали дар непрестанной молитвы, а уже потом ушли на безмолвие, в уединение.
Вы же все хотите независимости. Но если вы ее получите, то вместе с тем приобретете столько всяких соблазнов, что и не рады ей будете. Вспомните, когда вы в миру были такими вот независимыми, что эта независимость вам давала? Только губила. В монастыре же вы все находитесь как бы в общей упряжи, поневоле идете правильной дорогой; волей-неволей, нравится не нравится, ропщешь или унываешь, но все-таки движешься. Так что не нужно гоняться за независимостью, которая эфемерна, но лучше всем служить, перед всеми смиряться, чтобы Господь за наше послушание подал нам благодать. Часто благодать имеют и преуспевают в молитве именно те, даже несмотря на недостаток или полное отсутствие свободного времени, кто имеет беспрекословное послушание и смирение. Преуспевают в молитве благодаря послушанию, смирению, а не оттого, что располагают большим свободным временем. Я сам знаю людей, которые заняты с утра до вечера и очень преуспели в молитве - по той причине, что беспрекословно слушаются, подобно некоему животному, не имеющему разума, которое поведи за веревку туда или сюда - оно все будет исполнять. И Господь такого человека не оставляет. Поэтому не нужно клеветать на Бога, будто Он несправедлив, и говорить, что если бы было время, то ты бы помолился. Раньше у тебя было время, но ты не только не молился, но и вообще, может быть, в церковь не ходил, а теперь оно у тебя появится и ты станешь чуть ли не преподобным? Нет, этого не произойдет.
Вопрос. Хочу спросить о том, какова была причина предательства Христа Иудой Искариотским. Может быть, Иуда думал, что когда Иисус станет в Иудее Царем, то и он, и все приближенные ученики сделаются людьми богатыми, получат значительные должности; когда же увидел, что это не сбудется, тогда и решил предать?
Ответ. Возможно, причина предательства действительно была такой, хотя это лишь одно из предположений. Страшное преступление Иуды является для нас загадкой. Непонятно, почему он решился на него, остается только догадываться. Безусловно, им владела страсть сребролюбия, желание богатства, власти и прочего. Может быть, и в самом деле, увидев, что его мечты получить земную власть никогда не сбудутся, тогда-то он и решился на предательство, но, повторяю, это только предположение. Самое главное, что Иудой овладела страсть, однако он, в отличие от Петра, который тоже иногда путался, но все рассказывал своему учителю, не открыл своего греха Спасителю. Страсть эта развивалась, овладевала им и в конце концов заставила его совершить безумное преступление. Безумное - если посмотреть с логической точки зрения, но если взглянуть с аскетической, то мы увидим, что, действительно, страсть, овладев человеком, заставляет его совершать самые нелепые и ужасные поступки, гибельные для него самого. Человек, ослепленный страстью, не понимает, что делает. Поэтому неважно, что предмет страсти ничтожный (тридцать сребреников - сумма ничтожная), важно то, что страсть сребролюбия чудовищна, и если она поработит человека, то под ее действием он может совершить все что угодно. Такое объяснение, наверное, самое правильное, а остальные, если не противоречат этому главному, тоже могут быть учтены. Когда говорится, что вошел сатана в Иуду (см. Ин.13:27), не имеется в виду, что он вошел в него так, как входит в душевнобольного бес (потому что Иуда действовал сознательно), это означает, что сатана вошел в него своим действием, то есть страстью сребролюбия.
Вопрос. Батюшка, мы видим на протяжении всего евангельского повествования, что ученики испытывали чувство страха. Когда Иуда предал Спасителя и иудеи с оружием пришли арестовывать Его, то ученики, испугавшись, убежали. И Сам Господь, как я думаю, получив целование Иуды, ужасался и, может быть, имел чувство страха перед страданиями. Где-то в сочинениях блаженного Феофилакта я прочел, что страх - это одна из разновидностей злобы. Батюшка, как вы на это смотрите? Страх - это естественное проявление человеческой природы или же проявление злобы, то есть такая страсть, которая вошла в природу человека после грехопадения?
Ответ. Если основываться на учении Иоанна Дамаскина и тех святых отцов, которые занимались антропологией, то есть объяснением человеческого устроения, то страх - следствие прародительского грехопадения. Но если мы не будем цепляться за точный смысл терминов, то, конечно же, Господь, как человек, испытывал страх, но страх безгрешный. И вообще все те чувства, которые им владели: скорбь при гробнице Лазаря, гнев во время изгнания торгующих из храма или при обличении фарисеев, страх в Гефсиманском Саду, уныние или даже отчаяние, когда он на Кресте возопил: "Боже Мой, Боже Мой, почему Ты Меня оставил?", - все эти чувства были безгрешны. Господь дал свободу Своему человеческому естеству, испытал все скорби, свойственные людям, но при этом не переходил границу греха. И это говорит о том, что человек может и должен испытывать чувства самые разнообразные. Под бесстрастием имеется в виду не полное отсутствие всяких чувств, как понимали некоторые античные мыслители или восточные мудрецы, но отсутствие злых страстей. Глядя на образ Спасителя, на то, что Спаситель испытывал все подобные чувства, мы из этого заключаем, что всякий из нас может их испытывать и греха в том нет. Есть чистые чувства, и есть подобные им, но уже переходящие грань. Евангелие представляет нам Господа Иисуса Христа не только как Сына Божия, но и как святого, безгрешного Человека, и мы видим те пределы человеческих чувств, за которые переходить нельзя, ту свободу, которую можем себе позволить, вернее, к которой должны стремиться, потому что нам нужно очиститься до такой степени, чтобы чувства наши стали безгрешными. Например, в Гефсиманском Саду Спаситель скорбел, смущался духом и даже боялся, но тем не менее Он подчинил Свою человеческую волю воле Божественной. Он возопил на Кресте: "Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" (Мф.27:46), - но, однако, не сошел с Креста, до конца исполнил Свое служение и умер на Кресте.
Вопрос. Батюшка, если человек достигает бесстрастия, то соответственно у него появляется и бесстрашие?
Ответ. Появляется, но в определенном смысле - нельзя сказать, чтобы он совсем не чувствовал опасности. Но мужество у него будет обязательно: он уже не станет бояться, например, гонений.
Вопрос. Мужество в человеке появляется от благодати Божией или благодаря чему-то другому?
Ответ. И от благодати, конечно, и от человеческого навыка. Благодать не придет, если не приготовлен для нее сосуд. Если подготовишь свою душу, значит благодать будет в ней вмещаться. Добродетель - это не только действие благодати Божией, но и изменение человеческой души. Что такое страсть? Страсть - отсутствие добродетели, некоторая ущербность, болезнь в душе. Соответственно добродетель - это возвращение к нашему естественному состоянию при помощи благодати Божией. Состояние противоестественное - это когда человек грешит. Естественное - когда мы возвращаемся к тому состоянию, в котором были созданы.
Вопрос. Батюшка, можно ли считать, что Иуда, упрекая женщину, помазавшую Господа миром, поступил по страсти, а ученики сделали то же самое не по страсти, а по простоте?
Ответ. Да, конечно, ученики не поняли поступка женщины, они действительно думали, что это ни к чему: зная простоту своего Учителя, Его нелюбовь к роскоши, они удивлялись помазанию как напрасной трате денег. А Иуда Искариотский этим воспользовался, позаимствовал у других учеников тот довод, который они раньше высказали.
Вопрос. Мне кажется, судя по повествованию Евангелия от Матфея, что неудовольствие по поводу траты денег на покупку мира первым высказал все же Иуда, а не ученики.
Ответ. Это лишь версия, точно никто не знает. Предположим, что Иуда и сказал так первым, а ученики потом повторили нечто подобное. Даже если Иуда и высказался первым, он говорил не по причине заботы о нищих, как прочие ученики, обращавшиеся к Спасителю, например, так: "Господи, люди здесь в пустыне не имеют ничего поесть, отпусти их в окрестные селения, чтобы они поели" (см. Мк.6:35-36). Ученикам было свойственно заботиться о ближних, они к этому привыкли, и Иуда, зная общее их настроение, потому и произнес именно такие слова. Впоследствии же апостолы хотя и повторили его слова, но говорили сами от себя, так как для них было обычным просить Господа о помощи нуждающимся.
Вопрос. Батюшка, а почему так произошло, что ученики не могли догадаться, что именно Иуда является предателем, ведь он же наверняка очень выделялся своей черствостью?
Ответ. Они, видимо, друг о друге не рассуждали и об этом не думали. Им и в голову не могло прийти, что такое возможно среди тех, кого избрал Сам Спаситель. Все ученики были простыми людьми, а простые люди обычно не обладают проницательностью, не вглядываются друг в друга. Они даже не смели себе такого позволить.
Сегодня у нас будет беседа на тему, которая важна для всех, суть которой необходимо понять каждому, - о молитве, и проведу я ее на основе учения о молитве Самого Господа нашего Иисуса Христа. Я буду пользоваться славянским текстом Евангелия: думаю, все здесь понимают его. Использовать же русский перевод не имеет смысла по разным причинам, в основном потому, что он менее точный, менее выразительный.
И бысть внегда быти Ему на месте некоем молящуся, и яко преста, рече некий от ученик Его к Нему: Господи, научи ны молитися, яко же и Иоанн научи ученики своя (Лк.11:1). Естественно, ученики Господа Иисуса Христа понимали, что молитва есть одна из наиважнейших добродетелей, необходимых для угождения Богу и для спасения. Видя, как подолгу, как истово молился их Учитель, они желали, чтобы Он научил и их этой возвышенной добродетели, важнейшему делу. Сказано здесь: "Господи, научи ны молитися, яко же и Иоанн научи ученики своя. Фарисеи и последователи Иоанна Крестителя упрекали учеников Спасителя, что те, в отличие от них, не постятся, что они не молятся, а только едят и пьют. И может быть, по неопытности, может быть, с заискиванием или из-за недопонимания того, что общение со Спасителем - это уже само по себе выше всякой молитвы (ведь что такое молитва, как не общение с Богом?), ученики выразили желание научиться этой добродетели.
И вот они обратились с такой просьбой к Господу, и Он не отверг ее, выраженную хотя и наивно, однако же искренне. Рече же им: "Егда молитеся, глаголите…" (Лк.11:2). Он преподал им молитву, которую мы обычно называем молитвой Господней или, по первым словам этой молитвы, "Отче наш". Это не просто молитва, как можно видеть из предыдущих слов, - это учение о молитве, то есть учение о том, с каким настроением, кому и как нужно молиться. Основываясь на таком подходе, мы и будем говорить о молитве, а истолковывая молитву "Отче наш", сделаем для себя практический вывод о том, как нужно молиться.
Рече же им: "Егда молитися, глаголите: Отче наш…". "Отче наш" - в этих двух словах уже целое богословие и великая духовная наука. Спаситель учит нас обращаться к Богу и именовать Его Отцом. Когда-то в древности было известно несколько имен Божиих, открывавшихся постепенно израильскому народу в течение веков через избранных пророков, таких как Моисей. Обращаясь к Богу, Его называли различными именами, и имена эти имели в себе, конечно, глубокий смысл и намекали на тайну Пресвятой Троицы, на тайны бытия Божия, однако же не были столь откровенны и столь дерзновенны. Скажем, в книге Бытия Бог назывался Элогим, что значит "Боги", - то есть слово "Бог" употреблено во множественном числе, и в то же время обращение к Нему, глаголы, прилагавшиеся к этому наименованию, были в единственном числе, в чем святые отцы усматривают намек на тайну Пресвятой Троицы и, кроме того, на некое, в грамматической форме выраженное, учение о всемогуществе и безграничности Божества. Потом возникло наименование, которое, как считается, наиболее полно выражает тайну бытия Божия, - Иегова, то есть "Сущий" (по-еврейски Ягве). Далее появилось имя Адонаи, которое переводится с еврейского как "Господь". Если же быть более точным, то это слово означает "Господа мои". Здесь также есть намек как на безграничное всемогущество Божие, так и на то, что Бог - это Троица. Да, евреи верили в Единого Бога, но им было приоткрыто и то, что Бог хотя и Един, но, по выражению Григория Богослова, "не одинок". То есть Бог не должен быть слишком "расширен" и не должен быть слишком "замкнут": в первом случае это будет уже пантеизм или многобожие, а во втором - иудаизм или магометанство, где бог как бы замкнут сам в себе и представляет из себя существо, лишенное любви, поскольку в самом себе ему не на кого ее распростирать, в отличие от истинного Бога - Троицы, Лица Которой связаны Божественной любовью и распростирают ее Друг на Друга. Впоследствии возникло еще одно имя Божие, произносимое обычно как Саваоф, хотя это не совсем точное еврейское произношение. Смысл этого имени таков - Всемогущий, Сильный, Всесильный, причем "Сила" в точном переводе опять же будет во множественном числе - "Силы". Таким образом, стоит обратить внимание на то, что уже с древних времен в именах Божиих, таких как Элогим, Адонаи, Саваоф, присутствовал намек на учение о Пресвятой Троице.
Теперь же Господь Иисус Христос открывает нам новое имя, дерзновенное; учит обращаться к Богу как к Отцу. Если ранее говорилось о всемогуществе, о безграничности Божества, о Его всевластии, о любви, то теперь Бог называется просто Отцом. Естественно, все люди, знакомые с устройством человеческой семьи, понимают, что отец - это источник любви, однако в этом имени заключается и некий благоговейный страх (особенно его испытывают дети из патриархально устроенных семей, у которых по отношению к отцу есть и страх, и любовь). И вот мы учимся, прежде всего, обращаться к Богу с любовью, с дерзновенною любовью и доверием, понимая, что Он, как Отец, всегда желает нам только одного блага, только одного добра. Но любовь не может быть только к Богу, не может быть любовь одного человека единственно к Богу. Любовь должна распростираться и на подобных себе людей! Поэтому следующее слово этой молитвы (в обращении к Богу "Отче наш") - не "мой", а "наш". Вспомним, например, имя Адонаи, в котором Господь называется "моим"; теперь же Бог - "наш". Никто не в праве дерзновенно считать Бога по преимуществу своим Богом, но - Богом нашим, Отцом нашим. Таким образом, слово "наш" понимается в меру того, насколько человек приобрел любовь. Один распростирает это слово на своих близких, другой на своих родственников, третий на своих единоверцев, а четвертый - на все человечество. Последнее понимание - самое полное и правильное. "Отче наш", то есть Бог всех, Отец всех. И так молясь, мы уже волей или неволей то благо, о котором будет в дальнейшем говориться в этой молитве, призываем не только на себя, но и на всех людей, которых имеем в виду, произнося слово "наш", может быть, и на все человечество. Вот как Иисус Христос уже первыми двумя словами (таким необыкновенно мудрым, тонким, всеобъемлющим способом) учит нас любви к Богу, любви к людям. Это первое, что необходимо при правильной молитве.
Отче наш, Иже на небесех (или, как мы привыкли говорить, Иже еси на небесех). Это не значит, что Бог пребывает только на небесах, что на земле нет Бога. Это значит, что мы должны понимать: наш Отец - это не тот отец, от которого мы родились, не те родители, от которых мы родились, и вообще не все то является родным, что кажется нам таковым на земле, а только то истинно родное, что в Царствии Небесном, и только тот является истинным Отцом, Который есть наш Бог, и Он на небесах. Любовь наша должна отвращаться от всего земного, от всего человеческого, пусть даже не греховного (сравнительно невинного и нейтрального), но отвлекающего нас от любви к Богу. Вот в каком смысле сказано "на небесах", а не в том, что Бог есть только на небесах, а на земле Его нет и власть Его не распростирается на живущих здесь.
Да святится имя Твое. Какое имя Божие здесь нужно подразумевать? Конечно же, то, которое названо в данной молитве, - Отец, Отче наш. Его имя - это любовь, которая распростирается на всех людей, она должна святиться, действовать в наших душах, в наших сердцах, в наших отношениях, в наших поступках - вот чего нам следует просить. Бог не может освящаться, потому что Он свят и выше всякой святости, но Его имя, то есть то, что мы именуем, что мы понимаем и мыслим, должно освящаться благодаря нашим делам, поступкам, мыслям, молитвам, ощущениям; освящаться нашей жизнью, святиться в нас. Однако смысл имени Отец ("Отче наш") шире понятия любви, которое употребляет апостол Иоанн Богослов, говоря: "Бог есть любовь", или по-славянски - "Бог есть любы", потому что любовь только свойство, а Отец - это носитель всех божественных свойств, всех совершенств, в том числе и любви.
Да приидет царствие Твое. Какое царствие? Чего мы желаем, о чем просим? Конечно же, речь идет о Царстве Отца, Царстве любви, всеобъемлющем, на всех распространяющемся, Царстве всепрощающей любви. Мы должны этого Царства желать, должны к нему стремиться, чтобы любовь была подобна некоему государю, который, воцарившись в своем государстве, налагает на всех подданных определенные законы и не терпит нарушений его воли. Так и нам необходимо стремиться к тому, чтобы воля Небесного Отца восторжествовала, а любовь как закон, преподанный Царем Небесным, распространилась на всех, прежде всего на нас, а через нас и на других людей. Вот чего мы должны желать и вот к чему должны стремиться в молитве.
Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли. Чья воля? - воля Твоя, воля Отца нашего Небесного. В чем же она должна состоять? В любви всепрощающей и желающей спасения любому человеку, даже самому, с нашей точки зрения, презренному, отвратительному и далекому от Бога. Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли. Значит, как на небе все ангелы исполняют только Божию волю и потому имеют единую волю, а не каждый свою (подобно нам), так должно быть и у нас, живущих на земле, - нужно жить, действовать одной волей, стремиться только к спасительной любви. А тогда, когда действует любовь, в человеческих отношениях, конечно, есть кротость, всепрощение, снисхождение, смирение друг перед другом, послушание друг другу и подобные добродетели, потому что никто не хочет исполнять своей воли, а стремится исполнять только волю единого Небесного Бога Отца. Все эти чувства, напоминаю еще раз, необходимы нам во время молитвы, для того чтобы она была истинной, чтобы мы молились так, как научил нас Господь Иисус Христос, а не как мы сами себе представляем по неопытности и ограниченности своего разума.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь. - Хлеб наш насущный подавай нам на всяк день (Лк.11:3). Эти слова молитвы можно понимать чрезвычайно возвышенно. Например, святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что под хлебом насущным надо понимать хлеб сверхсущественный, то есть Тело Христово, Которое всякий искренний христианин должен желать вкушать ежедневно. Если же мы не имеем такой возможности, по разным причинам, то во всяком случае желание, жажда, как бы голод духовный по вкушению этого сверхъестественного, сверхсущественного хлеба должен быть во всяком человеке. Возможно и другое толкование: допустимо, может быть с некоторой натяжкой, понимать хлеб насущный как благодать, которая всегда питает человека и, подобно хлебу, делающему нас способными к обычной жизнедеятельности, дает силы для жизни во Христе. Но можно понимать эти слова и совсем просто: под хлебом насущным разуметь собственно хлеб или вообще пищу. То есть мы должны желать хлеба, той минимальной основной пищи, которая нужна человеку для поддержания сил, для продолжения своей жизни, и притом только на сегодняшний день. И действительно, эти слова Иисуса Христа очень соответствуют тому настроению, которое требуется при молитве: хотя человек не может ничего не желать, потому что он нуждается в поддержании своей жизни, но мы должны свести свои желания к минимуму, желать самого необходимого (что и подразумевает под собой слово "хлеб"), и только на сегодняшний день. Если мы не будем заботиться о завтрашнем дне, то сразу отречемся от лишней заботы, что весьма и весьма нужно для того, чтобы правильно совершать молитву.
Хлеб наш насущный подавай нам на всяк день; и остави нам грехи наша, ибо и сами оставляем всякому должнику нашему (Лк.11:4). Человек, более или менее опытный в молитве, имеющий хотя бы минимальный молитвенный опыт, понимает: если мы имеем на кого-то зло, осуждаем или вообще испытываем какие-либо неприязненные чувства, то мы как бы пресекаем действие благодати и молитва наша падает, подобно раненой птице, потому что чувство неприязни лишает нас дерзновения. Когда мы молимся Богу, одной из самых главных целей молитвы является просьба о прощении грехов. Нет человека, который "жив будет и не согрешит", как сказано в богослужебных текстах, и всякий из нас, даже тот, кто почитался бы святым по своим делам, совершал чудеса, имел дар пророчества и стяжал прочие сверхъестественные великие добродетели, в то же время должен сознавать, что он грешный человек и нуждается в милости Божией. Если мы хотим получить прощение грехов, должно самим простить всех, оставить все должникам нашим. Многие из нас удивляются, почему не преуспевают в молитве. Одной из причин такого медленного преуспеяния (или даже полного его отсутствия) является то, что мы испытываем неприязнь по отношению к нашим ближним, не хотим прощать им то, что почитаем за долги перед нами. Неважно, в действительности ли они виноваты или это нам только мнится, - мы должны всем и все простить. Только тогда мы можем рассчитывать, что Бог в молитве услышит нас и простит нам грехи. Простит настолько, в какой степени мы сумели или, вернее, захотели простить нашим должникам.
И не введи нас во искушение. Искушение (испытание) приходит к нам извне, и прежде всего через ум. Например, постигла нас какая-либо телесная скорбь, а мы от нее пришли в ропот - это значит, что мы поддались искушению, если же мы испытываем даже очень тяжкую скорбь, но при этом сохраняем кротость, смирение, благодушие, то искушение не приносит нам вреда. Таким образом, хотя все и приходит к нам извне, но в конечном счете приражается к уму: как мы умом отнесемся к чему-то, таков будет и результат нашей борьбы. Не введи нас во искушение. Мы должны просить у Бога того, чтобы нам именно не войти в искушение. Когда оно находится вовне, когда это, как говорят святые отцы, "прилог", тогда еще можно выйти победителями. Когда же мы уже вошли в искушение и начали соблазняться той или иной сладостью греха или, наоборот, роптать и унывать (неважно, искушает нас враг горечью или сладостью), то мы уже оказались побежденными. На самом деле, когда мы ропщем или унываем, то хоть скорбь и кажется нам чем-то горьким, но в самом ропоте или унынии также есть сладость греха, которой мы в конечном счете всегда и соблазняемся. Поэтому мы должны желать и просить у Бога, чтобы Он не допустил нас войти внутрь искушения, то есть принять помыслы и оказаться умом внутри этого соблазна.
Но избави нас от лукавого. Тут, конечно, проявляется смирение. Мы должны молиться Богу с чувством ненадеяния на себя, мы должны просить Бога о том, чтобы Он не ввел нас в искушение, чтобы избавил от лукавого, потому что тот, кто дерзновенно ищет испытания, - поддался гордости, самонадеянности, и, как правило, такой человек падает. А человек, который постоянно молится Богу, просит, чтобы Он сохранил его от греха, - такой имеет надежду на то, что благодать Божия действительно его сохранит и будет поборать вместе с ним дьявола. Также в этих словах молитвы звучит предостережение против непонимания того, что борьба с соблазнами и искушениями, которую мы испытываем,- это не просто борьба с самими собой (как кажется неопытным людям, да и нам самим, читавшим святых отцов и знающим о существовании нечистых духов). Думая так, мы забываемся. Когда же мы читаем эту молитву, мы должны постоянно вспоминать, что все искушения происходят от дьявола и нужно непрестанно молиться Богу, чтобы Господь защитил, избавил нас от него, так как сделать это своими силами мы никак не сможем. Кроме того, дьявол, который в Священном Писании зовется и сатаной, и клеветником, и другими именами, здесь назван лукавым для того, чтобы мы поняли: искушения и соблазны лукавы, дьявол соблазняет нас через обман, и поэтому нужно быть чрезвычайно внимательными. Всякий раз дьявол искушает нас, изображая зло под видом добра: как изначала человек пал через обман, так и поныне каждый день падает, будучи обманываемым дьяволом, лукавым. Например, нам представляется справедливым наше негодование против тех людей, которые нас обижают, - в этом и состоит лукавство дьявола: показывать справедливость нашей досады, обиды. Другие соблазны действуют так же, заставляя нас увидеть, что действительно (как повествуется в книге Бытия) дерево это доброе и приятное в снедь. Итак, мы должны быть чрезвычайно внимательны и при помощи Божественной простоты отвергать сатанинское лукавство, то есть следовать заповедям, не раздумывая, не размышляя о том, что препятствует их исполнению, забывая, что как будто бы есть справедливая причина, чтобы заповедь нарушить. Это все те настроения, чувства, мысли, которые нам необходимо иметь при молитве, какая бы это молитва ни была: либо "Отче наш", молитва Господня, либо Иисусова молитва (которую мы совершаем или по крайней мере должны совершать непрестанно), либо другое молитвословие. Будет ли это частная, келейная молитва или богослужебная - смысл остается один и тот же.
Молитва Господня - это универсальное учение Господа нашего Иисуса Христа, именно из этого учения произошли все молитвословия Православной Церкви. Если бы какой-либо богослов начал анализировать наше богослужение, в любом богослужебном тексте он мог бы найти мысли и чувства, соответствующие тому, что заложено в молитве "Отче наш", так же, как в маленьком семени по роду какого-либо дерева или злака заложено будущее растение. Но этим не ограничивается учение Господа Иисуса Христа о молитве.
Преподав нам учение о тех настроениях, какие должен испытывать христианин, истинно верующий человек, ученик Христов во время молитвы, Спаситель научил нас и тому, как важно молиться непрестанно. И рече к ним: "Кто от вас имать друга, и идет к нему в полунощи, и речет ему: "Друже, даждь ми взаим три хлеба: понеже друг прииде с пути ко мне, и не имам чесо предложити ему" (Лк.11:5-6). Здесь под такой затруднительной ситуацией изображено наше положение. Допустим, мы попали в самую затруднительную, неудобную для молитвы жизненную или душевную ситуацию - когда Бог не должен бы нас слышать, хотя мы и почитаем Его своим Другом, надеемся на Него и обращаемся к Нему, - нечто подобное и изображено в этой притче: полночь, люди предаются сну и уже не хотят беспокоиться ни по какой причине. Но нужда все-таки заставляет нас обратиться к Богу, и мы прибегаем к Нему и просим, чтобы Он дал нам три хлеба. Под тремя хлебами можно подразумевать, конечно, и просто такое количество пищи, которое необходимо, чтобы с избытком насытить нашего друга. А если искать более глубокий, таинственный смысл, можно предположить, что три хлеба означают благодать, действующую от Пресвятой Троицы: с одной стороны, хлебов три и каждый имеет свой вкус, с другой - сущность их одинаковая, то есть все три хлеба - это благодать, Божественная энергия, Божественное действие, происходящее от всех трех Лиц Пресвятой Троицы. Итак, чтобы для душевного утешения, для утоления душевного голода, который мы испытываем по обращении к вере, получить Божию помощь, мы вынуждены обратиться к Богу. Ведь друг мой с дороги пришел ко мне, то есть, как можно понимать, Господь посетил нас (под путем можно подразумевать путь ко спасению), и мы, начав испытывать духовный голод, обращаемся к Богу с молитвой для того, чтобы утешиться, насытиться Божественной благодатью вместе с нашим Другом, с Господом, явившимся нам в виде веры, в этом Своем действии. Под тремя просимыми хлебами, изображенными в притче, можно понимать и какую-то житейскую земную нужду, вообще жизненную нужду, когда на жизненном пути возникают такие обстоятельства, что мы нуждаемся в помощи Божией, но, казалось бы, в этот момент Бог нас слышать не может: ночь, мы погрузились во тьму греха, мы удалились от Бога и не имеем права ни на какое дерзновение. Но в то же время мы знаем, что это - единственный Друг, Который может нам помочь. И мы обращаемся к Нему, несмотря на то, что, может быть, и стыдимся, и боимся, но другого выхода у нас нет.
И той извнутрь отвещав речет: не твори мне труды [не утруждай меня напрасно, не делай этого, потому что время неподходящее: ты весь в грехах и пребываешь в духовной тьме], уже двери затворены суть [поздно, ты не пришел вовремя, не позаботился о своей нужде заранее, когда был день, и теперь ты не имеешь права на что-то надеяться], и дети моя со мною на ложи суть [мои дети уже со мною, а ты остался за дверью, ты чужой мне, вот и не беспокой меня и моих детей, потому что время позднее и двери уже затворены и потому что уже наступила ночь греха; все любимые мои со мной, а ты не оказался в их числе], и не могу, востав, дати тебе. Но, как говорит притча, аще и не даст ему, востав, зане друг ему есть [т.е. мы уже не имеем права претендовать, надеяться на дружбу из-за наших грехов], но за безочство его, восстав, даст ему, елика требует (Лк.11:7-8). Ради нашей дерзости, ради нашей неотступности, твердости этот человек был бы вынужден (если такая ситуация случилась бы в жизни) встать и дать хлебы, чтобы от него отстали, потому что лучше таким простым способом избавиться от надоедливого человека, чем терпеть, пока он будет неотступно стучать. Вот и Господь призывает нас именно к такой дерзости. Не нужно думать, что мы должны проявлять подобную дерзость по отношению друг к другу - она необходима по отношению к Богу: просить, стучать, "надоедать" Богу нужно до тех пор, пока Он хоть не по дружбе (ее мы не достойны), но за безочство, за нашу дерзость, неотступность, не даст нам три хлеба и пока мы не насытим нашего друга - что бы ни понимать под этим словом - совесть нашу, веру или жизненную нужду.
И Аз вам глаголю: "Просите, и дастся вам" (Лк.11:9). Еще раз говорится о том, что в молитве необходимо просить неотступно. Если мы будем просить не утомляясь, то обязательно получим. "Ищите, и обрящете". Когда, казалось бы, все уже потеряно и мы даже не знаем, как вернуть благодать; поэтому в данном случае уместнее было сказать не "просите", а "ищите" то, что потеряно. И тогда мы обрящем. "Толцыте, и отверзется вам". Когда мы чувствуем перед собой как бы запертую дверь, преграду между нами и Богом, мы должны толкать, стучать, и эта преграда разрушится, и мы войдем в общение с Богом, как в некий чертог. "Всяк бо просяй приемлет" (Лк.11:10), то есть всякий просящий получает - неважно, добрый или злой, грешный или праведный, умный или простой, понимающий в молитве и начитанный в святых отцах или несведущий в этом; совершенно всякий, исполняющий эту заповедь Спасителя о молитве, обязательно будет услышан: и ищай обретает и толкущему отверзется.
Далее Спаситель взывает к нашему здравому смыслу. Мы имеем по большей части отрицательные впечатления от общения с Богом: мы, как нам кажется, много молимся, но не чувствуем никакого результата и часто, к сожалению, поддавшись ропоту, приписываем это не себе, не своим ошибкам и страстям, а Богу, Его якобы несправедливому отношению к нам. Поэтому Спаситель напоминает нам о том, что понятно всем людям, - о любви родителей к детям, еще раз напоминает нам, что Бог - это наш Отец. Которого же вас отца воспросит сын хлеба, еда камень подаст ему (Лк.11:11). Конечно, любящий отец, какой бы сын ни был непослушный и дерзкий, никогда не подаст ему вместо хлеба камень ...Или рыбы, еда в рыбы место змию подаст ему; или аще попросит яйца, еда подаст ему скорпию (Лк.11:12). Значит, Бог не может, когда мы просим у Него чего-то доброго, дать нам злое или дать нам камень - проявить некую жестокость, холодность, или тем паче вместо рыбы или яиц подать змею или скорпию, то есть причинить нам вред. Это абсурдно и невозможно, потому что если земные родители делают детям добро, то более будет творить его Бог - Отец, Родоначальник всего существующего, Который Сам является источником любви и вообще всякого добра.
Аще убо вы зли суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим: кольми паче Отец, Иже с небесе [в Котором нет ничего земного и, тем паче, ничего злого], даст Духа Святаго просящим у Него (Лк.11:13). Это последний и очень важный момент учения о молитве, преподанного ученикам в данной беседе (хотя, конечно, Спаситель многократно возвращался к учению о молитве, но я пока говорю о данной беседе). Кольми паче Отец, Иже с небесе, даст Духа Святого просящим у Него - вот, оказывается, чего мы должны просить у Него, вот что является настоящим благом. Если мы просим у Бога чего-нибудь злого, Он никогда нам этого не даст, и не надо изумляться и представлять Бога будто бы не исполняющим наши прошения; однако что всегда полезно для нас, что всегда нужно и спасительно - это Дух Святой, это благодать Святого Духа, о которой мы и должны с дерзновением просить, при соблюдении тех условий, конечно, которые были изложены ранее Господом Иисусом Христом как в самой молитве "Отче наш", так и в учении о непрестанности, необходимой для молитвы. Не надо ложно смиряться, но нужно дерзновенно просить благодати Святого Духа, и если мы будем делать это неотступно, с любовью к Богу и людям, то благодать Божия нас обязательно посетит; и мы не должны терять этого дерзновения ни под каким предлогом. Вот в чем состоит учение Спасителя. Если же мы не получаем просимого, значит нарушаем одно из условий молитвы, преподанных нам не просто кем-либо из людей, опытных в молитвенном подвиге, а Самим Господом, Который наши молитвы слышит и Который знает, как надо молиться, чтобы они до Него дошли, были Им услышаны и принесли нам пользу. Поскольку нас учит молитве Тот, Кто ее слышит, то в Его учении не может быть никакой неполноты. В связи с последним изречением Господа Иисуса Христа: "…Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него" - хочется возразить тем людям, которые под предлогом ложного смирения теряют в молитве дерзновение, успокаиваются и ждут, когда благодать Божия их посетит сама. Под предлогом смирения они на самом деле впадают в нерадение. Я не говорю о том, что мы должны просить такую благодать, какую имел, например, преподобный Серафим Саровский или другие великие подвижники благочестия, но не желать, быть равнодушными к тому, чтобы в нас жил Дух Святой, - это не только ошибка, но даже кощунство. Невозможно быть христианином без благодати Святого Духа. И во время Божественной литургии священник неоднократно молится о даровании этой благодати, иногда даже очень откровенно. Я зачитаю молитву, которую иерей произносит перед самым началом Евхаристии. Во время ектеньи "Исполним молитву нашу Господеви", перед пением Символа Веры, он произносит такие слова: "Господи Боже Вседержителю, Едине Святе, приемляй жертву хваления от призывающих Тя всем сердцем! Приими и нас, грешных, моление, и принеси ко Святому Твоему Жертвеннику, и удовли нас приносити Тебе дары же и жертвы духовныя о наших гресех и о людских неведениих; и сподоби нас обрести благодать пред Тобою, еже быти Тебе благоприятней жертве нашей и вселитися Духу благодати Твоея благому в нас, и на предлежащих Дарех сих, и на всех людех Твоих". Обратите внимание на конец молитвы - о чем здесь священник молится. А некоторые считают себя до такой степени "недостойными", что даже молиться не хотят; так человек "смиряется", что даже четки в руках нудно держать, я уж не говорю об усилии для сосредоточения. "Я недостоин сосредотачиваться", - но это же глупо. "Я недостоин четки перебирать, я недостоин сосредотачиваться, читать вслух Иисусову молитву". Зато достоин высыпаться, вкусно есть, дышать свежим воздухом и отдыхать до полного восстановления сил. Во время самой Евхаристии перед благословением Святых Даров произносятся следующие слова: "Еще приносим Ти словесную сию и бескровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, ниспосли Духа Твоего Святаго на ны...". Кто подразумевается под словом "ны"? Все мы или только священнослужители? А если священник один служит, что очень часто бывает, кого же он подразумевает? Я думаю, конечно же, всех тех, кто вместе с ним молится. "...Ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащия Дары сия" - и далее уже следует благословение Святых Даров.
То, что я сейчас говорю, не является моим субъективным мнением, поскольку эта мысль содержится в тексте Божественной литургии - самого главного богослужения Православной Церкви. Все мы должны желать, должны просить Бога о том, чтобы всегда пребывать в Святом Духе, - это единственное, что постоянно нам нужно; потому не будем терять дерзновения. Однако при этом необходимо сохранять и смирение, которое состоит в том, что мы не знаем, когда придет благодать, и нуждаемся в терпении. Мы не знаем также, с какой силой благодать будет в нас действовать, и тут тоже необходимо смирение и осознание своего ничтожества, своего убожества. Но быть безразличным к стяжанию благодати, как будто это не имеет никакого значения, - уже кощунство и, можно сказать, хула на Духа Святого. Безразличием к Нему мы показываем, что не любим Бога. Такого ни в коем случае не должно быть, потому что при подобном ложном смирении человек постепенно остывает и забывает о цели своего пребывания в монастыре, ради чего он оставил мир, и в конечном счете поддается действию тех страстей, от которых он, казалось бы, отрекся и ради борьбы с которыми ушел из мира. И вместо того, чтобы искать преуспеяния и возвышения пред Богом, он начинает искать возвышения пред людьми, раздумывая, какую бы ему должность занять, чтобы не быть униженным и обиженным, забывая о том, что как раз унижение, оскорбление, вообще смирение является наилучшим средством приготовить свою душу, свой дух для принятия Божественной благодати.
Думаю, к тому, что я сейчас говорил, следует добавить еще одно важное требование к правильному совершению молитвы, которое мы находим в Евангелии от Матфея. Требование это преподано Господом нашим Иисусом Христом также в учении о молитве, когда Он говорил о молитве "Отче наш", но, видимо, при других обстоятельствах, потому что во многом текст Евангелия от Матфея не сходится с тем текстом, который приведен евангелистом Лукой: И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищах и в стогнах пути стояще молитися, яко да явятся человеком: аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою (Мф.6:5). Это значит, что мы не должны уподобляться тем людям, которые молятся напоказ, ради человеческой славы. Бывает совершенно откровенное проявление страсти тщеславия, настолько сильно действующей в человеке, что он молится напоказ, нарочно истово крестится и вообще чувствует вдохновение в молитве тогда, когда на него смотрят, а когда не смотрят, у него и интерес пропадает. Однако чаще происходит иначе: человек мысленно представляет себя перед другими людьми, не обязательно во время молитвы. Ему кажется: сейчас я помолюсь и люди увидят плоды моей молитвы. Я говорю не про внешние признаки, например, что лицо будет сиять, как у Моисея, когда он спускался с горы Синай, - тщеславие здесь может выражаться, допустим, в том, что кто-то думает: вот я помолюсь, и увидите, каким я стал кротким, смиренным, молчаливым. Таким образом, мы поставляем себя перед людьми и совершаем то же самое, о чем с предостережением сказано в Евангелии, хотя делаем это уже не столь примитивно и явственно. Страсть тщеславия здесь действует несколько прикровенно, что, однако, гораздо опасней, поскольку в таком случае ее труднее увидеть. Люди, которые молятся ради того, чтобы получить похвалу от окружающих (во время самой молитвы или впоследствии за ее плоды), свою награду уже получили, потому что утешились действием страсти. От Бога им уже нечего ждать. Но как часто мы, усердно, долго молясь, сами себя окрадываем, оттого что поддаемся тщеславию, этой отвратительной страсти, и не ощущаем никакой благодати.
Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою и, затворив двери твоя, помолися Отцу Твоему, Иже в тайне: и Отец Твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф.6:6). Можно понимать эти слова буквально, точно, то есть что надо молиться по возможности тайно, особенно когда у нас есть какие-либо плоды молитвы - плач, умиление или другие внешние ее проявления, которые желательно скрывать. Однако самое главное здесь то, что мы должны молиться не тщеславно - втайне от своего собственного тщеславия. Преподобный Иоанн Лествичник по этому поводу выразился так: "Тяжело выдержать похвалу от людей, но гораздо тяжелее, почти невозможно, выдержать похвалу от демона". Что это значит? Похвала от людей - это когда нас хвалят в лицо или за глаза, и тогда еще можно как-то себя смирить, но если нас внутренне, через помыслы, начинают хвалить демоны, если страсть тщеславия действует уже не через людей, а непосредственно внутри нас самих, возбуждается в нас демонами, - вот тогда бывает чрезвычайно трудно. Поэтому мы должны заботиться прежде всего о том, чтобы совершать подвиг молитвы втайне, втайне именно от внутренней похвалы, чтобы мы не хвалили самих себя, вернее, чтобы демоны не хвалили нас внутри нас самих. Сотворить молитву втайне - значит сотворить ее не тщеславно, то есть видеть в ней тайну от самих себя. В этом и состоит еще один очень важный момент, важное свойство молитвы, без которого едва ли возможно преуспеяние в такой величайшей и нужнейшей для нашего спасения добродетели.
Вопрос. Дерзновение в молитве проявляется только в неотступности или в чем-то еще?
Ответ. Конечно, это одно из его свойств; неотступность в молитве - это то, что, может быть, наиболее приемлемо для неопытного. Но по возможности нужно стремиться также и к вниманию, т.е. понуждать себя ко вниманию сколько есть сил.
Вопрос. Внимание больше всего бывает от благодати или когда человек себя понуждает, делает усилия?
Ответ. Во внимании, конечно же, проявляется наше усердие. То есть, с одной стороны, без благодати внимания в молитве не будет, это ведь не чтение книги. Здесь нужно именно особенное внимание, которого даже у человека, привыкшего к сосредоточенной умственной работе, может не быть, так как это особая деятельность, не поддающаяся естественным законам. С другой стороны, должно быть и наше усердие, которое как бы оценивается благодатью Божией, и мы приобретаем навык, я бы сказал, действовать благодатью. Тут и наше человеческое есть, и благодать. Вообще в любой добродетели действуют и наше усердие, и благодать. Этот вопрос можно задать и про кротость, и про любовь к ближнему, и про смирение, и про целомудрие и т.д. Можно спросить: а вот, допустим, чтобы быть целомудренным, нужно только усердие или благодать Божия? Или про кротость: для того чтобы быть кротким, нужно только усердие или благодать Божия? Так ведь про все можно спросить, и что я должен сказать? Если я скажу, что только усердие, то это будет пелагианская ересь; если я скажу, что только благодать Божия, получится противоположная ересь.
Вопрос. Как поступать при тщеславии в самой молитве? Греховный помысел мы отгоняем Иисусовой молитвой, но что же делать, когда тщеславие начинается в самой молитве?
Ответ. Надо от тщеславных помыслов бежать, надо стараться их не рассматривать, не вступать с ними в собеседование. Это, конечно, очень трудно - избавиться от тщеславия при всяком добром деле, в частности при молитве. Софроний Сахаров пишет, что когда в молитве у него возникало благодатное ощущение, то его тут же начинали посещать тщеславные помыслы, и он знал: если он им поддастся, то лишится благодати. Он так боялся этого, что приходил в келию и начинал там рыдать и молиться, чтобы, как он их называет, "тати" (то есть воры) ушли. Действительно, тщеславные помыслы очень сильно окрадывают. Почему, например, мы не должны никому рассказывать о том, что с нами происходит? Потому, что мы окрадываемся тщеславием, даже незаметно для самих себя. Софроний Сахаров приводит такой интересный пример. В нем сильнейшим образом действовала благодать, он пребывал в Божественном свете целый день, даже когда читал обычные молитвы ко Причащению или готовился к службе (он тогда был иеромонахом), и дневной свет не мешал такому ощущению, пребыванию в такой благодати. Однажды некий монах, прочитав книгу преподобного Симеона Нового Богослова, его гимны, где описывается подобное состояние, спросил: "Что это такое?" Что описывает Симеон Новый Богослов, отец Софроний знал по опыту, а монах чисто теоретически не мог понять, о чем говорит преподобный Симеон. И тогда отец Софроний с осторожностью, по видимости со смирением, сказал ему: "Я, конечно, не знаю точно, но мне кажется, что это так, так и так", - сказал по своим ощущениям. После этого благодать оставила его. А ведь до этого он несколько недель пребывал в столь возвышенном состоянии! Так тонко действует тщеславие и окрадывает угождающих Богу. Поэтому нужно быть очень осторожным: никогда, никаким намеком никому не выдавать своего духовного состояния, кроме старицы или духовника. Но и им раскрывать свое благодатное состояние со смирением и не затем, например, чтобы похвастаться, а для того, чтобы проконтролировать себя, опять же с чувством смирения (когда мы не доверяем себе, значит, мы смиряемся). А если мы начинаем хвастаться, хвалиться: вот, мол, чего я достиг, вот что я испытал или испытала, тут уже может примешаться тщеславие, даже во время откровения помыслов.
Ну, а как избавиться? Конечно, это чрезвычайно сложно. Молиться со слезами, думать о смерти, думать, что неизвестна наша участь за гробом, несмотря на то, что мы здесь, может быть, чувствуем обильную благодать. И это действительно так. Даже люди, достигшие высочайшего духовного преуспеяния, падали - и что уж говорить о нас. Вспомним про Адама, который, пребывая в блаженном состоянии, пал; про дьявола, который, будучи одним из светоносных ангелов, преисполненных благодати, возгордился своим состоянием и также пал, и увлек в страшном падении за собой многих. И мы не знаем, чем кончим и что с нами будет. Может быть, с нас еще больше спросят за то, что мы получили, если мы благодать имеем, а жизнь свою не исправляем. Необходимо себя смирять, в особенности памятью смертной и теми размышлениями, которые из нее проистекают. И не отдельно от молитвы, а вместе с молитвой. Не получается? Когда-то и ходить не получалось: пройдешь пару шагов - и упадешь, а мама тебя поднимала, опять ставила. Но сейчас же ходишь, не падаешь. Сразу ничего не получается, во всем нужен навык.
Вопрос. А разве можно во время молитвы иметь такие помыслы, то есть, молясь, допускать, например, как Вы сказали, мысли о смерти? Мне кажется, кто-то из отцов говорил, что во время молитвы нельзя думать даже и об этом.
О.А.: А у тебя других, плохих, помыслов нет?
- Я стараюсь сразу их отгонять…
О.А.: Стараешься, но они же есть?
- Да.
О.А.: И много?
- Да.
О.А.: Так что же лучше - иметь те помыслы, которые избавляют от страстей, или те помыслы, которые усиливают страсть? Если какое-либо размышление способствует сосредоточению, то в нем нет ничего плохого. Впрочем, многое зависит и от твоего состояния. Если ты, предположим, так углубилась в молитву, что уже ничего вокруг не ощущаешь, не помнишь, в теле ты или вне тела, тогда, наверное, не нужно думать ни о чем. А если тебя одолевают тщеславные помыслы, то почему бы не прибегнуть к такой помощи? Ведь и думать можно по-разному. Одно дело предаться фантазии и даже чувственно воображать вечные муки, как это делал, например, Игнатий Лойола, - это будет во вред душе, и совсем иное - иметь простое помышление, не мешающее молитве, соединенное с памятью смертной. Преподобный Иоанн Лествичник говорит: "Некоторые прославляют больше память Иисусову (то есть молитву Иисусову - о.А.), другие - память смертную, я же славлю два естества в одном лице", - то есть в настоящей молитве должно соединяться и то и другое, тогда она действительно будет искренняя и поможет нам избавиться от гордости. Пусть мы и не сразу избавимся от столь сильной страсти, но все же такая молитва поможет нам приобрести истинное покаяние и попрать тщеславные помыслы - да и чем нам тщеславиться, если все мы превратимся в прах, а где будет пребывать наша душа, этого мы точно не знаем. Таким образом, молитва, соединяясь с памятью смертной, становится сильной. А если мы молимся без памяти смертной, то, как правило, молитва бывает очень уязвимой для действия страстей и подчас неглубокой, в ней нет уже той серьезности, которая необходима, потому что мы начинаем забывать, ради чего молимся.
Вопрос. Человек ощущает действие страстей, и душевных, и телесных. Что вообще из себя представляют страсти?
Ответ. Страсти - это отсутствие добродетели. Страсть, как и зло, не есть что-то положительное. Зло не имеет самостоятельной сущности и в собственном смысле слова зла не существует. Его не существует не потому, что такого явления нет, но потому, что зло не является самостоятельной сущностью, оно есть отсутствие чего-то, как некое искажение, как болезнь; в самом деле, при современных научных взглядах можно сделать вывод, что болезнь - это нарушение естественного состояния нашего организма.
Ведь что такое, например, блудная страсть? Отсутствие целомудрия. Что такое гнев? Отсутствие кротости, и так далее. И вообще, страсть, грех - это отсутствие добродетели. Естественное состояние человека - добродетельное, если понимать выражение "естественное состояние" с библейской точки зрения, то есть такое, в каком человек сотворен изначально, а не в каком он пребывает сейчас. Человек сотворен добрым, потому что Бог не творил ничего злого; сказано в Библии, что когда Бог создал мир, в том числе и человека, то сказал, что все весьма хорошо, или добра зело по-славянски (см. Быт.1:31). Поэтому и человек был "добрым" - в том смысле, что в нем не было никакого изъяна. Но после грехопадения человеческое естество исказилось. Искажение, эта болезнь, ненормальность и называется злом. Но такое нарушение не может существовать само по себе, как и болезнь существует только в организме. И если болезнь побеждает организм, то он разрушается и умирает, а вместе с ним, естественно, исчезает и болезнь. Так же и зло: оно не существует вне разумных существ, но - в каждом разумном существе.
Собственно злом можно назвать грех, потому что страдание, боль и тому подобные состояния злом называть нельзя. Зло - это нарушение правильной деятельности разумного существа, это отступление его от своей природы, которое после грехопадения в разумных существах всегда присутствует. Зло вообще может быть только в разумном, сознательном существе, которое способно сознательно отклоняться от добра. Поэтому сказать, например, что собака злая, никак нельзя, ибо в таком случае мы проецируем свои страсти или добродетели на каких-либо животных или на растения: говорим, что собака злая, свинья прожорливая, птица хитрая и так далее. На самом-то деле они действуют лишь сообразно своей природе, а понятия "добро" и "зло" приложимы только к существам разумным, потому что добро - это следование своему естеству, а зло - все, что ему противно. Таким образом, страсти, зло являются нашим личным проявлением, так как мы более или менее сознательно уклоняемся от того, что предписывает нам наша совесть, что предписывают евангельские заповеди. Это и называется страстью или грехом, в зависимости от того, с какой стороны мы посмотрим. С православной точки зрения, зло как самостоятельная сущность не может иметь бытия; те же, кто считает иначе, принадлежат не к православным христианам, а, скорее, к еретикам-манихеям, которые учили, что существуют два бога: один добрый, другой злой, которые пребывают в бесконечной борьбе, - причем эти еретики и материю считали злом, а дух - добром, поэтому добро, по их учению, есть разрушение материи.
Вопрос. Батюшка, а как же относиться к различным стихийным бедствиям, разрушениям, которые приносят смерть?
Ответ. Даже смерть сама по себе не является злом, так же как и болезнь. Зло - это только то, что безнравственно. А то, о чем ты говоришь, может быть и добром, то есть для нашего спасения может оказаться добром, в зависимости от нашей реакции на случившееся. Также можно сказать, что природные катастрофы являются (чисто механически) следствием греха; ведь сначала, пока люди не согрешили, стихии не враждовали между собой, а после грехопадения человек как бы поссорился с внешним миром, и то, что раньше ему подчинялось, против него восстало. Поэтому такого рода бедствия, во-первых, не могут быть злом сами по себе, а во-вторых, по временнoй связи они являются следствием, а грех первых людей - его причиной.
Что же касается дьявола, то он, хотя и "изобрел" зло, является разумным существом, уклонившимся от своего предназначения. И даже те искушения, которые происходят со стороны дьявола, нельзя назвать злом, потому что, если мы правильно на них отреагируем и покажем свою любовь к Богу, для нас это будет к лучшему. Таким образом, можно сказать, что зла не существует. Оно живет только во мне самом, то есть я могу сказать, что во мне есть зло, а вот, например, про сестру И. я уже не имею права так говорить. В этом смысле каждый из нас должен думать о себе: именно я виноват в том-то и том-то, а не искать вокруг себя какие-то причины и обстоятельства, оправдывающие наш грех: меня-де соблазнили, напугали и т.д.
Вопрос. Не является ли гордостью стремление к преуспеянию в молитве?
Ответ. В любом случае мы должны понуждать себя ко вниманию, к тому, чтобы непрестанно молиться, и если мы себя не понуждаем, значит, впали в нерадение. Надо стараться иметь все те чувства, которые необходимы при молитве, например покаяние, сердечное сокрушение. А если мы себя не понужаем и молимся так, что перебираем четки и думаем: "Ну, как получается, так и получается", - то в этом никакого смирения нет.
Вопрос. На меня во время молитвы находит сильное расслабление, а от сосредоточения в молитве болит голова. Как мне быть?
Ответ. Смотря когда и как заболела голова. Если ты только начал молиться - и тут же головная боль, то можно сразу же заподозрить, что ты неправильно сосредоточился. А если утомление наступает спустя некоторое время, то это вполне естественное явление. Если будем так сильно обращать внимание на то, что у нас заболела голова или засвербило ухо, то мы никогда не сосредоточимся, потому что у нас появится масса причин, которые начнут нас отвлекать. Старайтесь лучше пренебрегать болью, а если уж она такая нестерпимая, тогда, конечно, можно себя пожалеть. Вообще во время молитвы надо по возможности пренебрегать всякими телесными ощущениями, в том числе и болезненными, иначе появится такая мнительность, что человек будет сильно преувеличивать свою боль, возникнут какие-то опасения, и он не сможет сосредоточиться, потому что ему все время будет что-то мешать.
Речь сегодня пойдет об откровении помыслов. Я попытаюсь рассказать об этом делании на основе Евангелия. С первого взгляда кажется, что в Евангелии об откровении помыслов ничего не говорится. Нет в нем никаких рекомендаций открывать помыслы - Спаситель нигде об этом не учит. Конечно, о греховных помыслах в Евангелии сказано, например: из сердца исходят помышления злые (Мф.15:19), или в вопросе Спасителя к своим ученикам: "почему вы позволяете помышлениям входить в сердца ваши?" (см. Мф.9:4), но непосредственно о таком способе борьбы с помыслами, который, по мнению Святителя Игнатия, для новоначальных является, можно сказать, единственным, - то есть об откровении, рассказе помыслов своему наставнику, - в Евангелии не упоминается.
Если подходить поверхностно, взирая на монашество как на некий институт, учрежденный, по мнению некоторых историков, в IV столетии, то можно придти к выводу, что "откровение помыслов" и "послушание", в том виде, в каком они существуют в монашестве, возникли уже в позднее время и основания себе в Евангелии не имеют. Однако это не так. Я вам недавно в проповеди говорил, что, по словам священномученика Дионисия Ареопагита, который был учеником апостола Павла, то есть принадлежал к самому первому христианскому поколению, монашество существует с апостольских времен. Такого же мнения придерживался святитель Симеон Солунский, живший в XV столетии. Он рассуждал о монашестве в духе того, как это было принято в тогдашнем христианском мире, как воспринимали историю Церкви святые отцы, а не в том духе, как представляют ее себе нынешние критически настроенные ученые, пытающиеся осмыслить историю Христианской Церкви с точки зрения современной науки. Симеон Солунский считал, что монашество существовало с самых первых времен, что апостолы, собственно, носили и некоторые монашеские одежды. И даже сам чин пострига, считал он, существовал с апостольских времен. Хотя в этот чин впоследствии внесены были какие-то изменения, а монашеские одежды и обрядовая сторона в чем-то были дополнены, - но суть оставалась апостольской.
Ведь и в церковные таинства были внесены некоторые изменения - не в сущность их, а в обрядовую сторону. Например, Литургию сейчас мы служим иначе, чем ее служили во времена апостольские. Известно, что Василий Великий, а потом Иоанн Златоуст несколько изменили чин Литургии, и, ради немощи христиан IV-V столетий, приспособили его к широким слоям населения. Необходимость в этом имела место потому, что в древности служба длилась на протяжении целого дня. Весь воскресный день первые христиане с раннего утра до вечера проводили в молитве - это все была Литургия. В последующие времена люди уже не могли выдержать столь длительного богослужения, и святые отцы вынуждены были его сократить. То есть изменения вносились во внешнюю сторону таинств, не касаясь их сущности.
Так же и внешняя сторона монашества могла быть изменена. Возможно, и само его название - "монашество" - возникло позднее. Но суть его - отречение от мира, служение Единому Богу без всякой привязанности к чему-либо земному - конечно же, осталась той же с апостольских времен. Поэтому пребывание учеников-апостолов со своим Учителем, Господом Иисусом Христом, во время Его трехлетней проповеди мы можем воспринимать как образец монашеской жизни. И это был не только образ подобного рода жизни, но, можно сказать, сама монашеская жизнь: они находились всегда при Нем, всегда Ему все рассказывали, беспрекословно выслушивали Его наставления, у них все было общее. Даже из краткого упоминания о том, что Иуда Искариотский носил ящик для пожертвований, можно понять, что и денег личных у них не имелось. Необходимое они покупали на всю их странствующую общину. Да, они странствовали, поскольку это было частью их служения, но весь их образ жизни: послушание, нестяжание, беспристрастие ко всему земному, не только греховному, но даже и вполне невинному, естественному, - содержал в себе все признаки истинного монашества.
Потому, когда мы читаем Евангелие, то некоторые поступки апостолов можем отождествить с теми понятиями, которые в нашей монашеской жизни приобрели уже вид терминов. В самом Евангелии нет тех специальных терминов, которые для нас стали привычными и несущими определенный, так сказать, пласт смысла, то есть четких понятий. Но отсутствие таких терминов в Евангелии не означает, будто в нем нет самих этих понятий. Ведь одну и ту же вещь можно назвать разными именами, описать многими словами. Если мы говорим "послушание", то под этим обычно подразумевается одна из двух вещей: либо послушание духовнику, либо послушание как работа. И если в Евангелии такой термин не употребляется, то это не значит, что у апостолов не было послушания как образа жизни. В Евангелии не упоминается и об откровении помыслов. Но это не значит, что апостолы были людьми скрытными. И вот об этой стороне апостольской жизни - об откровении помыслов, вообще о том, что дает душе откровение и к чему приводит скрытность, я как раз и хочу рассказать. Именно на основе Евангелия.
Наиболее яркими, характерными примерами скрытности и открытости являются два апостола: Петр - как образец предельной открытости, и Иуда Искариотский - как пример чрезвычайной, особенной скрытности. Если мы возьмем (может быть, мне не вполне удастся все рассмотреть в хронологической последовательности) самый ранний период пребывания учеников с Господом Иисусом Христом, то увидим, что хотя Господь наш Сам избрал всех двенадцать апостолов и Иуда Искариотский не случайно попал в число ближайших Его учеников (видимо, нравственное его состояние в то время делало его достойным подобного избрания), однако очень скоро в нем появилась некоторая скрытность, которая в нем постепенно развивалась, пока не привела к столь страшному концу.
Господь Иисус Христос, как сказано в Евангелии от Иоанна, начал обличать Иуду уже в самый первый год его пребывания с Ним. Для чего Он его обличал? Не для того, чтобы просто досадить, как, например, нередко поступаем мы, оскорбляя друг друга с целью сделать неприятное. И говорил Он Свое обличение не прямо: "Ты предатель", или "ты меня предашь", - но лишь намекал в разговоре со всеми учениками на внутреннее состояние одного из них, так что другие подчас не понимали, о чем идет речь. Поступал Он так именно для того, чтобы Иуда раскрылся. Между прочим, таков один из основных принципов откровения помыслов - не тогда ученик или послушник получает пользу, когда прозорливый старец видит его мысли, но когда он сам добровольно о себе рассказывает.
Как-то спрашивали, если не ошибаюсь, Амвросия Оптинского или кого-то из более поздних оптинских старцев: почему он, зная мысли, не говорит о них. И он ответил: "потому, что люди не получили бы пользы, если бы я им рассказал их мысли сам". Итак, старец ждал, пока те раскроются. В крайнем случае прозорливые старцы начинают намекать, что они что-то знают, и этим намеком подталкивают своих запутавшихся учеников к тому, чтобы те раскрыли свое внутреннее состояние. Именно таким образом поступал Господь Иисус Христос, Который, конечно, был не просто прозорливый, а всеведущий.
И вот, после проповеди Господа о таинстве его Тела и Крови, когда многие не поняли Его учения и отошли от Него, Он спросил двенадцать: Не хотите ли и вы отойти? (Ин.6:67). Для чего Он спросил именно так: не хотите ли и вы отойти? Неужели Он думал, что они все хотят уйти? Нет, это был намек - намек на то, что один из них хочет так поступить. Но Христос не желал задевать этого человека, не желал обличать его явно, предоставляя, однако, ему возможность высказаться, покаяться и таким образом исцелиться от своего тайного греха, от своей страсти. Потому Он так и говорит: "Не хотите ли и вы отойти?" - или по-славянски: "Еда и вы хощете ити?" Ответил на эти слова Симон Петр. Ему, как человеку порывистому, открытому, и в голову не могло прийти, что кто-то из двенадцати может думать иначе, чем он сам. Он говорит: "Господи, к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни, и мы уверовали и познали, что Ты - Христос, Сын Бога Живого". Иисус отвечал им (здесь уже Господь говорит более ясно): "Не двенадцать ли избрал Я, но один из вас - диавол" (Ин.6:68-70). И вот, между прочим, смотрите: какая, как бы мы сейчас сказали, грубость и какое оскорбление прозвучали. Предположим, взял бы я и сказал кому-нибудь из находящихся здесь, допустим матушке Г.: "Матушка Г., ты - сатана". Она бы воскликнула: "Да что Вы, батюшка? Как Вы можете такое говорить? Вы что? Что я такого сделала?" У нас почему-то существует такое расхожее представление о любви, что говоря о том, что Господь Бог есть любовь, Бог - источник любви, любовь - это одно из имен Божиих, мы путаем истинную любовь с некоей вежливостью, с ласковым обращением. Но не всегда вежливость оказывается проявлением любви. Конечно же, Господь проявлял доброту и иногда действительно ласково обращался со Своими учениками, например тогда, когда после Своего Воскресения, явившись им, назвал их: "Детки" (Ин.21:5). Не "дети" даже, а по-славянски - "чадца" (то есть уменьшительное слово), по-русски - "детки". Было и такое, но случалось и противоположное.
И вот мы избираем из Евангелия то, что нам подходит, что льстит нашим страстям. Как и из всякой книги, из всякого учения. Мы хотим любви, а забываем, что любовь - это не обязательно вежливость, не обязательно добрые слова. Иногда любовь проявляет себя как крайнее обличение, как жесткое обличение. Что может быть большим оскорблением, большим досаждением, чем назвать человека диаволом? Для верующего это хуже, чем назвать его каким-нибудь животным.
Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи одним из двенадцати (Ин.6:71). То есть уже в то время, в первый год проповеди Спасителя, Иуда Искариотский имел такой замысел. Однако Господь не обличал его, а только намекал, желая, чтоб тот открылся.
Вот другой пример - об апостоле Петре. Апостол Петр порой тоже что-то не понимал в учении Спасителя, и в нем также, как мы видим, действовали страсти. Но по своей открытости он сразу все это обнаруживал перед Господом. Иногда, может быть, он и боялся что-либо сказать, но все равно не мог удержать в себе ничего. Ничего от Господа не утаивал. И Господь его обличал. Подчас очень жестко, оскорбительно и унизительно. Но мы видим результат: один, скрытный, боявшийся обличения, боявшийся унижения в глазах прочих учеников, которого Господь явно в глаза и не обличал, погиб, а другой, который все открывал и которого Спаситель уничижал иногда очень откровенно, тем не менее от этого получил пользу, покаялся и исправился. Вот что произошло, например, когда апостол Петр исповедовал Господа Христом и Сыном Божиим. Я прочитаю отрывок из Евангелия об этом полностью, а потом остановлюсь на стихе, интересующим нас в данный момент. Пришедши же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: "За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?" Они сказали: "Одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков". Он говорит им: "А вы за кого почитаете Меня?" Симон же Петр, отвечая, сказал: "Ты - Христос, Сын Бога Живого". И тогда Иисус сказал ему в ответ: "Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах". Тогда Иисус запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что Он есть Иисус Христос. С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: "Будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с тобою!" Он же, обратившись, сказал Петру: "Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое" (Мф.16:13-23).
Если бы я кому-то сказал: "Отойди от меня, сатана", - это прозвучало бы для того человека, наверное, хуже, чем какая-нибудь насмешка. Мы вот требуем любви, но не понимаем, что любовь - это иногда и грубое, и жесткое обличение, ради пользы того человека, которого обличают. Отойди от меня, сатана! Смотрите: если про Иуду Искариотского Господь только намекает - один из вас диавол, то апостолу Петру прямо в лицо говорит: "Отойди от меня, сатана!" - что, без сомнения, выдержать было гораздо тяжелее, чем намек. Но апостол Петр отнюдь не собирался отходить от Господа. Он принял это обличение, понял, что ошибся, понял, что согрешил. И, естественно, старался тщательно впитывать в себя все последующие слова любимого им Наставника, которые научили бы его, как себя правильно вести.
И вот последующее поучение Спасителя на этот счет: "Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое". Тогда Иисус сказал ученикам Своим: "Если кто хочет идти за Мною…" (Мф.16:23-24). Видите, Он говорит: "Отойди от Меня, сатана!" - и тут же учит: "…Если кто хочет идти за Мною…" - как бы не обращаясь при этом к Петру, поскольку только что его от Себя прогнал. Но апостол Петр, несомненно, тщательно, внимательнейшим образом впитывая каждое слово, думал: "что же нужно делать, чтобы идти за Господом?" "…отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради меня, тот обретет ее. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его" (ст.24-27). Видите, если в случае с Иудой Искариотским Господь обращением ко всем двенадцати апостолам прикрывает его грех, говоря: "Не хотите ли и вы отойти?" и обличая Иуду скрытно, так как он был немощным, - то здесь, наоборот, обращением не к одному апостолу Петру: "Если хочешь идти за Мной, сделай то-то и то-то…", а ко всем: "если хотите идти за Мною…" Господь прикрывает уже его добродетель, потому что апостол Петр был смиренным и мужественным человеком, а не гордецом, наподобие Иуды Искариотского. Но, конечно же, Петр, как один из самых ревностных, с большей жаждой, с большим усердием впитывал, принимал это поучение Спасителя.
Вот еще пример, касающийся уже не апостола Петра, а других учеников, показывающий наглядно, что они, хотя и были людьми страстными и подверженными в особенности таким страстям, как гордость и тщеславие, но, однако же, ничего от своего Учителя не скрывали, и со всем, что их волновало - добрым или злым, - приходили к Нему. В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: "Кто больше в Царствии Небесном?" Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное" (Мф.18:1-3). Смотрите, как опять Он жестоко обличает своих учеников, с какой строгостью это делает. Они по простоте своей думали, что кто-то из них, может быть, окажется в этом Царстве большим, понимая под ним справедливое земное царство, в котором будут действовать Божественные законы. то есть Царство "небесное" - в переносном смысле, "небесное" в отношении справедливости, в отношении действия высших принципов, а не в буквальном смысле. И Господь, вместо того чтобы снизойти их, так сказать, детскому уму, очень жестоким образом их обличает. Они спрашивают: кто будет большим в Царствии Небесном?, а Он отвечает: Вы не войдете в Царство Небесное. Легко ли было услышать людям, которые все оставили: матерей, отцов, а некоторые из них, как апостол Петр, и жен своих, последовали за Господом, были преданы Ему всей душой и любили Его как только возможно любить, - легко ли им было услышать: "Вы не войдете в Царство Небесное"? Значит, Господь их не жалел. Не жалел, поскольку понимал, что ученики ищут спасения и поэтому могут выдержать и жесткое, твердое обличение - готовы все принять. Итак, мы видим, как апостолу Петру Господь говорит: отойди от меня, сатана!, а другим ученикам: Вы не войдете в Царство Небесное. И что же они? Отчаялись ли от подобного обличения? Нет. Как апостол Петр не отошел, так и они не отчаялись, но стали внимать себе и думать: "что же необходимо сделать, чтобы войти в Царство Небесное?" И последующие слова Спасителя приняли как средство для исправления их неправильного душевного устроения. И это тоже пример откровения помыслов.
Мы, конечно же, понимаем, что Евангелие говорит только о самых важных вещах. Например, евангелисты пишут лишь о самых необыкновенных случаях исцелений, а о прочих лишь кратко упоминают: Он многих исцелил (Мк.3:10); так и здесь - они говорят только о наиболее вопиющих случаях, когда учеников Спасителя обуревали те или иные страсти, они их открывали Господу и потому нуждались в таком жестком обличении. Надо думать, они вообще все спрашивали у своего Учителя и все Ему рассказывали, как это всегда бывает с близкими между собой людьми, испытывающими друг к другу особенное доверие.
Вот еще один пример обличения Господом Своих учеников, пример откровенности перед Ним последних. При сем ученики Его забыли взять хлебов, и кроме одного хлеба не имели с собой в лодке. А Он заповедал им, говоря: "Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски иродовой". И, рассуждая между собой, говорили: "Это значит, что хлебов нет у нас". Иисус, уразумев, говорит им: "Что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? еще ли не понимаете и не разумеете? еще ли окаменено у вас сердце?" (Мк.8:14-17). Смотрите, как просто Он с ними говорит, как жестко, твердо. И никто не обижается, потому что ученики ищут спасения. Вот если бы я сказал вам, допустим: "у тебя каменное сердце", - то (хотя это выражение и более мягкое, чем "отойди от меня, сатана!") обиделись бы многие.
"Еще ли окаменено у вас сердце? Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните? Когда Я пять хлебов преломил для пяти тысяч человек, сколько полных коробов набрали вы кусков?" Говорят Ему: "Двенадцать". "А когда семь для четырех тысяч, сколько корзин набрали вы оставшихся кусков?" Сказали: "Семь". И сказал им: "Как же не разумеете?" (Мк.8:17-21). Вот как Спаситель просто и открыто укоряет их. И все принимают это, все, кроме одного, который никак не хотел сказать своих мыслей; если бы он сказал - то, возможно, и не совершил бы столь страшного греха. Мы, конечно, не будем сейчас рассуждать о промысле Божием, через кого он действует, но сказанное выше вовсе не означает, что если бы Иуда Искариотский не предал Спасителя, то дело нашего спасения не совершилось бы. Господь, как Всепремудрый, и злую волю людей направляет так, что она служит человеческой пользе, и Иуда Искариотский со своей злой волей был лишь слепым орудием в деле спасения человеческого рода. Слепым орудием! Не сознательным, как говорят некоторые еретики, а слепым. Если бы он все же открывал Господу свои мысли, как делал это апостол Петр и другие ученики, то, несомненно, не совершил бы такого ужасного греха, не упал бы в такую бездонную пропасть.
Вот еще пример укорения апостолов. Пришел в Капернаум. И когда был в доме, спросил их: "О чем дорогою вы рассуждали между собою?" Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою - кто больше (Мк.9:33-34). Итак, перед нами пример проявления их гордости. Спаситель им намекнул: О чем вы говорили между собою? Они молчали… - потому что им было стыдно. Понимали: Господу не понравится, что они поддались страсти, стали спорить - кто больше; Петр ли больше или все равны. Видимо, между ними в то время имелось какое-то человеческое соперничество. Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою - кто больше. И сев, призвал двенадцать, и сказал им: "кто хочет быть первым - будь из всех последним и всем слугою". И, взяв дитя, поставил его посреди них, и, обняв его, сказал им: "кто примет одно из таких детей во Имя Мое, тот принимает Меня, а кто Меня примет, тот не Меня принимает, но Пославшего Меня". При сем Иоанн сказал: "Учитель! мы видели человека, который Именем Твоим изгоняет бесов, а не ходит за нами, и запретили ему, потому что не ходит за нами" (Мк.9:34-38). Видите, апостол Иоанн тут же признается: вот, мы так сделали, - правильно ли мы поступили или нет? В то время апостолы уже сами могли изгонять бесов. Они были чудотворцы, понимаете? Чудотворцы. Не в переносном смысле, не в шутку, а самым серьезным образом - чудотворцы. И вот эти чудотворцы не стесняются спрашивать: правильно ли они сделали, что такому-то человеку запретили изгонять бесов? Вот пример их открытости. Иисус сказал: "Не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо Именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас" (Мк.9:39-40). То есть из таких самых характерных случаев мы можем сделать вывод: ученики всегда обо всем спрашивали Своего Учителя, все Ему говорили. Поэтому не нужно думать, что откровение помыслов - это какая-то ненужная вещь, изобретенная лишь в IV столетии. Нет, оно существовало со времен апостольских и является учением Спасителя, которое Он преподал не словами, а примером самой Своей жизни. На примере общины своих учеников Он показал, каково должно быть истинно христианское общество, в особенности монашеское, - такой, собственно, и была Его община. Ведь они жили вне брака, ничего лично своего не имели, у них все было общим, ученики находились в беспрекословном послушании у Учителя, они вместе молились, вместе вкушали пищу и, таким образом, были настоящими монахами, истинными монахами, образцом для монашествующих всех времен.
Другой евангельский пример. Когда же приближались дни взятия Его от мира, Он восхотел идти в Иерусалим. и послал вестников пред лицем Своим; и они пошли и вошли в селение Самарянское, чтобы приготовить для Него. но там не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим. Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: "Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?" (Лк.9:51-54). Они не дерзают сами молиться и просить о том Бога, хотя уже были чудотворцами. Заметьте, события происходили, когда приближались дни взятия Его, то есть в последний год Его служения, перед самыми крестными страданиями. К тому времени ученики уже имели опыт исцеления многих больных и изгнания бесов и чувствовали в себе силу, которая давала им дерзновение иметь мысли о том, что они могут попросить Бога истребить нечестивцев, не пожелавших принять Мессию. Но они, опять же, не посмели сделать это самостоятельно. Не какая-нибудь послушница, ничего из себя не представляющая, а чудотворцы спрашивали: можно ли сделать то-то или нет?
Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: "Не знаете, какого вы духа. Ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать". И пошли в другое селение (Лк.9:55-56). Опять Спаситель их очень строго укорил: Вы не знаете, какого вы духа. То есть ученики уже думали о себе, что они чудотворцы и имеют власть своей молитвой свести с неба огонь, а Христос им говорит: "Вы не знаете, какого вы духа", - то есть попросту, как бы мы сейчас сказали: "Вы бездуховные", или: "У вас нет никакого рассуждения". Вот пример, с одной стороны, их полной откровенности перед Учителем, послушания и принятия Его обличения со всей искренностью, с полным желанием исправиться, а с другой стороны - Его строгости в отношении Своих учеников.
Теперь можно коснуться двух очень характерных случаев, когда две женщины помазывали Господа Иисуса Христа миром перед Его страданием. Когда же Иисус был в Вифании, в доме Симона прокаженного, приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: "К чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим". Но Иисус, уразумев сие, сказал им: "Что смущаете женщину? она доброе дело сделала для Меня. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете. Возлив миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению. истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала". Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: "Что вы дадите мне, и я вам предам Его?" Они предложили ему тридцать сребреников. И с того времени он искал удобного случая предать Его (Мф.26:6-16). Итак, скрытность постепенно привела Иуду Искариотского к тому, что он в конце концов решился исполнить преступный замысел, вынашиваемый им в течение нескольких лет. И несколько лет время от времени Господь намекал ему, что знает об его замысле, и такими намеками призывал его к покаянию. Но скрытность, самоуверенность, может быть, гордость - трудно понять душу такого человека, пожалуй, даже невозможно - привели его к столь безумному преступлению, что он предал Спасителя мира, можно сказать, продал за ничтожную сумму. Одни богословы говорят, что это была сравнительно крупная сумма, другие, - что весьма ничтожная, но это не так важно. Важно, что он продал Господа, Царя царей, Бога богов, за тридцать сребреников.
Какой вывод можно из этого сделать? Такой, что страсть безумна. С точки зрения здравого смысла понять этот поступок невозможно. Но если мы взглянем на себя самих, то увидим, как страсти постепенно овладевают нами, увидим, что какая-нибудь глупость, нелепость, овладев нашим сознанием, влечет нас ко греху и имеет почти гипнотическую силу. И мы, понимая даже, что то или иное делать нельзя, что это плохо, тем не менее удержаться не можем. А случается подобное именно тогда, когда мы позволяем страсти постепенно нами овладеть, то есть держим грех внутри себя - то ли надеясь сами его победить, то ли думая, что этот грех, может быть, уж и не такой страшный, то ли не желая его открывать от стыда. Апостол Петр все открывал, и Господь его обличал, называл сатаной, прогонял от Себя, всячески укорял, говорил ему и прочим ученикам: "Вы в Царство Небесное не войдете, вы не знаете, какого вы духа", - но они все терпели, принимали и изменялись к лучшему. Иуда же молчал, молчал - и всем казался хорошим, никто ни в чем его не подозревал, поскольку Господь никогда его не укорял явно, - а кончилось это самым страшным, жутким преступлением. Напомню поговорку, грубую, но очень мудрую и точную: в тихом омуте черти водятся. Когда человек ведет себя скрытно и вдруг обнаруживается, что он совершил какой-нибудь мерзкий грех, то для всех это оказывается неожиданностью. А на самом деле ничего неожиданного здесь нет. Страсть внутри него постепенно развивалась и, когда уже не могла удерживаться внутри, так страшно себя проявила, приведя его к такому страшному концу. Как и произошло с Иудой Искариотским.
Вот другой случай, когда Мария, сестра Лазаря, излила миро на ноги Спасителя. За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: "Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?" Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: "Оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего" (Ин.12:1-7). Итак, евангелист здесь прямо называет Иуду вором и указывает на то, что он стремился к накоплению денег. Значит, его преобладающей страстью было сребролюбие, но он это скрывал, - в данном случае прикрываясь заботой о нищих. Вспомним, например, о том, как Иаков и Иоанн просили Спасителя посадить их по правую и по левую сторону от Него в Царствии Небесном. Просили они так потому, что им казалось, что в этом Царстве (которое они представляли себе неким земным, однако с небесными законами) ученики Спасителя должны получить какие-то преимущества. Следовательно, иные ученики больше хотели славы, а Иуда мечтал обладать богатствами. И как в тех учениках была греховная немощь, не меньшая, а, может быть, и более страшная (ведь гордость - более страшная страсть, чем сребролюбие), так и в Иуде была соответствующая немощь, но те открывали, были обличаемы, исправлялись, а этот скрывал - страсть развивалась и наконец, сделав его безумным, заставила совершить нелепое, жуткое преступление, осознав которое он потом не мог уже найти для себя иного выхода, как только лишить себя жизни.
Во время тайной вечери, незадолго перед страданиями, Господь Иисус Христос опять обличал одновременно и апостола Петра и апостола Иуду. Но Иуда и тогда не понял намека, а апостол Петр покаялся. Хотя впоследствии Петр тоже совершил страшное преступление - трижды отрекся, однако не утерял благодать. В нем была сила, которая привела его к осознанию своего греха, к покаянию, и он, как сказано в Евангелии, и сам обратился и братьев своих восставил к покаянию. Ведь после взятия Христа под стражу все апостолы от Него бежали и тем самым в большей или меньшей степени согрешили. Но поскольку ученики привыкли бороться с собой через откровение помыслов и выслушивание обличений, то и здесь они, пусть и пали, однако нашли в себе силу и мужество восстать и исправиться. Хотя они уже и потеряли всякую надежду, может быть, даже разуверились в Христе как в Господе и Сыне Божием, но, привыкнув всегда быть вместе и друг друга поддерживать, они все же осознали свой грех, собрались вместе и, пусть и в страхе, но друг друга укрепляли. И благодаря этому сумели стать свидетелями Воскресения Христова, получить восстановление в своем апостольстве.
И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его [то есть предательство было уже окончательным решением апостола Иуды (тогда еще апостола), и Господь Иисус Христос, как Всеведущий Бог, знал об этом], Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воду в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: "Господи! Тебе ли умывать мои ноги?" Иисус сказал ему в ответ: "что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после". Петр говорит Ему: "не умоешь ног моих вовек". Иисус отвечал ему: "если не умою тебя, не имеешь части со Мною" (Ин.13:2-8). И опять перед самыми страданиями, когда возле Него были ближайшие ученики, когда апостол Петр, казалось бы, проявил смирение (конечно, на самом деле это было не смирение, а смиреннословие - ложное смирение, разновидность гордости, о котором рассуждают святые отцы, в частности святитель Игнатий), Господь его обличил, не пожалел ученика, - и тот принял это обличение. Он не оскорбился так, как оскорбился в свое время Иуда Искариотский, когда не было принято его предложение - продать миро и раздать деньги нищим, нет, он не обиделся, но тут же воскликнул противоположное. Симон Петр говорит Ему: "Господи! Не только ноги мои, но и руки и голову" (Ин.13:9), - лишь бы только иметь часть с Господом.
"Господи! Не только ноги мои, но и руки и голову". Иисус говорит ему: "Омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все". Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: "Не все вы чисты" (Ин.13:9-11). Спаситель опять намекает, не для учеников, а для Иуды, как бы призывает последнего: расскажи о своем грехе, признайся. Ведь если бы Иуда открыл его, то обаяние греха, сила греха, эта диавольская власть, в которую он себя предал, которую диавол получил над ним в связи с его скрытностью, этим откровением, этим искренним рассказом, была бы уничтожена. Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: "Знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете. Не о всех вас говорю: я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою" (Ин.13:12-18). Опять намек. В особенности в последние часы перед Крестными страданиями Господь неоднократно являет Свое желание призвать Иуду Искариотского к откровению, к тому, что мы сейчас называем исповедью. "Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я. Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня принимает пославшего Меня. Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня". Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит (Ин.13:19-22). Конечно, Господь Иисус Христос мог прямо сказать Иуде: "Ты - предатель", но это не принесло бы последнему пользы. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: "Господи! кто это?" Иисус отвечал: "Тот, кому я, обмакнув кусок хлеба, подам". И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту (Ин.13:23-26). Этот жест также был признаком особенной любви. Господь Иисус Христос подал Иуде кусок хлеба, как бы проявив тем самым Свое к нему внимание. Смотрите: сильных, мужественных Он обличает в лицо, говорит: "Ты - диавол, отойди от Меня, сатана", - или: "Вы в Царствие Небесное не войдете… вы не знаете, какого вы духа… вы не будете иметь части со Мной". Представьте, если бы матушка Л. сказала кому-нибудь из вас подобные слова. Большинство обиделось бы чрезвычайно. На месяц, наверное. Такое было бы отчаяние, слезы, обиды, крики: "я ухожу из монастыря, дайте мне мои вещи, дайте мне мои документы". А ученики все принимали.
И после сего куска вошел в него сатана (ст.27). Не в том смысле, что Иуда стал настоящим бесноватым (потому что тогда он и вел бы себя как безумный человек); суть состоит в том, что диавол совершенно овладел его умом и волей. Тогда Иисус сказал ему: "Что делаешь, делай скорее" (ст.27). То есть опять Он ему как бы говорит: "Я все знаю". Но страсть в такой степени овладела этим человеком, что он, все понимая, тем не менее удержать себя уже не может, идет и исполняет свой страшный замысел. Разве мы не узнаем в этом себя, когда позволяем тому или иному помыслу нами овладеть?
Но никто из возлежащих не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: "Купи, что нам нужно к празднику", или чтобы дал что-нибудь нищим. Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь. Когда он вышел, Иисус сказал: "Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем. Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его. Дети! Недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою". Симон Петр сказал Ему: "Господи! Куда Ты идешь?" Иисус отвечал ему: "Куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною". Петр сказал Ему: "Господи! Почему я не могу идти за Тобою теперь? Я душу мою положу за Тебя". Иисус отвечал ему: "Душу твою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды" (Ин.13:28-38). Конечно, апостол Петр не поверил последним словам Спасителя, он не мог им поверить. Ведь в тот момент его душевное состояние было таким, что он считал это просто невозможным. Но гордость и самонадеянность его подвели. Однако, хотя он и совершил троекратное отречение, но потом все же покаялся. Он и сейчас стерпел - не поверил, но все-таки стерпел. Не сказал: "как Ты можешь мне такое говорить! я Тебя так люблю, а Ты меня так унижаешь". Он ответил: "Нет, этого не будет", - но тем не менее не обиделся. Если и скорбел, то это была скорбь не от гордости, а от любви. И даже впоследствии, когда уже совершил страшный грех отречения, он также вынес немое обличение Спасителя. Взяв Его, повели и привели в дом первосвященника. Петр же следовал издали. Когда они развели огонь среди двора и сели вместе, сел и Петр между ними. Одна служанка, увидев его, сидящего у огня, и всмотревшись в него, сказала: "И этот был с Ним". Но он отрекся от Него, сказав женщине: "Я не знаю Его". Немного спустя другой, увидев его сказал: "И ты из них". Но Петр сказал этому человеку: "Нет!" Спустя с час времени, еще некто настоятельно говорил: "Точно и этот был с Ним, ибо он Галилеянин". Но Петр сказал тому человеку: "Не знаю, что ты говоришь". И тотчас, когда еще говорил он, запел петух. Тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра, и Петр вспомнил слово Господа, как Он сказал ему: "Прежде нежели пропоет петух, отречешься от Меня трижды". И, выйдя вон, горько заплакал (Лк.22:54-62). Господь посмотрел на него укоризненно потому, что в тот момент нельзя было ничего сказать, ведь, сказав что-нибудь в укор Петру, Господь подверг бы его опасности. Поэтому Он только на него посмотрел. И этот взгляд был, конечно же, для апостола страшнее, чем любое укоризненное слово. Но что же Петр? Отчаялся ли он? Пусть и не мог он в тот момент сказать Господу: "прости меня, я согрешил", - но в душе, конечно же, каялся, и плакал, и просил у Бога прощения.
Совсем противоположно Петру повел себя Иуда, после того, как привел в исполнение свой страшный замысел. Должно еще отметить: когда Иуда в Гефсиманском саду решил дать воинам знак, с тем чтобы показать, кто из находившихся там был Христос, то знаком этим он выбрал поцелуй, - потому что и в тот момент он стыдился перед учениками, перед Господом обнаружить себя предателем, до последнего момента хотел скрыть то, что он совершал. И даже здесь еще стремился изобразить из себя ученика. Возможно, прочие апостолы и не понимали в тот момент, что происходит. И когда еще говорил Он, вот Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: "Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его". И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: "Радуйся, Равви!" И поцеловал Его. Иисус сказал ему: "Друг, для чего ты пришел?" (Мф.26:47-50). смотрите: своим близким ученикам, преданным Ему, Он говорит: "Отойди от Меня, сатана!", а к самому немощному ученику, к этому самому страшному преступнику, Он обращается: "друг…". То есть с ревностными Он ведет себя строго, с немощными - очень мягко. В этих словах: "для чего ты пришел?" - также было указание: "Для того, чтоб предать меня? Или, может быть, ты пришел покаяться? Для чего ты пришел сюда? Что ты ищешь? Найди то, что здесь можно найти - найди покаяние, - вот последняя для тебя возможность". Этими словами Господь призывал Иуду к покаянию, но тот на Его призыв, на Его намек: "друг, зачем ты сюда пришел?" - не откликнулся. Чем это кончилось, вы знаете.
Про апостола Петра сказано, что он плакал горько (Мф.26:75), а про Иуду не говорится, что он плакал, но сказано: Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: "согрешил я, предав кровь невинную". Они же сказали ему: "Что нам до того? смотри сам" (Мф.27:3-4). Эти люди не способны были принять никакого покаяния. Вместо того, чтобы как-то попытаться помочь павшему человеку, смягчить его мучительное душевное состояние, они, сами будучи страшными злодеями, людьми каменносердечными, использовав этого человека и зная, что он им больше не нужен, отнеслись к нему совершенно безразлично. Они сказали ему: "смотри сам". Тому, Кто мог принять от него покаяние, Иуда себя не открыл, а те, перед кем он себя открыл, не способны были принести ему никакой пользы. И таким образом окончательно его погубили: И бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился (Мф.27:5).
Итак, жесткое обличение и грубое отношение не обязательно является признаком жестокости. Мы видим на примере Спасителя, что его любовь к ближайшим ученикам проявлялась именно в подобной строгости. И, наоборот, снисхождение более прилично для немощных. Самым немощным (и в конце концов погибшим) оказался Иуда Искариотский. Моей сегодняшней целью было показать вам на примере Евангелия, как важно откровение помыслов и как подобное откровение избавляет человека от власти диавола и приводит его в истинно ангельское состояние. И как скрытность, наоборот, приводит к полной погибели. Апостол Петр в конечном счете покаялся. Мы знаем, что, когда Господь явился на озере Тивериадском, Он трижды спросил ученика, хотя Петру и было обидно это троекратное вопрошение: "Любишь ли ты Меня?" (см. Ин.21:15-17). И Петр отвечал в третий раз уже даже со скорбью: "Господи, Ты все знаешь. Ты знаешь, что я люблю Тебя" (ст.17). Здесь также проявилась открытость ученика. Петр сказал то, что было у него на душе. И, обнаружив свою любовь, он ею покрыл свое прежнее согрешение, свое падение. Открытость его спасла, можно сказать, вытащила из самой адской бездны. Потому что падение Петра и падение Иуды Искариотского было приблизительно одинаковой тяжести. Но покаяние Петра спасло, а замкнутость ничем не помогла Иуде. Пришел Иуда к тем, кто, казалось, являлись его союзниками, но они ни в чем не проявили к нему участия. Апостол же Петр нашел прочих разбежавшихся учеников, собрал их, и они вместе друг друга подкрепляли. И таким образом дождались Воскресения Спасителя, а апостол Петр - и прощения из уст Самого Спасителя.
Для чего я провел беседу по Евангелию? Чтобы показать важность, необыкновенную важность откровения помыслов. Чтобы никто не думал, будто это нечто вновь изобретенное, случайное, ненужное. Когда возможности открывать помыслы нет, то человек хочет не хочет, вынужден с трудом искать иные способы борьбы со страстями. Но когда такая возможность есть, а человек пренебрегает тем, что даровал ему промысел Божий, то он тем самым пренебрегает своим спасением. И для апостолов, после того, как они разошлись с проповедью по всему миру и более не видели Господа, наступили, наверное, времена, когда они уже не имели возможности кому-либо рассказать о том, что переживали умом и сердцем. Но в то время, когда с ними был Учитель, они это делали, а кто не делал, тот погиб.
Вопрос. Не могли бы вы сказать о том, какие литургии служились в храмах Москвы в XV-XVI вв., когда там появились жидовствующие? Ведь эта вера в основе своей иудейская? Какая же могла быть литургия?
Ответ. Это была обыкновенная литургия, ведь ересь жидовствующих существовала тайно. Они своих заблуждений не обнаруживали, открыто не исповедовали. Внешне это могли быть православные священники, которые ничем не отличались от остальных, а в тайне они придерживались ереси. И потом, это ошибка, что вера их в основе своей являлась иудейской. Это было вольнодумство во всех его разновидностях: иногда - уклонение в иудейство, иногда - занятие магией или астрологией. У некоторых, может быть, порой доходило и до безбожия. То есть это было вольнодумство XVI века, одной из разновидностей которого являлось иудейство: некоторые из этих жидовствующих считали, что иудейская вера истинная, и обрезывались. Другие же, наоборот, иудейских обрядов не признавали и над собой не совершали. Поэтому каких-то внешних изменений в церковной жизни не было. Единственное, в чем проявилось это в отношении обрядов, - на иконах стали изображать ветхозаветных праведников, подчеркивая их иудейское происхождение - в чертах лица и так далее. Это запрещено, если я не ошибаюсь.
Вопрос. Как можно полно открывать помыслы человеку, которого не любишь и которому поэтому не доверяешь?
Ответ. Заставлять себя - и все. Мы делаем это не потому, что любим: полюбил человека и открывай ему помыслы. Можно, конечно, кого-то полюбить и помыслы ему открывать, но от этого ведь пользы не получишь. Любовь может быть следствием. А вот доверие должно быть. Доверие, основанное не на чувствах, мол, мне понравилось твое лицо и я тебе доверяю, не на симпатии, а на здравом смысле. Допустим, смотрю я на А. и думаю: "хорошая девушка, ей можно довериться", и начну ей все рассказывать, - а что она мне насоветует?! Да, у нее лицо такое простое, но это не значит, что я должен ее слушаться. Мне нужно рассудить: действительно ли человек учит по святым отцам или нет. Мало ли, что он мне нравится или не нравится внешностью, цветом волос и прочее. Не нужно ориентироваться на внешнее, но необходимо себя заставлять. Любовь же и расположение приходят уже тогда, когда чувствуешь от руководства пользу. Следом за этим приходит любовь. Кто ищет спасения, тот не смотрит: красивый, не красивый. Например, отец Андрей. Какая у него была внешность? Ничего особенного: никакой окладистой бороды - редкая бородка, в общем, ничего величественного. Ходил он одним боком, потому что у него был поврежден позвоночник, ничего мудреного не говорил. Я же просто искал человека, который бы учил меня Иисусовой молитве, - и вот Господь меня к нему привел. В Одесском монастыре, как мне кажется, другого такого не было. я к нему обратился потому, что мне нужно было, чтобы меня кто-то наставлял, а не потому что "любил его или не любил". Потом уже появилось такое чувство. Если мы так будем искать наставника, в особенности это касается женщин, то на что мы будем смотреть? Чтобы была большая борода, чтобы был обязательно худой, глаза чтобы сверкали. Это же нелепо. Внешность еще ничего не значит. Я из-за этой внешности много раз ошибался. Густая борода, например, и величественный вид - это еще не признак духовности, а человек к такому священнику испытывает особое расположение. Бывает расположение к тем, кто красиво говорит. Конечно, умение говорить проповеди - это какое-то дарование, но это, скорее, естественное дарование, чем благодатное. Бывают люди благодатные, но которые говорить не умеют. Вот отец Андрей объяснялся так, что его едва-едва понимали. Он был очень простой человек, но обладал опытом. Вот что самое главное - опыт. Не слова, похожие на слова святых отцов, а опыт, соответствующий их учению. Если человек начитан в творениях отцов Церкви и умеет пользоваться их учением, к месту цитировать их труды, то опыт его и может выражаться в святоотеческих словах, а если он начитан мало или не умеет пользоваться тем книжным багажом, который у него есть, то он выражается просто, своим собственным языком. Но его опыт совпадает с тем, о чем говорят святые отцы. Вот признак человека, которому можно доверять. Это не я придумал. Это мнение Симеона Нового Богослова, мнение святителя Игнатия Брянчанинова. И что мы будем размышлять: "любишь - не любишь". Да хоть ненавидишь его, но если он тебе приносит пользу, то ему и надо доверять. Когда мы приходим к врачу, разве для нас главное - красивый он или некрасивый, вежливый или невежливый? Мы смотрим на то, хороший он специалист или плохой. Или пришел к нам, допустим, вежливый сантехник. Крутанул кран, трубу прорвало: "Ой, извините, пожалуйста, у меня не получилось, я ничем вам помочь не могу", - и ушел, а вода хлещет. Мы же думаем: "Какой добрый, приятный человек. Хотя и сломал кран, но какой обходительный". Или, наоборот, пришел к нам сантехник обыкновенный, выругался, попросил денег на водку, но все сделал нормально - ничего не течет. Так кого мы предпочтем? Мы же не посмотрим: нравится - не нравится, а посмотрим, принес ли нам человек в данном деле пользу или нет. Так и в духовной жизни: мы не должны ориентироваться на то, понравился нам человек или не понравился. Может быть, он нам понравился потому, что нам потворствует, обольстил нас, попросту говоря. Мы думаем: "какой любвеобильный, никогда мне замечания не сделает. Он так со мной обходится, он так меня уважает", - а ты ему и не нужна, ему надо, чтобы ты деньги принесла, и все. А какая-нибудь неопытная баба Зина или баба Нина думает: "какой добрый, какой хороший; так скажет, так приветит". А он пришел домой и забыл, что он отец Петр, а думает, что он - Петя. Его вообще это не волнует. Поскольку профессиональное качество священника - это умение обходиться с людьми, - он его и приобрел. А неопытные принимают это профессиональное качество за любовь. Конечно, священник должен быть обходительным, а не хамом, - это понятно. Я не про то говорю, что хамство - это признак хорошего священника, ни в коем случае. Я говорю, что не нужно путать любовь с лестью. Не нужно быть такими наивными, как дети, и принимать вежливость за признак любви. Конечно, надо с людьми быть обходительным, в особенности с теми, кто недавно пришел в Церковь, не отталкивать их своей жесткостью. Но, бывает, что человек пришел на исповедь: батюшка ему все прощает, и он ему все прощает - это обоих устраивает; батюшка от него ничего не требует, и он от него ничего не требует - и, как говорится, по рукам. Батюшке подходит, что у него ничего не просят, и кающимся грешникам подходит, что от них не требуют особенного покаяния и исправления. Какая тут любовь, если твои страсти в тебе разрастаются и нет хотя бы какого-то покаяния и изменения? Какая тут любовь, если он совершенно к тебе безразличен?
Вопрос. Батюшка, а что делать, если очень-очень стыдно рассказать какой-то помысел? Как противостоять этому чувству?
Ответ. Во всех случаях, когда нас борют те или иные страсти: стыдно, допустим, рассказать помысел или не можешь сделать что-то еще, - помогает усиленная молитва. Я даже могу сказать так: если человек в чем-то грешит и нет возможности его исправить, то нужно посоветовать такому человеку усиленно молиться. И когда будет усиленная молитва - благодать Божия воздействует на его душу и даст ему мужество, даст ему силы открыть помысел или преодолеть себя в чем-то еще. Вообще нужно приучиться к понуждению себя, научиться преодолевать свои немощи.
Вопрос. "Если придешь к братиям, и один из них скажет тебе: "не нахожу здесь покоя, но хочу жить с тобою", - не давай ему места, чтобы не дать претыкания прочим. Если же он скажет тебе: "умирает душа моя по причине некоей скрытной вещи", - дай ему способ бежать, но с собою все же не позволяй жить". Батюшка, как правильно понимать это наставление?
Ответ. Здесь речь идет о безмолвниках. Это наставление безмолвствующим, чтобы они не нарушали свое безмолвие. Говорится о том, что если человек просто испытывает к тебе влечение и хочет с тобой жить, то не нужно тем не менее его брать, чтоб не соблазнились другие. А если у него в монастыре есть какая-то опасность впасть в смертный грех, то надо дать ему возможность уйти из того места, где он может погибнуть, но жить с собой - не позволять. Смысл такой. Но это наставление безмолвствующим, то есть отшельникам. Тут таких людей нет.
Вопрос. Я боюсь наказания и поэтому, случается, делаю что-либо исподтишка. Например, могу толкнуть кого-то, но как бы невзначай, то есть прикрываюсь личиной. Вроде бы и исповедую помыслы, но, боюсь, этот страх где-то сказывается. Как изменить отношение к обличению и наказанию?
Ответ. Нужно заставлять себя. Нужно думать не о том, что тебя сейчас накажут, а о наказании будущем - о будущей жизни, иметь память смертную. Тогда, конечно, ради очищения совести мы будем готовы открыть все, хотя бы здесь и претерпели наказание. Вообще в Евангельской жизни, в монашеской жизни, необходимо мужество - это одна из важнейших добродетелей, по учению святых отцов. Без мужества будешь бояться всего, от всего будешь трястись.
Вопрос. Как найти ту грань в откровении своих помыслов, чтобы, рассказывая о них, не навредить сестре, вызвавшей мое смущение?
Ответ. Если ты рассказываешь с целью на кого-то донести: такая-то, например, сделала то-то и то-то, накажите ее, она так и ждет, чтобы ее наказали, - это, конечно, плохое устроение, это донос. А если ты рассказываешь все начистоту, может быть, и о сестре своей говоришь, но желая лишь того, чтобы ее предостерегли от закоснения в грехе, то это не будет преступлением или каким-то доносом. Покрывать же никого нельзя. Какой пример вам привести? У нас в монастыре нет такого, чтобы про человека что-то рассказали и к нему стали плохо относиться. Его стараются исправить, и если наказывают, то ради его исправления. Все делается ради этого - это конечная цель. Бывают, конечно, такие, которые, к сожалению, не могут исправиться, правильнее сказать, не хотят. По большей части у нас такие отходят сами, но иногда и отчисляем. Это, конечно, всегда неприятно, но бывает и такое. Надо думать о своей пользе. Главное, когда исповедуешь помыслы, нужно бояться тщеславия (во время рассказа о себе чего-то доброго), нужно бояться злорадства или желания той или другой сестре отомстить, но это не значит, что необходимо что-то скрывать. "Не буду рассказывать о себе что-то доброе, чтобы не потщеславиться, не буду говорить про ту или иную сестру что-то плохое, чтобы ее не наказали", - так рассуждать нельзя. Если ее наказывают, то этим стараются исправить. Конечно, если это превратится в какое-то желание рассказать про одного, про другого, - это уже будет нехорошо, это станет сплетнями или доносительством. Одно и то же дело, как говорит святитель Тихон Задонский, в зависимости от намерения бывает добрым или злым. Если я это делаю с целью собственного покаяния, с целью подсказать старице, чтобы она обратила внимание на неисправность какой-то сестры, то это хорошо. А если я делаю это с целью, чтобы сестру наказали и чтобы причинить ей таким образом какое-то зло, то это плохо, и именно из-за моего сердечного намерения. А по внешности - как будто одно и то же. Вот на свое сердечное намерение и нужно обращать внимание. Но это не значит, что для того, чтобы не поддаться страсти, нужно что-то скрывать. Так мы можем и ничего доброго не делать ради того, чтобы не загордиться.
Вопрос. Кажется, что старица ко мне недостаточно строга, а мне, наверное, была бы полезнее большая строгость. Можно ли просить об этом старицу?
Ответ. Не надо просить строгости, хотя ты и думаешь, что она тебе принесла бы пользу. Ты терпи ту строгость, которую к тебе предъявляют, а надо будет - предъявят большую. Зачем ее выпрашивать? Покажи полное послушание в отношении того, что от тебя требуют сейчас. А когда мы просим строгости или чего-то иного, то это признак самонадеянности.
Вопрос. Что делать, если на душе состояние горькое, а объяснить его не можешь? Когда же подходишь к келии старицы, то хочется противостоять.
Ответ. Мало ли что горько. Горько-сладко... Не всегда же сладко будет. Надо себя заставлять. В душе человека постоянно бывает множество перемен. Не может всегда быть какое-то благодатное, мирное состояние. Бывают бури, а бывает спокойствие, бывает горечь, бывает сладость, - потому что человек ведет борьбу. Только у того бывает совершенно неизменное, "твердое" состояние, у кого душа совершенно окаменела и в ней совсем пусто. У того всегда все одинаково. А если у человека пусть даже великая благодать, она все равно может когда-то оскудеть - он от этого будет испытывать какую-то горечь, как пишет о себе, например, старец Силуан. Временами обязательно должна быть какая-то борьба. Конечно же, такой человек станет переживать за близких ему людей, за братьев или сестер во Христе, за Церковь. Иногда он будет горько плакать за весь мир (я имею в виду преуспевших подвижников благочестия), иногда - утешаться какими-то благодатными явлениями. Поэтому перемены непременно будут. Но к ним нужно относиться спокойно. Главное - приучить себя к понуждению. Вот это очень важно.
Вопрос. У святителя Игнатия (Брянчанинова) написано, что в его время, когда приходил новоначальный, искус его продолжался до десяти - пятнадцати лет…
Ответ. Не надо о себе говорить: новоначальный - не новоначальный. Это зависит не от того, пятнадцать лет прошло или один год, а от того, как кто подвизается. Один будет новоначальным пятьдесят лет, а другой - всего два-три года. Это зависит от ревности. Мы можем быть новоначальными всю жизнь. Потому что мы не подвизаемся. Страсть возмущается - мы не должны ее удовлетворять, а должны с ней бороться. Можно достигнуть мира, какого-то душевного спокойствия, от удовлетворения страсти, а можно достигнуть его, победив страсть, то есть примирившись со своей совестью. В монастыре страсти человека возмущаются, приходят в движение многократно, от разных обстоятельств: от необходимости оказывать послушание настоятельнице, старшим по работе, от столкновений друг с другом. И человек видит свои страсти, борется с ними. Прежде всего, конечно, эта борьба происходит при помощи Иисусовой молитвы, при помощи откровения помыслов. Святые отцы говорят: "Кто не в борении, тот в прелести". Бывает какой-то момент умиротворения, когда благодать Божия посетит, бывает, что страсти вновь возмущаются.
Конечно, время нужно, да. Я не к тому это говорю, что мы в один день можем измениться, - конечно, нужно терпение, - но говорю к тому, чтобы мы себя таким образом не оправдывали. Время не исцелит нас само по себе. Оно исцеляет тогда, когда мы трудимся. Если мы поле не засеяли, или засеяли, но не обрабатываем, то напрасно мы ждем, что будет урожай: урожая не будет, даже когда и время придет. Придет время снимать урожай, а урожая и нет, потому что мы не работали. Может и такое быть. Поэтому и время нужно, и труд нужен. С той только разницей, что урожай всегда бывает в одно и то же время, а в духовной жизни один раньше приносит плоды, другой позже. В зависимости от ревности, в зависимости от смирения.
Вопрос. Если на исповеди каешься в каких-то несмертных грехах, а священник говорит: "Дай слово, что больше так делать не будешь", - правильно это или нет? А если дьявол искусит?
Ответ. Смотря о чем речь. Если о воровстве, например, то можно дать слово. А если о зависти, то едва ли. "А если диавол искусит?" Что значит диавол искусит? Что вы все диаволу приписываете? Не знаю, в действительности ли так было или это притча, но есть такой рассказ. Один монах решил в страстную пятницу съесть яйцо. Взял, а как его приготовить, это яйцо? Он его на нитку подвесил и стал над свечкой испекать. Но не успел: заходит в келию игумен (обход делал по монастырю) и говорит: "Брат, что ты делаешь, сейчас же страстная пятница?!" А он: "Отче, лукавый меня искусил". Тут бес и говорит: "Отец игумен, не верьте ему, я сам дивлюсь его лукавству". Так что не надо все валить на лукавого. "Диавол искусил". Что же мы тогда делаем в монастыре, если нас во всем "диавол искушает"? Мы же на Страшном Суде не будем говорить, что это нас диавол искусил, а сами мы ни в чем не виноваты. Так и то, о чем ты сейчас говоришь. Это Ева, когда они с Адамом согрешили, сказала Господу: "Змей обольстил меня, и я ела" (Быт.3:13). Или вот другой пример. Господь дал Адаму в раю заповедь не вкушать от древа познания добра и зла. И что, Адам не должен был говорить: "Да, я никогда этого не буду делать", - а должен был сказать: "Я не знаю, а вдруг меня змей искусит", - так что ли? Конечно, мы должны дать обещание не совершать по крайней мере смертных грехов, и изо всех сил молиться Богу, чтобы Он нам помог. Разумеется, диавол может искушать, но и Бог нам помогает.
Вопрос. Если при исповеди помыслов появляются какие-нибудь из упомянутых Вами чувств: тщеславие, осуждение и прочее, - то надо сразу говорить старице?
Ответ. Я думаю, нужно говорить. Обязательно нужно сказать, чтобы тут же уничтожить обаяние этого помысла.
Вопрос. Отчего такая разница между древними христианами и нами в смысле ревности?
Ответ. Спаситель же предсказывает, что по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь (Мф.24:12). Вот, видимо, из-за этого умножения беззакония, из-за умножения соблазанов люди прельщаются, пристращаются к земному и в них ослабевает первохристианская ревность. Собственно, и монашество если не возникло, то по крайней мере распространилось тогда, когда стала ослабевать ревность всего христианского общества. А сейчас и монашество стало уже несоленой солью. Есть такое предсказание, что в последние времена "монахи будут как миряне, а миряне как скоты". Но мы не должны себя оправдывать тем, что о нас это предсказано и что миряне тоже вот такие. Мы должны стараться, если это возможно, стать исключением из общего неприятного, так сказать, правила. Главное - все же приобрести ту ревность, которая была у древних христиан. Мы не можем совершать тех телесных подвигов, какие совершали они, но самые главные подвиги - умное делание, из которого все вытекает, послушание, смирение - это в нашей власти. Тут не нужно какого-то особого телесного здоровья, каких-то особых благоприятных условий, а нужно только одно произволение.
Вопрос. Можно ли спастись без откровения помыслов, а только благодаря исполнению послушания и занятию Иисусовой молитвой?
Ответ. Да. Если нет возможности исповедовать помыслы, то спастись труднее, но можно. А если такая возможность есть и ты ею пренебрегаешь, то это ты уже искушаешь Бога. Даже великие старцы и то советовались, хотя бы со своими учениками. Антоний Великий, например (не помню, кто приводит этот эпизод), получил однажды приглашение от Императора Константина Великого прийти в Константинополь, но не знал, согласиться ему или нет, и спросил об этом своего ученика Павла Препростого. Тот ему и сказал - мудро, но со свойственной ему простотой и безыскусностью: "Если пойдешь в Константинополь, то будешь Антоний, а если останешься, то будешь авва Антоний", - и он остался, не пошел, не изменил своему правилу. Даже люди, достигшие высочайшего духовного преуспеяния, и то советовались, считая это для себя нужным. А если мы думаем, что мы без этого можем обойтись, - это, конечно, самонадеянность.
Вопрос. Очень борет помысел, что старцев теперь нет.
Ответ. Конечно, таких старцев, каким был Антоний Великий или подобные ему древние отцы, через которых Господь открывал Свою волю, очень мало. Но в то же время все монашество основано на старчестве. Есть такое правило, которое запрещает постригать, если нет восприемников. А почему? Потому что человек этот тогда не имеет руководства и может запутаться в монашеской жизни. Однако не нужно относиться к этому и формально: лишь бы кому-нибудь вручить. Так как если мы постригаем и даем восприемника, который является чисто формальным, как бы "ритуальным", и ничего не может сказать своему постриженнику, мы нарушаем это правило не по букве, а по духу. Поэтому монашество без старчества невозможно. Под старчеством же допустимо понимать и руководство таких благодатных старцев, как Амвросий Оптинский (хотя и они не столь великие, как Антоний Великий и древние отцы), и вообще сам институт монашества, когда более опытный, пусть и не прозорливый и не чудотворец, но просто более опытный монах руководит менее опытным. И без этого невозможно. Например, незадолго до революции, кажется в 1911 году, был съезд монашествующих, на котором поднимался и вопрос о старчестве. И возрождение монашества виделось возможным именно в связи с возрождением старчества. Предлагалось способных к тому людей посылать в монастыри, где существовало старчество, чтобы они научились такому руководству и затем сами бы насаждали старчество в тех монастырях, где его нет. Под старчеством же понималось не такое благодатное руководство, как бы пророчество, а именно руководство более опытных менее опытными. И считалось, что в каждом монастыре должен быть старец. В этом виделся залог возрождения и расцвета монашества. А сейчас хотят неведомо чего: или давайте нам Антония Великого, или не надо никого. Когда дело касается еды, то вы же не говорите: "Или дайте нам семгу и красную икру, или вообще ничего не будем есть", - а кушаете то, что Бог пошлет. А в отношении духовной жизни все такие разборчивые, прямо гурманы. Как будто вы все уже испытали, все уже знаете и вам нужно только пророчество. И во времена Антония Великого, уверяю вас, не все были подобными ему. Мы нередко читаем о том, как к Антонию, вообще к великим подвижникам благочестия, приходили со своими учениками некоторые старцы и у них назидались. Значит, и они, эти старцы, по отношению к Антонию также считали себя учениками, но тем не менее руководили другими. Мы знаем про авву Дорофея, что когда сам он считал себя к руководству еще не способным, игумен поручил ему взять себе авву Досифея и им руководить. И это был первый его ученик, на котором он показал, что к руководству способен... сейчас мы со скрипом еще как-то держимся "в рамках", а если лишить вас и того скромного руководства, которое вы имеете, то вы будете просто, так сказать, как дикие животные. Поэтому не нужно пренебрегать тем немногим, что предоставляет Промысел Божий, под тем предлогом, что сестра Д. - это не амма Синклитикия. "Или давайте мне амму Синклитикию, или пойду сейчас спать вместо правила", - так у нас получается. "Если была бы амма Синклитикия, то я бы молилась, а так я лучше посплю еще часика два". Так что ли?
Вопрос. Батюшка, может быть, Вы ответите на этот вопрос. Действительно у многих возникает чрезмерная забота о здоровье, и от этого человек совершенно расслабляется; получается, что мы пришли сюда как бы затем, чтобы его сохранять. Был такой чрезмерный уклон у некоторых. Может быть, расскажете, как поступать?
Ответ. Вот-вот: "Все болезни от нервов". Раньше люди смирялись, боролись с гневом, а сейчас все лечат нервы. Как поступать? К доктору обратиться. И доктор пропишет лекарства от разных страстей: от гнева, от уныния. От уныния возбуждающее, от гнева - успокаивающее.
Вопрос. Батюшка, вот у некоторых теория, что если как-то чрезмерно себя утруждать, подвизаться, то можно быстро потерять здоровье и человек умрет, не успев побороться со страстями, что из-за этого надо здоровье беречь.
Ответ. Конечно, к своему здоровью надо относиться разумно, но не нужно из этого делать предлог для нерадения. Необходимо не то чтобы беречь здоровье, а, так сказать, разумно его расходовать. Святитель Игнатий пишет, что есть четыре вещи, которые сами по себе безгрешны, но являются поводом для нарушения заповедей: деньги, вино, излишнее здоровье и лица другого пола; от неразумного отношения к этим четырем вещам появляются все грехи. В том числе святитель Игнатий включает сюда и излишнее здоровье. Для чего мы постимся, для чего совершаем поклоны и каким-то образом удручаем плоть? Для того, чтобы избавиться от излишних физических сил, чтобы сделать свою плоть немощной, чтобы легче было ею овладеть и покорить духу. А тут мы вдруг начинаем беречь здоровье. Для чего его беречь? Апостол Павел, например, говорит про некоторых вдовиц, которые обильно себя питали, что они заживо умерли (см. 1Тим.5:6). Вот что получается. Конечно, не надо уклоняться в неразумные подвиги, но не нужно впадать и в другую крайность - в нерадение. Уж лучше действительно потерять здоровье, чем иметь его избыток. Что будет от этого избытка? Как правило, возбуждение блудной страсти, гневливость, уныние и лень. Хотя, конечно, уныние и лень могут быть и от перегрузки, но могут быть и от пресыщения: когда человек объестся, ему хочется поспать. Нужно найти золотую середину. Разумеется, мы не способны, еще раз говорю, к тем подвигам, к которым были способны древние подвижники. Но какое-то ограничение себя, какое-то воздержание, какое-то смирение своей плоти необходимо даже самому немощному. В особенности пост, и в особенности для юных. Это очень важно.
Вопрос. Батюшка, что делать, если у человека болит спина, а ему кажется, что забота об этом будет саможалением, и он не может угомониться?
Ответ. Для этого существуют врачи. Если болезнь действительно есть, значит, нужно к себе как-то снисходить. Бывает, что к естественной болезни примешивается и бесовское наваждение, это может быть. Это тонкая вещь. Тут необходимо много молиться, просить у Бога вразумления и, конечно, постоянно советоваться. Но есть совершенно обычные вещи. Однако когда человек приходит к врачу и ему говорят, что одно у него от нервов и другое у него от нервов, - то по-русски это называется "от воображения". Что значит от нервов? Как бы никакой болезни нет, и значит надо лечить нервы. Получается, что человек должен постоянно пить успокоительные лекарства, а что произойдет в конце концов? Он станет почти что наркоманом и будет ходить, как прибитый.
Вопрос. А разве нервы не могут болеть?
Ответ. Что значит нервы? Когда, допустим, человек не может спать, или когда у него аппетит плохой, или беспокойство, - тогда можно сказать, что это зависит от нервов. А когда человек гневается, то дело не в нервах, а в гневе.
Вопрос. Батюшка, а было ли у кого-то из святых нервное расстройство?
Ответ. Ну вот, например, у святителя Тихона Задонского. Но он лечился от нервов тем, что ушел в монастырь, косил траву, трудился. И у него от этого нервы успокаивались.
Вопрос. Батюшка, святитель Игнатий в некоторых письмах пишет, что у него тоже было какое-то нервное расстройство. А что это значит?
Ответ. Действительно, такая болезнь может быть, но нервное расстройство - это не значит гневливость. У человека могут быть какие-то боли, простуда нервов допустим, может быть бессонница или, в том числе, нервное расстройство. Гневливость же - это совсем другое. Почему у святителя Тихона Задонского было нервное расстройство? Он управлял огромной епархией, чуть ли не всей Донской областью. Там было необузданное казачество, невоспитанное духовенство, и когда он пытался ввести какую-то строгость, то встречал сопротивление. В конце концов его оклеветали и уволили. От переутомления, от всего этого у него и случилось нервное расстройство. Но оно не выражалось в гневливости. То, что он, как архиерей, строго обращался со своим келейником, нельзя назвать гневливостью; да потом он и от этого отказался и стал обходиться со всеми очень мягко. Ну, а святитель Игнатий… мы также ничего не знаем про его гневливость. У него расстройство нервов выражалось в какой-то болезненности, может быть, в какой-то немощи, изнеможении. Я это шутя сказал, что все болезни от нервов. Я имел в виду не то, что нет нервных болезней, а то, что на нервную болезнь часто списывают, во-первых, гневливость, а во-вторых, - болезнь воображаемую, когда другого диагноза поставить просто не могут. Человек поддается мнительности: "ой, я переутомилась!" - а поскольку врач этого объяснить не может, но и не доверять тоже не может - он начинает думать, что же это такое, и говорит: "наверное, это нервы". Вот что я имел в виду.
Вопрос. Батюшка, я читала, что от скрытого депрессивного состояния у человека тоже появляются какие-то болезни. Начинают лечить болезнь как болезнь, а нужно лечить его психическое состояние.
Ответ. Ты и подтверждаешь то, что я говорю. Существует так называемая психотерапия: человеку во время доверительного разговора, беседы, пытаются как-то объяснить его душевное состояние, пытаются научить его, как себя вести. Но зачем нам прибегать к таким способам, когда у нас есть другая "психотерапия": исповедь, духовный совет. Западный мир отказался от исповеди, а нужда в этом была. Вот и появилась так называемая исповедь для безбожников - психоанализ. Конечно, смысл ее совсем в другом. Если мы учим человека бороться со своими страстями, то там учат, как человеку приспособиться ко всем своим порокам, и считают, что все, в принципе, нормально, лишь бы ты не беспокоился.
Вопрос. Что предпочесть: евангельскую заповедь об утешении печального или послушание (разговаривать запрещено)?
Ответ. Нужно спросить, допустим, у старицы: "Сестра Д., как мне себя в таких случаях вести? Позволительно ли мне утешать человека, если он чем-то опечален, или нет?" она скажет, допустим: "В крайнем случае можно" или: "Можно в таких-то, таких-то словах", или: "тебе нельзя, ты не способна к этому". Вот и все.
Вопрос. Мне кажется, что если бы у нас вместо сестры Д. был Антоний Великий, то мы бы просто не смогли при нем жить. Ведь написано же, допустим, про Иосифа Афонского, что многие жить с ним не могли. Мне, например, кроме моей старицы никого не надо.
Ответ. Скажу про отца Софрония Сахарова. Я, конечно, не берусь судить о том, насколько это преуспевший подвижник, но сам он про себя рассказывал, что благодатью Святого Духа ему во время исповеди сообщалось, что необходимо было сказать человеку. Однако он иногда этого не говорил, по той причине, что знал, что люди этого не исполнят, а говорил нечто общее из святых отцов. И таким образом он предоставлял человеку свободу, чтобы человек не подвергся осуждению за то, что явно противится воле Божией. Поэтому если бы и был такой человек, а мы бы его не слушались, то это стало бы нам действительно в еще большее осуждение. Больший грех был бы. И многие подвижники, которые в самом деле знают волю Божию (многим она открыта, и будущее открыто), не всегда говорят ее прямо, потому что знают, что мало кто способен ее исполнить. Вот отца Андрея надо было уговаривать, чтобы он сказал то, что думает. А обычно он очень снисходительно что-нибудь говорил, и всё - и все были довольны, все были спокойны.
Вопрос. Пожалуйста, раскройте, или посоветуйте, с каким расположением надо подходить к послушанию певчей. Возможно ли как-то так себя настроить, так вести себя в храме, чтобы во время послушания и хорошо без ошибок петь, и молиться?
Ответ. Ко всякому послушанию нужно относиться старательно, с благоговением. Тем паче к пению, потому что это - молитвословие, от которого зависит вся служба. Я скажу про священство. Когда меня только рукоположили и я плохо еще знал богослужение, боялся ошибиться, то я больше следил за внешним его ходом. Потом, постепенно, когда привык и дошел почти до автоматизма, тогда уже больше стал обращать внимания на смысл молитвы и сосредотачиваться. Так же и в певческой практике, мне кажется: когда дойдет дело до автоматизма (в отношении собственно пения, устава Богослужебного), тогда можно уже будет обращать больше внимания на молитвенную сторону, а до этого приходится следить за внешней. Если сразу, не обучившись хорошо пению и уставу, начнешь углубляться в молитву, то все разрушится и службы не будет. Тогда надо бросить певческое послушание и затвориться в келии - быть затворницей, а не певчей.
Вопрос. В миру есть смертная казнь, убийство людей продолжается, - почему же это происходит?
Ответ. На этот счет разные были мнения. Я где-то слышал, правда сам не читал, что Иоанн Златоуст был против смертной казни. В то же время, когда человек знает, что его в конечном счете никак не накажут, то он думает: "все равно меня не убьют", - и может сделать все что угодно. Вот, допустим, в европейских странах все хорошо, все, вроде бы, цивилизованно. Тем не менее Соединенные Штаты и несколько Европейских стран бомбили Сербию. Они наказывали сербов так, что там погибло очень много мирного населения. А смертной казни нет. Или, допустим, Ирак. Смертной казни в европейских странах нет, но тем не менее Соединенные Штаты и Англия бомбили Ирак, и погибло множество людей, в том числе мирные жители (да хотя бы и только военнослужащие). А смертной казни нет. Все это, скорее, какое-то человекоугодие, чем здравый смысл. Конечно, мне это не нравится, но государственные законы требуют для преступников какого-то наказания. Если будет безнаказанность, то число преступлений станет увеличиваться. Другое дело, что в Византийской империи, например, существовал иной выход из положения. Если, скажем, сейчас преступника приговаривают к смертной казни и приговор нужно рано или поздно привести в исполнение, то в Византийской империи христианское покаяние преступника делало возможным отмену смертной казни и даже прощение виновного. То есть христианское покаяние (это, конечно, были исключительные случаи, я думаю) делало возможным отмену государственного закона. Вот если бы было так, тогда и смертная казнь была бы, и полное освобождение от ответственности для покаявшихся (а ведь мы знаем, что и самый страшный преступник может покаяться). Вот это, мне кажется, было бы идеальным выходом из положения. А так, чтобы совсем отменить смертную казнь или, напротив, казнить без всякого помилования, без всякого исключения, всех, кто этого заслужил, - и то, и другое кажется мне неразумным.
Вопрос. В прошлый раз Вы рекомендовали читать "О трех образах молитвы" Симеона Нового Богослова. Не могли бы Вы пояснить о втором образе. Это то, как молимся мы, новоначальные: то молимся, то предаемся помыслам и увлекаемся, то опять молимся? Наверное, если человек удовлетворяется только этим, останавливается на этом, то это и будет "вторым образом", по Симеону Новому Богослову?
Ответ. Второй образ внимания и молитвы - это совсем не то, что человек иногда поддается помыслам, а иногда борется. Это то, когда человек читает какие-то длинные молитвословия и больше думает о смысле читаемого, чем заботится о внимании. И от того, что он много прочитал, воображает, что он много помолился. То есть вменяет себе в заслугу не внимание, а количество. Вот что значит второй образ внимания и молитвы, а вовсе не то, что мы боремся с помыслами.
Вопрос. Батюшка, там сказано, что ум собирает и как бы расточает. Это что значит?
Ответ. Читаешь ты канон, и трудно сосредоточиться. Когда человек творит Иисусову молитву, то ум легко собрать, а когда он читает псалтирь или канон, то думает: "Вот, я прочитал пять кафизм". А на самом деле происходит то, что несколько слов он понял - ум улетел, несколько слов опять понял - ум снова улетел - вот о чем идет речь. А при этом человек гордится тем, что много прочитал.
Вопрос. Получается, что без благословения старицы ничего просить у Господа нельзя? Может быть, что-нибудь да можно?
Ответ. Можно попросить без старицы только того, чтобы слушаться старицу.
Вопрос. Удивительно, что все получается так, как Вы и говорите.
Ответ. Ну конечно, так и получается. Это же жизненный опыт. Это не какая-то отвлеченная философская теория - это опыт. Евангелие - это тоже не художественная литература. Это описание нескольких лет проповеди Спасителя и пребывания Его с учениками. Это жизнь.
Вопрос. Важно или нет и вообще нужно ли обличать сектантов? Люди, которые обличают секты, не занимаются ли теоретизированием, пустым богословствованием?
Ответ. Это смотря кто. Если этим будем заниматься мы, то мы, конечно, будем отвлекаться от того, для чего покинули мир. А если какой-нибудь человек занимается этим с пользой для спасения ближних, как, допустим, отец Андрей Кураев (я не буду полностью оценивать его богословие, просто привожу пример), то, конечно, он делает свое дело. Не могут все одним заниматься. Или все будут молиться Иисусовой молитвой, или все, наоборот, будут обращаться к проповеди среди сектантов. Например, духовно близкие люди преподобный Сергий и святитель Стефан Великопермский занимались разными вещами. Стефан Великопермский проповедовал пермякам и обратил пермяков ко Христу, а Сергий Радонежский был безмолвником. Каждый делал свое дело.
Вопрос. Если мне кажется, что старица со мною нестрога, можно ли для себя сделать вывод, что я очень немощна, не могу смиренно потерпеть?
Ответ. Смиряться таким образом можно, а просить себе строгости не нужно. А то старица тебя, допустим, накажет, а ты потом скажешь: "Ой, нет, не надо. Давайте по-старому".
Вопрос. "Если кто живет в каком-либо месте и не приносит плода, свойственного этому месту, то самое место изгонит его вон, как не приносящего плода, требуемого местом". Относится ли такое поучение к жительствующему в монастыре?
Ответ. Конечно, относится. У нас бывают люди, которые не выдерживают, не могут здесь жить. Их как бы само это место гонит. Отчего? Оттого, что они ведут себя не так, как положено, - вот, это место их и изгоняет. Это очень разумно подобранное изречение, очень подходящее. Они не приносят плода, свойственного этому месту. Какой плод свойствен этому месту, какой плод в монастыре мы должны принести? Конечно же, прежде всего смирение друг перед другом, через послушание настоятельнице, старшим сестрам и вообще всем равным себе. Вот это тот плод, который человек получает в общежитии. Отличный от того, который он, например, может получить в безмолвии, где большее значение имеет уединенная молитва. Именно послушание, смирение, откровение помыслов - вот то, что мы получаем в общежитии. И если человек такого плода получить не желает, то само это место как бы начинает его изгонять. Человеку хочется отсюда уйти, ему здесь плохо. Потому что он не хочет одеть на себя это ярмо, ярмо общежительного монастыря, а начинает себя оправдывать: "Если бы я жил в лесу или затворился бы на квартире, тогда я бы плод принес". А принес бы он в лучшем случае плод лени, а в худшем - прелести.
Вопрос. Тогда, когда не хватает мужества открыться старице, Вы посоветовали усиленно молиться. А что делать, если бывает наоборот? Бывает, наговоришь таких ужасных вещей, а потом думаешь: "Как вообще это можно вынести, бедная моя старица". Как бороться со страстью в этом случае?
Ответ. Бывает, диавол устраивает так (об этом Лев Оптинский говорит), что оскорбляет старца через послушника. И тот начинает не открывать старцу помыслы, а ругать его. Не говорить, допустим: "Простите, но у меня против Вас такие-то помыслы", - а говорить: "Я к Вам отношусь так-то, так-то, и так-то", - и высказывать грубости, оскорбительные, уничижительные вещи. Некоторое время, может быть, старица и должна это потерпеть, пока человек не отстранится от этих помыслов и не начнет их исповедовать как грехи, не приобретет к ним некоторого недоверия, но вообще-то это очень опасное состояние и можно так упиваться страстью, что под предлогом искренности постоянно досаждать своему духовному руководителю. Надо понимать, что одно дело когда я говорю: "Сестра Д., простите, но у меня против Вас помыслы ненависти", - то есть, я уже отстранился от них, я уже как-то борюсь с ними, но не могу пока побороть. А другое дело, когда я принял помысел, верю ему и говорю: "Я Вас ненавижу, презираю, Вы такая-сякая". Обругал, обругал, а потом говорю: "Что-то я от исповеди помыслов не получил пользы". Потому что исповеди-то помыслов, собственно, и не было, а было признание в своих грехах. А грехи можно рассказывать по-разному. Можно рассказывать грехи даже с тщеславием, как, например, хвастаются друг перед другом пьяницы, кто больше выпил водки.
Вопрос. У меня чревобесие. Наставница говорит, что надо, чтобы после еды не было тяжести в животе, а иначе - делать двадцать поклонов. А если тяжести от переедания нет, но живот переполнен (возможно, опиваюсь)? Опивание - это чревобесие?
Ответ. Хорошо об этом пишет схимонах Василий Поляномерульский. Нужно прочесть у него. Он говорит о нескольких степенях воздержания, кажется, о четырех: когда человек сильно алчет, когда он немного недоел, когда он наелся, но не пресытился и когда он несколько пресытился. Это в зависимости от немощи человека, от его физического устроения; все это допустимо. А вот когда человек наелся и начинает кушать только ради удовольствия - это уже грех. Поэтому не нужно думать, что если ты наелся, даже поел плотно, то это обязательно грех. Кому как. Есть такие крепкие, которым надо немного недоесть, а есть немощные. Тут надо смотреть не на то, толстый ты или худой, а на свое физическое состояние. Потому что все зависит от обмена веществ, от многих других причин. Но, конечно, если человек очень толстый, то сама полнота приносит ему вред. Тут уже можно воздерживаться ради здоровья. Но мы про это не говорим. Здоровье - дело врачей. Я говорю, что надо ориентироваться на свою телесную крепость, зная, конечно, и свое здоровье. А устанавливать для себя норму нужно, разумеется, при помощи старицы. Я про себя скажу. Когда меня рукоположили в иеродиакона, я решил не ужинать, чтобы можно было лучше подготовиться к службе и побольше помолиться. Я несколько дней не поужинал, утром пришел на службу, - а у меня нет голоса. Еле-еле что-то издаю (певчие меня поймут). Физически вроде ничего, а голоса нет. Стал ужинать - и голос появился.
Вопрос. Батюшка, а чревобесие - любой вид чревоугодия так называется?
Ответ. Нет, Иоанн Лествичник, например, различает чревобесие и гортанобесие. Гортанобесие - это когда человек наслаждается вкусом пищи, а чревобесие, - когда ему все равно что есть, лишь бы побольше.
Вопрос. Батюшка, а бывает то и то?
Ответ. Все бывает. Если вкусно, тогда я могу съесть много, а если не вкусно, тогда я и мало не поем. Еще надо иметь в виду, что когда человек болезненный и у него часто бывает плохой аппетит, то он ищет пищи более разнообразной и приятной на вкус. Тут много разных факторов. Сейчас немало людей больных, немощных, и это все нужно учитывать. Не исключено, что кто-то может подвизаться, как Антоний Великий, а другой, наоборот, нуждается в диете, режиме питания, как в больнице.
Вопрос. Боюсь обличения, особенно при всех. Считаю себя немощной и укоряю себя, что ничего не могу потерпеть. В то же время кажется, что меня недостаточно смиряют, и унываю, зная свою немощь.
Ответ. Ты не ищи, чтобы тебя смиряли, но когда тебя смиряют, тогда терпи. Вот и все. Если мы начнем себя так жалеть и очень много думать, то чем это кончится? Мы запутаемся. Проще нужно. Меньше слов и больше дела.
Вопрос. Не расскажете ли Вы о значении и смысле иноческого пострига: как к нему правильно относиться?
Ответ. Иноческий постриг - это начало пути. Обеты еще не даются, но в то же время возвращения к мирской жизни уже нет. Человек еще не дал монашеских обетов, как бы еще не приступил (теоретически) к самому подвигу, но это уже подготовка - подготовка к тому, что он примет полный постриг и затем все силы своей души употребит на совершенствование, на заботу о своем спасении. Это нечто вроде обручения, как сначала бывает обручение, а потом - брак, так и здесь. Иночество является неким предвкушением того, чем уже будет собственно монашество. Не знаю, как в других восточных Православных Церквах, но вот в Иерусалимской Церкви постриг в рясофор для монашествующих (мужчин) является возможностью принять архиерейский сан. В Иерусалимской Церкви архиереи не имеют манатейного пострига, там вообще существует только две степени пострига: рясофор и великая схима, а малой схимы, то есть мантии, у них нет. Не знаю, может быть, действительно стоит так поступать, ведь при схимническом постриге и при постриге в мантию обеты одни и те же, только в схимническом постриге при произнесении обетов добавляется слово "паки", то есть "еще раз", - еще раз человек повторяет обеты, которые прежде были им даны при постриге в мантию. Я не буду спорить с обычаями Иерусалимской Церкви. У нас свои обычаи, там - свои, принципиально они не разнятся. У греков такое отношение: если человек решил остаться в монастыре и не думает делать церковной карьеры - стать архиереем, например (перед женщинами тем паче такой вопрос не стоит), - то он может принять постриг сразу в великую схиму уже совсем в юном возрасте, так же, в общем-то, как у нас в мантию.
Вопрос. Почему, когда наставница тебя ругает, становится трудно открывать помыслы, хочется замкнуться в себе? Как это легче преодолеть?
Ответ. Нужно обладать здравым смыслом. А у нас по большей части бывает так, что мы рассказываем и ждем, чтобы к нам непременно проявили какую-то необыкновенную любовь. Но какой тогда будет результат? мы закоснеем в своих недостатках - вот и все. чтобы преодолеть то, о чем вы говорите, надо прежде всего понимать, для чего нужна исповедь помыслов. Надо быть готовым не только к тому, что тебя будут ругать, но даже к тому, что тебя будут бить, поносить, гнать, убивать - все что угодно. Необходимо иметь мужество. Для чего ты открываешь помыслы? Ты приходишь к судье, открываешь свое преступление, судья выносит тебе приговор. Приговор этот выносится не для того, чтобы тебя казнить, но чтобы исцелить. Если ты сам о себе не расскажешь, то кто сможет узнать, что у тебя происходит внутри? Разве есть среди нас прозорливые старцы и старицы? необходимы благоразумие и мужество. Нужно себя заставлять терпеть даже самые неприятные обличения и стараться сделать вывод из того, что тебе говорят, а не вступать в противоборство со старицей.
Вопрос. Вы сказали, что не нужно на каждый греховный помысел обязательно отвечать какой-нибудь противоположной ему мыслью. Но ведь существует же молитва: "Господи, даждь мне мысль благую", - нет ли здесь противоречия?
Ответ. Действительно, преподобный Нил Сорский пишет, что злые помыслы надо заменять добрыми, и это справедливо. Но проблема в том, что когда брань сильная, как говорит святитель Игнатий, сделать это бывает очень трудно. Ты приводишь на ум благие мысли, а страсть в тебе действует столь сильно, что все сметает на своем пути, и человеческое усилие предолеть греховный помысел добрым не помогает.
То же можно сказать и относительно самоукорения. Когда мы укоряем себя от ума - это одно, а когда приобретаем сокрушение сердечное от напряжения в борьбе - это уже другое. Ведь настоящее самоукорение, смиренное о себе мнение, возникает именно от опыта. Зачастую хотя мы и сознаем себя грешниками и правильно, здраво рассуждаем, что многое делаем неправильно, по гордости или с раздражением и т.д., но на деле все подобные благие мысли сметаются страстью, и это свидетельствует о том, что самоукорение наше - от ума. Поэтому лучше не укорять себя какими-то собственными мыслями, но следовать Евангелию и одновременно иметь дух самоукорения, видя себя постоянно отступающим от Евангельских заповедей. Это и более безопасно. Когда же мы беседуем внутри самих себя, то, во-первых, отвлекаемся от молитвы, а во-вторых, пользуемся очень непрочным основанием, которое быстро становится негодным. Получается, что Божественную помощь, Божественную благодать мы хотим заменить собственным усилием. Следуя таким путем, можно запутаться.
Вопрос. Что Вы думаете относительно святоотеческого совета прелагать отрицательные помыслы на положительные?
Ответ. Опять же лучше это делать при помощи Евангелия. Не нужно пользоваться своими словами, тем паче нам, людям невежественным, малодуховным. Святые отцы, и в особенности образованные из них, такие как Василий Великий, Тихон Задонский, имели возвышенный ум, и им исполнить этот совет было просто. Нам же лучше пользоваться не собственными мыслями, а либо изречениями из Священного Писания, либо мыслями святоотеческими. Мы должны быть начитанными и постоянно содержать в своей памяти учение святых отцов и Священное Писание, чтобы в случае необходимости извлекать из памяти нужное евангельское изречение или святоотеческое рассуждение.
Но собственных мыслей мы употреблять не должны, это опасно. Ведь мы даже не молимся своими словами - разве что очень кратко, в случае особой необходимости, - а молимся, например, словами пророка Давида. И древние монахи молились так. Почему? Потому что они боялись произносить какие-то собственные слова, но выражали свои чувства при помощи псалмов Давида. Они считали, что все необходимое для выражения их духовных чувств и потребностей содержится в псалмах. Вот вам пример того, как отцы боялись собственных мыслей.
Вопрос. Преподобный Варсонофий Великий пишет, что когда в уме возникает помысел, его нужно исследовать. Но ведь преподобный Варсонофий был пустынником, подвизался в уединении, поэтому имел возможность исследовать всякий возникающий помысел и затем решать для себя, принимать его или не принимать. Мы же живем в общежительном монастыре, исполняем те или иные послушания, иногда даже суетные; на каких-то ответственных послушаниях порой приходится принимать сразу массу решений. Как возможно для нас исследовать помысел, ведь очень сложно внимать себе, когда увлекаешься работой? Как быть?
Ответ. Бывают какие-то сложные вещи, которые действительно приходится исследовать, но нам, как правило, лучше не самим исследовать свои помыслы, поскольку мы на это не способны (вообще, новоначальные на это не способны), но отдать их на суд старцу или старице. Если же ты самостоятельно начнешь рассуждать, то скорее всего запутаешься. Но в то же время есть и довольно-таки простые вещи. Допустим, пришла тебе мысль ударить о. Л. - здесь ты должен без всякого исследования понять, что это гнев.
Заповеди нужно исполнять везде. Из твоих слов о том, что ты не можешь исследовать помыслы во время работы, можно сделать следующий вывод: во время работы нельзя исполнять заповеди. Так получается? Помыслы исследовать не значит сидеть и внимательно следить за ними, ты должен контролировать себя постоянно, нужно приучиться смотреть внутрь себя. Пришел какой-то помысел - тебе надо его с чем-то отождествить, у тебя должна быть своего рода шкала, по которой ты определял бы, что это, допустим, гнев, это осуждение, это уныние и прочее. Но бывают и сложные вещи. С одной стороны, нужно стараться отвергать их, потому что и дьявол может предложить что-то запутанное, непонятное. Такие вещи нужно отдавать, конечно, на суд старца или посоветоваться с кем-то более опытным. Более совершенные, преуспевшие, действительно, должны уже исследовать помысел длительно, - может быть, молиться, чтобы открылась его внутренняя сущность, подоплека, чтобы он сам себя разоблачил. Но если кто-нибудь из новоначальных начнет об этом молиться, то не думаю, что таким образом он разоблачит внутреннее содержание помысла, скорее наоборот: у него еще и новый помысел появится. Поэтому лучше советоваться, вот и все.
Нужно учитывать, что советы Варсонофия Великого относятся к самым разным людям. Одни даны общежительным монахам, другие - пустынникам; одни - менее преуспевшим, другие - более преуспевшим. Это недостаток всякой духовной литературы, представляющей собой собрание разных письменных ответов. Ведь когда человек пишет какое-то цельное произведение, он адресует его определенному кругу людей. А когда механически собраны советы какого-нибудь великого старца, то они относятся - и это всегда нужно иметь в виду - к разным людям. Такие книги нужно читать с осторожностью: что подходит одному, то не подходит другому. Новоначальным старец дает один ответ, а преуспевшему - противоположный. Кажется: как же так, противоречие? Но никакого противоречия нет: что для одного вполне возможно, то для другого есть проявление гордости.
Вопрос. Святитель Игнатий сравнивает завещание Иосифа (о перенесении его костей в землю обетованную) с тем, что помыслы, рождающиеся в человеке, могут после смерти перенести его в Царствие Божие. Допустимо ли слова Евангелия о признаках конца мира: восстанут чада на родителей и убьют их (Мф.10:21; Мк.13:12) понимать так, что человек может от собственных помыслов и погибнуть?
Ответ. Наверное, допустимо, но таинственное толкование Евангелия и вообще Священного Писания - это очень ответственное занятие. При небольшом навыке дается оно весьма легко, но употреблять его следует с большой осторожностью, не слишком углубляясь, потому что вовсе не обязательно, что именно этот, а не иной смысл заключается в данных словах, скорее наше толкование может оказаться только литературным приемом. Поэтому я и предостерегаю от подобных толкований. В Евангелии же достаточно мест, в которых прямо говорится о том, что препятствует нам войти в Царствие Небесное. Например, в отрывке, где запрещается смотреть на женщину с вожделением, есть и такие слова: И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше тебе с одной рукой войти в Царствие Небесное, чем с двумя быть вверженным в геенну [1] (Мф.5:30). Это - рассуждение, уже непосредственно относящееся к вашему вопросу. Подобное есть и во многих других Евангельских изречениях Спасителя. Поэтому я не советую искать таинственный смысл, давайте сначала разберемся с буквальным.
Вопрос. У меня очень развита страсть осуждения: что ни увижу - сначала оценю, если что не по мне - тут же осужу, и лишь через какое-то время спохватываюсь. Что делать?
Ответ. Зная свою слабость, нужно постоянно за собой следить, себя контролировать, приучиться не оценивать людей, а думать только о себе. Вспомните великопостную молитву Ефрема Сирина: "Ей, Господи Царю, даруй мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего". Когда внимание человека устремлено на его собственные грехи, он следит за собой, чтобы не согрешить, тогда у него нет даже физической возможности следить за другими. Вот, допустим, я общаюсь с сестрой, которая любит поговорить. Я могу либо осуждать ее за это, либо следить, чтобы самому не поддаться осуждению, раздражению или многословию. И тогда мне уже до этой сестры дела не будет, потому что все силы уйдут на внимание к себе, на внутреннюю борьбу.
Вопрос. Если человек согрешил делом или принятием греховного помысла и молится Господу о прощении, то как узнать, прощен ли он?
Ответ. Наверное, такими признаками могут служить умиротворение души и возвращение благодати, хотя в точности знать о прощении мы не можем. Лучше не гадать об этом, не искать ясного откровения о прощении нам Господом малых или великих грехов. Это не православный, а сектантский подход: согрешил в чем-то, потом помолился - и уже уверен, что Господь тебя простил. Мы обязаны всегда каяться, всегда иметь сердечное сокрушение, всегда надеяться только на милость Божию, а не на какие-то свои подвиги или усиленные молитвы.
Вопрос. В Евангелии сказано: Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи Церкви; а если и Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф.18:15-17). Значит ли это, что, несмотря на то, что главная заповедь Господа - о любви, любить нужно все же с рассуждением?
Ответ. Это правильно, человека нужно любить с рассуждением, потому что иногда любовь бывает опасна для нас самих - привязываясь к человеку, мы следуем и его грехам и заблуждениям. Поэтому в данном случае имеется в виду, что необходимо отделять себя от общества людей, которые могут увлечь нас к погибели. Этот отрывок является оправданием того, что святые отцы отлучали от Церкви и предавали анафеме различных еретиков, иначе эти люди, волки в овечьей шкуре, погубили бы стадо Христово - Церковь. Но в данной евангельской главе нужно обратить внимание и на следующее: сначала Спаситель говорит: "Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих", затем идет притча о девяноста девяти овцах, оставленных в горах ради одной заблудившейся, и уже после этого следуют слова Господа "Если же согрешит против тебя брат твой" (Мф.18:10-14). Значит обличение надо понимать как проявление любви: не нужно впадать из-за презрения к человеку в безразличие, но необходимо делать все от тебя зависящее, чтобы привести его к покаянию. Речь идет о бережном, любовном отношении к ближнему. А как у нас бывает обычно? Когда мы "вышли из себя", нам уже все равно, находится ли рядом, кроме оскорбившего нас, кто-то еще. Господь же предлагает обличить человека вначале наедине, потом в присутствии одного или двух свидетелей, авторитетных в глазах согрешившего, которые могут помочь в деле его спасения. Если и после этого человек не послушается, тогда нужно поведать о его грехе Церкви, то есть всему обществу верующих, единодушных с нами людей, чтобы оно постаралось обличением привести этого человека к покаянию. Все это, даже слова: да будет он тебе, как язычник и мытарь, - есть проявление любви, не нужно понимать это в таком смысле, будто Спаситель учит какой-то ненависти, ведь и совершая отсечение больного члена от тела Церкви, мы тем самым не только спасаем Церковь, но через такую строгость даем возможность опомниться, покаяться и спастись и самому человеку. Апостол Павел, например, также говорит, что нераскаянного грешника нужно предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа (см. 1Кор.5:1-5).
Вопрос. Как поступать, если тебя пугает какая-либо брань, ты сомневаешься, сможешь ли преодолеть это состояние, и поддаешься малодушию?
Ответ. Подумаешь, малодушие подступает. Вот представь - тебе нужно пройти из пункта А в пункт Б: что бы по дороге ни происходило, какие бы чувства к тебе ни подступали, пугает тебя дорога или нет - все равно тебе нужно попасть в пункт Б. Допустим, в пути захотелось тебе вдруг поплакать - ты сел, поплакал. А время-то идет, и надо двигаться дальше. К тому же смотришь: никто тебя почему-то не поддерживает, не помогает. Что делать? Приходится двигаться дальше - встал и снова пошел. Потом по пути тебе что-то взгрустнулось, ты вновь сел. Но опять никто не бежит тебя успокаивать - и ничего не остается, как встать и идти дальше. В конце концов человек приходит к выводу, что лучше и не тратить время попусту, вот и все, и о малодушии уже не думает.
Вот я, например, раньше имел такое представление о военном искусстве (хотя никогда всерьез этим не интересовался): гениальные полководцы или вожди придумывали блестящие военные планы за счет своих необыкновенных умственных способностей и побеждали врагов только благодаря своему уму. Позже, когда я прочитал книгу о Суворове "Твой есмь аз", то увидел, что, оказывается, Суворов очень большое значение придавал душевному состоянию солдат и говорил, что побеждает не тело, а душа при помощи тела. Он умел воодушевлять своих солдат необыкновенным образом - личным примером, своей речью, своим мужеством. И не только солдат, но и полководцев. Например, Багратион вспоминал, как однажды с совещания, на котором Суворов произносил речь, он вышел весь дрожа от воодушевления - вот как умел Суворов говорить. В таком состоянии люди, конечно же, были способны к подвигам. Суворов рассказывал о себе, что как-то раз в гуще боя на него напали сразу 10-12 турок и он закричал: "На помощь, братцы!" Рядом оказался только один солдат, который всех этих турок и разогнал - такую чувствовал он любовь к своему полководцу.
Вообще, если мы возьмем разных древних полководцев - все они придавали огромное значение внутреннему состоянию солдат, старались возбуждать в них чувство воодушевления, мужества, потому что когда солдат морально подавлен, с ним враг может сделать все что угодно.
Например, во время Великой Отечественной войны, когда после ряда поражений фронт отступил до самой Москвы, наши советские войска были совершенно деморализованы; те, которые уже участвовали в боях и, казалось бы, должны были иметь опыт, больше воевать не могли. И перелом наступил именно тогда, когда свежие, никогда не участвовавшие в боях дивизии из Сибири и Урала были брошены туда. И эти "не нюхавшие пороха", но вместе с тем и не деморализованные солдаты и совершили перелом в войне.
Таким образом, душевное состояние воина имеет в борьбе громадное значение, и если мы заранее малодушествуем, то с нами и делать-то уже почти ничего не нужно, достаточно на нас погромче крикнуть. Воодушевление и мужество делают человека гораздо более боеспособным во всех отношениях, также и в духовной брани. Недаром святые отцы считают мужество одной из четырех важнейших добродетелей.
Вопрос. Мое усердие берет начало от благодарности Богу за все, что Он сделал для меня, от памятования Его страданий, от раскаяния, что еще не ответила Господу своим трудом за Его благодеяния и, конечно, от чувства любви к Нему. Но в беседе Вы ничего об этом не сказали, и я подумала: ведь я преуспела не больше других и, может быть, отправная точка моей ревности неверна?
Ответ. Нет, она правильная. Но ведь я в беседе говорил не о чувствах, которые должны быть во время молитвы, во время чтения Евангелия и т.д., а о том, что конкретно нужно делать, чтобы возбудить в себе ревность. Если мы будем внимательно совершать такие добродетели, как Иисусова молитва, откровение помыслов, память смертная, чтение Священного Писания и святых отцов, - они возбудят в нас возвышенные чувства и переживания, необходимые для ревности. Ты говоришь о положительном содержании чувства ревности, а я - о конкретных делах, при помощи которых мы можем ее стяжать. Хотя, конечно, все должно быть пронизано духом покаяния и смирения, если же мы чересчур будем предаваться подобным возвышенным размышлениям, существует опасность вдаться в неуместную восторженность.
Вопрос. Как объяснить то обстоятельство, что отец Андроник Лукаш (старец отца Андрея - Вашего духовника) говорил, что причащаться нужно раз в месяц, чаще - это уже прелесть, а Вы считаете совсем по-другому. И как часто советовал причащаться отец Андрей?
Ответ. Отец Андрей как раз считал, что делать это нужно часто. Он благословлял нас причащаться раз в неделю (а среди нас были и семейные люди). Отец же Андроник, безусловно, был духовно опытным человеком, но воспитанным в определенных традициях, - вот и все. Кроме того, его взгляды, может быть, объясняются еще и тем, что у них в монастыре некоторое время настоятелем был отец Таврион, полагавший, что можно причащаться хоть каждый день, и Глинские монахи считали его едва не прельщенным. И я допускаю, что высказывания отца Андроника были вызваны противлением слишком частому, неразумному причащению всех подряд.
Что касается меня, то я считаю, что тем, кто ведет чистую жизнь, не имеет смертных грехов, желательно причащаться часто (иногда даже чаще, чем раз в неделю). Другое дело, когда люди бывают чем-то заняты и не имеют такой возможности. Сам я, будучи мирянином, пришел к выводу, что нужно причащаться два раза в неделю. Установил себе эту норму и стал тихонько причащаться: сначала в одной церкви причащусь, а потом (в другой день недели) иду в другую. И в период, когда так делал, я чувствовал: на душе у меня становилось гораздо лучше.
Кроме того, что бы ни говорил отец Андроник (конечно, это великий авторитет), есть учение святых отцов Церкви: о частом причащении прекрасно говорится во втором томе Церковных правил с комментариями епископа Никодима, там есть хорошая подборка из творений разных святых отцов; об этом же говорится в "Добротолюбии". Вообще, может ли человек часто причащаться, определяется в зависимости от того, какую жизнь он ведет. Все нужно делать с рассуждением.
Вопрос. Вы говорили о том, что иногда при воспитании детей бывает необходимо прибегать и к телесным наказаниям, но вот святитель Игнатий в одном из своих писем к духовной дочери запрещает ей наказывать своего ребенка таким образом.
Ответ. Даже в Библии сказано, что сына нужно бить жезлом, а дочери не показывать веселого лица. Конечно, наказывать детей как-то нужно, не обязательно бить жезлом (палкой), но можно ремнем или розгой. Вообще, есть разные способы наказания, и в том случае, о каком говорит святитель Игнатий, как раз, может быть, достаточно было какого-то вразумления, а излишняя строгость была не нужна. Кроме того, святитель Игнатий, судя по всему, на себе испытал сильнейшую строгость при воспитании и, видимо, помня про свое трудное детство, чрезмерную строгость отца по отношению к нему, жалел других. Но я думаю, что надо иметь в виду конкретный случай и понимать, что это были за люди вообще. Святитель Игнатий писал к дворянке, принадлежавшей к людям культурным, утонченным, которые могли все прекрасно понять без каких-либо грубых наказаний - грубость в принципе была не нужна. Вообще, люди тогда были совершенно другие - более послушные, кроткие, склонные к тому, чтобы внимать доброму учению (особенно в культурной, дворянской семье), поэтому к ним можно было и большую мягкость проявить, а сейчас все распустились, стали очень дикие, гордые. Таким образом, нельзя сказать, что человека в любом случае обязательно нужно бить из принципа, неважно, хороший он или плохой.
Вопрос. Амвросий Оптинский в одном из своих писем вот что говорит о святителе Игнатии (Брянчанинове). По словам прп. Амвросия, послушание старцу или духовному отцу, упоминаемое Симеоном Новым Богословом при рассуждении о третьем образе внимания молитвы, то послушание, без которого неудобно спасаться молитвою Иисусовой, преосвященный Игнатий неправильно отнес к простому общему монастырскому послушанию. Преосвященный Феофан тоже не одобрял сочинений святителя Игнатия.
Ответ. Преосвященный Феофан сочинения святителя Игнатия об Иисусовой молитве как раз одобрял, а спорил он с ним по поводу его учения о сотворенных духах. Святитель Феофан придерживался учения традиционного, преподававшегося в Академии, которое выработалось под влиянием католического богословия, а святитель Игнатий основывался исключительно на святых отцах. Вот в каком вопросе у них было разногласие, но что касается учения об Иисусовой молитве, то святитель Феофан в одном из писем афонским монахам говорил, что пусть они довольствуются книгами об Иисусовой молитве преосвященного Игнатия. Что касается Амвросия Оптинского, то я думаю, он имел более скромные представления о духовной жизни, чем святитель Игнатий, и у него было преувеличенное представление о значении и величии оптинского старчества. Святитель Игнатий смотрел на это более трезво, хотя в то же самое время считал Оптину пустынь одним из лучших монастырей России того времени, и тем не менее видел в ней и некоторые недостатки, например преувеличение роли старчества. Святитель Игнатий писал вообще о старчестве в наше время, а Амвросий Оптинский говорил о старчестве, которое он видел в Оптиной пустыни и которое было сравнительно удовлетворительным. Поэтому если даже Амвросий Оптинский в чем-то и ошибался, то в данном случае для оптинских монахов эта ошибка не имела никакого значения. А святитель Игнатий (Брянчанинов) рассуждал вообще о послушании, как его нужно понимать в современной России, и говорил, что таких старцев, какие были в древности, сейчас не существует или их очень мало. Надо понимать: он рассчитывал, что его книги будут читать многие и многие монашествующие, живущие в самых разных обителях, и если бы он слишком превозносил старчество, то, может быть, в самом обыкновенном монастыре, где никакого старчества нет, к заурядному духовнику отнеслись бы как к духоносному старцу, стали бы оказывать ему чрезмерное послушание и с особенным вниманием принимать его наставления, хотя он не имеет права на такое руководство; в этом случае были бы естественны грубые, иногда и трагические ошибки. Коротко сказать, святитель Игнатий пишет вообще о современном старчестве, а Амвросий Оптинский говорит, можно сказать, только об оптинском старчестве.
Вопрос. Вы сказали, что в Оптиной пустыни преувеличивалось значение старчества. Почему же?
Ответ. Потому что в Оптиной не было такой глубины мышления и такого охвата, такого требования к монашеству, какое было у святителя Игнатия. В молодости он испытал необыкновенное обилие благодати и имел преуспеяние, которое, возможно, было только целью некоторых возвышенных оптинских старцев. Святитель Игнатий уже в двадцать с небольшим лет имел великую благодать и ему бывали откровения. Он не удовлетворялся учением Леонида Оптинского, впоследствии Льва, по той причине, что тот не мог ему объяснить его молитвенных состояний. Даже святитель Феофан Затворник как аскетический писатель намного уступает святителю Игнатию. Вообще, творения святителя Игнатия - феноменальное явление русской духовной литературы XIX века, он неизмеримо превосходит всех своих современников по глубине и силе мысли. Исключение может составлять только святитель Тихон Задонский, но он жил раньше, в XVIII веке. Если еще искать сравнения, то можно назвать святителя Феофана Затворника как экзегета, толкователя Священного Писания, и выдающегося писателя; святителя Филарета как проповедника - это буквально единицы, с которыми вообще можно святителя Игнатия даже приблизительно сопоставить, и оптинских старцев как писателей нельзя включить в это число. Святителя Игнатия Брянчанинова можно справедливо назвать святым отцом XIX века, и как преподобный Серафим Саровский был подвижником "яко один от древних", так и святитель Игнатий был великим аскетическим писателем, подобным святым отцам древности, таким как Иоанн Лествичник, Григорий Синаит и другие.
Сегодняшнюю беседу я хочу посвятить молитве Иисусовой. Эта тема актуальна всегда, особенно же - в связи с нашим нерадением. Конечно, есть такие угодники Божии, которые не нуждаются ни в каком поучении и имеют столь много ревности, что и без какого-либо напоминания о добрых делах неизменно их совершают; таких подвижников подчас приходится от чрезмерной ревности даже удерживать. Но чаще, в особенности среди людей немощных, случается так, что человек, принявшийся за делание Иисусовой молитвы и некоторое время молившийся горячо, под действием страстей и неблагоприятных, как ему кажется, обстоятельств, постепенно начинает остывать - такого человека приходится подбадривать. Ведь Иисусова молитва - это одна из основных добродетелей, это добродетель, о которой, как говорит Василий Поляномерульский, написано множество книг, тогда как о прочих молитвословиях, кроме как в Богослужебном уставе, ничего особенно не пишется. Молитве Иисусовой, умному деланию посвящено очень много святоотеческих творений, и уже одно это свидетельствует о том, что повторение нескольких слов молитвы является для каждого христианина, в особенности для монашествующих, чрезвычайно важным деланием. Потому и я, видя нерадение некоторых сестер к молитве Иисусовой, вынужден вам об этом напоминать.
Василий Поляномерульский пишет, что есть несколько причин, заставляющих человека молиться, "двигающих" его молитву: борьба со страстями, память смертная и покаяние. Однако не должно думать, что нужда в молитве Иисусовой появляется лишь тогда, когда нас начинают сильнейшим образом удручать страсти, а в спокойном состоянии можно относиться к молитве безразлично. В подобное безразличие и впадают именно те люди, у которых нет никакой особенной брани: вроде бы они и молятся, но без огонька, а иногда и вовсе молитву оставляют, не понимая ее важности, ее силы.
После того, как на вопрос Господа Иисуса Христа, за кого почитают Его люди, ученики ответили, что Его почитают за разных пророков, Он спросил их еще: "А вы за кого почитаете Меня?" Симон же Петр, отвечая, сказал: "Ты - Христос, Сын Бога Живого". Тогда Иисус сказал ему в ответ: "блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного, и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах" (Мф.16:15-19). Значение исповедания Петрова "Ты - Христос, Сын Бога Живого" столь велико, что на нем созидается и держится Церковь. Исходит оно не от человеческого соображения, не от человеческой мудрости, но есть истинное Божие откровение: не плоть и кровь яви тебе, как сказано по-славянски, но отец мой, иже на Небесех.
Итак, мы видим, что, во-первых, исповедание Петра является Божественным откровением, во-вторых, что на этом исповедании, на этой вере, заключенной как будто бы всего в нескольких словах, Господь обещал создать Церковь, и притом стоящую столь твердо, что даже сами врата ада не смогут ее одолеть. Эти замечательные слова, являющиеся основой, стержнем, корнем нашей веры, содержатся и в Иисусовой молитве. Пусть они несколько иначе произносятся, но смысл их, безусловно, тот же самый; сказать: Ты - Христос, Сын Бога живого или: "Господи Иисусе Христе Сыне Божий" - смысл будет один и тот же. И посему молитва Иисусова является как раз той самой верой, которую мы постоянным произнесением молитвенных слов укореняем в своем внутреннем человеке, возгреваем в своем сердце. Повторение этих вожделенных слов не является человеческим измышлением, это делание не от плоти и крови, но является даром Небеснаго Бога Отца, Божественным откровением. И как церковь созидается на сем камне, так что ее не могут одолеть врата адовы, так и внутренний храм всякого человека созидается на сем камне исповедания Петрова, на камне Иисусовой молитвы. Поэтому если кто поддается каким-либо страстям и соблазняется на грехи, чувствует свою немощь, пусть вспомнит слова Спасителя о том, что на камне этом созиждется церковь, которую врата адовы не одолеют, ведь и нас врата адовы также не одолеют, если мы будем свою духовную жизнь созидать на камне Иисусовой молитвы. И как апостолу Петру даны ключи Царства Небесного, и что он связывает на земле, то бывает связано на Небесах, и что разрешает на земле, то разрешается на небесах, так и нам молитва Иисусова может даровать прощение и очищение от всякого греха, сколь бы тяжким, сколь бы сильным по своему влиянию, по своему обладанию нами он ни был. Вот какова сила Иисусовой молитвы, какое великое значение имеет она для нашей духовной жизни, для нашего спасения.
Если вам кажется, что здесь есть некая натяжка и мы видим аллегорию там, где ее нет, что в этом евангельском повествовании говорится только о вере, то обратимся к тем словам Спасителя, которые были сказаны Им на тайной вечере. Господь Иисус Христос уже без всяких образов и притчей прямо обращается к Своим ученикам: Если чего попросите у Отца во имя Мое, то сделаю, да прославится Отец в Сыне. Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю (Ин.14:13). Обратите внимание: если чего попросите во имя Мое, я то сделаю. Господь говорит, что Он все может сотворить, и обещает все сотворить, если мы попросим у Бога Отца или у Него Самого во имя Его, то есть повторим слова апостола Петра. Эти слова указывают не только на человеческую и Божественную природы Господа в отдельности, но и на две эти природы в Нем одновременно: слова "Господь" и "Сын Божий" относятся к Его Божественной природе, "Иисус" - к человеческой, а "Христос" - к обеим природам, поскольку Христос есть Богочеловек. Итак, попросить что-либо во имя Его - это и значит произнести при просьбе подобные слова: "Иисус Христос, Сын Божий" или "Господь Иисус Христос, Сын Божий". Господь говорит о том, что даст все, что будет попрошено во имя Его, а после этого прибавляет: если любите Меня, соблюдите мои заповеди (Ин.14:15). Как раз молитва именем Иисуса Христа и дает возможность возлюбить Господа и, после того как появится в нас эта Божественная, приносимая свыше любовь, соблюсти Его заповеди. …И я умолю Отца, и даст вам другого утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет (Ин.14:16-17). Итак, получить возможность приобрести истинную любовь, соблюсти заповеди Божии и стяжать иного Утешителя, то есть благодать Святого Духа, действующую в нашей душе, в нашем сердце, мы можем именно через призывание имени Господа Иисуса Христа, то есть благодаря совершению Иисусовой молитвы. и далее Он продолжает: Не оставлю вас сиротами, приду к вам. Еще немного, и мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня, ибо Я живу, и вы будете жить. В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас (ст.18-20). Эти слова у человека духовно неопытного или по крайней мере не знакомого с учением святых отцов о внутренней жизни, могут вызвать недоумение. И действительно, у одного из учеников Господа, которые в то время еще не были просвещены Святым Духом во всей полноте, возник вопрос, какой может возникнуть и у нас. Я дочитаю слова Спасителя: В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас. Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцом Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам (Ин.14:20-21). Из истории церкви мы знаем, что после вознесения на небо явление во плоти Господа Иисуса Христа Своим ученикам бывало весьма редко: являлся Он апостолу Павлу, немногим другим угодникам Божиим - всего единицам. И можно прийти к такому выводу, будто слова эти преувеличены, не совсем правильны. Иуда (не Искариот) говорит Ему: "Господи! Что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру?" (ст.22). И вот здесь Спаситель высказывается уже более ясно. Иисус сказал ему в ответ: "Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим" (ст.23). Как это понимать? Конечно же, обитель сотворим не в его доме, не в жилище, а внутри самого человека. Отец никак не может прийти в каком-либо видимом образе. Если Господь Иисус Христос явился миру облеченным в человеческое естество, так что с ним можно было беседовать и общаться как с любым другим человеком, то Отец никогда не являлся подобным образом и не может так явиться; Сам Господь Иисус Христос называет Его сущим в тайне: Отец мой, сущий в тайне… подаст вам явно (ср. Мф.6:18). Таким образом, это явление будет внутренним, когда Небесный Отец откроется человеку в его душе, в его сердце, откроется так, что будет очевидно: Отец и Сын - это одно, Господь Иисус Христос есть истинный Сын Божий и Бог, Он единосущен Отцу. Тогда станут ясными слова о том, что Господь во Отце и мы в нем, а Он в нас. Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам. Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите, и получите, чтобы радость ваша была совершенна. Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце (Ин.16:23-25). Радость, которую станут испытывать христиане, просящие во имя Господа Иисуса Христа прощение грехов ради спасения души, будет совершенной, полной. Эта радость явится в душе человека и сделает его беспечальным в самых страшных скорбях - любых, какие бы ни наносили ему люди, демоны или окружающие обстоятельства. Доселе Я говорил вам притчами, но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце. Это не означает, что Господь Иисус Христос возвестит нам об Отце какими-либо словами - знание о Боге Отце откроется в нашей душе, поскольку мы через соединение нашего ума и сердца с Господом Иисусом Христом познаем, что есть Отец, приобщимся к Божественной славе, к Божественным действиям. В тот день будете просить во имя Мое, и не говорю вам, что Я буду просить Отца о вас: ибо Сам Отец любит вас, потому что вы возлюбили Меня и уверовали, что Я исшел от Бога (ст.26-27). Следовательно, если мы будем просить во имя Господа Иисуса Христа, то есть молиться словами Иисусовой молитвы, то это уже явится "гарантией" того, что Небесный Бог Отец нас услышит и все, просимое нами ради своего спасения, будет нами получено.
Спаситель учит, что люди, воспринявшие в свое сердце слово Божие, принесут плод в тридцать, шестьдесят и сто крат. Мне кажется, что четки, которые служат нам для напоминания о молитве и для счета при ее совершении, являются образом такого стократного воздаяния. Не нужно думать, будто "сто крат" - это натяжка: число "сто" заключает в себе некоторую первоначальную полноту, а потому совсем неудивительно, что именно эта полнота отображена в приспособлении, которое святые отцы по внушению Святого Духа и исходя из собственного опыта изобрели для содействия при занятии молитвой Иисусовой. Четки также можно сравнить с бичом из вервий, сплетенным Господом, которым Он изгнал из храма торговцев и продававшихся ими животных. Так и Иисусова молитва изгоняет из нашего сердца сребролюбие, гордость, печаль о земном, плотские, да и вообще все, страсти. Потому каждый из нас должен молиться непрестанно, напоминая себе о молитве Иисусовой всеми доступными средствами. Только таким образом мы сможем очистить свое сердце от страстей, что будет самым буквальным исполнением заповедей Господа Иисуса Христа, самым точным следованием Евангелию. Я бы сказал, что без моления именем Иисусовым Евангелие даже невозможно правильно понять: оно останется для человека лишь книгой, исполненной загадочных образов, а точного значения слов, которое можно постигнуть только на опыте, такой человек не познает никогда.
Не молящийся Иисусовой молитвой не может, например, понять тех слов, которые я только что приводил: Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое, и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим. Человек будет видеть в этих словах какой-то образ, некую аллегорию, не понимая, что это происходит в самом буквальном смысле, что это - самое точное описание внутреннего состояния того, кто через молитву Иисусову, через общение с Господом Иисусом Христом приобщился к Божеству. Молящийся же ощущает, познает на опыте, что есть Пресвятая Троица: в его душу приходит Утешитель и предуготовляет место для Отца и Сына. Таковыми были отцы, отстаивавшие истинное Православие, - они не только защищали древнее предание, но и опытно переживали его. И святитель Григорий Богослов, и Симеон Новый Богослов, и Кирилл Александрийский - все они подчеркивали, что истинное Православие есть опытное переживание Божественных истин.
Как-то в проповеди я приводил в пример одного афонского подвижника, который вместо утрени молился со своими учениками в церкви Иисусовой молитвой. Неожиданно он воскликнул: "Пресвятая Троица, слава Тебе!" - и замолчал. Когда рассвело (а у них был обычай молиться до рассвета), ученики начали покашливать, чтобы обратить его внимание на то, что время молитвы уже кончилось, а он сидел с раскрытыми глазами и никак на их слова не реагировал. Тогда они опять сели, продолжали молиться, а заметив, что он зашевелился, окончили молитву, никак не показав, что видели, в каком состоянии он находился. То есть этот человек, упражняясь в молитве Иисусовой, пришел в созерцание Пресвятой Троицы.
Из дневников святого праведного Иоанна Кронштадского мы знаем, что после Причащения Святых Таин он также ощущал в себе присутствие Отца, Сына и Святого Духа. И не только после Причащения. Мало говорят о том, что в жизни Иоанна Кронштадского есть очень важный момент, объясняющий причину его необыкновенного преуспеяния: он был делателем непрестанной молитвы. Помимо того, что он совершал положенные молитвословия и каждый день служил литургию, он еще и непрестанно призывал имя Господа Иисуса Христа (об этом рассуждает архиепископ Иоанн (Шаховской) в своем сочинении "Философия православного пастырства", а также есть немало изречений, свидетельствующих об этом и в книге самого отца Иоанна "Моя жизнь во Христе"). Поэтому, невзирая на то, что он находился среди людей, пребывал в суете, он сохранял внутреннее внимание, позволявшее ему трезвенно за собой следить. Он был очень ревностным человеком и взял на себя необыкновенный подвиг служения ближним - образно говоря, принял монашество среди мира, - и чтобы сохранить собранность, не поддаться суетным и греховным помыслам, ему необходимо было чрезвычайное напряжение сил. Кроме того, дьявол воздвиг против него хульную брань, на которую он иногда намекает в своих дневниках. Поэтому обратиться к Иисусовой молитве его заставила нужда. Молитва же эта привела его в состояние необыкновенной нравственной чистоты, так что по временам он созерцал в себе присутствие Пресвятой Троицы.
И пусть те люди, которые ради Иисусовой молитвы как бы отодвигают прочие молитвы на второй план, не думают, что этим они оскорбляют или унижают учение святых отцов и составленные ими молитвословия. Наоборот, они приводят себя в такое состояние, когда сами святоотеческие молитвы становятся для них понятными, живыми - происходит нечто подобное тому, что в приведенном мною выше примере, когда становится понятным и живым Евангелие, кажущееся для людей неопытных лишь сочетанием образов и аллегорий. Если мы, будучи людьми весьма испорченными, немощными, нерадивыми и страстными, пренебрежем и этим деланием, - хотя бы по той причине, что живем в страшное время духовного оскудения, пустоты, маловерия и даже безбожия, - то у нас не останется уже никакой возможности очистить свое сердце. Древним подвижникам многое было дано от природы, от благочестивых родителей и доброго воспитания, само окружение благоприятствовало тогда христианской жизни, они приучались к добродетельной жизни от младенчества. В наше же время только и остается, чтобы вопить изо всех сил, подобно евангельскому слепому: Иисусе, Сыне Давидов, помилуй мя (Лк.18:38). Потому что если мы вот так изо всех сил вопить не будем, то внимание Господа к себе не привлечем и через толпу смущающих нас помыслов никогда не прорвемся, а так и пребудем всю свою жизнь в суете.
Однако молиться можно тоже по-разному. Я встречал одного человека, очень страстного, немощного, который совершенно не видел своих грехов и страстей, был крайне гневливым, склонным к осуждению, порой доходил даже до клеветы и при этом читал по четкам молитву Иисусову. Он мне говорил: "Я уже тридцать лет молюсь, что ты мне тут указываешь?" Но ведь дело-то не во времени. Если мы будем повторять Иисусову молитву с холодком, "еле-еле душа в теле", то хоть бы мы и двадцать, и пятьдесят, и семьдесят лет так молились - результата не будет никакого. Нужно, конечно, приучить себя к молитве непрестанной, нужно стараться молиться, по возможности внимательно, во время послушания, но особенно большое значение имеет правило. Во время правила, собственно, человек и преуспевает. Молиться непрестанно необходимо для того, чтобы следить за собой и не остывать, на правиле же мы имеем возможность в особенности углубиться в молитву и умолить Бога о прощении своих грехов. Поэтому должно придавать правилу особое значение, прилагать все усилия к тому, чтобы иметь преуспеяние в молитве Иисусовой, ибо молитва - это и есть, по словам Макария Великого, любовь Божия. Некоторым, может быть, кажется почти невероятным сказанное Господом о той благодати, которую моление Его именем приносит в душу человека, точнее, о самом Богоявлении, происходящем от делания Иисусовой молитвы, так как они привыкли к своему пустому душевному состоянию. Но если мы будем иметь ревность к тому, чтобы молиться непрестанно и со вниманием, то сможем это испытать. Любой из нас - и старый, и молодой, и отрок, и человек среднего возраста - способен к этому, если только захочет и станет трудиться изо всех сил. Однако в какое именно время Господь его посетит - это уже выше нашего разумения. Иных Он посещает, когда они еще полностью находятся в страстях, других - по мере очищения от страстей, а к иным приходит, когда они уже достигли бесстрастия. Пришествие Его не в нашей власти, оно для человека непостижимо. Наша задача состоит лишь в том, чтобы именем Иисуса Христа "бить супостатов", как об этом сказал нам один из самых опытных подвижников благочестия всех времен преподобный Иоанн Лествичник. Он пишет так: "Бей супостатов именем Иисусовым, ибо крепче этого оружия нет ни на небе, ни на земле".
Вопрос. Может ли быть помилован и спасен человек, который всю жизнь провел в монастыре, читал Иисусову молитву, но от страстей не избавился, остался духовно слепым? Ведь он терпел скорби.
Ответ. Если человек подвизался, боролся со страстями, но был хотя бы и в самом начале пути, мало преуспев по некоторому своему нерадению, он тем не менее также может надеяться на милость Божию. Преподобный Григорий Синаит говорит, что даже если при жизни человек не почувствовал никакой пользы от Иисусовой молитвы, то после смерти, когда он будет проходить мытарства, он ее все равно ощутит.
Как-то наш духовник, отец Андрей, говорил об Иисусовой молитве, о монастыре, о монашеской жизни, а один мой друг спрашивает: "А что, отец Андрей, мы разве будем мертвых воскрешать?" А отец Андрей ответил: "Нет, бесов убивать". Так что это, может быть, еще серьезнее, чем мертвых воскрешать.
Вопрос. Может ли человек, имеющий большое преуспеяние в молитве, быть спокоен в отношении своей вечной участи? Например, мог ли быть спокоен старец Василиск Сибирский?
Ответ. Наверное, люди, имевшие уверенность в том, что Господь их помилует, были. Есть такое понятие - Божественное извещение, когда Господь тем или иным образом открывает человеку его будущую участь, отчего человек может быть спокоен. Этого многие даже желали. Например, святителю Иоанну Златоусту явился святой мученик Василиск и сказал: "Завтра ты будешь со мной". Можно привести и другие примеры видений, когда люди предупреждались о том, что будут спасены, но это удел лишь немногих угодников Божиих. Потому что если человеку нерадивому сказать, что он спасен и помилован, тогда он, пожалуй, и подвизаться перестанет - ведь многие молятся именно от страха за свою вечную участь, - и сам станет врагом своего спасения.
Вопрос. Неужели у новоначального не может быть побудительной причиной для Иисусовой молитвы любовь к Богу? если не любовь, то должна нас побуждать к молитве хотя бы благодарность?
Ответ. Любовь - это столь же широкое, объемное понятие, как и покаяние. Конечно, какая-то любовь есть у всякого верующего человека, пришедшего в Церковь, но новоначальному говорить о любви как о добродетели, наверное, опасно и преждевременно, для него это окажется скорее какой-то мечтой. Спаситель сказал: "Кто любит меня, тот заповеди мои соблюдет" (Ин.14:21). Если мы не исполняем заповеди, то почему же думаем, что у нас есть любовь? Мы это сами себе вообразили, а внешне этого никак не видно. Апостол говорит так: "Как ты можешь любить Бога, Которого не видишь, если не любишь ближнего, которого видишь?" (1Ин.4:20). Вот в чем проявляется истинная любовь. А мы вдруг думаем, что у нас есть эта высшая добродетель.
Вопрос. Можно ли мирянину, который только начинает воцерковляться, молиться Иисусовой молитвой и надо ли брать на это благословение?
Ответ. Вообще, благословение, конечно, можно было бы взять, но только не формально (некоторые почему-то считают, что благословить может только иеромонах), а у человека опытного в отношении молитвы. Кроме того, полезно иметь четки. Они необходимы как для счета, когда мы исполняем четочное правило по количеству (допустим пятисотницу [1]), так и вообще для того, чтобы напоминать себе о молитве, не забывать о ней. перебирая четки, осязая их, мы тем самым напоминаем себе о необходимости непрестанно молиться. Благословение нужно брать для того, чтобы тебе объяснили те трудности, те искушения и опасности, которые могут возникнуть при этом занятии, чтобы получить объяснение, как правильно молиться. Я, например, всегда советую прочитать несколько статей об Иисусовой молитве святителя Игнатия (Брянчанинова), чтобы человек, прежде чем пуститься в этот опасный путь, имел о молитве теоретическое представление, в особенности - знал, что такое прелесть.
Вопрос. Когда пытаюсь читать молитву с покаянием, охватывает ужас, теряется всякая надежда на спасение. Каким должен быть страх Божий у новоначальных?
Ответ. Не нужно вообще вспоминать прошлые грехи. Во-первых, от этого действительно может появиться отчаяние, а во-вторых, от их воспоминания можно вновь начать искушаться. Поэтому для того, чтобы по совету Нила Сорского вспоминать некоторые особенно тяжкие грехи и от этого смиряться, нужно быть в какой-то мере преуспевшим человеком, который не осквернялся бы уже от воспоминания совершенных грехов. И не обязательно только блудных, ведь если вспомнить какие-либо события, приводившие нас некогда в чрезвычайный гнев, можно поддаться вновь и гневу. Человек уже преуспевший способен без вреда для себя вспоминать грехи и от этого смиряться, а мы, вспоминая их, по большей части либо соблазняемся, либо отчаиваемся, поэтому не нужно думать о них вообще. Конкретно для нас покаяние состоит в том, чтобы видеть уже нынешние свои грехи и помыслы и с ними бороться, а не озираться назад и не вспоминать о чем-то давно прошедшем, не замечая при этом, что сегодня ты оскорбляешь своего ближнего.
Вопрос. Батюшка, Вы сказали, что вспоминать грехи давнишней жизни неполезно. А если на вечернем правиле в сознании, в памяти, всплывают грехи сегодняшнего дня? Допустимо ли вспоминать о своих прегрешениях с тем, чтобы вымолить себе у Господа прощение?
Ответ. Думаю, что подобное допустимо. Есть же в вечернем правиле такая молитва, где мы перечисляем все грехи вкратце - значит, в конце дня каяться уместно. Только, опять же, делать это нужно так, чтобы воспоминание помогало сосредоточиться, то есть не вспоминать подробно все грехи, но лишь в каком-то одном особенно неприятном прегрешении, уязвившем совесть, может быть, и уместно покаяться, кратко, не произнося многих слов, а просто молясь Иисусовой молитвой.
Вопрос. Я читала письма старца Иосифа Афонского. Он был истинным исихастом, делателем Иисусовой молитвы, однако советовал духовным чадам для вдохновения молиться и своими словами, а также ради немощи новоначальных разрешал читать службы и акафисты.
Ответ. Каждый идет своим путем. Не нужно думать, что одно другому противоречит. В основном, в самом главном, все одинаково: в основу духовной жизни положена Иисусова молитва, но у каждого подвижника есть некоторые особенности. Он считал так, а я, например, считаю, что молиться своими словами опасно. Вот если бы вы были в послушании у Иосифа Афонского, тогда бы и молились своими словами. Так можно делать разве что иногда, кратко, если появилась какая-то особая необходимость, а постоянно упражняться в этом опасно. Святитель Игнатий не советует.
Вообще, старец Иосиф, может быть, и правильно учит, но если ты у одного будешь брать одно, у другого - другое, то запутаешься. Раз старец Иосиф так говорит, значит, он знает, почему, у него какая-то своя, так сказать, система, он это испытал и может посредством этого тобой руководить.
Вопрос. Когда пытаешься найти ответ на какой-либо вопрос, то получается, что у одного святого отца ты читаешь одно, у другого - прямо противоположное, у третьего - нечто промежуточное между наставлениями первого и второго, да еще у тебя самого также есть какое-то свое представление. Как извлечь то, что тебя интересует, найти истину лично для себя?
Ответ. Должна быть какая-то точка отсчета. Если у нас такой определенной точки отсчета нет, а есть лишь собственный произвол, то мы будем выбирать то, что льстит нашему слуху, как говорит апостол Павел (см. 2Тим.4:3). Тогда мы создадим собственную аскетическую систему, которая на самом деле будет не аскетической, а, скорее, системой, приводящей к прелести. Потому что мы станем выбирать то, что подходит нашим страстям. Гордость начнем принимать за возвышенные стремления, прочие страсти прикрывать названиями тех или иных добродетелей, допустим безразличие, равнодушие, отсутствие ревности называть смирением. И так человек может совсем запутаться. Желательно, чтобы у всех был более или менее опытный руководитель. Если же такого нет (впрочем, даже если и есть), то следует читать творения святителя Игнатия (Брянчанинова) - писателя, лучше всего объясняющего основы духовной жизни. После этого становятся понятней и писания других отцов, как современных, так и древних.
Вопрос. Почему иногда так тяжело читать молитву непрестанно?
Ответ. Потому что мешают страсти: гордость, нерадение… Молитве противятся все страсти, поэтому и приходится себя понуждать. Когда мы страстям поддаемся, они молитву вытесняют, когда же понуждаем себя молиться внимательно, тогда уже молитва вытесняет страсти. Как сказал некто из преподобных отцов, Иисусова молитва потребляет, сжигает, вещество страстей.
Вопрос. Очень трудно заниматься Иисусовой молитвой на певческом послушании: поем, поем и от этого рассеиваемся. Как быть?
Ответ. Конечно, тяжело молиться, когда человек занят умственным трудом или ему нужно петь. Но что же делать? У каждого свое послушание. Если все начнут заниматься исключительно Иисусовой молитвой и никто не будет ни петь, ни деньги считать, тогда и есть будет нечего, и богослужение мы будем вынуждены прекратить. Каждый должен заниматься своим делом. Если человек усердно исполняет порученное ему послушание, какое бы оно ни было, даже по видимости отвлекающее от молитвы, то это дает ему самое главное - чистую совесть и смирение. Потому что любое послушание нас смиряет: не всегда хочется что-либо делать, а нужно; необходимость заставляет нас смиряться. Если же совесть чиста и есть смирение, это подготавливает к молитве. Когда человек истинно слушается, то, становясь на правило, сразу обретает внимательную молитву. А если тебе на правиле кажется, что дневное послушание мешает молиться, значит, ты исполняешь его неправильно, без смирения, с ропотом или неусердно, то есть с нечистой совестью.
Вопрос. Вы говорили, что преуспеяние определяется по смирению, а я прочла у святителя Игнатия, что смирение и молитва - одно и то же. Можно ли в таком случае при появлении в молитве внимания считать, что начинает появляться и смирение?
Ответ. Да, думаю, это справедливо. Исихий Иерусалимский сказал, что молитва рождает смирение, а смирение молитву. Эти добродетели очень связаны, ведь с одной стороны, сама молитва происходит от смирения: мы понимаем, что нуждаемся в помощи свыше, так как своими силами не можем справиться с грехом, и потому молимся, а с другой стороны, молитва и рождает смирение, в том смысле, что мы утверждаемся в ненадеянии на себя, а это чувство святитель Игнатий (Брянчанинов) называет высшим видом смирения.
Вопрос. Я не верю, что спасусь. Читаю книги и вижу в них лишь одно обличение себя, на исповеди помыслов - тоже одно укорение, сплошные грехи. И отсюда сформировалось ощущение, что не спасусь. Чувствую, что далеко зашла в этом помысле, но не знаю, как от него освободиться. Старица говорит не верить этому помыслу, но у меня не получается, хотя и хочу.
Ответ. Не нужно вообще об этом думать: спасусь, не спасусь. Как узнать, что ты спасешься? Это же не измеряется какими-то показателями: если я, допустим, выполнил норму на 100 процентов, то спасся, а если на 80 - значит, уже не спасусь. Для того чтобы спастись, нет чего-то такого, что нужно сделать обязательно: непременно достигнуть, например, бесстрастия. Спастись - это значит приобрести покаяние. А покаяние бывает и у людей грешных, и им оно даже более прилично. Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что бесстрастие достижимо не для всех, а покаяние необходимо всем. Вот к чему мы должны стремиться. Мы каемся, Господь призирает на наше покаяние и кого хочет, того милует. Наше дело - каяться изо всех сил, а не думать, что если мы не приобрели, допустим, совершенного бесстрастия или пламенной молитвы, то для спасения уже и не пригодны.
Вопрос. Как конкретно бороться с рассеянностью ума при помощи молитвы?
Ответ. Не вступать с помыслами в собеседование, постоянно отвращать от них ум, не рассматривать их. Желательно углубляться в молитву и отвращать ум от помысла в самом начале, когда он только появляется. Если бы у нас была пламенная, благодатная молитва, то ее огонь немедленно сжигал бы любой помысел. Но поскольку мы немощны, страсти в нас действуют сильнее, чем Божественная благодать, то, обратив внимание на помысел, мы тут же им увлекаемся, от молитвы устремляя внимание к помыслу. Может случиться, что один или несколько схожих помыслов (например, гневные) так нас отвлекут, что мы либо будем читать молитву формально, либо даже и вовсе о ней забудем. Поэтому для новоначального самое важное - постоянно беречь ум от помыслов, не вступать не только в собеседование с ними, но даже и в рассматривание. Вот так надо спасаться от рассеянности.
Вопрос. Может ли исцелиться бесноватый, читая Иисусову молитву?
Ответ. Наверное да, хотя точно сказать не могу. Если человек усердно умоляет Господа, то Он его услышит. Не только другие могут о нас молиться и нам помогать, например какой-нибудь благодатный старец, который молитвой исцеляет от физических болезней, но человек и сам может себе помочь, то есть упросить Бога, усердно помолившись перед мощами святых угодников, перед чудотворной или даже перед обыкновенной иконой. Такие случаи бывали. Поэтому допустимо предположить, что, молясь Иисусовой молитвой, можно исцелиться и от беснования.
Вопрос. Иногда молиться становится легко, присущие тебе страсти скоро преодолеваются и вообще находишься в хорошем душевном состоянии. От этого расслабляешься, начинаешь совершать молитву прохладно, невнимательно - и опять все возвращается к старому. Как же заставить себя работать изо всех сил тогда, когда состояние хорошее?
Ответ. В данном случае как раз происходит такое явление, что человек, поддавшись некоей беспечности, ослабевает в ревности. Однако ведь не только борьба со страстями является побуждением для молитвы, но и память смертная; значит, когда у нас все хорошо, мы должны еще более понуждать себя к памяти смертной. Нужно умом, мысленным взором устремляться в вечную жизнь - и тогда у нас появится дополнительный повод к усердному молению. В таком случае мы и ослабевать не будем.
Вопрос. Является ли действительно светом то, что видят от бесов прельщенные, или это только видимость света?
Ответ. Что Вы имеете в виду под "видимостью света"? Во-первых, отчасти бесовская прелесть основана на присущей демонам от природы силе, сверхъестественной по отношению к природе человеческой. Хотя мы и воспринимаем проявления прелести как чудо, но по сути ничего сверхъестественного в ней нет. Во-вторых, прелесть связана и со свойствами человеческой природы: бывает же, например, что человека ударят так сильно, что ему кажется, будто у него в глазах сверкнуло, как говорится, искры из глаз посыпались. Этот эффект вызван тем, что задет какой-то нервный центр. Демоны знают устройство человеческого тела и пользуются этим для того, чтобы вызвать в нас какие-то сладостные ощущения, принимаемые нами за утешительное действие благодати, или некий внутренний свет, который на самом деле представляет собой нервное или психическое (в медицинском смысле) явление. Но отчасти они привносят сюда и свое собственное действие, поэтому свет иногда может быть и чувственным. Бывало, что прельщенные подвижники видели свет явно - телесными очами, а бывало - ощущали его внутри себя. Например, как я сам могу кого-то ущипнуть, так и бес способен тем или иным образом прикоснуться к телу человека и вызвать соответствующие ощущения.
Вопрос. Можно ли молиться без четок, если они мешают?
Ответ. Если у человека молитва самодвижная, тогда четки, пожалуй, могут и помешать; но если он молится только умом и ему кажется, будто без четок он будет молиться более внимательно, то это скорее всего является преувеличением степени своего преуспеяния, происходящим иногда даже и невольно. Поэтому новоначальным молиться без четок не следует. Даже при непрестанной молитве случается так, что молитва хотя и движется сама, но как-то поверхностно, невнимательно - и вот тогда четки помогают.
В Глинском Патерике описан чудесный случай, как некий подвижник после смерти, уже в гробу, три часа перебирал четки. Это свидетельствует о том, что четки молитве нашей отнюдь не мешают. И вообще такие вопросы, как молиться: с четками или без них - нужно решать с благословения. Старец Иосиф Оптинский, например, всегда свою молитву считал, даже когда просто исполнял правило. У него лежали косточки от маслин; он четку прочитает - косточку отложит. Именно он и отметил, что мы молитву произносим лишь время от времени, а нам кажется, будто мы молимся непрестанно.
Вопрос. Когда видишь в другом человеке такую же, как у тебя, страсть, только в гораздо более сильной степени, то появляется отвращение и к страсти, и к себе, и к этому человеку. Это хорошо?
Ответ. Это ужасно - "и к себе, и к этому человеку..." Я думаю, что отвращение должно быть только к страсти. Может быть, еще и к себе - отвращение или сожаление, а к ближнему должно быть одно лишь снисхождение. Если ты считаешь, что в ближнем страсть действует сильнее, чем в тебе, то с твоей стороны это уже осуждение. Мне кажется, что когда ты в другом человеке видишь ту же страсть, что и в себе, ты должен этому человеку снисходить: какой он бедный, так же, как и я, страдает гневом (или чревоугодием и проч.).
Вопрос. Батюшка, если в молитве нет покаяния, но ты просто напрягаешь ум, то оно все же придет или нет?
Ответ. С Божией помощью придет; нам нужно искать именно внимания, а постепенно и покаяние может появиться. От нас зависит понуждение себя к вниманию. Сам текст Иисусовой молитвы - покаянный. Конечно, мы должны искать, ждать и покаяния, но в то же время понимать, что истинное покаяние приходит от действия благодати.
Вопрос. Как научиться не слушать появляющихся в уме рассуждений о духовном и вообще помыслов?
Ответ. Как? не верить себе, своим рассуждениям, прислушиваться к старице, читать святых отцов и, опять же, переспрашивать старицу, правильно ли ты понимаешь прочитанное, а если ты начинаешь своим рассуждениям на духовные темы верить, значит, ты считаешь себя достаточно умной. О том, что вообще не следует с помыслами беседовать, я уже говорил. Нужно понуждать себя к вниманию, вникать в молитву, вмещать ум в ее слова.
Вопрос. В книге "Игуменья Арсения" я прочла наставление матушки Арсении о том, что когда подступают помыслы осуждения, например другой сестры, то не надо этим помыслам противоречить, говоря, что нет, мол, сестра не такая, а надо ее страсть приблизить к себе, поболеть самой вместе с ней, пережить ее состояние, увидеть ее немощь внутри себя. Я не понимаю, как это сделать практически. Объясните, если можно.
Ответ. Я думаю, это тот совет, который подходит человеку по крайней мере до какой-то степени преуспевшему, а новоначальный с этим не справится. Поэтому лучше и не противоречить помыслу осуждения, и не приближать его к себе, поскольку можно поддаться страсти, а помолиться и помысел отбросить. Подобные же советы подходят для тех людей, которые уже выше искушающего их соблазна. Когда в человеке добродетель сильнее, тогда она побеждает и переводит греховный помысел на доброе. Либо это возможно, когда брань, тот или иной греховный помысел, действует в человеке слабо, - тогда можно греховный помысел заменить помыслом добрым; об этом говорит Нил Сорский. Но когда брань сильная, это не поможет, а только навредит.
Вопрос. Я читала, что антихрист получит власть над всей Церковью. Так ли это? Как Вы думаете?
Ответ. По мнению некоторых святых отцов, антихрист воссядет в православном храме, вообще в Православной Церкви. Есть два мнения: одни из отцов считают, что он воссядет в восстановленном иудейском храме, а другие говорят, что это произойдет в храме Божием. Храм Божий - это не иудейский храм, потому что иудейский храм уже давным-давно, еще со времен страданий Спасителя, является мерзостью запустения (Мф.24:15). Поэтому под храмом Божиим разумно понимать храм православный. И вот антихрист в нем воссядет, то есть на малое время воцарится в Православной Церкви. Борьба зла, борьба сатанинских сил против Церкви продолжается, но она постоянно видоизменяется. Вначале этими силами были язычники, иудеи, потом - магометане, еретики, безбожники, сейчас, может быть, оккультисты, да в конце концов и сама безнравственность, когда человек имеет лишь вид благочестия, силы же его отрекся (2Тим.3:5). То есть он крестится по-православному, говорит правильные слова, а живет как безбожник и даже хуже безбожника, является развратником, сребролюбцем и так далее. И потому если мы не будем противостоять этому антихристианскому духу, мы тем самым ускорим пришествие антихриста. Этот антихристианский дух, предтеча антихриста, уже прокрадывается в Церковь и лишает нас самого главного - благодати. В результате можно получить одну личину христианства, которая на самом деле ничего под собой не имеет.
Вопрос. Один современный подвижник, проведший в годы гонений несколько лет в лагере, говорил, что нужно уметь видеть помощь Божию. Как правильно понимать его слова?
Ответ. Помощь Божию нужно уметь видеть, когда она приходит через людей, через какое-то с их стороны вразумление - совсем не обязательно, чтобы это было чудо. Мы не умеем видеть помощь Божию тогда, когда она приходит через наших ближних, через обычные, как будто бы, обстоятельства. Ведь часто, когда мы хотим что-либо исполнить, складываются неблагоприятные условия - и вдруг приходят на помощь люди, которые раньше были, может быть, даже твоими врагами, или вдруг каким-то иным образом обстоятельства переменяются так, что твое желание, если оно направлено ко спасению, исполняется. А мы не умеем видеть в этом Божию помощь. Иногда помощь Его приходит таким образом, что мы этого вообще не понимаем: скорбь, болезнь, какое-нибудь лишение. А все происходящее служит к тому, чтобы человека смирить или исцелить от той или иной страсти, мы же воспринимаем случающееся как несчастье. Вот потому этот подвижник, испытавший скорби в самой высочайшей степени (а что может быть тяжелее, чем сидеть в лагере?!), и говорит, что помощь Божию нужно уметь видеть.
Вопрос. Я несколько лет в монастыре, но страсти во мне не только не умалились, а еще возросли, причем в сильной степени. Мне кажется, что жизнь в обители для меня совершенно бессмысленна, и хотя понимаю, что имею все для духовного возрастания, для спасения, но тем более отчаиваюсь, ведь несмотря на все это, остаюсь в таком бедственном состоянии.
Ответ. Я думаю, что лучше быть в бедственном состоянии в монастыре, чем в блаженном в миру. Кроме того, возможно, что страсти у Вас не усилились, а просто проявились. Проявление страстей нужно понимать не только в том смысле, что человек начинает их видеть, но и в том, что по причине борьбы, которая с ними ведется, они начинают сильнее действовать и от этого становятся яснее видны. В миру человек жил в страстях, до такой степени был погружен в них, что, находясь в каком-то блаженном неведении, даже и не замечал, что они в нем действовали. В монастыре же существуют жесткие ограничения: во-первых, со стороны устава, во-вторых, - старицы; да и сам человек, занимаясь, например, молитвой, себя ограничивает. На фоне этих норм проявляется и начинает мучить человека все то, что правилам монашеской жизни не соответствует. В миру, например, развратник не считает, что подвержен блудной страсти, да и как он ее заметит, если всегда удовлетворяет? Пьяница или чревоугодник также не видят своих страстей: если они каждый день проводят в ресторане, то как они могут заметить свое чревоугодие? Бандит тоже "спокоен" и не видит, что он гневливый, поскольку удовлетворяет свою страсть до такой степени, что в случае необходимости может дойти и до убийства.
Подобным образом и нам, когда мы жили в миру и удовлетворяли свои страсти, казалось, что у нас их почти не было, но как только мы наложили на себя ограничение, поставили себя, так сказать, в экстремальное положение, тут страсти и обнаружились. Поэтому ничего удивительного в том, что Вам кажется, будто страсти только усилились, нет, лучше от своих страстей мучиться, но с ними и бороться, чем, живя в миру, погрузиться в них с головой, "дружить" с ними. Прозябоша грешницы яко трава… яко да потребятся в век века (Пс.91:8).
Вопрос. Батюшка, как Вы считаете, в монастыре страсти только обнаруживаются, или могут и умножаться?
Ответ. Если человек живет нерадиво, то может случиться так, что и те страсти, которые были, станут развиваться. Об этом говорит святитель Игнатий (Брянчанинов). Это бывает не только тогда, когда человек, скажем, мало молится или много спит, но и в случае, если человек не имеет достаточной ревности, плохо понуждает себя к борьбе со страстями: вроде бы и все исполняет, но "без огонька".
Вопрос. А можно ли назвать "огоньком" более усердное, теплое чувство, которое возникает, когда молишься не за себя, а за ближнего?
Ответ. Когда мы с усердием молимся за человека, который нам дорог или за которого мы переживаем, чувствуем какую-то ответственность, то действительно такое ощущение может быть. Под "огоньком" я имел в виду ревность, и даже не столько собственно ревность, сколько серьезное, ответственное отношение к молитве Иисусовой. Если такого ответственного отношения не будет, то не будет и никакого преуспеяния. Когда нет ревности, должно быть понуждение, сознание того, что нужно себя заставлять.
Вопрос. Иногда при молитве днем, а чаще в начале четочного правила, возникают чувства радости и легкости, молюсь внимательно, но через некоторое время начинается брань с помыслами, в частности помыслами гордости, тщеславия или блуда, бывает даже слабое действие страстей, - на этом и приходится заканчивать правило. Что делать?
Ответ. Может быть и такое. Надо трудиться и не смущаться этим, на все воля Божия. В духовной жизни случаются перемены: иногда благодатное утешение, потом брань, затем вновь утешение - тут ничего не сделаешь. Когда дьявол чувствует, что человека посетило какое-то благодатное утешение, он начинает его всеми возможными способами от молитвы отвлекать. Например, вспомнится какой-нибудь совершенный тобой добрый поступок или появится тщеславие от того, что ты якобы хорошо молишься, или же начнешь гордиться потому, что покажется, будто ты преуспел. Почему во время молитвы приходят блудные помыслы? Телесное сладострастие отвлекает человека от сладости духовной, а поскольку блудная страсть действует в нас очень сильно, то ею дьявол и пытается отвлечь от услаждения молитвой. Не стоит удивляться и тому, что иногда нападает и гневливость, ведь гнев тоже быстро разворовывает приобретенные за время молитвы духовные плоды. Все это хорошо известно.
Вопрос. Иногда случается так, что за день устал, сил мало, а молиться легче, проще, чем в бодром состоянии, когда, наоборот, молитва идет туго и сопровождается множеством помыслов. Почему так происходит?
Ответ. Дело в том, что физически крепкому человеку некоторая усталость помогает смирить плоть. Если же человек немощный, то дополнительная усталость может ослабить его настолько, что у него уже не будет сил даже для того, чтобы сосредоточиться на молитве. Поэтому нужно стараться, если, конечно, это зависит от нас, утомлять себя настолько, чтобы была возможность помолиться. Боюсь только, что некоторые лодыри возьмут это за повод к тому, чтобы и палец о палец не ударить, оправдывая свою лень тем, что только в таком случае они смогут вечером внимательно молиться. Ведь если человек не расскажет о себе сам, то определить, насколько он устал, не сможет никто. Но помните одну простую вещь: человека обмануть можно, а Бога не обманешь. Если мы каким-то образом обхитрили настоятельницу или старицу, то это не значит, что поскольку мы такие "умные", такие "молодцы", теперь с нами будет и благодать Божия. Бога не обманешь, и благодати у нас не будет. Нужно прежде всего иметь чистую совесть.
Вопрос. Во время сильной брани с греховными помыслами, при призывании Божией помощи, чувствовала покаяние и сердечное сокрушение. А как сохранить их тогда, когда страсти борют не столь сильно?
Ответ. Ничто не дает такого сердечного сокрушения, как память смертная. Она помогает также и при брани. Когда мы помышляем о вечности, о загробной жизни, тогда у нас появляется некоторое сильное чувство, заставляющее нас внимательно, истово молиться.
Вопрос. Как Вы считаете, влияет ли умственное развитие человека на его способность молиться?
Ответ. Я думаю, что интеллектуальное развитие в узком смысле этого слова, то есть в смысле какой-то теоретической умственной деятельности, совершенно не влияет на способность человека молиться. Даже наоборот, считается, что люди простые более способны к умному деланию, чем образованные. Чтобы не отвлекаться от молитвы, сосредоточиться, собраться, люди иногда даже искусственно стремились к этой простоте, то есть ограничивали чтение.
Великий подвижник благочестия XIX века Василиск Сибирский, который до сих пор не прославлен только по какому-то нелепому недоразумению, был очень простым, даже малограмотным, у него никаких интеллектуальных способностей не было. Происходил он из мужиков, в молодости вел нищенский образ жизни, побирался, даже голодал. А его друг и ученик преподобный Зосима (Верховский) был дворянского происхождения. И хотя мы не знаем о молитвенных состояниях преподобного Зосимы, но, как можно понять из его собственных слов, Василиск Сибирский был более преуспевшим подвижником.
Вопрос. Иногда говорят, что человека "посетила благодать". Можно ли описать подробнее, что это значит? Ведь когда мы молимся Иисусовой молитвой, мы понимаем, что имеется в виду.
Ответ. Это особенная, серьезная тема, наверное, об этом и говорить не нужно, а следует прочитать. Например, этому специально посвящена "Беседа преподобного Серафима Саровского с Мотовиловым о цели христианской жизни". Хотя в ней говорится о высочайших проявлениях благодати, но сама цель беседы - объяснить, что такое благодать Святаго Духа вообще, потому что Мотовилов тоже недоумевал, как он сможет узнать, что она его посетила. О действиях благодати можно прочитать в описаниях молитвенных состояний некоторых подвижников благочестия, к примеру Василиска Сибирского, в творениях святителя Игнатия (Брянчанинова), который пишет об этом как в статьях о молитве Иисусовой, так и в статьях, специально посвященных этой теме, например "Странник". О высочайших проявлениях благодати можно узнать и из гимнов преподобного Симеона Нового Богослова, только нужно понимать, что они являются уделом человека, достигшего величайшего преуспеяния. О действиях благодати можно прочитать и в творениях старца Силуана Афонского, архм. Софрония (Сахарова). Но все же проще и яснее всего говорится об этом в беседе Серафима Саровского с Мотовиловым.
Вопрос. Батюшка, скажите, если на правиле вспоминается что-то сделанное в течение дня плохое, можно ли использовать это для покаяния, не пугаясь тем, что в ум входит нечто постороннее?
Ответ. Если при воспоминании греховных поступков или помыслов, бывших в течение дня, человек начинает их чересчур рассматривать и отвлекаться от молитвы, то это плохо. Ели же это помогает в молитву углубиться, то это хорошо. Но многое зависит от преуспеяния человека в молитве. Одному воспоминание этих прегрешений помогает собраться и вызвать в себе чувство покаяния, а другому оно мешает, отвлекая его от молитвы. Даже на одного и того же человека воспоминание прегрешений может действовать по-разному, допустим, в начале правила оно приносит вместе с покаянием внимательность, а когда он сосредоточился, то эти воспоминания ему уже мешают. Есть много тонкостей, которые нужно учитывать.
Вопрос. Святые отцы говорят, что самонадеянность - это одна из разновидностей гордости, а ненадеяние на себя - это высший вид смирения. Получается, что человек либо горд, либо чрезвычайно смиренен?
Ответ. Но ведь из того, что ненадеяние на себя - высший вид смирения, не следует, что мы таким смирением обладаем во всей полноте. Золото, например, самый драгоценный металл на земле, но если я имею одну золотую монету, то это ведь не означает, что я - самый богатый человек в мире. Я же имею не все золото, а лишь некую малую его часть. Так и здесь: если я имею эту высшую добродетель - ненадеяние на себя - в малой степени, это не значит, что я самый смиренный. Подобно этому и гордость можно иметь не в полной мере, а в большей или меньшей степени.
Вопрос. Нужно ли ревновать об умной и сердечной молитве или добиваться только внимания?
Ответ. Как ты будешь ревновать о сердечной молитве? Это же от тебя не зависит. Конечно, достигнуть преуспеяния в молитве хотят все, но думать нужно только о внимании. По мере преуспеяния во внимании ты будешь постепенно все больше и больше продвигаться, вот и все.
Вопрос. Батюшка, я умом все понимаю, а на деле продолжаю грешить и поступать по страстям. Потом раскаиваюсь и становится очень тяжело, потому что не борюсь, не изменяюсь... Можно ли надеяться, что со временем это осознание перейдет в дело? И почему у меня такое состояние?
Ответ. Потому что в нас сильны страсти. Конечно, нужно себя понуждать. Без труда, без болезни, без страдания достичь нравственного совершенства и даже некоторого преуспеяния невозможно. Это страдание, оттого что ты не живешь по заповедям, постепенно заставит тебя с чрезвычайным, мучительным усилием понуждать себя, тогда и благодать Божия начнет больше содействовать твоей молитве, добрым делам и добродетелям. Надеяться на успех, конечно, можно.
Вопрос. Иногда на литургии сильнее, чем прежде, чувствуется действие благодати, а в другой раз бывает сухость, примешивается брань против какого-нибудь человека и хотя сокрушаешься и каешься, но после преложения Даров действие страсти проходит не всегда. Бывает, что после службы еще несколько дней при молитве на правиле и в течение дня чувствуется какая-то рассеянность и сухость. Что это такое? Может быть, это зависит от гордости и отсутствия смирения?
Ответ. Это не объяснишь. Надо себя заставлять молиться. Хотя после сошествия Святаго Духа на Святые Дары и преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы благодать, конечно же, должна осенить человека и облегчить брань, но мы по разным причинам не всегда молимся истово: недостаточно подготовились, или плохо себя чувствуем, или поддались каким-то страстям, и соответственно результата нет или он меньше. Ничего удивительного.
Вопрос. Батюшка, про Иосифа Афонского написано, что он очень жестко относился к своим послушникам, что многие от него уходили, однако когда читаешь его письма, то видишь, что они преисполнены любви.
Ответ. То, что он строго относился к послушникам, вовсе не значит, что он их не любил. Строгость, которую трудно было понести, он проявлял для того, чтобы они преуспевали. То есть никакого противоречия тут нет.
Вопрос. …Например, своего близкого ученика старец Иосиф Афонский за 19 лет ни разу не назвал нормальным именем, а в письмах к тем, кто от него находился далеко, употреблял такие слова, как "солнышко".
Ответ. Раз в данном случае речь идет о письмах, значит, тот человек находился далеко, и может быть, нуждался в утешении старца, ведь к нему, судя по письмам, обращались самые разные люди: и падшие, и блудники, - он никем не пренебрегал. А с другой стороны, он воспитывал и подвижников, исихастов, безмолвников. Если уж ты к нему пришел, стал вместе с ним жить, то он был строг, не снисходил, - по той причине, чтоб не менять устава. Ведь сам он говорит, что если, принимая кого-то, начнешь нарушать устав, от этой твоей "любви" не будет никакой пользы. Он строго подходил к своим ученикам и вообще желающим посетить его: хочешь прийти, - приходи только ночью, не можешь в это время - он тебя не примет, кто б ты там не был. Лишь ночью у него было немного времени.
Вопрос. Святой Симеон Новый Богослов в "Слове о трех образах молитвы", перевод которого можно найти в книге "Путь к священному безмолвию", дает совет сосредоточивать ум в центре чрева - на пупке. Однако во втором томе его сочинений и в русском "Добротолюбии", переведенными святителем Феофаном Затворником, этот момент опущен. Поясните, пожалуйста, почему Симеон Новый Богослов так советует и для кого этот совет приемлем?
Ответ. Это поучение преподобного Симеона - притча во языцех, которая явилась соблазном и преткновением для многих людей и даже стала предметом богословского спора. Настолько оно казалось немыслимым, неприемлемым, что наши русские духовные писатели, например святитель Игнатий (Брянчанинов), даже сочли это клеветой на Православие со стороны западных католических богословов. На самом же деле Симеон Новый Богослов действительно преподавал такой образ молитвы. То есть по крайней мере уже с X-XI века (того времени, когда жил преподобный Симеон) этот образ молитвы имел распространение в практике исихастов. А в XIV веке относительно него разгорелся яростный спор между Варлаамом (итальянским греком, находившимся до некоторой степени под влиянием католичества) и Церковью. Варлааму показалось нелепым, безумным, что человек смотрит на пупок и потом начинает видеть нетварный свет.
Но обратим внимание на то, как об этом говорит сам преподобный Симеон Новый Богослов: мы сосредоточиваем ум на пупке, а потом оттуда возводим его к сердцу. То есть в конечном счете местом сосредоточения так или иначе является сердце, только если более поздние исихасты (по крайней мере наши русские подвижники) советовали ум сводить к сердцу с дыханием, то ранние исихасты, видимо, имели другой способ, может быть не столь безопасный, но в конечном счете приводящий к тому, чтобы, сначала сосредоточившись на пупке, потом оттуда поднять ум к сердцу. Мы знаем, что при неправильном сосредоточении даже тогда, когда мы ум сводим сразу в сердце (при помощи дыхания или прибегая к какому-то иному искусственному приему), могут возникнуть непредвиденные, неожиданные отклонения [2]. Надо полагать, что при образе молитвы, предложенном преподобным Симеоном, подобные отклонения также возможны. Может быть, способ сведения ума в сердце при помощи дыхания более безопасен, но и о способе святого Симеона нельзя сказать, чтобы он был совершенно неправильным. Последний способ в настоящее время явился, можно сказать, откровением, открытием для русского читателя, потому что, прислушиваясь к мнению святителя Игнатия, многие годы все считали упоминания о нем просто западной клеветой и не хотели этому внимать. На самом же деле в обоих образах молитвы есть зерно истины. Тот ли, другой ли способ - в конечном счете, они сводятся к одному: сосредоточиваться умом в сердце.
Почему преподобный Симеон Новый Богослов советовал именно так, сказать трудно. Я, конечно, так поступать не советую, потому что для этого нужна большая опытность и уже некоторое спокойствие в отношении действия страстей, чтобы подобное сосредоточение не привело к каким-то непредвиденным последствиям. В то же время прекрасно рассуждает (хотя кратко, и тем не менее очень убедительно), защищая именно этот образ молитвы, святитель Григорий Палама в своей книге "Триады в защиту священнобезмолвствующих". Он говорит, что нет ничего плохого, если человек, сосредоточивая ум в месте пупа, пресекает действие телесных страстей. То есть возможно, что это было некое специальное аскетическое упражнение. Мы видим, что, с одной стороны, святые отцы говорят: когда ум наш впадает в чресла, то мы тем самым, от такого неправильного, по причине нашей неопытности, сосредоточения, нечаянно вызываем в себе чисто физиологическое действие блудной похоти. С другой стороны, говорится прямо противоположное: подобным сосредоточением, наоборот, пресекается распространение в теле и душе человека блудной мерзости. Поэтому если мы не понимаем, как надо правильно пользоваться этим методом, то отсюда еще не следует, что он неправильный. Может быть, когда-нибудь кто-то из вас достигнет такого состояния (не нужно, как говорится, ставить на себе крест, хотя не надо и слишком торопиться), что сможет весьма успешно пользоваться методом святого Симеона для того, чтобы как раз пресекать действие похоти; а иной получит таким образом возможность для лучшего сосредоточения.
Я думаю, что здесь очень много связано с представлением о сосредоточении. Представьте себе: человек сидит на низком стульчике, прижал подбородок к груди. Естественно, куда устремляется его взгляд? Внутрь самого себя. Человек собирается внутрь себя самого, можно даже сказать, внутрь своего тела. Ведь обычно ум наш скитается где угодно вовне. И даже у человека сравнительно внимательного внимание обращено на какие-то внешние предметы. Видимо, по мнению Симеона Нового Богослова и других аскетов того времени, прежде чем собрать ум в душе, подвижнику надо было сосредоточить ум на самом себе, а уже потом направить его в нужное место, то есть в сердце. Обратите внимание, что конечное место - сердце, все предшествующее - только путь. Есть способ сосредоточения при помощи дыхания, то есть посредством легких, есть иной способ - при помощи устремленного внутрь себя взгляда. Ни тот, ни другой не являются принципиальными. Это йоги сосредоточиваются на каких-то частях своего тела, считая, что там находятся духовные центры. Нет, суть состоит не в дыхании и не во взгляде, потому что в конечном счете все сводится к сердцу, к верхней его части. Такой образ внимания напоминает нам молитву великого пророка Илии Фесвитянина, когда он молился о том, чтобы пошел дождь. Если вы помните, он стал на колени, а голову держал между колен (даже не совсем понятно, как это все выглядело), то есть был в совершенно сжатом состоянии, - и так молился. И даже не желал подниматься, а чтобы узнать, услышана его молитва или нет, говорил своему слуге: "Пойди, посмотри, не появилось ли облако". Нечто подобное представляет из себя молящийся, сидящий на низком стульчике и взор свой отвлекающий от всего внешнего и устремляющий на собственное тело. И уже от собственного тела взор его восходит к центру душевной жизни человека - к сердцу. Вот как я себе это объясняю.
Способ преподобного Симеона в точности нам неизвестен, опытного руководителя, который бы сказал, какие могут быть искушения, отклонения при его употреблении, у нас нет, и поэтому нам лучше его не применять.
В "Слове о трех образах молитвы", переведенном из греческого "Добротолюбия" святителем Феофаном Затворником (как, впрочем, и в переводе того же "Слова..." преподобным Паисием Величковским), указание о сосредоточении внимания на пупе опущено. Дело в том, что и святитель Феофан, и преподобный Паисий осуществляли свои переводы не с древнегреческого (с которого выполнен перевод, помещенный в книге "Путь к священному безмолвию"), а с новогреческого текста. И, как я предполагаю, греческие подвижники XVIII века, подготавливавшие к изданию текст "Добротолюбия" на новогреческом языке, также, видимо, побоялись включить этот момент. Так этот текст и перешел в русскую традицию без упоминания о подобном способе сосредоточения. До такой степени он казался нелепым, что святитель Игнатий даже не пытался доказать или объяснить, что именно в этом способе неправильно, а просто отрицал его как клевету. Творения Григория Паламы в переводе на русский язык во времена святителя Игнатия еще не были известны. Текстов же на древнегреческом языке - том языке, на котором в действительности писали святые отцы, в России не было. И потому сложилось мнение, будто бы такой образ молитвы является выдумкой западных клеветников православной аскезы. Вместо правильного объяснения его просто отрицали. А вот Григорий Палама, напротив, оправдывает этот способ и объясняет, что ничего в нем плохого нет.
Вопрос. Почему нужно сосредоточивать внимание именно на верхней части сердца? что Вы сами об этом думаете?
Ответ. Я думаю, что так написал святитель Игнатий, и написал он правильно, а сам я больше ничего не думаю. Также прекрасно писал об этом старец Василий Поляномерульский. В верхней части сердца находится словесная сила души, поэтому с ней мы и соединяем ум (или память, или воображение). В средней части, по словам старца Василия, находится сила раздражения, а в нижней - сила вожделения. И поэтому, когда ум опускается в нижнюю часть сердца, могут возникнуть некоторые нехорошие явления, поскольку мы, сосредоточиваясь на этом месте, как бы поневоле приводим в движение вожделение. Иное дело, когда распространяется благодать от верхней части сердца: сначала обнимая все сердце и таким образом его освящая, а потом разливаясь по всему телу. И там, куда она ниспадает, где она распространяется, следом за ней шествует чистота. Распространяясь в том числе и на детородные органы человека, благодать их освящает и делает бесстрастными и чистыми. Опасно, когда мы сосредоточиваемся не там, где нужно. Мнительность делает какие-то органы, части тела человека более чувствительными. Вот если станешь думать, например, про палец, так он у тебя, пожалуй, начнет чесаться или болеть. Если мы нарочно сосредоточиваемся не на том месте, на котором нужно, естественно приходит в действие то свойство, которое этому органу присуще. По учению отцов, в нижней части сердца находится вожделевательная сила, и если на ней сосредотачивать свое внимание, то у человека начинается вожделение, а он от этого приходит в недоумение и думает: что такое, ведь я молюсь? Поэтому здесь спрашивать: "Что вы сами об этом думаете?" - неуместно. Здесь не может быть никаких разночтений: мы должны делать так, как учат святые отцы, - понимаем мы это до конца или не понимаем, - иначе будут большие неприятности.
Вопрос. Почему верхняя часть сердца - это сила души, ведь сердце - телесный орган, не имеющий никакого отношения к душевному состоянию?
Ответ. Я как-то об этом уже говорил в наших беседах. Под "сердцем" мы подразумеваем не собственно телесный орган, который может быть поражен какой-то болезнью - например, при тахикардии мешает молиться сильное сердцебиение. Но мы имеем в виду силу души, имеющую приблизительно то же местонахождение, что и этот орган, а отнюдь не само сердце. Я даже приводил вам такой пример. На одном мероприятии, после того как я сделал доклад, ко мне подсел отец А. он доктор медицинских наук, окормляет медицинский центр по трансплантации человеческих органов, где неизлечимым больным пересаживают внутренние органы, чтобы спасти их от смерти. И вот он подсел ко мне и рассказал такой интересный случай. В этом Центре он окормлял двух больных, которые приблизительно два месяца жили вообще без сердца, вместо него у них был искусственный аппарат - они ждали донора. Как обычно происходит трансплантация? Кто-то, допустим, погибает в автокатастрофе, а сердце у него здоровое, и это сердце пересаживают нуждающемуся в нем больному. И вот эти двое, ожидая, когда появится донорское сердце для пересадки, больше месяца жили с искусственным аппаратом. И нельзя сказать, чтобы они при этом стали, так сказать, бессердечными людьми, в том смысле, что потеряли какие-то душевные свойства. Наоборот, если у них и были изменения, то в сторону большего покаяния, большего благоговения и веры. Естественно, в таком критическом состоянии, когда человек не имеет жизненно необходимого органа, ему остается лишь надеяться на Бога.
Когда мы с вами говорим о сердце, то нужно понимать, что это название условное. А как иначе назвать эту часть души? Душой? Но ведь душа обнимает все человеческое тело, она и в мозгу, и в руке. Назвать "та часть души, которая находится у левой груди"? Но тогда какая разница: сказать ли "у левой груди" или "в сердце"? Это ведь одно и то же.
Вопрос. Иосиф Афонский учил, что перед тем как начать молитву, нужно помолиться Божией Матери, Господу своими словами. У него была такая методика. Приемлемо ли это для нас?
Ответ. Я придерживаюсь совета святителя Игнатия, поскольку, еще раз повторяю, на себе испытал плохие последствия такой свободной молитвы. Я не то что не рекомендую, я просто запрещаю молиться своими словами, это очень опасно. Разве что иногда можно что-то сказать буквально в двух-трех словах, очень коротко, без всякого витийства, например: "Господи, помоги мне избавиться от гнева" или "Господи, исцели меня от этой болезни". И произнеся несколько своих слов, нужно опять приступить к молитвам, предлагаемым нам Церковью, будь то краткая молитва, например Иисусова, или псалмы, или какие-то иные молитвословия.
Вопрос. А как насчет поклонов: он еще советовал делать побольше поклонов во время правила?
Ответ. С благословения старицы можно, конечно, и поклоны делать, а количество их зависит от того, какие у кого силы. Ведь святитель Игнатий тоже говорит, что перед началом четочного правила хорошо сделать некоторое количество поклонов и в течение дня, когда есть возможность, делать понемногу поклоны. Разумеется, этот совет относится к тому, кто физически крепкий. Нам может показаться, что во время совершения поклонов молитва несколько невнимательная, но зато создается такое душевное состояние, которое способствует внимательной, смиренной, покаянной молитве. Однако это в том случае, если мы совершаем поклоны с должным духовным расположением, то есть воспринимаем их как выражение нашей греховности, как выражение покаяния.
Вопрос. Когда молишься Иисусовой молитвой, при этом все равно имеется какой-нибудь помысел: об избавлении от какой-то страсти, о приобретении той или иной добродетели. Это тоже есть самочиние, молитва своими словами?
Ответ. Нет, почему же. Мы можем молиться Иисусовой молитвой о каком-то человеке, помня, что он в чем-то конкретном нуждается, мы можем молиться о себе самих в случае, например, какой-то неприятности. Или, допустим, нас борет какая-то страсть, и мы молимся, если так можно выразиться, против этой страсти. Значит, хотя мы всегда произносим одни и те же слова, цель молитвы несколько видоизменяется, и здесь никакого уклонения нет. Другое дело, чтобы это не проходило без контроля старицы, а в принципе тут нет никакого самочиния. Василий Поляномерульский в одном из своих предисловий говорит, что необходимо, убегая от помыслов, углубляться в молитву, а если не получается, то молиться против помыслов. Что значит молиться "против"? Молиться против невозможно. Имеется в виду, что если у меня брань гнева или осуждения, постоянно приходят помыслы осуждения, то я молюсь Господу той же самой Иисусовой молитвой, никак не меняя ее слов, чтобы Он избавил меня от этих помыслов, потому что я не могу их своими силами отбросить или умом удалиться от них. Вот что значит молиться против тех или иных помыслов.
Вопрос. То, о чем Вы сказали, касается частных обстоятельств, а можно ли вообще молиться, скажем, об избавлении от какой-то страсти или о приобретении конкретной добродетели?
Ответ. Это уже другой вопрос. Здесь нужно речь вести скорее не о самочинии, а о том, насколько это мудро. Некоторые подвижники действительно молились об избавлении от какой-либо страсти. Но более разумным считается такой подход: не просить у Бога ничего, а просто молить Его о помиловании и спасении. Хотя я не берусь категорически утверждать, что во всех случаях нужно делать одинаково, но все-таки более мудро и рассудительно вступать в борьбу с конкретными проявлениями греха, но не молиться о том, чтобы вообще, навсегда от него избавиться, так как в этом уже есть некоторое дерзновение, претензия и это не безопасно.
Вопрос. Апостол Павел в том же смысле говорит, что мы не знаем, о чем молимся, а Сам Дух молится о нас воздыханиями неизглаголанными (см. Рим.8:26)?
Ответ. Нет, здесь подразумеваются самые возвышенные духовные состояния, какие только могут быть. Апостол говорит о неизреченных действиях благодати, о таких действиях молитвы, что состояние, в которое человек приходит, уже и молитвой нельзя назвать. Это может быть плач о всем человечестве, о спасении человеческого рода, о покаянии людей, какая-то неизъяснимая безграничная благодарность Богу и прочее. Вот что имеется в виду под воздыхания неизглаголанными, именно неизглаголанными. А когда мы молимся о помиловании и спасении, тут есть конкретная мысль.
Вопрос. Действительно ли, помолившись за человека, ты становишься ответственным за его грехи и даже всегда несешь их тяжесть?
Ответ. Почему же всегда? Просто нужно понимать, что молиться за кого-то - это тоже труд. Допустим, мы помогаем человеку нести какую-нибудь обыкновенную тяжесть, скажем мешок с крупой, - в таких случаях никто же не удивляемся тому, что если мы возьмем тяжесть выше нашей меры, то можем надорваться и получить грыжу. А когда мы берем на себя духовную тяжесть, неизмеримо превосходящую наши душевные силы, наше духовное преуспеяние, и надрываемся, терпим какой-то вред, тогда мы вдруг удивляемся: "Почему так происходит?" Но это же естественно, ведь кто-то должен нести ответственность. Более того, я думаю, что физические последствия непосильных трудов иногда проще исцелить, чем духовные. Всякий человек, приступающий к какому-то духовному деланию, обязательно должен оценить свои возможности, берется ли он за молитву или за проповедь. Проповедь тоже важное и нужное дело, однако если оно превышает силы человека, то он, может быть, и обратит кого-нибудь, но сам погибнет. Так же можно сказать и о молитве и обо всем прочем. Здесь нужно осознавать свою меру и по своей воле никогда за такие вещи не браться, а только из послушания и по благословению. Преподобный Силуан Афонский сказал, что молиться за людей - это кровь проливать.
Вопрос. Как определить для себя скорость произнесения Иисусовой молитвы? Иные рекомендуют молиться быстро, чтобы помыслы не успевали проникнуть в ум, а иные советуют медленно произносить каждое слово молитвы, чтобы лучше в нее углубиться. Нужно ли придерживаться постоянно одного из этих советов или скорость молитвы должна зависеть от внутреннего состояния?
Ответ. Как бы быстро мы ни произносили молитву, помыслы все равно будут проникать. Совет молиться быстро до известной степени правилен, но не нужно думать, что чем быстрее станешь читать молитву, тем будешь внимательнее. Нужно молиться внимательно, и уже от этого должна зависеть скорость молитвы. Иногда человек произносит ее более или менее быстро, в особенности если у него начинается самодвижная молитва - тут уже нужно прислушиваться к тому, что происходит в сердце, в душе, а не понуждать себя к определенному ритму. Иногда, наоборот, молитва бывает медленная, опять же или по действию благодати, или просто потому, что мы не способны быстро сосредоточиться. Бывает, сотницу [3], как говорит святитель Игнатий, читают до получаса или даже дольше. Но специально искать какой-то медленности или скорости не нужно. Мы должны заботиться о внимании, а не о скорости. Даже о количестве не нужно заботиться: иногда из-за того, что очень медленно произносится молитва, приходится и правило сокращать, потому что просто нет времени. Не удается вычитать все сотницы, поскольку, скажем, за два часа ты едва-едва прочитал только четыре. А другой прочитывает сотницу за двадцать минут. Кроме того, скорость молитвы зависит и от физического состояния. Когда человек устал, он, естественно, будет молиться медленнее, так же как, допустим, он медленно читал бы, потому что от усталости умственная деятельность замедляется. Наоборот, при физической бодрости, соответственно, и молитва произноситься будет быстро. Имеют значение и разные духовные чувства, в общем - факторов много. Слова святителя Игнатия о медленной молитве надо понимать не в том смысле, что обязательно всегда так нужно делать, а в том, что такое явление возможно и нужно спокойно его воспринимать.
Сегодня у нас будет беседа о таком предмете, который, казалось бы, всем верующим, православным уже должен быть понятен. Однако же, потому что возникает какое-то искушение, потому что человек не до конца знает православное учение и от этого не то чтобы сомневается, а недоумевает, он приходит в такое душевное состояние, когда возникает потребность в объяснениях. Думаю, что те, кому эта тема покажется уже известной и не требующей разъяснений, по крайней мере получат пользу от повторения. Я постараюсь кратко и на основании творений святых отцов изложить православное учение о том, что люди неверующие обычно называют "поиском смысла жизни": для чего существует человек? для чего Бог сотворил человека?
Прежде всего хочу сделать предисловие - не то чтобы скептического характера, а с целью предупредить: нельзя всё понять умом, нельзя думать, что любые тайны, любые истины постигаются одним рассуждением или чтением книг. Что такое чтение книг? Это знакомство с рассуждениями других людей. И если у нас вот такой подход, когда нам кажется, что всё мы можем постичь умом, то, как правило, в конце концов мы наталкиваемся на такие тайны, которые недоступны либо вообще человеческому уму, либо нашему уму. Мы, наверное, не такие выдающиеся мыслители, которые могли бы рассчитывать на то, что, рассуждая, сравнивая, напрягая своё воображение, они каким-то образом самостоятельно постигнут истину. Потому даже если мы верим в могущество человеческого разума, то уж хотя бы в силе собственного своего разума мы должны усомниться и таким образом понять, что многое и многое нашему рассудку недоступно. Об этом прекрасно рассуждает митрополит Вениамин (Федченков) в своей книге "О вере, неверии и сомнении". Он говорит, что во времена его юности процесс образования в духовной семинарии и академии был построен на таком принципе, что всё можно объяснить при помощи разума, и сами студенты и учащиеся были в этом убеждены. Но по мере того, как в нём стала усиливаться вера, он начал любить тайны; ему даже стало нравиться, что существуют тайны. Самое главное - это, конечно же, вера, и истинное знание мы получаем именно через веру. Знание это не обязательно то, что можно объяснить. Многие вещи, даже самые простые, которыми мы естественно пользуемся на бытовом, житейском уровне, совершенно необъяснимы. И тем не менее, зная, как и что нужно делать, мы, даже не понимая, что это является каким-то непонятным явлением, используем их благодаря своим естественным знаниям, и живём. Если бы мы начали сомневаться и стали бы делать только то, что понимаем, то пожалуй и с голоду умерли бы. Мы едим ту или иную пищу. Как эта пища превращается в нашем организме в наше собственное тело, даёт нам силу, умственную или физическую энергию, мы не понимаем, однако же это не мешает нам жить. Как мы дышим, как вообще существует человеческое тело, что такое болезнь или здоровье мы, и даже не только мы, но и весьма и весьма учёные люди с трудом и очень смутно понимают. И много, много вокруг нас есть необъяснимых, таинственных вещей, однако же мы из непосредственного опыта знаем, что нужно делать в определенных ситуациях, и, не понимая сути явления, но зная причинно-следственную связь, тем или иным образом поступаем и существуем. На таком вот простом примере нашей материальной и телесной жизни можно сделать вывод и о жизни внутренней, духовной, о том, что, хотя многие вещи для нас непостижимы, однако же, если они для нас существуют, мы их ощущаем духом (а именно это даёт нам чувство веры), то тогда мы живём той жизнью, которой должны жить христиане, живём спасительной жизнью. Допустим, мне удастся сейчас объяснить, для чего Бог создал человека. Удастся, конечно же, не потому, что я сам до этого додумался, а потому что прочитал об этом у святых отцов. Перескажу, более или менее удачно, учение святых отцов. Вот вы, например, всё это поймёте, и вам всё станет ясно. Но мы должны прекрасно понимать, что было множество людей, миллионы людей, от основания христианской Церкви до наших дней, которые многого и многого не понимали, для которых большинство вещей были непостижимы, но они верили просто, так, как научились от своих учителей, среди которых тоже были не только образованные люди, тонко мыслящие, но и самые простые, совершенно не способные ни к какому рассуждению, к изучению истории, люди простые в смысле умственной простоты. Вот сегодня мы празднуем память Павла Препростого. В его жизнеописании есть такой эпизод. Как известно, Павел был учеником Антония Великого и вот к Антонию пришли некоторые монахи за наставлением. Павел при этом присутствовал; преподобный Антоний Великий рассуждал о чем-то, видимо о Законе Ветхозаветном и Законе Новозаветном, и в связи с этим упомянул имена Моисея и Христа. Павел был человеком совершенно необразованным (интересно, что в монастырь, вернее из мира, он ушёл шестидесяти лет отроду, а до этого был простым египетским крестьянином; это были люди, как правило, чрезвычайно простые и неграмотные). И Павел спрашивает Антония: "А кто жил раньше: Моисей или Христос?" То есть его необразованность, его невежество простиралось даже до такого странного вопроса, для нас всех как будто бы дикого, хотя мы отнюдь не такие уж интеллектуалы. Антония это раздосадовало, и он сказал: "Молчи". И Павел замолчал. Прошло несколько месяцев, Антоний замечает, что Павел всё время молчит. Он его спрашивает: "Почему ты молчишь?", а тот отвечает: "Ты же велел мне молчать, вот я и молчу". Этот пример приводится в "Отечнике". Для чего? Чтобы мы поняли, что добродетель выше отвлечённого знания. И это его послушание, простиравшееся даже до того, что он по повелению старца надолго замолчал (что, как мы все сами знаем, очень трудно исполнить), оказалось выше того элементарного знания, которым должен обладать всякий христианин. Можно привести ещё пример о трёх старцах, которые молились на острове и не знали никакой молитвы, кроме одной вот такой странной: "Трое нас, трое Вас, Господи, помилуй нас", однако же они ходили по воде. Значит, вера выше, чем отвлечённое знание. И верующий человек, может быть многого или ничего не понимающий, но общающийся с Богом, пребывающий умом в единении с Богом, способен чудеса творить. И он на самом деле гораздо больше знает, чем тот человек, который может много и красиво говорить, но жизнь которого не соответствует Евангельскому учению. Можно было бы привести много примеров. Святитель Спиридон Тримифунтский был чудотворцем и чудесным образом, самыми простыми словами, будучи человеком, можно сказать, невежественным, обратил к вере языческого философа, который на первом Вселенском Соборе защищал Ария и его учение.
То есть суть состоит не в том, чтобы знать умом, для чего существует человек, для чего, скажем, лично я существую, знать своё личное предназначение, но чтобы жить соответственно этому предназначению. Если у тебя возникает вопрос о смысле человеческой жизни, значит, у тебя в душе что-то уже не нормально. В здоровой душе, как правило, такие мысли не возникают. Это процесс болезненный - может быть, иногда он и положительный, когда человек ищет истину, хочет познать её всей душой, так сказать пережить её. Положительный не сам по себе, но как некоторая ступенька, как некий шаг движения к Богу. Но вообще-то если человек спрашивает, для чего он живёт, - значит, он не знает, для чего он живёт. И наоборот, может быть, человек не задаётся этим вопросом, не рассуждает и вообще многого не понимает, не знает, но живёт, стихийно, неосознанно, истинной христианской жизнью, в единении с Богом. Живёт осмысленной жизнью. Он не то чтобы понимает, зачем он живёт, а вот он просто так уже существует. Вот когда человек отпадает от Бога, тогда и возникает такой вопрос: для чего я создан? Когда же человек с Богом, он не может об этом задумываться. Потому что этот вопрос - как бы сомнение в благости Божией, сомнение в том, что существование человека осмысленно, имеет какое-то особое предназначение. Поэтому можно было бы обойтись вот этим моим объяснением и даже ни о чем не рассуждать нарочно, а просто сказать: "Нужно молиться, каяться, и когда душа ваша начнет очищаться и соединяться с Богом, тогда вы будете чувствовать, что Господь в вас и вы в Господе, по словам Спасителя, тогда уже и вопросов никаких не будет". Собственно, это и есть самый настоящий и удовлетворительный ответ, которого нужно искать.
Святые отцы, объяснявшие нам, зачем Бог сотворил человека, прежде как раз соединились с Богом, знание это они почерпнули не из каких-то отвлечённых рассуждений, не сами себе задавали вопросы, мучались душой и так далее. А лишь общаясь с Богом, они понимали, для чего они существуют, для чего люди существуют, понимали потому, что на своём опыте это пережили. Нужно отличать умственное знание - так сказать, догадку - от знания опытного. Настоящее знание - это знание опытное. Вот сравним какого-нибудь подвижника, допустим святителя Григория Богослова, с каким-то умным, серьёзным человеком, но не живущим так, как жил Григорий Богослов. Разница в чём состоит? Святитель Григорий написал то, что пережил сам, а мы, если мы его учение принимаем, лишь принимаем его из чужих уст. Для нас это знание теоретическое, для него это знание опытное. Так можно сказать о любом из трудов святых отцов, в особенности тех, кто излагал свой собственный опыт. Допустим, если я изучу Иоанна Лествичника, начну наизусть его цитировать, то для меня это будет теория. А для него это было истинное знание. То же можно сказать и о самом Священном Писании. Для апостолов, и в первую очередь евангелистов, написавших Четвероевангелие и другие книги Нового Завета, это не было какой-то философской теорией - это была их жизнь. Они непосредственно общались со Спасителем, все, о чем написали, они пережили; так, например, апостолы Иаков, Иоанн и Пётр были очевидцами Преображения Господа на Фаворе. Апостолы излагали то, что они знали не умом, а опытно, то есть самой жизнью. И может быть, когда они это переживали, они даже многого не понимали. Известно, что святые апостолы до тех пор, пока на них не сошёл Дух Святой в день Пятидесятницы, многие вещи, которые с ними происходили, не понимали, не понимали истинного значения тех или иных событий. И только впоследствии им всё открылось, но опять же открылось не потому, что они об этом усиленно размышляли, а открылось по той причине, что на них сошёл Дух Святой, и у них началась новая жизнь: их душа преобразилась от обильного действия благодати. То есть опять же это не было для апостолов знанием чисто умственным. Ум лишь помог им последовательно, логично, изложить и попытаться объяснить то, что они испытали на самом деле. И притом не всегда даже им удавалось объяснить; есть такие вещи, которые и не поддаются объяснению. Вот, скажем, сошествие на апостолов Духа Святаго в день Пятидесятницы. Конечно, последующие святые отцы пытаются объяснить, почему Дух сошёл в виде огненных языков, и говорят, что это, по всей вероятности, потому, что апостолам для их служения была нужна огненная ревность. Но это только предположение, сами же апостолы нигде ничего не говорят, почему именно так на них сошёл Дух Святой. Интересно, что и на преподобного Симеона Нового Богослова (если кто читал его гимны, то помнит: на него также сходил Святой Дух) благодать Божия сходила в виде огня, хотя, казалось бы, ему эта огненная ревность, необходимая апостолам, совсем не требовалась. Может быть, тут дело не только в том, что нужна была такая ревность апостолам, а есть некоторые свойства Божественного явления, которые для нас непостижимы. Почему так происходит, мы не знаем. Почему Бог является как свет? Сам Господь Иисус Христос употребляет этот образ, и во время Фаворского явления Он просиял перед учениками. Почему именно такое ощущение бывает у человека при явлении Божественной славы, тоже никто объяснить не может. Но это так. Знаем, что это так, а почему, объяснить не в силах. Можем предложить какие-то свои варианты объяснений, однако это будет только попытка. Но подумайте, что лучше: или мы объясним, почему Бог является в виде света, или мы, не понимая причины явления именно в таком образе, тем не менее будем его переживать? Конечно же, лучше самим пережить его, лучше самим познать это Богоявление, чем прочитать о нем в книге и уметь о нем рассуждать, а самому быть пустым, иметь сердце лишенное Божественной благодати. Поэтому самое главное - это переживание, это опыт. Человеку, имеющему опыт богообщения, не нужно ничего понимать. Пусть он даже не понимает, зачем существует человек, но он повинуется Богу, он слушается Бога, он любит Бога, он следует за Ним и, ничего не понимая, старается быть послушным воле Божией, которая изображена в Священном Писании и объясняется в святоотеческом учении. Безусловно, можно сказать, что такой человек познал истину: он содержит истину в своём сердце. Он, может быть, не умеет не только объяснить, но даже и для самого себя пересказать свои переживания. Не умеет даже до конца их осознать, но он живёт. Вот мы живём телесной жизнью, а такой человек живёт жизнью духовной в самом точном и буквальном смысле слова, то есть живёт жизнью в Духе Святом. Поэтому вопрос о смысле человеческой жизни, о том, для чего Бог сотворил человека, - это вопрос отвлечённый, возникающий в известной степени от ропота, от какого-то душевного неудовольствия, нежелания принять то, что Бог преподаёт нам в Своих таинствах, от нежелания принять нравственное учение Евангелия и вообще бороться со своими страстями. То есть суть этого вопроса можно было передать иначе: "А вдруг то, что говорится в Библии, неправильно?" И я совсем не считаю себя настолько убедительным оратором, который может любого человека переубедить и доказать ему, что действительно смысл человеческой жизни таков, каким изображает его Библия. Вдруг мне не удастся, и что тогда делать? Искать кого-то еще, кто мог бы объяснить, а вдруг и тому не удастся?
Пока у нас будет неудовольствие, противление воле Божией, нежелание переменить себя, до тех пор у нас не перестанет возникать вопрос - и не в такой "культурной" формулировке: "Зачем Бог сотворил человека?", а "Правильно ли то, о чём повествуется в Библии?" - вот в чем суть нашего недоумения. На самом-то деле для нас, православных христиан, такого вопроса уже не должно существовать: основы православного учения мы знаем. Но в нас возникает сомнение: "Справедливо ли это учение? Как можно доказать справедливость библейского учения?" Логически доказать невозможно, да, наверное, и не нужно. Может быть, иногда некоторые мыслители делают это весьма удачно, но это уже "задним числом". На самом же деле истину человек принимает не оттого, что ему что-то доказали, истину он принимает сердцем. Об этом многократно говорится и в Священном Писании, и святые отцы учат прежде всего ощущать сердцем. Истину человек принимает сердцем, и для того, у кого сердце противится, все рассуждения могут оказаться ненужными и бессмысленными. Он всё равно вновь и вновь будет задавать этот вопрос, отвергая все доводы не потому, что доводы для него недостаточно "умны", а просто потому, что он не хочет в них вникать. Он и не вдумывается в них, и не пытается понять их состоятельность или несостоятельность. Подчас люди даже не способны понять некоторых возвышенных доказательств, которые приводят святые отцы; не способны и не хотят. И вот какой-нибудь человек - малообразованный, может быть даже глупый, - начинает задавать такие вопросы, на которые, по русской пословице, семь мудрецов ответить не могут. Не потому, что он очень умный, а наоборот, он такую глупость говорит, что умный человек теряется, не знает, что ему сказать. Это я не к тому говорю, чтобы посрамить людей, у которых возникают странные мысли, а чтобы вы поняли, что всё дело в сердце человека. Один мыслитель произнес следующие замечательные слова: "Наши убеждения имеют основание в тех чувствах сердца, о которых мы часто не имеем никакого понятия". Иначе говоря, наши убеждения, наше вообще рассуждение, наш образ мыслей зависят от сердца, то есть все это - оправдание наших сердечных чувств. И это утверждение соответствует Евангелию. Спаситель сказал, что помышления злые исходят не из ума, а из сердца (см. Мф.15:19; Мк.7:21). В уме они только приобретают какую-то логическую, образную форму, но основания духовной и даже умственной человеческой жизни находятся в сердце; в голове они, если так можно выразиться, только оправдываются. То есть убеждения человека - это оправдание его внутреннего состояния.
Более того, душевная простота иногда соединяется и с простотой умственной, и человеку в умственном отношении простому легче приобрести душевную простоту. Душевная простота делает человека, обладающего ей, гораздо более верующим, чем человек, пытающийся при помощи рассуждений постигнуть истины христианства. В самом Евангелии сказано: Если не будете как дети, то в Царство Небесное не войдёте или Будьте просты как голуби и мудры как змии (см. Мф.18:5; 10:16). Антоний Великий (а это был чудотворец, великий учитель монашествующих, отец отцов, как называли его) говорил, что при помощи простоты святые соединяются умом с Богом. А наш великий праведник и чудотворец последнего времени - отец Иоанн Кронштадтский говорил: "В молитве будь как дитя лепечущее". То есть душевная простота на самом деле делает человека способным не понять истину, а воспринять ее внутрь себя. Истина в человеке живёт, и он уже не задается никакими вопросами; ему всё ясно не потому, что ему объяснили или он сам додумался, а потому, что он живёт той жизнью, которая не требует объяснений. Он понял по опыту своему, для чего он живёт; его жизнь полна такого смысла, который не нуждается ни в каких объяснениях. Потому прежде всего нужно стремиться к стяжанию вот этой простоты, простой веры. Люди, имевшие такую простую веру, творили чудеса. Мы знаем, что в первые времена христианства было много всевозможных чудотворцев, не только среди апостолов, но даже иногда и среди новообращённых. Известно, что многие мученики творили чудеса, но по мере того, как проходили века, эта простота и эта простая вера иссякали. Появлялись прекрасные обряды, появлялись глубокомысленные богословские литературные произведения, но вера иссякала, иссякала и иссякала, и мы теперь можем всё объяснить, все мы грамотные, много можем книг прочитать, но самого главного почти не имеем.
Я надеюсь, никто меня не подозревает в том, что я против изучения творений святых отцов. У нас сейчас другого выхода нет: для того чтобы вернуться к первоначальной апостольской простоте, нам нужно идти именно через изучение святых отцов, а не каким-то собственным, нами самими изобретённым способом - коротким путём, которого не существует. Познание основополагающих истин христианства должно быть познанием опытным, оно совершается не при помощи рассуждения, а при помощи душевной простоты. И это гораздо выше и важнее, чем теоретические рассуждения. Если бы мы прочитали книги всех святых отцов, но не пережили того, что переживали они, а просто их опытные знания сделали для себя какой-то отвлечённой наукой - неким богословием, стали как бы богословами по профессии, то это ничего бы нам не дало. Более того, часто это растлевает и охлаждает ум и душу, и многие из тех, кто думает о себе, что они уже имеют чрезвычайно много знаний, и кичатся тем, что они изучили писания святых отцов, на самом деле в сердце бывают совершенно холодны и от этой гордости ещё более себя опустошают. Если я, например, имею какие-то умственные способности, мне легко прочитать книгу - самые возвышенные, трудные для понимания рассуждения, допустим Григория Богослова, или Иоанна Дамаскина, или Григория Паламы, или других каких-нибудь отцов. Я прочитал, умом усвоил, а жить, как жили эти люди, я не могу, в отношении подвижничества оказываюсь совершенным младенцем, глупее самого глупого ребёнка, а кичусь тем, что я - профессор богословия.
Ничего нового я не говорю, мне кажется, что вы всё это и так знаете. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что сейчас изучают христианство не по заповедям, а по книгам. Когда умный человек как-то пытается постичь, в чем состоит смысл человеческой жизни, и читает книги - может быть, ему, как говорится, деваться некуда: раз он умный, ему приходится свой умственный голод насытить. А когда простой человек начинает искать ответ на этот вопрос - а он понять-то ничего на самом деле не может, - получается безвыходная ситуация. Я не порицаю людей, у которых скромные умственные способности, и не вижу в этом никакого особенного недостатка; вот самоуверенность такого человека уже делает его смешным. И вот представьте себе человека с ограниченными умственными способностями. Ему говоришь: "Нужно молиться, нужно подвизаться, очищать своё сердце и тогда ты всё узнаешь, тебе не нужно будет ничего объяснять". А он возражает: "Нет, вы мне объясните". Ему говоришь: "Прочитай вот эту книгу, там всё объяснено". А он понять её не может. И что делать с таким человеком? Молиться он не хочет, читать он не может. Безвыходная ситуация. Значит, нужно ему объяснить так, чтобы он понял. И надо эти возвышеннейшие истины как-то примерять к его скромным возможностям, к уровню его восприятия. Это очень трудно. Поэтому лучше, конечно, идти первым путём: он подходит и для умных, и для простых (я имею в виду по уму). Если бы даже мы всё поняли в отношении такого интересного вопроса: "Зачем Бог сотворил человека?", но сами бы не пережили это, то наше понимание нам бы ничего не дало. Всё равно мы должны шествовать по этому пути, а не только читать о том, что это за путь. Например, будем мы смотреть "Клуб кинопутешествий": смотрим, смотрим на разные страны, а на самом деле мы там нигде не были. Так же у нас получается и в отношении столь важного вопроса, ведь смысл жизни выражается всего в двух словах.
Потому будем прежде смирять свою душу, бороться со своими страстями. На самом-то деле мы, как православные христиане, знаем достаточно. Если бы наши познания о православном вероучении ограничивались одним Символом Веры и даже, может быть, и тот мы плохо понимали, не могли его объяснить, то всё равно это уже тот минимум, который является достаточным для всякого христианина в деле его спасения. Это минимальные догматические познания. Приведу ещё такой пример. В первые века христианства некий мученик, чрезвычайно простой, малообразованный, очень боялся, что во время допроса его собьют и он запутается, не сможет правильно ответить. В темнице, где он находился, был ещё священник, и он спросил у священника: "Как мне себя вести? Я боюсь, что меня запутают на допросе". А тот ему говорит: "Ты на все отвечай только так: "Я - христианин" и больше ничего не говори". Начинали обычно с допроса, всё это делалось очень формально, по правилам, и если человек отказывался поклониться римским богам, это воспринималось как нелояльность к Римскому государству. Тогда применялись пытки, и заставляли отречься от Христа. И вот на все вопросы человек тот отвечал: "Я - христианин", потом начались пытки с определёнными требованиями, на которые он тоже отвечал: "Я - христианин", и так он исполнил свой христианский долг и пострадал за Христа. Это, конечно, лучше, чем всё понимать, но не иметь благодати, не иметь твёрдости, необходимой для того, чтобы действительно исповедовать Христа перед людьми. Приведу другой, противоположный, пример. Известен такой выдающийся, гениальный мыслитель древности - Ориген. Он, конечно, во многом уклонился от православного вероучения, но в то же самое время был учителем многих святых отцов. Он вёл александрийскую огласительную школу, а это было чуть ли не первое, по крайней мере самое знаменитое, высшее учебное философское учреждение именно христианского направления. Ведь языческая образованность в то время находилась на весьма высоком уровне, а христианская, как нечто самостоятельное, только стала появляться. Ориген был учителем многих выдающихся святых отцов, которые о нём отзывались с похвалой, помня именно то доброе, что они от него получили. Он был переводчиком Священного Писания, проделал большую работу по его критическому изданию. Словом, необыкновенно гениальный человек. Но помимо того, что Ориген явился родоначальником нескольких ересей и впоследствии был проклят сначала поместным собором Александрийской Церкви, по-моему, ещё при жизни или сразу после смерти, а потом Пятым Вселенским Собором, - помимо всего этого о нём - и это самый главный показатель - известно следующее. Интересно, что Ориген с юности мечтал пострадать за Христа, его отец умер как мученик. Но когда возобновились гонения на христиан, а это было ещё в ту эпоху, когда христианство окончательно не восторжествовало, его схватили и под пытками он отрёкся от Христа. Так что же лучше: быть таким мудрым, как Ориген, не устоять и отпасть от Христа или таким простым, как тот мученик, который не умел ничего сказать, кроме как "Я - христианин"? Конечно же, все прекрасно понимают, что лучше быть таким простым и твёрдым в вере, как этот необразованный мученик.
Вы видите, что я откровенно и просто ухожу от ответа на вопрос: "Для чего Бог создал человека?" Я ничего об этом не сказал, более того, у меня даже нет желания говорить. Все же я расскажу об этом, но в следующей беседе, чтобы не смешивать две разные темы.
Я просто хотел показать, что даже если мы ничего не понимаем, - в этом совсем ничего страшного нет. Если бы мы хотели всё понимать, то мы бы не находились в монастыре, не молились Иисусовой молитвой и не открывали помыслы, а устроили здесь богословский институт. Но у нас здесь монастырь, то есть мы хотим измениться таким образом, чтобы нам самим стало понятно, в чем состоит смысл человеческой жизни. Или мы об этом только прочитаем и усвоим прочитанное, или мы переживём всё это. Или мы будем думать о том, для чего Бог создал человека, или каждый из нас станет таким человеком, который знает, что его Бог создал не напрасно. Лучше я ничего не буду понимать, но буду знать, что я недаром создан Богом, что в моей жизни есть смысл. Про всех остальных мне неизвестно, но в моей - есть. Вот это самое главное и, собственно, единственно важное знание, к которому и нужно стремиться. А когда я знаю, для чего вообще человек существует, но не знаю, для чего существую я, то это уже страшно. Для человека это уже отчаяние, когда он думает: "Да, вообще человек создан не напрасно, вообще-то жизнь человеческая имеет смысл, но моя жизнь не имеет смысла". Это страшнейшее, глубочайшее отчаяние, с которым нужно бороться, а отнюдь не поиск смысла жизни.
Вы знаете, что когда в нас действует какая-нибудь страсть, она нас ослепляет. Когда слабо действует, мы еще можем как-то над ней возобладать, но когда действие, допустим, гнева сильно, мы готовы всё что угодно сказать или сделать, лишь бы удовлетворить свою страсть. Так же можно сказать и о других страстях. В ком-то одна действует, а в ком-то другая. Гнев бывает у многих, но также бывает и страсть отчаяния, которая ослепляет человека, лишает его всякого рассуждения. Он не способен ничего понимать и не хочет слышать никаких ответов, никаких объяснений. Он задаётся только одним вопросом, на который, как ему кажется, никто ответить не может. А на самом деле тут всё просто: его ослепила страсть. Бывает, что человек, жаждущий услышать необходимое ему объяснение, быть может и очень умный, образованный, даже в проповеди какого-нибудь простого сельского батюшки, который хотя и просто и безыскусно, но искренно говорит о каких-либо общеизвестных вещах, находит что-то для себя подходящее. Все зависит не столько от того, кто нам объясняет, сколько от нашего собственного состояния. Если мы ослеплены страстью, то не будем свое безумие, бывающее всегда от ослепления какой-либо страстью, переносить на того человека или на те книги, в которых мы стремимся найти ответ на мучающий нас вопрос. Если человек, допустим, пьяница, то ему никак не объяснишь, что пить - это плохо. Он может ответить: "Я чужие деньги не пропиваю, я их сам заработал, я никому не мешаю. Почему это плохо?" Есть некоторые люди, которые не понимают, почему блуд - это плохо. "Супружеская измена - это да, а если я никому вреда не приношу, даже счастье каким-то людям доставляю?" И они не понимают, почему блуд - это плохо. Нет для них объяснения. Совсем не потому, что на самом деле его не существует, а потому, что они ослеплены страстью и не хотят слышать никаких доводов, потому что желают и дальше эту страсть удовлетворять.
Итак, истины христианства мы должны постигать прежде всего опытно. Пока опытно мы их не постигнем, у нас всегда будут вопросы. Вопросы, которые основанием своим часто имеют не действительную жажду знания, а желание себя оправдать. Когда же мы всё это переживаем, истины христианства усваиваем всем своим существом, когда мы живём по Евангелию, а не только со стороны на него смотрим, тогда у нас все вопросы отпадают.
Подвижники благочестия, так называемые исихасты, часто, как говорит Григорий Палама, даже избегали чтения святоотеческих книг, читали только то, что относится к внутренней жизни, и больше ничего. И святые отцы действительно дают такое наставление, допустим, Иоанн Лествичник говорит: "Небезопасно безмолвствующему пускаться в исследование догматов". Значит, для некоторых умственные упражнения, которые связаны с чтением книг, бывали вредны, т.е. наносили ущерб молитве, и эти люди искусственно создавали для себя внутреннюю простоту, для того чтобы больше сосредоточиться. Они отказывались, отрекались от образования, от знания суетного ради знания истинного, от знания умственного ради знания опытного. И вот когда человек приобретает такую цельность (заметьте, что по-славянски слова Будьте просты как голуби звучат так: Будьте цели яко голубие (Мф.10:16)), однородность натуры, тогда он уже действительно живёт с благодатью, тогда он, может быть, и чудеса способен творить. По крайней мере чудо, которое обязательно с ним происходит, - это его собственное нравственное преображение.
Я, конечно, не отрицаю необходимость образования, по крайней мере для некоторых, но нужно понимать истинную цену вещей: что на первом месте и что на втором, иметь представление о своего рода градации, иерархии ценностей. А не так, чтобы стремиться к теоретическому усвоению святоотеческого учения, а на деле быть совершенными младенцами. Именно практическим способом каждый может по-настоящему познать, для чего создан он сам - человек, которого он только и может понять и который ему, собственно, дан в распоряжение. И потом, если ты уже понял, для чего существуешь ты, когда ты это постиг всей душой, всем сердцем, тогда, может быть, ты будешь способен на самом деле понять, для чего существуют все люди, и сможешь помочь им.
На этом мы сегодня закончим. В следующий раз перейдем к теории, о которой я сказал, что она необязательна. Не потому необязательна, что мы ничего не должны знать, а потому, что важна прежде всего жизнь, опыт, а потом уже теоретические сведения, причем полученные нами не просто чтобы удовлетворить своё любопытство, любознательность, а чтобы самим это исполнять. Читать нужно не ради насыщения умственного голода, а для того, чтобы знать, как нам исполнять волю Божию, для того, чтобы святоотеческое учение стало нашим жизненным руководством. Иногда и как будто бы очень отвлечённые, возвышенные и абстрактные вещи на самом деле многое нам объясняют и помогают сориентироваться в собственной жизни. Вот так мы должны читать все святоотеческие книги, даже догматические, которые к нашему образу жизни как будто имеют малое отношение. Ведь если даже какой-нибудь возвышенный догмат не имеет отношения к моей жизни теперь, в настоящий момент, он, тем не менее, является общим ориентиром для всех христиан, для меня в том числе, и, может быть, когда-нибудь я приближусь к постижению этого догмата, - допустим, в будущей жизни узнаю, что такое тайна Пресвятой Троицы. Если же мы эти возвышенные ориентиры потеряем, то в конце концов мы можем заблудиться и вообще отпасть от Церкви. Потому имеет значение и теория, но теория как руководство, пусть даже предполагаемое; может быть, мы до этого никогда не дойдём, но всё равно мы должны это знать именно для того, чтобы пребывать в границах Церкви. На следующей беседе я попытаюсь рассказать, как святые отцы рассуждают о сотворении человека, для чего он создан. Это на самом деле очень интересно.
Вопрос. Вы говорили о простоте. Это разные вещи: простота душевная и умственная?
Ответ. Умственная простота - та, о которой говорится: простота хуже воровства. А про душевную простоту сказано: "Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного". Умственная простота - это просто глупость или, скажем так, ограниченные умственные способности.
Вопрос. Сопутствует ли простоте ума душевная простота?
Ответ. Нет, человек может быть очень умным и образованным, иметь вообще необыкновенно развитый, утончённый интеллект и при этом обладать душевной простотой. И человек может быть простой по уму, грубо говоря, дурак дураком, но такой самоуверенный, что считает себя великим философом. Возьмём, к примеру, наших большевиков. В основном это были люди малообразованные, хотя среди них находились и интеллигентные люди, скажем, Ленин. Он, конечно, не выдающийся философ, но человек интеллигентный. А вот те, которые примкнули к ним, всякие рабоче-крестьянские массы, были люди совершенно простые, но настолько уверенные в своей правоте, фанатично уверенные, что готовы были мать родную расстрелять, и так они и делали. Вот такой глупец с необыкновенной самоуверенностью пострашнее, пожалуй, умного человека - хотя если в нём нет душевной простоты, то и это страшно. Неизвестно, что страшнее: умный и лукавый человек или глупый и самоуверенный. Ведь большевики, эти самоуверенные люди, сколько дров наломали! Собственно, всё делалось их руками, кровь проливалась их руками. Если бы они не послушались кучку негодяев, интеллигентных или полуинтеллигентных, тогда бы ничего этого у нас в стране не произошло. Простота душевная должна быть обязательно, вне зависимости от того, умный ты человек или ты прост по уму. Если нет душевной простоты, значит, простота умственная, иначе говоря, необразованность не делает тебя автоматически добрым человеком. Наоборот, можно много дров наломать. Потому русская пословица (а пословица - это вековая народная мудрость) и говорит, что простота хуже воровства. То есть от простого, глупого, человека больше вреда, чем от вора.
Вопрос. Вы сказали, что Спиридон Тримифунтский был невежественным, но ведь он был святителем?
Ответ. Я не знаю, был ли он грамотным в буквальном смысле слова, то есть знал ли он грамоту, но он был малообразованный. Когда он собирался выступить против одного философа и произнести речь, то прочие святители его удерживали: ты, мол, необразованный, не говори. А он всё-таки настоял и сказал очень простые слова, но они дышали такой верой, такая в них была благодать, что философ обратился в Православие. Еще известно чудо, которое сотворил свт. Спиридон на Первом Вселенском Соборе, в доказательство того, что Бог един в трёх Лицах, в трёх Ипостасях. Он взял кирпич, сдавил его - и вверх пошёл огонь, вниз потекла вода, а в руке осталась глина. Это означало: если возможно, чтобы в кирпиче совмещалось три в одном, значит, возможно и то, чтобы Бог был един в трёх Лицах. Да, свт. Спиридон был необразованный, но в том же Соборе участвовали и образованные люди, например Афанасий Великий, которые настояли на том, чтобы в Символ Веры было введено слово "единосущный", как очень точный термин, правильно изображающий учение о Пресвятой Троице, о единосущии Бога Сына Богу Отцу. Все нужны - и умные и простые. Самое главное - если есть истинная духовная жизнь, значит, польза будет и от ума, если нет жизни, тогда что толку. Ещё раз хочу вам сказать, что вы должны понимать, что мы не в богословский институт поступили, а в монастырь, мы пришли сюда не изучать богословие, а спасать свою душу от вечных мук. Изучать богословие не запрещается, а некоторым это, может быть, и нужно, и полезно, но самое главное и единственно важное - это забота о своей душе. А всё остальное добавится, оно может принести пользу, если есть самое главное. Как некоторые отцы говорили, "богослов тот, кто чисто молится".
Вопрос. Можно ли спастись, не занимаясь умным деланием, и можно ли ставить смыслом жизни стяжание Иисусовой молитвы или надо иметь смыслом жизни спасение вообще?
Ответ. Если мы сосредоточимся на мысли о стяжании Иисусовой молитвы, то у нас может получиться, что мы средство превратим в цель. Поэтому, конечно, нужно думать о спасении, а не о стяжании Иисусовой молитвы, о том, чтобы достигнуть какого-то состояния. Иисусова молитва - это средство, наше дело - молиться и напрягаться в молитве, искать внимания и, может быть, даже некоторого развития в молитве, но это всё делается ради спасения. Точнее, нужно искать одного только внимания, а сосредоточение ума в сердце и прочее необходимо для того, чтобы преуспеть во внимании. Более внимательно ты молишься - значит, больше у тебя будет покаяние, сильнее ты будешь умолять Бога о прощении своих грехов и о том, чтобы Он помог тебе очиститься от страстей. Вот для чего мы занимаемся Иисусовой молитвой. Поэтому саму Иисусову молитву делать целью - это неправильно, это очень серьёзная ошибка, которая может привести даже к прелести или по крайней мере к искажению порядка ценностей; получится, что мы ищем не спасения, а совершенства. Мы об этом недавно говорили, что когда христиане ведут речь о совершенстве, под совершенством подразумевается, что мы всё совершили для своего спасения, а не то, что мы пришли к некоторому совершенству, достигнув какого-то абсолютного состояния. Всякий человек, даже и великий праведник, и чудотворец, нуждается в спасении. Сын Божий, пришедший на Землю, принял на Себя имя "Иисус", которое по разным переводам означает либо "Спаситель", либо "Спасение Божие".
Вопрос. Как понять слова игумена Никона Воробьёва о том, что можно исполнить все заповеди, иметь сердечную молитву и при этом быть гордым человеком?
Ответ. Наверное, он имел в виду внешнее исполнение заповедей, когда человек ведёт так называемый нравственный образ жизни, а внутренней, внимательной жизни не ведёт, тогда в нём возникает гордость, он впадает в фарисейство. Об этом пишет не только игумен Никон, об этом, по-моему, рассуждает и схимонах Василий Поляномерульский. Он говорит, что тогда, когда мы всё делаем как будто бы правильно, мы питаем внутреннего фарисея. Собственно, фарисейство в этом и состояло, фарисеи - значит особые, правильные. Хотя, может быть, некоторые из представителей фарисейской секты были лицемерами, но в основном это были люди, отделявшие себя от прочих, нерадивых, иудеев и старавшиеся всё исполнять. И вот исполняя все предписания Моисеева закона, они, однако, приобретали гордость, самый страшный из пороков. Наверное, об этом говорит игумен Никон. И мы также начинаем гордиться, когда исполняем те заповеди, которые относятся к внешней деятельности, либо когда нам кажется, что мы уже все заповеди исполнили. А кажется так потому, что, пытаясь соблюдать их, мы не понимаем их до конца и не умеем строго к себе применить. Человек внимательный к себе - а это возможно только тогда, когда он занимается непрестанной Иисусовой молитвой, - он видит, что он всякую заповедь исполняет с некоторой примесью нечистоты. Допустим, примешивается гордость, тщеславие, другие какие-то страсти. Он видит, что исполняет заповедь не до конца, что ее можно было соблюсти ещё более строго, еще больше преуспеть в этой заповеди. И потому такой человек никогда не может быть доволен, он всё больше и больше смиряется и почитает себя ничего не сделавшим, только начинающим. А не занимающийся умным деланием, по причине своего поверхностного взгляда на вещи, если так можно выразиться, предполагает, что он уже всё исполнил или исполнил самое главное, и потому гордится. А что касается того, можно ли иметь сердечную молитву и быть гордым, может быть такое, что некоторому человеку за какие-то его качества, или в виду ожидающих его искушений или испытаний, или вообще по неизъяснимым, непонятным для нас причинам даруется сердечная молитва, но это не значит, что он уже достиг бесстрастия, - в нём могут очень мощно действовать вообще все страсти: и блудная страсть, и сребролюбие (такие гадкие, совершенно не свойственные монашеству страсти), и даже гордость. И он, имея эту сердечную молитву, должен обращаться с ней не как с каким-то дарованием или наградой, а как с оружием, которое ему дано для борьбы со страстями. И если этот человек имеет сердечную молитву, пусть он не думает, что уже обязательно спасён. Он может потерять всё, в том числе и эту молитву, если будет нерадеть в борьбе со страстями и, в особенности, если поддастся гордости.
Вопрос. Почему мне гораздо труднее отогнать греховное чувство, чем помыслы? Вроде бы молишься, а оно держится и не отходит. Помысел и чувство - ведь оба идут из сердца, но помыслы я различить могу, а чувства - нет. Насколько надо быть внимательной, чтобы уметь различать и чувства?
Ответ. Когда человек преуспевает во внимании, он начинает видеть в себе малейшие изменения. Чем отличается помысел от чувства - я, например, не понимаю. У тебя чувства, а у меня помыслы. Мне кажется, суть в том, что бывают помыслы явные и грубые, и мы их различаем, а бывают очень тонкие, которые, если мы их примем и с ними согласимся, вызывают в нас то или иное чувство - вот мы и начинаем говорить: "Почему мы не различаем чувства?" Подобный вопрос свидетельствует о том, что ты помысел уже принял и с ним согласился, вот и появилось чувство. Все начинается с помысла. Потому я думаю, что чувство - это, так сказать, следствие помысла, либо просто незамеченного и принятого, либо, может быть, столь постоянного и привычного, что его можно назвать уже страстью, а потому его и отогнать трудно.
Вопрос. В какой-то из проповедей вы рассказывали о ереси антропоморфизма. А вот я в одной книге читала следующий случай. Кто-то укорил простого сапожника в том, что он молится Богу как человеку и говорит, что хотел бы развязывать ремни Его сандалий. От укорения сапожник очень огорчился, а Бог упрекнул самого обличителя, сказав: "Зачем ты отогнал от меня моего раба?" Еще вы говорили нам, что нельзя молиться, как молятся дети, обращаясь ко Господу: "Боженька", - но ведь дети искреннее взрослых, и их искренность, мне кажется, лучше нашей безвидной молитвы.
Ответ. Что касается того сапожника, то когда он молился, он не воображал Бога в виде человека и не приписывал ему человеческих черт, а просто беседовал с Ним как с человеком. В этом ничего плохого нет, наоборот, к этому нужно стремиться. Не в смысле какой-то дерзости, молясь без благоговения, но просто надо общаться с Богом так, как будто общаешься с человеком, стоящим рядом. Видимо, этот сапожник из-за своей, можно сказать, детской простоты преуспел в молитве. Об этой детской простоте говорят и Антоний Великий, и Иоанн Кронштадтский, и другие подвижники благочестия. Поэтому никакого противоречия здесь нет.
Что касается ереси антропоморфизма, то она состоит в том, что Богу приписывали свойства, присущие человеку. Когда мы пытаемся описать некоторые свойства Божества, то, чтобы лучше их понять, приписываем ему качества человеческие, понимая, что на самом деле Бог ими не обладает. Допустим в псалме говорится: восстани, вскую спиши, Господи (Пс.43:24). Конечно, Бог не спит, но мы сами изображаем его спящим, поскольку нам кажется, что он о нас забыл. И многое другое, подобное этому, встречается в Священном Писании. Вот сегодня в проповеди на Литургии я говорил, что Господь Иисус Христос в притче изобразил Бога Отца в образе милосердного человека, милосердного родителя, милосердного Отца, для того чтобы мы познали ту любовь, какую он испытывает к нам, - подобно доброму отцу, который и добрым, и злым детям делает добро, поскольку любит их, так как они его дети. Когда Священное Писание или святые отцы приписывают Богу некоторые человеческие свойства, то поступают так с целью объяснить некоторые истины Божественного бытия. Но в то же самое время делают это с определенной оговоркой, чтобы все понимали, что в действительности это только образное выражение, а Бог есть Дух и Он никак не описуем. Антропоморфисты же считали, что Бог вообще является человекообразным существом, - вот эта ересь, собственно, и осуждалась.
Относительно молитвы детей: не думаю, чтобы дети молились лучше, чем взрослые, разве что за редким исключением; может быть, какой-нибудь угодник, избранник Божий, действительно уже в детстве молился так, как молятся взрослые. Ведь на самом деле, хотя дети и говорят искренне: "Боженька", - однако мы редко слышим, чтобы дети творили чудеса, ходили по воде, во время молитвы поднимались на воздух или пророчествовали о будущем. Чтобы стяжать милость Божию нужен подвиг, одной простоты мало. Детская простота - это по большей части простота ума, которая сопровождается простотой души лишь потому, что дети - существа еще неразвитые. И одно дело - быть простым ребенком, а другое - быть простым как ребенок.
Вопрос. "Догмат выше заповеди". Как понять такое изречение?
Ответ. Догмат выше заповеди в том смысле, что вероучение выше нравственности. Не будет вероучения - и нравственность не будет иметь никакого значения. В этом отношении догмат выше. Я говорю не о том, что если мы знаем догматы, то потому можем пренебрегать заповедями, но о том, что нравственность без правильной веры не будет спасительной. Как, впрочем, и наоборот: если будет правильная вера, но не будет нравственности, вера нас тоже не спасет.
Вопрос. Батюшка, а вы не могли бы привести пример того, как искажение догмата отражается на нравственности. Может ли такое быть?
Ответ. Некоторые мыслители пытались проследить, как искажение того или иного догмата приводит к искажению в человеке той или иной нравственной черты. Я думаю, что в этом есть некоторая натяжка. Догматы искажаются от гордости. Все ересиархи были людьми чрезвычайно горделивыми, и их гордость состояла в том, что они свое собственное мнение ставили выше Священного Предания. Вот это несомненно. А как своей ересью они влияли на нравственность конкретно (чтобы, допустим, от искажения одного догмата в человеке начинало образовываться тщеславие, от искажения другого - гнев) - об этом ничего сказать не могу, думаю, что такой прямой связи нет.
Вопрос. Я встречала людей простых по душе, искренних, но неверующих, становящихся даже злобными, когда начинаешь говорить с ними о Боге. Какие же в таком случае нужны душевные качества, чтобы человек был верующим?
Ответ. Говоря о простоте, под ней мы имеем в виду не только искренность, но и отсутствие гордости и тщеславия. Мне кажется, что и целомудрие в каком-то смысле относится к простоте, как некоторое ее свойство. Поэтому нельзя только одну искренность считать простотой. И даже если бы человек обладал простотой вполне, то это не единственное качество, которое нужно, чтобы обратиться к вере и быть верующим. Бывает иногда, что человек гордый и лукавый обращается к вере и потом начинает каяться, подвизаться, старается очистить себя от этих отвратительных страстей. И бывает, что человек простой пребывает холодным к вере, более того - он может развратиться, увлечься какими-то соблазнами и потерять свою душевную простоту. Потом, нужно отличать врожденную простоту от простоты, приобретаемой подвигом. Конечно, человеку простому от природы, если он трудится над собой, легче приобрести простоту благодатную, простоту евангельскую, но это не означает, что тот, кто от природы хитрый или горделивый, не может с помощью благодати Божией изменить свою натуру, - нет, это возможно. То есть простота - это далеко не все, что необходимо для спасения, и нет такого свойства в человеке, которое одно предопределяло бы его поведение. В частности, никакие из собственных душевных свойств не могут человека порабощать. Он способен пренебречь как внешними обстоятельствами: воспитанием, своим образом жизни, предыдущим опытом, грехами, - так и некоторыми душевными свойствами: злыми, стесняющими его и мешающими ему прийти к Богу, или, наоборот, добрыми, которые помогают прийти к Богу, но попрание которых отдаляет его от Господа. Человек - существо свободное.
Вопрос. Вы как-то говорили, что мы должны быть готовы к страданиям. Что Вы имели в виду?
Ответ. К страданиям нужно готовиться в том смысле, чтобы приобретать благодать и бороться со своими страстями. Интересно, что страсти и страдания по-славянски называются одним и тем же словом. Поэтому нужно понимать, что имеющиеся у нас греховные навыки в аскетической литературе расцениваются как страдание, от которого мы должны избавиться. Действительно, для человека, стремящегося к целомудрию, блудная страсть - это страдание. Для стремящегося к кротости гнев - это страдание. Для стремящегося к смирению гордость - это страдание. Когда человека борет какая-то страсть, а он ей противится, это приносит душевное страдание, а при некоторых страстях, скажем блудной, гнева, чревоугодия, не только душевное, но еще и телесное. То есть готовиться к страданию - значит бороться с теми страстями, которые в нас есть. Но сказать, что кто-то из нас уже готов к действительным физическим страданиям и подвигу мученичества, мы не можем. С помощью благодати Божией, мы способны подготовиться к этому настолько, насколько это вообще возможно для человека. Когда придет такое испытание - не дай Бог, конечно, - человек сможет устоять только в том случае, если будет усердно молиться, прилепляясь всей душой к Богу, подготовив себя предыдущей борьбой со страстями, поскольку физическое мучение - это та же самая борьба, что и духовная, только борьба, происходящая очень бурно и стремительно. что монашествующие испытывают на протяжении многих лет, то мученики испытывали, может быть, за несколько часов, но с ними происходило то же самое, суть их подвига та же, но если человек не имеет твердого произволения, он в этой борьбе благодать теряет, а без благодати, силами своего естества, устоять не может и падает. Подготовиться к страданию можно усердным подвигом, и кто стяжает такую обильную благодать Божию, какая была у первохристиан, тот, наверное, и будет к мучению готов. Хотя мы знаем, что в близкое к нам время, в 20-30-е годы XX-го века, новомученики российские - люди порой самые обыкновенные - терпели ужасные страдания за Христа, проявляя в них небывалую твердость. Мы не знаем, какие точно они испытывали в душе ощущения, но известно, что некоторые из них даже и в лагерях приобретали благодать Божию, совершенствовались. Они не боялись смерти, - правда, у них такая была страдальческая жизнь, что для них смерть была приобретением (см. Флп.1:21), в смысле освобождения от страданий.
Вопрос. Что делать, если внимание сильнее при молитве умной, чем сердечной? Из-за этого я не молюсь молитвой сердечной.
Ответ. Может быть, просто не получается еще молиться в сердце. Надо посоветоваться со старицей. Случается, что человек уже обладает навыком молиться умственно, но еще не имеет навыка молиться в сердце. И потому он как бы выбирает ветхое вино, устоявшееся, а нового вкушать не хочет. Как говорит Священное Писание, кто пьет ветхое, тот не хочет пить новое (см. Лк.5:39). Но если он будет упражняться в молитве сердечной (с совета, конечно, старицы) и несколько преуспеет, тогда уже не захочет отвлекаться от нее, потому что почувствует от нее большую пользу, бoльшее утешение.
Вопрос. Можно ли выработать душевную простоту и как это сделать?
Ответ. Для этого необходимы прежде всего исповедь, откровение помыслов, послушание. Все это избавляет человека от лукавства. Также постепенно изменяет человека молитва Иисусова и вообще умное делание, поскольку во внутренней борьбе со страстями он вынужден постоянно познавать свою немощь и смиряться, а от этого душа и упрощается. Ведь на самом деле гордость и лукавство - это почти что одно и то же, как и смирение с простотой также почти одно и то же. Если человек смиряется, он начинает на себя смотреть проще, ничего из себя не изображает и избегает всего, что может его лишить благодати. И таким образом душа его постепенно изменяется.
Вопрос. Преподобный Амвросий Оптинский пишет, что когда человек молится устной Иисусовой молитвой, то в прелесть ему впасть невозможно. Скажите, не по этой ли причине святые отцы советуют новоначальным начинать именно с устной молитвы?
Ответ. Я считаю, что в прелесть можно впасть и читая устно Иисусову молитву, и вообще не читая Иисусовой молитвы, а занимаясь, допустим, псалмопением. Прелесть зависит не от того, какую мы читаем молитву, а более от нашей гордости и, может быть, от неопытности. Вероятно, при устной молитве в прелесть впасть труднее, потому что отсутствуют самые опасные моменты умного делания, в ней все проще. Но неужели при устной молитве не может развиться, например, неправильное воображение? Человек, молясь устно, может представлять себе райские обители или еще что-то подобное - вот и все.
Вопрос. В первом томе творений святителя Игнатия говорится, что учение о молитве Иисусовой есть как бы догмат, поскольку это делание преподано Самим Господом и апостолами. Действительно ли это так?
Ответ. Я не могу сказать. Если оно и не является догматом в том смысле, что о нем нет догматического определения, тем не менее учение об Иисусовой молитве равнозначно догмату.
Вопрос. Но ведь догматами являются только те определения, которые были установлены на Соборах?
Ответ. Необязательно. Я считаю, что оно равнозначно догмату.
Вопрос. Что такое постриг в схиму? Прощаются ли вновь при этом все грехи, даются ли еще какие-то обеты? Вообще даруется, видимо, сугубая благодать, да? Скажите в двух словах, в чем смысл пострига?
Ответ. Повторяются те обеты, которые были даны при постриге в мантию. Смысл пострига в том, что человек возобновляет обеты, которые он нарушил после крещения, и дополнительно дает обеты нестяжания, безбрачия и послушания, то есть те, которые не для всякого христианина обязательны, но он добровольно берет на себя такие обязанности, чтобы сугубо служить Господу.
Вопрос. Иногда в житиях святых читаешь подробности о том, что они подумали в какой-либо жизненной ситуации. Откуда и кто узнал, что тот или иной святой думал, разве святые открывали это кому-нибудь? Как стало известно об их внутренней жизни?
Ответ. Во-первых, они могли и открывать, во-вторых, если мы знаем об образе жизни святого и о том подвиге, который он нес, то можно о многом догадываться, а в-третьих, составители житий могли приписывать святым те или иные мысли или слова, вкладывать в их уста свои рассуждения, чтобы сделать житие более интересным, более поучительным.
Вопрос. Меня все время смущает помысел, что хотя Бог послал Своего Сына в мир по любви, но Сын исполнил повеление не по любви к человеку, а лишь по послушанию. В чем я неправильно рассуждаю?
Ответ. По-твоему получается, что Господь Иисус Христос не имел любви, а имел только послушание и спас нас как бы нехотя. Конечно, это нелепость. Послушание отнюдь не противоречит любви. Вы просто по себе судите и считаете, что послушание бывает только таким, когда вы делать что-либо не хотите, но все-таки слушаетесь. Но бывает и другое послушание, когда человек с радостью, охотно что-либо совершает, потому что ему нравится это делать - он сам понимает, что именно так и нужно поступить. А вы думаете, что для послушания нужно обязательно делать что-нибудь через силу.
Вопрос. Может ли духовная жизнь развить в человеке эстетическое чувство?
Ответ. Необязательно, но бывает, что возникает любовь к красоте. Например, у многих подвижников благочестия созерцанию красоты природы сопутствовало богомыслие, они видели в совершенстве природы выражение любви и премудрости Божией. Значит, тут было и эстетическое чувство. Некоторые подвижники, скажем, строили монастыри, храмы, - не только подвижники-аскеты, монахи, но и святители, и другие люди святой жизни. А откуда появилась вся великолепная церковная культура? Очевидно, она создана людьми, пережившими какие-то изменения в душевном состоянии. Ведь не могло же быть так, что подвижники, живя духовной жизнью, ничего больше не делали и нанимали каких-то бездуховных, чуть ли не неверующих людей, чтобы те им строили, писали иконы и так далее. Понятно, что процесс духовного развития и создания произведений церковного искусства был непрерывным и единым. Хотя можно встретить и человека весьма духовной жизни, имеющего даже возвышенные духовные дарования, а вот эстетическое чувство у него не развито.
Вопрос. Прославляется ли Бог, если человек овладевает земными науками ради прославления Творца? Можно ли желать овладеть земными науками?
Ответ. Я не думаю, что Бог прославляется тем, что человек овладевает земными науками, разве только этот человек просто сам благодарит Бога, что Он дал ему такие способности и возможности. На самом же деле его занятие отнюдь не направлено на то, чтобы прославлять Бога, а скорее на то, чтобы удобно и уютно устроить свою земную жизнь, а также чтобы найти какой-то способ познания, образ существования или средства к существованию помимо помощи Божией. Хотя в том или ином конкретном человеке может проявляться при этом даже чрезвычайное благочестие или благоговение.
Вопрос. У меня недоумение: если у людей, как у Лиц Пресвятой Троицы, одна общая, то есть одинаковая, природа, то мы в вечной жизни, когда будем без тела, как-то сольемся воедино?
Ответ. Лица Пресвятой Троицы подобны друг другу до полной тождественности во всем, кроме трех свойств. У нас же много разных свойств, которыми мы отличаемся один от другого, почему же мы должны сливаться? Лица Пресвятой Троицы обладают свойством вездесущия: Бог Отец везде, Бог Сын везде и Бог Дух Святый везде. Естественно, раз Они всюду присутствуют - всюду и соединены. Мы же не обладаем таким свойством, как мы сольемся? А соединяемся мы в Боге, потому что все общаемся с единым Богом, потому что у нас становится как бы одна воля, мы исполняем одни заповеди, пребываем в послушании одному Богу. Как говорил некоторый угодник Божий, кажется Арсений Великий, на небесах у всех единая воля, а здесь - разные. Значит, мы будем как ангелы, у нас у всех будет одна воля - в этом смысле мы соединимся. Мы и сейчас отчасти стремимся к объединению, но не к такому, чтобы превратиться во что-то одно.
Вопрос. О чем говорит такое человеческое свойство, как злость, как извлечь из нее пользу в духовной жизни?
Ответ. Не знаю, как из злости можно извлечь пользу. Наверное, ты перепутала с гневом? Лучше все-таки злость никак не использовать, лучше ее уничтожать. Правда, святые отцы говорят, что гнев можно направить против греха и против ереси, то есть заблуждения. Но злость и гнев - это, мне кажется, разные вещи.
Вопрос. Батюшка, а чем они отличаются?
Ответ. Гнев - это сравнительно нейтральное свойство и его характер зависит от того, на что будет направлен, а злость предполагает, что человек поддался страсти. Само это слово происходит от слова "зло". Как может быть, чтобы злость, имея корнем "зло", потом породила добро? Говорят иначе: "не делай добра, не будет и зла", а вот "делай зло и будет добро" - этого я не слышал.
Вопрос. Была ли у Господа Иисуса Христа человеческая душа?
Ответ. Для того чтобы искупить все человеческое естество, Господь должен был и воспринять его целиком, а поскольку более всего нуждалась в очищении, искуплении и спасении душа, значит, Он должен был воспринять и душу. Поэтому во Христе была и человеческая плоть, и разумная человеческая душа. И через человеческий ум Ипостась Сына Божия соединилась с человеческой природой. Иначе говоря, разум, то свойство, которое более всего определяет человеческую ипостась, соединился не с природой Божества, а именно с Ипостасью второго Лица Пресвятой Троицы, поэтому во Христе присутствовала и полнота Божества, и полнота человечества. Называя Христа совершенным Человеком, мы подразумеваем не столько то, что Он был совершенным в смысле нравственном или духовном, сколько то, что в Нем была полностью вся человеческая природа.
Вопрос. Дух Святой как Ипостась исходит от Отца, а можно сказать, что на землю Он подается Сыном?
Ответ. Одно дело исхождение Духа Святого от Отца, то есть Его происхождение и образ бытия, другое - посланничество Его на Землю. Дух Святый не вышел каким-то особенным образом от Сына, но, будучи послан, сошел на Землю Своим действием (не Ипостасью!), которое, благодаря человеческим заслугам Господа Иисуса Христа, проявилось вначале на апостолах, а потом на всех членах Православной Церкви. Поэтому схождение здесь - посланничество Духа Святого в Его действии, потому что Он нигде и никогда не являлся Своей Ипостасью подобно Сыну Божию. А как Ипостась может сойти? Если бы Ипостась Духа Святого сошла, допустим, на апостола Петра, значит, апостол Пётр стал бы Его воплощением? Это же кощунство.
Вопрос. Читала, что в день Пятидесятницы Дух Святой сошел на апостолов и они вспомнили все, что им говорил Господь. Меня так смущает слово "вспомнили".
Ответ. А что тебя смущает? Да, правильно, они многое вспомнили, а иначе зачем бы Спаситель им вообще что-либо говорил - сразу Дух Святой сошел бы на них и они бы все узнали, но нет, они именно вспомнили, потому что тут важно было не только откровение свыше, но и их человеческое свидетельство. Это всегда придает уверенности. Апостолы говорили совершенно спокойно, твердо, никто не мог их переубедить, потому что они сами все своими ушами слышали и непосредственно, лицом к лицу беседовали с Господом.
Вопрос. Почему протестанты признают только еврейский библейский канон и не принимают неканонические книги? Чем это они объясняют?
Ответ. Тем, что они верят только Священному Писанию и отрицают Предание, а так как неканонические книги донесло до нас как раз Предание, то протестанты, для того чтобы их отвергнуть, вынуждены были определить для себя, чем Священное Писание ограничивается, и им пришлось опереться на еврейский канон. С другой стороны, и Новозаветный канон, не имеющий отношения к еврейскому преданию, часто становился зыбким для них, они подчас сомневались даже в некоторых книгах Нового Завета. Например, Лютер сомневался в достоверности Апокалипсиса, послания апостола Иакова, потому что они не соответствовали его представлению о том, что человек спасается одной верой без дел.
Вопрос. Мне непонятно: если догмат выше заповеди, то нравственность не зависит от догматов или все-таки зависит, поскольку опирается на догмат как основу веры?
Ответ. Нравственность непосредственно не зависит от догмата, нет такой прямой зависимости, чтобы от нарушения какого-либо догмата изменялось известное нравственное свойство: допустим, если человек отрицает такой-то догмат, то в нем начал бы действовать гнев, а если другой, то сребролюбие. Но определенная зависимость, безусловно, существует. Когда мы нарушаем догматы, то мы хулим Святого Духа, нарушаем учение Церкви, отвергаем ее Предание и лишаемся благодати, поэтому в нас начинают действовать страсти. Уже само попрание догмата есть гордость, а вслед за гордостью приходят и остальные грехи.
Вопрос. Нужно ли начинать приобретение добродетелей бездумно, не анализируя, механическим исполнением заповедей? Например, на каждый помысел осуждения отвечать: "Молчи, ты хуже всех". И так усилием воли по мере сил подавлять любую страсть?
Ответ. Я не знаю, уместно ли именно так возражать помыслу, надо со старицей посоветоваться. Но бороться, конечно, нужно не анализируя, механически, а если мы будем рассуждать, то всегда найдем оправдание своей страсти. Пока мы поймем, что это греховный помысел, мы уже согрешим тысячу раз, поэтому никакого анализа не должно быть, а нужны борьба и отсечение, анализ значит собеседование с помыслом.
Сегодня мы продолжаем беседу прошлого воскресенья "О смысле жизни". В прошлый раз мы говорили о том, что необходимо быть смиренными, покорными воле Божией. Даже если бы мы полностью, по-настоящему глубоко не понимали, для чего создан человек, то все равно покорность воле Божией, послушание Богу, сама вера в Него, а точнее, вера Ему уже придает жизни человека смысл, и он служит Богу всей душой, всем своим существом. Служение это наполняет его бытие глубочайшим смыслом, и он уже не задается вопросом: "Для чего я живу?" Для него такого вопроса не существует. Поэтому прежде всего нужно стремиться, чтобы твоя собственная жизнь была наполнена смыслом, чтобы она имела значение, а уже из своего опыта можно судить и о других людях и понять, для чего вообще создан человек. Если же мы лишь философски рассуждаем о том, для чего вообще существует человек, и в то же время ничуть не усиливаемся свое теоретическое представление применить к себе, не хотим себя понудить жить по-евангельски, тогда мы оказываемся лицемерами и не получаем от своих рассуждений никакого плода. Ведь самое главное - это собственно жизнь, самое главное - чтобы мы жили по-евангельски, даже если мы ничего или почти ничего не понимаем и не умеем объяснить. Хотя объяснение существует.
Прежде чем перейти к нему, я хочу привести пример из Евангелия, доказывающий правильность моих слов о том, что такие глубочайшие истины постигаются именно опытом, самой жизнью. Пример этот - повествование о Преображении Господа нашего Иисуса Христа на горе Фавор. Когда Господь в молитве преобразился перед Своими учениками и они увидели Его в этом сиянии благодати, которое не только ослепило их взор, но и, безусловно, проникло в их душу, исполнило ее неописуемого блаженства, - тогда апостол Петр от своего лица и от лица других апостолов, Иакова и Иоанна, сказал: "Господи, хорошо нам здесь быть. Давай сделаем здесь три кущи (то есть три шатра. - о.А.): для Тебя, для Илии и Моисея" (см. Мф.17:4). Блаженство его было столь полным, столь усладительным, что он забыл обо всем земном, желал пребывать в этом состоянии вечно и даже не беспокоился о том, чтобы ему самому и его друзьям, Иакову и Иоанну, было место для жилья, но заботился только о Господе, Илии и Моисее. О себе же он просто забыл, забыл о пище, о крове - обо всем. Вот пример того, как человек опытно переживает Царствие Божие, пришедшее в силе (Мк.9:1), как Сам Спаситель назвал Свое Преображение, прежде чем оно совершилось. Человек тогда не нуждается ни в каких объяснениях, ни в каких размышлениях, по той причине, что он уже ощущает то состояние, которое наполняет его жизнь смыслом и счастьем, переживает его уже сейчас.
Отчего возникает вопрос, зачем существует человек? От внутренней пустоты, от того, что человек лишился благодати. Этот вопрос может возникнуть как у человека вообще неверующего, то есть совершенно лишенного действия благодати, так и у человека верующего, но по какой-то причине, из-за грехов своих, из-за суетности опустошившегося - тогда в нем как бы из небытия вновь возникает то, что, казалось бы, уже окончательно ушло из его души, что им было забыто в минуты блаженства. Так случилось с апостолом Петром: во время фаворского Преображения он ни о чем земном не помышлял, но прошло время, начались искушения, в особенности во время Гефсиманской ночи, и он даже трижды отрекся. То есть в зависимости от присутствия благодати в душе человека или отшествия ее из души по тем или иным причинам, о которых мы сейчас не будем подробно говорить, человек или понимает смысл жизни, или перестает его понимать. Зависит это именно от благодати, а не от того, что он до чего-то додумался и теперь уже как будто навсегда все понял. Когда благодать присутствует в душе, в уме человека, ему кажется, что он нечто для себя открыл и теперь может и другим объяснить, все для него становится ясным, четким, определенным. Но благодать оставляет, и вновь возникает недоумение, опять все путается, прежние убедительные доводы теперь кажутся совершенно неубедительными, легковесными, и человек пытается найти новые. Но он их не найдет до тех пор, пока снова не начнет действовать в его душе благодать, и тогда, может быть, те первоначальные доводы вновь покажутся убедительными или же (от действия благодати, а отнюдь не собственных умственных усилий) появятся в его уме иные рассуждения, новые доказательства. Не от собственных усилий, подчеркиваю, а от действия благодати. Мы знаем, что святые отцы, писавшие, скажем, на догматические темы или полемизировавшие с язычниками и безбожниками, учившие нравственности, изложили великое множество всевозможных доводов, с помощью которых они убеждали людей в истинности православного вероучения и в необходимости нравственной жизни, но делали они это не только благодаря тому, что были чрезвычайно умными людьми, но более потому, что благодать Божия их таким образом вразумляла и придавала какое-то особенное вдохновение их рассуждениям, как бы окрыляла их ум.
Значит, вопрос о смысле жизни возникает тогда, когда человек начинает оскудевать благодатью. Я об этом уже говорил, сейчас фактически иными словами повторяю сказанное на предыдущей беседе: когда человек в Боге, когда человек соединен с Ним, у него нет никакой необходимости вообще о чем-либо рассуждать, а тем паче о таком предмете. При полном единении ума человека с Богом он вообще теряет способность рассуждать о земных предметах так, как об этом обычно рассуждают люди. Но он смотрит на эти предметы так, как внушает ему Дух Святой, и созерцает их, и понимает их так, как ему открыто свыше, в отличие от нас, пытающихся своим собственным разумом найти соотношение между вещами и понять смысл того или иного предмета.
Безусловно, объяснение смысла человеческой жизни существует, но каким бы убедительным, изощренным оно ни было, принять его мы сможем лишь в том случае, если хоть сколько-то будем понуждать себя именно к этому действительному единению с Богом, понуждать себя к умственному напряжению, но не в рассуждениях, а во внимательной молитве. Тогда все наполнится смыслом, без каких-либо слов, без каких-либо объяснений, как это произошло с апостолами на Фаворе. Только теперь мы пытаемся как-то объяснить и осознать чудо Преображения, и, наверное, ученики также пытались найти объяснение, когда спустились с Фавора, но в момент самого этого откровения не нужно было никаких объяснений. Вот это и есть собственно познание смысла человеческой жизни.
Прекрасный образ познания Бога находим у преподобного Симеона Нового Богослова. Он сравнил познание Бога с тем, как человек, стоящий на берегу, взирает на огромный, безграничный океан, столь великий, что он не может весь его окинуть взором. Но все-таки он что-то видит: видит поверхность воды, видит эту словно бы удаляющуюся, сливающуюся с горизонтом бесконечность. Таково познание человеком Бога, когда он еще не соединен с Ним, когда человек стоит и в благоговейном ужасе созерцает Его величие, Его всебесконечное совершенство. Когда же он погружается в этот Океан, то есть соединяется с Божеством, тогда он уже не видит всей Его безграничности, потому что уже сам в каком-то смысле, до какой-то степени, конечно не теряя своего самосознания, своей личности, сливается с этим Океаном. И тогда человек познает полное и неописуемое для не испытавших блаженство богообщения.
То же самое можно сказать и о таком понятии, как "смысл жизни". Когда человек рассуждает на эту тему, он смотрит на все как бы со стороны, но когда он на самом деле в душе своей постигает, в чем же состоит смысл его жизни, тогда зачастую оказывается, что он даже и не способен рассуждать об этом, да и не испытывает в том нужды. Не думал, наверное, о смысле жизни никто из апостолов или пророков. Если они и говорили на эту тему, то не из-за того, что сами имели такую потребность, но из желания дать объяснения другим, из любви к ближним. А те подвижники, жизнь которых проходила в подвиге уединения, и в служение которых не входило общение с людьми и обращение их к истине, - они даже и не пытались рассуждать о смысле человеческой жизни и вообще избегали всякого общения с людьми.
Например, пытаясь вступить в беседу с преподобным Арсением Великим, многие люди испытывали огорчение, потому что он избегал всяких, даже самых кратких разговоров. Когда, преодолев много километров пути, к нему приходили монахи за наставлением, он их приветствовал, они садились у него в келье, а он занимался рукоделием и ни слова им не говорил. Посидев несколько часов, братия уходили, ничего не получив. Почему он так поступал? Потому что искал прежде всего единения с Богом, и поступал он так согласно полученному от Бога откровению: "Арсений, бегай людей, молчи, безмолвствуй и спасешься". А ведь до того, как уйти в пустыню, Арсений был учителем царских детей, то есть находился при дворе владык всего цивилизованного мира того времени. Он был одним из самых образованных людей Римской империи - наверное, много читал всевозможных книг и должен был хорошо знать существовавшие в то время философские системы, в которых разные философы пытались дать ответ на вопрос о смысле человеческого бытия. Однако всем этим он пренебрег, чтобы на опыте познать то, о чем только рассуждали люди, на самом деле не знающие ответа на этот важный, достойный размышления вопрос: в чем смысл человеческой жизни?
Как-то Арсений беседовал с египетскими подвижниками, которые по большей части происходили из простых крестьян и были людьми совершенно безграмотными и невежественными, не знавшими греческого языка, который в то время считался языком всех культурных людей мира, был языком международным, каким сейчас является английский, а может быть, даже в гораздо большей степени. И вот некий грек, присутствовавший на беседе, спросил Арсения: "Как ты, человек образованный, можешь беседовать с этими египтянами, людьми невежественными?", на что Арсений ему ответил: "Да, я человек образованный, но я еще не выучил и азбуки этих египтян". Под азбукой он имел в виду те духовные познания, которые они уже приобрели своим духовным подвигом, и которые Арсений пытался от них перенять. Вот пример человека, по-настоящему искавшего смысл жизни, который оставил столицу мира - Константинополь, называемый греками Мегалополис, то есть "великий город", а русскими впоследствии - Царьград. Он оставил все, оставил царский дворец и ушел к самым невежественным, самым некультурным людям того времени, к безграмотным египтянам, коптам, простым крестьянам - учиться у них духовной грамоте. Опять же учиться не в том смысле, чтобы читать какие-то аскетические книги, запоминать отдельные изречения и потом искусно рассуждать на ту или иную тему, как это часто делаем мы; но учиться самому духовному деланию.
Мы знаем, что изречения египетских монахов зачастую чрезвычайно просты, и тем не менее человек не имеющий никакого духовного опыта даже не понимает их смысла - не потому, что они сложные, а потому, что они кажутся ему слишком простыми, ничего не значащими словами. Понять их способен тот, у кого возникли внутренние духовные вопросы, кто ищет ответы на них, - тогда только человек начинает понимать значение простых изречений египетских подвижников. Это свидетельствует о том, что египтяне не пытались составлять искусных речей, а говорили обо всем просто, как, скажем, крестьяне безыскусно говорят о своем ремесле: обсуждают, например, в какое время можно уже начать пахать, в какое время нужно начинать сеять, как ухаживать за посевом, какие погодные условия необходимы для того, чтобы был обильный урожай и т.д. Крестьяне изъясняются просто и деловито, им важно, чтобы слова их были понятны всем, ведь только тогда и можно достичь результата. Видимо, такой же простой подход к делу проявился и у этих египетских подвижников-монахов в отношении духовной жизни, о духовном они также изъяснялись просто и деловито. Понять их изречения может тот, кто ищет пользы, состоящей не в увеличении своих теоретических познаний, а в получении практического руководства.
Пример Арсения Великого показывает нам, как нужно относиться к стремлению познать смысл жизни, в чем его нужно искать. Его нужно искать не в книгах, а именно в самой жизни. Иначе ты, хотя и гору книг прочтешь, можешь остаться совершенно невежественным, безграмотным, ни к чему не приспособленным. Представьте себе человека, который читает книги о путешествиях, сидя у себя дома. Ведь он никаких навыков не имеет для того, чтобы совершать какое-либо путешествие. Не умеет он ни палатку поставить, ни огонь разжечь, не знает, как ориентироваться на местности. Такой человек если и отправится в путь, то сразу, в первый же день, потерпит полный провал всех своих мечтаний, которые лелеял, читая книги о путешествиях у себя дома, в уютной комнате. Итак, смысл жизни мы должны не понять, мы должны его пережить.
Но все же, еще раз повторюсь, есть и его теоретическое объяснение. Оно основано, конечно, на Священном Писании. Святые отцы, истолковывая Писание, рассказывают нам, для чего был предназначен человек, для чего он был сотворен, что произошло в раю и как было восстановлено и возвращено ему то, что он потерял в результате грехопадения. Может быть, это слишком возвышенный предмет речи, мы, наверное, не достойны об этом говорить и лучше было бы на этом и остановиться, не мудрствовать высоко, а пытаться приобрести познания на деле. Но поскольку такой вопрос возник, было проявлено любопытство, то попытаемся его удовлетворить.
Бог есть Существо совершенное, всеблаженное и вседовольное, ни в ком и ни в чем не нуждающееся, то есть не нуждающееся ни в чем постороннем для Своего блаженного существования. Пребывая в Самом Себе, Бог мог бы и не творить мира, видимого и невидимого. Творение произошло не потому, что в этом была какая-то необходимость или что Божество испытывало в этом потребность. Еще прежде создания мира Бог наслаждался благостью Своего существования, которая нам непостижима, и мы не можем сказать, сколько времени это длилось, поскольку понятие времени к бытию Божию совершенно неприложимо. Бог существовал вечно, но мы все же допускаем некоторую условность, говоря, что Бог существовал, то есть говорим об этом в прошедшем времени. И пребывая во всеблаженном состоянии, наслаждаясь собственной благостью, собственными совершенствами, Бог помыслил… Опять же, слово "помыслил" нужно понимать условно, поскольку в Боге нет никакого движения в смысле изменения: сначала был одним, потом стал другим. Если человек сначала чего-то не желал, а потом захотел, то в нем таким образом происходит перемена; в Боге же никакой перемены быть не может, все знания, которые в Нем есть, пребывали в Нем от века, в том числе и представление о сотворении видимого мира. Желая поделиться Своей бесконечной благостью с другими существами (которых еще не было), желая излить ее на кого-то, Бог решил создать мир видимый и невидимый. Все эти слова надо понимать, как выражаются святые отцы, богоприлично, насколько они приложимы к Божеству. Сам замысел о сотворении всего ныне существующего также пребывал в Боге извечно и неизменно. А почему Бог решил сотворить мир именно в какой-то определенный момент, почему Он не сделал этого раньше или позже, остается для нас непостижимым, и вообще мерки времени к бытию Божию неприложимы.
Сначала Бог создал те существа, которые были близки к Нему по природе, - "первые светы", как называет их святитель Григорий Богослов, то есть ангелов, и излил на них Свою благость. Потом сотворил существа противоположные Себе по природе - видимые, или, как мы сейчас говорим, материальный мир. И наконец создал то, что имеет смешанную природу, то есть в чем-то по природе подобно ангелам, а в чем-то - материальному миру, - создал человека. Каждое существо в меру своей возможности принимает в себя благость Божию, само существование каждого из сотворенных существ уже есть проявление благости Божией. Даже демоны, то есть восставшие против своего Творца, отпавшие от Него ангелы, - и те волей или неволей прославляют Бога самим фактом своего существования. И поскольку они существуют - они благие, а поскольку противятся воле Божией, идут против собственного естества, постольку они злые. То же можно сказать и обо всех людях, даже о самых страшных грешниках: поскольку они существуют, постольку они благие. Поэтому зла как чего-то самостоятельного, как чего-то особенного не существует. Зло - это искажение природы, уклонение ее от своего предназначения. Добро есть следование своей природе, но не такой "своей", какой мы с вами сейчас ее себе представляем. Ведь все мы являемся людьми падшими, грешными, и поэтому у нас возникло понятие о природе человека как о падшей, греховность стала естественным нашим состоянием. Нет, не этой "своей" природе должны мы следовать, а той, о которой сказано в Библии, то есть природе человека до его грехопадения.
Человек должен был бы бесконечно наслаждаться безграничной, всеобъемлющей, глубочайшей благостью Божией. Может быть, кому-то кажется это скучным и однообразным, но такое впечатление возникает лишь тогда, когда человек не понимает, в чем эта благость состоит. Если человек не понимает какого-то предмета, он видится ему скучным, однообразным, ненужным. Например, людям немузыкальным, не воспитанным в музыкальной культуре, музыка кажется бессмысленным набором звуков. Какую-то грубую, примитивную музыку они еще могут воспринять, а когда нужно напрячь слух и, в особенности, эстетическое чувство, то для них восприятие музыки становится почти невозможным. Но у кого развит музыкальный вкус, тот и разбирается в музыкальных произведениях, и различает не только качество самих произведений, но и более или менее удачное их исполнение, мастерство того или иного музыканта. Можно было бы привести множество других примеров. Человеку не знающему, скажем, математики она кажется какой-то нелепицей, для него совершенно непостижимо, как это люди днями, месяцами, годами сидят над решением задач, делают какие-то открытия. Ему все это кажется нелепым и ненужным. А когда человек разбирается в том или ином деле, он всегда исполняет его с удовольствием, с наслаждением. Тем более так следует сказать о познании Бога: впечатление однообразия бывает лишь у того, кто далек от Бога и не понимает, что переживания от общения с Творцом столь многообразны, столь утешительны для человека, что могут заменить для него все. Эти переживания не только по силе своей, но и, подчеркиваю, по разнообразию намного превосходят все земное и оказываются могущественнее, чем все земные человеческие впечатления. Даже читая описания тех благодатных состояний, которые испытывали подвижники в этой, земной, жизни, еще только предвкушая блаженство Царствия Небесного, мы видим, что ощущения их были весьма и весьма разнообразны. Вспомните писания близких к нам по времени преподобного старца Силуана Афонского и архимандрита Софрония (Сахарова), вспомните описание явления благодати Духа Святого на Серафиме Саровском и его ученике Мотовилове. Вспомните гимны преподобного Симеона Нового Богослова, поучения Исаака Сирина, Макария Великого, описания духовных ощущений других подвижников благочестия, живших в разные времена. Вы увидите, что эти люди не могли насытиться общением с Богом, что оно влекло их все больше и больше. И возвращаясь к обычной земной жизни, с ее как будто интересным многообразием, они испытывали часто глубочайшую тоску. Об этом прекрасно написал преподобный старец Силуан Афонский.
Для нас же, ничего подобного не испытавших, все это кажется скукой, однообразием, мы с трудом понуждаем себя к молитве. Наши ощущения чрезвычайно примитивны, но не потому, что то, с чем мы соприкасаемся духовными чувствами, по сущности своей однообразно, а потому, что мы сами еще слишком мало познали. Мы, можно сказать, подслеповаты, ничего разглядеть не можем, перед нашими глазами все сливается в некую серую массу; мы подобны тому евангельскому слепцу, который после прикосновения Господа сначала видел людей смутно, он не различал черт лица, видел лишь какие-то фигуры, похожие на стволы деревьев. Так и мы смотрим на духовные предметы. Только потом, когда Господь вновь прикоснется к нам - если это, конечно, произойдет, - мы начнем видеть все ясно.
Итак, человек был предназначен для блаженства, и он получил всего лишь одну простую заповедь. Ему не было сказано: "не убий", "не прелюбодействуй" - в таких заповедях он не нуждался, потому что все добродетели естественно пребывали в нем. И сейчас на примере некоторых преуспевших подвижников мы видим, что их настолько наполняет любовь и к Богу, и к ближнему, что они без какого-либо напоминания, свободно, естественно исполняют все заповеди Божии, ибо так им велит их сердце, исполненное благодати. Тем паче так было с нашими прародителями, Адамом и Евой, они не нуждались ни в каких иных наставлениях, кроме одной простейшей заповеди - не вкушать от древа познания добра и зла. И дана она была для того, чтобы они знали: человек - существо изменчивое, способное измениться как в лучшую, так и в худшую сторону, и чтобы, исполнив эту заповедь, они преуспели еще больше, пришли в большее Богопознание, в теснейшее единение с Господом.
Но когда, как описывается в книге Бытия, дьявол через змея, воспользовавшись им как своим орудием, соблазнил Адама и Еву, произошла страшная катастрофа, отразившаяся на всем мироздании. Ведь Адам и Ева были для этого видимого мира некими богами, через них благодать изливалась и на неодушевленную материю, и на растения, и на животных. Через них все должно было быть облагодатствовано, весь мир они были призваны превратить в райский сад. Что касается размножения человеческого рода, то оно должно было совершаться не таким образом, как сейчас, а как-то иначе, возможно, подобно тому, как Ева была взята из Адама. Первые два человека, как и ангелы, были сотворены Богом непосредственно: Адам взят из земли, Ева взята из Адама - и Господь каким угодно способом мог бы размножить человеческий род. Нам остается только предполагать, смутно догадываться, что это был бы за способ, потому что все произошло иначе. Адаму была дана заповедь: "Делай и храни" (см. Быт.2:15), что означало "возделывай, превращай всю землю в райский сад и сохраняй то, что ты сделал". Если бы он исполнил эту заповедь, вся земля превратилась бы в Эдем, наполняющийся вновь сотворенными человеческими существами.
Но Адам и Ева преслушались Бога и, как было предсказано, умерли, умерли в тот же день. По телу они прожили еще девятьсот с лишним лет, душой же умерли в тот же день, потому что, как объясняют преподобный Симеон Новый Богослов и другие подвижники благочестия, если смертью для тела является разлучение его с душой, то смертью для души является разлучение ее с Духом Святым. Когда Господь сотворил человека, Он, сказано в Священном Писании, вдунул в лице его дыхание жизни (Быт.2:7). Некоторые, главным образом еретики, понимали это превратно, вне контекста Священного Предания Православной Церкви: душу человека они считали частью Божества. Но это не так. Очень правильное, точное объяснение дает преподобный Серафим Саровский: Господь вдунул в лице его дыхание жизни - это означает, что душа человека была изначала соединена с Божией благодатью. В этом и заключалась естественная жизнь человека. Не нужны глаза без света, если же они есть, значит, они должны всегда при свете что-то созерцать. Подобным образом можно сказать и о прочих чувствах человека. Так и душа человеческая должна всегда пребывать в общении с Богом, в благодатном единении с Ним. В Священном Писании говорится, что человек был нагим (см. Быт.2:25), но это отнюдь не означает, что он в буквальном смысле слова был наг. Да, Адам и Ева не покрывали своих тел какими-либо шкурами или тканями, но зато были облечены в одеяния света. Благодать непрестанно и так обильно действовала в них, что они всегда пребывали в одеянии этого света, и они действительно, в самом точном смысле слова, не видели своей наготы. Они не углублялись в рассматривание своей телесной природы, поскольку ум их был устремлен горe, то есть к Богу. И вот это единение, естественное единение ума с Богом, было неким окном, через которое мощным потоком вливался свет Божественной благодати, озаряя и душу их, и тело, и даже, как я думаю, все, что встречалось на их пути. Адам и Ева были двумя совершенными, блаженными существами, и понять это блаженство сейчас уже никто не может. Разве что до некоторой степени постигли его те подвижники, которые достигали высот совершенства, а потом, поскольку невозможно человеку в настоящей жизни пребыть на верху блаженства, отпадали от этого совершенства и сходили на низшие ступени. Об этом говорит, например, преподобный Макарий Великий. Он пишет, что есть двенадцать степеней совершенства, и человек, восшедший на высшую, двенадцатую, степень, не может на ней долго пребывать, потому что если бы он пребывал на ней всегда, то не смог бы ни есть, ни пить, ни общаться с кем-либо. И ради того, чтобы такие люди служили братии, Господь низводит их на низшие ступени, лишая полноты благодати. Именно такие подвижники - я думаю, к ним принадлежали и сам Макарий, и старец Силуан, и Симеон Новый Богослов - и смогли описать состояние Адама, потому что иначе как опытом в духовной жизни ничего постичь невозможно. Собственным опытом они хоть несколько проникли в то состояние, в котором пребывал первочеловек, проникли в те ощущения и чувства, которые он испытал после того, как благодать Божия его оставила.
Вот в чем состоит смысл жизни, вот для чего был создан человек, для чего он и существует. И Господь нисколько не переменил Своего намерения. Только у нас случается, что мы, начав дело, не учитываем какого-то важного момента, отчего все предприятие наше потом расстраивается, и мы понимаем, что потерпели неудачу. Но Бог не мог так ошибиться, Он знал, что произойдет падение и ангелов, и людей. Некоторые наивные люди спрашивают: "Так почему же Он всего этого не предотвратил?" Господь все знал и все учел, но то был, как выражаются некоторые богословы, Божественный риск, потому что любовь действует безгранично, она не может одному преподать свое благо, а другого ограничить в нем. Любовь Божия состоит в том, что Бог дал бытие не только тем существам, людям и ангелам, которые останутся Ему верны, но и тем, которые от Него отпадут. Он ни в чем их не обделил, не лишил их существования - и в этом заключается непостижимая для человека Божественная благость. Бог сделал причастниками непостижимых для нас блаженства и Божественной славы всех сотворенных существ в той мере, в какой каждый мог их воспринять, - будь то ангелы, или люди, или одушевленные, но неразумные творения, такие как животные, или растения, или неодушевленная материя, ибо все они приобщились к благости Божией через бытие. Однако же учел Он и то, что произойдет после их падения. А потому устроил все таким образом, чтобы впоследствии вернуть человеку утерянное им блаженство, утерянную благодать. И это было совершено через пришествие в мир, страдания, воскресение Спасителя. Благодать вновь нам возвращена, однако возвращена не как полная и уже осуществленная действительность, но как возможность.
Каждый из нас, если будет усердно и с рассуждением трудиться над тем, что предоставляет ему Промысел Божий и что действительно будет для него полезно, сможет вернуть себе утерянное блаженство, конечно, не как полноту, но как залог. Так происходило со многими и многими подвижниками благочестия, известными и неизвестными, написавшими о том книги или, наоборот, избегавшими описания своего внутреннего состояния. Например, Арсений Великий при всей своей исключительной образованности ничего не написал, сохранились лишь некоторые его изречения, хотя мы из "Отечника" знаем, что он испытывал обильное действие Божественной благодати, так что весь был словно огненным. Тело его становилось светоносным, наподобие того, как светились тела наших прародителей в раю до грехопадения.
Вот в чем действительно заключается смысл жизни, и ни в чем ином. Кто-то, допустим, видит смысл своей жизни в том, чтобы самому построить храм, кто-то - в изучении богословских наук, в преподавании их другим, кто-то - в писании икон, кто-то - в отшельничестве, кто-то - в раздаче милостыни. Однако во всем этом не может заключаться смысл жизни сам по себе, но это лишь средство к познанию того, для чего человек создан. Человек создан для Богообщения, он создан для единения с Богом. И именно так нужно понимать беседу преподобного Серафима Саровского с Мотовиловым о стяжании благодати - не в узком смысле, что мы должны все делать для того, чтобы стяжать благодать, а в широком смысле - мы должны понимать, что цель нашей жизни - единение с Господом, и только в этом единении мы можем успокоиться, ибо в нем и заключается наше предназначение. Пока мы его не найдем, мы не успокоимся и никто ничего не сможет нам объяснить, как бы мудро ни изъяснялся. Только в единении с Богом как чрезвычайно образованный, утонченно мыслящий, так и самый простой и, может быть, малограмотный человек одинаково найдут покой для своих ума и души. Найдут покой не тогда, когда умом поймут, для чего они существуют, но когда опытно это переживут.
А когда каждый видит смысл жизни в чем-то своем, то получается нелепо: один существует для того, чтобы проектировать дома, другой - для того, чтобы заниматься штукатуркой, - и получается, что каждый существует для своей профессии. Герберт Уэллс (хотя он был, к сожалению, безбожником), пытаясь критически осмыслить современное общество, написал роман "Путешествие на Луну", в котором он описывает некую расу селенитов. Луну якобы населяют селениты (селена - по-гречески "луна"), похожие на гигантских муравьев. И у них якобы существовал такой общественный строй, при котором каждый селенит был приспособлен к какому-то одному делу: у одних были большие головы - это инженеры, технические работники, у других были очень развитые для какой-то определенной работы руки - и они именно ее и исполняли. А когда в какой-то отрасли наступала безработица и многие работники становились не нужны, тогда их усыпляли, и они спали, пребывали в анабиозе. Потом, когда они опять требовались для производства, их вновь приводили в состояние бодрствования. Нечто подобное получается и у нас: в человеческом обществе каждый видит смысл жизни в чем-то своем, забывая о том, что мы все являемся носителями одной человеческой природы. Для чего же существует человек? Нам кажется, что женщина существует для того, чтобы рожать детей, мужчина - для того, чтобы, например, воевать, инженер - чтобы конструировать автомобили, шофер - чтобы эти автомобили водить… А для чего существует человек - никто не знает.
Так же происходит и в духовной, и в церковной жизни. Смысл жизни лично каждого из нас имеет только ту особенность, что каждый своим, немного отличающимся от других, способом пытается приобрести единение с Богом. Есть нечто важное, для всех необходимое, прежде всего - молитва. Есть какие-то различия, например: разные способности, разные послушания. Есть вещи совершенно безразличные по отношению к этому самому главному, великому делу. Например, если человек занимается светским искусством, скажем, музицирует, играет на пианино, то это для него в лучшем случае нейтрально, таким образом он ничего не приобретет и к Богу не приблизится. Если человек строит, занимается проектированием домов - здесь уже можно найти какой-то смысл, ведь все-таки делание его обращено на пользу людям, однако само по себе и оно не приблизит его к Богу. И наконец, есть вещи, которые отдаляют человека от Бога. Обычно это то, что противоречит заповедям. Бывает, правда, что и некое безразличное дело может человека как приблизить к Богу, так и удалить от Него. Например, если человек занимается накоплением богатства, то это дело само по себе едва ли приблизит его к Богу, а может быть, даже и удалит, в особенности, если оно вынуждает человека кривить душой. Но если он от своего богатства начнет подавать милостыню, тогда уже эта милостыня - именно милостыня, а не само богатство - становится тем средством, которое может послужить приобщению человека к Богу. Таким образом, все, чем мы занимаемся, является лишь средством для того, чтобы приобщиться к Богу и почувствовать в себе действие благодати, которое нас совершенно успокаивает и не только дает нам ответ на вопрос, для чего мы существуем, но и сам вопрос изгоняет из нашего сердца, поскольку все для нас становится совершенно ясно и определенно.
Когда человек уклоняется от своей природы, то есть от своего естества, каким сотворил его Бог, когда он уклоняется от своего предназначения, тогда именно и возникает у него вопрос: "В чем состоит смысл жизни человека?" Его можно было бы, выражаясь более богословски, переформулировать так: "В чем заключается наше естественное состояние, что оно собой представляет?" Один скажет, что для него естественно заниматься спортом, для другого таким естественным занятием служит математика, для третьего - физика, для четвертого - игра на скрипке… А многие, наверное, скажут: "Нужно жить так, как живут все", то есть состоять в браке, рожать детей, воспитывать их, стараться обеспечить им хорошее будущее, самим быть счастливыми, предоставив возможность и своим детям испытать это счастье, и вообще к людям относиться по принципу: "живи сам и давай жить другим". Это и есть, по мнению многих, наше естественное состояние: что переживают все люди - то и естественно. Но если любого из этих естественно живущих людей удалить на минутку из жизненной суеты и спросить: "Для чего ты живешь?" - то он начнет ссылаться на кого-то другого, да и тот, другой, тоже ничего не сможет сказать. И получается, что жить как все - это значит просто вообще не знать для чего мы живем, не знать того, как нужно жить.
Ответ на вопрос о смысле человеческой жизни пытаются дать разные религии и философские учения. Мы имеем тот ответ, о котором я вам сказал. И мы имеем доказательства, его подтверждающие и состоящие не только в каких-то умозаключениях, тех или иных отвлеченных рассуждениях, но прежде всего опытные. Более того, все наши рассуждения и умозаключения уже "задним числом" объясняют то, что люди испытали и пережили. Потому, конечно же, мы должны стремиться к соединению с Богом так, как это предписывает Евангелие. Итак, в чем смысл жизни по Евангелию? Смысл жизни - в стремлении к Царствию Небесному, к Царствию Божиему или, если хотите, к возвращению в Эдем, в райский сад. И Иоанн Креститель, и Господь наш Иисус Христос начали свою проповедь одними и теми же словами: "Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное". В этом, собственно, и состоит весь смысл жизни, и наша борьба с собой, будь то покаянные слезы или умиленная молитва, - все это в широком смысле слова есть покаяние, то есть изменение, приводящее нас к Царствию Небесному.
Что такое Царствие Небесное - Господь многократно пытался объяснить разными притчами, а иногда говорил и откровенно. Но наиболее понятно это становится из самого события Преображения, которое Спаситель назвал Царствием Божиим, пришедшим в силе (когда апостол Петр исповедал Его Сыном Бога Живаго, Он сказал, что есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе (Мк.9:1)). Мне кажется, Господь возвел учеников на гору Фавор не только потому, что хотел, чтобы никто более не видел Его преобразившимся, но и потому, что это восхождение на гору прообразовывало возвращение человека в рай. Как человек из рая был низвержен на землю, так, восходя на гору, он словно возвращался в Эдем. Там, на Фаворе, среди первозданной природы, апостолы Петр, Иаков и Иоанн созерцали, подобно нашим прародителям Адаму и Еве, славу Божию, там они познали то самое Царствие Божие, пришедшее в силе. Переживание их было до такой степени глубоким, что они в тот момент забыли обо всем земном, а потом на протяжении многих лет постоянно вспоминали о случившемся. Апостол Петр в своем послании приводил свидетельство о Преображении Господнем как доказательство познанной им истины, говоря: "Мы видели славу Его на горе" (см. 2Пет.1:17-18). Хотя ученики после того видели и воскресение Христово, тем не менее именно в Преображении они познали, что есть Бог, что есть слава Божия, что есть Царствие Божие. По крайней мере впервые познали. Может быть, впоследствии они еще переживали нечто подобное, но явленное им на Фаворе стало первым впечатлением, а потому самым сильным и незабываемым. Вот в чем смысл человеческой жизни и вот как человек должен стремиться его обрести: не понять умом, в чем он состоит, а опытно это пережить. Хотя можно, конечно, об этом рассуждать, но рассуждение, во-первых, не даст того результата, которого человек ожидает, то есть внутреннего спокойствия, а во-вторых, не всем дано умственно, путем отвлеченных умозаключений это постичь.
Возможно, некоторые думают, что я сейчас излагал какие-то сложные вещи, но на самом деле я лишь пересказывал то, что прочел у святых отцов, пересказывал очень просто. Не всем дано, повторюсь, постичь смысл жизни человека умом, но каждый, даже самый неразвитый, глуповатый, ленивый и грешный - всякий человек может пережить это в своем сердце и постичь самим делом, для чего он создан. А создан он для такого блаженства, которое словами передать невозможно не только по причине силы доставляемых им переживаний, но и потому, что эти переживания и ощущения столь своеобразны, столь не похожи на все нами обычно ощущаемое и нам известное, что понять их, да и то лишь приблизительно, может только тот человек, который сам начал это переживать. Для других же людей описание такого блаженства покажется набором каких-то возвышенных, но малозначащих слов. Скажу про себя: когда я только-только обратился к вере и мне было двадцать один или двадцать два года, попала мне в руки книга "Отечник" (в то время, надо заметить, православной литературы было крайне мало). И когда я читал изречения святых отцов, то просто вообще ничего не понимал, мне это было неинтересно, все изречения казались странными, никакого смысла я в них не видел. Единственное, что у меня вызывало любопытство, - это описания различных случаев из жизни подвижников благочестия, их я читал с интересом. А вот собственно подвижнические изречения, собранные святителем Игнатием, которые на самом деле чрезвычайно важны, имеют великий смысл и должны приносить читающим большую пользу, были для меня непонятны, поскольку сам я жил совсем иной жизнью и о духовной жизни не имел вообще никакого представления. Отсюда следует вывод: кто хочет понять возвышенные истины, казалось бы, совершенно отвлеченные, не имеющие к нам отношения, тот должен стремиться жить по-евангельски, жить так, как учили святые отцы, следовать их аскетическому учению. Тогда он рано или поздно начнет понимать или хотя бы как-то смутно ощущать смысл и значение этих истин. Ведь возвышенные поучения святых отцов, например Григория Богослова о сотворении мира, или догматы, скажем, о Пресвятой Троице, о предвечном бытии Божием и прочие не есть лишь некое философское рассуждение, но постигаются как нечто реальное, и только тогда, когда человек начинает самостоятельно входить в духовную жизнь, то есть прикасается к догматам самим своим опытом. Сам Спаситель сказал: "Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим" (Ин.14:23).
Вопрос. Благодать буквально означает "благой дар", и тем не менее то, в какой мере она дается, зависит от ревности человека. Нет ли здесь противоречия?
Ответ. Одно дело - точное значение слова с учетом его происхождения, другое дело - то значение, которое мы ему придаем как термину. Говоря о благодати, мы имеем в виду не только то, что она дается даром, но прежде всего подразумеваем Божественное действие (так это слово понимается в обычном его употреблении), а именно воздействие Божества на нашу душу и иногда даже и на тело. Что касается необходимости трудиться, то и в самих трудах мы тоже получаем помощь Божию. Допустим, ты хочешь помолиться, чтобы приобрести благодать, взяла четки, а молитва не идет. В чем причина? Дела, совершаемые нами для угождения Богу, мы исполняем только с Его помощью и за это еще и награду получаем. Само желание и стремление к тому или иному доброму делу есть дар Божий, сама вера и даже само наше существование также есть дар Божий; правда, существование - это уже природный дар, а благодать дается сверх того, что мы имеем от рождения. Наконец, одна мысль о бытии Божием уже есть действие в нас Божественной благодати.
Из Евангелия мы узнаем, что некоторые современники Господа Иисуса Христа, будучи людьми верующими, принимали и исповедовали какие-то истины, считающиеся нами сугубо Евангельскими, христианскими, но тем не менее оставались враждебно настроенными по отношению ко Христу, оставались Его врагами и не приняли благовестия о своем спасении. И до такой степени это кажется нам странным, непривычным, что мы, читая Священное Писание, не придаем значения тем местам, которые свидетельствуют о вере этих людей, в отдельных вопросах даже не только правой, но и твердой.
Ирод, например, тот Ирод, который убил Иоанна Крестителя, твердо верил в воскресение мертвых. Вот как об этом говорит Евангелие от Марка. Когда ученики Спасителя стали совершать многие чудеса, получили от Него дар чудотворений, тогда слух о Господе стал все более и более распространяться по Палестине. И услыша царь Ирод (яве бо бысть имя Его), и гпаголаше, яко Иоанн Креститель от мертвых воста и сего ради силы деются о нем. Инии глаголаху, яко Илия есть; инии же глаголаху, яко пророк есть, или яко един от пророк. Слышав же Ирод рече, яко егоже аз усекнух Иоанна, той есть; той воста от мертвых (Мк.6:14-16). То есть Ирод настаивал на том, что это - воскресший из мертвых Иоанн Креститель. Конечно, в отношении Господа Иисуса Христа он ошибался, но отсюда мы косвенно узнаем, что он верил в воскресение мертвых, считал его вполне возможным и реальным, отличаясь в этом, например, от членов так называемой саддукейской секты. Вот мы видим человека, твердо, ясно верующего в ту истину, которую мы считаем сугубо христианской, в истину воскресения, однако вся его жизнь, его страшные дела способствовали тому, что имя его, как и имя его деда, стало нарицательным, обозначающим невероятную жестокость. Так же, как человека грубого мы называем - "хам", предателя - "иуда" или "искариот", так человека жестокого мы называем "ирод". Имена этих людей стали печально нарицательными, стали уже не именами собственными, а характеристикой их душевного состояния. Поэтому не нужно думать, что если мы имеем правую веру, правильно, даже твердо верим в некие действительные истины, то сама эта вера уже делает нас людьми спасающимися, автоматически зачисляет нас в число спасаемых.
Также из Евангелия мы знаем, что и нравственные стороны истинной веры были вполне известны и понятны современникам Господа: они (причем разные люди и неоднократно), искушая Его, даже спрашивали, какая заповедь - наибольшая. И иногда их собственные ответы на этот вопрос были совершенно правильными. Вот как рассказывает об одном из таких эпизодов евангелист Лука: И се законник некий воста, искушая Его и глаголя: "Учителю, что сотворив, живот вечный наследую?" (Лк.10:25). Здесь ясно сказано, что этот законник, то есть человек, специально посвятивший всю свою жизнь изучению закона (на современном языке мы бы назвали такого человека ученым богословом), именно искушал Спасителя, потому что, как мы увидим далее, на самом деле он знал, что ему необходимо делать. Он же рече к нему: "В законе что писано есть? Како чтеши?" Он же отвещав рече: "Возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим; и ближняго своего яко сам себе". Рече же ему: "Право отвещал еси, сие сотвори и жив будеши" (ст.26-28). Мы видим, что и такое таинственное учение, как учение о любви, фарисеи и законники тоже знали, знали совершенно определенно и твердо. Притом эти две заповеди, о любви к Богу и ближнему, находятся в разных местах Священного Писания, но законники, так же как и Господь Иисус Христос, соединяли их, понимали их неразрывное единство, то, что одно следует из другого. Хотя впоследствии этот законник и стал оправдываться и пытался понятие о ближнем сузить или сделать туманным. Он не мог спросить: "Кто есть мой Бог?" - ясно, что все верили в единого Бога, а вот кто есть ближний - это уже казалось бы, непонятно. Он думал, что, задав этот вопрос, таким образом уйдет не только от необходимости декларировать учение о любви как об основе спасения, о том, что именно она в первую очередь требуется для спасения, но и от необходимости заповедь о любви к ближнему вообще исполнять.
То есть теоретически даже такие возвышенные истины, как воскресение из мертвых или необходимость человеку для спасения любви (которая является, может быть, даже единственным, что необходимо для спасения), были людям известны, но они тем не менее сделали это знание праздным и бесполезным для себя. Интересно, что эти два учения: о воскресении из мертвых, жизни будущего века, и о любви к ближнему - в Евангелии от Марка соединяются, так как два события, через которые они раскрываются, непосредственно следуют одно за другим. Господа Иисуса Христа, как сказано в Евангелии, искушали саддукеи, иже глаголют воскресению не быти. И вопросиша Его глаголюще: "Учителю, Моисей написа нам, яко аще кому брат умрет и оставит жену, а чад не оставит, да поймет брат его жену его и воскресит семя брату своему. Седмь братий бе; и первый поят жену, и умирая не остави семене. И вторый поят ю и умре, и ни той остави семене; и третий такожде. И пояша ю седмь, и не оставиша семене. Последи же всех умре и жена. В воскресение убо, егда воскреснут, которому их будет жена? Седмь бо имеша ю жену". И отвещав Иисус рече им: "Не сего ли ради прельщаетеся, не ведуще Писания, ни силы Божия? Егда бо из мертвых воскреснут, ни женятся, ни посягают, но суть яко Ангели на небесех. О мертвых же, яко востают, несте ли чли в книгах Моисеевых, при купине, яко рече ему Бог, глаголя: Аз Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль? Несть Бог мертвых, но Бог живых. Вы убо много прельщаетеся" (Мк.12:18-27). Вот как Спаситель, при помощи простого примера из книги Бытия о явлении Моисею Бога при купине, объяснил, что существует бессмертная душа и вечная жизнь для каждого человека. И приступил един от книжник, слышав их стязающихся и видев, яко добре отвеща им, вопроси Его: "Кая есть первая всех заповедий..." (cт.27-28). Эта основополагающая истина, о воскресении из мертвых, являлась самым спорным моментом между учениями саддукеев и фарисеев. Конечно, в любом вероучении есть много важных моментов, но обычно мы обращаем внимание даже не на самые важные, а на те, которые оспариваются, то есть с большим жаром, усердием, рвением защищаем именно их. Так произошло и в данном случае: это разногласие между саддукеями и фарисеями обращало на себя особое внимание. И поэтому книжник, то есть законник (что почти равносильно, потому что под книгами, конечно же, имелись в виду книги Священного Писания, а не вообще какая-нибудь светская литература, которой у евреев, насколько мне известно, практически и не существовало), увидев, что вера в этом важнейшем пункте разногласия между двумя учениями исповедана Спасителем правильно, захотел узнать и о нравственности, о том, что на деле необходимо исполнять каждому человеку, чтобы наследовать жизнь вечную, какая заповедь является первой. Он спросил: "Кая есть первая всех заповедий?" Иисус же отвеща ему: "Яко первейши всех заповедий: Слыши, Израилю, Господь Бог ваш Господь един есть" (ст.28-29). Здесь, конечно, также присутствует вероучительный момент. Господь Бог ваш Господь един есть - это учение о единственности Божества. И естественно, что если Господь один, а не множество всяких божеств, которым следует оказывать почтение, как считали язычники, то и всю свою душевную силу, всю силу любви нужно устремить именно к Нему одному: "И возлюбиши Господа Бога Твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим, и всею крепостию твоею; сия есть первая заповедь. И вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего, яко сам себе. Большая сею ина заповедь несть" (ст.30-31). В Евангелии от Луки мы видели, как законник, искушая Господа, спросил, в чем состоят главные заповеди, и сам, в конечном счете, после встречного вопроса Спасителя, вынужден был, чтобы не опозориться, на это ответить, объяснить. Здесь же ответил Спаситель. А сказано одно и то же. Чем же различаются учения Того и другого? Почему одни и те же слова, сказанные Господом Иисусом Христом и законником, имеют разное значение для их последователей? Ведь, конечно, и у законников были последователи, и мы видим, что люди, позже ставшие родоначальниками традиций талмудического иудаизма, правильно понимали учение о любви, правильно учили, однако результат был, можно сказать, едва ли не противоположный. Вот и этот законник, когда услышал слова Спасителя, тоже подтвердил их, сказав: "Добре, Учителю, воистину рекл еси, яко един есть Бог, и несть ин разве Его, и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию; и еже любити ближняго яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв". Иисус же видев, яко смысленно отвеща, рече ему: "Не далече еси от Царствия Божия". И никтоже смеяше ктому Его вопросити (ст.32-34). Как мудро ответил этот книжник! Он сказал, что исполнение этих заповедей боле есть всех всесожжении и жертв. Он не оправдывался, но подтвердил истинность учения о любви и таким образом показал, что все те всесожжения и жертвы, которые он, сведущий в законе, несомненно, аккуратно приносил Богу, ничего не значат по сравнению с этим духовным служением; и Спаситель похвалил этого человека: ...видев, яко смысленно отвеща, рече ему: "Не далече еси от Царствия Божия".
А тот законник, о котором говорит евангелист Лука, повел себя иначе. Когда Спаситель подтвердил, что он дал правильный ответ (Рече же ему: право отвещал еси, сие сотвори, и жив будеши (Лк.10:28)), он захотел оправдаться таким вопросом, на который, как он считал, ответа не существует. Или, может быть, он думал, что ответ будет таким, который позволит ему как бы облегчить бремя той заповеди, которая, как сами эти люди понимали, является большей всех всесожжений и жертв, всякого ритуала, всякого богослужения. Он же хотя оправдитися сам, рече ко Иисусу: "И кто есть ближний мой?" Отвещав же Иисус рече: "Человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон, и в разбойники впаде, иже совлекше его и язвы возложше, отъидоша, оставльше едва жива суща. По случаю же священник некий схождаше путем тем, и видев его, мимоиде. Такожде же и левит, быв на том месте, пришед и видев, мимоиде. Самарянин же некто грядый, прииде над него, и видев его, милосердова; и приступль обвяза струпы его, возливая масло и вино; всадив же его на свой скот, приведе его в гостинницу, и прилежа ему. И наутрия исшед, изъем два сребреника, даде гостиннику, и рече ему: "Прилежи ему; и еже аще прииждивеши, аз, егда возвращуся, воздам ти" (Лк.10:29-35). И вот после такой притчи, вполне ясной, определенной, недвусмысленной, иного ответа было дать нельзя, потому что она апеллирует к здравому человеческому смыслу. И Господь этому лукавому законнику задает вопрос: "Кто убо от тех триех ближний мнит ти ся быти впадшему в разбойники?" Он же рече: "Сотворивый милость с ним" (ст.36-37). Как утверждают некоторые толкователи, законник даже не захотел называть самарянина самарянином, так как эта народность была у иудеев в презрении. Сотворивый милость с ним. Не тот, кто по видимости является ближним и почитаемым даже как священник или левит, а презренный самарянин, сотворивший с ним милость, - вот кто действительно имеет основания называться ближним. И тогда Господь наш Иисус Христос произносит неожиданные слова, на которые, из-за их неожиданности и одновременно логичности, последовательности, законнику возразить уже нечем. Рече же ему Иисус: "Иди, и ты твори такожде" (ст.37). То есть хотя бы к тебе относились с презрением, хотя бы тебя не любили, ненавидели, считали совершенно чужим человеком, подобно тому, как этот израненный иудей, конечно, считал чужим всякого самарянина, но ты поступай так, как поступил этот самарянин, то есть оказывай любовь даже тем людям, которые испытывают к тебе неприязнь. Вот так было пресечено лукавство этого законника. Так Господь показал ему, кто есть ближний. Ближним нашим является всякий человек нуждающийся в помощи, а не тот только, кто по какой-либо причине, допустим, потому, что он с нами одной национальности или одной веры, относится или должен относиться к нам с любовью и уважением. Не этот лишь человек является нашим ближним, а вообще любой нуждающийся в помощи, вне всяких предварительных условий, пусть бы даже он нас и не любил. То есть мы не должны любить только того и делать добро лишь тем, кто любит нас, оказывать любовь в ответ на любовь, а должны проявлять любовь к человеку вне зависимости от его отношения к нам.
Важно не только понимать нравственное учение или правильно верить, но важно понимать и как это учение исполнить, понимать его необходимость, как понимал тот самый книжник, который воскликнул, что заповедь о любви боле есть всех всесожжений и жертв. Он осознавал, что это есть самое первостепенное, самое важное. Представьте на месте этого человека современного разумного книжника - как бы он сказал? Мы должны уяснить себе, что для древних иудеев богослужение было чем-то чрезвычайно важным, тем паче что у них был лишь один храм - единственное место на земле, где они могли совершать свое богослужение единому истинному Богу, один храм - символ единого Божества. И потому то, что заповеди о любви к Богу и ближнему есть более всех всесожжений и жертв, значило для иудея не принижение богослужения, а возвышение учения о любви даже над богослужением, даже над самым святым, священным, что могло быть у верующего человека. Если бы в наше время у нас кто-то спросил подобное и мы бы воскликнули: "Воистинну рекл еси, яко един есть Бог, несть ин разве Его; и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию; и еже любити ближняго яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв", - то эти слова означали бы, что, по нашему мнению, это "более всех богослужений, и обрядов, и таинств".
Это действительно так и есть, потому что во всех таинствах мы принимаем участие для того, чтобы исполнить заповедь о любви, ведь в них мы получаем сверхъестественную божественную помощь, небесную помощь, для того, чтобы любить Бога всем сердцем, чтобы любить ближнего, как самого себя. Любить его на деле, понимая наименование "ближний" не в узком смысле, как воспринимали его иудеи, которые считали, что "ближний" - это мой родственник или в лучшем случае соплеменник, а понимая его в широком смысле, подразумевая под ближним всякого, даже чужого, даже враждебно относящегося к нам человека. Если мы трезво взглянем на самих себя, то увидим, что любовь к человеку, относящемуся к нам плохо, чрезвычайно для нас затруднительна, даже почти невозможна. На доброе отношение, если мы все-таки нормальные люди, мы, как правило, отвечаем благодарностью, а вот когда к нам проявляют какую-то неприязнь, тут же у нас в душе непроизвольно рождается ответная неприязнь, враждебность и иногда даже мстительность. Евангелие же, Спаситель, учит нас любить всякого, под ближним понимая вообще любого человека.
Един есть Бог, и несть ин разве Его (Мк.12:32). Совершенное святое Существо - одно, другого такого совершенного Существа нет, и поэтому Он один достоин любви, а больше никто и ничто любви не достойны. Всякий благоразумный человек, понимая, что кроме Него нет больше никакого идеала и ничего святого в полном смысле слова, святого самого по себе, что не существует ничего, к чему нужно было бы стремиться, естественно должен отдать этому Существу всю свою любовь, должен возлюбить Его всем сердцем, всеми своими внутренними чувствами, ведь если человек испытывает что-то в сердце, убежден в чем-то именно сердцем, то лишь тогда можно с уверенностью сказать, что это является его настоящим убеждением. Поэтому в ином месте, например, Спаситель призывает нас смириться сердцем, а здесь говорит именно о сердечной любви: И всею душею твоею. Под душой обычно понимали жизнь человека, душа - это синоним жизни. Поэтому во всей жизни, во всех даже мельчайших поступках, а не только в самых, как нам кажется, важных и существенных, мы должны проявлять любовь к Богу, не отделяя более важного от менее важного и мелкого. Потому что когда мы все события своей жизни распределяем таким образом, то есть в кажущемся нам важным проявляем любовь (хотя на самом деле это только мечта), а в мелочах, в обыденной нашей повседневности со всеми ее малыми бытовыми переживаниями, забываем о Боге, - тогда, конечно, мы заповедь о любви к Богу не исполняем. Мы должны возлюбить Господа всем умом, то есть все внимание свое, всю свою мысль отвлечь от разнообразия жизненных переживаний и впечатлений и устремить к Богу. Всем умом надо возлюбить Бога еще и в том смысле, чтобы рассуждать и мыслить о Нем правильно, а не произвольно, то есть любить Его именно так, как Он этого требует, так сказать, объять Его всеми силами своего ума (насколько, конечно, мы вообще способны понять тайны бытия Божия и правильное о Нем учение). Мы должны любить Его всею крепостию своею, - то есть не только душою, но и всем нашим существом, в том числе и крепостью тела. Когда мы соблюдаем посты, совершаем какие-либо посильные телесные подвиги или утомляем свой ум молитвой - все это также есть проявление крепости, и эту крепость мы должны полностью обратить на служение Богу, понуждая себя любить Его изо всех наших телесных и душевных сил. Сия есть первая заповедь. И вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего яко сам себе (Мк.12:30-31).
Уже было сказано, что под ближним мы должны понимать всякого человека, нуждающегося в нашей любви, можно сказать, вообще всякого человека. Но любить его нужно не произвольно, не так, как хочется нам самим, нельзя отделять эту заповедь от первой. Подобно тому, как заповеданная всецелая любовь к единому Богу есть как бы изображение, следствие единосущия Божества, единобожия, так и любовь к ближнему есть как бы следствие того, что этот ближний - образ Божий. Потому что если мы не понимаем, что каждый человек есть образ Божий, и любим его не за это, тогда мы можем любить его неправильно и принести ему своей мнимой любовью вред, даже погубить душу этого человека. Примером тому может служить современный гуманизм. Хотя, конечно, по большей части любовь его декларативна, но даже если мы этим лицемерием пренебрежем, а будем считать, что рассуждения на этот счет лучших представителей данного нравственного движения вполне искренни, серьезны и жизненны, то и в этом случае мы, тем не менее, должны будем с еще большим опасением высказать мнение об их ошибке: они не могут любить ближнего правильно, потому что не любят Бога. Их любовь, их сострадание к человеку часто приносит ему душевную гибель, его развращает.
Иногда истинная любовь, которую проявляют к своим детям родители, бывает и строга ради спасения, ради правильного воспитания чад, они прибегают и к методам устрашения, и к наказаниям. В духовном отношении Господь проявляет такую же строгость. И мы, любя ближнего, тоже должны ради его спасения иметь подобную строгость, а когда мы во всем снисходим к человеку, потворствуем его страстям, покрываем их, то это уже не любовь, а, скорее, ненависть, имеющая только вид любви. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), чтобы правильно исполнить заповедь о любви к ближнему, мы должны сначала правильно возлюбить самих себя, потому что это поставлено условием исполнения заповеди о любви к ближнему. Если мы любим самих себя со всеми своими страстями и грехами, то, конечно, будем так же относиться и к другим людям. А если мы любим себя по-христиански, то есть желаем себе спасения, боремся со своими страстями, тогда такой же чистоты, такой же целеустремленности, такой же любви к Богу пожелаем и нашему ближнему. Иначе говоря, истинно любит ближнего тот, кто желает ему, чтобы он полюбил Бога. А кто не знает этой заповеди о любви к Богу, тот, конечно же, не имеет критерия и того, в чем состоит истинная любовь к ближнему, и, удаляя человека от Бога, приносит ему своей неразумной любовью, жалостью и состраданием вред. Вот когда мы поймем, что как человек есть образ и подобие Божие, так и заповедь о любви к ближнему есть образ и подобие заповеди о любви к Богу, тогда мы научимся любить ближнего правильно, в таком случае мы увидим образ и подобие Бога во всяком человеке; мы не будем обращать внимания на нечто случайное: на его грехи, на самое страшное его падение, на его неприязнь по отношению к нам, а будем видеть в нем нечто неподвижное, незыблемое. И этим незыблемым являются образ и подобие в нем Бога.
Если кто-то из вас читал книгу преподобного старца Силуана Афонского, то знает, что он молился обо всех людях, обо всех народах, желая им всем именно не какого-то земного благополучия, а того, чтобы они возлюбили Бога. "Господи, сделай так, чтобы Духом Святым познали Тебя все народы земли", - вот о чем он переживал. Конечно, такие переживания и рассуждения для нас слишком возвышенны, мы немощны, но это по крайней мере дает нам и правильное понятие о том, какие чувства испытывают люди, имеющие настоящую любовь к ближнему. Давайте будем стараться если и не на все человечество, то по крайней мере на тех, кто нас окружает, с кем мы общаемся и сталкиваемся, распространить подобное чувство, то есть желать им всем, чтобы они пришли в единение с Богом. Вот такая любовь, конечно, есть больше всех всесожжений и жертв, ради этой любви и совершаются все новозаветные всесожжения и жертвы; и это можно сказать не только о таинствах и богослужениях Православной Церкви, но также и о христианских подвигах: о посте, затворе, пустынничестве, бдениях, отречении от мира, нищете - обо всем, что в вольных и невольных скорбях приходится переживать людям ради спасения своей души. Все это делается ради любви, потому что все эти "всесожжения и жертвы", даже сама наша жизнь, приносимая нами Богу, - все это, если не приводит нас к любви, является жертвой напрасной. Как говорит апостол Павел, в самом буквальном смысле истолковывая эти Евангельские слова: Если я... отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1Kop.13:3).
Поэтому мы должны осознавать, что цель всех наших жертв Богу, всего нашего служения, состоит в том, чтобы исполнить эти две заповеди, а можно сказать, даже одну и ту же заповедь, то есть приобрести одну и ту же любовь, иногда проявляющуюся в чисто духовных добродетелях, то есть как любовь к Богу, невидимо, а иногда проявляющуюся по отношению к ближнему, конкретно. Не может быть такого, чтобы человек любил Бога, а ближнего не любил. Например, доброе настроение обязательно проявляется вовне, иногда в таких как будто бы незаметных вещах, как выражение лица, какие-нибудь добрые слова, и нехорошее настроение человека также проявляется вовне, хотя бы он и пытался это скрыть. Так и любовь, в особенности искренняя, истинная, сильная любовь, которая, как сказано, должна быть от всей крепости, то есть от всех сил человека, от всего человеческого понуждения, не может не проявляться. И конечно, обнаруживаться она будет на ближнем, потому что человек есть образ и подобие Божие. Мы никак не можем послужить собственно Богу, мы ничего не можем сделать непосредственно Ему, чтобы доказать свою к Нему любовь, потому что Он ни в чем не нуждается. Естественно, что эту любовь, это горение сердца искренне любящий Бога человек изливает на того, кто рядом с ним, на того, кто является нерукотворенным изображением Божества, нерукотворенным, - потому что сотворен Богом, а не человеком, как иконы или какие-то другие предметы, имеющие духовный, символический смысл. Такое должно быть у нас, православных христиан, в особенности у монашествующих, отношение к этой величайшей добродетели: нам необходимо всеми силами стремиться ее приобрести - одну, но иногда проявляющуюся в виде незримой любви к Богу, а иногда - в виде явной любви к ближнему. Мы сейчас не говорим о конкретных делах, приличных более монашескому или мирскому званию, а говорим о чувстве. Чувство это является признаком истинного христианства: где нет любви, там нет христианства. Пусть хотя бы будет какое-то сокрушение, покаяние в этом охлаждении, в отсутствии любви. А если мы живем спокойно, так, как будто бы все так и должно быть, как будто бы эти всесожжения и жертвы имеют какое-то значение сами по себе, тогда мы христианства в сущности не понимаем.
В чем эта любовь может проявляться в повседневной жизни? Она даже может не иметь в себе ничего положительного, только "отрицательное": когда я не гневаюсь, не осуждаю, не обижаюсь, стараюсь никого не ослушиваться, не только тех, кто старше, начальников, но и - равных себе, и даже меньших, ни перед кем не гордиться, можно сказать просто - по отношению к ближним ничего плохого не делаю и не думаю. Вот это - уже любовь, и не нужно обладать никакими особенными возможностями, чтобы ее осуществить: не нужно ни денег, чтобы милостыню творить, ни каких-то выдающихся способностей. Необходимо только одно (и это уже много): не делать другому зла. Часто мы это зло оправдываем тем, что оно мелкое: я же ничего ни у кого не украл, никого не ударил, а если и ударил, то не сильно - не убил же! И вот такими оправданиями мы, общаясь с людьми, разрешаем себе постоянно им досаждать. Мы не думаем о людях, а думаем о себе. Иногда даже сама наша так называемая любовь и то приобретает такую форму, что досаждает ближним. Если бы мы удовольствовались этим минимальным требованием - не делать друг другу зла, так сказать, в повседневных мелочах, не принимать зла в свое сердце, то и это уже было бы большим добрым изменением в нашей душе, хотя, конечно же, это не все, а только самое начало. Вообще, я уже многократно говорил, но, наверное, буду повторять еще и еще, что нам необходимо внимательно относиться к мелочам, не думать, что если поступок или слово незначительны, несущественны, то можно позволить себе все что угодно. Как раз если мы в этом отношении будем щепетильны, будем внимательны к мелким поступкам и словам, то вот тут мы и приобретем, разовьем, усилим чувство любви, которое впоследствии, может быть, достигнет такой степени, что станет толкать нас на какие-то самоотверженные подвиги. В общем, заповедь о любви к Богу и о любви к ближнему нужно осуществлять начиная с самых обыкновенных, простых вещей.
Итак, я говорил больше о любви к ближнему, а теперь хочу сказать о любви к Богу. Как проявляется у нас любовь к Богу? Допустим, мне нужно помолиться, а я увлекаюсь каким-нибудь суетным разговором. Нам кажется это пустяком и этот разговор мы чем-то оправдываем, а на самом деле мы пренебрегаем любовью к Богу. Помня о том, что нужно исполнить какую-нибудь заповедь, и тем не менее ее нарушая (потому что считаем это чем-то извинительным), мы также пренебрегаем любовью к Богу. Когда мы чувствуем, что совесть велит нам что-либо совершить, а мы оправдываем себя какой-то необходимостью и поступаем против ее требований - это также грех против любви к Богу. И вот такие частые ежедневные случаи показывают, что мы постоянно пренебрегаем как любовью к ближнему, так и любовью к Богу. Не нужно думать о чем-то великом, а нужно заставлять себя это, - вроде бы нечто незначительное, - внимательно, тщательно исполнять, и мы увидим, что в нас начнет появляться любовь и к Богу и к ближнему. Понуждение себя ко вниманию при келейной молитве, во время службы, при непрестанной молитве в течение дня, внимательное чтение Священного Писания, аккуратное посещение правила - все это, казалось бы, мелочи, но эти мелочи перевоспитывают душу человека и постепенно его сердце превращается из каменного, как сказано в Писании, в плотяное. Камень превращается в живую плоть. Так же и в отношении к ближнему: смириться, перетерпеть, не исправлять его, а самому исправляться, вытерпеть мелкую обиду, какое-то неудобство, снизойти к ближнему и проявить строгость к себе, - благодаря таким незначительным и легким проявлениям понуждения к любви у нас опять-таки начнет согреваться сердце и мы станем испытывать уже живое чувство любви. Но при этом, конечно, нужно еще раз напомнить, что без непрестанной молитвы, без помощи Божией никто никогда ничего исполнить не может.
Вот так, на мой взгляд, согласно Священному Писанию, согласно Евангелию, мы должны понимать то, что любовь к Богу и ближнему - больше всех всесожжении и жертв, то есть вообще всех наших дел; к ней одной нужно стремиться всей своей крепостью и иметь ее целью своей христианской жизни. Ведь как можно исполнить заповеди, если мы не имеем любви к Богу? Сам Господь наш Иисус Христос сказал: "Кто любит Мене, тот и заповеди Мои соблюдет" (см. Ин.14:15). Потому не будем мечтать о каких-то невероятных подвигах, а будем стремиться к возвышенной и одновременно весьма удобоисполнимой добродетели, возможность для совершения которой всегда есть в человеческом обществе. А кто станет любить ближнего, которого видит, тот, конечно, приобретет и любовь к Богу, Которого не видит, он будет ясно ощущать Его присутствие в своем сердце.
Вопрос. У меня смущение по поводу Ваших слов о том, что нужно возлюбить ближнего как образ Божий, - это звучит так высоко и по-философски. Мне кажется, что лучше пользоваться Евангельской формулировкой - возлюби ближнего как самого себя. Вообще, все старцы любили всякое творение одинаково: и животных, и растения, и людей.
Ответ. Как это одинаково - и человека, и животное? Вот сидит сестра П., она хоть и маленькая, но все-таки лучше, чем муравей. Положим, я все люблю одинаково: квашеную капусту, пение птичек, сестру Н. Духоносные люди, конечно, все любят, они и травинку без нужды не повредят, но тем не менее едят же они растительную пищу. Только манихеи говорили, что и в растительности есть душа и ничего нельзя трогать и уничтожать, а поэтому и сами не работали. Когда же их почитатели приносили им хлеб, они благодарили, а после их ухода говорили такие слова: "Хлеб, я тебя не сеял, я тебя не жал, будь проклят тот, кто это сделал". Таким образом, тех, кто им приносил хлеб, они тихонько проклинали, считая, что ничего нельзя обижать. Не можем же мы уподобляться им! Есть же разница между образом и подобием Божиим и Божиим творением, то есть между тем, в чем Бог отражается, в чем Бог изобразил Себя, создав Свой нерукотворенный образ (художник, например, пишет свой автопортрет, и Бог создал, если так можно выразиться, Свой автопортрет), между человеком, несущим в себе отблеск Божества, - и существом, несущим на себе только отблеск свойств Божиих: премудрости Божией, любви и т.д. Растения, к примеру, созданы же не сами для себя: они не осознают своего бытия, существуют стихийно, бессознательно, и уже из этого видно, что они созданы для человека. Человек же создан для Бога: он осознает свое бытие, сознательно прославляет Творца, сознательно благодарит Его, не только своим существованием, но и своим произволением.
Вопрос. На практике получается: заботишься ты о человеке, проявляешь к нему любовь, а на самом деле видишь не этого человека, а образ Божий в нем, то есть в действительности оказывается, что личность эта нас не интересует, а интересует лишь образ Божий.
Ответ. Что такое личность? "Личность" - термин, возникший довольно поздно и к христианской терминологии никакого отношения не имеющий. Мы пользуемся этим словом по привычке, так же как и выражением - "закомплексованный человек", о котором знаем, что оно совсем неправильное, нехристианское, а заимствованное из философии Фрейда. И термин "личность" также введен гуманистической философией или, может быть, даже конкретно философией персонализма; и если мы этого учения не понимаем, зачем же будем это слово употреблять? Никакой личности мы не знаем, а знаем лишь образ и подобие Божие, и все. Каждый человек - это образ и подобие Божие. Можно даже сказать так, как рассуждают некоторые отцы: каждый человек - это образ Божий, а подобие он приобретает в зависимости от того, богоугодна ли его жизнь: если он угождает Богу, то появляется и подобие. Образ в человеке неистребим, а подобие - это уже следствие его трудов. Как это осознать, как это живо почувствовать? Мы не выискиваем образ Божий во внешности, в манерах. Нет, но когда мы молимся, чувствуем в душе какую-то благодать, когда сердце наше растеплится любовью, тогда мы как раз и восхищаемся каждым человеком, видя в нем как бы отблеск Божества. Тогда мы перестаем обращать внимание на то, что я назвал в человеке случайным. Случаен грех - не в том смысле, что человек за него не отвечает, а в том смысле, что это случайно по отношению к Божьему намерению, ведь Бог сотворил человека для того, чтобы сделать его Своей славой. А человек (хотя это и не было обязательным и он не принуждался к этому никакими обстоятельствами) уклонился во зло, и в этом смысле грех случаен, а образ Божий изначален. Мы видим в человеке изначальное, несмотря на его поведение, несмотря на тяжкие грехи (я, конечно, говорю не о себе, а как должно быть), любим его, даже несмотря на его преступления против нас самих. Так должен любить христианин; это происходит тогда, когда он всей душой любит Бога.
Вопрос. А может быть так, что человек по благодати Божией испытывает любовь ко всякому ближнему, но при этом не осознает, что в каждом ближнем - образ Божий? Или это недостаток благодати?
Ответ. Ну, как не осознает? Может, просто не понимает этого. Если святые отцы, как богомудрые, все называют, определяют, описывают, то простой человек, который, может быть, даже не знает святоотеческого учения, а стремится к этому только в нравственном отношении, как бы ощущает это, возможно чего-то и не понимает, но достигнув такого состояния смотрит на ближнего с восторгом, восхищением, умилением, не замечает его грехов, не видит в нем никакого зла, все ему прощает, всегда находит ему какое-нибудь оправдание, всегда ему сострадает. Примером может послужить любовь матери к своим детям: что бы сын ее ни вытворял, хоть в тюрьму будет посажен, а все мать желает, чтобы его не наказывали за преступление, чтобы его пожалели да оправдали. Вот так истинный христианин относится и к своему ближнему: видит в нем прекрасное, необыкновенное существо, любит его, желает ему добра и даже с благоговением перед ним преклоняется. Он может этого не осознавать, не уметь этого описать, но такие чувства он должен испытывать. Вот это, а не какое-то умственное, книжническое, законническое изъяснение, и есть почитание в человеке образа Божия. Ведь можно и здесь уклониться в книжничество: все знать, все правильно, подробно описывать, (что образ Божий - это свободная воля в человеке, разум), а самому образа Божьего ни в ком не чувствовать. И такое не только может быть, но и часто бывает. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что нынче изучают христианство не по заповедям, а по книгам. Он, конечно, и сам читал святых отцов, и чтение их поощрял, но имел в виду то, что теоретически их творения изучают, а на деле никто к исполнению написанного в них не стремится. Человек может не уметь описать, не уметь объяснить, но он обязательно должен чувствовать что-то такое, о чем я говорил, в каждом человеке, именно в каждом. А не так, что один ему нравится красотой лица, другой - своим умом, а третий ему не нравится вообще, потому что он невоспитанный - тут уже присутствует некоторое пристрастие. Иоанн Kaccиaн Римлянин, правда, отличает любовь к человеку вообще от некоторой расположенности, связанной с общностью взглядов, единодушием. Это, конечно, понятно: должны же друг друга больше понимать, например, все православные христиане, также имеют между собой большее понимание монашествующие: они лучше знают стремления, образ жизни друг друга, - соответственно, благодаря этому взаимопониманию, единообразию жизни, имеется и некая особая расположенность. Но это не противоречит тому, что мы должны любить всех. Некоторые нам близки, а некоторые - чужие, есть и враги, но мы их также должны любить. Спаситель говорит: "Возлюби врагов твоих" (см. Мф.5:44). Значит, у нас есть и враги, допустим те, кто к нам враждебно относится, кто придерживается иных взглядов, например какие-то еретики или безбожники. Мы же не можем с ними общаться, иметь взаимопонимание, и этом смысле, конечно, есть различия, но в смысле принятия каждого человека, желания спасения, блага каждому человеку между верующим и неверующим, безбожником или подвижником не должно быть никакого различия. Даже наоборот, как говорит само Евангелие, Господь радуется о кающемся грешнике более, чем о праведниках, не требующих покаяния (см. Лк.15:7).
Вопрос. Фарисей спросил Господа, кто его ближний. Господь ему привел притчу и в ответ задал вопрос, кто есть ближний впадшему в разбойники. Тот сказал: "Сотворивши милость с ним". Значит получается, ближний - это тот, кто творит милость, тот, кто делает тебе добро, так?
Ответ. Нет. Я говорил, что Спаситель дал ответ неожиданный, на который законник не мог возразить. Естественно, он ждал следующего ответа: тот, кто оказывает мне милость, тот мне ближний. Все ясно. А Спаситель неожиданно ему говорит: "Иди и ты делай так же", - то есть переносит акцент с пострадавшего еврея на самарянина и отождествляет этого законника, как и всякого читателя, именно с самарянином. Мы ведь должны отождествлять себя не с этим израненным евреем, который нуждался в помощи, а с самарянином, который помогал людям, делал им добро вне зависимости от того, как к нему относились. Тогда человек действительно будет свободным. Если я делаю добро вынужденно, потому, что его делают мне, отношусь к человеку хорошо потому, что он ко мне относится хорошо, то я являюсь в какой-то степени человеком зависимым, как бы рабом; относятся ко мне плохо - я вынужден тоже относиться плохо, я же завишу от их отношения ко мне. А на самом деле необходимо, чтобы я сам был ближним всем, а т?, как ко мне относятся окружающие, меня беспокоить не должно: мы не друг другу ближние, а я сам должен стать ближним всем. Тут нет взаимозависимости. Если же я не завишу от того, как ко мне относятся люди, сам всем делаю добро, значит, я - свободный человек. Ты сам можешь сделать ближним любого человека: кому ты будешь делать добро, тот и будет твоим ближним. Иначе говоря, стань ближним любому человеку, относись к ближнему так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Из слов Спасителя мы понимаем, что мерилом является не действительность (может, человек даже ненавидит тебя), а идеал. Если я хочу, чтобы все люди были моими ближними, значит, я ко всем должен относиться по-доброму, я сам.
Вопрос. Но ведь отношения с ближним - двусторонние? Если человек, оказав милость, как бы стал ближним другому, значит и принявший милость ответил ему, тоже став его ближним, ведь так?
Ответ. Ну а как же мы тогда можем любить врагов? Как же мы друг другу ближние, если Спаситель говорит: любите врагов?
Вопрос. Разве тогда он не перестает быть врагом?
Ответ. Не перестает. Он ведь делает зло, как же он перестает быть врагом? Он мне, допустим, готовит убийство, а я за него молюсь. Вот когда Спасителя распинали, Он говорил: "Отче, прости им, не ведают бо, что творят". Что, они от этого стали Его любить? Они над Ним только еще больше смеялись.
Римляне, например, говорили совершенно противоположное Евангелию, но они здраво оценивали действительность, и в этом смысле мы можем на них ориентироваться. Они говорили: человек человеку волк. И это так и есть, так в жизни и бывает. К сожалению, даже если ты будешь относиться к врагам с любовью, они все равно остаются врагами. Церковь в меньшинстве, ее очень много преследовали. А христиане должны любить своих гонителей; иногда они своей любовью обращали их к вере, но чаще - сделать этого не удавалось. У тебя же получается, что мы все друг другу ближние. Мы не можем быть друг другу ближними, потому что "друг другу" - это взаимозависимость, а взаимозависимости быть не должно. Нам необходимо самим научиться во всех видеть ближних, хотя бы эти люди и оставались по отношению к нам врагами. Вы требуете грамматики и литературной логики там, где она совершенно неуместна. Наоборот, из евангельского текста видно, что Спаситель дал законнику совершенно непредсказуемый ответ, тот совсем не ожидал такого поворота. Он хотел, чтобы ему объяснили, кто его ближний, и ждал ответа, что его ближний - это самарянин; то есть тот, кто ко мне хорошо относится, тот и есть мой ближний. И вдруг совершенно неожиданно Спаситель переносит акцент с пострадавшего израненного иудея на самарянина и таким образом показывает законнику, как он сам должен себя вести, то есть не ждать помощи, не ждать любви, а, наоборот, сам должен проявлять любовь. Мы все ждем любви друг к другу, но не надо "друг к другу", а надо только одну часть оставить, а вторую - отложить в сторону. Конечно, если люди друг друга любят - это хорошо, но это не значит, что в жизни бывает только так.
Вопрос. Батюшка, мне кажется, что людям лучше со мной не общаться, потому что они получат от этого вред. Правильно ли, что я так думаю, и можно ли мне уклоняться от дружбы с сестрами?
Ответ. Уже в самом вопросе присутствует некоторое высокоумие: человек думает, что способен жить, не имея никаких друзей, быть одиноким подвижником, не получая ни малейшего утешения от земной дружбы. Это, может быть, и хорошо, но реально ли? Способен ли человек выдержать такой подвиг одиночества? Я думаю, что это очень нелегко. Потому, когда люди надеются проявить какое-то особенное самопожертвование, в данном случае - отказаться от общения с людьми, чтобы никому не приносить вреда, то можно предположить, что они думают о себе, о своих душевных силах больше, чем каковы они на самом деле. И этот подвиг одиночества, уединения окажется в результате для них нереальным. Поэтому можно, конечно, попробовать ни с кем не общаться, но я почти уверен, что из этого ничего не получится. А вообще-то нужно все делать с благословения.
Вопрос. Если человек терпит скорбь, смиряется, может быть, сам этого не осознавая, то будет ли ему такое поведение вменяться в добродетель на Страшном Суде?
Ответ. Если человек не понимает, что с ним происходит, то какая ему будет польза? Ведь главное, чтобы он смирялся сознательно, а не волей-неволей терпел неприятности - дескать, все их испытывают.
Вопрос. Но ведь раньше простые люди были лучше: смиреннее, нестяжательнее, исполнительнее, - во многом, может быть, потому, что их обязывали к этому помещики. Сейчас мы стали гордыми, самовольными и чтобы нам прийти к такой добродетели смирения, какая была в народе до революции, должно, наверное, пройти длительное время.
Ответ. Крестьяне на Руси все понимали и терпели скорби сознательно. Именно будучи истинными христианами, хотя и малограмотными, они следовали христианским идеалам. У них был гораздо более тяжелый образ жизни, чем у современных людей: помещики обращались с ними как с рабами, как с собаками, жили они в нищете, например известно описание трапезы во время поста: квас с редькой и каша. Вот и все, а работали при этом в поле по 14 часов. Потому нельзя сказать, что в смысле внешних обстоятельств жизнь у них была более благоприятная для исполнения заповедей, чем у нас. У людей было очень много скорбей и поводов для ропота, уныния и отчаяния, но тем не менее они все терпели. Когда митрополит Вениамин (Федченков) на примере своей семьи описывает жизнь простых крестьян, он говорит, что наш народ был воистину святым. Не все в то время могли позволить себе выстроить отдельную избу, например сыну с семьей, и жили по несколько семей в одной избе, спали по лавкам. Получалось - как в коммунальной квартире, но жили со смирением, по-христиански. У них действительно были христианские идеалы. Когда потом народ стали развращать, да и сами люди начали отходить от Церкви, то уже и гораздо меньшие скорби терпеть не могли - появились ропот, уныние, бунт и прочее. То есть о более благоприятных обстоятельствах можно говорить лишь в том смысле, что в те времена общество было более христианским, вере учили, - но это скорее внутренняя, духовная причина, нежели внешнее обстоятельство.
Вопрос. Кажется, что заповедь о любви к ближнему до конца исполнить невозможно, даже если всю жизнь стараться, - как же мы будем отвечать за эту заповедь на Страшном Суде?
Ответ. Нужно понуждать себя к ее исполнению, ведь если мы посчитаем заповеди Христа для себя необязательными, то наше душевное состояние будет столь безмятежным и спокойным, как будто бы у нас было все в порядке. Когда же мы боремся, пробуем несмотря ни на что заповедь исполнить, может быть, тысячекратно при этом спотыкаясь и падая, то в конце концов приходим к осознанию собственной немощи, ничтожества и беспомощности, начинаем больше и искреннее молиться, смиряться, и тогда в нашем отношении к ближнему может произойти какое-то благотворное изменение, хотя бы в некоторой степени. Таким образом, смирение приобретается в борьбе, при крайнем напряжении сил. Нельзя не исполнять заповеди, отговариваясь тем, что, мол, исполнить их невозможно. Если мы будем себя понуждать, то наше сердце смягчится и в нем появится любовь.
Вопрос. Допустимо ли в процессе борьбы с собой самоосуждение: появился внезапно какой-то греховный помысел - и ты тут же моментально покаялся?
Ответ. Можно и так делать, но возникнет опасность, что мы этими мелкими, хотя как будто правильными, мыслями будем отвлекаться от молитвы. Мы должны вообще, в принципе, себя укорять, осуждать как нерадивых, грешников и прочее, то есть иметь о себе самих плохое мнение.
Вопрос. Как нужно правильно понимать слова из последования Литургии: "Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы"?
Ответ. Это только первая часть фразы, произносимая дьяконом: "Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы", а во второй части как раз и объясняется, Кого мы должны единомыслием, то есть единомысленно, исповедовать: "Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную". Это очень знаменательное восклицание, исполненное глубокого смысла: истинное единомыслие (а не просто какое-либо безразличное согласие мыслей), основанное на полном познании истины, происходит от любви. Когда мы возлюбим друг друга, только тогда у нас бывает подлинное единомыслие, то есть правильное исповедание Пресвятой Троицы. В этом моменте Литургии показано единство нравственного и догматического принципов. Не может быть истинного исповедания, если нет любви. И отсюда мы можем сделать противоположный вывод: где нет истинного исповедания, там нет любви. Об этом рассуждали некоторые богословы, пытались даже найти какую-то взаимосвязь между некоторыми пороками и ересью. Но я думаю, что, может быть, не стоит так уж математически точно определять взаимосвязь между той или иной страстью и заблуждением. Несомненно, что заблуждение основано прежде всего на страсти гордости, а прелестное состояние, которое часто сопутствовало заблуждению, или происходило от него, или, наоборот, приводило людей к нему, основано на тщеславии, на утонченном сладострастии, говоря проще, на блудной страсти. Может быть, примешивались еще какие-то иные действия злых страстей человека. Где есть гордость, дошедшая до своей крайней степени, там обязательно присутствует и заблуждение, и, безусловно, никакой любви там быть не может - только взаимная неприязнь и ненависть.
Сегодняшнюю беседу я хочу провести на тему о нашем неправильном отношении к евангельским заповедям и в особенности к ближним.
В Нагорной проповеди Спасителя есть такие слова: Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царствии Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царствии Небесном (Мф.5:19). Заповеди здесь названы малейшими - святитель Игнатий говорит, что они называются так потому, что изложены просто и ясно. Но мне кажется, здесь можно предложить и другое толкование, не вступающее однако в противоречие с мнением святителя Игнатия: заповеди названы малейшими потому, что мы сами к ним так относимся.
Часто Спаситель изображает те или иные моменты нравственной, духовной жизни так, как обычно к ним относится и воспринимает их человек. В пример можно привести притчу о беззащитной вдовице, которая, постоянно испытывая скорби от своего соперника, приходила к неправедному судье и просила о помощи, пока наконец ему не надоела (см. Лк.18:1-8). Здесь под неправедным судией подразумевается Сам Господь Бог, и изображен Он так не потому, что на самом деле является неправедным, - образ этот вызван тем, что когда люди долго не получают от Бога помощи, им обычно начинает казаться, что это несправедливо по отношению к ним. То есть они сами воспринимают Бога несправедливым. Можно привести и многие другие примеры, где тайны Царствия Небесного изображаются в понятных, убедительных и приемлемых для нас образах, чтобы мы, пусть даже и предвзято настроенные, благодаря своему здравому смыслу поневоле согласились с их истинностью. Так и здесь заповеди названы малейшими не потому, что они на самом деле ничтожные и ничего не значащие, но мы их такими воспринимаем сами - по причине нашего пренебрежения. Мы попираем их, пренебрегаем ими, и на деле они оказываются для нас ничтожными, хотя теоретически мы и признаем их великими. Ведь какой безумный человек дерзнет назвать, например, заповедь "Блажени кротции: яко тии наследят землю" (Мф.5:5) или "Блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят" (Мф.5:8) малейшей? Но из-за увлечения земной суетой и неправильного отношения к действительности, когда единственно важным считаем лишь то, что сообразуется с нашим земным, чуждым Евангелия здравым смыслом, мы в своей душе и собственной деятельности делаем эти заповеди малейшими и ничтожными. Считая их таковыми, мы одновременно некоторые нужды и заботы рассматриваем как более важные, например заботу о здоровье, о своем телесном и душевном покое, который происходит не от благодатного посещения, то есть водворения мира Христова, а является следствием отсутствия каких-либо скорбей, уклонения от обид, уничижений и тому подобного.
Итак, до тех пор пока мы различные земные предметы и средства к достижению покоя (то есть когда и цель, и средства у нас земные), почитаем действительно важными, то, конечно же, заповеди нам будут казаться малейшими. Когда перед нами встает выбор: исполнить заповедь или приобрести земной покой, мы, как правило, пренебрегаем заповедью и избираем именно земное, тем самым показывая, что она для нас малейшая. Более того, любая заповедь для нас настолько ничтожна, что мы о ней даже забываем. Это происходит потому, что мы следование мирскому человеческому здравому смыслу считаем единственным способом жить на земле счастливо и покойно.
Евангелие также называет малыми тех людей, к которым мы относимся пренебрежительно, которых незаслуженно считаем ничего не значащими и которые с нашей точки зрения являются ничтожными. Спаситель обличает нас в таком неправильном отношении к ближним и называет причину: Ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Моего Небесного (Мф.18:10). В самом деле, очень часто какой-нибудь человек в наших глазах выглядит малым - из-за своих грехов или ограниченных умственных способностей, из-за того, может быть, что обладает меньшими знаниями или положением, чем мы, или находится в зависимости от нас, имеющих, как нам кажется, определенную власть и свободу. Можно найти много разных причин, вплоть до внешнего вида, которые заставляют нас презирать человека и называть его малым. Да, теоретически мы знаем, что все люди перед Богом равны, но если взглянем на себя трезво и беспристрастно, то увидим, что на деле даже тех, кого мы действительно по какой-либо причине должны были бы уважать, подчас в своих глазах, в своей душе мы умаляем и все равно относимся к ним с презрением; тем паче уничижаем мысленно "равных" нам или "меньших" людей.
И вот Спаситель говорит: И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды [то есть кто сделает ради такого малого, ничего не значащего в наших глазах человека совершенно малое и "ничтожное" дело, ни для кого не составляющее особого труда, - только подаст ему чашу холодной воды] во имя ученика [ради того, что этот человек - ученик Христов] истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мф.10:42). Даже если бы неверующий человек подал христианину, несмотря на его видимое (внешнее) ничтожество, чашу холодной воды, то единственно за это малое, "ничтожное" дело он не лишился бы своей награды. Итак, мы видим: ничего не значащих людей и дел не бывает, и любое "ничтожное" дело, совершенное в отношении "ничтожного" человека, остающееся обычно даже и незамеченным, приносит награду так же, как и великое дело. Обычно под предлогом желания совершать какие-либо значительные дела и исполнять великие заповеди мы пренебрегаем находящимся "под нашими ногами", тем, что происходит с нами каждое мгновение, то есть отношением друг к другу, отношением к своим греховным помыслам, - и поэтому позволяем себе различные высказывания или мысли, противоречащие Евангелию, считая, что дело, исполняемое нами ради монастыря или ради самих себя, важнее греха, который мы разрешаем себе совершить устами, умом, а иногда и поступком. И таким образом противоречим Евангелию, которое говорит, что малых дел нет.
Мы слышим: "Кто напоит…только чашею холодной воды…не потеряет награды своей". Не будет ошибкой сказать и наоборот: не подавший чаши холодной воды будет и за такую мелочь наказан. А поскольку в наших отношениях друг с другом на первый взгляд все так обыденно и незначительно, то мы никогда и не стараемся иметь это евангельское чувство - обостренное желание исполнять правду Божию всегда, каждое мгновение своей жизни; и от мелких проступков приходим к полному пренебрежению евангельскими заповедями. Когда же нам их, собственно, исполнять-то, думаем мы, если вся наша жизнь проходит в общении друг с другом и никаких особенно выдающихся дел или подвигов мы совершить не в состоянии. Но чтобы сделать доброе дело, совсем не обязательно отправляться проповедовать на Север к каким-нибудь язычникам или предавать свое тело на мученичество. Находясь здесь, в монастыре, ведя размеренный образ жизни, мы имеем полную возможность исполнять заповеди, потому что даже самые великие из них, например о нищете духовной или о чистоте сердечной, могут быть соблюдены и в самых мелких поступках, мыслях и словах, которые мы обычно даже не замечаем и пренебрегаем ими. Действительно, пренебрегая малейшим, незаметным словом или мыслью, мы на самом деле нагло попираем великие Евангельские заповеди и нарекаемся малейшими в Царствии Небесном.
Но наречься малейшим в этом Царствии не значит пребывать в нем. Если дурного человека в хорошем обществе почитают негодяем, то отсюда не следует, что он к этому обществу принадлежит, по большей части происходит наоборот: когда кого-то порицают, его одновременно пытаются избегать, и получается, что из общества такой человек исключен. Так же и тот, кто наречется малейшим в Царствии Небесном, не будет присутствовать там в виде какого-нибудь малейшего, ничтожного, но все же получившего известную степень блаженства будущей жизни человека, - нет, он будет пребывать в геенне.
Господь учит, чтобы мы себя почитали малейшими, ничтожными, а другого человека, невзирая на его видимое (заслуженное или незаслуженное) ничтожество, - образом Божиим, всегда достойным нашего служения и всяческого внимания. В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: "кто больше в Царствии Небесном?" Иисус, призвав дитя, поставил его посреди их и сказал: "истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное. Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царствии Небесном" (Мф.18:1-4). Таким образом, мы должны умаляться сами: не о другом человеке думать, что он малый, но именно о себе. Необходимо в каждом ближнем, как говорит Спаситель, видеть Его Cамого, видеть образ Христов, и когда мы служим одному из сих братьев Его меньших (см. Мф.25:40), то тем самым делаем добро Самому Христу: И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает (Мф.18:5). Но "принимать" означает не только быть гостеприимным или, скажем, давать приют ближнему: Господь употребляет это слово в более широком смысле. Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное. Итак, мы действительно должны умаляться и другого человека принимать, то есть не отвергая терпеть его со всеми недостатками. Допустим, терпеливо относиться к его гневливости, лености, невежеству или каким-то неприятным чертам его внешности - каким бы он ни был, какое бы, с земной точки зрения, справедливое презрение он у нас ни вызывал, мы должны принимать его таким, какой он есть, и любить при всех его недостатках. принимая ближнего, мы тем самым доставляем ему какую-то пользу, служим ему словом или делами - ведь можно, в зависимости от обстоятельств, послужить человеку в отношении духовной жизни и спасения души, а можно оказать милосердие в его земных, телесных нуждах. Если у нас нет презрения к ближнему, мы еще способны ему помочь, в противном же случае мы считаем его недостойным нашей помощи и вообще внимания. Итак, мы должны принимать любого человека; и только при таком отношении к ближнему действительно примем Христа в свое сердце. Немного перефразировав изречение апостола Иоанна Богослова, можно сказать, что нельзя любить Бога, которого не видим, если мы не любим брата, которого видим (см. 1Ин.4:20). Еще раз говорю: когда мы принимаем ближнего, одного из малых сих - того, кто, как дитя, ничего не значит, тогда мы принимаем в свое сердце Христа, а когда отвергаем или, по словам Спасителя, соблазняем, то вместе с этим отказываемся и от благодати Христовой.
А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской (Мф.18:6), - вот какое тяжкое наказание ждет соблазнителя. Соблазнить же человека можно не только каким-нибудь грехом, скажем пьянством или блудом, но и своим безразличием, равнодушием, гордостью, презрением, а можно и гораздо более страшным образом - отвратив его своим поведением от Церкви, от спасительного пути, так что он, будучи прежде ревностным, впадет в нерадение и его спасение окажется под сомнением. не должно малых сих соблазнять своим презрением, ибо тем самым мы губим не столько их, сколько самих себя, навлекая на себя жестокую казнь. Я думаю, что если в будущей жизни за соблазн мы окажемся столь жестоко наказаны, что лучше было бы повесить нам на шею мельничный жернов и потопить в море, то уже и сейчас, в земной жизни, мы, конечно же, начнем чувствовать в душе такое опустошение, какое испытывает ведомый на казнь человек. Заметьте, обещание этого страшного наказания напоминает собой слова Спасителя об Иуде Искариотском: лучше было бы тому человеку (который предаст Сына Человеческого. - о.А.) не родиться (см. Мф.26:24).
Далее Спаситель говорит: Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Моего Небесного (Мф.18:10). Здесь совершенно ясно, откровенно говорится, что почитаемый нами малым, ничтожным и, может быть, действительно падший и достойный всевозможного презрения человек тем не менее имеет своим заступником ангела, который находится пред лицом Небесного Бога Отца и умоляет о спасении падшего. И мы не знаем, умолит ли ангел Бога или нет и что потом произойдет с этим человеком. Если о нем так беспокоится ангел, не презирая, но моля о его спасении, то как же мы можем пренебрегать ближним и считать его ничтожным и недостойным нашего уважения и внимания.
Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся. Так нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф.18:11-14). Из этих слов мы видим, что не только ангелы предстоят пред Богом и умоляют о спасении падшего или, как здесь говорится, погибшего человека, но даже Сам Бог Отец не желает его погибели. Получается так: Бог гибели этого человека не хочет, Ангелы о нем молят, а мы его презираем, "записав" в число погибших, ни на что не годных существ. И вот далее Спаситель говорит, каким образом любящий, истинный христианин (не такой, как мы, в лучшем случае еще только понуждающие себя к любви) должен относиться к своему погибающему брату: Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего (Мф.18:15). Обличи не так, как делаем это мы, со злостью, поскольку наши интересы оказались в чем-то ущемлены и нас самих как-то обидели или иным образом нам досадили, - но с любовью, потому что это обличение совершается ради спасения ближнего. Однако мы, к сожалению, пока не способны совершить подобное и когда под предлогом любви обличаем человека, то по большей части тем его раним. Добавлю, что о согрешающем мы обязаны говорить духовнику или настоятелю, потому что таким образом и сами избегаем греха осуждения и гнева, которые могут в нас возникнуть, и одновременно не пренебрегаем заблуждающимся, в чем-то погрешающим, приносящим вред своей душе, братом.
Далее Господь Иисус Христос говорит о том, что всякое вверенное нам дело, всякое земное служение по сравнению с небесной наградой, которая будет нам дана за наш труд, является малым. Впрочем, наше христианское служение для нас мало не в том смысле, что мы с легкостью исполняем заповеди, нет - мы со слезами, с воздыханиями едва-едва следим, чтобы их хотя бы не нарушать; но мы сами называем его в нашей душе малым, потому что пренебрегаем им. Однако кажущееся малым на самом деле таковым не является. хотя мы, православные христиане, теоретически не дерзаем называть заповеди ничтожными, ничего не значащими, тем не менее своими делами свидетельствуем именно об этом. Если же мы в малом, презираемом нами образе жизни, будем верны Господу, тогда Он нас над многим поставит и мы войдем в радость Господина нашего (то есть Господа Иисуса Христа) не только в будущей жизни, но уже в этой: реально почувствуем духовную радость, обилие благодати, благодатное утешение, нашествие Святого Духа на нашу душу и все наше существо. мы же хотим многого - благодати, бесстрастия, но не делаем для этого и самого малого, постоянно себя оправдывая: ну подумаешь, сказал я брату грубое слово, не послушался или что-то скрыл, обхитрил, у меня есть на то уважительная причина - я устал; подумаешь, кого-то я осудил, но ведь он действительно неправ и т.п. И вот когда мы в подобном малом оказываемся не верны, тогда и желаемого, ради чего нами и был оставлен мир, никогда не получим.
В притче о Страшном суде, когда праведники спрашивают у Царя, за что Он их наградил, поставив одесную себя, ведь ничего доброго из того, о чем было сказано Им, они не сделали [Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня… (Мф.25:35)], Царь отвечает так: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф.25:40). У нас же часто происходит, что тот или иной брат нашей обители кажется нам как бы совсем "своим" человеком: мы можем им пренебречь, не заметить его или сказать ему все что угодно; тем паче - посторонние люди: зачастую они для нас просто не существуют, мы ими пренебрегаем, забывая, что делая добро одному из сих братьев Его меньших, делаем его Самому Христу и за это можем не только в будущей жизни получить награду, но уже сейчас принять "залог", обручение Духа, по слову апостола Павла (см. 2Кор.1:22; 5:5; Еф.1:14). Как в старину невеста сперва обручалась с женихом и только через какое-то время, допустим через год, выходила замуж, так и мы, получая "обручение Духа", то есть благодать Божию, благодать Святого Духа, этим удостоверяемся, что когда-нибудь вступим в небесный брак с Господом Иисусом Христом - "избранным женихом душ и сердец наших", как Он назван в акафисте ко Причащению. И как невеста, если она ведет себя непорядочно, недостойно своего жениха, лишается обручального кольца, обручение расторгается и в брак она уже не вступает, так и мы: если теряем благодать, то тем самым расторгаем обручение с Богом, и тогда уже необходимо покаяться, чтобы восстановить и вновь получить "залог" Духа, "обручение Духа", благодаря которому мы сможем вступить в вечный союз, в вечное единение и общение с Господом Иисусом Христом и Пресвятой Троицей. Нет никакого противоречия в том, что нам обещаются блага в будущем, а я говорю, что мы должны уже сейчас, во временной жизни, получить некую часть от них. Спаситель сказал фарисеям: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом (Лк.16:10). Правда, в данном случае речь идет о богатстве, но значение слова "богатство" можно и расширить: это не только обилие каких-либо земных благ или просто денег, но вообще всякое земное преимущество, допустим: выдающиеся умственные способности, благородное происхождение, телесная красота, определенные практические способности или образование. Интересно, что под "богатством" можно понимать не только то, чем человек на самом деле обладает, но и кажущиеся достоинства, которые он сам себе приписывает, все то, в чем он мнит себя превосходящим людей. Это относится к каждому из нас: например, гордый человек уверен, что он во многих отношениях лучше других и в этом смысле считает себя "богатым", а на самом деле может оказаться совершенно убогим во всех отношениях, или глупый человек вообразил себя очень умным - и вот он уже "богатый", "богатый" только потому, что так о себе подумал.
Не только к богатым (как в буквальном, так и в расширенном смысле этого слова), но и ко всякому человеку вообще можно отнести эти слова: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом. Еще раз повторю, в малом не потому, что оно на самом деле мало, но мы сами таким его считаем, пренебрегая им, - и никто из вас не осмелится сказать, что мои слова к нему не относятся, иначе это было бы видно по его делам. Итак, если кто в малом Евангельском учении окажется верным, тот и во многом будет верен: Господь даст ему и благодать, и бесстрастие, и пламенную, благоговейную веру; если он и не станет творить чудеса, то по крайней мере будет жить постоянно пребывая в страхе Божием, будет ходить перед лицом Божиим, пред Богом, подобно великому праведнику Еноху. И такой человек по всем признакам будет похож на того, кто действительно обладает несметным богатством. Мы же, повторяю, читая святых отцов, хотим обладать многим, но не желаем быть верными в малом - во всех, не замечаемых нами при общении друг с другом мелочах, а также в тех заповедях, которые относятся к Богу и к самому себе (хотя это разделение сложное и условное). Здесь необходимо отметить, что не всегда наша добродетель проявляется внешне, она может быть невидима, даже когда речь идет об отношении к другому человеку, и существовать только в наших помыслах.
Итак, мы не должны пренебрежительно относиться к своему долгу, своим обязанностям и видеть в своей духовной жизни какие-то мелочи. Если такая "мелочь" лишает тебя Бога и благодати, значит, это уже не мелочь, раз она расстраивает твое духовное состояние до такой степени, что ты несколько дней не можешь найти себе покоя, - это уже не мелочь, но великая вещь. В том и состоит мудрость монашеской жизни (и это "изобрели" не мы, но поистине богомудрые и богодухновенные отцы): оставив мир и все его мнимо великие дела, скрупулезно следить за собой, заниматься кажущимися "мелочами", понимая, что на самом деле они приводят человека к великому преуспеянию, позволяя ему стать истинным, евангельским христианином и истинным монахом. Вот в чем заключается мудрость монашества. И неважно, с кем мы общаемся и кто наши ближние: двадцать, тридцать, пусть даже триста человек братии того или иного монастыря, либо те люди, с которыми мы встречаемся на улице, на работе, в семье, либо случайные попутчики в общественном транспорте, - но важно то, как мы себя ведем, как относимся к себе, к Богу, к ближним. И уж совсем не имеет значения, совершаем ли мы дела, кажущиеся миру великими. У нас же получается, что мы, монахи, которые должны были бы в первую очередь все это понимать, совершенно дерзким образом попираем и отбрасываем столь важные "мелочи", а потом ужасаемся и удивляемся: отчего мы переживаем такие страшные последствия, такую душевную бурю, что едва-едва удерживаемся от смертных грехов, почему на нас нападает такое уныние, что нам не хочется жить? да потому, что на самом деле мы попрали и презрели не нечто малое, а само Евангелие. Естественно, что благодать Божия нас оставляет.
Для иеромонахов и тех из братии, кто по долгу своего послушания общается с мирянами, хочу сказать еще следующее: в отношении мирян нужно особенно исполнять заповедь, требующую проявлять внимание к ближним и обличать их из любви к ним. Это в первую очередь относится к священникам потому, что иногда их презрение к ближним выражается в том, что они предоставляют пасомых самим себе и не трудятся из последних сил, подобно тому пастырю из евангельской притчи, который оставляет девяносто девять овец в горах и ищет одну заблудшую (см. Мф.18:12 и сл.). Священник должен как бы "спускаться в низину", то есть во всю низость падения человека, сначала "искать" его там (потому что грешник, будучи беспомощной овцой, сам убегает от него и запутывается в дебрях), наконец найти, "взвалить на плечи" и вытащить. А мы обычно такого человека презираем, предоставляем самому себе, говоря: "Не хочешь спасаться? Ну и ладно".
Никогда и ни при каких обстоятельствах не должны мы почитать малым написанное в Евангелии. Ведь в том и состоит внутреннее умственное трезвение - наука из наук, искусство из искусств, - что человек, наблюдая за собой, видит ничтожный, как бы ничего не значащий помысел, из которого, если он будет им пренебрегать, может вырасти великое и страшное преступление. И даже если мы на деле не совершим преступления, удерживаемые благоразумием или обстоятельствами, не позволяющими исполнить задуманное, то благодати все равно лишимся. Мы видим, как ничтожная вещь приносит нам великий вред, но все дело в том, что она совсем не ничтожная - не может быть так расценено нарушение Евангелия и неисполнение Евангельской заповеди, поскольку ни одну из заповедей нельзя считать малой. Как сказал апостол Иаков, кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем (Иак.2:10). Эти слова апостола соответствуют учению Евангелия, тем словам Спасителя, которые я приводил в самом начале беседы: кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном, - то есть малейшим назовется даже не тот человек, кто ко всем заповедям отнесется как к ничтожным, а тот, который пренебрежет хотя бы только одной.
Мы, монахи, в силу своего образа жизни должны понимать это лучше других, опасаясь, как бы не получилось так, что Евангелие стало бы для нас чем-то второстепенным, а слов Спасителя о малейших заповедях словно бы и вовсе не существовало. В том-то и заключается трезвение, внимание к себе: люди ради смирения скрываются от мира (желание приобрести смирение часто бывает мотивом удаления от мирской жизни), никаких "великих" дел не совершают, никому не видны, но благодаря детальному, скрупулезному вниманию к своей внутренней жизни они достигают великих духовных высот. Поэтому станем себя вести как истинные монахи! Пусть нам не под силу совершать великие подвиги, но два дела мы можем и обязаны исполнять - это молитва Иисусова и откровение помыслов. Благодаря этим двум основополагающим добродетелям мы учимся видеть в себе малейшее движение души, учимся рассуждать о нем и понимать его. Если оно соответствует Евангельскому учению, мы такое движение оберегаем, сохраняем, укрепляем Божией благодатью, если же противно заповеди - боремся с ним и уничтожаем, очищая таким образом свое сердце.
Остается только сделать вывод: в монашеской жизни не существует ничего малого. кто думает иначе, допускает большую ошибку, которая может окончиться (к сожалению, такое бывает часто) страшными искушениями и даже погибелью.
Вопрос. Батюшка, вы сказали, что потеря человеком благодати, посредством которой он обручается с Господом, есть признак того, что человек согрешил, и ему нужно просить прощения, раскаиваться в своих грехах, умолять Господа, чтобы Он снова обручил его с Собою Своею благодатью. Но я читал у преподобного старца Силуана Афонского, который пребывал в возвышеннейших духовных состояниях (например, когда он молился, у него возникало ощущение, что если действие благодати продлится еще хотя бы на мгновение, то он умрет), что и его это действие Божие иногда оставляло и он начинал испытывать сердечную сухость. когда подобное случалось, он очень сильно скорбел. С чем связано умаление благодати у таких великих подвижников?
Ответ. Во-первых, дай нам Бог достигнуть по крайней мере того состояния, какое бывало у Силуана Афонского, когда ему было, так сказать, хуже всего, потому что хотя его и оставляла благодать, но непрестанная молитва - никогда. Для нас же непрестанная молитва - это почти что несбыточная мечта. Во-вторых, не могут все иметь одинаковые духовные переживания, но в любом случае человек должен чувствовать в себе действие благодати. Есть много разных признаков ее присутствия: об этом писали и святитель Игнатий, и преподобный Серафим Саровский, и другие святые отцы (я не буду сейчас об этом говорить подробно), но нельзя всегда равняться на них, считая, что мы либо стяжаем такую благодать, как старец Силуан или преподобный Серафим, либо у нас ее не будет вообще. Благодать действует в разной степени: бывает, мы чувствуем ее умаление и, следовательно, должны стараться вернуть, а если Господь дает благодати больше - значит, у человека больше надежды на Божию милость. Конечно, когда действует столь обильная благодать, какая была у Серафима Саровского во время беседы с Мотовиловым, то такому человеку можно не бояться суда Божия, поскольку он уже сейчас ощущает Божию к себе милость. Все хотят быть уверенными в своем спасении, но проявляется это желание у каждого в различной степени: кто-то просто надеется, кто-то кается и чувствует, что Бог его прощает, а кто-то имеет дерзновение, какое имел Серафим Саровский. Конечно, уверенность в спасении становится еще большей, когда человек имеет обильную благодать. Даже старец Силуан, думая о себе, что он будет в аду, то есть искренне, от всей души считая себя достойным находиться там, в этом состоянии смирения одновременно испытывал великую благодать и ради таковой милости Божией не отчаивался. Ведь если бы кто-то стал помышлять о себе подобно старцу Силуану, но не имел бы в себе такой же благодати, то не выдержал бы и испытал глубочайшее отчаяние, может быть, даже и погиб. Когда старец Силуан терял благодать, это было для него великой скорбью потому, что он разлучался с возлюбленным Господом. Апостол Павел, который был не в меньшей степени близок к Богу, а пожалуй, даже и в большей, чем преподобный Силуан, говорил, что для него смерть - это приобретение, потому что тогда он навсегда соединится со Христом, а жизнь его более необходима для пользы других, чем для него самого (см. Флп.1:21). Апостол говорил так по той причине, что был вынужден ради своей проповеди, ради пастырского служения удаляться от Бога, испытывая, конечно, при этом скорбь; и поскольку он понимал, что в земной жизни невозможно окончательно преодолеть постоянное разлучение с Богом, то смерть для него была вожделенна. Я думаю, что подобное испытывали все апостолы и вообще все угодники, достигшие высокого духовного состояния.
Вопрос. Преподобный старец Силуан пишет, что благодать ведет человека ко спасению двумя путями: в одно время является ему обильно, а в другое - заставляет испытывать сухость, скрываясь от него. Это происходит потому, говорит святой, что если бы человек все время пребывал в состоянии блаженства, то возгордился бы близким Божиим присутствием и пал. Как распознать, ради греха или по Божественному Промыслу тебя оставила благодать?
Ответ. Что значит "по Промыслу"? Благодать человека обучает. Она может оставлять нас для того, чтобы мы служили другим, - об этом говорит Макарий Великий. Некоторых благодать оставляет с обучительной целью: согрешил человек - Божия милость его оставила, и он начинает скорбеть, исправляется, и снова благодать возвращается к нему. Так он постепенно учится трезвению, боясь разлучиться с Богом, испытывает страх Божий - не страх мучений, а боязнь потери благодати, боязнь оскорбить Бога и оказаться вследствие этого Им покинутым.
Вопрос. У меня сейчас такое послушание, что волей-неволей приходится кого-то ругать, кому-то приказывать… Когда я делаю брату замечание, то, бывает, испытываю действие таких страстей, как гнев, раздражение и др.
Ответ. Гневаться нельзя, наказывать нужно спокойно. Исполняя послушание, необходимо бороться с собой, со своими страстями. Однако если станем избегать тех поступков, где можем прогневаться, поскольку мы немощные, то, пожалуй, нам придется от многих вещей отказываться и вообще ничего не делать. В данном случае нужно думать прежде всего о пользе дела, о благе ближнего, но в то же самое время следить и за собой. А если мы замкнемся в себе, это как раз и окажется презрением к нашему ближнему ради собственного спасения. Но, еще раз повторяю, мои слова относятся только к начальствующим (к наместнику, духовнику, эконому, казначею).
Вопрос. Ко всякой ли просьбе следует относиться внимательно? Имеет ли значение, от какого человека она исходит, срочная она или несрочная, важная или неважная?
Ответ. Конечно, друг к другу надо быть внимательными, но также необходимо думать, не будет ли исполнение просьбы в ущерб основному послушанию и действительно ли обратившемуся к нам человеку нужно помочь или это просто его каприз. Помогать надо, но не в ущерб основному послушанию. Однако бывает, что и в ущерб ему можно отвлечься ради помощи другому человеку, когда дело очень важное и срочное (ведь всякое может случиться).
Сегодня мы проведем беседу о том, чего нам не хватает более всего. Да, я согласен с вами, когда вы говорите, что нам недостает послушания, мужества, самоотвержения. Но на самом деле больше всего нам не хватает, и более всего мы нуждаемся в добродетели терпения. Хотя, по учению святых отцов, упомянутое вами мужество также действительно является одной из самых важных добродетелей и вообще в "Добротолюбии" указываются четыре наиважнейшие добродетели: терпение, мужество, мудрость и целомудрие.
Терпение, конечно, нужно во всем. Все, что мы ни делаем, требует этой добродетели, потому что даже самый способный, самый удачливый человек не может в одно мгновение исполнить все, им намеченное. Для этого ему необходимо время, а поскольку нужно трудиться, то необходимо и терпение. Часто бывает так, что, принимаясь за какую-нибудь добродетель, вот хотя бы за молитву, мы ищем быстрых, иногда даже немедленных результатов и, проведя в обители всего два-три года, начинаем роптать, что никакого преуспеяния у нас нет, обвиняем своих руководителей, ссылаемся на неблагоприятные обстоятельства: на то, что мы загружены работой, что у нас нет свободного времени. Иногда и самих себя неразумно укоряем, несвоевременно и неуместно, то есть попросту унываем. И исполняются сказанные преподобным Иоанном Лествичником слова о том, что желая приобрести добродетель прежде времени, мы не получаем ее и в свое время. Это относится вообще ко всем добродетелям. Нужно еще иметь в виду, что все мы пришли из мира; даже если большинство из нас до прихода в обитель и посещали храм и в большей или меньшей степени исполняли свой христианский долг, однако представления наши о духовной жизни были не то чтобы расплывчатыми, а их, можно сказать, не было совсем никаких (за редчайшим исключением). То есть на первых порах монастырской жизни нам необходимо просто понять, что от нас требуется, что такое духовная жизнь, как святые отцы учат об этом предмете. Для этого также нужно время, и, может быть, не один год.
Я читал про одного подвижника, если не ошибаюсь, XIX века, что он двадцать лет изучал святых отцов, находясь в монастыре, и только потом оставил обитель и поселился для уединенной жизни в пустыне. Двадцать лет он только изучал святоотеческое учение об аскетической жизни, и все это время считал себя неготовым вступить на такое поприще. Конечно, мой пример не означает, что нужно действовать именно так, как он. Но суть остается одна для всех: к каждому подвигу необходимо приготовление. Однако даже теоретическая подготовка требует много времени. Нужно иметь в виду также следующее: чисто теоретическая подготовка - одна лишь теория, без наших собственных трудов, без нашего собственного, хотя и малого, опыта - не принесет нам никакой пользы, поскольку святых отцов мы поймем неправильно. Это окажется мечтой, а не истинным пониманием так же, как и Священное Писание по-настоящему постигают не те, которые прочитали его толкование, а те, кто понуждает себя к исполнению заповедей. И святых отцов можно понять только тогда, когда ты хоть в какой-то мере испытаешь подобное тому, о чем они пишут, стяжешь хотя бы бледную тень тех опытов, которые они описывают. Иначе мы будем вкладывать в слова святых отцов не тот смысл, который вложили они, а свой собственный. Пусть даже мы чуть ли не наизусть будем цитировать "Добротолюбие", творения святителя Игнатия или какие-нибудь другие аскетические книги, но это наше неуместное, несвоевременное цитирование, цитирование невпопад отнюдь не будет свидетельствовать о том, что мы постигли святоотеческое учение.
То есть необходимо какое-то время, целые годы, для того чтобы понять, сориентироваться, определить, где мы, так сказать, находимся (я имею в виду не место, то есть монастырь, а где мы находимся в смысле своего душевного состояния), чтобы познать себя при помощи святых отцов.
И вот этот самый начальный период - еще и не подвиг даже, а только самое-самое начало видения себя - мы можем сравнить с предисловием книги. Бывает же, что еще и не дочитав такого предисловия, мы хвастаемся тем, будто бы прочли всю книгу. Представьте себе: вы прочли "Преступление и наказание" и оттого считаете себя специалистами по Достоевскому и собираетесь беседовать об этом произведении с литературоведами; раз вы в школе получили за "Преступление и наказание" пятерку, то думаете, что теперь вы знаете все. А думаете вы так потому, что и представления не имеете, какая обширная литература существует на эту тему, вам кажется, будто вам уже все известно и знать что-либо большее уже невозможно. Но одно дело, когда вами довольна учительница, а другое - заинтересуются ли вашим мнением серьезные ученые. Все это нам бывает понятно в отношении к занятиям светским: допустим, литературоведению, каким-либо ремеслам, искусству или науке, - но почему-то совершенно забывается, когда речь идет о духовной жизни. Здесь все представляется таким простым и ясным, что кажется, будто все можно сделать быстро. Мы думаем: "Что такое духовная жизнь? Конечно, не то, что построить дом. Вот дом построить - да, это сложно: нужно сначала создать проект, потом выложить фундамент, возвести стены. Все это очень долго: кирпичи возить, стройматериалы приобретать... А духовная жизнь - здесь ничего делать не надо, все у нас уже есть". Так нам кажется. И потому мы, приступая к делу и не имея ни терпения, ни какой-либо выдержки, даже не обладая точным представлением о том, как все должно происходить, ожидаем скорого результата. Подавляющее большинство из тех, кто здесь находится, за исключением единиц, даже не совсем понимают, в каком они сейчас пребывают состоянии, не вполне понимают, что требуют от них святые отцы. А есть даже такие, которые не могут понять, что требуют от них их старицы. До такой степени человек ослеплен самомнением, что, когда ему дают какое-нибудь конкретное наставление, он, по своей страстности, думает, будто и без наставления он все прекрасно понимает и вообще все может понять сам. Ведь страсть, как известно, человека ослепляет. Не только блудная страсть или гнев, но и все вообще, а гордость еще и в гораздо большей степени. О любой страсти можно сказать, что когда она сильно действует, человек перестает что-либо здраво понимать. И от своей страстности не может принять никакого наставления, будь это обличение или самое доброжелательное замечание, потому что страсть мешает ему увидеть справедливость подобного назидания. Он же начинает обвинять своих руководителей в том, что они неправильно его учат. Подобное поведение можно отнести в известной степени и к отсутствию терпения. Человек вообразил, что за год, два, три, пять лет (это тоже очень мало - пять лет) пребывания в обители он уже все постиг. Это у нас тот, кто пять лет пробыл в монастыре, уже "ветеран". А на самом деле это очень маленький срок.
Терпение необходимо уже в самом начале, когда мы только получаем теоретическое представление о монашеской жизни. Есть такие, которые быстро, с удовольствием читают и многое уже прочли, чуть ли не всю аскетическую литературу, переведенную на русский язык, но не думайте, будто вы уже все знаете. Пройдут, может быть, годы, десятки лет, пока вы начнете поистине понимать отдельные святоотеческие изречения, допустим Иоанна Лествичника, пока ваш опыт приблизит вас к пониманию того, что он, собственно, имел в виду.
Нужно помнить о том, что Москва не сразу строилась, как говорит пословица, - то есть все делается постепенно и для всего необходимо время. Это можно сравнить с развитием нашей современной цивилизации: сначала кто-то изобрел электричество, потом электричество начали вырабатывать, потом стали передавать на расстояние, научились его хранить и так далее. Затем уже стало возможно изобретение тех или иных приборов, электричество начали использовать в разных целях и уже потом, спустя столетия, появилось такое изобретение как компьютер. Невозможно было в самом начале, когда человек только научился вырабатывать электрический ток, сразу же изобрести и компьютер. Всем это ясно, все понимают, что для подобного нужны были столетия. А когда дело касается внутренней жизни, то здесь, оказывается, нужен, по нашим меркам, максимум год. Человек думает, что если он прочитал, допустим, "Добротолюбие", следовательно, все необходимое у него уже есть. И осталась лишь некая малость.
Представьте себе архитектора, создавшего проект грандиозного здания. На эту работу у него ушло много времени, было много различных недоработок, многое исправлялось - в конце концов проект готов. Вроде бы надо радоваться, но на самом деле здание ведь только на бумаге. А после этого нужно начинать еще и строить. И на строительство уйдет гораздо больше и сил, и средств, и времени, чем на проектирование. И большее, чем в процессе проектирования, число людей окажется занято, и большие трудности встретят тех, кто будет участвовать в строительстве.
Теоретическое ознакомление с учением святых отцов о монашеской жизни - это нечто вроде проектирования. И в последнем также необходимо терпение, не все получается сразу. Это не просто "накидать рисуночек" - нет, необходимо большое терпение и время. А потом все нужно привести еще и в исполнение. Если продолжить сравнение с архитектурой, то наши предварительные самые общие понятия похожи на эскизный проект (когда художник рисует более или менее проработанный вид здания, каким он его себе представляет, с разных сторон, учитывая размеры). Но еще нужно сделать проект технический, а он очень сложный. Здесь рассчитывается все: и какой будет материал, и его прочность, и каким должен быть фундамент, и так далее, и так далее. В чем-то допущена ошибка, фундамент положен неправильно - и вот вся стена идет вкривь и здание может рухнуть. У нас с вами сейчас представление о духовной жизни на уровне не технического проекта, где все уже рассчитано и можно приступить непосредственно к строительству, а еще на уровне эскизного. Мы как бы набросали такой рисуночек: "Ага, что нам нужно? Послушание, отсечение своеволия, Иисусова молитва, трудолюбие - вот эти основные добродетели требуются нам в монашеской жизни…" Но помимо всего этого уже в самом начале необходимо терпение. И нельзя думать, что не совершит ошибок человек, у которого все идет вроде бы правильно. На самом деле без ошибок невозможно. Ведь человек иное может понять не вполне точно, а иное не понять совсем и, совершив ряд ошибочных действий, в конце концов на опыте познает, как все есть на самом деле. Но даже если мы представим себе человека, который о какой-то добродетели понял все правильно и имеет о ней совершенно точное представление, абсолютно во всем совпадающее с тем, что говорят святые отцы, - тем не менее все это нужно еще совершить непосредственно на деле.
И вот когда мы приступаем к исполнению того, что поняли в теории, то здесь встречаем такие препятствия, которые оказываются для нас неожиданными. Неожиданными по нашей самонадеянности, так как мы не учитываем, что являемся людьми грешными, падшими, немощными, лукавыми и так далее. Кроме того, неожиданностью, также по неопытности, для нас является и брань, воздвигаемая против нас демонами. И, таким образом, от правильного представления до исполнения на деле - огромное расстояние, можно сказать, почти как пропасть. Только с Божией помощью мы обретаем силы через эту пропасть перейти. И здесь, даже несмотря на то, что будет обильная Божия помощь, также необходимо долгое время. Не думайте, что помощь Божия состоит в том, что благодать тебя осеняет и тебе уже ничего делать не нужно. Благодать осеняет человека по мере его усердия, по мере его делания. Насколько ты трудишься, настолько благодать Божия тебе и содействует. И наоборот, если ты оказываешься нерадивым - благодать Божия от тебя отступает. Бывают особенные случаи, когда Господь нас удерживает из-за нашей неопытности от каких-то страшных падений, но надеяться только на это не нужно, потому что это является лишь исключительным снисхождением к нашей немощи и скудоумию. Как правило, мы должны тщательно готовиться и так же тщательно, аккуратно, осторожно, терпеливо совершать свои труды на протяжении долгого времени.
Часто бывает, что мы проявляем поспешность и хотим быстро совершить какую-то добродетель. Нам представляется, что мы, прочитав книги, действительно удачно нашли какое-то изречение, очень к нам подходящее, поняли, что нам нужно делать, и обрадовались: "Все, вот теперь я буду так делать". И тут же вслед за этим чаще всего как раз и бывает преткновение и падение. Именно потому, что мы забываем: одно дело проект, а другое - стройка. Никакой разумный человек, имея проект, не думает, что за один день он сможет построить здание или что оно завтра поднимется само собой. Однако о духовной жизни мы думаем, как о чем-то эфемерном, туманном, абстрактном, неопределенном, не понимая, что это столь же серьезное, скрупулезное и трудоемкое дело, как и любое человеческое занятие, более того, оно гораздо труднее. Святые отцы говорят, что оно является наукой из наук и искусством из искусств; мы же, не понимая этого, думаем, что все у нас получится сразу. Естественно, этого быть не может. Нам нужно постепенно-постепенно двигаться к приобретению того, что мы постигли и усвоили теоретически, трудиться над этим, преодолевая всевозможные, даже серьезные, препятствия. И тогда мы приобретем желаемое.
Конечно, все, что я говорю, может показаться и скучным, и утомительным: "Зачем нам мучаться неизвестно над чем? И вообще, отец Авраам, Вы рассказываете все так, что аж страх берет. И зачем много лет трудиться над так называемой духовной жизнью? Не лучше ли заниматься милостыней, например взять и подать нищему тарелку супа, - это так ясно и просто? Или еще какое-нибудь доброе дело сделать и жить, как все люди, не совершая каких-либо тяжких грехов и таким образом спасаясь? Можно и замуж выйти - дети появятся, которые станут богатыми и купят родителям дачу. Вот будем мы жить на даче, читать Иоанна Златоустого и так спасемся..."
Находит такое уныние оттого, что мы видим: надо долго, много, скрупулезно трудиться, а достигнем ли мы определенного результата или нет - неизвестно. К тому же все учение о духовной жизни кажется нам смутным, неопределенным. Но впечатление смутности и неопределенности бывает в нас из-за того, что мы, собственно, не понимаем, что такое духовная жизнь. У мудрых, опытных старцев все как на ладони. Если мы возьмем книги святых отцов, скажем, "Лествицу" (а это, конечно, шедевр аскетической литературы, выдающееся произведение, которое никогда не устареет), то увидим, что для преподобного Иоанна духовная жизнь была ясна во всех ее подробностях и тонкостях. И когда мы возьмем сочинения святителя Игнатия, у нас будет такое же впечатление, если даже не большее, ибо у него есть то качество, которое сам он весьма удачно называет "определительность". Мы обычно говорим "определенность", но мне кажется, что именно слово "определительность" подчеркивает ту точность, которая, по мнению святителя, присутствует в учении святых отцов и, на мой взгляд, в сильнейшей степени в его собственных произведениях. Можно было бы привести и много других примеров. Для этих святых подвижников все было понятно, ясно и точно. Они описывают происходящее в душе человека с какой-то едва ли не математической точностью.
Вот пример того, что на самом деле духовная жизнь не является чем-то аморфным и непостижимым только потому, что она духовная, а не вещественная и ее нельзя ощутить и точно описать. На самом деле, наоборот, все можно очень точно описать, да, собственно уже и описано, но мы понять этого не можем, поскольку не имеем опыта, тождественного опыту святых отцов. Наша порывистость, наша нетерпеливость, наша чрезмерная ревность в конечном счете приводит нас к тому, что мы впадаем в нерадение, уныние, лень, отчаяние. Мы не понимаем, что наши преждевременные претензии просто смешны. Приходят в монастырь "дикари", больше никак не назовешь, "дикари" во всех отношениях - и в умственном, и в нравственном. По сравнению с людьми, ведущими правильный образ внутренней жизни, как описывают его святые отцы, у нас приблизительно такое же состояние, как у какого-нибудь эскимоса, который бы вдруг оказался в Москве. Этот эскимос ничего бы не знал, кроме того, как ездить на оленях, а в Москве оленей нет, рыбы нет, тюленей нет, охотиться не на кого - он и не знал бы, куда, как и зачем идти. И вместо того чтобы признать себя дикарем и спросить у городских жителей, как себя вести, как проехать в нужное место, он начинал бы ругаться; что здесь, мол, все не такое и вообще ничего непонятно: все снуют туда-сюда, - что за жизнь... Вот и вы, когда приходите из мира, выглядите по сравнению с людьми действительно монашествующими приблизительно так же - полные дикари. И лишь спустя несколько лет некоторые едва-едва начинают стяжевать хоть какое-то представление о жизни в монастыре, да еще и спорят, противятся преподаваемому им учению и думают, что они могут бороться со страстями и заниматься молитвой Иисусовой не так, как учит Игнатий Брянчанинов, а как-то иначе. Или они даже согласны с его учением, - ведь едва ли хватит у кого-то смелости выступать против авторитета святителя Игнатия, или Иоанна Лествичника, или иного святого отца, - но при этом, как я говорил, вкладывают в его изречения тот смысл, который нравится им самим, или избирают те изречения, которые к ним вовсе не подходят, но которые льстят их страстям и эти страсти прикрывают. И когда такого человека пытаются наставить, то есть указать ему на действительный смысл святоотеческого учения, не соглашаясь с тем, который он сам себе измыслил, он начинает противиться и говорить, что его не понимают. А что значит "его понять"? В представлении неопытной послушницы это значит, что если ей хочется спать, ее надо уложить спать, если ей хочется есть, нужно ей разрешить есть когда угодно и что угодно, если ей хочется болтать, нужно разрешить ей болтать, если ей хочется найти какой-нибудь предлог для гнева, а в человеческом обществе всегда можно найти для этого множество предлогов, то нужно сказать этой сестре: "Да, ты знаешь, я бы на твоем месте еще больше рассердился". То есть когда ее страстям потакают, тогда она чувствует, что ее "понимают". Вместо того, чтобы терпеливо выслушивать поучения старицы или настоятельницы о необходимости борьбы с собой и для начала познать себя, увидеть себя такой, какая ты есть на самом деле в свете святоотеческого учения, - да, это, конечно, страшное зрелище: увидеть свою страстность, свое духовное уродство, увидеть насколько ты далек от Бога, насколько ты отвратителен, и ужаснуться тому, что благодать Божия тебя еще хоть сколько-то касается, несмотря на твою многострастность, - вместо этого начинается самооправдание, притом в такой необыкновенной степени, что человеку кажется, будто его вообще неправильно учат. Он не видит своей неисправности, своего скромного преуспеяния, не видит причин того в себе самом: в своем нерадении, самооправдании, гордости, самонадеянности, - а ищет причину в ком-то другом, в том, что ему не те книги дают читать, или в том, что у него для чтения нет времени, или в том, что ему неправильно цитируют святых отцов. Можно сказать, что все это происходит также от нетерпения. У человека нет терпения, потому что терпение - это вступление в борьбу с самим собой; у него нет терпения заняться истинным самопознанием в смысле ведения своей греховности. Он не хочет делать все как положено, а желает, чтобы с ним произошло какое-нибудь чудо и он мгновенно изменился и получил быстрый результат, благодать, едва ли не способность к чудотворению. Он не понимает, что очень важная веха в его духовной жизни - это познание своей греховности, познание себя: какие конкретно в нем действуют страсти, какие более сильно, какие менее, каким благовидным образом прикрывается та или иная страсть. Ведь возможно, что под видом любви к ближнему в нем на самом деле действуют человекоугодие и тщеславие, а под видом трудолюбия - гневливость. Можно было бы привести и многие другие примеры.
Это не означает, конечно, что мы должны сидеть в келии и можем выйти "на люди" только когда победим свои страсти. Ведь в таком случае, пожалуй, многие и вовсе бы никогда не вышли. Мы должны делать все нам положенное и одновременно отделять пшеницу от плевел: то доброе, что есть в наших делах, отделять от духовной примеси, которая обязательно бывает. Мы не хотим такой борьбы, такого самопознания и вообще печального зрелища своей греховности, мы желаем перешагнуть через эту ступеньку, что на самом деле невозможно.
Бывают даже такие случаи, хотя исключительные и редчайшие, когда человек получает благодать и, скажем, дар непрестанной молитвы в самом начале своего подвига - как было, например, с преподобным старцем Силуаном Афонским. Но даже он, несмотря на такую свою исключительность, на протяжении многих и многих лет после получения благодати непрестанной молитвы боролся со своими страстями и в особенности с гордостью. Боролся упорно и страшно - так, как мы бы не выдержали. мы же с вами идем путем обыкновенным.
Невозможно оказаться на другой стороне леса, если ты через этот лес не пройдешь. А если ты через него идешь, значит, тебе нужно прокладывать себе дорогу или найти путь уже проложенный и осторожно по нему шествовать, чтобы не уклониться в дебри и там не погибнуть. Также приходится защищать себя от диких зверей, которые могут на пути встретиться. А мы хотим, только подойдя к лесу, оказаться уже на другой стороне и беспечально продолжать свое шествие. Это невозможно. Однако и поворачивать вспять не нужно. Потому что если мы возвращаемся обратно, то чаще всего возвращаемся в прежнее свое состояние. мы должны понимать, что по своему трудному пути, со всеми его опасностями и скорбями, мы должны идти не ради достижения какого-то абстрактного совершенства. Мы ищем совершенства в том смысле, что стремимся исполнить все, что в наших силах для своего спасения. То есть видим совершенство именно в спасении, а не вообще в совершенстве как таковом. И потому не должно устрашаться предстоящих нам трудностей, поскольку позади нас находится нечто гораздо более страшное. Если здесь трудности и даже существует опасность погибели, то позади уже нет никакого выбора вообще, но одна только погибель.
Если мы не будем терпеливо трудиться в какой бы то ни было добродетели или в исполнении заповедей, то сами себя сделаем безуспешными. Если, когда мы трудимся, мы не знаем, будет результат или не будет, то когда трудиться перестанем, тогда уже никакого результата не будет точно - это во-первых. А во-вторых, если мы в этой многотрудной, воистину многотрудной духовной жизни, которая на самом деле является спасительной, ибо избранное нами жительство направлено только на спасение, и в нем мы стараемся не отвлекаться ни на что постороннее, ни на что временное, если мы в этой духовной жизни к тем скорбям и трудностям, которые испытываем, будем добавлять еще ропот и уныние, то свои переживания, и без того терзающие и мучающие нашу душу (но без них невозможно, другого пути нет), сделаем совершенно невыносимыми. Тогда к скорби, которая является действительной, реальной, мы прибавляем еще скорбь как бы изобретенную, привнесенную нами самими. И, конечно, в таком случае руки у нас опускаются. Мы сами себя обезоруживаем. Мужественный человек (например солдат во время боя) старается не думать об опасности, о том, что его ждет, потому что иначе появляется желание бежать и не хочется вступать в борьбу. Мужественный человек все опасности презирает. Конечно, бывает и неразумное мужество; нам нужно найти нечто среднее - рассуждение, соединенное с мужеством. То есть не делать ничего напрасно. Ведь если сравнить, как я только что сделал, войну с духовной бранью, то мы увидим, что на войне бывает много случайностей, того, что собственно от человека не зависит. В духовной же брани никаких случайностей нет. Здесь всегда побеждает врага тот, кто действует по учению святых отцов.
В обычной земной жизни происходит много несправедливостей, случайностей и люди достойные часто оказываются обиженными, люди мужественные оказываются убитыми, а трусливые, наоборот, остаются в живых. А вот в духовной жизни и в духовной брани таких несправедливостей не бывает, таких случайностей нет. Кто все совершает в соответствии с учением святых отцов, тот обязательно выйдет победителем. Поэтому мы имеем право и возможность быть гораздо более мужественными, если, конечно, при этом имеем мудрость. Не свою мудрость, а, как говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, мудрость, заимствованную из опыта преуспевших подвижников, то есть святых отцов. Если же мы сразу хотим результатов, о чем это говорит? О нашем легкомыслии, совершенной неопытности, может быть, даже о недостаточности понимания, что такое спасение вообще. Мы смотрим на дело своего спасения как на какую-то игру.
В наше время люди вообще чрезвычайно легкомысленны. Возьмем состояние противоположное монашеству - брак. Как много разводов по всяким нелепым, глупейшим причинам. "Не сошлись характерами..." - как будто могут найтись такие люди, которые характерами сойдутся. Два человека с абсолютно схожими характерами - где их найти, где взять этих людей? В старину наши предки терпели всевозможные скорби, все готовы были вынести, только бы сохранить единство и святость брака. Это сейчас браки соединяются и расторгаются, в том числе и церковные, с чрезвычайной легкостью. Также часто можем видеть, как человек избирает себе определенное занятие, а потом его оставляет, переменяет на другое, занимается тем, что ему совершенно несвойственно, к чему он не способен. В наше время, например, многие, оставив то дело, которое когда-то считали любимым, которому много лет стремились обучиться, начинают ради обогащения заниматься бизнесом, и по большей части неудачно. Подобное происходит потому, что им кажется, что, например, быть архитектором - это тяжело, а вот разбогатеть - это легко и быстро. Как будто для бизнеса не нужны особенные деловые способности.
То же происходит, к сожалению, и в монашестве. Приступают к нему с какой-то неосновательностью, легкомыслием, не понимая, куда, собственно, идут. Ведь в монастырь приходят не потому, что позавчера хотелось быть архитектором, вчера нравилось быть кондитером, а сегодня вдруг захотелось стать монахом, так как монашество - это не одно из человеческих занятий. Это всеобъемлющее делание, дело спасения. Если ты отступаешь назад, то нельзя, конечно же, сказать, что ты тем самым делаешь для себя спасение невозможным, поскольку это означало бы осудить всех мирян на погибель, но это значит, что ты отступаешь от того пути, на котором спасение достигается легче, чем на пути мирской жизни. А мы с каким-то легкомыслием рассуждаем: мне, мол, тяжело, у меня ничего не получается, я уйду из монастыря. А что у тебя не получается? У тебя не получается смиряться, у тебя не получается молиться, у тебя не получается бороться со своими страстями. Иначе говоря, у тебя не получается жить по-евангельски. Ну, уйдешь ты из монастыря - и что будешь делать? как будешь жить? Ты пренебрежешь евангельским образом жизни для того, чтобы вернуться к прежней греховной жизни. В лучшем случае - к рассеянности, к полной рассеянности, к забвению Евангелия.
Представим себе христианку, которая в миру вела вполне приличный, благочестивый образ жизни: ходила в храм, молилась, регулярно исповедовалась, причащалась, трудилась на каком-то предприятии, свободное время уделяла духовной жизни. Потом она решила вступить в монастырь. Вступила. По крайней мере про наш монастырь я могу сказать определенно, что здесь предъявляются требования гораздо более строгие. В общем-то, что было ей известно в миру, она слышит и здесь, ничего принципиально нового ей не говорят. Она слышит те же Евангельские заповеди, только, если так можно выразиться, расшифрованные и преподанные в том виде, в каком их удобнее понять и исполнить. Я говорю "расшифрованные" не потому, что в них заключен некий таинственный смысл, скрытый от непосвященных, а потому, что святые отцы, показав своей жизнью, испытав на собственном опыте, как нужно исполнять ту или иную заповедь, изложили это простыми и ясными словами. Иногда в их творениях даже нет конкретных цитат из Священного Писания, но тем не менее в их словах заключается тот смысл, который для нас при чтении Евангелия непостижим из-за нашей неопытности. Потому что, как сказал некто из отцов, заповеди и вообще Священное Писание понимаются по мере их исполнения. И вот такой новоначальной сестре эти самые заповеди в монастыре и преподносятся, ей объясняется, как нужно жить, как бороться с той или иной страстью. И если в миру она могла под предлогом непонимания, занятости, по каким-то более серьезным или, наоборот, неосновательным причинам как бы отодвинуть евангельские заповеди от себя на второй план, чем-либо извинить себя за их неисполнение, то здесь она этого сделать уже не может. Вот в миру тебе, допустим, говорят, что ты ленивая. А ты отвечаешь: "я свои восемь часов отработала, а теперь могу часов двенадцать и поспать", - и кто тебя упрекнет, ведь ты дома сама себе хозяйка? Здесь же к нам предъявляются требования во всех отношениях строгие. И евангельские заповеди, от которых мы уже не можем увернуться, которые нас как бы объяли со всех сторон и взывают к нашей совести, чтобы мы их исполняли, становятся для нас мучительными в том случае, если мы не хотим с собой бороться. Потому мы и желаем оставить этот, как нам кажется, невыносимый образ жизни, о котором, находясь в миру, не имели никакого представления; оставить его и вернуться к прежнему спокойствию: "как нам раньше было хорошо..." Отчего же нам было хорошо? Разве нам было хорошо потому, что мы были преисполнены душевного мира? Разве нам было хорошо оттого, что в нас действовала благодать непрестанной молитвы? Нет, нам было хорошо по той причине, что мы жили свободно, имели свободу в грехе, и наша совесть, непросвещенная, загрубелая и, если так можно выразиться, неумная, нас не обличала, да и не умела обличить. Сейчас же нам уже невозможно от ее требований уклониться, и вот мы, не выдерживая обличения своей совести, просвещенной святоотеческим учением, хотим покинуть этот мучительный для нас образ жизни ради возвращения к прежней спячке или своего рода "пьянству". Ведь какой-нибудь алкоголик чувствует себя прекрасно лишь во время пьянства, а при похмелье ему становится плохо. Так и наше состояние действительно можно назвать похмельем, потому что, придя в монастырь, мы переживаем последствия всех тех грехов, которые совершили в миру. Но есть, как известно, два способа избавиться от похмелья: либо опять выпить, и тогда болезненные ощущения пройдут, но таким образом человек может пристраститься к алкоголю и потом беспробудно пить неделями и месяцами, либо терпеливо перетерпеть это болезненное состояние и вернуться к нормальному образу жизни. А нам все-таки хочется "опохмелиться". Опять же нет терпения. Нет терпения выносить обличение совести, которое начинается от наставления настоятельницы, старицы, от чтения святых отцов, из-за самого образа монастырской жизни, вынуждающего человека себя мобилизовывать. На самом деле даже сам монастырский режим уже дает человеку многое. А душа какого-нибудь нерадивца противится такому, как ему кажется, порабощению. Потому я и говорил в начале беседы, что нам всем в первую очередь не хватает именно терпения. Это самое главное из того, что необходимо.
Иногда, когда я слышу: "Ой, мне так тяжело, я уйду из монастыря", - у меня появляется такое, честно скажу, раздражение (я человек, к сожалению, не бесстрастный), что хочется сказать: "Ну и иди, посмотрим, что с тобой будет". Но потом сдерживаешься, начинаешь говорить: "Да нет, не уходи, моя хорошая, потерпи". Есть такое известное выражение: "от себя не уйдешь". Оно совершенно справедливо. Куда ты уйдешь от своих страстей? Куда спрячешься от обличения своей совести? Ты уже слишком много знаешь, чтобы можно было сделать вид, будто все нормально, все хорошо. Тебя все равно будет мучить совесть, так как ты знала, что нужно делать, но не захотела этого исполнить. А почему не захотела? потому что любишь, например, поспать - вот какая оказывается причина. И это кажется столь невероятным - человек любит спать и из-за этого готов даже уйти из монастыря или, скажем: "я сердитая, поэтому отсюда уйду, не могу я тут", - и так далее.
Когда мы читаем в Евангелии о предательстве Иуды Искариотского (я, конечно, не хочу сравнить вас с этим несчастнейшим из людей и одновременно страшнейшим из преступников), то удивляемся, как этот человек за тридцать сребреников, из-за сребролюбия и жадности предал своего Учителя. Но на самом деле в нас происходит нечто подобное. Ибо наша нелепая, глупая страсть, столь же нелепая, как и его сребролюбие, способна привести нас даже к мысли уйти из монастыря, то есть оставить этот спасительный образ жизни ради того, чтобы ее удовлетворить. И почему вы думаете, что сребролюбие - это какая-то ужасная страсть, нечеловеческая, а вот, скажем, лень, гнев, гордость будто бы такие страсти, которые удовлетворить можно и ничего страшного в результате не произойдет. Наоборот, святые отцы учат, что сребролюбие - это страсть противоестественная, а гордость, славолюбие, сластолюбие - это страсти естественные. Сребролюбие всего лишь аккумулирует в себе все прочие страсти, предоставляет человеку возможность совершить те или иные грехи, поскольку мы живем в обществе, в котором с древнейших времен существуют деньги, а при помощи них можно удовлетворить любую страсть.
И еще раз говорю: нам необходимо терпение, прежде всего для того, чтобы познать свою доминирующую страсть. Познать при помощи чтения, при помощи устного наставления, при помощи собственных опытов. Потом, пользуясь наставлениями, нужно начать противиться ей и ежедневно очень терпеливо с ней бороться. Для приобретения добродетелей, например вожделенной для всех Иисусовой молитвы, также необходимо время, долгое время. Во всем, если мы хотим иметь успех, необходимо терпение. Само трудолюбие в любом деле предполагает терпение. Если человек способен быстро и с энтузиазмом работать лишь на протяжении нескольких часов, то едва ли он чего-то достигнет. Трудолюбие подразумевает терпение, то есть что человек ежедневно, на протяжении долгого периода времени совершает определенную работу. А без этого никто никогда ничего достигнуть не сможет.
Возьмем для примера такого выдающегося, великого русского поэта (хотя для нас, может быть, его творчество и не имеет значения, мы им не живем), как Александр Сергеевич Пушкин, чьи стихи, если вы помните по школе, читаются с необыкновенной легкостью. Кажется, что они написаны на одном дыхании: сел человек и быстро написал. Однако если мы посмотрим на его черновики, то увидим, что он очень много зачеркивал, перечеркивал, заменял слова, им было проделываемо множество и множество работы, пока из-под пера не выходило несколько прекрасных стихотворных строк, которые читаются так, как будто были сказаны нечаянно, между прочим. То есть поэт добивался естественности своей стихотворной речи при помощи многих трудов. Так же и у нас: чем проще и, если можно так выразиться, изящнее человек в духовной жизни, тем, значит, большие труды он приложил к тому, чтобы сделать себя таким. А со стороны складывается впечатление, будто далось это ему просто и легко и все у него получается само собой. Однако за этой легкостью стоит титанический труд над собой.
Нам надо помнить, что в деле спасения мы все равны. В каких-то внешних трудах, конечно, у каждого есть свои личные способности, наклонности и степень их различна, но в отношении дела своего спасения все равны. Нельзя сказать, что один больше способен к спасению, а другой меньше.
И в заключение напомню вам монашескую пословицу: "без терпения нет спасения". Можно было бы, собственно, только ее одну и сказать, не распространяясь о всем прочем. Так что, главное, запомните это: без терпения нет спасения.
Вопрос. Не могли бы вы привести конкретный пример жесткости в борьбе с помыслами? Как применить заповедь на деле?
Ответ. Когда нас искушает какой-нибудь помысел, даже самой нелепой и мучительной страсти, например уныния или отчаяния, мы тем не менее им услаждаемся, потому что повод, приведший нас к унынию, кажется нам справедливым. Размышление на эту тему для нас утешительно. Вот, допустим, нас обидели, отнеслись к нам несправедливо - и мы начинаем думать: "как же можно это терпеть?" Отсюда уже проистекает уныние. Вроде бы этот помысел, эта страсть человека мучает, и в то же время мы должны честно себе признаться, что если бы она нас не услаждала, мы бы этот мерзкий, отвратительный и мучительный помысел не принимали. Можно сказать, что и блудная страсть (казалось бы, такая вожделенная и приносящая наслаждение) человека мучает. Собственно, удовлетворение этой страсти является лишь прекращением мучения на короткое мгновение, на самом же деле оно будет продолжаться и продолжаться, подчас даже более страшное, чем мучение от прочих страстей. Поэтому всякая страсть имеет в себе и услаждающую, и мучительную для человека сторону. Преподобный Максим Исповедник говорит, что наслаждение обязательно влечет за собою страдания. И поэтому когда мы боремся с помыслом, допустим уныния, нам необходимо отсечь рассуждения, дорогие, важные для нас, оправдывающие нас (вот, мол, мы такие добрые, благородные, а с нами поступили несправедливо, подло, жестоко), потому что такими мыслями мы услаждаемся, приходим от них в состояние печали и в этой печали видим некое утешение; такое состояние нам дорого, поскольку оно нас оправдывает. Все подобные "справедливые", дорогие для нас поводы к тому, чтобы прийти в уныние, мы должны с жестокостью отсечь, не искать в каких-нибудь рассуждениях того, что может быть нам приятно, что подходит и льстит нам, но отсекать, отбрасывать всякую мысль, возбуждающую в нас действие той или иной страсти. Конечно, без Иисусовой молитвы это сделать невозможно, но и собственное усилие также должно быть.
Вопрос. Вы сказали, что без Иисусовой молитвы страсть победить невозможно, но были же некоторые подвижники, которые Иисусовой молитвой не занимались?
Ответ. Я такого пути не знаю.
Вопрос. Старец Василиск Сибирский до встречи с Зосимой Верховским не занимался Иисусовой молитвой, значит ли это, что он не искоренял страсти?
Ответ. Нет, он боролся. Все равно он много молился.
Вопрос. Но не Иисусовой же молитвой?
Ответ. В конечном счете все равно молитва у него была обильная. Великое значение имеет и то, что он был очень смиренным человеком, сама жизнь его смирила, к тому же он находился под руководством опытных подвижников. Поэтому он все-таки со страстями боролся. Господь открыл ему путь умного делания через Зосиму Верховского, который научил его Иисусовой молитве. Тогда, собственно, он и преуспел. Если и есть другие способы борьбы со страстями помимо молитвы Иисусовой, то они гораздо труднее. Зачем нам выбирать трудный путь, когда известен более легкий.
Вопрос. Кто-то из святых отцов сказал, что "совершенство совершенных несовершенно". Что это значит, ведь у каждого своя мера?
Ответ. Это у нас с тобой "своя мера", понимаешь? "совершенство совершенных несовершенно" - эти слова, по-моему, принадлежат святителю Игнатию, а может быть, и древние отцы тоже так говорили. Совершенство совершенных подвижников несовершенно в том смысле, что оно бесконечно увеличивается, ему нет завершения, и поэтому человек, достигший какой-то высочайшей меры, не остается неизменным, но еще более совершенствуется таким образом, что для нас это оказывается уже непостижимым. То есть он борется с какими-то тончайшими проявлениями страсти, которых мы, может быть, даже и не замечаем.
Вопрос. Вы говорили, что для спасения человек должен быть как ребенок. Что вы подразумевали под словом "ребенок": его чувства, знания или его наивность и прочее?
Ответ. Я не говорил, что нужно быть вообще как ребенок. Если у нас, к примеру, будут знания, как у ребенка, то это плохо. Детскими должны быть не знания, а искренность. Искренность или простота должны сопутствовать совершению добродетелей, и прежде всего это касается стяжания смирения, как мы сегодня рассуждали. По-детски должны быть просты помыслы (то есть необходимо нелукавство), но отнюдь не знания. Апостол Павел сказал: "на злое будьте дети, а на доброе будьте разумны" (1Кор.14:20). Допустим, святитель Игнатий Брянчанинов был ученым человеком, переводил с латинского языка творения некоторых святых отцов и вообще был мудрым и многознающим человеком, но не нужно поэтому думать, что он не имел этой детской в евангельском смысле простоты. Безусловно, он ее имел. И не нужно думать, что какой-нибудь деревенский мужик, который пьет водку вместо воды, уже близок к Царствию Небесному по той причине, что ничего не знает. Под простотой имеется в виду душевное состояние, искренность, а отнюдь не ограниченные умственные способности. Часто бывает, что умственная простота сочетается с простотой душевной, а случается, что человек чрезвычайно утонченный, умственно развитой, образованный, мудрый не имеет этой душевной простоты. И наоборот, грубый, невежественный мужик может быть гордым, надменным, хитрым и так далее.
Вопрос. Может ли человек почувствовать в себе смирение, если оно вдруг в нем появится? Ведь гордость же мы в себе замечаем. В чем смирение проявляется внутренне: в мире, в спокойствии душевном?
Ответ. Смирение может проявляться в снисхождении к ближним, в терпении обид и, может быть, даже в радости, когда тебя унижают. Действительно, оно являет себя и в каком-то внутреннем спокойствии, особенно при скорбях. В чем еще? Наверное, в любви к ближнему, в предпочтении ближнего себе. Не нужно думать, что такие духовные чувства, как смирение или любовь, никак не объяснимы и вообще не осязаемы. Безусловно, они вполне определенны, точны. Просто мы по неопытности их не знаем, либо, в лучшем случае, знаем только по описаниям святых отцов, поэтому рассказать о них не можем. А тот, кто что-то испытал и постоянно обладает тем или иным свойством, конечно, может об этом рассказать. Бывают, правда, люди столь простые, что не умеют говорить. Но если человек обладает хоть каким-то даром слова, он может о себе и несложно рассказать. Вот египетские подвижники повествовали о тех или иных вещах весьма простыми словами, а их простые изречения имеют для нас силу и по сей день.
Вопрос. "Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим" (Мф.11:29) - насколько буквально это применимо к нам? ведь настоящее смирение приобретается многими десятилетиями, значит, и покой душевный сейчас приобрести еще нереально, мы должны лишь стремиться к этому состоянию. И как относиться к покою в душе сейчас, в страстном моем состоянии - как к временному утешению и укреплению от Господа?
Ответ. Поскольку в нас действует благодать Божия, или, может быть, в тот момент проявляется какая-либо добродетель (смирение, любовь к ближнему), постольку и этот покой водворяется в нашей душе. Мы не имеем представления о том Божественном покое, о той тишине, которая приходит в душу человека при обильном действии благодати или при полном водворении добродетели смирения, а потому и то малое утешение, какое мы чувствуем, кажется нам великим, и мы удивляемся. Мы не знаем (поскольку никогда не испытывали), что такое блаженство, испытываемое людьми, достигшими совершенства.
Вопрос. Почему, когда что-то не успеваешь сделать за день на послушании и по этой причине боишься обличения и того, что будут ругать, то начинаешь унывать? Какие страсти и грехи это открывает?
Ответ. Скорее всего - гордость и тщеславие. Человек боится, что его будут обличать и ругать. Нужно быть мужественным. Надо, конечно, стараться все делать добросовестно, но необходимо и иметь мужество, если ты что-то недоделал, вынести, выдержать получаемое обличение и извлечь пользу для того, чтобы смириться. А если мы желаем лишь похвалы и какого-то одобрения, то это выявляет нашу немощь.
Вопрос. Когда раздражение имело место, но уже прошло, то не поздно ли тогда с ним бороться?
Ответ. Конечно, не поздно. Если человек поддался раздражению даже в сильной степени, то все равно в тот момент, когда опомнится, он не должен считать: "все, уже поздно, ведь я уже принял помыслы и поддался им", - но именно в этот момент он и должен прекратить действие страсти. И человек имеет для этого силу - не в смысле свою собственную силу, но я говорю о том, что Бог всегда помогает призывающему Его и способен помочь ему даже тогда, когда он сильно поддался страсти.
Вопрос. Если при искушении стараешься быстрее открыть старице помыслы, чтобы от них избавиться, то получается, что ты тем самым избегаешь борьбы. Подобное устроение неправильное?
Ответ. Нет, все правильно, но только не всегда есть возможность так открывать помыслы. У нас более или менее опытных сестер всего несколько человек, и мы не имеем возможности устроить свою жизнь так, чтобы у каждой старицы было по две-три послушницы, которые могли бы каждый день (я уж не говорю по нескольку раз в день) открывать ей свои помыслы. И поскольку не всегда есть возможность тотчас же приходить к старице, то нужно усиленно бороться с собой. Это во-первых. А во-вторых, бороться с собой нужно в принципе, и откровение помыслов не мешает и не избавляет от борьбы с ними при помощи молитвы, оно только помогает - это вспомогательное средство. Самое главное все-таки не откровение помыслов, а молитва. Можно спасаться, хотя это и трудно, просто молясь, не имея возможности открывать помыслы и тем самым облегчать свою борьбу, но невозможно спасаться, когда ты помыслы открываешь, а молитву Иисусову и вообще умное делание оставляешь. Даже совсем непонятно, зачем же тогда существует откровение помыслов, если нет умного делания. Потому что это есть как бы сопутствующее, вспомогательное делание, хотя и очень важное.
Вопрос. Почему демоны после падения так страшно внешне исказились? Это произошло по воле Божией или является следствием греха?
Ответ. Я не знаю, как они исказились внешне, я не видел. Кто видел, тот, может быть, и в состоянии убедиться, выросли у них рога или нет. Рога - это нечто символическое. Не думаю, чтобы они изменились так, что у них вдруг вырос хвост с кисточкой или вместо носа появилось рыло. Однако мы знаем, что внешность человека меняется в зависимости от его внутреннего состояния. Если у человека уныние - лицо его мрачное, если у него настроение веселое - лицо его светло и жизнерадостно. Вот в этом смысле, конечно, внешность бесов изменилась, поскольку внутреннее состояние отражается на внешности. И, наверное, когда благодать их оставила, то в буквальном смысле слова лица их помрачились. Если после оставления благодати изменились Адам и Ева, увидели свою наготу, то тем паче - демоны, которые пали совершенно и окончательно. С демонами произошло наподобие того, что после телесной смерти происходит с человеком: они как бы умерли, то есть окончательно и бесповоротно изменились. Как человек после смерти не способен уже к покаянию, так и они после своего падения не способны к раскаянию.
Вопрос. До падения Адам и Ева имели страсти? Ведь если они согрешили, стало быть, имели страсть. А если имели страсть, то, значит, творение Божие было несовершенно?
Ответ. Логическая цепочка вроде бы правильная, только посылка совершенно неверная, отсюда, естественно, и все остальное ошибочно. "Если Адам и Ева согрешили, значит, у них обязательно была страсть..." Почему такой вывод? Получается, что и дьявол, который согрешил первым, и демоны, последовавшие за ним, также имели страсть, и это значит, что Бог создал не ангелов, бесстрастных святых, а сразу же демонов: они только вид имели красивый, а потом у них выросли рожки и хвост. Это совершеннейший абсурд. Где действительно есть свобода, там она и бывает свободой в полном смысле слова, а не какой-то философской условностью; у существа свободного есть возможность делать совершенно произвольно как добро, так и зло. Добро - это следование тем уставам, законам, свойствам, которые были вложены во все сотворенные существа - имею в виду ангелов и людей, потому что и добродетель, и грех возможны только в разумных существах; нельзя говорить о грехе в отношении к существам неразумным, например к животным. Так вот, где есть разум, где есть свобода, там возможно и следовать естеству, и противиться ему, то есть поступать разрушительно для него, уклоняться от своего предназначения. Это и называется грехом, и при его совершении никакой страсти может и не быть. Только после грехопадения в человеке появилась наклонность ко греху, которая стала от Адама передаваться всем нам, всем его потомкам. По этому поводу очень тонко толкует Священное Писание святитель Игнатий (Брянчанинов): если первый человек был создан по образу и подобию Божьему, то уже о следующем в Священном Писании говорится, что Адам родил его по образу своему (см. Быт.5:3), то есть по образу падшего человека. И вот в падшем человеке уже была страсть. Потому Адам и был так строго осужден, что он никакой наклонности ко греху не имел, однако же совершил преступление. А нам Бог оказывает снисхождение, потому что мы, имея в себе эту природную наклонность, пытаемся все-таки ей как-то противостоять. Если и падаем, совершая, может быть, большие грехи, чем Адам, однако же делаем это по немощи, по удобопреклонности ко греху, и потому Господь нас милует, снисходит к нам; как сказано в Священном Писании, Бог решил снисходить к людям, потому что увидел, что наклонность ко злу присуща человеку от его юности [1].
Вопрос. В чинопоследовании иноческого пострига есть такие слова: "Будь послушлива, смиренна, кротка и молчалива". А разве кротость и смирение не есть по сути одна и та же добродетель?
Ответ. Как совокупность различных конкретных действий человека - наверное, это все-таки различные добродетели. А относительно того, что является их источником, есть разные мнения. Например, Антоний Великий вообще рассуждает о добродетели в единственном числе. Он говорит, что душа от природы добродетельна и подвиг монаха состоит в том, чтобы вернуться к этой природной добродетельности. Человека можно описывать по-разному: можно описывать его внешность, походку, какие-то манеры, привычки, можно говорить о его душевных свойствах, об образованности и так далее, - и это все будут свойства одного и того же человека. И о жизни добродетельной также можно говорить, касаясь ее разнообразных проявлений. В чем-то она проявляется как послушание, в чем-то - как смирение, в чем-то - как кротость или молчание. Я думаю, что в данном случае святые отцы, составляя чин пострижения, подчеркнули именно то, что в первую очередь необходимо послушнице: послушание своей старице, смирение перед ней, кротость и молчание. Конечно, имеется в виду не такое молчание, когда, например, послушницу спрашивают: "Ты поняла?" - а она стоит, смотрит исподлобья и молчит, но такое, которое проявляется в послушании, в терпении обид, когда человек не возражает, не оправдывается, не отвечает оскорблением на оскорбление и обидой на обиду. Поэтому нужно думать не столько о том, повторяют ли друг друга те или иные добродетели, сколько о тех свойствах, которые необходимы послушнице в первую очередь, - послушание, смирение, кротость и молчание. К этому надо подходить практически, а не отвлеченно, так сказать, теоретически.
Вопрос. Амвросий Оптинский сказал, что монашество есть таинство. В каком смысле это нужно понимать?
Ответ. Конечно, в переносном смысле; монашество - это как бы второе крещение, потому что при обряде пострижения монах возобновляет обеты, которые он после крещения нарушил. Монашество есть обещание, клятва, если хотите, жить только согласно Евангельским заповедям и больше никакими посторонними принципами и соображениями не руководствоваться. Поэтому Амвросий Оптинский называет его таинством, но по учению Православной Церкви существует семь таинств, и когда мы говорим о монашестве как о таинстве, то имеем в виду, что это таинство как бы по сути и по цели, а по своему содержанию, по действию - это обряд. Ради возобновления обетов крещения к нам возвращается благодать крещения, а выше этой благодати ничего нет. Как учат преподобные отцы и вообще учителя Церкви, благодать, которую испытывали угодники Божий, это есть не более, чем та благодать, какую мы все получили при крещении. Но в нас она попрана, умалилась, а в них действует в полную силу, как это и должно быть, как было, например, у апостолов во время схождения на них Духа Святого в виде огненных языков.
Вопрос. В одной из бесед Вы говорили, что сладость есть в каждом грехе, например в ропоте, унынии. А какая может быть сладость в гневе, раздражении и тем более в гордости, когда, поддавшись греху, душа в самом деле мучается?
Ответ. Человек мучается уже после впадения в грех, а во время самого удовлетворения страсти наслаждается. В гневе, например, таится такая сладость, что под его действием люди готовы сделать все, что угодно; есть даже такая поговорка: душу свою отвести. Это значит, человек поддается гневу настолько, что думает: "Ничего, сделаю то, что хочу, пусть даже потом за это отвечать придется". Грех приносит горечь впоследствии, а в момент его совершения, пока страсть удовлетворяется, человек испытывает наслаждение. Вот, например, сестра Н. на какое-то мгновение вообразит себе, что она не просто "чешет языком", а проповедует, да так, что тысячи людей обращаются к покаянию. Неужели в этом не будет сладости? Или та же сестра представит, что сейчас она всех врагов Православной Церкви разоблачит и в тюрьму посадит или уничтожит. Где же тут горечь? Это только потом, когда "спускаешься на землю", ощущается сильнейшая горечь.
Вопрос. Есть такие слова, что человеку свойственно падать и восставать, а демону - пребывать в падении. Означает ли это, что у человека есть превосходство?
Ответ. Нет, превосходства у человека нет. Дело в том, что в свое время падшие ангелы сделали свой полный и окончательный выбор сознательно и поэтому в отличие от нас они как бы сразу умерли, оказались в положении, которое не может измениться. Человек же пал через обман, то есть не вполне сознательно, поэтому сейчас обладает свободной волей: у нас есть краткий промежуток времени от рождения до смерти, чтобы сделать выбор и таким образом изменить свою участь. Состояние, в каком пребывают сейчас демоны, будет свойственно тем, кто согрешил и не покаялся, после смерти.
Вопрос. Если со страстями не бороться сразу, то они усиливаются. Если начинаешь молиться, прилагая лишь небольшое усердие, то не помогает даже и продолжительная молитва. От этого отчаиваешься и вовсе перестаешь бороться. Отчего это происходит и что делать?
Ответ. Происходит это оттого, что нет терпения. Нужно не какие-то пять минут помолиться, а требуются годы упорной, серьезной борьбы. Борьба со страстями отнимает долгое время. Само сопротивление страсти, даже если ты ее и не победил, уже является каким-то движением к тому, чтобы умалить силу ее действия на тебя, ведь ты не поддался ей полностью. Если через полчаса молитвы тебе и не удалось избавиться от какой-то страсти, то не нужно думать, что совет молиться, чтобы победить страсть, - неправильный. Во всем необходимо усердие, терпение, как сказал Спаситель: В терпении вашем стяжите души ваши (Лк.21:19).
Вопрос. Как за трапезой бороться со страстью чревоугодия?
Ответ. Все надо делать благоразумно, потому что употребление пищи зависит от здоровья. Необходимо иметь благословение, во-первых, на счет того, сколько есть - досыта или чуть-чуть недоедая, во-вторых, - что есть: может быть, воздерживаться от некоторых вкусных вещей, или, скажем, не ходить на ужин, или все-таки ужинать, но довольствоваться чаем, или пропускать полдник. Если же тебе благословили есть все, что подают на стол, то ешь - в этом чревоугодия нет. Например, если ты обедаешь с аппетитом, то совсем необязательно, что у тебя чревоугодие, может быть, ты просто здорова. А человек, который ест без аппетита, скорее не воздержан, а болен. Конечно, были такие высокопреуспевшие подвижники, которые ели пищу, как лекарство, но если так будешь делать ты, то не сможешь исполнять своего послушания, и надо будет возить тебя по докторам. Поэтому и нужно все делать с рассуждением. Преподобный Варсонофий Оптинский, живший почти в наше время, в начале XX века, говорил, что время телесных подвигов, видимо, безвозвратно ушло. Мне кажется, что эти слова совершенно справедливы. Так же считал Глинский подвижник схимонах Архипп и многие другие. Все они понимали: современный человек настолько немощен, что большинство людей к телесным подвигам просто не способно.
Таким образом, мы должны есть столько, чтобы не было объедения, без какого-либо чрезвычайного лакомства: не следует есть после того, как уже насытился, или потихоньку, помимо трапезы, лакомиться пирожками и шоколадками. Вместе с тем не нужно думать, что если ты ешь с удовольствием, то это уже грех. Грехом можно назвать, допустим, нарушение благословения не есть что-то на ужин или не полдничать. Но не нужно смущаться, если ты, посоветовавшись со старицей, соблюдаешь определенный режим питания, ведь это тебе необходимо, чтобы чувствовать себя бодро как на молитве, так и во время работы - исполнять свое послушание добросовестно. Некоторые сестры начинают думать о своей внешности (что они полнеют или худеют) - такие мысли необходимо оставить за оградой монастыря: здесь это никого не волнует. У людей сложилось определенное представление о монахине: она обязательно должна быть худая, хмурая и т.д. Но внешний вид зависит больше от физического состояния человека: если он имеет некоторую полноту, то чаще всего это связано с нарушением обмена веществ. О мере воздержания должно судить не по внешности, а по телесной и умственной бодрости. Для нас она является самым главным - не будет этой энергии, значит, мы не сможем сосредоточиться во время молитвы. Можно так поститься, что тебя от слабости оставят все страсти (конечно, кроме гордости), но и внимание, необходимое для умственной деятельности и молитвы, также пропадет. Так что лучше уж пусть у нас будут какие-то страсти, с которыми мы станем бороться (но благодаря тому и смиряться), однако будет и энергия, которую мы употребим для сохранения усиленного внимания при молитве.
Сегодня мы проведем беседу о послушании, но при этом коснемся более узкой темы, а именно точного исполнения того, что нам заповедует старший. То есть речь пойдет о нашей ответственности за послушание. Безответственность - это недостаток, весьма часто встречающийся даже у людей верующих - и в миру, и в монастыре. К сожалению, как показывает жизненный опыт, очень трудно найти человека, на которого можно было бы полностью положиться. Чаще всего происходит следующее: сначала нужно отдать приказание, потом еще настоять на его исполнении, иногда повысив голос, а нередко даже с угрозой, потом посмотреть, действительно ли человек его исполняет, затем проверить, исполнил ли он порученное. Но если ты слишком поздно спохватишься и не успеешь проверить вовремя, то в результате может оказаться, что дело не будет выполнено вовсе, а обстоятельства вернуть назад будет уже невозможно. Основательница и первая настоятельница Покровского монастыря в Киеве говорила, что монаху нужно знать только три слова: "благословите", "простите" и "спаси Господи". Действительно, эти слова особенно приличествуют монахам.
К сожалению, должен признать, у нас в монастыре слова "благословите" и "простите" некоторые понимают в совершенно ином смысле. Такой человек, нимало не прекословя, говорит "благословите" не для того, чтобы приступить к исполнению порученного дела, но ради того, чтобы его оставили в покое. Ему поручаешь какое-либо дело, он отвечает: "Благословите". Раз "благословите", значит, казалось бы, он все понял, и никаких претензий к этому человеку нет. Он же уходит и спокойно занимается чем-то иным - не тем, что ему поручено, на что он взял благословение, а тем, чем ему хочется. Ты же этому человеку полностью доверился, работу его не проверяешь. Проходит время, спрашиваешь его: "Ну как, ты сделал порученное?" "Нет - отвечает, - не сделал". "Почему?" - "Простите". Вот и получается, что и "простите", и "благословите" говорится лишь для того, чтобы человека оставили в покое. Мне иногда хочется такому человеку в тарелку вместо супа положить записку: "Простите, супа нет". Конечно, он был бы весьма недоволен, если бы пришел на обед и обнаружил подобного рода блюдо у себя в тарелке.
Я не против слова "простите". С полным правом можно сказать "простите" прося прощения, когда ты кого-то обидел, на что тебе отвечают: "Бог простит", - и таким образом размолвка разрешается, все успокаиваются и умиротворяются; так поступать просто необходимо. Но когда мы этим словом прикрываем свою бездеятельность - это уже лукавство. И проистекают порой от такой бездеятельности тяжелые последствия, которые и изменить-то бывает невозможно, а виновный в этом человек только приходит и говорит: "Простите". Как в известном рассказе было волшебное слово "пожалуйста", так у нас в монастыре волшебное слово - "простите". Сначала ты не выполнил поручение или все сделал по-своему, не так, как тебе велели, а потом говоришь - "простите". И все! Ведь что теперь делать с таким человеком? "Простите…" - и все. Ему отвечаешь: "Бог простит". И человек спокойно уходит. Все остается как было, назад уже ничего не вернуть, не переменить - и вот так каждый творит свою волю, прикрываясь смирением, а на самом деле проявляет лукавство.
Как и во всем прочем, примером послушания для нас служит, конечно же, Господь наш Иисус Христос. Он действительно был образцом послушания. Он находился в повиновении у Своих родителей, которые, несмотря на свою святость, были по сравнению с Ним, Сыном Божиим, Богом, во всем гораздо меньшими.
Вот как говорит об этом Евангелие. В двенадцатилетнем возрасте на пути из Иерусалима Господь отстал от родителей и затем был обнаружен ими в храме. Заканчивается это повествование такими словами: И Он пошел с ними и пришел в Назарет, и был в повиновении у них. И Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце своем. Иисус же преуспевал в премудрости, и возрасте, и в любви у Бога и человеков (Лк.2:51-52). Что значит в повиновении? Это значит, что Он беспрекословно во всем им повиновался, несмотря на то, что они, как люди, хотя и праведной жизни, в некоторых житейских мелочах могли ошибаться. Пример такой ошибки мы видим в том, что Иосиф с Пресвятой Девой Марией не могли найти Отрока Иисуса и искали Его среди родственников, тогда как им нужно было понимать, что Ему надлежит быть в доме Отца Его (см. Лк.2:49). Старец Силуан Афонский, один из знаменитых подвижников нашего времени, называет этот случай безгрешной ошибкой - не грехом, а именно безгрешной ошибкой Божией Матери. Таким образом, Господь Иисус Христос показал нам пример послушания; да и, собственно, не ради примера Он это делал, но это являлось естественным следствием Его безупречной нравственности, правильнее сказать, Его нравственного совершенства. И находясь в повиновении у Своих родителей, Он, конечно же, исполнял все их приказания, в том числе и работал со Своим мнимым отцом Иосифом: плотничал или столярничал. Мы знаем, что всем жителям Назарета, в котором проживало Святое семейство, было известно о Его ремесле, так что Его называли "тектоном", то есть плотником.
Итак, Господь Иисус Христос, Который был Всемогущим Богом, Который двукратно несколькими хлебами накормил тысячи человек, Своим примером показал, что нужно повиноваться людям, когда они не требуют ничего противоречащего воле Божией, ничего противоречащего совести, ибо совесть, как учат святые отцы, есть голос Божий в человеке. Об этом евангельском эпизоде святитель Тихон Задонский рассуждает так: "Тебе повинуется, им… [1] - а Кто? Господь. Кому? Рабам Своим. Чего ради? Да наше преслушание, непокорение, которое нас обличало перед Богом, загладит. Нас ради, тебе ради и мене ради, не только в мир пришел Господь, но и повиновался человеку. Тебе повинуется, им... А кому? Матери Своей Пресвятой и Иосифу. Видишь любовь к ним, видишь и смирение им, ради нас, Сына Божьего? Благодарим Тя все и поклоняемся Тебе, Слове Божий и Господь сил".
В Евангелии мы можем найти множество примеров, когда ученики Спасителя не просто проявляли послушание Ему, а исполняли приказание самым точным и буквальным образом, и благодаря этой точности как раз и исполнялась воля Божия, даже в тех случаях, когда приказание, казалось бы, противоречило здравому смыслу. Например, рассмотрим повествование о том, как был призван на проповедь апостол Петр с некоторыми другими апостолами. Господь вошел в лодку Петра и из нее проповедовал и сразу после этого совершил чудо - по видимости желая отблагодарить Петра за предоставленную лодку, а на самом деле призывая его через это чудо к апостольскому служению. Когда же перестал учить, сказал Симону: "Отплыви на глубину, и закиньте сети свои для лова". Симон сказал Ему в ответ: "Наставник! Мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть" (Лк.5:4-5). Апостол Петр был рыбаком с детских лет: обычно дети наследовали ремесло своих родителей. Он был знатоком своего дела, и тем не менее, хотя и возразил Учителю: ничего, мол, мы не поймаем, ведь мы всю ночь трудились, а ночью гораздо легче заниматься рыбной ловлей и можно с большей надеждой ожидать успеха, - он послушался Его. Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась. И дали знак товарищам, находившимся на другой лодке, чтобы пришли помочь им; и пришли, и наполнили обе лодки, так что они начинали тонуть (Лк.5:6-7). Апостол Петр в точности исполнил повеленное ему Господом Иисусом Христом и благодаря этому не только поймал много рыбы, но, самое главное, уверился в Божественности Спасителя, последовал за Ним и стал одним из Его избранных учеников.
Уже после Своего Воскресения Господь наш Иисус Христос подобным же образом, как будто напоминая о том первом чуде, также уверил апостола Петра и прочих учеников, что Он - воскресший из мертвых Иисус. В этот раз они опять всю ночь ловили рыбу и ничего не поймали. А когда уже настало утро, Иисус стоял на берегу, но ученики не узнали, что это Иисус. Иисус говорит им: "Дети! Есть ли у вас какая пища?" Они отвечали Ему: "Нет". Он же сказал им: "Закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете". Они закинули, и уже не могли вытащить сети от множества рыбы (Ин.21:4-6). Посмотрите. Если раньше Спаситель говорил им: отойдите на глубину - и это соответствует здравому смыслу, потому что рыбу нужно ловить на глубине, - то здесь Он уже требует от них большей веры, большего повиновения и дает им приказание как будто бы совсем странное: ведь какая разница, с правой ли стороны лодки ты закинешь сеть или с левой? Но Он говорит им: закиньте сеть по правую сторону лодки. И они исполняют это странное и, если так можно выразиться, непрофессиональное приказание, а исполнив его, наполняют сети настолько, что они не просто прорываются, как в прошлый раз, но их уже и вытащить почти невозможно, лишь с большим трудом вытаскивают ученики улов на берег. Вот еще одно чудо, совершенное при ловле рыбы. Поскольку многие из апостолов, как мы знаем, были рыбаками и прекрасно знали все особенности своего ремесла, то столь странные приказания Спасителя в особенности должны были бы вызывать у них сомнения. Тем не менее они в точности исполняли повелеваемое Господом. И благодаря точности исполнения становились свидетелями чудес, уверялись в Божественности своего Учителя и в этом малом, вроде бы нейтральном, ничтожном по отношению к спасению души деле приобретали духовную силу и крепость для исполнения дел уже более сложных, то есть исполнения заповедей Божиих и проповеди Евангелия всему миру с опасностью для своей жизни.
Другой пример послушания учеников. Когда собиратели пожертвований для храма спросили апостола Петра, не даст ли их Учитель денег, Петр пришел к Господу, но Тот, предупредив его, спросил: "Как тебе кажется, Симон? Цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних"? Петр говорит Ему: "С посторонних". Иисус сказал ему: "Итак, сыны свободны; но, чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми, и, открыв у ней рот, найдешь статир, возьми его и отдай им за Меня и за себя" (Мф.17:25-27). Мыслимое ли это дело, чтобы в устах у пойманной рыбы была золотая монета? Конечно же, здравомыслящий человек понимает - подобное невозможно. Апостол Петр, с детских лет занимавшийся рыбной ловлей, никогда, конечно, такого не видел. Тем паче речь шла не о том, чтобы поймать сетью множество рыб и, может быть, у какой-то из них нечто подобное и найти, но именно о ловле одной такой рыбы сразу. Однако Петр не сомневается и в точности исполняет приказание Господа. В Евангелии даже не говорится, как это происходило, и не сказано об окончании дела, ибо само собой разумеется, что все точно так и произошло.
Вот еще один характерный эпизод, когда ученики, по человеческому разумению понимая невозможность дела, тем не менее, в точности исполнили повеленное Господом. Иисус, возведя очи и увидев, что множество народа идет к Нему, говорит Филиппу: "Где нам купить хлебов, чтобы их накормить?" Говорил же это, испытывая его, ибо Сам знал, что хотел сделать. Филипп отвечал Ему: "Им на двести динариев не довольно будет хлеба, чтобы каждому из них досталось хотя понемногу" (Ин.6:5-7). Обратите внимание, такая подробность здесь приведена, чтобы нам стало ясно состояние учеников: они понимали, что даже если на двеcти золотых монет купить хлеба, то едва-едва каждому достанется по чуть-чуть. Один из учеников Его, Андрей, брат Симона Петра, говорит Ему: "Здесь есть у одного мальчика пять хлебов ячменных и две рыбки, но что это для такого множества?" (ст.8-9) - то есть "да, у нас есть немного пищи, но этого, конечно, не хватит для такого множества людей, зачем даже об этом говорить". И вот при такой обычной человеческой уверенности в невозможности найти пропитание, основанной на расчете, сколько нужно денег, чтобы накормить всех присутствующих - а их, как мы увидим, было несколько тысяч человек, - ученики тем не менее послушались Спасителя и исполнили Его, казалось бы, странное, неисполнимое приказание. Иисус сказал: "Велите им возлечь". Как возлечь? Ведь у нас всего пять хлебов и две рыбки? Но они это исполняют: они пошли, велели всем возлечь и сказали, что будут давать пищу... А откуда ее взять? Они не знают, им и в голову не может прийти… Ученики понимают, что это невозможно, нет у них этой пищи. Даже если и купить - может быть, у них и были какие-то деньги, вероятно, они как раз и имели двести динариев, потому и упоминает о них апостол Филипп, - для этого нужно было сначала пойти в селение, купить хлеб и принести его. Да и стоило ли ради того, чтобы каждому из них досталось хотя понемногу, возлегать на траве, как будто для настоящего обеда? Было же на том месте много травы. Итак возлегло людей числом около пяти тысяч. Иисус, взяв хлебы и воздав благодарение, роздал ученикам, а ученики возлежавшим, также и рыбы, сколько кто хотел (ст.10-11). И тут вдруг произошло чудо. Мы даже не представляем себе, как все происходило. То ли у каждого из учеников была корзина с хлебом и рыбой, и они, раздавая пищу из этой корзины, обнаруживали, что она там не иссякает; то ли все происходило каким-то иным, не описанным здесь подробно образом, - но Евангелие достоверно говорит, что все насытились, и не просто насытились, а так, что еще были остатки пищи, то есть люди больше есть не хотели. И когда насытились, то сказал ученикам Своим: "Соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало". И собрали, и наполнили двенадцать коробов кусками от пяти ячменных хлебов, оставшимися у тех, которые ели (ст.12-13).
Читая Евангелие, мы, как я часто говорю, по привычке не замечаем необыкновенности описанных событий. Даже читая жития святых, мы впечатляемся больше, так как нам кажется, что эти люди к нам ближе, все нам представляется более понятным, и чудеса, происходящие с ними, выглядят более выпукло и поражают наше воображение, наши чувства сильнее, чем чудеса Евангельские. Но на самом деле обилие евангельских чудес и их величие не сравнимы ни с чем, что происходило в жизни даже самых великих святых. И вот, читая Евангелие по привычке, пробегая, так сказать, по нему глазами, мы не осознаем необыкновенности событий, в нем описанных, и потому не замечаем той важной вещи, что ученики, повиновавшиеся Спасителю, имели и обыкновенный здравый человеческий смысл, были такими же людьми, как и мы. Об этом свидетельствует, например, ответ Филиппа Господу: "Им на двести динариев не довольно будет хлеба, чтобы каждому из них досталось хотя понемногу". Но исполняя, несмотря ни на что, волю Господа, апостолы таким образом все более и более уверялись в Нем и, благодаря именно точному и беспрекословному своему послушанию, становились все более и более преданными Ему духом, делались избранными Его учениками. И в этом также была их заслуга: ведь Господа окружало великое множество людей, но столь беспрекословное послушание Ему проявляли весьма немногие; вероятно, именно благодаря такому своему послушанию они и были избраны Спасителем для апостольского служения. Известно, что большинство из них были людьми простыми. Быть может, эта простота и помогала им вот так слушаться, отсекать собственную волю без каких-либо размышлений. Впрочем, находился среди них и апостол Матфей, по профессии, как известно, мытарь. Занятие это было низкое, недостойное, такие люди фактически становились вымогателями; но в то же время профессия Матфея свидетельствует о том, что он был человеком грамотным, поскольку должен был собирать налоги и за них отчитываться. Кроме того, известно, что он происходил из сословия левитов - тех, кто служил при храме, - а такое служение, безусловно, требовало образованности. Тем не менее и Матфей так же повиновался Спасителю, был столь же преданным, столь же послушным, столь же простым в исполнении воли Божией, как и все прочие апостолы.
Когда Господь наш Иисус Христос должен был входить в Иерусалим, Он послал учеников привести к Нему осла, на котором Ему необходимо было совершить Свое торжественное шествие. Вот как говорит об этом Евангелие: И когда приблизился к Виффагии и Вифании, к горе, называемой Елеонскою, послал двух учеников Своих, сказав: "Пойдите в противолежащее селение; войдя в него, найдете молодого осла привязанного, на которого никто из людей никогда не садился; отвязав его, приведите; и если кто спросит вас: "Зачем отвязываете?"- скажите ему так: "Он надобен Господу"". Посланные пошли и нашли, как Он сказал им. Когда же они отвязывали молодого осла, хозяева его сказали им: "Зачем отвязываете осленка?" Они отвечали: "Он надобен Господу". И привели его к Иисусу, и, накинув одежды свои на осленка, посадили на него Иисуса (Лк.19:29-35).
Вам может показаться немного смешным то, как я перенесу это событие, так сказать, на наше время. Допустим, кто-то сказал бы вам: вот там будет стоять автомобиль, пойдите, сядьте в него и пригоните его сюда; если вас спросят: "Зачем он вам нужен?" - скажите: "Он надобен Господу". Как бы вы на это приказание отреагировали? Оно показалось бы вам совершенно диким, невозможным. Но ученики, которым именно так и было приказано, уже привыкли слушаться Господа, они знали, что если Он говорит, значит, необходимо все исполнять беспрекословно. Они верили Ему, пошли и исполнили порученное. И когда исполняли, то, действительно, возникло препятствие, на первый взгляд, непреодолимое. Хозяева спросили их: "Зачем вы забираете осла?" Не какие-то посторонние люди, а сами хозяева. Но ученики ответили так, как им велено было ответить: "Он надобен Господу". И опять благодаря беспрекословному послушанию, точному до подробностей, совершилось чудо. Да, и это также чудо, хоть и не столь очевидное: ведь совершенно незнакомые люди, услышав слова учеников, по-видимому, вдруг почувствовали в душе нечто такое, что уже не могли им отказать, не могли воспрепятствовать апостолам исполнить свое дело. Многие ли из нас способны на такое послушание? Еще раз подчеркиваю, речь идет не просто о послушании, а об ответственном и точном исполнении приказания.
Еще один пример. Это произошло также перед самыми страданиями Спасителя. Настал же день опресноков, в который надлежало заколать пасхального агнца, и послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: "Пойдите, приготовьте нам есть пасху". Они же сказали Ему: "Где велишь нам приготовить?" Он сказал им: "Вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он" (Лк.22:7-10). Представьте себе, что вам говорят: когда войдете в город, встретите человека с кувшином воды. Никаких иных признаков больше не указывается. А вдруг мы встретим сразу несколько человек? А вдруг человека с кувшином мы не встретим вовсе? Так подумал бы всякий здравомыслящий человек. Но ученики, опять же показывая свою преданность Спасителю, беспрекословное и вместе с тем разумное послушание (разумное не в том смысле, что они начинают рассуждать по-своему, а в том, что они точно исполняют приказанное), идут сразу же, не медля, потому что если бы они промедлили, то этот человек, может быть, набрал бы воды и ушел. Итак, они идут, встречают его и исполняют, что велел Господь.
И скажите хозяину дома: "Учитель говорит тебе: "Где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими?"" (ст.11). Опять же - приходят в незнакомый дом только потому, что следуют за несущим воду; может быть, это был раб, слуга хозяина дома; он, так сказать, невольно указал им тот дом, в который они должны были войти. И тут же обращаются к хозяину дома, совершенно незнакомому для них человеку, спрашивая: где комната, в которой им нужно совершить Пасху? Казалось бы, все это странно. Иерусалим, конечно, был не такой большой город, как современные города, но и в то время в нем было уже более ста тысяч жителей, то есть огромное число людей. А Господь не говорит ученикам, кто тот человек, которого им необходимо найти, но лишь указывает, что в руках у него будет кувшин. Однако они опять в точности исполнили волю Своего Учителя, и все получилось именно так, как Он говорил. Они пошли, и нашли, как сказал им, и приготовили Пасху (ст.13). А ведь вкушение этой пасхи было очень ответственным, важным моментом в деле служения Спасителя, так как на этой вечери впервые было совершено таинство преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христову, произошло установление Евхаристии. И все это предварялось такими вот, как бы мы сказали, случайностями: пойдете и увидите человека, несущего кувшин воды… и войдете вместе с ним в дом… и скажете хозяину дома… - было много таких странных, сомнительных, с точки зрения здравого смысла, происшествий. Тем не менее ученики пренебрегали своим здравым смыслом. Да, они высказывали откровенно то, что думали, они даже сомневались вслух: вот, мол, на двести динариев едва ли хватит хлеба, - но когда им говорилось определенно, они уже делали то без раздумья, отвергая свой образ мыслей, свое представление о вещах.
Имеется ли в Евангелии пример, когда люди откровенно не повиновались Спасителю? Наверное, можно найти много таких примеров, но именно один кажется мне наиболее характерным, в большей степени относящимся именно к нашей теме. Конечно, содержание рассматриваемых нами сегодня Евангельских текстов, в том числе и того, который я сейчас приведу в пример, не исчерпывается лишь тем, о чем мы сейчас будем говорить, а именно о точном исполнении воли Божией, однако есть в них и такой смысл. Когда выходил Он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени и спросил Его: "Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?" Иисус сказал ему: "Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Знаешь заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не обижай, почитай отца твоего и мать". Он же сказал Ему в ответ: "Учитель! Всё это сохранил я от юности моей". Иисус, взглянув на него, полюбил его и сказал ему: "Одного тебе недостает: пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною, взяв крест" (Мк.10:17-21). Обратите внимание, этот человек просит Спасителя указать, что ему делать, чтобы наследовать вечную жизнь. Спаситель говорит ему о заповедях, дает, казалось бы, ответ, которым можно было бы удовлетвориться, однако тот желает услышать нечто большее, понимая, что исполнения одних названных заповедей недостаточно. Хочет услышать в точности, что нужно делать. И вот как говорит Господь: "Единаго еси не докончал (по-славянски это звучит более красиво, точно и образно. - О.А.)… пойди, все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною, взяв крест". Этот человек сам добивался точного ответа и указания, что конкретно ему нужно делать. Итак, ответ был ему дан, а как он отреагировал? Он же, смутившись от сего слова, отошел с печалью, потому что у него было большое имение (Мк.10:22). Мы видим, что человек, как будто искавший точного ответа, ответ этот и отвергает. Зачем же было тогда спрашивать, зачем же надо было узнавать волю Божию?
Конечно, здесь дело касается спасения, а мы в своей жизни сталкиваемся вроде бы с какими-то мелочами. Однако и простейшие указания старших необходимо исполнять, мы же их нарушаем. И все это свидетельствует о нашем духовном расположении. Мы точно узнаем, что нужно делать, а потом этим пренебрегаем. Юноша пренебрег по той причине, что имел большое богатство, а мы - потому что у нас есть собственное "внутреннее богатство", то есть мы "богаты" своим мнением, своим представлением о вещах, своими интересами. Допустим, нам дают какое-то приказание, а мы его не исполняем, поскольку считаем, что в данный момент более важно, например, пойти отдохнуть, или книгу почитать, или даже помолиться; нам представляется, будто мы лучше знаем, что для нас является спасительным. Потому, если мы более откровенны и искренни, мы отходим от старших с печалью, а если более лукавы, тогда говорим: "благословите", - и такой видимостью смирения прикрывая своеволие, продолжаем заниматься своими делами. Получается, что у нас как в армии: в армии перечить командиру нельзя, и когда он дает приказание, все отвечают: "есть", - а потом уже каждый делает что хочет. Так и у нас наблюдаются подобные армейские порядки в самом худшем смысле слова. Сказать "я не буду так делать" никто не смеет. Но хочется человеку, например, поспать или книгу почитать, вот он и говорит притворно: "благословите", а когда его начинают ругать за неисполненное, он произносит волшебное слово "простите". Есть здесь и такой расчет: ну что с человеком в монастыре могут сделать? Побьют? Нет, никто его не побьет. Поклоны дадут? Так ведь и без того их делаешь - подумаешь, немножко больше, немножко меньше. Могут ведь еще и пожалеть и не дать этих поклонов. Ужина лишат? Это тоже не беда, можно как-нибудь тихонько поужинать и без разрешения. Иногда даже и не объясняя, что не сделано, сразу говорят: "простите", как бы обрезая тем самым всякую возможность наказания. Ведь человек же кается: "простите!" - ну как тут не простить?
Некоторые могут привести такой довод, что одно дело евангельские примеры: ученики повиновались Господу, поскольку знали, что Он всеведущий, всемогущий и как Он сказал, так и будет, - и совсем иное дело здесь, в монастыре, повиноваться настоятельнице, старице или старшему по послушанию. На это вам прежде всего скажу, что ученики в то время еще не в полной мере осознавали, Кто такой Иисус, и нам нужно смотреть на их внутреннее состояние, на психологию их поступков. А самое главное (вернемся к примеру, приведенному мною в начале нашей беседы) - Сам Спаситель, будучи Всемогущим, Всеведущим, Всепремудрым Богом, повиновался Своим родителям, которые были все же ограниченными людьми, хоть и святой, праведной жизни. Повиновался им в самых простых вещах, тем самым показав нам пример истинного послушания, послушания именно людям. Когда мы в точности исполняем приказания даже в чем-то, с житейской точки зрения, неправильные - кроме, пожалуй, каких-то уж совершенно абсурдных, хотя некоторые старцы именно таким образом испытывали своих послушников, - мы тем самым, что самое главное, исполняем волю Божию, отсекая при этом собственную волю.
У нас же никто в точности не исполняет того, что ему говорят! Приведу такой пример. Распоряжение было дано две недели назад, сегодня я случайно увидел, что оно не выполнено, сделал замечание, снова повторил распоряжение - и, пока Матушка не проверила, оно опять же не было исполнено. Таких случаев у нас сколько угодно: никто до конца ничего не доделывает. Я бы даже смирился, если бы какая-нибудь здравомыслящая сестра выполнила распоряжение не так, как ей велели, а по-своему, и у нее получилось бы лучше. Правда, это нехорошо с духовной точки зрения, но человек по крайней мере поступил бы разумно. Но ведь в подавляющем большинстве случаев здравого-то смысла вам как раз и не хватает. Дело не доводят до конца или делают неправильно, и в результате получаются нелепости, именно нелепости... Я не к тому призываю, чтобы вы прекратили думать - ни в коем случае! А то некоторые у нас теряют всякую инициативу и впадают в некую апатию. Им скажешь - они сделают, а не скажешь - никогда не сделают, хоть бы дело было перед глазами и напрашивалось само. Я не об этом говорю, а именно хочу подчеркнуть, что необходимо иметь чувство ответственности, доводить дело до конца, исполнять его в точности так, как тебе сказали. Тогда и будет результат, и не только в смысле монастырского благополучия, но, самое главное, результат будет в душе человека, ибо он стяжет подобающее внутреннее состояние, предрасполагающее его к духовным подвигам, прежде всего к молитве.
Кто умеет отсекать свою волю в безразличных [2] вещах, тот сможет отсечь ее и в вещах нравственных, то есть научится отсекать злые помыслы, предпочитать своей греховной воле волю Божию.
Хочу зачитать вам отрывок из патерика: "Однажды инок Марк стал просить у преподобного Нифонта Афонского позволения ловить рыбу в море. Услышал он от него следующее: "Научись прежде уловлять и замечать нечистые помыслы, а море и ловля рыбы - искушение". Марк не обратил внимания на старческий совет и под предлогом мытья загрязнившегося платья спустился к морю. (То есть употребил хитрость. - О.А.) Закинул удочку, наслаждался в совершенном удовольствии. (Есть мужчины, которые ужасно любят ловить рыбу, им это почему-то приятно. Видимо, у этого Марка тоже была такая слабость. - О.А.) Искушение не прошло даром: в то время как Марк был погружен в свое занятие, вдруг из моря выпрыгнул и кинулся прямо на него огромной величины зверь. Марк ужаснулся и, молитвенно призвав на помощь своего старца, едва-едва избавился от зверя. Находясь вне себя от страха и в то же время держа в руках пойманную рыбу, он прибежал к святому, а тот с отеческим участием ему сказал: "Неслушниче, тот, кто преобразился в змея при прельщении праотцев, и ныне принял вид морского пса на твою погибель. И только Христос, пришедший в мир для упразднения вражеской силы, по нескончаемой Своей благости помог тебе в ожидании твоего покаяния. Что же касается пойманной тобой рыбы, как плода преслушания, то ни под каким видом не решусь коснуться ее". Тронутый старческим выговором, Марк пал к его стопам и плакал слезами раскаяния. С того времени он исправился и оказывал полное послушание святому до самой своей смерти".
Мне тоже иногда хочется сесть на бульдозер и снести парочку каких-нибудь строений или поломать что-нибудь, сделанное вами по своей воле. Но сейчас не такое время, чтобы можно было позволить себе ломать и сносить, и я, конечно, не блаженный Нифонт Афонский, да и вы такие немощные, ничего подобного не понесете. А вообще-то надо бы разорять все, что человек делает из своего непослушания.
Можно еще привести вот такой известный многим пример. В XIX веке на Афоне в русском монастыре был эконом. По происхождению он был из людей богатых, даже собственными средствами располагал. И вот захотел он построить какое-то здание, но настоятель ему запретил. Хотя с точки зрения здравого смысла он, может быть, был и не прав, и тем не менее строить эконому он запретил. Тот же, во время отъезда настоятеля в Россию по делам, здание это все-таки выстроил. Настоятель приехал, увидел здание, огорчился, но сносить не стал: раз построено, значит построено. Когда эконом почил, его, как много потрудившегося для обители, похоронили возле алтаря собора на почетном месте. Вы знаете, на Афоне есть обычай через несколько лет выкапывать кости умершего и по цвету костей и другим признакам определять, праведной ли жизни был человек или нет, помиловал его Бог или нет. Но здесь доставать костей не пришлось, поскольку из могилы поднялась такая чернота, что покрыла наружную стену алтаря, и ничем невозможно было черноту эту убрать. И тогда все поняли, что даже многие его труды, но совершенные по своей воле, Богу не угодны. На Афоне до сих пор показывают эту черную стену.
Мы пришли в монастырь не для работы, сюда принимают не на работу; когда человек приходит в монастырь, у него не спрашивают, какую он имеет специальность. Поступающий не знает, чем он здесь будет заниматься: кто-то с высшим образованием будет, может быть, посуду мыть, а не имеющий никакого образования станет командовать; кто никогда не думал о пении, начнет петь, а кто о пении мечтал всю жизнь, будет заниматься чем-то самым обыкновенным. Мы пришли сюда спасать свою душу, а не работать по той или иной специальности. Мы не должны иметь пристрастия ни к чему, не должны исполнять своей воли ни в чем, все монастырские работы - и самые почетные, и самые низкие - одинаково полезны человеку, если он при этом отсекает свою волю. Руководит он или, наоборот, подчиняется - это совершенно неважно. Поет ли, пишет ли иконы, моет ли посуду или копается в огороде - это безразлично. Важно лишь то, какой результат эта работа производит в душе человека. Здесь совсем иной взгляд на человеческую деятельность. Необходимо учиться постоянно, день и ночь следить за собой, стараться отсекать свою волю в вещах житейских ради того, чтобы научиться отсекать ее и в вещах духовных, научиться отвергать свои помыслы, научиться на самом деле владеть собой, как бы натренироваться. Поэтому любая работа в монастыре имеет духовное значение. Хотя отсюда не следует, будто не нужно проявлять старания и рассуждения при исполнении того или иного дела, потому что нарочитый отказ от того, чтобы думать и здраво оценивать свои поступки, - это тоже своего рода непослушание, некий вызов: а вот я не буду сам думать, сделаю только так, как скажете. И это тоже нехорошо.
В общем, суть дела состоит в следующем: необходимо иметь ответственность и стараться любое порученное тебе дело в точности, аккуратно довести до конца. А если есть какие-то причины, указывающие, с твоей точки зрения, на то, что порученное дело исполнить невозможно или что его исполнение окажется неполезным для монастыря или лично для тебя, тогда расскажи об этом вовремя, а не когда с тебя уже спрашивают отчет, и ты говоришь: "Простите". Расскажи вовремя: приди к духовнику, к настоятельнице, к старице, к старшему по послушанию. Скажи: исполнить порученное не получается, поскольку нет такой-то и такой-то вещи. Или: я не могу этого делать, потому что искушаюсь, боюсь согрешить, как мне быть? У нас часто случается, что, имея какие-то страсти, мы, сами того не понимая, под предлогом, будто делаем нечто доброе, стараемся страсти свои удовлетворить. Как тот инок Марк, который пошел ловить рыбу под предлогом стирки одежды, так и мы: находим какой-нибудь предлог и делаем приятное, интересное для нас. Если нам поручено несколько дел, мы выбираем именно то, которое нам интересно, а не то, которое нужно сделать срочно и которое важно для монастыря. Под разным предлогами откладывая дела нас не интересующие и исполняя лишь доставляющие удовольствие, мы еще и оправдываем себя: мы же работали! Конечно, это не значит, что если мы с удовольствием исполняем порученное нам дело, то это само по себе уже обязательно плохо. Однако даже самая приятная работа вызывает утомление, тогда и удовольствие от нее пропадает. Но тем не менее делать ее нужно, иначе и жить нельзя. Работа есть работа, и нужно себя понуждать. Как сказал Господь Адаму, когда тот согрешил: "В поте лица твоего будешь есть хлеб твой" (Быт.3:19). И избежать этого мы не можем.
В общем, как мне кажется, всем понятно: на приведенных мною евангельских примерах, на примерах из жизни святых мы видим, что во всем должно проявлять послушание. Наверное, миряне тоже могут извлечь для себя некий урок, ведь и находящимся в миру также необходимо понимать, что то дело, которым они заняты - это не просто какая-то безразличная работа, но духовное занятие. Это духовное делание: отсекать свою волю, точно, ответственно все исполнять, любое дело обязательно доводить до конца, а если встречаются какие-либо препятствия, вовремя о них предупреждать. Благодаря внешнему делу, не имеющему, казалось бы, ни малейшего отношения к духовной жизни, мы научимся настоящей собранности, научимся ответственности. И каким бы делом впредь ни занялись, всегда будем исполнять его старательно, на нас всегда можно будет положиться. Самое главное - мы сами себя сделаем такими, что для нас станет возможным исполнить Евангелие, мы уже не сможем относиться к нему по-другому: раз взялись, значит надо делать, раз начали делать, значит нужно довести работу до конца. Иначе никакого плода ни в каком отношении не получим, иначе сами себе и другим людям будем неприятны, на всю жизнь останемся расхлябанными, все будут нами пренебрегать, как людьми ненадежными; в таком случае ничего ни во внутренней жизни, ни в обыкновенных человеческих делах мы никогда не достигнем.
Вопрос. Насколько мы должны слушаться равных и младших сестер на послушании? Если есть старшая по послушанию, достаточно ли четко слушаться только ее, чтобы не вносить путаницы, стараясь учесть мнение всех сестер?
Ответ. Я приведу один такой комический пример из своей жизни. Нас было четверо друзей. И решили мы как-то поехать по святым местам. Дело было летом, обычно все верующие летом стараются отправиться в паломничество. Духовником у нас был отец Андрей, вы его знаете. Ну вот он и благословил двоих ехать в Киево-Печерскую Лавру (тогда она еще была закрыта) приложиться к мощам, а двоих - в Троице-Сергиеву Лавру. Один мой друг (с которым я должен был ехать в Киев) ужасно хотел, чтобы мы все поехали вместе, а не разделялись, как благословил о.Андрей. Но четыре человека - это уж очень группа такая неуклюжая, бросающаяся в глаза, а тогда все-таки еще была советская власть, и вести себя надо было как-то более благоразумно. К тому же группе из четырех человек и устроиться труднее и так далее. Тем не менее друг меня уговорил, и я решил перед ним смириться. И вот мы все поехали в Троице-Сергиеву Лавру. Приходим устраиваться в монастырскую гостиницу, и вдруг обнаруживается, что мы с ним вдвоем забыли паспорта (а мы оба и являлись инициаторами этого преслушания). Я в тот момент сразу понял, какова была истинная причина того, что мы забыли паспорта. Лишь благодаря одному знакомому нам еле-еле поверили и с трудом приняли в гостиницу (тогда принимать без документов было совершенно запрещено). Много было и разных других приключений. Еще мы все время ругались: на какой трамвай сесть - на 5-ый или на 4-ый; на этой станции метро сойти или на следующей. Отец Кирилл (Павлов), к которому мы ходили, даже наставлял нас: только смотрите, говорил, не ругайтесь. Так он провидел наши поступки…
Так что перед младшими или равными на послушании смиряться не нужно; есть приказание старшего - его и нужно исполнять. Если же ты считаешь, что тот или иной совет сестры - неважно, равной или младшей, - разумен, ты должна доложить старшей, и она уже примет решение. А если старшая, допустим, не хочет принимать очевидно полезного, как тебе кажется, решения, обратись к настоятельнице или благочинной. Вот и все. А если мы все станем эдакими "смиренными", то получится, что командовать у нас будут самые наглые. Смиряться - это не значит слушаться всех подряд, иначе с нами произойдет то же, что с лебедем, раком и щукой, а воз останется на прежнем месте. Понятно? Все, у кого есть постоянное послушание, подчиняются старшему на этом послушании.
Вопрос. Вы говорите, что о препятствиях в работе, в послушании нужно сообщать сразу, а если это делается, но тот, от кого все зависит, никак не реагирует - как тут быть? Продолжать настаивать или оставить как есть?
Ответ. Смотря какое дело. Если тебе кажется, что твое предложение улучшит работу, а его не принимают, тогда можно уступить и смириться. Если же это очень серьезная вещь, так что даже беда какая-нибудь может произойти, тогда, безусловно, надо настаивать и дойти до самого старшего. Вообще, нужно быть разумным человеком и не считать, что раз ты пришел в монастырь, то, значит, уже и думать ни о чем вообще не надо.
Вопрос. Если тебе дали поручение, а ты сразу же сомневаешься в его правильности и от этого появляется смущение, то надо ли сначала попробовать поручение исполнить (вдруг да и получится) или следует сказать о своем смущении тотчас же?
Ответ. Если тебе сразу кажется, что поручение неправильно, так пойди и сразу скажи об этом или переспроси. Зачем же делать неправильно? Испортишь, например, во время шитья ризу и скажешь: "Да, я была права, риза испорчена, выбрасывать нужно, материал был негодный. Знала я, что ничего не выйдет, а шила потому, что мне так сказали".
Вопрос. Когда молишься в присутствии кого-то, то смущаешься, что молишься как бы напоказ. Нужно ли обращать на это внимание?
Ответ. Смотря как молишься. Если ты стоишь с поднятыми руками и постепенно поднимаешься на воздух, тогда, конечно, лучше уединиться. Если ты на молитве поднимаешь руки, и они у тебя начинают гореть, словно свечи, и вся ты становишься огненной, то лучше это делать так, чтобы никто не видел. Даже великие отцы: Арсений Великий и прочие, - скрывали подобные свои состояния.
Если говорить серьезно, то как мы будем скрываться, когда стоим, предположим, на службе или исполняем общее правило? Хотя в храме и полумрак, но все равно ведь нам друг друга видно. Или как я, священник, буду скрываться, когда служу литургию - уйду из алтаря что ли? Есть такие молитвенные чувства, которые не могут не обнаружиться, и если мы начинаем их подавлять, то в результате, как правило, не только внешнее их проявление подавляется, но и сами чувства или вовсе исчезают, или значительно умаляются. Я это не к тому говорю, чтобы напоказ слезы лить, а все бы думали: вот он какой, какое у него покаяние! Нет, этого делать не нужно. Но бывает, что нечаянно наше внутреннее состояние проявляется: на лбу собираются складки от того, что пытаешься сосредоточиться, или слезы выступают - конечно, лучше чтобы окружающие этого не видели. Но если утаиться невозможно: допустим, ты стоишь на службе - куда же ты денешься? Если все скрывать и подавлять, тогда на службе и не помолишься никогда. Вот, например, был такой подвижник авва Филимон. Когда он молился на службе, у него потоки слез лились прямо на пол, все то место, где стоял авва Филимон, делалось мокрым. И у нас в Одессе был такой - Христа ради юродивый Иван Петрович. Он тоже, когда стоял на службе, плакал, но платком вытирал не слезы, а пол. Ну что он должен был делать? Правда, он вел себя так, что можно было принять его за сумасшедшего, но в то же время этот человек непрестанно смирялся. Я хочу сказать, что молитвенное состояние не всегда можно скрыть. Если мы будем чересчур его скрывать, то в конце концов и чувство сокрушения потеряем.
Вопрос. Если видишь несколько священников, то обязательно ли брать у всех благословение?
Ответ. Разве ты утомишься, если возьмешь благословение у нескольких священников? Всех священников нужно почитать. Если ты берешь благословение только у того, кого уважаешь, а на другого не обращаешь внимания и тем самым показываешь, что он для тебя никто, то это, конечно же, плохо и так поступать нельзя. Какими бы батюшки ни были, но в смысле священства все имеют равную благодать, и потому, безусловно, каждому надо воздавать одинаковое почтение. У нас в России принято брать благословение, а у греков, например, благословение не берут, у них только подходят и целуют священнику руку.
Вопрос. Батюшка, а если священник одет в мирскую одежду и даже сомневаешься: священник он или нет, - брать ли благословение?
Ответ. Если ты знаешь, что перед тобой священник, то благословение брать нужно. Пусть даже батюшка не в рясе и без креста. Хотя, конечно, по канону священникам положено ходить в священнической одежде. Но при советской власти они не только всякому осмеянию и позору подвергались от людей неверующих, но и сами власти их преследовали - в лице уполномоченного по делам религии и других чиновников. Их преследовали, и бывали очень большие неприятности, поэтому можно понять священников старшего поколения, которые привыкли ходить в гражданской одежде. Хотя, безусловно, священник должен выглядеть солидно, одеваться соответственно своему сану, а не ходить в бриджах или шортах. Конечно, было бы хорошо, если бы священники приучали себя ходить в форме, как положено. Ну, посмеются над тобой - подумаешь, дело житейское; как говорится, хоть горшком называй, только в печь не сажай. Но священникам привыкнуть к этому трудно. Сейчас они боятся уже не преследования, а просто какого-то насмешливого отношения со стороны большинства людей.
Вопрос. Батюшка, иногда сестре что-нибудь поручаешь, а она начинает с тобой так говорить, что кажется - ты в чем-то сама виновата, и от этого теряешься. В чем здесь причина?
Ответ. Есть такие люди, которые умеют убедительно говорить и всегда выходят правыми. Они могут не только обыкновенного человека, но и святого старца так запутать, что старец уже будет думать: "Да, правильно он говорит, надо благословить его на то, что он предлагает". Вот и у меня бывает, что я указываю брату, как нужно поступить, а он возражает: "Нет, нужно иначе". Я ему: "Нет, надо сделать так, как я сказал". А он мне еще какие-то обстоятельства приводит. В конце концов говорю: "Ну ладно, пусть будет так". А он: "А вообще-то нет, не так, здесь еще есть такое обстоятельство, лучше сделать вот так!" Я говорю: "Ну, тогда давайте так…" И получается, что я за одну беседу дал три-четыре благословения. Потом человек выбирает из них именно то, которое ему нужно, - и все в порядке, он доволен. Я его благословляю, исполняя свое, так сказать, возвышенное служение духовника, а он выбирает, что ему подходит. И накапливается у человека целый арсенал моих благословений, и он им пользуется в разных случаях. "А вы благословили!" - "Когда я благословил?!" - "А вот вы помните…" Благословлял я, не благословлял - запутаешься.
Один человек на работу устроился. Отец П. его спрашивает:
- А кто тебя благословил? Я же тебя не благословлял.
- А меня отец Авраам благословил.
- Когда?
- Да в прошлом году.
И вот получается, я ему в прошлом году дал благословение, и целый год он его держал! Аккуратно так держал, и потом вовремя, в нужный момент, он его из своих запасов и достал. Так, действительно, можно наметить себе целый арсенал благословений и ими прикрываться: то матушка благословила, то батюшка благословил, то старица, то благочинная, - как в карты играют.
Вопрос. Можно ли во время Причастия частицу Тела и Крови прожевывать?
Ответ. Если маленькая, то необязательно. Если же частица большая, ее прожевать нужно, никакого греха в этом нет. Мы, священники, всегда причащаемся большими частицами. В древности христиане причащались отдельно Тела под видом хлеба и отдельно Крови под видом вина. И когда они брали частицу Тела и ею причащались, то, естественно, они ее прожевывали, а потом уже отпивали из Чаши. Ведь частица, не смоченная вином, была сухая, и, несмотря на ее малую величину, проглотить ее целиком было почти невозможно. Нет никакого греха в том, чтобы частицу разжевать. Ведь если жевать грешно, значит, и глотать тоже грешно. Когда человек глотает большую частицу, он может подавиться, может возникнуть какой-то рвотный рефлекс, и тогда действительно будет искушение.
Вопрос. Патриарх и епископ - различаются ли они по благодати?
Ответ. У патриарха такая же степень священства, как и у епископа. В отношении благодати они ничем не отличаются. Есть три степени священства: диаконство, священство и епископство.
Когда-то в России, по невежеству, митрополита, избиравшегося на Всероссийскую кафедру, рукополагали в четвертый раз. А патриарха Иова даже в пятый раз рукоположили: сначала рукоположили во Всероссийского митрополита, а потом, когда было учреждено патриаршество, его еще рукоположили в патриархи. Так что он был пять раз рукоположен.
Вопрос. А при четвертом и пятом рукоположении благодать-то наверное не сходила?
Ответ. Не знаю. Когда судили патриарха Никона и пытались его как-то оклеветать (а он, в общем-то, был человеком совершенно непорочным), стали его обвинять в том, что он рукоположен в четвертый раз. А в те времена в России много было подобного рода несообразностей, и лишь позже, когда обряды были исправлены, сообразованы с греческими, такого уже, конечно, не происходило. И вот патриарх Никон своим обвинителям говорит: "Что же вы мне такие обвинения предъявляете, когда у нас все патриархи были четырежды рукоположены, а патриарх Иов даже пять раз?" И обвинители не знали, что сказать.
Вопрос. Батюшка, Вы сказали, что если мы приучим себя к беспрекословному послушанию, то будем и в духовной жизни собранней. В каком смысле собранней?
Ответ. Когда я сегодня говорил с вами о послушании, я не имел в виду именно беспрекословное послушание, но делал акцент на том, что нужно все исполнять точно и до конца. Я говорил сегодня об ответственности. Если в житейских делах мы научимся так себя вести, то будем собранней и в вещах духовных. Не сможем ничего бросить на половине, все будем делать от начала до конца, станем тщательными, исполнительными во всем. Приучившись к добросовестности во внешнем, мы будем такими и во внутренней жизни - вот о чем шла речь.
Вопрос. В каких случаях послушание душевредно?
Ответ. Если мы слушаемся какого-то развращенного человека - это душевредно. Если мы слушаемся человека, в духовном отношении совершенно неопытного - это также душевредно. Если мы слушаемся еретика, безбожника или иноверца - это тоже душевредно. Если мы слушаемся младшего или равного в ущерб тому, что нам повелевает старший, - и это душевредно. Ведь все это по сути уже не является послушанием. Говоря о послушании (а слово это приобрело у нас уже терминологическое значение), мы не имеем в виду, что кто-то кого-то просто слушается, но имеем в виду именно святоотеческое послушание, то есть послушание по Богу.
Вопрос. Если молитва за других приносит большую благодать, чем за себя, это, должно быть, не вполне нормально?
Ответ. Всякое может быть. Когда молишься за себя, то порой как-то трудно бывает собраться, нет ответственности, не чувствуешь собственной греховности, как бы не ощущаешь нужды в молитве, а потому и молишься несколько рассеянно. Не всегда, конечно, но подобное настроение, тем не менее, может быть. А в отношении другого человека ты осознаешь свою ответственность, знаешь, что он нуждается сейчас в молитвенной помощи, и потому молишься с большим усердием. Так что то, о чем ты говоришь, действительно возможно.
Вопрос. У аввы Дорофея я прочла следующее рассуждение: если чувствуешь, что послушание сопряжено со спорами или с неким душевным беспокойством, то исполнить такое послушание - это одна восьмая, а не исполнить и тем самым сохранить свое душевное устроение - семь восьмых. Как правильно понимать такое рассуждение аввы Дорофея?
Ответ. Авва Дорофей говорит не о том, чтобы не исполнять послушания, но о том, чтобы больше заботиться о внутреннем. При каждом деле мы должны прежде всего заботиться о своем душевном состоянии. Разные могут быть послушания, по-разному могут складываться обстоятельства. И если нам встретится какое-то препятствие - нравственное или физическое - мы должны обратиться к старице или настоятельнице и решить этот вопрос, чтобы не получить вреда. А иначе, если нашему послушанию будет сопутствовать, например, прекословие и мы будем откладывать дело ради душевного мира, тогда мы вообще ничего делать не сможем, потому что у нас все друг другу прекословят.
Нужно заботиться о своем душевном состоянии всегда, но в то же время тщательно все исполнять. И слова аввы Дорофея я понимаю именно так: надо заботиться о том, чтобы дело было сделано, и при этом самому стараться не грешить, не поддаваться тщеславию, гордости, раздражительности, если тебе кто-то мешает; унынию, если у тебя что-то не получается, - вот о чем идет речь. Все же по немощи своей мы так или иначе будем каким-то из этих страстей поддаваться; собственно, где у нас могут проявляться наши страсти, как не в нашей повседневной жизни, так ведь? Однако не следует из этого делать вывод, что для победы над страстями нужно не бороться с ними, а просто прекратить всякую деятельность вообще. Ведь в таком случае получается один способ не грешить: запереться в комнате, никуда не выходить, сидеть там и не шевелиться. Но ведь это же абсурд.
Вопрос. Если сестра велит исполнить что-то по послушанию определенным образом, а ты знаешь, что можно сделать иначе и получится лучше, то нужно ли об этом говорить? Ведь кажется, что твое душевное настроение лучше тогда, когда ты беспрекословно слушаешься и не размышляешь. А когда начинаешь стараться сделать лучше, но иначе, чем было сказано, тогда примешиваются какие-то страсти и в душе уже не очень хорошо.
Ответ. Если это не какие-то твои личные капризы, а тебе действительно кажется, что от твоего совета будет польза для дела, то, конечно же, нужно сказать. А такое отношение к поручениям, как у тебя, происходит, по моему мнению, от мнительности и чрезмерной, совершенно неуместной ревности. Ведь в помыслах ты на самом деле грешишь бесконечно, а здесь вдруг решила молчать, якобы ради душевного покоя. Так может быть, это не душевный покой, не мир душевный, а просто безразличие и все? Ведь так спокойнее: мне, мол, ни до чего нет дела, "по мне хоть трава не расти". Живешь себе спокойно: поел, поспал... Но надо же поступать по совести. Важно также не перепутать благоразумие со своеволием, поскольку можно сделать не больше и не лучше, а просто по-своему. Необходимо все совершать по совести, быть уверенным: правильно делать именно так! И доводить дело до конца, исполнять его тщательно; даже если тебе об этом не говорили - само собой разумеется, что нужно делать так.
Вопрос. Вы говорили о самоукорении…
Ответ. Что значит самоукорение? Самоукорение - это когда человек говорит: "Да, я виноват". А дальше что? Раз виноват - так исправься. Иначе получается, что если я признал себя виновным, так мне теперь уже и исправляться не нужно. Самоукорение - это же только начало покаяния, одно из средств к его достижению. Именно одно, а не единственное. Мы учим тому, что покаяние - это не только признание своей греховности; говорил же Иоанн Креститель: сотворите плоды достойные покаяния (см. Лк.3:8).
Вопрос. Но ведь сразу же плодов не может быть…
Ответ. Почему плодов не может быть сразу? Наоборот, плоды будут сразу. Плоды - это молитва, борьба с греховными помыслами (не стану пока говорить о добродетелях). И это должно быть именно сразу. А если ничего этого нет, тогда уж не знаю, что и сказать. Бывает такое состояние у человека, когда его настолько одолевают помыслы, что ему и усилия никакого делать не нужно, чтобы признать: "Да, я виноват" - он и так видит, что во всем виноват. Ему хоть бы в отчаяние не впасть. Наверное, какое-то изменение от этого происходит, но ни в коем случае нельзя этим удовлетворяться. Все равно должна быть молитва. Как говорится, смирение смирением, но должна быть и борьба. Иначе зачем было бы Спасителю говорить: если глаз твой или рука твоя соблазняет тебя - отсеки их и брось от себя (см. Мф.18:8-9). Нужно не только смирение, но и жестокая борьба. Собственно, и само истинное смирение приобретается в борьбе, при крайнем напряжении сил: когда человек признает свою немощь, тогда только он познает, что он из себя представляет, насколько он немощный и грехолюбивый. А пока крайнего напряжения сил нет, то бесполезно и смиреннословить: "Да, я ужасный, ах, какой я ужасный…"
Вопрос. Иногда чувствуешь себя как в огне, брань тебя захлестывает, и нужно усиленно молиться, а ты находишься на послушании и молишься с трудом. Насколько молитва в таком состоянии эффективна?
Ответ. Может быть, иногда и допустимо оставить послушание, но смотря какая брань...
Вопрос. Например, возникает неприязнь…
Ответ. Надо молиться вслух устами. Скажем, мы вместе с сестрой Д. моем пол, и у меня возникла к ней неприязнь, потому что она грохочет ведрами. Что я должен делать? Отбежать от нее и начать молиться? Но ведь это будет означать, что я поддался брани уже до такой степени, что вовсе оставил борьбу. Неприязнь - такое чувство, которое бывает именно по отношению к людям. А если ты постоянно находишься с людьми и от этого у тебя возникает неприязнь, то борьба твоя должна состоять в том, чтобы брань свою претерпевать, а не в том, чтобы убегать от нее.
Вопрос. Вот Вы говорите, что надо постоянно молиться. Но иногда бывает такое суетное послушание, что внимательно молиться очень трудно. Как бороться в такой ситуации?
Ответ. Ну, что делать, надо терпеть. Речь же идет не о какой-то особенной брани, когда человек уже совершенно не владеет собой. А повседневные искушения, действие тех или иных страстей - так ведь это происходит постоянно, и потому мы должны всегда противиться душой и умом, стараться молиться, владеть собой.
Вопрос. Батюшка, а как правильно терпеть брань, чтоб была польза, и почему многие приходят в уныние, отчаяние во время брани от помыслов?
Ответ. Терпеть брань и терпеть страсть - это разные вещи. Терпеть страсть значит соглашаться с ней. А терпеть брань значит бороться, противиться и терпеть это состояние. Иногда духовную брань приходится переносить на протяжении многих лет, и притом брань страшную, как мы читаем в жизнеописании некоторых подвижников благочестия. Чтобы получать, как ты сказала, пользу, надо терпеть именно брань, а не страсть, то есть вести борьбу и терпеть, потому что сразу победить не удается. Почему не удается сразу? Может быть, какая-то наша в том вина, может быть, Господь это попускает, чтобы мы приобрели мужество или какие-то другие добродетели, а в первую очередь, конечно же, смирились.
Вопрос. Батюшка, когда бывает брань, это хорошо или плохо?
Ответ. Конечно, довольным от этого никто не бывает, но возникновение брани естественно, так и должно быть. Если брани нет, то это даже как-то странно, удивительно. Либо у человека есть какое-то особое смирение, и поэтому он освобожден от брани; либо он живет нерадиво, и потому диавол не возбуждает против него брани; либо он поддался гордости до такой степени, что диавол отступил от него, чтобы человек из-за воздвигаемой брани не начал смиряться и тем самым не потерял бы тот порок, который и один может его погубить.
Вопрос. Освобождается ли человек во время брани от страсти?
Ответ. Смотря что иметь в виду под бранью. Если иметь в виду собственно борьбу со страстью, то, конечно, здесь уже есть какое-то освобождение, а если иметь в виду лишь сильнейшее действие страсти, то тогда человек как раз бывает ею ослеплен. Брань - это противостояние, брань - это борьба, а страсть - совсем иное. Если человек страсти противится, значит, он осознает, что она в нем есть, и, следовательно, он уже до какой-то степени прозрел. А если он ей поддался, значит, он ее не видит, пребывает в ослеплении. Вообще, брань - это борьба со страстью. Но иногда под бранью имеют в виду сильное действие страсти, вот тогда ее можно отождествить с ослеплением.
Впрочем, не все так однозначно. Бывает, с одной стороны, что какая-то страсть человека мучает и он начинает видеть свою немощь, отчего смиряется, избавляется от гордости, прозревает. С другой стороны, страсть может так действовать, что человеку начинает казаться, будто негодование, которое он испытывает по отношению к какому-то другому человеку, справедливо, - вот тут он всегда ослепляется.
Вопрос. Скажите, "энергия" - неправославное понятие?
Ответ. Нет, почему, это именно сугубо православное понятие. Это термин догматического богословия. "Энергия" в переводе с греческого значит "действие". Когда мы говорим "Божественная энергия", мы просто употребляем греческое слово вместо русского - "действие". Но в связи с распространением в настоящее время экстрасенсорики этому слову придается совсем другое значение. Сейчас рассуждают о каких-то энергиях: где-то в дереве есть энергия, в руках есть энергия, - это совсем не то. Когда мы говорим "благодать", то подразумеваем под этим благой дар. Мы употребляем это слово, забывая о его происхождении, о том, что оно обозначает присутствие Божественного действия. "Божественное действие" - это выражение в богословском отношении более точное, чем "благодать Божия". Но нужно отличать благодать Божию и действие Божие от действия какой-нибудь иной сущности. У каждой сущности: у человека, у растений, у животных, у неодушевленных предметов - есть свойственные ей действия. Экстрасенсы же, говоря о неких энергиях, имеют в виду совсем другое: они считают, что в каждом человеке заложены какие-то нереализованные, невыявленные силы и что есть люди, обладающие сверхъестественными, выдающимися способностями, например, такой сверхчувствительностью, что могут выявлять болезни, исцелять людей и так далее. На самом же деле каждому человеку свойственно, грубо выражаясь, выполнять определенный набор действий. Поскольку человек имеет нечто общее с неодушевленным веществом, он обладает, в частности, свойством или действием, присущим неодушевленному веществу; поскольку человек имеет нечто общее с растением, то есть растет, размножается, в нем присутствует также нечто свойственное растению; поскольку он имеет нечто общее с животными, то он обладает и действиями, присущими животным. И в конце концов, у него есть действия, свойственные только разумному существу: способность мыслить, эстетические чувства и так далее. Всеми этими действиями люди обладают в разной степени. Допустим, если я такой большой и толстый, то я больше вешу, чем сестра Д, то есть вещества во мне больше, больше веса, тяжести, значит, и соответствующего действия во мне больше. И это само по себе ни хорошо, ни плохо, это просто факт. Также и умственных способностей в разных людях может быть больше или меньше - это касается уже чисто человеческих свойств. А экстрасенсы предполагают, что у людей бывают еще какие-то особенные способности, например исцелять болезни и т.д. Но ничего исключительного быть не может. Учение экстрасенсов о том, что нам свойственны какие-то личные энергии, которыми мы управляем, происходит от оккультизма. А оккультизм, в свою очередь, заимствовал это из восточных религий, где считается, что всякое существо вообще и человек в частности является частью единого Абсолюта - абсолютного безличного божества, - как бы забывшей о своем божественном происхождении, как бы заблудившейся частью божества. И вот когда, учат восточные религии, мы вспоминаем о своем божественном происхождении и делаем какие-то усилия, чтобы вернуться в свое прежнее состояние - в состояние безличного блаженства, тогда якобы у нас начинают проявляться сверхъестественные Божественные способности и мы начинаем действовать подобно Всемогущему Богу. Это, конечно, безумная сатанинская гордость, немыслимая с точки зрения христианства. И вот экстрасенсы полагают, что они эту природную абсолютную энергию могут в себе реализовать. Если мы говорим о святых угодниках, что они творят чудеса не своей силой, а силой Божества, то есть Бог творит чудеса по их молитвам, сам же человек ничего сделать не способен, являясь существом ограниченным, то их доктрина основана на мнении, будто человек является частью безграничного божественного существа и будто, вспоминая свое прежнее бытие, он приобретает сверхъестественные способности.
Вопрос. Варсонофия Великого вопросил один новоначальный общежительный монах о послушании авве Сериду (он был игуменом их монастыря). Старец сказал, что в первую очередь нужно повиноваться Богу, а затем - игумену, как второму после Бога. Можно ли это применять в жизни?
Ответ. Такое беспрекословное, без рассуждения, послушание, которое было у древних монахов, возможно тогда, когда руководят духоносные люди, а нам нужно оказывать послушание с рассуждением. Я не хочу, конечно, оправдывать непослушание, чтобы не получилось, что какая-то девчонка, ничего не понимающая, да еще со множеством страстей, начнет объяснять свое непослушание тем, что она, понимаешь ли, рассуждает и старается правильно все исполнить. Например, ей лень работать, а она будет говорить: "Это я рассуждаю, нужно ли в данном случае работать или не нужно. Ведь матушка Л. не такая, как амма Сарра или амма Синклитикия". Но с другой стороны, слепое послушание тоже неразумно. Может и матушка Л. ошибиться, если не знает каких-то обстоятельств, - тогда нужно прийти, доложить об этих обстоятельствах, и решение может быть изменено. Если же мы будем изначально иметь такую установку, что она не должна ошибаться, поскольку святые отцы заповедуют оказывать ей послушание как второй после Бога, - а она вдруг ошибется, то мы действительно потеряем веру. Нужно смотреть на вещи здраво, хотя и слушаться тоже необходимо, даже если старшие в чем-то не правы. Понятно, что для улучшения ситуации можно высказать какие-то свои мысли, замечания, но все равно надо понимать, что у нас здесь не производство, наша конечная цель - собственно душа. Послушание, может быть иногда и не совсем оправданное, лучше, чем непослушание как будто ради пользы дела, если под делом подразумевать ту или иную монастырскую работу. Самая главная наша работа - это наша душа, и потому послушание всегда полезно.
Вопрос. Как монашествующие должны относиться к общим, житейским проблемам людей? Быть совершенно им чуждыми? Но таким образом мы не проявим любви к нашим ближним. Ведь многие православные или еще не глубоко воцерковленные люди имеют подобные проблемы, которые кажутся нам внешними, незначительными.
Ответ. О тех, кто к нам обращается с просьбой помолиться, мы, конечно, должны молиться, и с чувством, а не с безразличием, услышит ли нас Бог или не услышит. Но в то же время мы живем совсем другой жизнью, по сравнению с людьми мирскими. Разумеется, хорошо иметь и сочувствие, и вместе с тем быть беспристрастным, то есть не сочувствовать мирским удовольствиям, не испытывать зависти к тем, кто живет в благополучии, и т.д. Но бывает, что мы любим человека, питаем расположение к нему и одновременно увлекаемся, скажем, его образом жизни, впадаем в пристрастие, - тогда лучше и сочувствия не иметь, "на первых порах". А вообще, нужно иметь любовь ко всем - это идеальное состояние. Для того мы и уходим из мира, чтобы исполнить заповеди, и прежде всего заповедь о любви. Даже можно сказать, что это единственная заповедь, всеобъемлющая: как сказал апостол Павел, любовь есть союз всех совершенств (см. Кол.3:14).
Вопрос. Как понять, что Господь предпочитает некоторых и что есть избранники? Получается, одни более способны к спасению или к совершенству, а другие - менее?
Ответ. Это неправильно, те или иные люди бывают избранниками по той причине, что они соответственно себя ведут. И Господь, предвидя особое их расположение, их ревность, может быть, как-то им содействует. Хотя, впрочем, видимые знаки избрания очень часто выражаются в том, что человек испытывает какие-то особенные скорби или особенную борьбу. Поэтому не знаю, как таким людям можно завидовать. Мы-то обращаем внимание на плоды добродетели, а не думаем о том, что пришлось людям испытать, когда они эти добродетели совершали.
Вопрос. Если сестре по послушанию делаешь замечание, ругаешь (хотя в душе и пытаешься ее оправдать, и жалеешь), то правильно ли это, по любви ли к сестре, ведь она обижается, не понимая, что я делаю так для ее пользы? К тому же я сама очень переживаю и смущаюсь, не обидела ли ее.
Ответ. Нужно стараться, чтобы таких ситуаций было поменьше, но иногда действительно приходится делать замечания, которые вызывают в человеке неприятные чувства. Я, например, иногда на самом деле сильно на кого-нибудь рассержусь и искренне его поругаю (что, конечно, грешно), но по большей части мне не хочется никого обижать, не хочется делать никаких замечаний, обращать внимания на всякие промахи и так далее. Но ведь если совсем не ругать, то человек развратится, а я, как духовник, должен его воспитывать, порой через силу проявляя строгость ради помощи этому человеку. Хотя в некоторых подвижниках любовь действует так, что они просто не могут быть строгими. Вот отец Андрей, мой духовный отец, говорил о себе так: "Человека надо палкой бить, а я не могу". Естественно, от этого терпели вред те его духовные чада, которые этого не понимали. Они приходят, спрашивают благословение: "Батюшка, благословите то-то и то-то". - "Хорошо, пусть будет так". - "А вот это еще благословите". - "Что ж, пусть будет и так". Они думали, что находятся на послушании, а на самом деле творили свою волю. Причем отец Андрей по характеру был очень гневливым человеком, как он сам рассказывал, но приобрел вот такую кротость.
В Патерике, например, рассказывается, что авва Агафон достиг такого состояния, что нигде не видел зла. "Любовь все покрывает" (1Пет.4:8).
Вопрос. Из состояния уныния мне иногда помогает выйти то, что я оказываю какую-нибудь услугу ближним. Например, принесу поднос с едой болящей сестре, помолюсь по дороге - и уже становится легче. Но бывает, что при этом начинаю разговаривать с сестрами, впадаю в празднословие, отчего совесть меня сильно укоряет. Не лучше ли тогда сидеть одной в келье, молиться и ждать, пока уныние пройдет?
Ответ. Помочь ближнему - это всегда хорошо и полезно. Но у нас под предлогом помощи ближним может, действительно, проявиться желание развлечения. Поэтому нужно все хорошо взвесить, и если под благовидным предлогом скрывается желание развлечься, тогда лучше не поддаваться ему, но сидеть одной, молиться, бороться со своим унынием, претерпевать его. Совершая служение ближнему, нужно позаботиться о том, чтобы не поддаться суете, то есть не впасть в противоположную унынию крайность. Во всем необходимо придерживаться золотой середины.
Сегодня я хотел бы поговорить на тему несколько для вас неожиданную, но, как мне кажется, очень важную. Прежде всего, для того чтобы вы внимательно отнеслись к моим словам, под новым углом зрения посмотрели на те евангельские цитаты, которые я хочу сегодня предложить вам на рассмотрение, приведу следующее изречение Спасителя. Господь говорит: "…извнутрь, из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство… - далее Он произносит слова, с точки зрения здравого смысла, совершенно неожиданные: завистливое око, - и продолжает: богохульство, гордость, безумство. Все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека" (Мк.7:21-23). Завистливое око - таков русский перевод, а в славянском переводе эта фраза имеет более обширное значение, чем просто зависть, - око лукаво. Как это из сердца может исходить око? Конечно, если бы мы пытались выразить ту же мысль современным языком, нужно было бы сказать: неправильный, лукавый взгляд на вещи исходит из сердца. И вот об этом неправильном взгляде, об оке лукавом - в широком смысле, а не только о зависти - мне и хочется сегодня с вами поговорить. Иными словами, поговорить о духовной слепоте или об извращении духовного зрения.
Как вы помните, весьма часто Спаситель в Своих поучениях употреблял образ человеческого зрения, равно как и слуха. Например, несколько ранее в той же главе Евангелия от Марка приводятся слова Господа: если кто имеет уши слышать, да слышит (Мк.7:16). Понятно, что речь идет не о слухе в буквальном смысле слова, поскольку такой слух имеют почти все, - речь идет о том, что лишь имеющий отверстым духовный слух уразумеет смысл поучения Спасителя. Подобным образом Он часто говорил и о зрении, например, упрекал иудеев такими словами: Имея очи, не видите? Имея уши, не слышите? (Мк.8:18). Господь наш Иисус Христос говорил о зрении так, чтобы внимательный человек понял: речь идет не о телесном чувстве зрения, а о внутреннем духовном чувстве, о некоей способности, свойстве человека. Поэтому Он и употреблял такие выражения, чтобы мы увидели в Его словах некий потаенный смысл. Вот Он говорит: светильник для тела есть око… (Мф.6:22) - слово око употреблено в единственном числе; но ведь если бы речь шла о телесном зрении, то было бы сказано "глаза" или "очи". Здесь же - единственное число, которое указывает на то, что подразумевается некая способность человеческого ума взирать на вещи, оценивать их, объяснять их, понимать их смысл. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло (Мф.6:22). Понятно, что раз здесь говорится не собственно о глазе человеческом, а о внутреннем оке, то, конечно, и о теле сказано также в приточном смысле. Имеется в виду не тело как таковое, а внутреннее, душевное состояние человека, вернее - его душа. Если же око твое будет худо (или, по-славянски, лукаво), все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, - тьма, то какова же тьма? (Мф.6:23). То есть "если твое понимание вещей помрачено, то какова же тьма заблуждения, в которую человек попадает, если не пытается очистить свой внутренний взор?". Этот внутренний взор - чрезвычайно важное свойство в деле нашего спасения. И если мы будем относиться к нему пренебрежительно, то погрузимся, по словам Спасителя, во тьму. А пребывающий во тьме, конечно же, претыкается, падает и погибает.
Обратите внимание на те слова, с которых я начал свою беседу (прочту их теперь по-славянски): Извнутрь бо от сердца человеческа помышления злая исходят... око лукаво. Можно еще короче: извнутрь от сердца человеческа исходит... око лукаво. То есть искаженное внутреннее состояние человека порождает неправильный взгляд на вещи. Мы смотрим на вещи превратно: нам кажется, будто мы просвещены, разумны, имеем некоторое рассуждение, будто некий свет разума действует в нас, на самом же деле этот свет есть тьма. Спаситель предостерегает: если свет, который в тебе, - тьма, то какова же тьма? Иными словами, "убойся и, пока в тебе еще есть некоторая способность рассуждать, устремись к тому, чтобы очистить свое душевное око". Все наши телесные чувства: зрение, слух и прочие, второстепенные по отношению к этим двум, - воспринимают действительность определенным образом, поэтому одну и ту же вещь все люди должны видеть как будто бы одинаково. Однако кроме естественного простого восприятия есть еще и внутренняя оценка, свой взгляд на вещи. Когда говорят "взгляд на вещи", имеют в виду не собственно взгляд, какой мы бросаем на предметы, но наше восприятие, истолкование, оценку вещей. И этот внутренний взгляд у разных людей различен: один смотрит на какую-то вещь, и она вызывает в нем отвращение и страх, он боится ее, поскольку она является для него соблазном, другой же, напротив, с вожделением к ней устремляется. Так один видит цель жизни в том, что другой считает чем-то отвратительным, низким, презренным, чего избегает всеми силами.
Для того чтобы мы, православные христиане, правильно совершали свой жизненный путь, шли целеустремленно и не уклонялись от пути спасительного, нам необходимо приобрести правильный взгляд на вещи. Нам нужно приобрести око просто, чтобы на все нас окружающее и даже на свое внутреннее состояние, на происходящее внутри нас, взирать исключительно с Евангельской точки зрения. Когда человек уклоняется от внутреннего естественного правильного восприятия, которое диктует ему его собственная совесть, то становится слепым и глухим, так что теряет способность воспринимать даже совершенно очевидные и ясные вещи, например, чудеса Спасителя или Его богомудрую проповедь. В словах Господа была такая внутренняя сила убеждения, что даже и враги Его, будучи людьми образованными и книжными, не могли Ему прекословить. И несмотря на это, многие люди противились Его проповеди, потому что под действием страстей, прежде всего гордости и тщеславия, пришли в состояние совершенной духовной слепоты и глухоты. Вот как Спаситель говорит о них: И сбывается над ними пророчество Исаии, который говорит: слухом услышите и не уразумеете, глазами смотреть будете и не увидите, ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их (Мф.13:14-15). Обратите внимание, здесь как раз явно раскрыта внутренняя связь между сердцем человека и его чувствами. Если сердце человека огрубело, или, как сказано по-славянски, более выразительно, - отолсте, то есть ожирело, стало неподвижным, ленивым, тогда и телесные чувства в человеке извращаются, и он, слушая и как будто все понимая, сохраняя здравый человеческий разум, в то же время понимает все превратно.
Чтобы было яснее, я прочту тот же евангельский отрывок по-славянски, потому что, как мне кажется, славянский перевод не только более выразительный, но, самое главное, будучи более близким к греческому оригиналу, он точнее передает заключенный в Евангелии смысл. Слухом услышите и не имате разумети, и зряще узрите и не имате видети. Отолсте бо сердце людей сих, и ушима тяжко слышаша, и очи свои смежиша… Тяжко слышаша… - то есть слышат с большим трудом, не могут услышать по-настоящему, не могут воспринять внутренним слухом. Да не когда узрят очима, и ушима услышат, и сердцем уразумеют, и обратятся, и исцелю их. Таким образом, обращение для этих людей делается невозможным. И мы не должны говорить, будто слова эти относятся только к фарисеям и тем иудеям, которые не приняли проповеди Спасителя. Нет, все это, к сожалению, может быть отнесено и к православным христианам, к любому из нас. Когда мы ведем себя подобно фарисеям (а такое возможно), тогда и последствия бывают те же: формально мы называемся христианами, а по сути ничего христианского не совершаем или, соблюдая одни лишь внешние предписания, от самого главного отвращаемся. А то, что, нося имя христианина, по сути можно быть фарисеем, об этом и Сам Спаситель сказал, предупреждая апостолов: берегитесь закваски фарисейской и саддукейской (Мф.16:6). То есть можно формально быть последователем, учеником Господа Иисуса Христа, а по сути - фарисеем. Имеющий в себе эту закваску - фарисейское учение и отношение к жизни - становится фарисеем при любом вероисповедании, будь он буддист, баптист, иудей или православный христианин. Лицемерие и превратное понимание, хитрость возможны везде. Человек может называть себя православным христианином или считать себя, допустим, магометанином, а по сути все эти люди имеют одно внутреннее вероисповедание: они фарисеи.
И вот этой закваски фарисейской мы, православные христиане, также должны бояться, Господь нас предупредил. А если примем ее, тогда впадем в ту же слепоту, сердце наше огрубеет, отолстеет, и мы уже не сможем воспринимать все правильно. Мы будем слушать и читать Евангельскую проповедь, будем читать творения святых отцов, изъясняющих Евангелие, но учение это окажется для нас совершенно бесполезным, либо мы осмелимся его еще и извратить. Есть сектанты, еретики, которые извращают православное вероучение открыто, а есть такие люди, которые на это не способны или же просто не имеют желания соблазнять других, но ради собственного удобства, сами для себя, они перетолковывают и также извращают то или иное Евангельское изречение или вообще аскетическое учение святых отцов и учение Евангелия. Этим они показывают, что имеют огрубевшее сердце, из которого исходит лукавое око, превратный взгляд на вещи.
Настолько опасно иметь неправильный взгляд на окружающую нас действительность и на происходящее в нашей душе, что Спаситель поучает: если наш глаз нас соблазняет, то его необходимо вырвать, и лучше для нас с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть вверженными в геенну огненную, где червь не умирает и огонь не угасает (см. Мк.9:47-48). Конечно, более всего здесь говорится о соблазне, но ведь можно это поучение понимать и в широком смысле, который отнюдь не противоречит основному смыслу, а только дополняет его. Итак, если мы смотрим на вещи превратно, если видим вещь не так, как ее представляет Евангельское учение или святоотеческое предание, а по-своему, и это нас соблазняет, то лучше нам вообще лишиться какого-либо взгляда на эту вещь, вообще перестать что-либо понимать, чем понимать превратно и таким образом погибнуть. Вот сколь опасна извращенность нашего душевного состояния.
Человек, осознающий в себе эту духовную слепоту, безусловно, не имеет права никого учить и никому ничего указывать. Однако нередко так случается, что именно люди ослепленные, имеющие превратный взгляд, прежде всего на самих себя, предполагающие, будто они чего-то достигли, что-то понимают (в духовном ли отношении или в отношении какого-то искусства или ремесла), становятся настолько уверенными в себе, что считают себя способными руководить другими и смело приступают к этому делу, тогда как должны были бы со страхом отступить, поскольку не видят и себя самих. Вот как сказал об этом Спаситель: Может ли слепой водить слепого? Не оба ли упадут в яму? (Лк.6:39). Действительно, для всех совершенно очевидно, в жизни так и бывает: если слепой станет поводырем другого слепого, то они оба упадут. Когда же дело касается умственной или духовной жизни человека, то здесь все забывается, всякий здравый смысл отбрасывается прочь, и люди предполагают, будто имеют в себе силу руководить другими, сами ничего не понимая, сами по сути еще не имея твердого знания о том, какой дорогой им идти и как можно наставить другого. Они не видят великих недостатков и тяжких пороков в своей деятельности, как внешней, так и внутренней, но зато усматривают мелкие недостатки в других. Это тоже признак необыкновенной слепоты, страстности.
Ученик не бывает выше своего учителя, но, и усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его. Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь? Или как можешь сказать брату своему: "Брат! Дай, я выну сучок из глаза твоего", когда сам не видишь бревна в своем глазе? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего (Лк.6:40-42). Когда слепота человека достигает апогея, он не только не хочет слышать здравого учения, не только не хочет трезво взглянуть на себя самого и на свою деятельность, но еще и предполагает, что может стать учителем других людей, и навязчиво стремится поучать. Если же он такой возможности не имеет, то внутренне, в самом себе, превозносится над ближним, мысленно поучает его, думает: надо делать не так, а иначе, нужно и в духовной жизни вести себя совсем иначе, чем поступает этот брат или сестра, и т.д. Вместе с тем человек не видит, как в своей собственной деятельности допускает множество ошибок. Таким образом, этим навязчивым учительством он явно показывает всем свою слепоту.
Если бы мы имели в себе истинный свет, а не нечто только кажущееся нам светом - как сказано в Евангелии от Луки: смотри, свет, который в тебе, не есть ли тьма? (Лк.11:35) - тогда все наше тело, то есть вся наша жизнь была бы освещена и не имела в себе ни одной темной части и было бы светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием (Лк.11:36). Иногда внутреннее состояние человека отражается и на его внешности. Порой даже люди недуховные или вовсе неверующие, но обладающие каким-то знанием: житейской ли мудростью или знанием тех или иных наук, - освещаются изнутри неким светом разума. Мы видим, что лица их просветленные, тогда как у людей невежественных они тусклые, серые. Тем паче это касается людей духовных, имеющих духовный разум, духовную мудрость, которая, по учению святых отцов, является высшей добродетелью. Такие люди, действительно, просвещены благодатью Святого Духа, потому что духовное рассуждение тоже есть действие благодати; и это внутреннее просвещение отражается на их внешности. Но самое главное, конечно, не то, как нас воспринимают другие, а сама суть этого явления: человек всегда совершенно ясно осознает, как и что ему нужно делать, он обладает всеобъемлющим здравым смыслом, обладает прямым, четким взглядом на вещи, так что все умеет понять именно с точки зрения христианского учения (нравственного ли, догматического или аскетического). Если же мы не имеем в себе такого света, который просвещал бы все до мельчайших частиц и все в нас освещал, то, значит, необходимо трезво себя оценить и понять: мы еще находимся в состоянии духовной слепоты и не должны самоуверенно устремляться на поучение других людей.
Господь сказал: На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы. Услышав это, некоторые из фарисеев, бывших с Ним, сказали Ему: "Неужели и мы слепы?" Иисус сказал им: "Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас" (Ин.9:39-41). Многие считают, что они видят, что они все правильно понимают, обладают определенными способностями, имеют житейскую мудрость. Некоторые из них сознательно стремятся к власти над людьми, и, пытаясь приобрести влияние, одни добиваются государственных должностей, другие становятся, например, журналистами, писателями или художниками. Но на самом деле люди эти слепы, поскольку не приняли Евангелие. Я не хочу сказать, что любой государственный деятель обязательно слеп. Но кто живет не по Евангелию, для кого Христианство ничего не значит, тот, безусловно, является таким слепцом.
И мы, православные христиане, как я уже говорил, также можем оказаться слепыми, если к христианскому учению будем относиться формально, если будем поддаваться действию своих страстей. Потому что, как передал слова Спасителя евангелист Марк, исходящие из человека страсти оскверняют не только его уста, но (если немного перефразировать Евангелие, не искажая при этом его смысла) и зрение и ум. Ведь иначе невозможно было бы сказать, что из сердца исходит око лукаво. Если мы будем поддаваться действию страстей, которые исходят из наших сердец и нас оскверняют, то станем слепыми. И наоборот, люди "не видящие", то есть самые обыкновенные, заурядные, а может быть и с ограниченными умственными способностями, благодаря просвещению благодатью, благодаря искреннему, полному, последовательному восприятию евангельского учения становятся "зрячими" и видят все в истинном свете, становятся учителями и вождями "слепых", и имеют на это право. Такими были и апостолы, и их ученики - мужи апостольские, и святые отцы, и все подвижники благочестия с древних времен и до наших дней.
Беседу на эту тему я решил провести по следующей причине: многие под действием страстей, сами того не осознавая, приходят в состояние, напоминающее опьянение, и не понимают, что с ними происходит. Человек, сильно упившийся, не только искаженно воспринимает действительность, но порой доходит и до галлюцинаций: видит то, чего на самом деле вовсе нет. Подобное происходит и с человеком, упившимся страстями. Ведь не только от алкоголя приходит человек в состояние опьянения. Что такое алкоголь? Это одна из крайностей чревоугодия. Можно "опьянеть" и от любой другой страсти: от блудной, от гнева и т.д. Однако в таком случае "опьянение" происходит не за несколько часов или минут, а гораздо дольше: бывает, проходят целые месяцы и годы. Правда, иногда при бурном, сильном действии страсти подобное может произойти и за несколько минут. В таком состоянии человек совершенно превратно воспринимает все, что происходит и внутри его, и вовне. Действительность для него искажается полностью, и человек этот становится невменяемым, подобно фарисеям. Когда ему говоришь здравые вещи, он не может их воспринять: имеет глаза и не видит, имеет уши и не слышит. Потому что греховная скверна, как некий грязевой источник, бьющий из сердца, совершенно заполняет человека и не дает ему возможности чисто и ясно воспринимать вещи. И как бы здраво и умно ты с ним ни говорил, какие бы доводы ни приводил, даже если бы и чудо сотворил - все равно человек этот ничего не способен воспринять, поскольку страсть увлекает его, словно могучий поток. Он совершенно ничего не видит, становится подобным безумцу, который галлюцинации воспринимает за действительность.
Всем нам необходимо осознавать: когда мы не воспринимаем какого-то учения, преподаваемого нам Евангелием, святыми отцами, духовником, настоятельницей или вообще всяким рассудительным, здравомыслящим христианином, то это происходит не потому, что они неубедительно говорят, не обладают особым даром проповеди (это совсем необязательно, многие святые старцы были людьми чрезвычайно простыми), но по той причине, что мы сами ослеплены и потеряли духовный слух, не можем ни услышать, ни увидеть всего того, что нам нужно, чтобы отрезвиться и исправить свои недостатки.
Как избавиться, как исцелиться от столь страшной болезни, которую можно назвать и слепотой, и глухотой, и окаменением сердечным, поскольку под действием страсти мы становимся совершенно неспособными воспринимать отрезвляющее нас учение? Прежде всего необходимо осознавать, что мы подвержены этой болезни, и потому трезво смотреть на себя, всегда отдавать себе отчет: "В данный момент я не принимаю того, что мне говорят, может быть, именно по причине действия во мне какой-то страсти, то есть я сам виноват..." И таким образом, в принципе допуская, что иногда мы бываем неспособны выслушать и принять всем сердцем вразумление, мы станем уже более внимательны. Во-вторых, необходимо заботиться об очищении сердца - через искреннее откровение помыслов, через молитву.
Из сердца исходят помышления злые, из сердца исходит и око лукаво, то есть лукавый взгляд, лукавое, неправильное восприятие внутренней и внешней действительности. И потому мы должны очищать свое сердце, очищать его молитвой, трезвением, и, постепенно избавляясь от оскверняющих нас помыслов, будем очищать таким образом и наш ум - око, сделаем его простым. Тогда мы научимся смотреть на вещи не своим разумом, омраченным страстями, научимся воспринимать их не так, как велит нам сердце - а своему греховному сердцу верить нельзя, - но так, как учил Господь Иисус Христос, как и сейчас Он нас учит через святое Свое Евангелие, через Благовестие. Если же мы этому не научимся, если не приложим усилия к тому, чтобы приобрести здравый христианский смысл и чистый, правильный взгляд на вещи, когда человек думает не по-своему, но по-святоотечески, то исправиться не сможем.
Оригинальность мышления и вообще оригинальность в каком бы то ни было отношении, к которой стремятся в миру, совершенна чужда Христианству. Мы ее презираем, мы видим в ней гордость: с одной стороны, глупую и детскую, с другой - весьма опасную и губительную. Никакой оригинальности и исключительности нам не нужно. Мы все должны стремиться к тому, чтобы каждый из нас имел ум Христов. Так апостол Павел сказал о себе и других апостолах: "Мы имеем ум Христов" (1Кор.2:16). Вот к чему мы должны стремиться. Когда же христианин стяжет эту великую добродетель, тогда он уже сможет правильно увидеть прежде всего самого себя, свой жизненный путь, а некоторые - не все, а лишь немногие - станут способны и другим помочь в духовной жизни, в деле спасения.
Еще раз повторю, суть сегодняшнего наставления состоит в том, чтобы мы отрезвились и поняли, что менее всего мы должны верить себе самим. Обычно мы думаем: вот этому можно верить, а этому нельзя, этому можно доверять больше, а этому меньше… Но тот, кому мы должны доверять меньше всех, - это мы сами, в противном случае, доверяя себе самим, мы покажем свою совершенную слепоту. Через подвиг внутреннего очищения мы должны приобрести, по выражению Спасителя, око просто. Если будет око наше просто, то и вся духовная наша жизнь станет светлой, мы будем изнутри просвещаемы светом.
Давайте взглянем на себя и подумаем: "А что нам нужно делать?" - и у нас возникнет масса недоумений и смущений: во всем, в каждом своем действии, поступке и мысли мы станем сомневаться. Это показывает, что на самом-то деле мы находимся в кромешной тьме и совершенно ничего не знаем. Но в то же время мы с самоуверенностью отбрасываем поучения, предлагаемые нам Церковью через Евангелие, через писания святых отцов, через наших непосредственных руководителей. Если бы мы взяли для примера кого-нибудь из таких самоуверенных людей и стали бы логически развивать его нежелание принять то или иное вразумление, обличение со стороны старших, то, к ужасу своему, пришли бы к выводу, что человек этот дерзает отрицать определенное Евангельское поучение, то есть слова Самого Спасителя, и просто не хочет принимать учение Евангелия.
Приведу очень простой пример. Спаситель сказал: "Всякий, гневающийся на брата своего всуе, повинен есть суду" (Мф.5:22). Мы же постоянно находим множество оправданий для того, чтобы эти слова Спасителя, обращенные не только к Его непосредственным слушателям, жившим 2000 лет назад, но и ко всем Его последователям, в том числе и к каждому из нас, отвергнуть, пренебречь ими и сказать: "Да, это правильно, но в данном случае нам это не подходит". Можно было бы привести тысячи примеров, когда мы с дерзновением пытаемся спорить с самим Евангелием и, таким образом, ведем себя точно как фарисеи, которых обличал Спаситель (с которыми мы, однако, никак не хотим себя отождествлять). Действительно, мы имеем уши - и не слышим, имеем очи - и не видим, сердце наше огрубело и отолстело, и мы не способны воспринимать учение Спасителя. Да, мы верим, что Он - Сын Божий. Но если бы мы верили всей душой, то и слушали бы Его до конца в каждой, как нам кажется, малой заповеди, ибо нет такой малой заповеди, которой мы имели бы право пренебречь.
Это всего лишь один из примеров. Каждый, у кого есть хоть какой-то здравый смысл и совесть, увидит, что он многократно противоречит Евангелию, хотя иногда это выражается не так прямо и откровенно. Допустим, человек не принимает какого-то наставления духовника. Но ведь если немного порассуждать, то чему может учить духовник? Только исполнению Евангелия. Ничему новому учить он не имеет права, он только пытается объяснить, как в каждом конкретном случае применить Евангелие. И если человек его наставление отрицает, значит, он таким образом противоречит Евангелию, не хочет его принимать, отмахивается от него, как от назойливого насекомого, мешающего ему спокойно жить и наслаждаться своими страстями, какими бы они ни были: гнев ли это или осуждение, блудная страсть или зависть - что угодно. Так происходит именно от духовной слепоты. Посмотрим же на себя трезво, опомнимся, увидим в себе этот страшный недостаток и по крайней мере будем свою болезнь осознавать. Больной человек прибегает к врачу, к лекарствам, а тот, кто мнит о себе, что он здоров, считает лечение излишним, отчего недуг в нем развивается до такой степени, что человек этот погибает, порой даже так и не осознав своей болезни. То же происходит и в духовной жизни. Давайте осознаем свою болезнь и постараемся с Божией помощью, с помощью внимательного, усердного чтения Священного Писания и святых отцов, посредством послушания своим старицам, настоятельнице, духовнику исправиться, истрезвиться и исцелиться от духовной слепоты. Не станем оправдывать себя тем, что в наше время та или иная Евангельская заповедь нам уже не подходит. Как это ни страшно, но мы всем своим поведением показываем, что Евангелие для нас уже как бы устарело. Но ведь Евангелие является вечной, неустаревающей благой вестью, или, если для понятности выразиться не возвышенным архаичным, но современным языком, "доброй новостью", которая во веки веков этой "новостью" и останется. И мы не имеем права ни прямо, ни косвенно от Евангелия отвращаться.
Вопрос. Не могли бы Вы объяснить сестрам, почему некоторым из них не помогает молитва во время брани?
Ответ. Не помогает потому, что молятся плохо. Во-первых, недостаточно усердно, не с полной отдачей, не напрягая всех без остатка сил. Ведь сказано же: Возлюби Господа Бога твоего всей крепостию твоей (см. Мк.12:30). А мы молимся не всей крепостью, но лишь какой-то частью - и результат соответственный. Когда испытываешь брань, нужно молиться с таким настроением, как будто "либо тебя убьют, либо ты убьешь". Представь себе: кто-то на тебя напал и желает тебя убить. Конечно же, ты мобилизуешь все свои силы, ведь иначе, если допустишь какую-то оплошность, тебя зарежут или задушат. Во время брани также нужно крайнее напряжение. А во-вторых, когда мы молимся, пусть даже и усиленно, мы зачастую одновременно принимаем помыслы, не отбрасываем их. Иными словами, усилие в молитве есть, может быть даже и чрезвычайное, но в то же время греховные помыслы, с которыми боремся, мы приняли и ими услаждаемся; они укоренились в нас и овладели нами, то есть страсть овладела нашей душой, и мы не пытаемся отстраниться от этих помыслов, не пытаемся им противиться, а только молимся. Такой образ ведения брани уместен для человека весьма преуспевшего, у которого благодать и сила молитвы столь могущественны, что огонь благодати, действие молитвы в мгновение истребляют возникающий в уме греховный помысел или действующую в душе страсть. У нас же происходит противоположное: поскольку молитва наша слаба, благодати в нас мало, мало и ревности, напряжения, понуждения себя к молитве, то и получается, что ум наш постепенно прилепляется к греховному помыслу. Молитва становится формальной, а помысел все усиливается и усиливается и совершенно побеждает молитву, так что мы либо произносим ее сухо, либо и вовсе забываем о ней и полностью горим в своей страсти - блудной ли, гордости, гневе и т.д. И третья наша ошибка, которую, правда, не все могут исправить, так как это зависит от степени преуспеяния, состоит в следующем. У нас нет сердечного сокрушения; крайне напрягая силы при молитве и пытаясь противиться помыслу, мы слишком надеемся на себя, думая, что раз мы все делаем правильно, значит, должен быть результат. При этом мы забываем: если Бог нам не поможет, то никто и никогда помочь не сможет - ни молитва, ни какая-либо добродетель, ни какой-либо человек.
Все мы занимаемся Иисусовой молитвой и понимаем, какое великое значение имеет это делание для нашего спасения. Это всеобъемлющее дело, о котором схимонах Василий Поляномерульский, знаменитый подвижник XVIII-го века, сказал, что если все прочие духовные занятия подобны рекам, то умное делание - океану, в который все эти реки впадают (он имел в виду библейское повествование об океане, который обтекает и орошает всю землю). Но говоря об умном делании - об Иисусовой молитве, нельзя не сказать и о том изобретении, которое помогает нам в этом занятии. Приспособление это придумано святыми отцами, может быть, по откровению свыше, а может быть просто благодаря тому, что разум их был очищен Божией благодатию.
Для того чтобы жить благополучно, чтобы облегчить свои земные труды (иногда и из желания заменить комфортом и житейскими удобствами утешения духовные), люди создали множество разных приспособлений, машин и т.п., но и люди духовные, люди, угождающие Богу, также изобрели много прекрасных, необходимых вещей, оказывающих нам помощь, правда, в совсем другом отношении. Если мы обратимся к православной культуре, богослужению и обрядам, то увидим совсем особенную, оригинальную архитектуру, особенную живопись и песнопения, особенные приспособления - утварь для совершения богослужения. И все это когда-то было изобретено богопросвещенными людьми - иногда по откровению, а иногда благодаря естественному, но очищенному благодатию разуму - для помощи в духовных занятиях.
И вот одно из таких особых приспособлений, употребляемое во время моления Иисусовой молитвой, - четки. Это святоотеческое изобретение на первый взгляд кажется просто удобным предметом, с помощью которого при исполнении правила мы совершаем счет: не отвлекаясь на то, чтобы пересчитывать молитвы, а просто зная, что четка, как обычно бывает, состоит из ста узлов, мы, прочитав определенное количество четок, понимаем, какую часть правила совершили. Еще четки напоминают нам о молитве: держа их в руках, перебирая узлы четок, или вервицы, как их раньше называли по-славянски, мы не забываем, что должны непрестанно молиться. Но понимая это простое, очевидное значение четок, можно, однако, усмотреть в них и некое духовное значение, понимание которого никак не противоречит отношению к ним как к удобному, нужному для занятия умным деланием предмету.
В истории Церкви часто бывало, что сначала какая-либо вещь появлялась, а лишь впоследствии ей давалось символическое толкование. Прежде всего это касается богослужения, которое в течение веков развивалось и изменялось. Когда утверждалась та или иная форма богослужения, то вскоре появлялось и ее аллегорическое, символическое толкование, хотя те или иные моменты обряда и имели чисто функциональное происхождение. Скажем, малый вход возник из торжественного входа архиереев и императора, но потом он приобрел чисто символическое значение и в нем стали видеть, по одному толкованию, первое пришествие Христово, а по-другому - выход Спасителя на проповедь во время Его земной жизни. Великий же вход появился в богослужении ради переноса из сосудохранительницы в алтарь приготовленных для преложения хлеба и вина, но потом ему также было придано символическое значение: по одному толкованию, великий вход обозначает несение снятого с креста тела Спасителя во гроб, а по другому, так называемому "космическому", - второе страшное пришествие Христово. Вообще, известны два толкования Литургии: согласно одному, первоначально исходящему от Максима Исповедника, она символизирует всю мировую историю; согласно другому, более позднему, принадлежащему, если не ошибаюсь, патриарху Герману, - изображает всю жизнь Спасителя. Я только привел пример того, как сначала некоторые священнодействия, имеющие исключительно практическое значение, возникают, а потом уже им придается какой-то особый символический смысл. И здесь нет ничего страшного, нет никакой натяжки, потому что символическое понимание богослужения помогает человеку сосредоточиться, наполнить ум подобающими размышлениями. В особенности это, наверное, важно для священнослужителей, потому что содействует, помогает им в правильном ощущении, переживании богослужения, но и для мирян такое понимание имеет немалое значение.
Потому не будет никакой натяжки, если мы попытаемся посредством каких-то ассоциаций, каких-то представлений соединить вроде бы отстоящие друг от друга значения четок - практическое и символическое. И наталкивает нас на это опять же богослужебный обряд - пострижение в монашество. Когда новопостриженному монаху вручаются четки, то произносятся следующие слова, вы все их помните: "приими, брате, меч духовный, иже есть глагол Божий, ко всегдашней молитве Иисусове: всегда бо имя Господа Иисуса Христа во уме, в сердцы и во устех своих имети должен еси, глаголя присно: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго". Здесь используется изречение из Священного Писания, слова апостола Павла (см. Еф.6:17), придающие четкам некое символическое значение: в данном случае они называются "мечом духовным". И это очень справедливое и мудрое сравнение, хотя апостол Павел и относил эти слова не к четкам, не к молитве Иисусовой, а к силе христианской проповеди, которая и является "духовным мечом". Но ведь занимаясь Иисусовой молитвой, мы также проповедуем слово Божие, проповедуем истину как бы для самих себя и заставляем все свои душевные и телесные силы подчиниться этой Евангельской проповеди. противоречия здесь никакого нет: действительно, четки, необходимые нам для совершения Иисусовой молитвы, словно изображают этот духовный меч, поражающий невидимых врагов. Все, более или менее внимательно, искренне, усердно занимающиеся этим делом - молитвой Иисусовой, знают, что в ней мы не только каемся, просим у Бога милости, прощения грехов и вечной блаженной участи, но и в момент духовной брани, восстания на нас демонов, поражаем их ею как неким мечом. Это настоящее оружие, которым мы обороняемся во время нападения врагов и сами наносим удары. Поэтому очень уместно, разумно, что четки, вручаемые новопостриженному, символически названы духовным мечом.
Опираясь на это уже существующее в церковном обряде сравнение, мы можем дерзнуть отыскать и другие слова, изречения, повествования Священного Писания, с которыми ассоциируется это удивительное святоотеческое изобретение - четки.
Прежде всего, четки приводят нам на память евангельский рассказ о том (см. Мф.21:12 и сл.), как Господь наш Иисус Христос, войдя в иерусалимский храм, увидел там людей, торговавших скотом, который предназначался для жертвоприношений, и менял, разменивавших деньги (также как будто бы по важной причине, ведь жертвовать Богу можно было только специальные иудейские монеты, а монеты, принадлежавшие языческим государствам, в том числе римскому, не подходили для этой цели - это было особо оговорено в законе). И вот Господь возмутился тем, что во дворе храма, где люди должны были только молиться, благоговейно предстоя перед Богом, они отвлекались от молитвы этой торговлей и общей суетой, совершенно для дома молитвы неуместной. Он стал опрокидывать у менял столы и, сделав бич, как сказано по-славянски - бич от вервий (Ин.2:15), начал изгонять из храма и самих торгующих, и скот, который они продавали. Вы знаете, что иудейский храм состоял из дворов, находился под открытым небом и только "святое" и "святая святых" (то, что в наших храмах называется алтарем) располагались в отдельном здании. Так вот, четки как раз и ассоциируются с этим бичом от вервий, и ассоциация эта, мне кажется, имеет довольно серьезное обоснование, потому что, молясь, мы действительно прогоняем из своего сердца, из своей души "торгующих" - всевозможную нечистоту - "скот", под которым можно понимать плотские страсти; тело же и дух человека, по учению апостола Павла, - это храм Божий (см. 1Кор.3:16-17).
Четки также напоминают нам о притче Спасителя о сеятеле (Мф.13:3-9). Растению, выросшему на каменистой почве, не имевшему корня и увядшему от солнечного жара, или тому, которое погибло при дороге, или тому, которое было заглушено тернием, можно уподобить неправильную, неразумную молитву, от которой человек в конечном счете не получает никакой пользы. Правильное же упражнение в молитве (а наиболее полезной и плодоносной является именно непрестанная молитва Иисусова) можно сравнить со стократным плодоношением. И действительно, четки имеют в себе сто узлов, в чем как бы содержится намек на то, что если мы будем усердно заниматься этим деланием, то получим во сто крат больше плодов по сравнению с тем усердием, которое приложим.
Все эти сравнения, связанные с внешним видом четок, нужны нам для того, чтобы возбудить в себе ревность к занятию Иисусовой молитвой. Можно также найти некое сходство четок - их узлов, которые между собой соединены, с Христовыми узами, наложенными на Господа нашего Иисуса Христа, когда он был взят в Гефсиманском саду, связан и веден на беззаконный суд, на страдание и позорную смерть - распятие. Поэтому, занимаясь молитвой Иисусовой, мы должны с сокрушением вспоминать страдания Спасителя, по крайней мере стараясь подражать Его смирению, проявленному в те страшные страстные дни. И поскольку четки увенчиваются изображением креста, то, скорее всего, это сравнение не напрасно и не искусственно, оно помогает понять значение и внутренний смысл, который заложен в этом прекрасном предмете, изобретенном святыми отцами. Апостол Павел говорит: прочее, труды да никтоже ми дает: аз бо язвы Господа Иисуса на теле моем ношу (Гал.6:17). Конечно, под язвами Господа Иисуса имеется в виду крест, который апостол Павел, как и всякий христианин, носил на себе. И на четках мы также видим изображение креста, то есть язв Господа Иисуса Христа, и, нося их на своем теле (мы их носим в руке, которая также - часть нашего тела), мы не должны заниматься никакими прочими трудами, кроме единого угождения Господу и, в особенности, Иисусовой молитвы. Это первое и самое важнейшее дело, а прочее, труды да никтоже ми дает, потому что все остальное напрасно, ненужно или, в лучшем случае, второстепенно. Таким образом, и само устройство четок в виде связанных узлов, напоминающих нам об узах Христа, и крест, венчающий четки, должны напоминать нам о Христовом смирении, с которым мы должны совершать это великое делание ума, делание Иисусовой молитвы.
Наконец, крест оканчивается кистью - так называемым "воскрилием". Четырьмя такими воскрилиями оканчивались одежды древних иудеев, и эти кисти напоминали им о том, что они должны исполнять заповеди. И безусловно, в данном случае эта кисть также должна приводить нам на память то, что молитва только тогда может оказаться успешной и достигнуть своей цели, когда вместе с усердием в ней у нас будет и ревность к исполнению заповедей. Но, кроме того, эта кисть напоминает нам и о воскрилии ризы Самого Спасителя. Вы помните, как говорила себе кровоточивая жена: если только прикоснусь к воскрилию риз Его, тотчас исцелею (См. Мф.21-22). И по вере своей она получила просимое, т.е., едва прикоснувшись к краю ризы Господа, а именно - к кончику воскрилия, исцелилась от кровотечения. Так и мы должны верить, что только, так сказать, легким прикосновением к благодати Христовой, как бы к этому воскрилию, к краю ризы Его, мы можем получить исцеление от течения страстей, которые мучали нас, может быть, на протяжении многих и многих лет, если, конечно, будем прикасаться к этому воскрилию с верой, подобно кровоточивой жене. Может показаться, что все это лишь внешние, искусственно привлеченные образы, в действительности не имеющие отношения к такому простому устройству - четкам, но, даже если исторически это появилось в результате стечения каких-то внешних обстоятельств, ничего случайного в Церкви быть не может. И потому рассуждение о том, что прикосновение к кисти, которая имеется на четках, символизирует как бы невидимое прикосновение ума к краю ризы Христовой, к благодати Божией, - также не является натянутым и искусственным. Мы видим, что четки устроены в виде замкнутого круга, который, безусловно, без всякой искусственности, легко ассоциируется в уме с бесконечностью, в данном случае - с вечностью. Апостол Павел говорит: Видимое временно, а невидимое вечно (2Кор.4:18). И четки, это гениальное устройство, изобретенное святыми отцами для помощи нам в занятии умным деланием, также отражают это невидимое вечное. Будучи внешне простым предметом, они отображают многие невидимые, возвышенные вещи, как бы обнаруживают их присутствие для нас во время молитвы Иисусовой. Еще раз перечислю: во-первых, четки - это меч духовный, помогающий нам в сражении с демонами. Во-вторых, это бич, которым мы изгоняем из своей души страсти. В-третьих, это символ, это утешение нам, показывающее, что если мы будем усердно и разумно упражняться в Иисусовой молитве, то получим стократное воздаяние. В-четвертых, четки напоминают нам о путах и страданиях Спасителя и таким образом научают нас смирению. В-пятых, они учат нас вспоминать о заповедях и одновременно надеяться на милость Божию, потому что одно только прикосновение к славе Божией и благодати уже исцеляет нас от течения страстей. И наконец, они являются образом и символом вечности, к которой человек приобщается через занятие молитвой, в особенности через занятие непрестанной молитвой Иисусовой. Для чего я провел с вами такую, может быть, высокопарную, возвышенную беседу о четках? Ради того чтобы возбудить в вас ревность к занятию нужнейшим, можно сказать - единственно нужным делом для спасения нашей души. Ведь если даже четки, казалось бы нечто внешнее, исполнены многих глубоких, возвышенных и прекрасных символов, то тем более сама молитва Иисусова плодоносна и весьма полезна для нашего спасения.
О том, что четки - это не просто механическое приспособление, говорит и очень интересный случай из жизнеописания одного глинского подвижника, иеродиакона Серапиона. Этот подвижник, благочестивый, ревностный, всю свою жизнь избегавший даже посвящения в сан иеромонаха, несмотря на то, что был достоин этого, просил, чтобы когда он скончается, не погребали бы его три дня. И вот, когда он почил, братья увидели необыкновенное чудо: уже после кончины, когда тело его лежало на смертном одре, он три часа непрерывно перебирал четки, и это показывало его внутреннее возвышеннейшее состояние - все, что было в его сердце. Если бы четки были просто пустым, неважным предметом, вервицей - веревочкой в самом обыкновенном смысле слова, тогда не произошло бы этого чуда. Внутреннее состояние этого подвижника благочестия, старца Серапиона, было обнаружено лишь благодаря восхитительному, гениальному святоотеческому устройству.
Еще раз говорю, что я сказал вам все это, чтобы возбудить в вас ревность к молитве Иисусовой и любовное отношение даже к тем предметам, которые, казалось бы, имеют лишь косвенное отношение к этому сугубо духовному, умственному деланию. Я думаю, вы сами испытывали на себе, что иногда только возьмешь четки в руки - и уже легче молиться. Даже когда они бывают намотаны на руку при занятии какой-то работой, - они тем не менее напоминают о молитве. Некоторые подвижники, уже достигшие состояния непрестанной молитвы, все же использовали четки, чтобы не отвлекаться, - то есть они помогают даже и весьма преуспевшим. То, что после смерти диакон Серапион три часа перебирал четки, говорило о его внутреннем состоянии: возможно, он имел дар непрестанной сердечной молитвы, что и выразилось в таком необыкновенном внешнем явлении. Поэтому пусть эти размышления о значении четок - вервицы - возбуждают в вас ревность к великому деланию, к молитве Иисусовой. Все происходит от молитвы, которая есть мать всех добродетелей, тем более это можно сказать о молитве непрестанной. Упражняйтесь в ней усердно, никогда в этом не ослабевайте, не успокаивайтесь, если чего-то достигли, потому что преуспеяние в молитве безгранично, и не унывайте, если ваше преуспеяние пока скромно, потому что даже скромное состояние на самом деле спасительно, лучше, чем оставление молитвы, чем нерадение и пустота. И помните, что вы получите стократное воздаяние, если не в этой жизни, то в будущей точно.
Вопрос. Может быть, вы скажете, каково должно быть отношение к четкам, где их надо хранить?
Ответ. Отношение к ним должно быть благоговейное. Нужно, чтобы они лежали в том же месте, где хранятся евангелие и молитвослов.
Вопрос. Батюшка, наверное, нехорошо, что мы четки вешаем на шею?
Ответ. Если человек повесил четки на шею и стоит болтает, засунув руки в карманы, то, наверное, это нехорошо. А если он сделал так во время послушания, для того чтобы освободить руки, я думаю, это не страшно. Когда человек работает - это одно дело, и то он должен устами творить Иисусову молитву; если же у него четки висят на шее или намотаны на руке, а он сам ходит "ворон ловит" - занимается чем-то пустым, то это возмутительно. Когда чада отца Андрея молились по четкам, одного монаха - не хочу его осуждать - очень сердило: почему мы склоняем голову на левую сторону, а не на правую? Видимо, он так толковал: мы как бы смотрим влево, а там, как известно, враг. И он возмущался: почему мы вообще молимся по четкам? А я его как-то спрашиваю: "а для чего же четки нужны?" Он отвечает: "они напоминают нам о святых отцах". Многие считают, что это часть монашеской формы, что больше никакого значения у четок нет, надел - и все, они лишь должны быть намотаны на руке. Но ведь любой человек мог бы из чина пострига сделать простой вывод о необходимости непрестанной молитвы. При постриге вместе с вручением четок нам дается заповедь об Иисусовой молитве, которую мы должны всегда носить в устах, в уме и сердце. Никто не дает обета читать каноны или псалтирь, а говорится именно об Иисусовой молитве.
Вопрос. Батюшка, нас как-то упрекали: вот вы молитесь по четкам и тем самым не исполняете заповедь - не скрываете свою молитву, показываете, что вы молитвенники, а это же неправильно? Я не знала, что сказать.
Ответ. А что мы должны делать в храме? Повернуться спиной к алтарю и болтать, - чтобы скрыть свою молитву, скрыть, что мы в храме молимся? Тогда что должен делать священник? Молиться про себя, а внешне сидеть развалившись в кресле или на стуле? И храм мы в таком случае должны создавать не так, чтобы там была особая архитектура, располагающая человека к молитве, а так, чтобы там были уютные комнаты с креслами, чтобы все сидели и скрывали молитву. Тогда зачем и в храм ходить? Будем дома сидеть. Муж перед женой будет скрывать молитву, а жена перед мужем, и оба при этом будут делать вид, что смотрят телевизор. Заповеди Спасителя о тайной милостыне, тайной молитве, тайном посте нужно понимать не так, что все это должно буквально совершаться тайно, то есть скрытно от всех, а в том смысле, что это должно совершаться не тщеславно. Потому что и милостыню не всегда возможно подать в буквальном смысле тайно, и молиться очень часто невозможно тайно, и пост соблюдать. Что же, во время поста мы должны умащать свои волосы благовониями, как сказано в Евангелии? Выходит, матушка перед началом рождественского поста должна всем духи купить. И будут сестры стоять в церкви надушенные и болтать - так что ли? И это станет исполнением заповедей о посте и о тайной молитве? А как в таком случае исполнять заповедь о том, чтобы левая рука не знала, что делает правая? Настолько быстро дать, чтобы левая не успела еще и из кармана вылезти, так что ли? Отец Иоанн Кронштадтский, беседуя с игуменьей Леушинского монастыря Таисией, спросил ее: "Как ты понимаешь заповедь о том, что милостыню надо творить тайно?" Не помню, сказал ли он "милостыню" или "молитву", но это неважно, смысл один и тот же. Она ответила, что нужно совершать добрые дела втайне, а он сказал: "нет, неправда, не втайне, а не тщеславно". Мы тайно не можем совершить фактически ничего, редко когда такой случай появляется. Конечно, если есть такая возможность, лучше сделать скрытно, но она не всегда нам предоставляется. Втайне святые отцы хранили свои благодатные дары, свое молитвенное состояние - никто не знал, что творилось у них в душе; хотя иногда это и обнаруживалось - как, например, молитва великого подвижника Арсения: когда он молился в келье, брат, подглядев, увидел его как бы всего огненным. Да, вот это нужно, конечно, скрывать. Но сам факт, что мы молимся, мы просто не можем скрыть. Как мы его скроем? Как вот я, например, на службе должен скрывать свою молитву? Если я буду удерживать и скрывать свои чувства, то, скорее всего, стремясь их утаить, чтобы они не прорывались наружу, я их и вовсе подавлю. Я не только их скрою - я их уничтожу. Все будет скромно, смиренно, но молитвы-то не будет - одна скромность останется. В молитве человек должен быть дерзновенным. И сам факт того, что мы молимся, что мы перебираем четки, что мы пытаемся как-то сосредоточиться, - разве это можно скрыть? Это же абсурд. Это такое нелепое, даже, так сказать, сектантское представление о Евангелии вообще. В состоянии ли человек, который много постится, скрыть пост? В Евангелии сказано, что надо умыть свое лицо, умастить голову, но это же не буквально надо понимать; это значит, что мы должны стараться не показывать этого внешне, что мы должны совершать пост не с сетованием, а с радостью. И действительно, если пост хорошо проходит, если человек правильно относится к посту, то он всегда испытывает духовную радость. Потому что человек молится, потому что благодаря посту он получает облегчение в борьбе со своими страстями, так как пост окрыляет добродетели, и прежде всего молитву. Вот что это означает, а не то, что мы должны надушиться. Чтобы показать абсурдность этого примитивного толкования, приведу пример. Разве те подвижники, которые подвизались, допустим, в египетской пустыне "скит", мыли свое лицо? Да они вообще не мылись годами, они ходили оборванные, грязные, исхудалые, черные от солнца, иногда шатаясь. Как рассказывает Иоанн Кассиан Римлянин, во время чтения двенадцати псалмов, принятого в той пустыне, то есть во время ночной молитвы, они садились, потому что от изнеможения из-за тяжести дневных трудов не могли стоять, и глаза у них от слабости закрывались. Не от того, что они дремали, а от слабости. Люди были измождены подвигом. Что, они умащали свою голову? Или они могли скрыть такой пост? Такой пост скрыть невозможно. Если человек ест три сухаря один раз в день (и при этом считает, что его подвиг умеренный, не очень строгий!), то как он может скрыть свой пост? Понятно, что это невозможно, все говорило об их подвижничестве. Но, может быть, они скрывали подвиги какие-то особенные: то, что сверх общепринятого, конечно, можно скрывать. То, что вообще возможно скрыть, лучше скрыть. А так вот прямо, примитивно на это смотреть: "мы должны скрывать молитву, поэтому по четкам мы молиться не будем", - это просто абсурд. Миряне, которые так говорят, просто невежественны.
Вопрос. А как же о. Иоанн Кронштадский - ведь он и в браке состоял, и Иисусовой молитвой по четкам не молился, а такие великие дарования стяжал?!
Ответ. Брак этот, как известно, был фиктивным, и на такой чрезвычайный шаг он решился потому, что в то время получить место можно было только в одном случае: если ты женился на дочери какого-нибудь настоятеля храма. Потому что если у батюшки не было сыновей, которые, как правило, наследовали его приход, то дочку нужно было выдать за какого-нибудь кандидата в священники, который потом и наследовал место. Это было связано с церковными домами, с хозяйством и т.д. Конечно, это неправильное положение вещей, но в то время, до революции, это было общепринято. И потому, чтобы получить хорошее место священника, надо было жениться на какой-нибудь девушке из духовного звания. Вот о. Иоанн Кронштадтский на подобной девушке и женился, сказав ей после свадьбы, что счастливых семей и без них много, а они будут служить Богу. Это, конечно, вызвало со стороны ее отца сильное неудовольствие, но, тем не менее, они так и прожили в девстве всю жизнь.
Отец Иоанн Кронштадтский Иисусовой молитвой занимался, но по четкам он, конечно, не молился. По крайней мере нигде об этом не упоминается. На изображениях и фотографиях мы нигде не видим его с четками, потому что в то время это считалось исключительной принадлежностью монашества. Лишь сейчас употребление четок распространилось за пределы монастырей, на это смотрят более свободно, а вот нас духовные чада отца Андрея часто попрекали, что мы молились по четкам, что мы все это делали напоказ, и так далее, и так далее.
Вопрос. Вы думаете, что Иоанн Кронштадтский молился Иисусовой молитвой?
Ответ. Нет, я не думаю, я знаю. Об этом говорит архиепископ Иоанн Шаховской в своей книге "Философия православного пастырства", где он высказывает мысль о том, что многие рассуждают о причинах духовного преуспеяния, духовной силы отца Иоанна Кронштадтского, многие пытаются ему подражать, но при этом забывают, что он занимался непрестанной молитвой, - эту самую важную вещь и упускают из виду. Он сам об этом иногда упоминает, например: "борьба со страстями научила меня тайной молитве". Что такое тайная молитва? Конечно, он молился Иисусовой молитвой. Не знаю уж какими словами, произносил ли так, как мы обычно произносим, или, может быть, более кратко, допустим: "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя". Но он занимался этим, а иначе, без непрестанной молитвы, невозможно было бы вести такой образ жизни, какой он вел.
Вопрос. А почему о. Иоанн молился без четок?
Ответ. Я уже говорил: четки были принадлежностью монашества, в то время его бы просто не поняли, на него и так все смотрели как на какого-то чудака, сумасброда, который делает вещи, не свойственные мирскому священнику. Даже святитель Феофан Затворник ему говорил: "то, что вы хотите делать, в миру делать невозможно". Его не понимали. Но он тем не менее подвизался, и Иисусова молитва, конечно, была его основным орудием в борьбе со страстями.
Вопрос. Если чувствуешь внутреннюю пустоту, то как ее преодолеть и от чего она может произойти?
Ответ. Пустота происходит тогда, когда нас оставляет благодать. Благодать оставляет за грехи. Грехи, конечно, могут быть разными: поддался человек сильнейшему осуждению - благодать его оставила. Или он какой-нибудь другой грех совершил. Благодать может оставить человека за гордость, даже за нерадение. Впали мы в нерадение, мало молимся, не читаем Священного Писания, на службе не понуждаем себя к внимательному слушанию богослужения - и соответственно в душе пустота. Однако мы должны трудиться, заставлять себя трудиться в данный момент более усердно, для того чтобы вернуть благодать. Хорошо бы, если возможно, увидеть причину, по которой нас оставила благодать, в этом покаяться, исправиться и впоследствии уже внимательно следить за собой, чтобы этого не повторить. Как говорит Исихий Иерусалимский, обучительное оставление благодати научает нас трезвению. Когда мы видим, что благодать из-за чего-то от нас отходит, мы уже бываем более внимательны и стараемся этого греха не повторить. А когда человек вообще никакой благодати не чувствует (поскольку не молится или молится нерадиво), тогда, естественно, ему всегда все одинаково и он не переживает так болезненно, что душа его отчего-то опустошилась.
Вопрос. В Евангелии от Марка говорится: от сердца человеческа помышления злая исходят, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, татьбы, лихоимства, лукавствия, лесть, студодеяния, око лукаво, хула, гордыня, безумство (Мк.7:21-22). Совсем непонятно, что значит злые помыслы, безумство, студодеяния (по-русски переведено непотребство), да еще исходящие из сердца?
Ответ. Что такое безумство? Безумство - это не рассудительное в духовном отношении поведение. Также, если человек проявляет страсть, совсем ее не удерживая, это тоже выглядит как безумство. И конечно же, можно сказать, что безумство - это безбожие, или хульные помыслы, помыслы неверия. Ведь сказал же пророк Давид: рече безумен в сердце своем: несть Бог (Пс.52:2). Вот это Спаситель и называет безумством; я думаю, что прежде всего имеется в виду это.
Что же касается студодеяния, то это слово происходит от слова студ, или стыд, - "стыдное деяние". Это, наверное, имеет отношение к какому-то блудному греху, который даже нельзя назвать более конкретно, поэтому он и назван так деликатно - "студодеяние". А для того, чтобы понять смысл этих изречений более точно, нужно обратиться к греческому тексту, узнать буквальный перевод этих слов и исходя из него их толковать.
Вопрос. Какое самое лучшее толкование Евангелия?
Ответ. Есть толкование Феофилакта Болгарского, полностью на четыре Евангелия. Толкование архимандрита Михаила - тоже, в общем, хорошее, но больше с уклоном историческим. Толкование Феофилакта Болгарского для нас более авторитетно. Есть толкование Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна. Сейчас появилось и новое издание толкования Евфимия Зигабена. Евфимий Зигабен - прекрасный толкователь, мне кажется, лучший, чем Феофилакт Болгарский. К сожалению, на русский язык переведены только его толкования на Евангелия от Матфея и от Иоанна. А вообще он истолковал весь Новый Завет, кроме Апокалипсиса, и Псалтирь тоже. Это был замечательный экзегет XII века. Есть книга Гладкова. Он истолковал евангелие, расположив события и поучения Спасителя в хронологическом порядке. Правда, хронологию он определял сам, тут, может быть, с чем-то можно и не согласиться, но в принципе толкование его - святоотеческое, более популярное и имеющее некоторый апологетический оттенок, потому что он писал в XIX веке и обращался к читателю той эпохи, когда было распространено неверие. Есть толкование в сборнике "Толковая Библия" под редакцией Лопухина, но к нему надо, так сказать, подходить строже, потому что к составлению этой книги Лопухин привлекал и современных ему протестантских богословов, которые пользовались достижениями экзегетики своего времени, а потому там встречаются иногда очень противоречивые толкования, которые явно расходятся со святоотеческими. Но там тоже можно найти что-то интересное, если читать с умом. Сначала нужно, конечно, прочитать авторитетные, безупречные толкования, а потом уже обращаться к другим. Еще у Лопухина есть так называемая "Библейская история". Это не толкование, а обширное историческое повествование, составленное прежде всего, конечно, на основе Евангелия, с привлечением исторического материала. Правда, язык у Лопухина не очень красивый; хотя его и хвалят, но он уж чересчур велеречивый. Однако исторических фактов в книге очень много; у кого хватит терпения прочитать, тот может узнать немало. Лопухин высказывает интересную мысль о том, что притчи Спасителя основаны не просто на житейском опыте, а и на исторических событиях того времени. Так, он говорит, например, что притча о царе, о человеке, который пошел в дальние края получить свое царство, имеет следующее историческое основание. Когда один из претендентов на власть в Иудее, кажется Архелай, отправился в Рим, для того чтобы римский император дал ему власть, то в это же самое время иудеи, которые боялись его тирании, послали в Рим свою делегацию, чтобы сказать, что его им не нужно, они хотят быть непосредственно под властью Рима, а не управляться четвертовластником. Поэтому, по мнению Лопухина, иудеям вся эта притча была очень понятна, так как имела вполне конкретную для них ассоциацию. Интересное толкование, только чисто историческое.
Вопрос. Батюшка, что делать, если читаешь книги и ничего не остается в памяти?
Ответ. Я думаю, что, во-первых, что-то все-таки остается. Во-вторых, книги, особенно аскетические, понимаются по мере накопления опыта и к ним время от времени нужно возвращаться. И в-третьих, если жития и какие-то повествования можно и один раз прочитать, то духовную литературу, в особенности аскетического, догматического содержания, нужно читать по два и по три раза. Повторение - мать учения. И необходимо не просто читать, а изучать! Можно, разумеется, прочитать сколько-то книг, потом вернуться к ним и опять перечитать. Или прочитать одну и ту же книгу подряд два раза. иногда, конечно, трудно бывает, но надо приучать себя относиться к чтению серьезно, а не как к развлечению. Хотя, очевидно, и развлекаться лучше чтением святоотеческой литературы, чем, например, пустословием.
Вопрос. Скажите, а есть толкование Дьяченко?
Ответ. Да, есть. Это толкование праздничных и воскресных евангелий, оно является пособием для проповеди. На чем оно основано, не знаю, но, видимо, на каких-то популярных и авторитетных толкованиях его времени. Оно не особенно значительно, в принципе ничего оригинального в нем нет, потому что Дьяченко был лишь необыкновенно плодовитым компилятором, а отнюдь не самостоятельным писателем, даже и вообще не претендовал на это. Он составил очень много компиляций на разные темы, например "В утешение скорбящим", собирал проповеди, евангельские чтения. Они имеют ценность именно как пособия, в особенности для священников.
Вопрос. Батюшка, почему толкования Иоанна Златоуста - не на все Евангелия?
Ответ. Не знаю. Может быть, он считал, что Евангелия от Марка и Луки в значительной степени повторяют евангелие от Матфея, а может быть, просто эти толкования не сохранились. Многие книги Иоанна Златоуста не дошли до нас, уничтожены. Он жил в IV столетии, а с того времени столько было всяких исторических катастроф: крестоносцы, турки… - так что многое было уничтожено. Говорят, что Иоанн Златоуст написал сочинение об Иисусовой молитве, но эта книга также до нас не дошла - только цитаты из нее.
Вопрос. У меня на четках оторвались крестик и кисточка, можно ли пользоваться четками без них?
Ответ. Я думаю, что нужно сделать четки такими, как положено. Конечно, если нет пока других, то можно пользоваться и этими. Но вообще-то нужно сделать, чтобы было как у всех.
Вопрос. У нас в храме батюшка по четкам молиться не советует. У меня было смущение: люди обращали внимание, спрашивали, батюшка же объяснял мою молитву по четкам гордостью. Отец А. посоветовал сделать четки из десяти узлов, на палец. Но сама я сделать их не смогу, да и по таким четкам я буду путаться, сколько я прочитала; совсем же без четок в храме труднее молиться, больше рассеянность - как быть?
Ответ. Батюшка неправ. Гордость может быть от чего угодно: и от четок, и без четок, и в храме, и на улице. Значит, можно молиться. Конечно, если мы молимся по четкам напоказ, чтобы видели, что мы чем-то отличаемся, то к этому могут примешаться гордость и тщеславие. Безусловно, этого делать не нужно. Некоторые просто четки на руку намотают и уже считают, что они совершают что-то важное. Для того чтобы не было лишних искушений, для того чтобы вот такие немощные люди, в том числе и батюшка, не соблазнялись, лучше действительно последовать совету отца А. и сделать маленькие четки. А дома, там где необходим счет, нужно молиться по большим. В храме мы ведь молимся без счета, нам в храме не нужно правило исполнять, его мы дома исполняем. А в храме мы молимся Иисусовой молитвой для того, чтобы ум наш был собран и чтобы мы действительно участвовали в молитве и хорошо слушали службу, а не рассеивались. В храме считать не нужно.
Вопрос. Когда я изо всей силы пытаюсь молиться со вниманием, то через час наступает полное изнеможение ума. Просто отключаюсь. Что можно сделать, чтоб меня хватало не на часовую молитву, а больше?
Ответ. Конечно, должна быть какая-то усталость, иначе и быть не может. Человек от какой-либо деятельности естественно утомляется. Одному часа хватает, другому - полутора, двух часов. Это зависит от навыка и от того, с какой интенсивностью мы молимся. Поэтому что тут можно посоветовать? Только продолжать упражняться в этом, постепенно, когда действие благодати усилится, человек сможет молиться и дольше. Час - это действительно такое минимальное время, за которое человек может утомиться. Ничего такого противоестественного в этом нет, так и должно быть. Только у тех, кто в этом делании преуспевает, кто действительно имеет глубокие навыки, кто стяжал внимательную благодатную молитву, это время может быть гораздо более длительным; некоторые подвижники упражнялись в этом делании по нескольку часов подряд, как, например, старец Василиск Сибирский - по три, по пять, по шесть часов. Но это, конечно, для людей очень преуспевших. Молитва требует огромного напряжения ума и вообще телесных сил человека, и, безусловно, после этого чувствуется изнеможение. Если это не на правиле, - все-таки, думаю, на правиле полегче молиться, - и не во время службы, то нужно давать себе отдых в виде такого занятия, которое не очень бы отвлекало от молитвы. Святые отцы советуют, например, рукоделие. Но у нас такого, которое бы не отвлекало от молитвы, пожалуй, нет; у нас рукоделие, например, швейное, а оно требует большого внимания, иконопись - тоже. На кухне, если сильно сосредоточиться, можно обжечься или что-нибудь разбить - это тоже не совсем подходит. Дальше - чтение. Вот это, я думаю, очень уместно, потому что чтение святоотеческих книг и пользу приносит, и все-таки не отвлекает нас от нашего внутреннего делания. И наконец, поклоны. Это тоже какой-то отдых уму. Но я хочу заметить, что через час утомляешься только тогда, когда действительно уединенно и напряженно молишься. А когда ты молишься во время послушания, то тут никакого напряжения быть не может, и утверждение, что через час, помолившись, допустим, во время шитья или иконописания, ты уже устал и находишься в изнеможении, будет просто неправдой. Никакого изнеможения, когда человек занят еще каким-то делом, значительно отвлекающим его внимание от молитвы, быть не может. Поэтому тут просто какая-то ошибка, или это лень.
Вопрос. Постоянно забываешь о молитве; даже думаешь, как бы себе почаще напоминать о том, чтобы не отвлекаться мыслями. Почему-то четки не помогают - надо как-то понуждать себя смотреть на них как на средство напоминания о молитве?
Ответ. Бывает и такая степень рассеянности. Я думаю, в таких случаях, действительно, надо и на четки смотреть, и произносить молитву вслух, если есть возможность, если мы никому не мешаем, а если это может кому-то помешать, то лучше, по наставлению святителя Игнатия, творить устную молитву, но не гласную, то есть молиться устами беззвучно, но не вслух. В конце концов, можно взирать на икону, то есть всячески напоминать себе о внимании, о том, чем ты действительно занимаешься. Бывает и такая степень рассеянности, что и сами четки не помогают. Мы настолько увлекаемся какими-либо помыслами, суетными или страстными, что ум от нас отбегает: руками мы перебираем четки, слова молитвы механически звучат в устах или в уме, а все внимание приковано к нашим фантазиям, к действию в воображении.
Вопрос. Очень понимаю, почему брат А. не хочет читать толкование псалмов. Мне кажется это непрактичным изощрением. Если на каждое слово и выражение псалма дается по несколько противоположных друг другу толкований, то на чем же остановиться? Наверное, освоить это под силу только человеку духовно образованному, а не новоначальному.
Ответ. Человек, который участвует в богослужении, должен понимать смысл псалмов, потому что это значительная часть службы. В ней псалмам уделено даже больше места, чем Евангелию (кроме страстной седмицы, когда евангелие читают очень много). Поэтому, конечно, желательно было бы знать толкование псалмов, хотя бы краткое, для того чтобы понимать, что мы читаем и что мы слушаем во время богослужения. Но при этом нужно сказать, что настоящее понимание псалмов приходит от духовной опытности, потому что в псалмах, как учит святитель Игнатий Брянчанинов, изображена духовная брань, и то, что отцами сказано вообще о Священном Писании, можно отнести и к пониманию псалмов: Священное Писание понимается не столько от чтения толкования, сколько от исполнения заповедей. Это, конечно, самое главное; но и теоретическое постижение Священного Писания тоже весьма уместно и полезно.
Вопрос. Четки прикладывают к чудотворным иконам, мощам - это имеет какое-то значение? Получаем ли мы помощь от тех святых, к мощам которых были приложены четки? Как использовать эту помощь? Или это все равно?
Ответ. Конечно, самое главное - это наше усердие, ревность, смирение, любовь к Богу. Это важнее всего; пусть наши четки и никем или ничем не освящены. Некоторые миряне прикладывают к святыням даже свои платки, головные уборы, другие вещи и верят, что от этого они получают некоторое освящение. А как это использовать? Надо с большим благоговением молиться, видеть в этом большую святыню... Однако, если наши четки будут освящены, а мы при этом станем молиться без ревности, то толку все равно не будет никакого. Самое главное - это, безусловно, наша собственная ревность.
Вопрос. Как непрестанно молиться во время урока? Если начнешь молиться со вниманием, то прослушаешь, что говорит учитель.
Ответ. Я думаю, что нужно слушать урок. Нужно слушать и стараться все делать по совести, потому что это как раз и есть добросовестное исполнение послушания. А для молитвы есть другое время.
Вопрос. Батюшка, а если уроки - весь день, непрерывно?
Ответ. Прямо весь день непрерывно ты сидишь и учишься, учишься, учишься, даже не отходя от доски?! Да? А разве не бывает, что кто-то занимается, а ты сидишь и ждешь? Ну, так вот и все. Правда, отец Андрей как-то рассказывал мне про такого, знаменитого сейчас, писателя - отца Иоанна Маслова. Они оба были глинскими монахами, и он говорил отцу Андрею, что в то время, когда он учился в семинарии и в академии, он ничего не слушал, а только молился; и тем не менее он стал магистром богословия. Но я думаю, что он просто был чрезвычайно способным человеком, у него получалось и молиться, и слушать. Ведь он фактически был самородком: родился в деревне, в школе почти не учился, едва-едва умел писать, а потом из монастыря поступил в семинарию, затем в академию - по благословению отца Андроника…
Вопрос. Я тоже поддерживаю А. в его нежелании читать толкование псалмов. В этом толковании исчезает, так сказать, обаяние псалма, тем более, что вряд ли их можно истолковать до конца, да и духовный возраст читающего должен быть соответствующим.
Ответ. Есть такая наука - экзегетика, толкование Священного Писания. Неужели это менее важно, чем догматика? Как можно знать догматику, если ты не понимаешь смысла Священного Писания? Догматика ведь основана на Священном писании, во всяком случае они друг с другом связаны. Так почему ты пренебрегаешь экзегетикой?
Вопрос. Может такое быть, что четки при сосредоточении, молитве, напротив, мешают? Меня вообще отвлекает каждое движение. Это правильно? Четки являются исключительно пособием для правильной молитвы или могут препятствовать ей?
Меня также смущает, что некоторые на службе не делают поклоны.
Ответ. Действительно (об этом пишет святитель Игнатий), при очень сосредоточенной молитве четки могут мешать. Но это зависит от психологического состояния человека. Одним они и при непрестанной молитве помогают, а другим - мешают. Но только не нужно отказываться от четок прежде времени, когда ты еще не стяжал самодвижной молитвы и неразвлеченного внимания. В таких вопросах надо советоваться со старицей, которая тебя знает лично, знает, что с тобой происходит. "Общий" же ответ я дать не могу. Теоретически - да, такое может быть, и это не значит, что ты обязательно что-то делаешь неправильно; но бывает, что человек отказывается от употребления четок преждевременно, ошибочно считая, что уже настолько внимательно молится, что четки ему мешают.
Что касается поклонов на службе… Есть, наверное, и ленивые, но я думаю, что у нас, скорее всего, если кто-то и не делает поклоны, то по благословению. Если люди так молятся, значит, им это разрешено, значит, им так лучше молиться. Пусть каждый следит за собой и ни на кого не обращает внимания - вот это будет по-монашески. А смотреть, кто плачет, кто улыбается от радости, кто как голову наклонил - во-первых, это показывает, насколько ты сам внимательно молишься, а во-вторых, - это нехорошо, почти что осуждение. Духовная жизнь - тайна. Никто не должен лезть в чужую душу, никто не должен ничего знать, кроме старицы.
Вопрос. Простите, могут ли четки отвлекать от молитвы и почему?
Ответ. Я уже ответил: могут. Это, как правило, бывает с теми людьми, у которых началась самодвижная молитва. Поскольку мы привыкли молиться по четкам с определенным ритмом, то, когда начинается самодвижная молитва, тот ритм, к которому мы привыкли и который связан с механическим перебиранием четок, не соответствует тому ритму, который сверхъестественно образовался в нашей душе при самодвижной молитве, и мы своим собственным, искусственным ритмом как бы давим на этот благодатный. И вот здесь нужно либо действительно оставить четки, либо перебирать их вслед за той молитвой, которая произносится в сердце. Но это, еще раз подчеркиваю, бывает исключительно с теми, у кого началась молитва самодвижная: молится, молится человек - и вдруг молитва начинает произноситься у него в сердце сама. Еще четки могут мешать, когда человек очень сильно собирается внутри себя, это уже бывает не просто при самодвижной молитве, а при огромном, сильнейшем, сосредоточении. Тогда весь ум человека, сам он весь, собирается внутри самого себя и четки, как что-то внешнее, его отвлекают. Но это тем паче не относится к большинству, это удел людей весьма и весьма преуспевших в молитве. К сожалению, бывает, что человек преуспел в молитве, но не преуспел в бесстрастии, в исполнении заповедей. Как говорит Макарий Великий, некоторым по младенчественности их, по простоте даруется молитва, но они не имеют опыта борьбы со страстями. В данном случае я просто оговариваюсь, что если люди преуспели в молитве, это не значит, что они преуспели вообще. Иные, если двигаются к цели, все делают законно: одновременно и побеждают страсти, и совершенствуются в молитве. А иным в молитве какое-то преуспеяние дано, а в борьбе со страстями они отстают и потом это, так сказать, подтягивают. Это вроде того, как если бы авангард войск ушел значительно вперед, а основная их часть оставалась еще далеко-далеко позади. И если бы основной части войска не удалось догнать авангард и укрепить те позиции, которые он захватил, то могло бы получиться так, что все войско потерпело бы поражение, несмотря на то, что его авангард уже одержал бы какую-нибудь блистательную победу. Такое тоже может быть.
Вопрос. Бывает, что во время молитвы думаешь о другом, не о молитве.
Ответ. Нужно понуждать себя, чтобы все внимание было в молитве, чтобы мысли, отвлекающие нас от молитвы, не захватывали нашего внимания. Следует понуждать свой ум, с некоторым напряжением отвращать свой умственный взор от какого-то воображаемого предмета и обращать его к молитве. Тогда постепенно тот предмет, который отвлекает наше внимание, будет в нашем воображении тускнеть-тускнеть и, наконец, исчезнет. А если мы будем продолжать содержать в уме и этот предмет, и молитву, то, поскольку мы люди страстные, более наклонные ко злу, чем к добру, постепенно внимание наше перетечет к этому предмету и мы либо вовсе оставим молитву, либо будем совершать ее формально.
Вопрос. Часто бывает, что внимание приходит даже в суете, в очень краткий промежуток свободного времени, а на правиле молиться со вниманием не получается, тяжко. Почему так?
Ответ. Может быть, потому, что в суете мы смиряемся, или потому, что усердно выполняем послушание, - и благодать нас посещает. Это первая причина. Вторая - потому что во время так называемой дневной суеты, если эта суета не является следствием нашего произволения, если мы суетимся не добровольно, а отсекаем при этом свою волю, - во время этой дневной суеты, во время послушания мы, молясь, надеемся не на себя, а на Бога. Мы как бы ничего не делаем в молитве, и Господь нас посещает, показывая этим, что наше преуспеяние в ней зависит от Него, а не от нашего усердия. А во время правила мы, наоборот, надеемся на себя, ожидаем какой-то благодати, каких-то результатов, какого-то особого внимания, и поскольку мы в это время не смиряемся, то и не получаем благодати. То есть причина посещения благодати - это смирение, проявляющееся в послушании и в ненадеянии на себя, а причина ее отсутствия - это самонадеянность и гордость.
Вопрос. Бывает такое состояние на правиле - брань. Даже не получается пользоваться четками, почти что перестаешь: просто твердишь молитву и еле-еле с силой их перебираешь, чтоб совсем молитву не оставить. Что это - не понимаю. И это происходит моментом; а бывает, что непонятно почему начинает болеть рука.
Ответ. Как раз это вот и говорит о том, что четки - не такая пустая и формальная вещь. Дьявол может искушать человека столь сильно, что ему и четки трудно будет перебирать, или боль какая-то вдруг появится в руке - ну не из-за того же, что так устала, перебирая четки! это может быть искушение, такое дьявольское нападение. Бывает, человек устами молится, а язык у него чуть не немеет, челюсть болит, молитву произносить невозможно. А как начнет с кем-нибудь говорить о чем-либо пустом, то такая сила в языке появляется - необыкновенная. Так что такое искушение тоже возможно. Нужно себя заставлять, превозмогать это, не обращать внимания, хоть бы это и десять лет продолжалось. Дьявол по-всякому может нападать, смущать, лишь бы человека отвести от молитвы.
Вопрос. Святитель Игнатий Брянчанинов в своих письмах к мирянам говорит, что мирянин не должен вдаваться в тонкие разбирательства своих грехов и помышлений. Получается, что мирянам нельзя записывать помыслы и следить за ними. Или я не поняла?
Ответ. Конечно, человек, живущий в миру и постоянно пребывающий в мирских занятиях и делах, не может так внимательно внутренне за собой наблюдать. У него бесчисленное количество всяких впечатлений. Монах же самим строем монастырской жизни располагается к тому, чтобы обратить свой внутренний взор на себя, следить за собой. Все однообразие, размеренность его жизни наталкивает его на то, чтобы он был внимателен даже к малейшим движениям своей души. Для мирян это часто бывает непосильной задачей. Хотя в то же самое время можно предположить, что все же есть некоторые миряне, которые ведут особенно внимательный образ жизни даже будучи семейными (а тем паче те, которые одиноки), то есть фактически ведут жизнь полумонашескую. И в виде исключения можно было бы позволить некоторым из них, подражающим монахам, поскольку у них есть ревность и усердие, заниматься таким делом, хотя мой опыт говорит, что это очень трудно - этим людям, как говорится, не до того. Достаточной была бы подробная исповедь, и это уже хорошо.
Вопрос. Когда мы делаем земные поклоны, мы четками задеваем пол, да и в других случаях бывают похожие ситуации. Как вы думаете: может быть, лучше не прикладывать четки к мощам и другим святыням, ведь таким образом мы относимся к святыне несколько непочтительно?
Ответ. Одно дело - освящение, а другое дело - какая-то святыня. Вот, например, на четках есть крест, и когда мы делаем поклоны, крест этот бьет по земле. Меня это в свое время смущало, я старался крест как-то подбирать, чтобы он не бился о землю, и как-то задал отцу Андрею вопрос: может быть, это нехорошо? Он же ответил: "да нет, ничего страшного; когда вот так делаешь поклоны с четками, то освящается земля". Можно же по-разному все объяснять. Поэтому смущаться, что четки прикладываются к мощам, и что поэтому мы не можем делать поклоны, нельзя. В принципе, всякий христианин должен все вещи освящать: подрясники, например, которые вы носите, все освящены. Ну и что теперь? Ведь в этом подряснике кто-то может, к примеру, спать. Ну, и что же теперь делать с этим подрясником?
Вопрос. Батюшка, кто-то из оптинских старцев писал, что не мешал ученикам ходить с четками в нуждные места…
Ответ. Я, напротив, думаю, что можно там, наверное, и без четок побыть. Хотя вообще молиться в таких местах, конечно, нужно, об этом и Нил Сорский пишет, и другие отцы.
Вопрос. Кто-то из старцев пишет, что четки нельзя брать немытыми руками.
Ответ. В принципе да. Но опять же все зависит от ситуации. Я знал одного монаха из одесского монастыря. Послушанием его было обслуживание генератора, который вырабатывает электроэнергию. Он работал на мазуте, и естественно, что руки у этого монаха очень часто бывали грязными. Однако молиться без четок ему было трудно, и он имел четки особые, которые использовал во время работы. Они были очень засаленные; на службу он с ними, конечно, не ходил. Я не думаю, что брать четки грязными руками - это грех, но в принципе на богослужение нужно приходить чистым и опрятным, в том числе и четки должны быть неиспачканными.
Вопрос. Какое дерзновение в молитве должно быть у новоначального, в чем оно должно выражаться?
Ответ. Прежде всего, устной ли ты молитвой молишься или в уме, должно быть дерзновение изо всех сил побуждать себя ко вниманию, побуждать себя (конечно по силе, насколько получается) молиться с сокрушением сердечным, с покаянием. Хорошо, если бы с этим могла соединиться еще и память смертная. Самое главное - иметь ревность ко вниманию, при любом виде молитвы: устной ли, умной, вслух ли произносимой или беззвучно.
Вопрос. Часто смущаешься молиться при людях более углубленно - это тоже неправильно?
Ответ. Опять же - смотря какая ситуация. Если ко мне, скажем, пришли посетители, а я вдруг углубился в молитву, то они могут это неправильно понять. Хотя были некоторые подвижники, в которых молитва так действовала, что они могли не удержаться и забывались. Вот у игуменьи Таисии, кажется, такое было: во время беседы с сестрами она иногда так погружалась в молитву, что теряла контроль над собой, а сестры это знали и ждали, когда она выйдет из такого состояния. А вообще смущаться не нужно: если ничего от тебя не зависит, а просто - кто-то рядом присутствует, то надо молиться и не делать специально какой-то человекоугодливый вид; нужно думать прежде всего о своем духовном состоянии. Но при этом необходимо сохранять благоразумие, чтобы не оскорбить человека, не обидеть его, если происходит какое-то общение. А то некоторые из тщеславия углубляются в молитву в присутствии посторонних, а тогда, когда надо молиться, теряют всякую ревность.
Вопрос. Мусульмане тоже молятся по четкам - что это значит?
Ответ. Мусульмане вообще очень много приняли от христиан. Когда они захватили православный Восток, Египет, Палестину, Сирию, Северную Африку, то естественно, не могли не увидеть преимущества христианской аскетики в сравнении со своим убогим, практически не существующим, учением о духовном совершенстве. У них даже образовалось целое течение - суфизм, пытавшееся перенять какие-то основы аскетического учения православной Церкви. Поэтому возникли подражания, в том числе, наверное, и в этом отношении. У них появилось нечто подобное монашеству - так называемые дервиши, которые в чем-то подражают монахам: ведут безбрачный образ жизни, например, - хотя у них и совершенно другое представление о духовности, ближе к духовным переживаниям языческих мистерий (к примеру, они бьют себя бичами до крови, а потом эти раны очень быстро заживают, что подобно совершавшемуся вакханками в мистерии, посвященной Вакху, в языческой Греции). ничего общего с христианством это, конечно, не имеет, хотя что-то они и переняли, в том числе, может быть, и повторение краткой молитвы. Но, возможно, мусульмане и не молитву повторяют, а какое-то изречение из корана? не знаю, по четкам или без четок, но они часто повторяют такое изречение корана: "нет бога, кроме Аллаха, и Магомет - пророк его". Это их, так сказать, основной догмат. У евреев, кстати сказать, тоже есть такое изречение, которое и Спаситель как-то употребил (впрочем, они его понимают, конечно, в другом смысле): Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть (Втор.6:4). Оно тоже основополагающее значение имеет, с этим изречением уже в христианское время многие из евреев даже шли на смерть, когда христиане с ревностью не по разуму уничтожали их в Испании. Но, конечно, в контексте христианства и изречение из корана, и изречение из Ветхого завета (по сути правильное, но употребляющееся совсем в другом смысле) являются как бы противопоставлением учению о Пресвятой Троице. "Нет Бога, кроме Аллаха" - это значит Троица - не Бог, есть только один бог - не единый, а один! Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть, - не в таком смысле, как это имеется в виду в Евангелии, а в противопоставление христианству. Вот поэтому даже правильное изречение, но понимаемое неверно, уже становится ересью. Дьявол искушал Спасителя в пустыне, приводя ему изречения из псалма, так и это уже является извращением истины, несмотря на внешнее соответствие тексту Священного Писания. Это я говорю к тому, что хоть внешняя сторона как будто бы может быть и похожа на христианство, допустим повторение какого-то изречения или молитвы, но по сути своей нечто совершенно противоположное - не просто другое, а совершенно противоположное.
Вопрос. Что отвечать людям, которые спрашивают, для чего четки? Увидят четки и спрашивают.
Ответ. Да для того, чтобы молиться! Что же им еще сказать?
Вопрос. А на вопрос: "Как вы молитесь?" - что говорить?
Ответ. Сказать, что перебираем узелки и на каждый узел повторяем краткую молитву. Если эти люди проявляют лишь праздное любопытство, то нужно отвечать очень кратко.
Вопрос. Батюшка, что Вы скажете о том, что католики тоже молятся по четкам?
Ответ. Да, и католики молятся по четкам, но у них совсем другой принцип. Они по ним вычитывают какое-то правило, кажется, так называемый "розарий". Если не ошибаюсь, он состоит из 150-ти молитв Божией матери "Богородице Дево, радуйся…", при этом после каждых 10 молитв они читают "Отче наш" и еще иные молитвы, не помню точно какие. И придают исполнению такого правила большое значение. Прочитав раз в день такой "розарий", они считают, что тем самым принесли жертву Богу. И все у них определено с юридической точностью: за такое-то дело ты получишь то-то, за такое-то количество молитв тебе простится столько-то грехов и т.д. У них нет учения об Иисусовой молитве; хотя в древности это учение было в Церкви общим, а поскольку впоследствии произошло разделение Церквей, то соответственно стали появляться и новые традиции. Может быть, и старые традиции сохранились, но не столь существенные. Преподобный Серафим Саровский тоже говорил о правиле из 150 молитв к Божией матери, имеющем что-то общее с розарием, но при этом он не учил, что его нужно совершать вместо Иисусовой молитвы, поскольку для него оно было совсем другим, особенным правилом. В настоящее время католики уже стали принимать и Иисусову молитву, знакомиться с критической литературой православного востока. Многие из них, кто не относится к Православию враждебно, - а сейчас с их стороны явно враждебного отношения к нам нет, кроме разве фанатичных стран, например западной Украины и Польши, где православные постоянно сталкиваются с католическим миром, - многие вполне доброжелательно пытаются что-то перенять. Но, конечно, вне православной церкви, вне участия в православных таинствах никакая молитва, никакое аскетическое упражнение пользы не принесет. Только тогда, когда мы находимся в лоне православной церкви, все, что она рекомендует для нашего спасения, становится действенным и полезным. А иначе все остается, так сказать, пустым звуком. Кроме того, насколько мне известно, у католиков есть учение о непрестанной молитве, напоминающее, как это ни странно, учение пятидесятников. Некоторые католические подвижники проповедовали нечто вроде непрестанного моления путем многократного повторения молитвы "Царю Небесный". Смысл этой молитвы заключается в призывании Святого Духа, чтобы Он, как сказано в ней, пришел и вселился в нас. Отсюда может возникнуть следующая ложная позиция: мы молимся Духу Святому, прося Его вселиться в нас, тем самым как бы проявляя явную корысть, явное усиленное стремление к благодати, что с точки зрения православной аскетики является очень опасным. Пятидесятники, между прочим, молятся именно о ниспослании им Святого Духа, притом молятся совершенно откровенно и ясно. Вы, может быть, читали книги Серафима Роуза, или книги других авторов на эту тему, где описывается, как харизматики, молясь о ниспослании Святого Духа и входя в раж, в конце концов достигают такого состояния, что кричат просто: "дай, дай, дай, дай!". Одно слово повторяют. Нечто подобное и у католиков: если мы молимся о прощении грехов, о помиловании, и притом обращаемся ко Христу, Второму Лицу Пресвятой Троицы, искупившему нас, то они молятся лишь о ниспослании им Святого Духа, и притом непрестанно, т.е. усиливая, утрируя тенденцию желания получения благодати, что с православной точки зрения считается чрезвычайно опасным и почти наверняка приводящим к прелести.
Вопрос. На прошлой беседе, говоря о своем отношении к творениям Феофана Затворника, вы сказали, что более предпочитаете святителя Игнатия Брянчанинова, упомянув при этом, что, впрочем, относительно некоторых моментов духовной жизни принимаете для себя учение других святых отцов, а не святителя Игнатия. Что же именно в его трудах вы не принимаете? Разве не все у этого писателя можно применять к себе на 100%?
Ответ. Я не могу сказать, что бесспорно не принимаю тех или иных его слов. Святитель Игнатий - писатель чрезвычайно осторожный, описывающий все виды, все моменты, даже все тонкости духовной жизни. Что касается меня, то из всего того, чему мы вас учим, вы видите, что кардинальное, первостепенное значение мы придаем молитве Иисусовой, умному деланию. Святитель же Игнатий наряду с учением об умном делании говорит, допустим, и о том, как нужно читать псалмы, как совершать прочие молитвословия, проявляя тем самым некую умеренность и осторожность. А вот на меня, в этом отношении, сильно повлияло чтение таких, может быть, скромных и кратких, но чрезвычайно ценных по своему содержанию творений, как "Предисловия…" схимонаха Василия Поляномерульского, написанных им в качестве своего рода комментариев к некоторым сочинениям святых отцов и имеющих в своей основе учение об умном делании. Старец Василий говорит, что умное делание, молитва Иисусова, может заменить все правила. Сравнительно недавно, года два назад, я познакомился с "Описанием молитвенных действий старца Василиска Сибирского", также подтверждающим подобное мнение. Сам старец Василиск Сибирский вначале сомневался, нужно ли заменять вычитываемое правило молитвой Иисусовой. Но когда он решил провести такой эксперимент, то получил необыкновенную пользу и даже сподобился откровения. Вот в этом смысле я как бы и расхожусь немного с мнением святителя Игнатия, поскольку считаю, что именно в наше время без умного делания, без Иисусовой молитвы, никакие подвиги, никакие даже добродетели ничего человеку не дадут; без Иисусовой молитвы все останется пустым занятием, - я это испытал на себе лично. Когда я спрашивал у своего духовника о том, как упражняться, например, в памяти смертной, он только махал на меня рукой и говорил: "Молись и все". Действительно, как я всячески ни старался, все равно никакой памяти смертной не имел, а было у меня одно только воображение. Настоящие, неподдельные добродетели приходят прежде всего и более всего от занятия молитвой Иисусовой. И сам святитель Игнатий пишет, что при занятии этой молитвой сами собой являются и терпение скорбей, и память смертная, и прочие добродетели. Справедливо преподобный Иоанн Лествичник называет молитву матерью всех добродетелей. Кроме того, некая умеренность и осторожность святителя Игнатия могла происходить и от того, что он, возможно, ставил своей целью помочь, услужить всем: и более ревностным, и менее ревностным, и усердствующим в Иисусовой молитве, и придающим ей второстепенное значение. Поэтому когда мы читаем, допустим, его статью о самоукорении, или еще что-нибудь подобного рода, то нам может представиться, будто это делание возможно и совсем без Иисусовой молитвы. И тогда мы уклоняемся в некое многообразие духовных занятий, отвлекающее нас от самого главного, от самого плодоносного, без которого все остальное превращается чуть ли не в пустое времяпрепровождение. По этой причине в том, что касается молитвы Иисусовой, я немного уклоняюсь в традицию, которую проповедует схимонах Василий Поляномерульский. Тем не менее нельзя не признать, что чтение святителя Игнатия, изучение его творений открывает нам глаза на то, что такое в действительности духовная жизнь. Между прочим, сам святитель Игнатий советует желающим заниматься молитвой Иисусовой, прочитать в первую очередь именно эти "Предисловия…" старца Василия. Как я предполагаю, святитель, боясь смело, откровенно высказаться в пользу того, что без умного делания не может быть никакого преуспеяния и в то же время советуя прочитать именно эти творения, тем самым как бы говорит: в них вы найдете самое главное, что нужно для занятий молитвой Иисусовой. И действительно, там мы находим, что непрестанная молитва может заменить все келейное правило. Вообще мне кажется, что я не то чтобы расхожусь со святителем Игнатием по этому вопросу, а просто принимаю дополнительную точку зрения старца Василия. Нужно также иметь в виду и то, что святитель не мог высказываться откровенно: его творения и без того воспринимались с большой настороженностью, так как он учил исключительно по святым отцам, и учил смело и последовательно. Если вы читали его биографию, то знаете, что его книги и публиковали-то с трудом, поскольку они чрезвычайно отличались от того, что писали в его время, - по стилю, по содержанию, по всему. Святитель Игнатий является выдающимся исключением, это действительно святой отец XIX века, таких великих писателей у нас в XIX веке больше не было. Если мы возьмем самых выдающихся российских богословов-проповедников того века, то никто из них неспособен сравниться со святителем. Разве что Феофан Затворник. Но он жил гораздо позже, в конце XIX века, был уже младшим современником.
По своим богословским произведениям святитель Феофан тоже представлял из себя исключительное явление, он был оригинальным богословом. Однако как аскетический писатель несомненно уступает святителю Игнатию, он даже и сам это понимал. Когда афонские монахи просили его написать что-нибудь об Иисусовой молитве, он сказал, чтобы они довольствовались тем, что написал преосвященный Игнатий, то есть считал творения последнего достаточными в этом отношении.
Без святителя Игнатия нельзя войти в правильное понимание аскетических произведений святых отцов вообще, в том числе творений современных ему писателей, таких как святитель Феофан или оптинские старцы и т.д. Можно сказать, что он является одним из самых выдающихся русских духовных писателей всех времен.
Вопрос. Батюшка, есть люди, которые ходят по горячим углям не обжигаясь. Это фокус или что-то бесовское?
Ответ. Да, есть такие, например, в Болгарии - нестенары. Они берут икону, читают "Отче наш" и ходят по горячим углям не обжигаясь. Это имеет какое-то отношение к ереси богомилов, очень распространенной среди болгар. Я думаю, что это, конечно, прелесть; бесовское - не в смысле колдовства, а в смысле прелести. Зачем искушать Бога, ходить по горячим углям?
Вопрос. Получается, что природа человека может изменяться не только из-за святости (подвижники, например, ступали по воде), но и из-за прелести (как в случае хождения по углям)?
Ответ. Что значит "природа человека может изменяться"? Какая-то сила действует и предохраняет человека, но это еще не значит, что изменяется природа. Благодатью, действительно, можно менять природу человека, претворить его до какой-то степени в другого. В мощах святых угодников мы видим нетление, являющееся частью того нетления, которого человек сподобится в будущем веке, а дьявол изменять природу не в состоянии, он лишь какой-то силой ее поддерживает. В житии апостола Иоанна Богослова, например, описываются чары колдуна, который на несколько часов опускался в воду. Мы знаем случаи, когда некоторых йогов закапывали в землю, через сутки откапывали, и они оказывались живыми и невредимыми. Что это такое? Конечно, действие демоническое, или колдовство, или прелесть. И это доказывается, например, тем, что Симон-волхв, с помощью колдовства поднявшийся на воздух, после молитвы апостолов Петра и Павла упал и разбился, поскольку демон его оставил. Также и колдун утонул после молитв Иоанна Богослова, когда демоны перестали колдуну помогать. Так что природа человеческая в подобных случаях не меняется, просто имеет место демоническое воздействие.
Вопрос. Недавно смотрели фильм, в котором сняты документальные кадры смерти Сталина. Там было высказано предположение, что митрополит Николай (Ярушевич) перед смертью его исповедал и причастил. Что Вы можете об этом сказать?
Ответ. А что это за фильм? Где вы взяли такую ересь? Предположить можно все, что угодно. Сталин был чудовищем, коварным, злобным и одновременно исполненным сатанинской гордостью. Да, собственно, ему и было чем гордиться: он сумел завладеть огромной страной, да еще разгромить таких врагов. Он считал себя за нечто великое, перед ним трепетали все. Кто бы мог его исповедать, кого бы он пригласил, если он был безбожником? Кроме того, инсульт ведь у него случился внезапно и он лежал в таком состоянии, что его сначала даже приняли за мертвого. Когда же затем собравшиеся вокруг него начали тут же вслух делить империю, должности, а он вдруг открыл глаза, то все просто ужаснулись. Сталин после инсульта так и не приходил в сознание и через несколько дней умер. К нему даже боялись вызвать врача, потому что привыкли делать только то, что скажет Иосиф Виссарионович, а он-то уже ничего сказать и не мог. И вдруг предположить, что приходил к нему кто-то из священства, - абсурд какой-то, никогда не поверю. Такие легенды ходили, но это же ничего еще не значит. Когда он умер, то в церкви его поминали, но ведь это все делалось просто так, в угоду властям. Когда умер Брежнев, его тоже поминали, но это же не свидетельствует о том, что он был ревностным христианином. У нас в Одесском Успенском монастыре тоже служили по нему панихиду, но даже боялись сказать: "раба Божиего Леонида", а называли его просто Леонидом: "Упокой, Господи, Леонида"! Нельзя назвать "рабом", ведь он же не раб, он - господин! Это просто такая политика.
Вопрос. Батюшка, сколько четок можно иметь? У меня четки одни, а я вижу, что у некоторых сестер для службы есть специальные.
Ответ. Я уже говорил, что если у тебя грязная работа и ты во время этой работы молишься, то в таком случае можно иметь еще дополнительные четки; или если ты молишься в кровати, когда ложишься спать, - уж не знаю, насколько это обязательно или не обязательно. Некоторые люди имеют четки на разные праздники: богородичные, мученические, святительские… Но я думаю, мы этого делать не будем.
Вопрос. Я понимаю, что не права, но не знаю, как поступить. Мне кажется, что молитва не помогает, и веры в силу молитвы нет. Думаю, что если буду молиться без веры, то это не поможет. Как мне быть с собой?
Ответ. Что значит "молиться без веры", я не понимаю? Вот ты молишься и говоришь: "помилуй меня грешную". Что, Господь тебя не помилует, так что ли? Если при молитве у тебя нет какого-то живого чувства, потому что в тебе мало благодати, то это не означает, будто не нужно молиться вовсе. Нет, нужно молиться, искать внимания и все придет. А обрести плоды молитвы прежде, чем помолишься, невозможно. Нельзя войти в здание, если прежде не заложишь его фундамент и не выстроишь стен. А мы хотим иметь веру раньше, чем потрудимся для ее приобретения. А ведь чтобы стяжать в молитве веру, настоящую живую веру, надо много поработать. Прежде всего нужно заботиться о внимании и больше ни о чем не думать. Вы же, наоборот, начинаете философствовать, а вся ваша философия - это просто оправдание своего нерадения и больше ничего. Молитесь и все.
Вопрос. В последнее время я, словно невменяемая, непрестанно думаю о своем послушании. Послушание умственное. Никакой молитвы от этого не стало. Какими средствами лучше приводить себя в чувство?
Ответ. Конечно, необходимо заботиться о послушании, но нужно уметь и отрешаться от него. Прошло время работы - значит надо заставить себя забыть обо всем, "отложить всякое житейское попечение", как поется во время херувимской Песни, и заняться собственно единым на потребу. Ваше состояние может происходить либо от пристрастия к послушанию, либо от какого-то малодушия. Мы должны уметь все возлагать на Бога. Оттого, может быть, мы и увлекаемся тем или иным умственным занятием, что начинаем надеяться на себя и не возлагаем все свои заботы на Бога. Необходимо усердно трудиться, понуждать себя и в то же время уметь успокоиться, возложив все попечение на промысел Божий. В этом тоже, между прочим, поможет молитва. допустим, стужает тебе та или иная забота - заставь себя молиться против данной своей страсти, против такой попечительности, а ведь это фактически попечительность - неважно, умственная у тебя работа или физическая… Погрузись в молитву - и все отойдет. Преподобный Пимен Великий, например, сказал, что одно из трех равных по своему высокому достоинству иноческих деланий - это проходить послушание чистою мыслию. Что значит чистою мыслию? Не помню точно, в каком контексте это было сказано святым Пименом. Может, он говорил о том, что проходить послушание надо с правильным намерением, т.е. не ради того, чтобы кому-то угодить, и не ради тщеславия, чтобы прославиться, а ради бескорыстного служения Богу и своему братству - вот так допустимо это понимать. А можно понимать и иначе, что надо проходить послушание и одновременно хранить чистоту ума, занимаясь умным деланием.
Вопрос. А может ли быть, что во время молитвы четки отвлекают, поскольку человек молится неправильно?
Ответ. Да, и такое может иметь место. Представьте такую ситуацию: человек во время молитвы начинает в себе что-то воображать, допустим райскую обитель, в которой он должен оказаться, или ту славу, которой сподобится от Господа за свое усердие в молитве, или еще что-нибудь. Подобные воображения, естественно, доставляют ему мнимое духовное наслаждение. В такой ситуации ему и начинает казаться, будто четки ему мешают и отвлекают от столь сладостного делания.
Вопрос. В учебнике митрополита Макария по богословию про таинство миропомазания написано: как младенец, рождаясь на свет, нуждается в свете, воздухе и прочем для своей жизни, так и человек через крещение словно рождаясь для новой жизни, нуждается для ее прохождения в благодати, подаваемой через таинство миропомазания. Выходит, что таинства крещения недостаточно, чтобы быть христианином? Почему-то кажется, что само наличие миропомазания умаляет таинство крещения. Или это хульная мысль?
Ответ. Да, это неправильно. Мы знаем, что крещение и возложение рук, впоследствии замененное обрядом миропомазания, но по сути оставшееся тем же самым таинством, совершались апостолами отдельно. И Дух Святой сходил на учеников апостольских, последователей Христа, именно через возложение рук, а крещение совершалось помимо этого. Иногда Дух Святой сходил даже раньше крещения. Такие случаи известны, и они доказывали, прежде всего самим апостолам, что крещения должны были сподобляться и язычники, поскольку в то время крещение язычников было явлением новым и непонятным. Поэтому нельзя сказать, что таинство миропомазания умаляет крещение. Последнее омывает человека от грехов и соединяет с Господом как бы предварительно, а миропомазание дарует обилие благодати, дарует действенное единство с Богом в Духе Святом, соединяя человека с его Творцом. По мнению некоторых, самый смысл выражения "печать дара Духа Святаго", произносимого во время совершения таинства миропомазания, говорит о том, что через крещение человеку дарована благодать, а миропомазание человека как бы запечатывает - словно некий сосуд, исполненный благодати. И я думаю, что никакого умаления здесь быть не может и это с Вашей стороны просто такой надуманный подход. Если рассматривать с подобной позиции, то можно сказать, что другие таинства также умаляют крещение, или что исповедь умаляет причащение, а причащение делает ненужным исповедь, или, допустим, зачем нужно рукоположение, когда всем христианам дарована благодать Святого Духа в таинстве миропомазания, и т.д. Это все неправильно.
Вопрос. Хорошо ли, что у нас в киоске храма продается много четок и их покупают люди, мало знающие об Иисусовой молитве и неопытные в духовном отношении, не опасно ли это для них?
Ответ. Сами по себе четки - это ни хорошо, ни плохо. Но человек все равно должен подойти к какому-нибудь опытному священнику, взять благословение на занятие Иисусовой молитвой, получить соответствующее разъяснение. Лично я, когда ко мне за таким благословением обращаются миряне, советую им обязательно прочитать некоторые святоотеческие сочинения, как правило, творения святителя Игнатия, и только после этого благословляю. К тому же у этого человека должна быть нравственная жизнь, по заповедям - тогда можно благословить. А Иисусова молитва, с четками или без четок, с одной стороны, всем одинаково полезна, с другой стороны, опасна. Четки в этом смысле ничего не прибавляют и не убавляют, никак не вредят. Разве что могут повредить, когда кто-то будет их носить исключительно ради тщеславия: повесит себе на руку и станет ходить и думать, что делает что-то великое.
Вопрос. Что за ересь богомилов?
Ответ. Ересь богомилов, как предполагают, происходит от ереси манихеев. Была такая секта манихеев, которые учили, что есть два Бога - добрый и злой. Добрый сотворил дух и все духовное, злой сотворил материю, и все зло происходит из материи. И между этими двумя Началами постоянно существует вражда. Многое в этом учении собрано и из язычества, и из христианства, но основная доктрина та, что зло является самостоятельной субстанцией, зло отожествляется с материей. Соответственно, все материальное и чувственное презирается и считается грехом. С течением времени эта ересь как таковая, под собственным именем, исчезла, но, немного изменившись, продолжала свое существование под видом ереси павликиан, названной так то ли по имени апостола Павла, которому еретики приписывали свое учение (как они это часто делали), то ли по имени одного из ересиархов, ее распространявших. В особенности она процветала в Болгарии, где и получила название богомильства, но почему именно такое - точно не знаю, возможно, эти люди считались особенно угождающими Богу. А впоследствии она перешла даже во Францию, куда-то на Запад, где было подобное же движение альбигойцев - еретиков, проповедовавших нечто вроде коммунистических взглядов. У них было общее имущество, и жили они чуть ли не отдельным государством. Одно время весь юг Франции находился под их влиянием. Но потом папа римский объявил крестовый поход, и воины жестоко их истребили.
Вопрос. Один человек мне сказал, что когда кто-то приобретает четки, он тем самым бросает вызов дьяволу, показывая, что теперь намерен молиться молитвой Иисусовой. Это на самом деле так?
Ответ. Ну, дьявол же не такой глупец, чтобы, увидев, как человек покупает четки, сразу и испугаться. Скорее это мы чьи-то четки воспримем как вызов, а дьявол-то на них и смотреть не будет. Ну, держит человек в руке четки или намотал он их себе на руку, так что с того для дьявола? Пусть тот хоть митру оденет, ему-то что? Между прочим, мне такой интересный эпизод рассказывали. Один митрофорный обновленческий священник, а может быть епископ (не помню точно его сана), выходил говорить проповедь в костюме и митре. Можно себе представить, как это выглядело. Они же, обновленцы, шли навстречу современности, и вот представьте себе: выходит человек в галстуке и в митре. Вот зрелище-то было! Так что можно и четки взять, и митру надеть, и все что хочешь, только пользы от этого не будет никакой. Что, дьявол перепугается разве? Станет говорить: "Опять четки купили! О-ой, что мне теперь будет!" - так что ли? Но вот когда человек молится, тогда он действительно возбуждает гнев, ненависть и зависть дьявола, и тот начинает на молящегося нападать.
Сегодня мне бы хотелось еще раз напомнить вам о самом важном в монастыре делании.
Для чего мы живем в обители? Я считаю, что самым важным делом является для нас Иисусова молитва, или умное делание. Cтарец Василий Поляномерульский, проводя аналогию с историей сотворения мира, описанной в книге Бытия, сравнивает все прочие делания с реками, а умную молитву - с океаном, в который все эти реки впадают. То есть такое простое, на первый взгляд, занятие, как повторение Иисусовой молитвы, оказывается самым важным, можно сказать, единственно важным и всеобъемлющим делом монашествующих, потому что является не только собственно молитвой, но именно внутренним деланием, борьбой, внутренней жизнью. Ведь как во внешней, земной, жизни подстерегает человека огромное количество всевозможных изменений и событий - скорбных и трагических, радостных и счастливых, - так и во внутренней, духовной, жизни встречает его такое же многообразие. И поэтому, приступая к повторению простой Иисусовой молитвы, мы, может быть даже не понимая, что она означает и к чему приведет, неожиданно для себя приходим в особое состояние: начинаем изнутри как бы просвещаться светом. Я имею в виду не тот благодатный свет, который бывает у преуспевших подвижников, а свет ведения, который позволяет начать познание самих себя. Мы становимся способны видеть, что представляет из себя человек, и прежде всего, конечно, постигаем собственные слабости и немощи (когда замечаем свои греховные, дурные наклонности), а также и какие-то возвышенные свойства человеческой души. На примере самих себя мы начинаем понимать вообще людей (что, может быть, удел и немногих, но тем не менее это возможно). И получается, что человек, занимающийся как будто бы несложным делом - непрестанно, словно умалишенный, повторяющий одни и те же восемь слов (конечно, непростых, ведь в них содержится имя воплотившегося Сына Божьего, Господа Иисуса Христа), этот человек постигает внутренние тайны человеческой жизни. Оказывается, что он знает людей гораздо лучше, чем тот, кто имеет, как мы говорим, житейский опыт, то есть опытен в каких-то обычных мирских занятиях и постоянно находится среди общества, потому что последний судит о людях, наблюдая за ними со стороны, а мы, если живем правильной жизнью, - по самим себе, изнутри. Ведь на самом деле друг от друга мы отличаемся мало, общего у нас гораздо больше, чем различного, хотя мы и склонны преувеличивать значение отдельных своих особенностей.
Познание самого себя от упражнения Иисусовой молитвой необходимо нам не для получения какого-то отвлеченного знания, то есть не для ведения ради ведения, а для того, чтобы совершить через это познание подвиг покаяния.
Подвиг покаяния начинается с сердечного сокрушения, с плача о себе, или с плача духовного, когда человек, может быть даже не имея слез, сетует о своем падшем состоянии. А продолжение покаяния - это борьба с грехом. В сопротивлении постоянно проявляющимся страстям мы как раз и совершаем настоящее, истинное покаяние. Если же человек только осознает то, что с ним происходит, огорчается этим, но не борется со своими страстями, то такое чувство покаянием назвать нельзя, в лучшем случае это только его начало. Если же он в таком состоянии закосневает, значит, в нем можно заподозрить какой-то духовный изъян, например лукавство. Вступить в борьбу с грехом нужно обязательно. Когда кто-либо только начинает заниматься Иисусовой молитвой, он ждет быстрых результатов, ощущения благодати, но первоначально, сам того не ожидая, лишь видит свою греховность. И даже если теоретически он знает, что так и должно быть, все равно это зрелище является для него печальным. Однако Господь, если в нас истинно действует благодать, не только дает нам видеть свою греховность, но вразумляет нас и далее, внушая самое главное - решимость бороться с грехом, что также является действием благодати, действием Божественного просвещения.
Если мы осознаем свою греховность, но не видим идеала, к которому обязаны стремиться (теоретически мы, может быть, и знаем о нем, но не имеем его своей жизненной целью), то тогда едва ли можно говорить о настоящем покаянии. Не познав до конца всю тяжесть, горечь, напряженность борьбы со страстями, не вступив в этот поединок, мы не сможем стяжать глубокого сердечного сокрушения, настоящего плача о своих грехах, который имели святые отцы. Мы не вступили в борьбу, не хотим бороться, поэтому не может в нас быть настоящего огорчения из-за своих согрешений и немощей. Кто-то оправдывает себя тем, что он не совершает тяжких смертных грехов, кто-то имеет и какое-нибудь другое более или менее убедительное оправдание, но на самом деле человек просто притупил первую горечь, первое, так сказать, жало греха, почувствовал некоторое удобство, спокойствие - и ожесточенную борьбу со страстями вести уже не хочет. Допустим, один немного возвысился над блудной страстью и теперь не боится падений, а другой несколько преодолел страсть уныния и больше не страшится отчаяния, неверия - этим людям кажется, что они живут правильно и того минимума, который они делают для своего спасения, достаточно. Но идеалом христианина является Евангелие, и если такой человек, подобно пророку Давиду, который попытался облечься в воинские доспехи Саула (см. 1Цар.17:38-39), примерит на себя евангельские заповеди, то он увидит, что заповеди для него тяжелы и непривычны, поэтому, облекшись в них, сражаться он не может. В такой ситуации необходимо, конечно, усиленно, углубленно молиться Иисусовой молитвой: видимо, в нас произошло некоторое охлаждение из-за самонадеянности и мы должны понять, что сутью, духом Иисусовой молитвы является смирение, ненадеяние на себя. Я думаю, что именно предвидя, прозирая как раз такой образ духовного подвига, блаженный Нифонт сказал, что в последние времена монахи пойдут путем делания, растворенного смирением, удобно скроют свои дарования и в Царстве Небесном окажутся выше отцов, прославившихся чудесами. У него же были, в частности, и слова о том, что они (то есть подвижники последнего времени) будут благоговеть даже перед Божиими попущениями. Мне кажется, что сейчас и наступило то время, когда другого способа духовной жизни просто нет. Конечно, мы не какие-то великие люди и вряд ли будем выше отцов, прославившихся чудесами (если сказать какой-нибудь сестре, что она будет выше таких отцов, она, наверное, сама засмеется), хотя, может быть, кто-то из среды людей, живущих подобным образом, и достигнет такого состояния. Это я говорю не с той целью, чтобы вызвать в вас высокоумие по поводу того, будто мы, читая Иисусову молитву, занимаемся чем-то особенным, но чтобы вы поняли, почему я считаю, что другого пути борьбы со страстями нет. Когда мне приходится слышать о монашествующих, которые не молятся Иисусовой молитвой, я всегда думаю: "А как же они тогда вообще борются с помыслами?" Становится даже страшно. Мне кажется такой человек совершенно беззащитным и безоружным. Ведь когда молишься Иисусовой молитвой - и то бывает тяжело, а что же делать человеку, который не молится?! Поэтому нужно понимать, что и в начале, и в середине, и, наверное, в конце подвига самым главным является ненадеяние на себя и деятельное (то есть проявляемое на деле) упование на Господа Иисуса Христа, Сына Божия, выражающееся в непрестанном совершении молитвы Иисусовой.
Когда человек начинает видеть свою греховность, зрелище это бывает для него весьма печальным, даже страшным и потому иногда приводит к малодушию, но далее должно последовать и действие благодати, внушающее нам решимость со своей греховностью бороться и подающее для этого силы. И хотя от действия молитвы Иисусовой иногда даже новоначальные чувствуют некоторое утешение, однако мы должны понимать, что борьба со страстями - это не какое-то приятное занятие, но в основном - жестокая и кровавая схватка, требующая громадного усилия и крайнего напряжения всех человеческих сил. Благодать начинает содействовать человеку тогда, когда он понуждает себя, мобилизуя (простите за такой светский язык) весь свой внутренний ресурс, и в том случае, когда, казалось бы, сделать уже ничего нельзя. Без такого усиленного, крайне напряженного призывания имени Господа Иисуса Христа никакую страсть победить невозможно. Важно помнить и понимать непреложные, истинные слова Спасителя (ведь это откровение получено даже не от пророка, а от Самого Господа): "И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну" (Мф.5:30). Вот Иисусова молитва и является таким мечом, то есть средством, с помощью которого мы можем отсечь соблазны, столь же естественные и привычные нам, как члены нашего тела. Трудно себе представить человека, который бы сам отсек себе руку, тем паче правую. Но именно такого внутреннего напряжения, мобилизации требует от нас Господь Иисус Христос. Если мы этого делать не хотим, значит, мы пренебрегаем заповедью Божией.
Заповеди Божии - это не только "не убий", "не прелюбодействуй", "блаженны нищие духом" и прочие. Заповеди - это все учение Господа Иисуса Христа. И если нам кажется, что мы не можем справиться со своими страстями, то из этого дoлжно сделать вывод, что мы не соблюдаем заповеди, прежде всего заповедь о мужественной борьбе с самими собой и о необходимости надежды на Единого Бога. "Без Мене не можете творити ничесоже" (Ин.15:5), - сказал Господь наш Иисус Христос. Мы же уверены, что кое-что можем сделать и без Него, и думаем, что можно спастись и не отсекая соблазны, не отсекая привычные нам страсти. Если мы рассмотрим любую нашу греховную привычку - пусть это будет гнев, даже блудная страсть, или какие-то более мелкие страсти, допустим многословие, пустословие, - то увидим, что наше поведение, когда мы действуем по страсти, кажется нам столь же естественным, как, например, владеть двумя руками или смотреть двумя глазами. И мы не представляем себе, что возможно в жизни вести себя так, чтобы эти страсти не проявлялись. Когда человек видит какой-то предмет и хочет его взять, он, естественно нисколько не задумываясь, протягивает к нему руку, чаще правую. Так же ведет себя человек увидевший что-либо соблазнительное: он действует по той или иной страсти, как будто только так и нужно поступать, хотя именно в этот момент ее следовало бы отсечь. И этот, кажущийся нам естественным, а на самом деле противоестественный, нарост на своей душе мы не можем отсечь никаким иным способом, кроме призывания имени Господа Иисуса Христа. Всем известны слова апостола Павла, которые говорятся при постриге, когда новопостриженному вручают четки: "Приими, брате, меч духовный, иже есть глагол Божий" (Еф.6:17). Этот духовный меч мы должны направлять не против людей (да это и невозможно), а против своих собственных страстей, то есть уметь с жестокостью, бесчеловечностью и безжалостностью к самим себе отсекать греховные члены своей души. Потому что действительно лучше в таком "противоестественном" состоянии, то есть не удовлетворяя своих, с нашей точки зрения оправданных, внутренних желаний, войти в Царство Небесное, чем, осуществляя кажущееся привычным, законным и дозволенным, быть вверженными в геенну огненную. И этому также учит нас молитва Иисусова. Учит не теми словами или мыслями, которые в ней содержатся (потому что она очень лаконична, всего из восьми слов, и нельзя сказать, что в них ясно проглядывает та идея, о которой я говорил), но учит той благодатью, которая действует через нее при усердном в ней упражнении.
Мой покойный духовник игумен Андрей (Машков) был человек очень простой, малограмотный. Хотя он и читал тех святых отцов, которые были тогда доступны (а при советской власти ощущался действительно голод слова Божьего (cм. Ам.8:11)), однако его духовные наставления состояли, как правило, не из цитат, а из его собственных притч или изречений. Иногда они были составлены довольно удачно, чаще - просты, но понять их можно было только имея уже какой-то духовный опыт (некоторые из них я начал понимать лишь спустя многие годы, когда что-то подобное, хотя и не в той степени, как отец Андрей, стал переживать сам). Когда я прочитал "Лествицу" преподобного Иоанна Лествичника и получил сильное впечатление от описанных там добродетелей (например, памяти смертной), то я обратился к отцу Андрею с вопросом, можно ли мне при молитве Иисусовой попробовать делать, например, то-то и то-то. Он же махал рукой и отвечал просто: "Молись, и все". Я, конечно, его слушался, но не понимал, почему он так говорит. Он же не умел объяснять, только молился, чтобы Господь меня вразумил, и я иногда несомненно это чувствовал. А означали эти его слова о молитве то, что все приходит именно от нее. Спустя много лет я нашел подтверждение этому в "Слове о молитве Иисусовой" святителя Игнатия, где он говорит, что от молитвы сами собой приходят и терпение скорбей, и память смертная. Иоанн Лествичник тоже называет Иисусову молитву матерью всех добродетелей. Это не означает, конечно, что мы ни о чем ином не должны заботиться, но преимущество необходимо отдавать именно этой, главнейшей добродетели. Под молитвой же мы подразумеваем всеобъемлющее внутреннее делание, которое лишь на вид может показаться одним повторением краткой Иисусовой молитвы. Однако на самом деле это целый мир и целая жизнь, в которую человек должен погрузиться так, чтобы почти не обращать внимания ни на что внешнее. Только таким способом, при помощи страшной, самоотверженной борьбы, можно исполнить Евангелие. Если вы надеетесь сделать это каким-то иным способом, то я не буду говорить, что это невозможно, но как это сделать - я не знаю. Поскольку же все вы здесь - мои духовные чада и в деле спасения своей души должны меня слушаться, то я и преподаю вам то, с чем знаком сам, хотя бы только теоретически. Другого способа спастись в наше время я не знаю. Может быть, кто-то умеет подвизаться иначе, ему известны какие-либо иные пути для борьбы с собой, но нам они не известны. Поэтому рассуждать о них теоретически равносильно тому, чтобы искать неизвестно что: как говорится в русской сказке, пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что. Некоторые оправдывают свое нерадение и скромное преуспеяние недостаточной мудростью своих наставников. Конечно, это все правда, о моей святости говорить не приходится: я в самом деле не имею достаточной духовности и не могу сравниться мудростью с великими русскими старцами XIX века, да и с современными подвижниками тоже. Но в действительности вы знаете очень много, знаете самое главное, и если бы у вас самих была ревность, то и того скромного руководства, которым вы сейчас располагаете, было бы достаточно, чтобы преуспеть и достичь высоких духовных состояний (естественно, не сразу, но со временем). Хочется укорить в забывчивости тех людей, которые говорят, что все это им уже известно и ничего нового они не услышали, - эти люди не помнят об одной простой вещи: все требования, параметры духовной жизни, которые им сейчас известны, они узнали от нас, Промыслом Божиим оказавшись здесь, в духовной среде нашего монастыря. Еще когда мы находились в миру, один мой знакомый, когда я сказал ему об Иисусовой молитве, ответил: "Что тут такого, все наши друзья так молятся", - и перечислил их. Но они узнали про молитву от меня, а сам я по-настоящему узнал о ней от отца Андрея; до него же только краем уха слышал, что это такое, не придавая умному деланию большого значения. Вообще, ведение правильной духовной жизни и осознание истинного значения Иисусовой молитвы не так уж часто встречается, не так уж распространено, а, наоборот - большая редкость, несмотря на то, что сейчас издаются книги, прочитав которые можно обо всем узнать. Мы, конечно, уже привыкли к умному деланию и воспринимаем его как нечто само собой разумеющееся, но у других людей отношение к нему совсем иное. Например, когда я спрашивал у отца Андрея, молится ли кто-либо Иисусовой молитвой в N-ском монастыре в г.N, он только пожимал плечами. Я тогда был самонадеянным юношей, без рассуждения и опыта, мне казалось само собой разумеющимся то, что все должны молиться, - а как же иначе? Поэтому я с большим недоумением спрашивал: "Как же так, они что, книг не читали?" А отец Андрей опять плечами пожимает - не знаю, мол. Я забывал о том, что хотя, да, есть огромное количество разных книг, в которых много о чем написано, но вот извлечь смысл, понять, что самое важное, первостепенное, я бы, например, без отца Андрея сам не смог.
Таким образом, знанием о необходимости молиться Иисусовой молитвой, о необходимости внутренней борьбы, в наше время нужно дорожить, как особенной Божией милостью. И не только надо быть благодарными тем людям, которые преподали нам умное делание, но самое главное - деятельно подвизаться, применять приобретенное ведение (нарочно использую такое возвышенное слово) в каждом конкретном случае, чтобы оно не лежало в памяти как запылившаяся библиотечная книга, которую никогда не раскрывают.
Простое, как бы само собой разумеющееся, дело - молитва Иисусова - является всеобъемлющим деланием всякого монашествующего. Лишь занимаясь им, человек может надеяться на то, что с его помощью исполнит Божии заповеди и будет в силах попрать, уничтожить свои душевные и телесные страсти. Если же он мало преуспевает, значит, либо придает недостаточное значение умному деланию (не теоретически, а в жизни), и соответственно пребывает в нерадении, либо считает, что молитва Иисусова хотя и хорошее, но не единственно важное делание, а есть много других, не менее значимых добродетелей, при помощи которых можно духовно преуспеть. Но гадательно рассуждать о других путях, которые нам неизвестны, мы не можем.
Все это я вам говорю для того, чтобы вас как-то вдохновить, подбодрить; чтобы вы занимались умным деланием и не думали, что благодаря присутствию отца Авраама спасаетесь, а от его отсутствия погибаете. Если у вас в душе будет усердие к Иисусовой молитве, значит, мы - близкие по духу люди, если же его не будет, то даже частое личное общение ничего не даст.
Вопрос. В каких случаях молитва может чем-либо окрадываться?
Ответ. Молитва окрадывается любым грехом: гневом, злопамятностью, завистью, тщеславием, гордостью и т.д. Господь снисходит лишь неопытным новоначальным - они не подвергаются справедливому оставлению благодати. В каком-то смысле тяжелее именно тем, кто духовно более опытный, кто мог бы отразить действие страсти, но не делает этого, то есть предается страстям добровольно. Такие люди чувствуют некоторое лишение благодати даже за малейшее уклонение их ума от заповедей Божиих. С другой стороны, оставление благодати обучает человека вниманию к самому себе, постоянному хранению своей христианской совести: боясь оставления благодати, он чрезвычайно щепетилен и строг к себе. А кто, наоборот, сильно себя жалеет, тот, конечно, все время благодати лишается, может быть даже сам не зная, почему. Допустим, человек ропщет от болезни - причина вроде бы справедливая. Но это не означает, что можно роптать или унывать, потому что, перенося телесные страдания, человек мог бы испытывать и благодатные утешения, а поддаваясь ропоту, наоборот, станет ощущать еще и душевные мучения, пустоту. Подобное можно сказать о любой страсти.
Вопрос. Скажите, что обозначают слова: "расслабление телесных членов при духовном утешении"?
Ответ. Наверное, только тот по-настоящему знает, что это такое, кто испытал подобное состояние. Так действует в человеке благодать, когда ее действие обильно. Но это не значит, что когда кто-либо молится и на него нападает лень, сонливость или расслабление членов, то его посетила благодать. Конечно, такие ощущения никакого отношения к ней не имеют. Благодать же, как описывает святитель Игнатий и другие отцы, из сердца изливается на все члены тела, как бы переливаясь через край некоего котла или сосуда. Это значит, что благодать распространяется по всей душе: не только заполняет средоточие души, где находятся основные ее силы, - место сердечное, но и выходит из этого средоточия и, из-за чрезвычайного своего обилия, наполняет всю душу, которая содержит в себе и все тело; таким образом, сначала человек чувствует полное душевное утешение, а потом оно переходит на телесные ощущения, и человек испытывает нечто подобное опьянению. Конечно, такое состояние нельзя точно сравнить с алкогольным опьянением, потому что это только некое отдаленное подобие, - по словам кого-то из преподобных отцов (кажется, Григория Синаита), человек испытывает как бы некое "легкое упоение", благодать действует на члены человека, в целом умиротворяет его - и он испытывает некоторое расслабление, блаженство, что ли, и становится неспособен к обычной телесной деятельности. Такое особенное духовное состояние бывает у людей весьма преуспевших, а иногда и у новоначальных по особенному действию Божьему: иной раз и грешному человеку особенное благодатное состояние может быть показано ради того, чтобы привлечь его к покаянию, к исправлению своей жизни. Но, как правило, это бывает у подвижников, преуспевших в умном делании, которые обладают даром непрестанной молитвы; углубившись в нее, испытав еще большее сосредоточение ума, они и приходят к такому состоянию. Но искусственно к нему ни в коем случае стремиться нельзя, потому что это уже будет заведомое заблуждение, заведомый поиск прелести. То есть искусственно действие благодати не приходит; нужно в молитве искать только внимания и понимать, что при нашей скромной мере столь возвышенное духовное состояние едва ли возможно. Начинается оно с того момента, когда в человеке задействует непрестанная молитва, - только начинается!..
Вопрос. Можно ли молиться за умершего человека, который вел нехристианский образ жизни?
Ответ. Молиться можно за любого умершего человека, какой бы он греховной или безбожной жизнью не жил, только нужно при этом помнить, что когда мы беремся за такой тяжелый духовный труд, то должны рассчитывать свои силы так же, как при занятии обычным телесным, физическим трудом: можно не рассчитать свои силы и надорваться. А "перегрузка", своего рода усталость от духовного труда может выражаться в каких-то особенных искушениях, в наплыве тех или иных греховных помыслов, в унынии или отчаянии, поэтому к подобным вопросам надо подходить чрезвычайно осторожно и решаться за кого-то молиться только по благословению, хорошо подумав, обсудив со старицей, нужно это делать или нет. Я знаю такой случай: один человек, новообращенный, молился за свою умершую тетку или бабушку, которая была баптисткой и в этом заблуждении умерла. И вот на него нашло сильнейшее отчаяние, уныние, даже были мысли о самоубийстве. А он молился за свою родственницу и не видел связи между этими явлениями, не понимал, в чем причина его состояния. Как-то раз рассказал приснопамятному отцу Андрею, и тот сразу догадался, а может, прозрел: "Ты за кого молишься?" Человек стал вспоминать, за кого, в самом деле, он молился, и вспомнил, что за свою тетку, баптистку. Тогда отец Андрей ему и сказал, в чем была причина отчаяния. Тот человек прекратил свою молитву, и тягостное состояние довольно быстро прошло. Так что нешуточное это дело - молиться за других людей. Когда мы занимаемся чем-то житейским, мы понимаем причинно-следственную связь между явлениями, а когда занимаемся вещами духовными, у нас всякий здравый смысл, всякое рассуждение пропадает. Мы думаем, что когда мы молимся, то тут нет никакой тяжести, поскольку мы как будто ничего тяжелого не поднимаем, не потеем, телесно не напрягаемся, и вроде ничего особенного не происходит, будто бы все легко. И вообще, многие люди, даже монашествующие, к молитве относятся с очень большим легкомыслием. А на самом деле, если бы мы посмотрели на себя трезво и имели при этом истинную веру в будущую вечную жизнь, то, пожалуй, мы бы обо всем, что у нас было, забыли и только о себе молились день и ночь со слезами. Хотя, конечно, как говорится, сердцу приказать трудно, но здесь дело не только в любви, но и в смирении. Когда мы хотим молиться за наших близких, то это может быть делом любви, а может быть, в иных случаях, и одного лишь пристрастия, без любви. Но если даже мы возьмем наиболее верный, справедливый случай, тем не менее необходимо иметь смирение и смотреть на себя правильно, способны ли мы на такой подвиг и что из этого выйдет. А может, из этого выйдет только то, что мы получим вред, а пользы никакой не принесем ни усопшим, ни живым. И получится, что и человека, за которого молились, не спасем, и сами еще, пожалуй, упадем. Это не цинизм, а именно смирение. Любая добродетель начинается со смирения, и любовь без смирения - это, пожалуй, уже и не любовь; если в начале еще чувство будет искреннее, то потом оно обернется под влиянием гордости каким-нибудь греховным явлением в нашей душе.
Вопрос. Что означает выражение Петра Дамаскина: "Смиренномудрие есть порождение разума, а разум - порождение искушения"?
Ответ. Похожую мысль высказывает Григорий Синаит. На современном нам языке мы бы сказали не "порождение разума", а "порождение понимания": смиренномудрие есть порождение понимания или разумения, то есть смиренномудрие появляется у того человека, который обрел естественное понимание вещей, прежде всего - самого себя. А утверждение "разум (понимание) - порождение искушения" значит, что истинный, "трезвый" взгляд на вещи бывает тогда, когда человек пройдет через многочисленные искушения и приобретет опыт. Григорий Синаит, когда перечисляет виды смирения и постепенно приходит через них, как бы через ступени, к высшему, к истинному смирению, говорит, что одна из таких необходимых ступеней, через которую человек должен пройти, - это смирение от бесов. То есть когда человек от многочисленных падений, преткновений, ни от кого и ни от чего не получая помощи, приходит в совершенно уничиженное и смиренное о себе мнение. И без этого невозможно по-настоящему смириться. Может быть, некоторые люди (составляющие исключение) обретают смирение иначе, получают какую-то особенную благодать и в душе их все меняется, но здесь речь идет о естественном, обычном порядке. То же самое, мне кажется, имеет в виду и Петр Дамаскин, когда говорит, что "разум - это порождение искушения", то есть понимание истинного положения вещей, которое, собственно, и ведет к смирению, происходит от многочисленных искушений и преткновений, когда человек на опыте видит свое ничтожество, свою немощь.
Вопрос. Если сейчас уже невозможно иметь такое смирение, какое было у христиан раньше, в древности, то поможет ли нам спастись смирение от бесов?
Ответ. Я не говорил, что невозможно иметь смирение подобное тому, какое было у христиан раньше. Мы не можем иметь тех телесных подвигов, какие совершали прежние подвижники, мы не можем иметь того послушания, потому что сейчас нет таких великих старцев, какие были в древности, мы не можем иметь такого же уединения и т.д. Пусть даже не имеем такой образованности - я имею в виду знание святоотеческого Предания, - но смирение мы можем и должны иметь. Это как раз то, что осталось, - самое главное, что никогда не станет невозможным и недоступным. Через умное делание, через послушание, через покаяние можно достичь такого же смирения, какое имели и древние подвижники. Вот в этом-то и состоит суть, что внешнее делание изменилось, а внутреннее осталось тем же самым. Более того, один древний подвижник, блаженный Нифонт, сказал, что "в последние времена подвижники пойдут путем делания, растворенного смирением (под деланием, я думаю, он имел в виду умное делание. - о.А.), и в Царствии Небесном окажутся больше отцов, прославившихся чудесами". Поэтому нелепо утверждать, что в наше время невозможно иметь такое смирение, какое было у христиан в древности. Речь шла о том, каким путем достигается это смирение. Григорий Синаит, который жил в XIV или в XIII веке, говорил, что смирение от бесов, то есть от наших падений, является одной из ступеней восхождения к истинному смирению, глубочайшему и полному смирению. А под падением имеется в виду не то, что каждый человек будет в блуд падать или, например, убивать, нет, совсем не это, а подразумевается мысленное падение, которое людьми, живущими невнимательно, чаще всего просто не осознается, не фиксируется. Человек тысячу раз за день падает, но не видит этого. Потому что видеть мысленное падение может лишь тот, кто сделал для себя обязательными строгие требования и кто видит, что он эти требования многократно нарушает, то есть это признак людей, живущих очень внимательно, и не нужно думать, что под падением подразумеваются тяжкие грехи. Да и потом, если человек не достигает глубочайшего и полного смирения, то это еще не значит, что он не спасается: мы спасаемся через покаяние, и не всем дано достигнуть совершенства. Иногда человек подвергается падениям по причине гордости, которая обычно сопутствует духовному преуспеянию, и для того чтобы человек смирялся, ему попускается действие страстей, хотя Господь всякого человека Своей всесильной благодатью мог бы сделать бесстрастным. Человеку попускается действие страстей, чтобы он смирялся и через смирение и покаяние спасался.
Сегодня у нас будет беседа о такой добродетели, которой нам, как я замечаю, очень и очень не хватает. Я имею в виду, конечно же, послушание. Хотелось бы сказать несколько слов о послушании, приводя в пример поведение учеников Господа нашего Иисуса Христа, ибо они проявляли неизменное, беспрекословное послушание своему Учителю.
Вы помните тот случай, когда Спаситель послал Своих учеников, чтобы они привели осленка, на котором Он должен был въехать в Иерусалим. Осленок этот принадлежал некоторым людям, и когда ученики стали его отвязывать, то хозяева спросили: "Куда вы ведете осленка?", ученики же ответили: "Господь повелел". Мы видим в этом, конечно, беспрекословное, ревностное послушание, ведь они исполнили приказние совершенно, казалось бы, немыслимое - пришли и увели чужой скот, не думая о последствиях, слепо исполняя повеление Господа.
Другой пример, может быть еще более разительный. Петр с Иоанном пошли в Иерусалим приготовить Пасху. Спаситель сказал им: "Когда войдете в город, увидите человека, несущего в сосуде воду. Пойдите за ним и скажите хозяину дома, что здесь Господь со Своими учениками должен есть Пасху". И вновь они пошли и все исполнили в точности. И опять все совершилось, что, казалось бы, немыслимо, именно так, как предсказал Спаситель.
Но самый разительный пример - это случай с умножением хлебов, наиболее подробно описанный в Евангелии; здесь видна и откровенность учеников перед Господом, и их послушание Ему, то есть беспрекословное отсечение своей воли. Я рассмотрю этот эпизод по Евангелию от Иоанна и сделаю дополнения из Евангелия от Матфея.
Возвед убо Иисус очи и видев, яко мног народ грядет к Нему, глагола к Филиппу: чим купим хлебы, да ядят сии? Сие же глаголаше, искушая Его, Сам бо ведяше, что хощет сотворити. Отвеща Ему Филипп: двема стома пенязей хлебы не довлеют им, да кийждо их мало что приимет (Ин.6:5-7). Вроде бы обыкновенное повествование: апостол Филипп совершенно здраво, просто отвечает Господу. Но далее уже видна та присущая ученикам откровенность и чрезвычайное их доверие. Рассказывается о такой мелочи, которая, как нам часто кажется, в нашей монастырской жизни не имеет никакого значения и которую поэтому можно утаить. Но ученики ничего не утаивали, они все, даже по видимости малозначащее, рассказывали Господу, и эта их откровенность, как мы знаем, привела к одному из самых великих и необыкновенных чудес Спасителя - умножению хлебов. Глагола Ему един от ученик Его, Андрей, брат Симона Петра: есть отрочищ зде един, иже имать пять хлеб ячменных и две рыбе, но сии что суть на толико? (Ин.6:8-9). То есть он рассказывает о такой вещи, которая не имеет никакого значения. Представьте себе, Спаситель спрашивает: "Сколько нужно денег, чтобы купить хлеб? На что мы купим хлеб, чтоб всех этих людей насытить?" Филипп говорит: "Даже на двести пенязей не хватит им хлеба, чтобы они немножко, хотя бы мало что вкусили". Андрей добавляет такую вроде бы совершенно ненужную, с точки зрения здравого смысла, подробность: ведь если двухсот пенязей не хватит, то зачем говорить о пяти хлебах и двух рыбах? Но Андрей не может ничего утаить, потому что он доверялся Спасителю, привык ставить Его в известность о таких вещах, которые сам понять не мог или которым, может быть, даже и значения не придавал, но тем не менее все говорил. Это пример того, что мы называем откровением помыслов.
Обратите внимание, как развивались события дальше. Он же рече: принесите ми их семо (Мф.14:18). Казалось бы зачем? Какая-то абсурдная вещь: только что говорили о том, что даже на двести пенязей купленного хлеба не хватит, а теперь Он говорит: принесите. Но никто не смеет возражать, приносят, и тогда Спаситель повелевает следующее: сотворите человеки возлещи. Бе же трава многа на месте (Ин.6:10). И опять никто не смеет возражать, но все исполняют приказание Спасителя. Для чего, казалось бы, возлежать, когда еды нет? Для чего приносить пять хлебов и две рыбы? Для чего было вообще вначале об этом говорить? Но ученики сначала проявляют откровенность, потом беспрекословное послушание, и после этого совершается великое чудо, одно из величайших чудес, сотворенных Спасителем. Возлеже убо мужей числом яко пять тысящ. Прият же хлебы Иисус и, хвалу воздав, подаде учеником, ученицы же возлежащым, такожде и от рыб, елико хотяху. И яко насытишася, глагола учеником своим: соберите избытки укрух, да не погибнет ничтоже. Собраша же, и исполниша дванадесяте коша укрух от пяти хлеб ячменных, иже избыша ядшым (Ин.6:10-13). Вот пример искренности и послушания.
Теперь представим себе такую картину - небывалую, невозможную: представим себе, что мы находились бы в той же ситуации, и находились именно такими, какие мы есть. Как бы мы себя вели? Представим себе, что все это происходит в первый раз, и не с апостолом Филиппом, не с апостолом Андреем, а с нами, братией Спасского монастыря. Что было бы? А было бы то, что на первый вопрос кто-нибудь, конечно, дал бы ответ: купленного на двести пенязей хлеба не хватит. Это обычный разговор, здесь нужно иметь всего лишь минимум здравого смысла, такие люди у нас вроде бы есть. Но когда надо будет идти дальше вслед за событием и возникнет необходимость проявить уже определенную откровенность, сказать о какой-то неважной, ненужной подробности, - не знаю, найдется ли среди нас такой человек, который смог бы искренно сказать: "Вот тут у нас есть один отрок…" Какой отрок? Здесь собралась лишь братия монастыря, так зачем вообще об этом отроке говорить? Кто он? Прихожанин какой-нибудь, и у него пять хлебов и две рыбы… Зачем говорить о такой мелочи, когда и так ясно: хлеба-то не хватит? Вот как мы стали бы думать. И понятно, что раз мы не проявили бы искренности, то, соответственно, нельзя было бы ожидать, чтобы события развились дальше. Но даже если бы кто-то из нас и проявил искренность, то уж послушание едва ли кто оказал, когда бы ему сказали: принеси сюда эти хлебы. Пожал бы плечом и ответил: "Да что тут нести? Есть более важные, серьезные дела, зачем этим заниматься?" Да, конечно, сейчас мы понимаем: как можно не послушаться Господа Иисуса Христа? Но давайте подумаем: ведь в то время ученики Спасителя еще не до конца были уверены в Божественности своего Учителя, мы знаем, что во время Его страданий апостол Петр даже трижды отрекся, а большинство из них бежало, проявив малодушие, - значит, у них не было полной веры, они забыли пророчество о воскресении Господа. Потому-то мы видим, что они часто относились к Нему как к простому человеку, не понимая, что Он есть воплотившийся Бог. И вот для того, чтобы правильно понять свое собственное поведение, чтобы правильно его оценить, нам следовало бы представить себе, как бы мы повели себя, если бы находились рядом с Господом в то время. Я думаю, некоторые в той ситуации, которая предварила чудо умножения хлебов, пожали бы плечами и ушли, некоторые стали бы перешептываться, улыбаться. Другие, если бы что-то и сделали и принесли, то нехотя, с недоверием и ропотом. А уж если говорить о третьем повелении Спасителя: "Скажите, чтоб все возлегли" - или, как бы мы сейчас сказали, "сели за столы", то уж тут точно никто бы из нас не исполнил этого приказания. Каждый счел бы это совершенно абсурдной, ненужной вещью и стал искать в требовании Господа какой-то иной смысл, может, как-нибудь по-своему истолковал бы его, в общем, так или иначе, уклонился от его исполнения.
Конечно, мы можем сказать, что живем в самом обыкновенном, заурядном монастыре, Господь Иисус Христос не присутствует здесь столь видимо, явно и здесь даже нет такого подвижника, старца, которому бы мы могли беспрекословно повиноваться, а потому с нас снимается это обязательство - быть искренними и послушными. Но такое оправдание может иметь какое-либо основание только в том случае, когда наши наставники действительно приказывают нам нечто невероятное, нечто странное, наподобие того, как Господь Иисус Христос повелел ученикам сначала принести хлебы, потом рассадить голодных людей на траве и т.д. Да, тогда бы мы могли оправдываться и говорить, что наши наставники не имеют такого авторитета, чтобы требовать беспрекословного послушания. Но ведь на самом-то деле ничего абсурдного они нам не говорят, говорят же вещи самые обыкновенные, исходящие из здравого смысла, которые нам следовало бы исполнить даже и самостоятельно, если бы у нас хватило разума самим понять, как нужно поступить. Мы же, проявляя упрямство, какую-то замкнутость, своеволие, тем самым показываем, что волю Божию, волю Господа Иисуса Христа мы исполнять не желаем. И конечно же, никакого чуда, ничего необыкновенного, что должно было бы произойти, если бы мы оказывали такое правильное евангельское послушание, с нами не случится. Мы живем в монастыре, молимся, подвизаемся, терпим, боремся с собой, а чуда со своей душой не наблюдаем, по той причине, что не имеем такого послушания, какое имели святые апостолы: проявив его, они увидели нечто небывалое, невозможное. Их руками творились чудеса. Хотя совершались они, разумеется, силой Божественной, силой Господа Иисуса Христа, но все же руками апостолов, потому что они преломляли и раздавали хлеб. Так же и мы, если бы оказывали должное послушание, не ради того или иного человека (допустим, духовника), а ради своего собственно спасения, ради следования Евангелию, то увидели бы, как через нас и в нас самих происходит необыкновенное чудо, как мы меняемся. Благодать в нас умножается подобно тому, как из пяти хлебов появилось огромное количество пищи, насытившей более пяти тысяч человек.
Сейчас я говорил о необыкновенно искреннем отношении, доверии апостолов к Господу Иисусу Христу и об их послушании, а теперь хочу сказать о непослушании, только обращусь уже не к действительному примеру, а к притче Спасителя. Господь в этой притче, как Он это делал и ранее, привлекает примеры из обыденной человеческой жизни, из житейского человеческого опыта и, пользуясь такими примерами, рассуждает о тайнах Царства Небесного. Но мы, для того чтобы лучше понять смысл и значение притчи, можем сделать обратное: беря эти возвышенные Евангельские примеры, изображающие небесные тайны, снизойдем к тому житейскому примеру, который использовал Господь, и убедимся, что Господь приводил именно такие примеры, какие были для слушателей совершенно очевидными - в этом и состояла сила их убедительности. Так мы увидим, что Господь Иисус Христос и слушатели Его понимали ту притчу, которую я сейчас приведу, совершенно однозначно: непослушание отвратительно, достойно всякого гнева и презрения.
Человек некий сотвори вечерю велию и зва многи. И посла раба своего в год вечери рещи званным: грядите, яко уже готова суть вся. И начаша вкупе отрицатися вси, первый рече ему: село купих, и имам нужду изыти и видети е, молютися, имей мя отречена. И другий рече: супруг волов купих пять, и гряду искусити их, молю тя, имей мя отречена. И другий рече: жену поях, и сего ради не могу приити. И пришед раб той, поведа господину своему сия. Тогда разгневався дому владыка, рече рабу своему… (Лк.14:16-21). Обратите внимание - тогда разгневався дому владыка. Для слушателей Спасителя было очевидно, что когда зовут на пир и кто-то отказывается, то есть проявляет, выражаясь нашим монашеским языком, непослушание, да еще находит оправдание, то это вызывает гнев. Эти оправдания не показались господину, призвавшему всех на брачный пир, на вечерю, сколько-нибудь убедительными или такими, какие могут доставить успокоение, а наоборот, привели его в еще большее негодование. Но мы думаем, что когда высказываем различные оправдания, подобные этим, то они должны вызвать некое успокоение у тех, кто нам приказывает. Правильно или даже неправильно нам приказывают, но послушание, как вы знаете, по учению святых отцов, служит средством к приобретению смирения, а смирение является той силой, которая привлекает в душу человека благодать и молитву. Как сказал некто из святых, сколько ты преуспел в смирении, столько ты преуспел в молитве.
Итак, человек, понуждающий себя к послушанию, слушающийся, показывает, что он как раз и стремится к брачному пиру, хочет прийти на эту вечерю и вкусить Божественную благодать, он не отказывается от приглашения под разными, с человеческой точки зрения действительно убедительными, предлогами: вступлением в брак, покупкой волов или земли. Всем, кто не откликнулся на приглашение, поводы для отказа кажутся очень важными, но по сравнению с тем, от чего они отказываются, эти предлоги ничтожны. И что тогда делает домовладыка? Рече рабу своему: изыди скоро на распутия и стогны града, и нищыя, и бедныя, и слепыя, и хромыя, введи семо. И рече раб: Господи, бысть, якоже повелел еси, и еще место есть. И рече Господин к рабу: изыди на пути и халуги, и убеди внити, да наполнится дом мой (Лк.14:21-22). Итак, мы видим, что приходят те люди, которые, будучи или бездомными, или нищими, или инвалидами, или слепыми, или хромыми, не имеют никакого предлога для того, чтобы отказаться. У них нет никаких дел, они почитают себя ничтожными, они рады, когда их зовут на пир, и, конечно же, не пренебрегают такой возможностью, когда их - ничтожных, отверженных, ничего не значащих людей призывают на столь необыкновенное зрелище и в столь необыкновенное состояние. Значит, кто почитает себя за нечто, кто, как им кажется, что-либо имеет, те оправдываются и отказываются; а думающие о себе, что они ничего собой не представляют, те оказывают беспрекословное послушание, идут на вечерний пир, где, конечно же, насыщаются неизреченной благодатью Божией.
Глаголю бо вам, яко ни един мужей тех званных вкусит моея вечери. Мнози бо суть звани, мало же избранных (Лк.14:24). Итак, получается, что избранным человек становится тогда, когда он смирен, когда вменяет себя в полное ничтожество. Ибо тогда он уже не может не послушаться. Опять можно возразить, что иное дело, когда призывают на пир или, в соответствии с правильным пониманием этой притчи, в Церковь, ко спасению, к вечной жизни, к единению с Богом, и совсем иное дело, когда тебя посылают на какую-то работу или приказывают сделать нечто пустое и ненужное. Но ведь внешне исполняя какое-то пустое или малозначащее дело, внутренне - если, конечно, ты все делаешь правильно - ты устремляешься к Богу. Внутренне, в душе своей, ты делаешь невидимый шаг к той Божественной духовной вечере, к Божественной благодати.
Когда мы читаем жития святых, то часто убеждаемся, что именно послушные, беспрекословно отсекавшие свою волю люди приобретали Божественную благодать. Примеров можно привести много: это и святитель Игнатий (Брянчанинов), и Паисий Величковский, и многие подвижники-монахи, подвизавшиеся под руководством преподобного Паисия, и Кирилл Белоезерский, который, как известно, трудился на кухне. У нас даже не на кухне, а в трапезной трудиться считается самым страшным послушанием; некоторые говорят, что не будут там работать никогда - "хоть убейте меня". А Кирилл Белоезерский, пребывая именно на кухне, приобрел благодать. Когда же он умолил Божию Матерь о том, чтобы его перевели на другое послушание (заметьте: не самовольно отпросился, а обратился с молитвой к Божией Матери), и ему поручили переписывание книг, занимаясь которым, казалось бы, можно было насыщать свой ум душеполезными поучениями, тогда он благодать потерял и опять молился, чтобы вернуться на прежнее послушание. И вернулся: его опять чудесным образом перевели, без всякой с его стороны просьбы, после чего вновь вернулась к нему благодать. Мы знаем, что великие подвижники, наставники умного делания Каллист и Игнатий также подвизались именно на кухне, где, как вы сами на опыте испытали, работа гораздо более тяжелая и суетная, чем просто в трапезной. И вот там они приобрели столь великую благодать, что смогли уйти на безмолвие; именно там они стяжали умную молитву, им не помешала суета. Суета не может мешать, мешает непослушание. Мешают наши страсти, а послушание, смирение, отсечение воли - они только подготавливают человека к правильной, настоящей молитве. Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что он видел послушников, которые целый день проводили на послушании, в работе, а потом, став на молитву, исполнялись Божественного света. И это не какой-то лишь образ. Действительно люди имели такую благодать в молитве, что Божественный свет наполнял их душу. Почему? Потому что они подготовили себя к этому нелицемерным послушанием.
Можно было бы привести и многие другие примеры. Читая жития святых, мы восхищаемся их подвигами, так же как, читая Евангелие, восхищаемся послушанием апостолов и ужасаемся непослушанием иудеев. Нам кажется, что притча о званых и избранных (которую я вам только что прочел), конечно же, к нам не относится. Скорее мы причисляем себя к тем самым нищим, слепым, которые пришли на брак. В каком-то смысле это правильно, ведь мы действительно пришли в Церковь; но когда нужно начатое довести до конца, прийти на Божественную вечерю - вот тут мы уже уподобляемся тем званым из притчи, которые находили различные оправдания. Читая Евангелие, творения святых отцов, жития святых, мы в душе не испытываем никакого противления, но когда в реальной жизни оказываемся в той или иной ситуации, то начинаем думать: я не Кирилл Белоезерский, отец А. не Нил Сорский, чтоб я его слушался, отец П. не Паисий Величковский, поэтому его я слушаться тоже не буду. И в итоге мы остаемся теми, кто мы есть, то есть на самом-то деле - ничтожными, пустыми людьми. Вот почему мы не видим в душе своей никаких благотворных изменений, потому-то мы и топчемся на месте, потому мы и пустые и не преуспеваем, потому и не происходит с нами Божественного чуда, подобного умножению хлебов. Эти пять хлебов и две рыбы можно было бы сравнить с Иисусовой молитвой, состоящей из такого же количества слов. Ведь когда человек оказывает беспрекословное послушание, не ради угождения кому-то, а ради угождения Господу Иисусу Христу, имея конечной целью послушание Самому Богу, тогда в душе его эти "хлебы" Иисусовой молитвы умножаются, и он чувствует в душе огромную благодать, так что он и сам насыщается, и от избытка своего может помочь другим. С нами же этого не происходит. Не происходит по той причине, что мы постоянно оправдываем себя тем, что нами руководят и командуют люди недостойные того, недуховные, что времена сейчас не те, да и мы не те… Мы действительно не те, но не потому, что времена неподходящие, а потому, что мы сами не хотим вести себя по-евангельски, не хотим исполнять Евангелие.
Я не претендую на то, чтобы эта беседа переродила вас, но мне бы хотелось, чтобы она заставила вас смотреть на себя иначе. Ведь у нас зачастую приходится то или иное благословение давать не тому, кто должен его исполнить, а тому, кто может, вернее, хочет исполнить. Скажешь: "Пойди сделай то-то". А в ответ: "Я не могу, я не хочу", или медлят выполнить. Не знаю, кому это пользу приносит. Преподобный Иоаанн Лествичник сказал, что медлительность - это род лукавства. Если мы не начнем с малого: не начнем себя ломать, не начнем беспрекословно исполнять то, что нам говорят старшие, вне зависимости от того, насколько они духовны, то у нас никаких сдвигов во внутренней жизни не будет, мы останемся пустыми. Мы не приобретем того, что должны иметь истинные монахи, и не соединимся умом с Господом, а будем лишь едва-едва хранить себя от смертных грехов.
Поэтому я вас призываю к тому, чтобы вы подражали апостолам в искренности и в беспрекословном исполнении того, что вам повелевают, чтобы вы не с ропотом нехотя шли, а охотно без саможаления бежали, и тогда вы увидите, какие в душе вашей произойдут изменения. Иногда некоторые внешне соглашаются, а внутри у них - ропот, негодование, уныние. Так какая же может быть польза для души, какая может быть молитва и благодать, когда душа наполнена страстью, греховным смрадом? Следовательно, нужно заставлять себя все исполнять охотно, хотя бы внешне. Вы знаете, что иногда человек просто смотрит на выражение лица другого человека, веселого, и эта веселость передается ему самому; и наоборот бывает: увидит кого-нибудь грустного, плачущего - и у самого едва не начинают слезы наворачиваться. Действительно, внешнее поведение так или иначе отражается на внутреннем состоянии. Будем понуждать себя внешне все делать старательно - значит, и внутреннее состояние наше начнет потихоньку изменяться. Конечно, если мы еще и к этому будем себя понуждать.
Расскажу вам один случай из своей жизни. Я уже был священником, но прослужил только один год и еще ничего как следует не знал, тем более что служил в таком монастыре, где учиться было не у кого: я был там один священник, и как служил, так и служил, никто этого не видел и поправить меня не мог. И вот приехал я к отцу Андрею в монастырь, в Александровку. Отец Андрей собирался служить общий молебен, с ним еще были две монахини-певчие. Он сказал, чтобы служил я. Ну я, конечно, пошел. Открываю требник. Он говорит: "Требник?! Ты что? Служи без требника..." Закрыл требник и убрал его в сторону. А я ничего не знаю: ни последования, ни возгласов, ни ектеньи - ничего. Но он забрал книгу, закрыл и отложил в сторону. Я стою, не знаю, что делать. И вот он мне подсказывает полвозгласа - я говорю, потом еще полвозгласа - заканчиваю. Вот так и служил: отец Андрей мне говорит - я за ним повторяю. Конечно, опозорился я перед теми монахинями, но думаю: раз духовник благословил, так надо делать. Это я не свое послушание привожу в пример, а то, как отец Андрей относился к послушанию: сказали - значит нужно исполнять, без всяких яковов.
Приблизительно в то же время был со мной такой случай. Пришли мы к отцу Андрею в келью: я и отец Л. (хороший был раб Божий, иеромонах лет 60-ти). Отец Андрей нам вина наливает. А ведь я не пил совсем, ни капли, и он об этом знал, но тем не менее говорит: "Пей". Я ему: "Отец Андрей, я не пью" - и рассказал им такой пример.
Исаак Сирин в "Словах подвижнических" повествует о стойкости языческого философа, а потом пишет, что если языческий философ проявил столь великую стойкость, то тем паче мы, христиане, должны ее проявлять в своей жизни. Один философ жил как отшельник (многие языческие мудрецы в уединении размышляли о тех или иных предметах, в том числе, между прочим, и о смерти) и дал обет молчания, то есть ни с кем не говорил. Узнал об этом философе один правитель и захотел с ним побеседовать. Привели философа к князю, а он молчит. Князь попытался у него что-то спросить, а он не отвечает. Князь разгневался и велел философа казнить, а сам тихонько приказал, что если он перед смертью все же что-либо скажет, тогда его непременно казнить, а если промолчит, тогда помиловать. Когда повели философа на казнь, он стал думать: "Всю жизнь я был верен своим принципам и теперь ли им изменю? Нет, буду им верен до конца". И ничего не сказал. Его отпустили.
И вот я отцу Андрею рассказал эту историю, а он говорит: "Да, ты мудрый… Пей вино". Правда, он разрешил мне выпить только половину стакана.
Я не отец Андрей и не имею права требовать от вас подобного послушания, но ведь мы и не говорим таких вещей, которые, как может показаться, противоречат совести человека. Говорим обыкновенные вещи. Единственная причина, когда можно отказаться от послушания, это если ты знаешь или опасаешься, что при исполнении его ты можешь впасть в смертный грех; другой причины нет. Еще бывает, что один другого осуждает за непослушание, а потом сам не слушается. И это - в монастыре, где послушание должно быть на первом месте, потому что умное делание неразрывно с ним связано. Вспомним статью святителя Игнатия (Брянчанинова) "О молитве Иисусовой", где он рассказывает о некоем послушнике, который обильную благодать получил именно тогда, когда проявил чрезвычайное смирение и послушание. Во время исполнения послушания на него сошла благодать потому, что он смирялся перед теми людьми, которым служил. Нужно отсекать свою волю ради того, чтобы соединить ее с волей Божией. Если мы не будем отсекать своей воли перед старшими, будь то настоятель, духовник или старший по послушанию, а станем защищать себя от бесчисленных "врагов", которые "на нас нападают, посягают на нашу Богом дарованную свободу и в целом подрывают демократические свободы нашего монастыря", то ничего из этого не выйдет, никакой пользы от этого мы не получим, кем бы мы ни были - иеромонахами ли, послушниками или кем угодно. Некоторые обстоятельства, касающиеся серьезных поручений, действительно нужно объяснять для пользы дела, иногда они бывают связаны даже с собственным здоровьем и душевным состоянием. Как правило, духовник должен приходить к настоятелю и говорить, что такому-то брату не полезно, допустим, выезжать в мир, потому что он получает там душевредные впечатления. И настоятель должен с этим считаться.
В сегодняшнем Евангельском чтении есть замечательные слова, которыми Господь наш Иисус Христос начал Свою проповедь: "Покайтеся, ибо приблизилось Царство Небесное" (Мф.3:2). В этих кратких словах заключается все учение Истины, вся истинная религия. Так проповедовал Иоанн Креститель, этими же словами продолжил проповедь о покаянии Господь. Но что понимать под словом покайтесь, или, по некоторым современным переводам, кайтесь? Все вы, я надеюсь, начитаны в творениях святителя Игнатия (Брянчанинова), который уделяет покаянию особенное внимание, считая его сущностью христианской жизни. Но что понимать под покаянием? Только ли осознание своих грехов, сожаление о них, чувство скорби и печали о том, что ты совершил нечто противное совести и евангельскому учению и этим прогневал Бога, или есть еще какое-то важное значение?
Если мы вспомним, что говорил Иоанн Креститель тем, кто приходил к нему для покаяния, то увидим, что в покаянии кроме сокрушения и печали о грехах (что само по себе, конечно, очень важно) имеется и еще нечто значимое и необходимое для того, чтобы оно было истинным, а не фиктивным, не декларативным. Когда к Иоанну Крестителю приходили люди, осознававшие свою греховность (а это чувство, наверное, есть почти у всякого человека, за исключением разве что людей с уже совершенно окаменевшим сердцем), то не желающих исправлять свою жизнь он обличал очень жестко, даже гневно. Делал он это не из ненависти, а потому, что таким откровенным, оскорбительным, грубым обличением желал разбудить в них совесть, освободить оледеневшие души от холода, который их сковывал, и таким образом научить их настоящему, истинному, а не декларативному покаянию. Он говорил им: "Порождения ехиднины! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойный плод покаяния... Уже и секира при корне древа. Всякое дерево, не приносящее доброго плода, посекается и во огнь вметается" (Мф.3:7-10). Итак, Креститель сравнивает человека с деревом, которое или плодоносит, то есть приносит плоды, достойные покаяния, или посекается и бросается в огонь. Покаяние - это дар Божий. Вопрос: "Кто внушил вам бежать от будущего гнева?" - подразумевает ответ: "Господь", то есть мысль о покаянии внушает Господь. Поэтому нужно сотворить плоды, достойные этого Божиего дара и тогда покаяние принесет пользу, а иначе для человека оно будет бесполезным. Этому есть пример в Евангелии: бесплодное и весьма печально окончившееся покаяние Иуды Искариотского. Он раскаялся в том, что сделал, но он не сотворил плодов, достойных своего раскаяния и насильственным образом окончил свою жизнь.
Слова о том, что необходимо сотворить плоды, достойные покаяния, всем привычны, знакомы, но когда дело доходит до осуществления этого предписания Священного Писания в жизни, мы находим много причин, чтобы отменить, сделать для себя необязательным это, по мысли Иоанна Крестителя, внушение свыше, внушение Святого Духа. Итак, мы должны не только каяться, но и приносить плоды, достойные покаяния, то есть достойные этого великого Божия дара. А плоды эти - деятельность, соответствующая духу покаяния. Например, человек признает себя грешником, скажем, считает себя гневливым, мстительным, злопамятным, вспыльчивым и так далее. Тогда плодами, достойными покаяния в отношении той или иной страсти, должна быть борьба с этой страстью, сопротивление ей, понуждение себя к искоренению ее из своей души. То же самое можно сказать и о других грехах, страстях и пороках.
Поэтому покаяние, как мы видим из самого Евангельского учения, - это не только признание своей греховности, пусть даже самое чистосердечное (ведь нельзя сомневаться в искренности тех людей, которые приходили к Иоанну Крестителю и просили, чтобы он омыл их в водах Иордана), но и борьба с грехом, понуждение себя к добродетелям и исполнению заповедей. И если подобного понуждения, борьбы с грехом нет, то и покаяния быть не может.
Часто с нами происходит следующее. Допустим, в мыслях мы поддались какому-нибудь греху, поддались действию нечистого помысла или, что весьма часто бывает, осуждению, обиде, злопамятству (люди, ведущие внимательную жизнь, более или менее должны это различать), затем осознали свою греховность, может быть, рассказали об этом на исповеди (что также имеет немаловажное значение), а вот самостоятельно бороться, противостоять греху мы не хотим. Причины этому мы находим иногда самые пустые, а иногда - вроде бы разумные, имеющие более или менее приличный, убедительный вид. Мы говорим: как же можно не обижаться на человека, когда он сделал такую вот явно обидную вещь, как можно удержаться от нечистых помыслов, когда постоянно вокруг нас женщины? От воззрения на них мы не можем уберечься, а за воззрением, естественно, придут помыслы. Но это - напрасное оправдание, потому что таким образом мы все сваливаем на не зависящие от нас обстоятельства. Поскольку мы находимся именно в данных обстоятельствах по воле Божией, то, оправдывая ими себя и свою греховность, мы таким образом обвиняем Бога в том, что Он не дает нам возможности жить безгрешно. Бывают и более убедительные оправдания, когда мы утверждаем, что грешим потому, что у нас нет достаточного опыта, нас неправильно учат, мы еще не стяжали благодати, - и вообще всему свое время, постепенно Господь все как-нибудь устроит. И разными такими объяснениями, иногда и весьма правдоподобными, мы на самом деле оправдываем собственную бездеятельность и отсутствие ревности в борьбе с грехом.
Когда же мы каемся, искренне осознаем, что те или иные мысли или поступки, сама страсть являются грехом и злом, что всему этому мы должны противостоять, тогда мы уже не можем не возненавидеть грех, он действительно становится нам отвратителен. Даже если грех насилует нас, против нашей воли пытается в нас удержаться и не поддается быстрому искоренению, мы тем не менее испытываем к нему ненависть, отвращение, что, естественно, приводит к сопротивлению. Если же мы не чувствуем отвращения и ненависти, значит, покаяние наше либо притворно, либо мимолетно, оно оказывается лишь некоторым всплеском чувства вины, который тут же угасает, пропадает, и мы возвращаемся в прежнее безразличное состояние. То есть покаяние состоит в понуждении себя к борьбе с грехом.
Почему у нас такое медленное преуспеяние, такая косность в стремлении к добродетели? Почему мы медленно приобретаем смирение, почему не можем избавиться от страсти гнева, осуждения, почему мы чувствуем, что пребываем в том же состоянии, в каком пришли в монастырь? А некоторые даже видят, что в монастыре они еще больше поддаются страстям, чем в миру. Почему? Потому что мы не имеем настоящего, истинного покаяния в грехе, а имеем одно только теоретическое, умственное осознание греха с некоторым сожалением о нем, и не делаем тех выводов, какие должен делать истинно кающийся человек, то есть не оказываем сопротивления страсти, которое при искреннем сознании греха было бы естественным, не имеем понуждения, не вступаем в борьбу. И вот такое пассивное покаяние оставляет нас бесплодными или малоплодными.
Из жития прп. Павла Препростого мы видим, что он достиг высочайшего преуспеяния меньше чем за год, так что из обыкновенного, неграмотного крестьянина, невежественного не только в мирском, но и в духовном отношении, превратился в подвижника, творящего чудеса. Конечно же, это произошло благодаря его послушанию, простоте, но в этом послушании и в этой простоте проявилась его ревность, понуждение себя к истинно монашеской жизни. Нельзя путать равнодушие и нерадение с простотой и смирением. Есть, конечно, и другая опасность - смешения ревности с гордостью, когда мы гордость принимаем за ревность. Но из страха впасть в гордость нельзя отказываться от ревности. Нужно не просто исполнять свой долг: вычитывать определенное правило, посещать богослужение, регулярно исповедоваться, открывать помыслы, но необходимо иметь ревность об очищении своей души, молиться изо всех сил и все, что бы мы ни делали, делать с огоньком, с солью. Спаситель сказал: "Если соль перестанет быть соленой, то что с ней делать? Вон выбрасывают ее" (См. Мф.5:13). Вот мы и должны, так сказать, иметь в себе соль, то есть ревность, потому что если при всех наших подвигах, весьма еще скромных, мы не будем иметь ревности, то они окажутся подобными несоленой и потому безвкусной и непригодной для употребления пище.
Истинное покаяние состоит в сопротивлении греху: когда приходит какой-либо греховный помысел и начинает действовать страсть, мы противимся ей, отвращаемся умом от соблазнительных помыслов, усиленно молимся против них, молим Господа о том, чтобы Он избавил нас от действия этой страсти. Мы стараемся молиться так, чтобы умом удалиться от этого соблазна, перестать собеседовать с обольстительным внушением дьявола, - и таким вот образом совершается покаяние. Во время борьбы происходит, если так можно выразиться, надрыв человеческих сил, необходимо бывает приложить такое чрезвычайное усилие, что в результате возникает естественное сердечное сокрушение, естественное осознание своей глубочайшей немощи, своего полного духовного бессилия. И вот когда в таком состоянии осознания полного своего ничтожества мы начинаем от всей души призывать Господа, тогда-то и получаем помощь Божию, тогда, в этой борьбе, при крайнем напряжении сил, мы по-настоящему смиряемся, осознаем, что сами по себе мы ничто. Именно в тот момент, когда мы понимаем, что даже при напряжении всех наших сил, нам все же недостаточно их для борьбы с грехом, и приходит к нам опытное познание своей немощи. Это и есть настоящее опытное смирение. Ведь если бы мы не дошли до крайнего напряжения сил, то не увидели бы их недостаточности, их ограниченности, и продолжали бы думать, что если мы чего-то не делаем, в чем-то грешим и отступаем от добродетели, то это происходит только по той причине, что мы не хотим напрягаться, а вот если бы напряглись, заставили себя, то и сделали бы.
В этой борьбе также происходит покаяние - не в том смысле, что человек осознает тот или иной свой грех, а в том, что осознает свою всецелую греховность, свою удобопреклонность ко греху, свою крайнюю немощь, совершенное нравственное бессилие. Конечно, может быть и такая ситуация (которая, впрочем, бывает едва ли не чаще, чем то, что я описал), когда человек в этом состоянии поддается греху. Это происходит или по причине гордости, которая отсекает помощь Божию (а собственных сил человека оказывается недостаточно), или же по причине лукавства, которое склоняет его к принятию греховного помысла и тому, чтобы поддаться действию страсти, - и человек мысленно падает. Таким образом, чередуются как подобные победы, способствующие познанию своего бессилия, так и поражения, которые, однако, если мы правильно на них реагируем, также способствуют тому, чтобы человек увидел свою несостоятельность, свою немощь и греховность. Конечно, такие падения совершенно нежелательны, но в жизни они все-таки случаются очень часто. Нужно делать из них правильные выводы, не отчаиваться, а смиряться, поступая, как говорит преподобный Иоанн Лествичник, подобно мудрым кормчим, которые во время бури направляют лодку под волну. В таком случае она выносится на верх гребня, в то время как если стараться удержать лодку наверху, тогда следующая волна обязательно ее сокрушит. Вот в этом состоит вся мудрость: и из побед, и даже из невольных поражений делать вывод о своей греховности и немощи. Может быть, из поражений - более о греховности, из побед - более о немощи. Так человек будет промыслительно смиряться до тех пор, пока не убедится в своей греховности и немощи окончательно, глубочайшим образом. Убедится - значит не только умственно осознает (ведь все здравомыслящие люди понимают, что мы самостоятельно не способны почти ни на что), но почувствует своим сердцем: он такой и всегда будет таким, таково его естество. И этот человек, подвижник, монах, всегда, и днем и ночью, будет сознавать себя, если можно так сказать, в высшей степени недостаточным для того, чтобы самостоятельно вести нравственную борьбу, самостоятельно противостоять дьяволу. Это, собственно, и есть внутренняя сторона покаяния. Поэтому плач наш происходит не только от осознания того, что мы кого-то оскорбили и обидели, или, наоборот, оттого, что нас кто-то оскорбил и мы не можем это потерпеть, или же оттого, что очень сильно поддались нечистым помыслам, но плач наш является и результатом нашего внутреннего опыта. Этот опыт, это осознание своей немощи, приводит нас в такое состояние, что от горечи пребывания в столь опасном, страшном положении, мы не можем не сокрушаться. Вот что есть истинное покаяние.
Но оно возможно только в том случае, если человек поставит перед собой не какую-то теоретическую, а именно настоящую, жизненно важную цель - жить по Евангелию, когда он постоянно, каждый день, каждый час, будет думать только об одном: как исполнить заповеди, как не нарушить их, не пойти против них. И когда монах предъявит к себе такое строгое требование, он увидит, насколько его трудно исполнить. Если же человек станет рассуждать так, как описывается это, например, у старца Василия Поляномерульского: "Кто в наше время может исполнить заповеди? Это такое нереальное дело! Слава Богу, что мы не пьянствуем или еще чего-нибудь страшного не совершаем", - то, конечно, такой человек будет чувствовать себя спокойно и своей греховности не увидит. Разве что, по попущению Божьему, он впадет в какой-нибудь тяжкий грех или сделает что-то особенное, - тогда только он ее осознает.
А тот, кто ведет внимательную жизнь, тот хотя внешне как будто никак и не проявляет своего покаяния, никак не выказывает внутренней борьбы, на самом деле каждый день опытно познает свою немощь и греховность. Многократно побеждая и побеждаясь, он все более и более убеждается в том, что он самый последний, худший из всех, хуже, как говорит прп. Григорий Синаит, даже самих демонов и животных. Это смирение может выражаться в разных словах. Старец Силуан, например, говорил о себе, что после смерти будет в аду; Пимен Великий уверял своих учеников, что по кончине будет там, где сатана; другие подвижники утверждали, что они хуже всякой твари; Антоний Великий считал, что все спасутся, а только он один погибнет. Неважно, какими словами выражается смирение. Иной человек, может быть, и вовсе не умеет выразить словами свое чувство, но при внимании, при строгой требовательности к себе в исполнении заповедей, при внутренней борьбе он истинно смиряется. Это и есть, собственно, покаяние, от подобной борьбы рождаются настоящие слезы. Подвижники, совершавшие знамения и чудеса, плакали день и ночь, ибо предъявляли к себе требования Евангелия.
А мы не только евангельских, но даже и ветхозаветных заповедей к себе не относим, и если исполняем то или иное Моисеево установление - не убий, не прелюбодействуй, не укради, - то уже считаем себя праведными людьми. Предъявляем же мы к себе требования современного общества, основанные на его представлении о том, как должен вести себя приличный человек, и полагаем, что этого достаточно. Потому, естественно, нет у нас необходимой борьбы и покаяния, потому мы и не приносим плодов, достойных покаяния. Вот и получается, что человек, только что отставший от греховной жизни, вначале искренне кается, поскольку тяжкие грехи, совершенные им до его обращения к вере или до прихода в монастырь, очевидны и трогают его сердце. Когда же человек избавляется от тяжких грехов, то у него создается иллюзия, будто он живет праведной жизнью, не совершает ничего особенно страшного, и хотя к строгому исполнению Евангелия он не приступает, ему кажется, будто сокрушаться не о чем.
Возвращаясь к началу разговора, хочу сказать следующее: истинное покаяние - это борьба с грехом. Истинное покаяние в смысле глубокого сердечного сокрушения рождается именно в борьбе с грехом, в борьбе с помыслами, что мы и видим на примере святых отцов. Скажем, Арсений Великий, когда плел свое рукоделие, клал себе на колени платок и от непрестанного плача этот платок всегда был мокрый. Преподобный Исаак Сирин от многого плача даже ослеп: не от каких-либо подвигов, не от поста, не от коленопреклонений или бдений, а именно от плача. Один подвижник сказал: "Мне кажется, если бы можно было слезами омыть тело человека, оно стало бы нетленным". Вот какое значение придавали отцы покаянному плачу. Но еще и еще раз говорю: плач рождается от внимания к себе, от борьбы с помыслами, и если мы так строго к себе относиться не будем, то никогда не обретем покаяния и его плодов. По словам Иоанна Крестителя, чтобы избежать будущего гнева, нам необходимо сотворить плоды, достойные покаяния. Оставив прежние тяжкие грехи и приступив к внимательной жизни, жизни строгой по отношению к своей совести и Евангельским заповедям, мы начинаем приносить плоды покаяния, а одновременно и само наше покаяние усугубляется. Как сказал святитель Игнатий (Брянчанинов), проповедью покаяния начинается и заканчивается Евангелие. Покаяние есть начало, середина, конец и совершенство духовной жизни. Еще раз повторю, чтобы всем стала ясна моя мысль: истинное покаяние должно рождать понуждение, без борьбы со страстями, без понуждения себя к исполнению заповедей ни о каком покаянии речи идти не может. Иначе к нам в полной мере отнесется предупреждение Иоанна Крестителя: Всякое дерево, не приносящее плода, срубается и во огнь вметается (Мф.3:10).
Вопрос. Вы говорили о Павле Препростом, который сподобился такой благодати, что одним словом изгонял демонов. Я читал, что однажды с ним произошло следующее. Антоний Великий послал к нему некоего человека, сказав: "Иди к ученику моему Павлу, он изгонит из тебя бесов". А Павел, когда тот пришел, допустил такую мысль: "Почему Великий Антоний послал бесноватого для исцеления именно ко мне?" Правильно ли я понял, что демон отказался выходить и стал препираться именно по той причине, что Павел допустил гордую мысль?
Ответ. Да, это так. Но, во-первых, для нас это неактуально, так как никто из нас бесов не изгоняет, да к тому же и Антония Великого у нас нет. А во-вторых, надо иметь в виду, что Павел Препростый преуспел через послушание, то есть он быстро достиг столь возвышенного состояния благодаря тому, что беспрекословно, от всей души слушался Антония Великого, именно святого Антония - человека, достигшего христианского совершенства. Это беспрекословное послушание приносило ему всегда только пользу и ничего другого никогда принести не могло. Поэтому оставление мысли о том, что он достиг всего только через послушание, приписывание себе подвигов или почитание себя высшим своего духовника для него было равносильно тому, чтобы враз уничтожить все плоды своих трудов.
В нашем случае, если ты начнешь рассуждать о совершении чудес, - это будет нелепо. А вот то, что нельзя допускать гордость и самомнение - это, конечно, правильно. Если ты в чем-то преуспел, нужно стараться за собой следить, чтобы все приписывать Богу: не духовнику, не наставнику, которые хотя и более опытные, чем прочая братия, но все же не такие духоносные старцы, а только Богу: сам я ничего не сделал, все это милость Божия, Промысел Божий. Однако, и это все относится к людям, сподобившимся каких-то духовных дарований: дара любви, непрестанной молитвы, глубочайшего смирения, иной какой-нибудь особенной добродетели или вообще бесстрастия. Мы же с вами ничего подобного не достигли, нет пока среди нас такого человека, который мог бы что-то приписывать Богу, поскольку нет людей, приобретших такие добродетели.
Вопрос. Когда читаешь о высоких добродетелях святых отцов, о том, как они приносили покаяние из-за одного только греховного помысла (например, Павел Препростой, который из-за единой горделивой мысли так сокрушался), а потом, анализируя, сравниваешь с собой, то приходишь в уныние. У меня ведь не один, не два помысла, а многое множество.
Ответ. Ты вместо того, чтобы унывать, лучше хоть немного помолись. Раз нападает уныние, давай не будем читать Евангелие - так что-ли? Или от Евангелия на тебя уныние не находит? А почему? Ведь там, например, сказано: блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф.5:3). Почему же от этих слов на тебя уныние не нападает - ты что, нищий духом? Или у тебя уже Царствие Небесное в душе? Что же ты не унываешь?
Надо трудиться, понуждать себя изо всех сил, сколько получится, сколько Господь благословит. Даже если ничего не выходит, мы по крайней мере трудимся, а не сидим и грустим. Ведь что такое уныние? Та же самая лень, только лень к духовным и нравственным предметам. И вот мы этой лени поддаемся и ничего не делаем. А почему поддаемся? Потому, что она всегда нападает, когда много работы. Приходишь, видишь: надо дров нарубить огромную кучу, и сразу думаешь: "Да ну! Может, как-нибудь перетерпим, померзнем, закутаемся". В Отечнике кто-то из отцов приводит такой пример. Отец отправил сына возделывать поле. Тот пришел, увидел, что оно все заросло сорной травой, заунывал и лег спать; потом встал, посмотрел на поле и опять лег спать. Отец послал другого сына. Тот, придя, тоже понял, что труда нужно много, но поступил иначе: сделал часть работы - отдохнул, сделал другую часть работы - отдохнул, и так с Божьей помощью все очистил. То есть уныние сравнивается в этом примере с обыкновенной ленью: когда работы много, человек пугается и на него нападает лень, он начинает думать, как говорится в поговорке, что "всей работы все равно не переделаешь".
Вопрос. Что делать, если когда начинаешь следить за своими помыслами и каяться в грехопадениях, то кажется, что окружающая жизнь просто "вопит" о том, что в мире все значительно грубее, совершаются гораздо более тяжелые грехи, - и покаяние твое сразу пропадает? Никак из этого не выпутаться.
Ответ. Почему же для тебя Евангелие не "вопит", что ты должен его исполнять? Если ты осуждаешь людей, то окружающая жизнь и начинает "вопить". Зачем тебе смотреть на окружающую жизнь? Не осуждай никого, вот и все. Ты должен думать о том, что необходимо делать именно тебе - жить по Евангелию, а не о том, будто О. должен жить по Евангелию, Е. должен жить по Евангелию, а ты сам, мол, должен жить по Ветхому Завету: око за око и зуб за зуб (Лев.24:20). Когда мы предъявляем к себе требования Евангелия, то уже совсем не думаем о других: какое нам дело, что О. чего-то там не делает и Е. того или иного не исполняет. А когда тебе приходит на ум, что по сравнению с другими ты, так сказать, еще "ничего, хороший", то в таком случае ты думаешь о других, а не о себе. Если бы ты начал со всей строгостью обращать Евангелие к себе, принуждать к жизни по Евангелию себя, то тебе не было бы дела до других. Можно привести в пример человека, у которого случилось горе: он уже не думает о других людях, ему уже не до чужих несчастий. Святые отцы говорят: каждый должен оплакать своего мертвеца. Как в древности, когда в Египте за одну ночь ангелом были поражены все первенцы, каждый дом оплакивал своих покойников и никому не было дела до чужого горя, так и мы сейчас оплакиваем свою душу, свое собственное падшее состояние, и нам нет дела до того, что происходит вокруг нас, кто хорош, кто плох, насколько я лучше или хуже своих ближних. И вот только так я смогу увидеть бездну своих грехов, бездну до такой степени страшную, что стану искренне, от всей души, подобно апостолу Павлу, считать, что я первый из всех грешников, которых Господь пришел спасти.
Спаситель сказал: "Как ты можешь видеть сучец в глазу брата, когда бревна в своем глазу не видишь?" (См. Мф.7:3). Страсть нашу, которая в нас живет и каждый день действует, которую мы должны были бы изучить и через ее осознание прийти в покаяние, мы замечать не хотим, а вот есть ли в другом человеке тот или иной порок и в какой степени он в нем развит - это нам интересно, мы пытаемся его угадать и смело о нем судим. О чем это говорит? О том, что мы не знаем самих себя, не хотим видеть очевидного и начинаем гадать о том, что на самом деле никто знать не может, потому что чужая душа - потемки. Или, как говорит Священное Писание, потому что никто не знает о том, что в человеке, кроме духа человеческого (1Кор.2:11).
А ты говоришь: "окружающая жизнь вопит". Это ты сам вопишь своими страстями. Ведь мы совсем не знаем, что происходит внутри человека, и судить о нем мы не можем. Даже если этот человек - самый страшный преступник, кровожадный убийца, мы все равно не знаем происходящего в его душе, нам неизвестно, почему он совершил преступление, какие причины привели его к падению, для нас остается тайной и то, что он переживает сейчас, в данный момент, насколько он раскаялся, изменился, не знаем мы также и того, что в подобной ситуации делали бы мы сами. Окажись мы в подобных обстоятельствах, быть может, мы сделали бы что-то гораздо более страшное или пришли бы в еще худшее нравственное состояние. Поэтому когда мы говорим, что окружающая жизнь "вопит", то это лишь означает, что мы не применяем к себе Евангелие.
Вопрос. Как быть, если уныние появляется от усталости или болезни?
Ответ. Что такое, собственно, усталость и болезнь? Не только те люди, которые соблазняют нас согрешить, но и наши болезни, телесные скорби, наше телесное изнеможение, какие-то житейские трудности по отношению к душевной жизни также являются чем-то внешним, это то же самое искушение. Человек может унывать от голода. А что такое голод? Это же собственное чувство человека. Можно унывать от усталости, от болезни, впадать от этого в отчаяние. Причина этого - сильное действие страсти отчаяния, уныния, печали. Все дело, опять же, в душевном состоянии, а не в чем-то внешнем. Болезнь по отношению к душе - это тоже внешнее обстоятельство. Мы видим многих угодников Божиих, которые страдали тяжкими болезнями и это вменялось им в подвиг. Приведу поразительный пример: Пимен Многоболезненный испросил себе болезнь для того, чтобы родители не смогли забрать его из монастыря, из Киево-Печерской Лавры. Ему было открыто, что он будет болеть всю жизнь и выздоровеет за три дня перед смертью. От своего недуга он не мог ходить, за ним ухаживали, но иногда очень плохо, часто забывая о нем, как это, к сожалению, нередко случается; он много лет страдал, но в страдании своем благодарил Бога, поскольку вымолил у Него эту болезнь для того, чтобы остаться в обители. Его постригли сами ангелы, по его молитве творились чудеса; сам будучи больным, он исцелял других. За несколько дней до смерти он, как ему и было предсказано, выздоровел, потом попрощался с братией и почил. Мы знаем подобное и о святителе Игнатии, который молился, чтобы заболеть, ради того чтобы его уволили из армии и он смог уйти в монастырь. Или Амвросий Оптинский - лежачий больной; почти с тридцатилетнего возраста он уже был тяжелобольным. И апостол Павел также страдал тяжким недугом. Неизвестно, какая у него была болезнь, но болел он очень сильно и даже молил Господа избавить его от этой телесной скорби - ради того, как мне кажется, чтобы иметь большую возможность проповедовать, поскольку болезнь мешала его апостольским трудам. Но Господь сказал ему: "Сила Моя в немощи совершается" (2Кор.12:9). Если сравнить все скорби, труды, болезни и страдания, которые терпели апостолы, с трудами нашими, то последние окажутся просто ничтожнейшими (я имею в виду телесную их сторону). Можно себе представить: люди путешествуют по всему миру, часто терпят разного рода лишения, голод, преследования, избиения. Апостолу Павлу иногда приходилось самому зарабатывать себе на хлеб. Например, днем проповедуя коринфянам, он по ночам работал. А проповедь его длилась много часов: Во время продолжительной беседы Павловой один юноша, именем Евтих, сидевший на окне, погрузился в глубокий сон и, пошатнувшись, сонный упал вниз с третьего жилья, и поднят мертвым (Деян.20:9) (апостол потом воскресил его). Представьте себе: богослужение продолжалось до полудня, а потом апостол Павел множество часов проповедовал. Есть предание, что он говорил так много, что у него опухал язык, а ведь он не произносил ничего лишнего, ибо им двигал Святой Дух. Из этого видно, что проповедание, само поучение народа являлось для него чрезвычайно утомительным. Нечто подобное было и с другими апостолами. Как же мы можем сравнивать свои ничтожные телесные скорби с тем, что испытывали они?
Или возьмем такого святого, как Даниил Столпник. Он подвизался на столпе, но потом от долговременного стояния ноги у него отказали и стоять он уже не мог. Ученики хотели снять его со столпа, но он отказался и подвизался лежа целые годы. Подвиг его состоял в том, что он лежал на одном и том же боку, не разрешая переворачивать себя на другую сторону, и на теле его образовывались пролежни, язвы, где заводились черви.
Вот как люди подвизались даже тогда, когда впадали в телесную немощь. Поэтому дело вовсе не в том, что мы терпим какие-то скорби и болезни, а в том, как мы к этому относимся. Не жизнь "вопит", а наши страсти вопят.
Вопрос. Вы сказали, что одно из проявлений настоящего покаяния - это мысль, что ты хуже всех; а я слышал мнение, что для новоначальных считать себя самым худшим еще преждевременно, так как от этого легко впасть в уныние. Что Вы можете по этому поводу сказать?
Ответ. Настоящее ощущение своей греховности, своей немощи, приходящее от опыта, от действия благодати, унынием сопровождаться не может; наоборот, оно приносит бодрость и еще большую ревность угождать Богу. Истинному смирению сопутствует ревность, а вот неправильное, искусственное, так сказать надуманное, смирение действительно может сопровождаться унынием. Нужно различать две вещи: понуждение себя к смирению и некую игру в смирение. Когда мы себя понуждаем - это хорошо, это прекрасно. Однако понуждение должно быть разумным: мы должны знать, на какой ступеньке находимся, и постепенно двигаться к следующей ступеньке, то есть понуждать себя к большему. А игра, неразумное смирение или, если можно так выразиться, смиренничанье, состоит в том, что человек, где-то прочитав о высоком смирении святых отцов, например о том, как преподобный Силуан Афонский считал себя достойным адских мучений, начинает и о себе говорить нечто подобное. И соответственно впадает в уныние, ибо не может понести такой меры. Спаситель сказал: "Научитесь от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.11:29). И в этих словах Господа заключено поучение не только о том, чтобы быть искренне, сердечно смиренными, но и о том, что человек смиренен в такой степени, в какой смирилось его сердце, а не в такой, как он сам про себя говорит или думает. Здесь уместно вспомнить изречение Иоанна Лествичника о том, что человек иногда говорит о себе, что он грешник, и действительно искренне про себя так думает, но обличение обнаруживает тайное мнение сердца. То есть когда такого человека обличают и он начинает или гневаться, или даже отвечать оскорблением на оскорбление, то он таким образом и обнаруживает, что в сердце его нет того смирения, которое он приписывает себе в уме. Поэтому не нужно искусственно приписывать себе смирения, которого мы не достигли. Совсем не обязательно и произносить о себе смиренные слова - чаще всего это является натянутым смиреннословием: поскольку в обществе православных христиан смирение считается достоинством, то мы принимаем смиренный вид, для того чтобы в глазах людей выглядеть хорошими. Иногда человек искренне заблуждается: действительно желая смириться, он думает, что если прочитал в книге того или иного преподобного отца о смирении и теперь начнет произносить в уме те же самые слова, что и этот святой, ту же самую словесную формулу (сердцем не вмещая содержания ее смысла), то таким образом он и приобретет эту добродетель. А бывает, что и находящийся в прелести имеет обманчивую внешность: напустит на себя вид смирения, ходит с поникшей головой, всем кланяется, а внутри у него - гордость непомерная.
Итак, нужно подвизаться, каяться и тогда постепенно станет приходить смирение и ты на самом деле можешь начать искренне о себе думать, что ты хуже всякого скота. А не так, что вот, мол, смотрите, какой я хороший: я ведь хуже всех. Иными словами: я лучше всех, потому что думаю о себе, что я хуже всех.
Вопрос. Как быть, если помыслы так сильно одолевают, что не получается ни молиться, ни исполнять послушания?
Ответ. Что значит "не получается"? Надо заставить себя молиться. Если нет возможности открывать помыслы, тогда, как говорит святитель Игнатий, нужно обращаться к усиленной молитве. Откровение помыслов - не единственный способ борьбы со страстями; другой, не менее важный - это молитва Иисусова, умное делание. В чем состоит умное делание? Не только в том, чтобы читать Иисусову молитву, когда у тебя все хорошо, а в том, чтобы использовать ее как оружие против греховных помыслов. Об этом пишет Иоанн Лествичник: "Бей ратников именем Иисусовым, ибо крепче этого оружия нет ни на небе, ни на земле". В случае сильной брани надо молиться вслух устами, заставлять себя, да и просто перетерпеть. Иногда даже просто претерпишь, не уступишь, не оставишь послушания - и смотришь: приходит благодать. Ты поддаешься гневу, когда кто-то делает нечто вопреки твоей воле, и если при этом уходишь с послушания, то это не означает, что ты победил свою страсть, а означает, что ты поддался ей до конца. Победить страсть - значит в тот момент, когда ты разгневался, перетерпеть, а не убежать. Если на тебя напало уныние и по причине этого уныния ты пошел и с кем-то развлекся празднословием, это не значит, что ты победил уныние. Да, оно у тебя прошло, но ты не победил страсть, в следующий раз она будет бороть тебя еще сильнее. Если ты от гнева убежал, значит в следующий раз ты поддашься ему еще больше. Бывали, конечно, такие случаи, как, например, с Иоанном Коловым, который для того, чтобы не разгневаться, бежал. Но это была совершенно иная ситуация, случай исключительный. Этот человек вообще никогда не гневался, его нарочно выводили из себя, он терпел, терпел, а потом, бросив все, удалился. А ты находишься среди братии, в монастыре. Куда ты отсюда побежишь? В пустыню? А там тебя будет раздражать какой-нибудь сучок на дереве. От страсти не убежишь, потому что она всегда будет с тобой.
Вопрос. Вы сказали, что каждый должен оплакивать своего мертвеца, но ведь нужно думать не только о своем спасении, но и о спасении ближнего. Как это сопоставить?
Ответ. В отношении грехов мы не должны думать о другом человеке. Нам необходимо не осуждать, видеть лишь свои грехи - и в этом смысле оплакивать своего мертвеца. Некоторые высокопреуспевшие люди доходят и до такого состояния, когда духовно могут помочь ближнему. Видя грехи ближнего и сочувствуя какому-то его падению (не осуждая, а именно сочувствуя), они, так сказать, снисходят к нему со своей духовной высоты и начинают его вразумлять, утешать, поддерживать. Но я думаю, к большинству из нас, людям мало преуспевшим, это не относится, нам нужно просто радушно, приветливо относиться к ближним, помогать им в их трудах. Именно в этом мы должны быть обращены к ближнему, а в отношении грехов - видеть немощи только свои собственные.
Господь наш Иисус Христос сказал: всяк возносяйся смирится, и смиряяйся вознесется (Лк.14:11). Слова Спасителя есть тайны, сокровенные от сложения мира (см. Мф.13:35), которые он открыл людям для того, чтобы они наследовали вечную блаженную жизнь, чтобы они, как сказано им же, унаследовали уготованное им изначально царствие Божие. И заповеди его - это средство, способ достижения того вечного блаженства, к которому мы были предназначены даже прежде, чем всё начало быть, что начало быть (Ин.1:3). Всяк возносяйся смирится. Всяк - т.е. любой человек, имеющий основание для возношения, для гордости: по причине ли, может быть, своей образованности, ума, каких-либо других способностей или преимуществ, например богатства и происхождения, или по причине, допустим, преимуществ духовных, особенно - добродетельной жизни или даже каких-то благодатных дарований. Всяк возносяйся - сказал Спаситель (пусть даже повод для этого возношения весьма основательный и серьезный, как бы очевидный для всех и для самого человека) - смирится. Всяк возносяйся - т.е. даже тот, кто только в уме своем, в мысли себя возносит (ведь каждый поступок наш, каждое действие наше начинается с внутреннего решения, с внутреннего согласия, с мысли), и тот обязательно смирится. Не только тот, кто пытается на деле достичь какого-то положения, преимущества перед другими, похвалы, одобрения, но и тот, кто делает это незримо и неизвестно ни для кого, - так как Бог видит сердце каждого человека. Всякий, возносящий себя не только делами, но и умственно, смирится, потому что Господь, благодать Божия, оставит этого человека и он придет в смирение поневоле - если не в этой жизни, ослепленный блеском мирской славы, то в будущей. Он обязательно смирится, увидит свою тщету и все ничтожество того, чем он гордился и превозносился, уже при самом переходе из этой временной жизни в жизнь будущую, вечную. Говоря "ничтожество", я, конечно, не имею в виду, что, например, добродетели являются ничтожеством сами по себе, нет, а говорю это потому, что гордый человек истинную добродетель часто лицемерно заменяет видимостью, только одной игрой, актерством, как об этом прекрасно рассуждает святитель Игнатий (Брянчанинов). И смиряяйся, - сказал Господь наш Иисус Христос, - вознесется. Конечно, человек должен смирять себя как внешне, так и внутренне. Но мы не всегда в состоянии избрать смиренный образ жизни, так как обстоятельства и промысел Божий могут возложить на человека такое служение, которое возвысит его над другими людьми, или могут даровать ему какое-то преимущество, которому некоторые и позавидуют. Но внешнее смирение и не главное, - важнее, если человек будет смирять себя внутренне, независимо от того, высокое ли он занимает положение в обществе, имеет ли какие-нибудь телесные или духовные преимущества перед своими ближними. Такой человек вознесется. Но каким образом и что значит это слово? Не следует понимать его так, что человек, несмотря на свое смирение, займет какое-то положение в обществе, и все признают в нем добродетель, или некое превосходство, и поставят его над собою начальником. Мы часто видим, что люди смиренные так и проводят всю свою жизнь в убогом состоянии, как, например, святой праведный Симеон Верхотурский, и наоборот, люди, стремящиеся к величию, к славе, как будто достигают ее. Но речь идет о смирении и возношении духовном. И вот человек, смиряющий себя внутренне, внутренне и возносится, возносится к Богу. Ум его, как будто бы пребывающий в бренном немощном теле, возносится к Богу, соединяется с ним, и человек этот исполняется Божественного утешения.
Святые отцы наши понимали великое значение смирения и называли эту добродетель истребительницей страстей. Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что сколько подвижник преуспел в смирении, столько он преуспел в молитве. Преподобный Исихий Иерусалимский сказал нечто подобное: "Смирение рождает молитву, а молитва смирение". Благодаря этому подвигу человек приобретает внутри себя Царство Божие еще в земной, временной жизни, предвкушает вечное блаженство, предобручается Духом Святым с Богом, с благодатью Божией.
Как же научиться этой великой добродетели? Всякая истинная добродетель есть действие Божественной благодати, то есть действие Божие. Потому, обращаясь к изречению Исихия Иерусалимского "смирение рождает молитву, а молитва смирение" и вспоминая евангельские слова Спасителя о том, что смирению нужно научиться именно от него, мы будем учиться смирению не только понуждая себя к нему, но более всего - прибегая к заповеди самого Господа: Научитесь от мене, ибо кроток есмь и смирен сердцем (Мф.11:29). Это необходимо потому, что наших немощных сил для совершения возвышенных евангельских заповедей часто не хватает. И вот, непрестанно молясь Господу Иисусу Христу, Сыну Божиему, и соприкасаясь с ним своим умом и своими чувствами, мы через эту, как будто бы краткую и малосодержательную (по сравнению со многими православными молитвословиями или древними псалмами) молитву, молитву Иисусову, сподобляемся соединения с Господом через его Божественное действие, и, общаясь с Ним неизреченным образом, научаемся этой великой богоподражательной добродетели. Научитесь от мене, ибо кроток есмь и смирен сердцем, - не только поступками, не только поведением, не только речью и мыслями, но и сердцем, то есть самой сокровенной сущностью человека, корнем, основой его душевной жизни. Если мы смиренны сердцем, значит мы истинно смиренны. А если мы смиренны лишь внешней стороной нашего естества, или даже мыслью, то мы в лучшем случае только еще идем к смирению. мы же, по неопытности своей, часто принимаем за смирение лишь некоторое внешнее подобие этой добродетели.
Таким образом, как будто бы не делая ничего особенно значительного, великого, а только погружаясь в себя, взыскуя Господа Иисуса Христа внутри своей души, своего сердца, мы подражаем ему, и учимся от Него, и уподобляемся Ему внутренно, уподобляемся Ему своим сердцем. И насколько смирение водворяется внутри нас, настолько и Господь внутри нас является и открывается нам. Так что человек может как будто бы, как ему кажется, полностью соединиться с Ним, слиться с Ним, стать с Господом словно "один дух", по выражению преподобного Серафима Саровского.
Сегодняшнюю беседу я хотел бы провести на тему об отречении от мира и о правильном отношении к своим родным, родственникам, согласно евангельскому учению. Сначала рассмотрим тот момент, где Господь наш Иисус Христос обличает фарисеев в неверном, нелюбовном отношении к своим родителям, и попытаемся объяснить это поучение Спасителя в сравнении с другими Его рассуждениями. Потом же вопрошаху Его фарисее и книжницы: "Почто ученицы Твои не ходят по преданию старец, но неумовенными руками ядят хлеб?" Он же, отвещав, рече им: "Яко добре пророчествова Исаия о вас, лицемерех, якоже есть писано: сии людие устнами Мя чтут, сердце же их далече отстоит от Мене. Всуе же чтут Мя, учаще учением, заповедем человеческим. Оставльше бо заповедь Божию, держите предания человеческая, крещения [то есть омовение] чваном и сткляницам, и ина, подобна такова многа творите". И глаголаше им: "Добре отметаете заповедь Божию, да предание ваше соблюдете. Моисей бо рече: чти отца твоего и матерь твою; и: иже злословит отца или матерь, смертию да умрет. Вы же глаголете: аще речет человек отцу или матери: корван, (еже есть дар), иже аще пользовался еси от мене; и не ктому оставляете его что сотворити отцу своему или матери своей, преступающе слово Божие преданием вашим, еже предасте, и подобна такова многа творите" (Мк.7:5-13).
Господь упрекает фарисеев в том, что они ради предания человеческого, предания старческого, нарушают заповедь Божию. Заповедь Божия учит почитать своих родителей как высших себя, питать их, а нарушителям закона грозит даже смерть. Фарисеи же придумали такую увертку: по их учению, тот, кто положенное для пропитания родителей пожертвует Богу, освобождается от обязанности почитать отца и мать. может быть, здесь была даже и какая-то корыстная цель: отнять у родных и взять это для себя самих, ведь фарисеи и сами жили при храме. А может быть, фарисеи, которые к сословию священников не принадлежали, и не получали от этого никакой пользы. Но вот такое искаженное учение у них существовало. "…аще речет человек отцу или матери: корван, (еже есть дар), иже аще пользовался еси от мене..." (ст.11). В чем здесь загадка? Почему такое обличение Господом фарисеев не может иметь отношения к тем, кто ради Бога отрекается от мира и, в частности, от своих родителей? Потому что те, кто поступал подобным образом, кто жертвовал Богу положенное для содержания родителей, конечно же, оставляли сами для себя то, что было необходимо для их собственного содержания и пользовались этим. А тот, кто отрекается для Бога от мира, тот, конечно, отрекается и от того, чем он пользовался бы сам. В ином месте Господь говорит: "кто возненавидит свою душу в мире сем, тот сохранит ее в жизнь вечную" (Ин.12:25).
Это поучение Спасителя объясняется другим Его рассуждением, которое я сейчас прочитаю: …идяху же с Ним народи мнози: и, обращься рече к ним: "Аще кто грядет ко Мне и не возненавидит отца своего и мать, или жену, и чад, и братию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик" (Лк.14:25-26). Обратите внимание: да, Господь требует возненавидеть родителей, возненавидеть всех своих родственников, но при этом говорит: еще же и душу свою. Тот, кто свою душу любит, а родителями пренебрегает, кто живет для себя, кто эгоист, тот порицается. Но тот, кто отказался от всего, и возненавидел свою душу, и обнищал ради Бога, и служит единому Богу, тот, наоборот, Евангелием восхваляется. "И иже не носит креста своего и вслед Мене грядет, не может Мой быти ученик. Кто бо от вас, хотяй столп создати, не прежде ли сед разчтет имение, аще имать, еже есть на совершение? Да не, когда положит основание и не возможет совершити, вси видящии начнут ругатися ему, глаголюще, яко сей человек начат здати и не може совершити" (ст.27-30). То есть тот, кто не сумеет отречься от своих родственников, не возненавидит их чистой святой ненавистью, не возненавидит еще и душу свою, тот, кто не хочет носить креста своего, то есть терпеть скорби ради Господа, ради исполнения Его заповедей, тот подобен неразумному человеку, который пытается построить башню (столп) и не имеет для этого средств - заранее их не рассчитал. То есть отречение от мира - это одно из средств, позволяющих человеку исполнить заповеди, на деле послужить Богу, а не только выразить ничем не подтвержденное декларативное желание. Конечно, такой человек подвергнется осмеянию, потому что он начал строить, но пренебрег тем, что было необходимо для созидания этого строения, то есть показал свою неразумность, легкомысленность. Некоторые делают вывод, что если не можешь строить, то и не начинай, но в притче говорится, конечно, не о том, что вообще не нужно приступать к возведению этого строения (то есть к возвышению над всем земным, потому что человек строящий башню - это символ того, кто пытается возвыситься над земным, над всем человеческим), - а о том, что приступать-то должны все, но перед этим нужно хорошо все взвесить, подумать, что для этого необходимо, чтобы завершить строительство успешно. "Или кий царь идый ко иному царю снитися с ним на брань, не сед ли прежде совещавает, аще силен есть срести с десятию тысящ грядущаго со двемадесятьма тысящама нань? Аще ли же ни, еще далече ему сущу, моление послав молится о смирении. Тако убо всяк от вас, иже не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик" (ст.31-33). То есть тот, кто идет на брань с диаволом, который, конечно, намного превосходит нас, как бы вдвое сильнее нас (как здесь сказано: не сед ли прежде совещавает, аще силен есть срести с десятию тысящ грядущаго со двемадесятьма тысящама нань), если бы он был разумным полководцем, то хорошо бы подготовил свое войско. Вот эта подготовка как раз и является образом разумной духовной расчетливости, состоящей в том, чтобы нам отречься от мира. И, действительно, мы знаем, что в любом деле, если человек, которому есть что терять, оглядывается назад, он уже не бывает достаточно мужественным и смелым. А тот, который на всем, так сказать, поставил крест и как бы сжег за собой все мосты, - тот уже смело идет вперед. Откуда пошло выражение "сжечь мосты", я думаю, многим известно. Когда Юлий Цезарь - он был одним из консулов и римских полководцев в то время, - захотел захватить единоличную власть, он повел свое войско к Риму. И вот, когда они были уже недалеко от этого великого города и перешли через реку Рубикон, то для того чтобы воины знали, что им отступать некуда, он перед решительным сражением сжег за собой мосты. И воины знали, что они либо победят, либо погибнут, и, поскольку у них уже не оставалось выбора, сражались мужественно. Значит и великие полководцы понимали, что и в таком деле, как военное искусство, мужество основывается на том, что человек ни к чему не привязан, даже к своей жизни. Он знает, что у него есть путь только вперед. Подобный же образ использует здесь Господь Иисус Христос, сравнивая отречение с одним из искусных военных приемов, с подготовкой войска к тому, чтобы за счет умелой стратегии победить в битве превосходящие силы противника.
Как понимать слова, что нужно возненавидеть отца, и мать, и жену, и детей? Конечно же, не должно быть ненависти в собственном смысле слова. Потому что это было бы чувство совершенно неприличное для христианина. Христианин должен ненавидеть только грех. Христианин может ненавидеть демона; но вообще всякого человека, в том числе и родных, он ненавидеть не может. Под образом ненависти здесь выведено такое отношение ко всему земному (ведь говорится не только о родителях, но и о детях, и о доме, и о душе своей), которое обычно бывает у людей ненавидящих. Когда человек ненавидит, он определенным образом и поступает. У нас другие мотивы. Наоборот, мы движимы любовью к Богу, но со стороны такое поведение воспринимается как ненависть, потому Евангелие и изображает это такими вот необыкновенными словами. "Не мните, яко приидох воврещи мир на землю; не приидох бо воврещи мир, но меч. Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою, и невестку на свекровь свою. И врази человеку домашнии его" (Мф.10:35-36). Что это значит? Мы часто думаем, что, исполняя заповеди, следуя Евангелию, мы обретем счастье во всех отношениях, что мы обретем не только внутренний мир, но также и мир, спокойствие в отношениях с другими людьми. Но Господь говорит: вы ошибаетесь, этого не будет, мира между людьми быть не может, поскольку, следуя за Мной, вы становитесь врагами людям - не потому, что вы желаете им зла, а потому, что они сами не могут вас понять и поневоле делаются вашими противниками; думая, что они делают вам добро, приносят вам вред. И до такой степени глубока эта вражда между людьми, принадлежащими миру (этому миру, земному), и людьми, стремящимися к Небу, что дело доходит даже до разделения семьи. Там, где господствует, казалось бы, естественная любовь, возникает вражда. "Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою, и невестку на свекровь свою. И врази человеку домашнии его". Наши родные становятся нам врагами потому, что они препятствуют нашему спасению, потому, что, желая нам добра, желая, чтобы мы достигли какого-то земного преуспеяния и благополучия, они тем самым препятствуют нам исполнять заповеди Божии. И далее Господь говорит: "Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин" (ст.37). То есть любовь к родителям - к отцу, матери - не запрещена, но она не должна быть больше любви к Богу. Когда любовь к родителям не препятствует тому, чтобы любить Бога, тогда пусть она существует. Когда же она начинает мешать, тогда мы должны вспомнить о том, что Бога нужно любить больше, и эту естественную любовь превратить как бы в ненависть. Еще раз говорю, ненависть не в смысле внутреннего чувства, а ненависть в смысле поведения, которое со стороны воспринимается так, будто мы ненавидим своих родственников. На самом же деле в нас действует истинная христианская любовь. "Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин; и иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин, и иже не приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть Мене достоин" (Мф.10:37,38). И вот, если мы все-таки любим своих родных больше Господа (а об этом нужно судить не по словам, не по теоретической установке - все мы понимаем, что Бога нужно любить больше всего, - а по тому, как мы себя ведем, какие естественные ощущения действуют в нашем сердце: сильнее ли в нас привязанность к родным, чем любовь к Богу, или наоборот), и вот, если мы, еще раз говорю, не теоретически, а на деле предпочитаем любовь к своим родственникам служению Богу, тогда к нам относятся и следующие слова Господа: "Обретый душу свою погубит ю; а иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю" (Мф.10:39). Почему так сказано? Потому что эта любовь, эта привязанность к родственникам фактически есть любовь к своей собственной душе: ведь мы любим их не потому, что они какие-то особенные, достойные люди, а потому, что это - наши родственники. Нас окружают люди ничем не худшие и не лучшие, чем наши родственники, - точно такие же, не менее наших родственников достойные любви и помощи. Но мы от пристрастия направляем свою жалость, сострадание именно к родственникам, пренебрегая всеми остальными людьми, как бы выделяем их из всего сонма людей нас окружающих или вообще всего человечества, хотя на самом деле они ничуть не лучше - обыкновенные люди. То есть мы любим их, потому что любим себя. Мы в них, так сказать, любим себя. Мы, не желая их терять, не хотим погубить свою душу, то есть все земные пристрастия, все земное, что есть в нашей душе. Но ведь, если мы не возненавидим свою душу в мире сем, как сказано в Евангелии от Иоанна (см. Ин.12:25), то мы погубим ее. А возненавидеть свою душу в мире сем - значит возненавидеть все земные связи ради небесного.
Господь Иисус Христос заповедал нам между собой и нашими родными положить вражду, заповедал не только от земных наших родственников отречься, но даже и в духовном отношении не считать кого-либо на земле достойным этого наименования в собственном смысле слова. Мы не запрещаем, конечно, называть своих родителей "родителями", отца "отцом" или мать "матерью", не запрещаем называть и духовного отца или духовную мать соответствующими именами. Но называем их так не в собственном смысле слова, а как бы по образу: наш кровный или наш духовный отец являются лишь образом Отца Небесного, а собственно Отцом нашим является Единый Отец наш Небесный, то есть Бог. "Вы же не нарицайтеся учители, един бо есть ваш Учитель, Христос, вси же вы братия есте. И отца не зовите себе на земли, един бо есть Отец ваш, иже на Небесех" (Мф.23:8-9). Не называйте себе отцом ни того, от которого вы произошли по плоти, ни того, от которого вы родились духовно, по той причине, что настоящий Отец - один, это Бог, Который является Отцом, Творцом всего существующего, дает и бытие, и "благобытие", то есть будущую жизнь, духовную жизнь, всякому человеку. "Ниже нарицайтеся наставницы, един бо есть Наставник ваш, Христос. Болий же в вас да будет вам слуга. Иже бо вознесется, смирится, и смиряяйся вознесется" (ст.10-12). Нельзя эти слова понимать так, как понимают сектанты, которые упрекают нас, православных, в том, что мы называем священников отцами: "отец Николай", "отец Авраам" и так далее. Но надо понимать данное изречение Спасителя духовно, то есть знать, что Небесный Отец является родоначальником, как бы образом всякого отцовства на земле, как говорит об этом святитель Василий Великий. Мы знаем, что слово "Отец" употреблял по отношению к Богу Господь наш Иисус Христос, именуя Его нашим Отцом. И единственная молитва, которую Он нам оставил, являющаяся образцом всех молитв, - это всем известная, чрезвычайно часто повторяемая молитва, начинающаяся словами "Отче наш". В этой молитве мы обращаемся к Богу, называя Его Отцом, не своим даже, а Отцом нашим, и тем самым не только сами усыновляемся Богу, но и всех людей называем своими братьями. По крайней мере всех верных, то есть всех православных христиан. Отче наш, иже еси на небесех... То есть наш Отец - на небесах, на земле у нас нет ни духовного, ни плотского истинного отца. Конечно, до времени мы должны повиноваться: в детстве - плотским родителям, если, разумеется, они учат нас нравственным истинам, впоследствии - духовным нашим руководителям, - но они являются как бы только изображением единого истинного Отца, несут на себе лишь отблеск этого Божественного Отцовства. Они являются нашими отцами лишь постольку, поскольку приводят нас к Отцу Небесному. Но если они препятствуют этому, сознательно или бессознательно, как это часто бывает с плотскими родителями, а иногда, к сожалению, и с духовными, то мы им повиноваться не должны, они перестают для нас быть родителями. Поскольку мы стремимся к единому Богу Отцу, Который на небесах, не на земле, а на небесах, то мы и отказываемся от всего земного: от родителей, от родственников, от дома. Теоретически, отвлеченно, кажется, очень легко отказаться от жилища, но на самом деле, если человек не имеет дома, то значит он фактически лишился всего, даже, может быть, и родины. Потому что родина для каждого конкретного человека - это его дом, жилище - в том или ином месте, в городе или деревне. А истинный христианин должен быть готовым отречься ради Бога от всего. Само слово "родина" имеет общий корень со словом "родители", а другое название - "отечество" - происходит от слова "отец". То есть от всего земного, будь то родственники, отечество и даже духовный отец, если он вдруг станет препятствием к достижению Отца Небесного, - от всего этого мы должны быть готовыми отказаться ради того, чтобы стать истинными чадами Божиими, ради того, чтобы по-настоящему, а не номинально, в действительности, а не на словах только называть Бога своим Отцом.
В заключение хочу привести два примера отношения Господа нашего Иисуса Христа к Своей Матери. Эти примеры как бы уравновешивают друг друга и объясняют, каково должно быть отношение к нашим близким. Еще же Ему глаголющу к народам, се Мати Его и братия Его стояху вне, ищуще глаголати Ему. Рече же некий Ему: "Се Мати Твоя и братия Твоя вне стоят, хотяще глаголати Тебе". Он же отвечав, рече ко глаголющему Ему: "Кто есть мати Моя, и кто суть братия Моя?" И, простер руку Свою на ученики Своя, рече: "Се мати Моя, и братия Моя. Иже бо аще сотворит волю Отца Моего, иже есть на небесех, той брат Мой, и сестра и мати Ми есть" (Мф.12:46-50). То есть Господь в данный момент как будто бы отказался от Своей Матери. Отказался потому, что Она, может быть бессознательно, в то время препятствовала Ему совершать дело Его служения - проповедь. И Он Ей не повиновался, а сказал, что только тот является Ему родственником, и братом, и сестрой, и даже матерью, кто исполняет волю Божию, точнее - Иже бо аще сотворит волю Отца Моего (Мф.12:50); то есть тот, кто творит волю Небесного Отца, тот является Ему родственником, и братом, и сестрой, и даже матерью - в том смысле, что в душе такого человека появляется, как бы рождается, Господь Иисус Христос. А братом и сестрой они называются по той причине, что вместе с Ним усыновляются Богу Отцу и становятся сынами и дщерями Божиими по благодати. Но обратите внимание на следующие слова: "Иже бо аще сотворит волю Отца Моего, той брат Мой, и сестра, и мати Ми есть" (Мф.12:50). Да, в тот момент братья Его и Мать Его не творили волю Божию. В тот момент Божия Матерь, может быть, просто молча следовавшая за братьями Спасителя, еще тогда не понимавшими, Кто Он Такой, подверглась этому нареканию - Господь как бы проявил совершенную беспристрастность в данном отношении. Но мы знаем, что впоследствии Пресвятая Богородица всегда исполняла волю Божию и была небесным Храмом, Храмом Божиим на земле. И многие люди только от одного созерцания Ее обращались к вере или укреплялись в вере. Она во всем и всегда творила волю Божию. Пресвятая Богородица и даже братья Спасителя были первыми и ревностнейшими служителями Господа, как, например, Иаков, брат Господень, или другие Его братья по Иосифу Обручнику, по названному мнимому отцу Его Иосифу. Они исполнили волю Божию, став Ему братьями уже не столько по крови, не столько по происхождению, сколько по духу. Нельзя сказать, чтобы, например, апостол Петр должен был отречься от апостола Андрея только потому, что он был его родным братом. Или Иаков от Иоанна; но в то же время Иаков и Иоанн оставили отца своего Заведея в лодке с наемниками, когда он чинил сеть, и последовали за Господом, нимало не думая, что для отца будет тяжело и даже унизительно, что родные дети его оставили с какими-то наемными работниками.
А вот другой пример, по видимости противоположный предыдущему, только что прочитанному. Стояху же при кресте Иисусове Мати Его и сестра Матере Его Мария Клеопова и Мария Магдалина. Иисус же видев Матерь , и ученика стояща, егоже любляше, глагола Матери Своей: "Жено, се, сын Твой". Потом глагола ученику: "Се Мати твоя". И от того часа поят Ю ученик во своя си (Ин.19:25-27). Господь проявляет по отношению к Своей Матери заботу, потому что Она в этом нуждалась, потому что необходимо было, чтобы кто-то Её опекал, охранял Её покой, даже, может быть, и утешал Ее своим присутствием. И Господь назначил для этого Своего любимого ученика - апостола Иоанна Богослова, который и совершал это вплоть до славного Успения Божией Матери, всегда пребывая с Ней и даже не выходя на проповедь. Он начал проповедовать только после того, как Она отошла из этой жизни в Жизнь Вечную. Однако противоречие в этих двух случаях только видимое. На самом деле это не значит, что Господь тогда отказался, а здесь проявляет любовь. Он велел заботиться о Ней, потому что Мать Его была величайшей праведницей и Божьей угодницей (почему, собственно, и стала Матерью Божией), а не потому, что Она являлась Его Матерью в человеческом смысле слова. Поэтому здесь никакого противоречия нет. И служение апостола Иоанна Богослова - это было служение не только и не столько телесное, сколько духовное. Пребывая всегда возле Пресвятой Богородицы, он как бы прислуживал величайшей Праведнице на земле; одновременно он и сам поучался от Нее, не знаю уж, от слов Ее или только от созерцания Ее святой жизни, научался сам угождать Богу. Потому это вручение было со стороны Господа заботой не только о Матери, но и о Своем ученике, любимом ученике - апостоле Иоанне Богослове.
Угождая Богу, мы должны постоянно решать некоторые сложные задачи. Нельзя раз и навсегда принять какое-то решение и никогда к этому больше уже не возвращаться. Господь дал человеку разум, чтобы, по словам апостола Павла, мы все испытывали и доброго держались (1Фес.5:21). И вот, мы должны рассуждать, как правильно угодить Богу в том или в ином случае. Есть такое апостольское правило, оно, правда, касается епископа, но его можно отнести и ко всем православным христианам: епископ имеет право распоряжаться церковным имуществом - ну, конечно, в определенных пределах, в той или иной епархии. Церковное же имущество - особенно в древности это ясно осознавалось - было, как его называли, имуществом бедных, то есть оно должно было направляться на помощь бедным. Епископ и сам имел право пользоваться им в определенных пределах - для своего содержания, и был обязан содержать клириков. Он имел право потратить его и на своих родных, но только в одном случае: если они были бедные и нуждались. Не потому, что они приходились ему родственниками, а потому, что они нуждались в этом так же, как и прочие бедные люди. Родные епископа могли пользоваться церковным имуществом только тогда, когда испытывали в чем-нибудь недостаток, как люди бедные, нуждающиеся в пище, в одежде и прочих самых необходимых вещах. Если же такой нужды не было, то это считалось для епископа уже греховным, так как он уже погрешал против апостольского правила. Вот это отношение может быть для нас, монашествующих, закваской правильного отношения к нашим родственникам. Если они нуждаются в помощи так же, как обыкновенные бедные люди, и есть возможность им помочь - об этом тоже нужно еще подумать, - тогда можно это сделать, но, конечно, по благословению, а не по собственному произволению. Если же такой острой нужды нет, а мы просто хотим, чтобы наши родственники жили лучше, потому что имеем возможность что-то сделать для них, то, конечно, это будет уже грешно. И тут мы должны не сравнивать себя с кем-то, а думать о том, чтобы сохранить чистой собственную совесть.
Приведу один отрицательный пример. Я знаю некий монастырь, где не то что родственникам не разрешают помогать, а наоборот, родственники помогают там своим чадам материально, потому что в монастыре о них не очень-то заботятся. И те, у кого есть такая возможность, живут в монастыре получше, а те, у кого нет, - вынуждены, как говорится, затянуть пояса. Более того, когда кто-нибудь из сестер заболеет, настоятельница говорит: "Сестра N., пусть вас мама домой заберет, полечитесь там, а потом - приедете обратно". И все воспринимают это как норму. А у нас наоборот: папа, мама, бабушка, дедушка, прабабушка, внучки, двоюродные, троюродные братья заболели - монастырь должен всех лечить. И еще сестры должны помогать - так нам кажется. Это, конечно, неправильное мнение. Можно помочь людям, если они нуждаются, если они бедные, - любым людям, родственники они или не родственники, - если действительно есть острая нужда, если, например, человек тяжело болен и некому ему помочь. Но считать такое за правило, а не за исключение, - это, конечно, эгоизм. Именно эгоизм. Это не значит, что мы любим ближних, а значит, что мы эгоисты, потому что мы ради своих родных готовы чуть ли не задушить кого-нибудь, в то время как сестры наши по монастырю бывают нам безразличны. Мы и не заботимся: заболел ли кто, чем он заболел, где он, что с ним такое происходит. А на самом деле наши братья и сестры во Христе должны быть нам гораздо ближе, чем наши кровные родственники. Мы должны ощущать по отношению к ним необыкновенную близость, единство, любовь. И, конечно же, в монастыре это в особенности должно проявляться. Здесь, так сказать, все условия для этого есть. Если, скажем, миряне приходят в церковь лишь в воскресные и праздничные дни, встречаются на несколько часов, потом опять расходятся и им, обремененным суетой, трудно осознать эту связь, эту совокупность всех в едином организме - Теле Христовом, то нам это гораздо проще, потому что здесь - все православные христиане, все живут одним, так сказать, ритмом. Но если мы этого не понимаем, а предпочитаем телесные наши связи, земные связи, духовным, то это говорит о нашей малоблагодатности, говорит о том, что для нас рождение от родителей переживается сильнее и является как бы более реальным, более важным, чем рождение от Бога, от купели Святого Крещения. А вот апостол Иоанн Богослов говорит, что Елицы же прияша Его - то есть Господа Иисуса Христа, - даде им область чадом Божиим быти (то есть в нашей власти или быть чадами Божиими или пренебречь этим великим даром), иже ни от крове, ни от похоти плотския, ни от похоти мужеския, но от Бога родишася (Ин.1:12-13). Вот, апостол Иоанн Богослов подчеркивает, насколько наше рождение от Бога выше. Он как бы говорит: ну почему вы так привязаны к этому земному рождению, почему для вас это так важно? Неужели рождение от Бога ниже, чем рождение от крови, от похоти плотской и от похоти мужской? Ведь оно нас до некоторой степени как бы унижает. А рождение от Бога нас возвышает, и очищает, и дает нам возможность быть чадами Божиими, детьми Божиими. А мы - не теоретически, потому что теоретически все согласны, что это так, а в жизни, в действительности, - считаем его чем-то второстепенным. Это видно по нашим поступкам, по нашим мыслям, чувствам. Нужно научиться любить Бога и наших братьев во Христе по-настоящему. А в нас на деле очень живо и сильно действует привязанность к нашим родственникам, мешая нам приобрести великую, всеобъемлющую любовь - и к Богу, и ко всякому человеку. Мы подобны тому законнику, который все знает, но хочет оправдаться. Когда он подошел к Спасителю и спросил: "Какая есть первая, наибольшая, заповедь?" (см: Мф.22:36) - то Спаситель ему ответил: "Закон читаешь? Как говорит Закон?" (См. Лк.10:26.) Тогда законник сказал Ему, что первая, наибольшая, заповедь есть заповедь о любви к Богу, а вторая, подобная ей, - о любви к ближнему. Спаситель говорит: "Ну вот, знаешь это, и исполняй, и будешь жить" (см. Лк.10:28). Тогда законник, желая "выкрутиться", как бы мы сейчас сказали, говорит: "А кто мой ближний?" (Лк.10:29.) Вот и мы так говорим. Все мы знаем, что надо любить Бога, что надо любить ближнего. Но скажи кому-нибудь, что нужно любить ближнего, он спросит: "А кто мой ближний? Папа - да, мой ближний, мама - моя ближняя, сестра - моя ближняя, брат - мой ближний". Вот как мы говорим. Так и законник ответил, имея в виду приблизительно то же самое. Кто его ближний? Родственников он и так любит. Ну, может быть, нужно еще любить своих соплеменников, евреев. Евреи, в общем-то, очень сплоченный народ, всегда друг друга стараются выручить. А у нас на самом деле нет любви даже к своим, русским, людям, православным - полное безразличие друг к другу. В общем, мы оправдываемся точно так же, как он: "Вот этот самарянин, который неправильно верит и вообще неправильно живет, - разве он мой ближний? Я не могу его любить". И мы точно так же являем в себе образ вот этого законника, который все знает, но всегда себя оправдывает лукавым вопросом: "Кто мой ближний?" Если мы хотим приобрести настоящую, истинную любовь к Богу, приобрести христианскую, а не земную любовь к человеку, хотим заменить любовь к нескольким людям любовью ко всем или уж по крайней мере любовью к своим братьям и сестрам во Христе (а это уже много), тогда мы должны отказаться от меньшего ради большего. Никто не может любить ближнего, если он не любит Бога, не может человек любовь к Богу иметь, а любви к ближнему - нет. И наоборот, если мы не любим ближнего, то мы не можем любить и Бога. Потому что чувство, направленное, так сказать, горе, на небеса, - любовь к Богу, и чувство, направленное на человека, - любовь к ближнему - это одно и то же чувство. Направленная к небесам - это любовь к Первообразу, а направленная на землю - это любовь к образу, к изображению. Мы любим Бога, а в человеке (если мы истинные христиане) любим образ Божий, презирая и пренебрегая всеми недостатками человека, этот образ искажающими. То есть тот, кто стремится и приобрести истинную любовь к Богу, и сохранить такую ущербную, частичную любовь, относящуюся только к нашим родственникам, конечно же, совместить этого не может. И об этом Господь ясно сказал: "Кто любит родных своих больше Меня, тот Моим учеником быть не может" (см. Мф.10:37). Об этом нужно помнить. Важны даже не столько наши поступки, сколько наше внутреннее состояние. Мы должны внутри, в сердце своем, иметь правильное отношение ко всему. Бывает, что человек ничего сделать и не может, а только ропщет, только смущается, и уже это его неправильное внутреннее состояние, хотя бы он никак его внешне и не проявлял, является препятствием для исполнения основополагающей заповеди - заповеди о любви. Можно сказать, что вообще есть только одна заповедь - заповедь о любви. И тот, кто имеет любовь, будет любить и Бога, и ближнего, в зависимости от того, в каком он находится положении. Если он общается с Богом, значит будет любить Его, а если общается с ближним, значит будет любить ближнего.
Вопрос. Почему убийство, блуд, отчаяние называют смертными грехами? По богословию мы проходили, что смертный грех - это упорное противление воле Божией, непринятие истины. Человек верующий впал в искушение, согрешил, но покаялся - это смертный грех? Или для кающегося человека смертных грехов нет, потому что ему все прощается?
Ответ. Смертный грех - этот тот грех, который убивает душу человека; он лишает ее благодати, после чего наступает душевная смерть. Вот что значит смертный грех, а не то, что для него нет покаяния. Покаяние возможно после всякого греха, но это не значит, что мы можем грешить, потому что все равно потом покаемся. Это уже будет каким-то цинизмом и злонамеренностью, да и человек, который произвольно так себя ведет, конечно, не сможет покаяться по-настоящему. Смертный грех, совершенный человеком, делает покаяние очень трудным, потому что покаяние - это следствие благодати, а смертный грех лишает человека благодати, опустошает его.
Вопрос. Батюшка, а еще говорят, что учение о смертных грехах - католическое, что хотя у святителя Игнатия все это сказано, но он якобы тоже перенял это с Запада, а раньше учения о смертных грехах в Православии не было.
Ответ. Не могу точно сказать. Есть книга архиепископа Серафима (Соболева), где он разбирает сочинение покойного Патриарха Сергия (Страгородского) (тот его написал, будучи еще митрополитом или епископом) "Православное учение о спасении", в котором как раз и вводится новое учение. Мне кажется, Патриарх Сергий уж слишком далеко зашел, критикуя вкравшийся (с его точки зрения) в православное богословие такой "юридический" подход. И архиепископ Серафим (Соболев) доказывает, что такое учение в Православной Церкви все-таки место имеет, оно отнюдь не католическое. И доказывая свою правоту, он обильно цитирует святых отцов. Называется эта книга "Ошибки русской богословской мысли". В ней архиеп. Серафим критикует также и отклонения митрополита Антония (Храповицкого), первоиерарха и основателя Русской Зарубежной Церкви, протоиерея Михаила (Светлова), еще какого-то писателя. Кроме того, у него есть книга, направленная против софианства протоиерея Сергия (Булгакова). Архиепископ Серафим (Соболев) является строго православным богословом, не уклоняющимся ни вправо, ни влево, на него можно ориентироваться. А вот митрополит Антоний (Храповицкий) и его ученики (а Патриарх Сергий был его учеником в богословском отношении) под предлогом борьбы с этим юридическим подходом, как будто бы вкравшимся к нам из католического богословия, стали истолковывать учение о спасении слишком произвольно и свободно. Они не хотели употреблять слово "искупление", а пытались объяснить понятие искупления как-то иначе.
Вопрос. Я хотел спросить о родительском благословении и родительском проклятии. В каких случаях они действуют, а в каких случаях человек от них уже не зависит - в смысле духовной жизни прежде всего? Бывает, говорят на исповеди: вот, мол, меня мать прокляла, официально, торжественно, за то, что я ее обидел, оскорбил, за то, что не выполнил, нарушил какое-то ее повеление.
Ответ. Как-то отец Андрей благословил меня поехать на один приход в глухую украинскую деревню. Вроде бы там должны были меня рукоположить, но прежде мне предстояло стать псаломщиком. Там был один батюшка, и он все время меня проклинал, через каждые пять минут, на украинском языке: "А щоб ты провалывся, щоб сказывся, а щоб тоби и тэ, и тэ...". Он так постоянно меня ругал. А столовались мы с ним вместе. Однажды сидим, едим. Я спрашиваю: "Можно чеснок взять?" А он говорит: "Я - чесник, и вин - чесник, як та макфа", макфа - это значит обезьяна. В общем, он меня упрекал везде, ругал меня без конца. Примерно месяц я там пробыл, приехал домой, как говорит Н., "скромный, скромный", даже и маме боялся полслова сказать, а потом постепенно стал отходить. Я не знаю, действовали ли его проклятия, "проклены" по-украински, или не действовали. Думаю, что нет, это у него была такая манера речи. Он так беззлобно говорил: "А щоб ты сказывся, щоб тоби...". И хотя не стеснялся в выражениях, но нецензурного ничего не высказывал. Вот такой был случай. Поэтому я не знаю, действует проклятие или нет, но думаю, что если, например, несдержанная женщина из-за какой-то житейской неприятности проявила неадекватную реакцию - прокляла своего ребенка, то на человеке верующем это не должно сказываться. Проклятие может быть действительным тогда, когда оно выражает материнское осуждение греха. А если проклинают из-за того, что человек решил служить Богу, из-за того, что он пошел в монастырь, то над этим нужно посмеяться - вот и все. Пренебречь полностью. Сейчас у нас в монастыре, конечно, подавляющее большинство тех, у кого родители верующие, но у некоторых мать и отец бывают и неверующими или маловерующими, неужели такие люди должны обращать внимание на то, что скажут их родители? Да пусть что хотят говорят. Подобное проклятие ничего не значит. Есть такое изречение в псалмах: Тии прокленут, а Ты благословиши (см. Пс.108:28), а Спаситель говорит: "Благословляйте проклинающих вас" (Мф.5:44), поэтому мы не должны бояться проклятия, а должны, наоборот, отвечать на зло добром. Если нас люди проклинают несправедливо, значит, нам от этого ничего не будет, иначе бы Спаситель не сказал: "Благословляйте проклинающих вас", а сказал бы: "Пойдите, просите у них прощения, пока они не простят вас, пока они не снимут с вас проклятия".
Вопрос. Батюшка, что значит учение Толстого о непротивлении злу насилием? Получается, он согласен в этом с Православием?
Ответ. Нет, он не согласен. Он слишком буквально истолковывал Евангелие. При этом он отрицал самое важное - он отрицал Божество Спасителя и хулил Его. А то, что ему нравилось, он принимал: вот, мол, надо отвечать на зло только добром. Но жизнь устроена так, что людей добрых нужно еще и защищать, иногда силой. Он же Евангелие как рассортировал? Он отделял в нем то, что, по его мнению, сказали апостолы, от того, что сказал Сам Господь. И создал как бы свое представление о Евангелии. Апостол Павел говорит, что князья недаром меч носят, но для того, чтобы обуздывать безумных людей невежества (см. Рим.13:4). Так? Значит насилие необходимо, иначе злые люди просто совершали бы беззаконие и в мире воцарился бы хаос. Порядок - это то, что необходимо. В этом смысле апостолы проявляли здравый смысл, признавали государственную власть, государственный институт и прочее.
Вопрос. Батюшка, скажите, в каких-то случаях проклятие все же имеет духовное действие? Ведь где-то в Писании есть такие слова, что клятва матери разрушает домы.
Ответ. Наверное, тогда, когда мать проклинает детей верующих, но нарушающих Закон Божий. Приведу такой пример. Один еврей, обратившийся в Православие, был заслуженным протоиереем, очень хорошим священником. Он являлся православным миссионером и был знаком с отцом Чернышевского - знаменитого тогда писателя, революционера, - общался с ним, а потом как-то должен был ехать в Петербург. И тогда отец Чернышевского ему говорит: "Когда поедете к моему сыну, скажите ему, что если он не вернется домой, то не будет ему моего родительского благословения". Этот человек исполнил просимое: пришел к Чернышевскому, сказал, а тот в ответ: "А что мне проку с его благословения?" По-моему, речь шла даже не о благословении, а чуть ли не о проклятии: видимо, сын уже стал заниматься своей революционной деятельностью, а отец это осуждал. Тогда священник стал ему цитировать из Талмуда, что нужно делать с непокорными детьми: сокрушать их зубы, что-то, в общем, такое... А Чернышевский ему и говорит: "Хорошенький же ваш Талмуд". И тем их разговор кончился. Не знаю, что можно сказать: подействовало на него родительское проклятие или нет. Но думаю, подействовало, потому что судьба у него была незавидная.
Вопрос. Насколько можно углубляться во внутреннюю молитву, присутствуя на службе или на правиле? Старица советует держаться середины с некоторым доминированием Иисусовой молитвы. Есть желание особенно углубиться в себя, так как у меня часто во время молитвы бывает сильная брань.
Ответ. Я думаю, что надо делать, как сказали: "Держаться середины с некоторым доминированием". Потому что если уж так углубиться, чтобы совсем ничего не слышать, тогда зачем и на службе присутствовать? К тому же я думаю, что ничего из этого и не получится, это все иллюзия. Нужно и службу слушать - внимать службе, и читать Иисусову молитву.
Вопрос. Если все уйдут в монастырь, то кто будет продолжать человеческий род?
Ответ. Вымрет, и все. И пусть вымирает. Розанов, был такой знаменитый писатель (он писал на церковные темы), спорил на этот счет с Владимиром Сергеевичем Соловьевым, взгляды которого, хотя он и гениальный был человек, к сожалению, уклонялись от Православия. Но в данном случае он высказал здравую точку зрения. И вот Розанов задал ему такой же вопрос: "А что, если все уйдут в монастырь, то как же будет продолжаться род человеческий?" А Владимир Сергеевич Соловьев ему отвечает: "Господин Розанов, не волнуйтесь, всегда найдутся желающие продолжить род человеческий". И на самом деле мы видим, что желающих продолжать человеческий род неизмеримо больше, чем тех, которые желают идти в монашество. Поэтому "Если все уйдут в монастырь" - это все просто детский лепет. Сколько, допустим у нас в России, православных христиан, по-настоящему верующих? Пять процентов от населения. Все население - сто пятьдесят миллионов, пять процентов - это восемь миллионов. Представь себе, что все восемь миллионов вдруг раз - и ушли в монастырь. Такое вообще бывало в истории человечества? Нет. Даже в самые цветущие времена монашества иноки составляли ничтожный процент. А если говорить не обо всем человеческом роде, а о всех христианах, то разве христианский род появляется исключительно только таким простым способом, как рождение от брака? Как апостолы основали Церковь? Женились и много детей имели, что ли? Они проповедовали, они рождали духовно. И вот как раз они-то и были гораздо более плодоносны. Сравни папу с мамой, у которых может быть и десять детей, и апостолов-проповедников, которые обращали к вере десятки, сотни тысяч людей. Апостол Петр, например, как повествуется в Деяниях апостольских, в одно мгновение обратил к вере пять тысяч человек. Так что род христианский не вымер бы, если бы и действительно все ушли в монастырь, ведь если бы из этих девяти миллионов хотя бы тысяча человек стали такими, как апостолы, то к этим девяти миллионам прибавилось бы еще несколько раз по девять миллионов. Если бы такое было возможно!
Вопрос. Отречения в жизни монаха будут постоянно или есть граница, после которой они уже не требуются?
Ответ. Святые отцы говорят о нескольких видах отречения, что есть несколько его степеней. Я сейчас не готов об этом говорить подробно, это особая тема. Но вообще святые отцы говорят, что есть три степени отречения: сначала отрекаются от мира, потом от страстей, а потом уже и от всего земного. В общем, человек постоянно должен, так сказать, отрекаться от меньшего и стремиться к отречению от большего. Если он успокоится, удовлетворится чем-то меньшим, значит, он не будет развиваться, не будет идти вперед. Апостол Павел пишет: Я забываю заднее и простираюсь вперед. В этом смысле можно говорить, что отречения должны, так сказать, время от времени повторяться.
Вопрос. Как совместить любовь к ближнему со странничеством ради любви к Богу?
Ответ. Странничество предполагает как раз то, что человек не имеет пристрастия, а имеет именно беспристрастную любовь, то есть всякого человека любит, но ни к кому не привязан и готов в любой момент переменить обстоятельства своей жизни, если это станет необходимо ради служения Богу. Но я думаю, что для нас, немощных, это все-таки очень высокая степень, потому что если сейчас мы рассуждаем о том, как правильно относиться к своим родственникам, то странничество предполагает уже совершенно чистое, правильное отношение вообще ко всему - беспристрастие. Я думаю, что любви к ближнему это не противоречит. Если мы возьмем в пример святых апостолов, как людей совершенных, как совершенных христиан, то увидим, что они готовы были ради Господа претерпеть любые скорби и самым необыкновенным и различным образом меняли свою жизнь. Апостол Павел, например, говорит, что он терпел всякие скорби - гонения, наготу, голод, - привык быть и в довольстве, и в лишениях, для всех сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1Кор.9:22). И в то же время любовь к ближнему у них проявлялась, действовала в них, в необыкновенной степени, необыкновенно сильно. Противоречия здесь никакого нет. А вот когда мы к некоторым людям привязываемся, чем бы мы эту привязанность ни оправдывали, и ради этого не хотим совершенствоваться, ради этого не хотим исполнять заповеди, - вот тогда это уже неправильная любовь к ближнему, ограниченная любовь - пристрастие. Она вступает в противоречие с учением о странничестве, то есть о беспристрастии. Странничество нужно понимать не в том смысле, что человек обязан странствовать, а в том, что где бы он ни находился, он не должен ценить ничего земного, но должен думать только о духовном, о небесном.
Вопрос. У меня в последнее время непрестанная тревога от мысли: если вдруг что-нибудь случится и монастыря нашего не станет, то что я буду делать? Ведь у меня нет никаких родственников. Очень сильно унываю оттого, что появляется чувство одиночества именно по этой причине. Надо, конечно же, полагаться на Бога. Скажите что-нибудь.
Ответ. Я думаю, что это на самом деле неправильно. Мы не должны так думать - это просто страх. Будет монастырь или монастыря не будет - это, конечно, в воле Божией. Но если мы хоть чему-нибудь здесь научимся, будем стараться хоть что-то здесь приобрести, то это станет закваской, которая позволит нам жить духовной жизнью везде. Мы никогда этого не забудем, это явится залогом нашего спасения, нашим "стержнем". Вот, например, Глинская Пустынь, которая возобновила свою деятельность где-то в середине войны (в особенности туда стали приходить после войны), а в 1961 году уже окончательно закрылась. Некоторые монахи там пробыли лет по десять или даже меньше, но обычаи, духовные традиции монастыря они усвоили на всю жизнь. И где бы они потом ни были - везде все Глинских монахов выделяли. Отец Андрей, вспоминая Глинскую пустынь и те монастыри, где он жил потом, всегда называл последние "колхозами". Может быть, кому-то нравится коллективное хозяйство - все общее, все так здорово, но для него колхоз был не символом чего-то хорошего, а таким местом, где работают много, а толку мало.
Поэтому если даже нам придется и уйти из обители (поневоле, конечно), мы должны будем помнить те уроки, которые здесь получили. Все может быть. Мы же не знаем, что будет: вдруг какие-то гонения начнутся - разгонят всех и все позакрывают опять. Но я думаю, что этого не будет, что времена тяжких гонений прошли. Гонения могут быть на отдельную личность. Допустим, воздвигнут гонения на с. И. за то, что она будет упражняться в умном делании, достигнет высокого преуспеяния и бесстрастия. И на нее станут нападать люди, не понимающие этого высокого устроения, того, что она, допустим, юродствует ради Христа. Такое гонение по причине духовного преуспеяния, конечно, может быть воздвигнуто, а гонение вообще на Церковь, я думаю, уже не возобновится. Хотя люди сейчас так перепуганы, что никому уже не верят и чуть ли не каждый день ждут, что их вот сейчас начнут гнать, а некоторые без этого просто и жить не могут. Конечно, они ни к каким гонениям не готовы, но жить в состоянии такого стресса - это для них все равно что воду пить, они чувствуют себя как рыба в воде. Им постоянно нужно и самим ходить перепуганными, и всех пугать: "Скоро конец Света, если не завтра, так послезавтра; а там уже родился антихрист, если не там, так здесь; вчера, нет, сегодня, или год назад". И вот они все ходят и "бредят": один конец Света прошел - они новый назначают. Вроде бы и православные, а по духу - сектанты. Они все время что-то ждут. Но если на самом деле будут гонения, они все разбегутся по кустам, не так просто все это выдержать, как нам кажется. Вот мы читаем про мучеников и восхищаемся: "Вот какие мученики были!" А ведь гораздо больше, чем мучеников, было отрекшихся. Взять наше время, недавние десятилетия. Н.В., занимающаяся сейчас исследованиями архивов и разбором дел, которые имеются в НКВД, говорит, что очень немногие вели себя достойно. Под угрозами, из-за побоев, пыток люди отрекались от Христа; если и не от Христа, то друг от друга, предавали друг друга, порой даже люди знаменитые. А самые скромные неожиданно оказывались очень стойкими. Допустим, отец Игнатий (Кевролетин) [1]. Он был обыкновенный иеромонах, ничем не выделялся, но повел себя очень твердо. Некоторые сестры нашего монастыря тоже в те годы вели себя стойко. А вот те, кто занимали какие-то должности, как правило, оказывались малодушными. Интересно, что очень твердо вели себя чада матушки Магдалины (их было человек десять): они жили сначала у нее на Елизавете, а потом, когда она умерла, перешли к другой, кажется, Антонине. То есть имеет значение, что люди вели духовную жизнь. Именно те, которые жили духовной жизнью, проявили твердость. А те, которые вычисляют антихриста... Они всех обличают, но никакой духовной жизни не ведут. Естественно, можно предположить, что, когда придут испытания, большая часть из них проявит малодушие.
Вопрос. Часто переживаю за своих родственников. Когда они испытывают какие-то скорби, хочется им помочь. Кажется, жестоко с моей стороны оставаться безучастной.
Ответ. В миру есть очень много разных людей, которые нуждаются в человеческой помощи, - не только наших родственников, но и людей совершенно незнакомых, которые ничем не хуже. А то, что нам хочется помочь именно нашим родным, говорит о том, что у нас есть привязанность, пристрастие к этим людям, и не потому, что они особенно достойны помощи или действительно нуждаются в ней, как и все остальные терпящие скорби или беды, а потому, что мы по-человечески их любим. То есть, желая оказать им помощь, мы тем самым удовлетворяем собственное самолюбие - это во-первых. Во-вторых, если мы начнем думать о тех людях (пусть даже и не о своих родственниках), которые нуждаются в нашей помощи, то мы будем вынуждены, оставив монашеский подвиг, пойти в мир и стать, допустим, сестрами милосердия или еще кем-то. Но тогда получается, что любовь к ближнему, проявляющаяся в таком простом, даже примитивном виде, для нас выше, чем любовь к Богу. И это неправильное, примитивное понимание любви к ближнему в сущности перечеркивает смысл монашеского подвига. Так можно упрекнуть любого подвижника: вместо того, чтобы достигать каких-то там великих высот святости и, так сказать, эгоистически спасать свою душу, вместо того, чтобы молиться (как делал, например, Арсений Великий, который во время стояния на молитве весь становился как бы огненным - настолько он был пронизан действием Божественной благодати) - вместо всего этого лучше бы он помогал каким-нибудь больным, прокаженным и так далее. Но вот святой Арсений не только никаким больным не помогал, но даже когда к нему просто приходили монахи, он едва-едва открывал уста, а чаще всего, хотя у него и просили наставлений, вообще ничего не говорил, отчего они уходили со скорбью. Ему было сказано Богом: "Бегай людей и спасешься". Что же, получается, что пример уединения преподобного Арсения - неправильный? Кому же тогда нам следовать? Если мы избрали уединенный образ жизни, считая его более удобным для своего спасения, значит, не должны уже сворачивать с этого пути. А иначе начнем видеть в монастырской жизни какие-то недостатки: якобы мы здесь не можем помогать ближним. Выйдем из монастыря, станем помогать ближним, но это тоже нам покажется тяжелым. Ведь больной может кряхтеть, роптать, ругать нас - так часто бывает. Мы скажем: "И это тяжело", и в конечном счете просто придем к такому образу жизни, который для нас будет легким. Вот и все. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Монашество существует очень давно. Если брать не ту точку зрения, согласно которой уже сами апостолы были монахами, а точку зрения церковных историков, более или менее рационалистически оценивающих события и факты, то получится, что монашество существует с IV столетия, то есть уже 1600 или 1700 лет. 1700 лет существует в Православии монашество, значит, оно является целым институтом и таким образом жизни, который Церковь одобряет и рекомендует своим чадам, желающим его избрать. В течение тысячи семисот лет все - и Антоний Великий, и Сергий Радонежский, и Антоний и Феодосий Печерские, и Серафим Саровский и прочие - уединялись, подвизались, спасались. И тут вдруг у нас такое сомнение: а может быть, это неправильно, а может быть, лучше все-таки ближним помогать? Такого сомнения быть не должно.
Вопрос. Когда я молюсь, призывая имя Господа, то одновременно из сердца исходит целый "фонтан" страстей и злых помышлений - помыслов лжи, злопамятности, - и я начинаю злиться. Объясните, пожалуйста, что же происходит, может быть, это бес так уводит от молитвы?
Ответ. Здесь нет никакого противоречия: да, конечно, бес может уводить от молитвы, и помышления и страсти действительно выходят из сердца, но пребывают они лишь на его поверхности, тогда как в глубине сердца живет Господь, Который соединился с нами через таинство святого Крещения. И если у неверующего, некрещеного, страсти находятся именно внутри его сердца, потому что там живет сатана, и этот человек не в силах справиться с собой, то у православного христианина страсти изнутри, из глубины сердца изгнаны - там пребывает Господь, но они приражаются к сердцу снаружи. Поэтому человек, который углубляется в себя и находит там Господа, соединяется с ним естественно, освобождается от страстей, так как проходит через тот слой, где они существуют; и Господь, благодаря такому соединению, начинает действовать все могущественнее, сильнее и сжигает страсти. Конечно, это происходит не сразу, и только с нашим участием, с некоторым нашим усилием, когда мы противимся страстям, так как сами собой они не уничтожатся.
Вопрос. У меня при молитве часто делается в сердечном месте горячо - я устремляюсь умом в этот жар, молюсь и как бы "проваливаюсь" умом, иногда еще бывает в сердце жар без молитвы; возникает сомнение, не увлекаюсь ли я внутренними ощущениями, так как покаяние при этом имею слабое (хотя оно слабое и когда молюсь в уме). Может быть, нужно отбросить эти помыслы и молиться как молюсь, ждать, когда Господь даст покаяние?
Ответ. Очень хорошо об этом состоянии написано у святителя Игнатия (Брянчанинова) в статье "Слово о молитве Иисусовой" и у старца Василия Поляномерульского в его "Предисловиях". Жар бывает разный, то есть может быть вызван различными причинами: иногда он возникает от более сильного движения крови, или от того, что мы стремимся сосредоточиться в сердце, или от прелести; возможно и от неправильной молитвы какое-либо вредное разгорячение, иногда даже соединяющееся со сладострастием; но, конечно, и действие благодати может вызвать жар. Существует несколько духовных признаков этого - прежде всего, жар не должен быть сам по себе, но только в сопровождении всевозможных духовных ощущений - тишины, мира, покаяния, сокрушения, которые могут быть и взаимоисключающими: например, иногда пребываешь в сильнейшем покаянии, сокрушении сердца, а иногда - в необыкновенном мире. В духовной жизни есть великое многообразие ощущений и переживаний, нельзя все сводить к одному покаянию - это уместно, только если мы говорим о покаянии в широком смысле слова - как борьбе с грехом. Если же вести речь о покаянии в более узком смысле, как о некотором настроении, то одним покаянием, конечно, все многообразие духовной жизни не исчерпывается, поэтому в какой-то момент на сердце могут быть мир и тишина, но собственно покаяния нет, в другой раз чувствуешь сильнейшее покаяние, а все другие чувства отходят на второй план или почти исчезают; бывает же и так: благодать действует, а покаяние в той степени, в какой его хочется иметь, еще не приобретено. Таким образом, покаяние покаянию рознь, оно есть начало, середина и конец духовной жизни: и тот, кто только пришел в церковь и не знает, как молиться, а лишь кается да вздыхает, имеет покаяние, и тот, кто следит за своими грехами и часто исповедуется, тоже имеет покаяние. Такие подвижники, как Арсений Великий, которые "таяли" от слез, также имели покаяние, но совсем другое. Через покаяние можно достигнуть и бесстрастия; как выразился один подвижник, если бы слезами можно было омыть тело человека, то оно стало бы нетленным. Поэтому какое покаяние есть, такое и есть, но нужно искать внимания. Если ты уверена, что жар, тепло, которое действует в сердце, правильное, соответствует тому, что пишут святые отцы (у них эти ощущения особенно точно описаны), и, конечно, если старица находит его непрелестным, тогда не нужно думать, мало ли твое покаяние, но всегда заставлять себя внимательно молиться, внимать молитве изо всех сил, всячески понуждать себя к сосредоточению - и что уж Господь даст, то и будет.
Вопрос. Хорошо ли, живя в монастыре, читать много духовной литературы, есть ли какая-то норма?
Ответ. Определенной нормы в смысле количества нет, а объем прочитанной литературы зависит от свободного времени и от того, кто как читает. Но святые отцы говорят, что чтение книг в большом количестве расстраивает ум. И в любом случае нельзя читать в ущерб молитве - вот это норма, установка. Однако хорошо много читать с целью постоянного насыщения святоотеческими изречениями, чтобы всегда содержать их в памяти, исполнять, проверять себя по ним, а также возбуждать ими в себе ревность, - то есть польза от чтения святоотеческих книг многообразна. Конечно, нам, монашествующим, прилично читать преимущественно аскетическую литературу, но не только: некоторым неплохо было бы освоить и исторические или догматические труды, например отдельные творения Иоанна Дамаскина. Таким образом, аскетическую литературу мы должны читать всегда, остальное - в меньших количествах, потому что в первую очередь нам нужны те книги, которые учат нас жить по-христиански, но с другой стороны, когда человек прекрасно знает, как бороться со страстями, не ведая, что такое Пресвятая Троица, это выглядит нелепо, и чтобы самостоятельно не изобретать и не доказывать догматы, необходимо изучать их по творениям святых отцов. Вообще, самостоятельно размышлять о богооткровенных истинах опасно, их нужно усваивать из книг; а то у некоторых православных считается, что если человек пришел в церковь, то ему уже и знать ничего не надо и думать даже нельзя. Например, почему такая глупость, как ИНН, наделала столько шуму? От нашего невежества, дикого, дремучего, страшного, потому что люди совершенно не хотят мыслить и что-либо понимать; всякий злоумышленник может сказать все что угодно, и начинается "брожение спящих умов". Почему цену в цифрах можно написать, а штрихкодом пользоваться нельзя? По какой причине тогда мы вообще пользуемся арабскими цифрами, а не нашими славянскими, ведь мы не магометане?.. Просто у нас никто ничего не знает, и поэтому все быстро приходят в страшное смущение. А между прочим люди, начитанные в святых отцах, относятся к этой проблеме со смехом.
Вопрос. Как правильно вести себя с сестрами, особенно во время послушания? У меня получается так: с кем я общаюсь очень близко, отношения складываются плохие, а с малознакомыми сестрами все происходит по-другому. Можно ли иметь такой помысел, как будто ты никого не знаешь?
Ответ. Если мы хорошо относимся лишь к тем людям, которых не знаем, то о нас можно сделать вывод, что только мы с человеком познакомимся немного поближе, как сразу же "садимся ему на голову". Может быть, в определенном смысле "держать дистанцию", не входить в близкие отношения иногда и нужно, чтобы у нас не появился соблазн вести себя дерзко, свободно (что называется свободным обращением), об этом говорят святые отцы, советуя ни с кем особо не сближаться, но их совет об ограничении общения не относится к случаю, когда у тебя от сближения с сестрами возникают, допустим, злопамятность, раздражение, гнев - это уже действие страсти, требующее упорной борьбы.
Вопрос. Я очень доверяю себе. В последнее время часто замечаю в ближних действие страстей, объясняю мотивы поступков этих людей и - верю себе. Как мне быть с этими помыслами?
Ответ. Конечно, такие помыслы нужно отвергать и стараться не вникать в них. Правильные или неправильные у нас наблюдения, ничего этого знать не надо. Мы, наоборот, должны всех видеть святыми, чистыми, действующими по самым благородным мотивам. И не надо кого-то подозревать или видеть в человеке что-либо такое, чего в нем, может быть, вовсе и нет, потому что своей подозрительностью мы будем себя только бесконечно изматывать и изнурять и ни к каким серьезным результатам никогда не придем.
Вопрос. Имеют ли какую-то связь три образа внимания и молитвы, описанные Симеоном Новым Богословом? Быть может, через третий образ мы сможем обрести созерцание - не то, о котором говорится в первом образе, но высшее молитвенное состояние?
Ответ. Третий образ внимания и молитвы - это то, чем мы все занимаемся, и неважно, что Симеон Новый Богослов предлагает немного другой способ, потому что когда мы пытаемся сосредоточиться в сердце, то пользуемся образом внимания, о котором он как раз и говорит, - чтобы сначала взирать к пупку, а потом поднимать внимание к сердцу. Правда, мы сразу же взираем на сердце, но это несущественное отличие, всего лишь некоторая поправка, упрощение, и поэтому мы также должны стремиться к тому, чтобы приобрести молитвенное состояние. И нельзя сказать, что мы не приобретем его, не имея еще совершенного послушания, нет, но с одной стороны, мы должны понуждать себя ко всем добродетелям, особенно к послушанию, заповедь о котором является общей, объемлющей все частные заповеди, с другой - понуждать себя к молитве, приобретая оружие для борьбы со страстями, в частности с непослушанием. Без молитвы мы не сможем преодолеть страсти, потому что если мы хотим сначала победить страсти, а потом уже начать молиться, то мы проявляем самонадеянность, - как можно одолеть дьявола без Божией помощи?
Вопрос. Как научиться не замечать недостатков сестры?
Ответ. Почему мы прощаем родителей со всеми их грехами и немощами, а сестер судим строго? Потому что у нас нет к ним настоящей любви: родителей мы любим и снисходим к ним во всем, а к кому мы равнодушны, к тем относимся придирчиво. Когда мы имеем настоящую любовь, мы все человеку прощаем, а когда нет - видим только его недостатки.
Вопрос. Исаак пристрастно относился к своему старшему сыну Исаву, тем не менее Ревекка применила хитрость, чтобы отцовское благословение получил Иаков, и оно оказалось действительно истинным. Значит, благословение, преподаваемое первородному, имеет немаловажное значение, по крайней мере в духовном родстве?
Ответ. Это преимущество неприменимо к нашему времени. В древности согласно кровному родству передавалось духовное Предание. Авраам, Исаак и Иаков были родоначальниками еврейского народа и Ветхозаветной Церкви, где только и сохранялось тогда истинное благочестие, и поэтому благословение, переданное сыну, было благословением на возникновение от него истинной Церкви; ведь и Исав был потомком Исаака и должен был знать то же самое, что Иаков, однако же израильтяне - потомки Иакова-Израиля сохранили древнее Предание, а потомки Исава его исказили, утратили. Однако, и в то время имело значение не только кровное родство, но и верность Преданию, поэтому Иаков, как достойный сохранить истинное учение о Богопочитании, и получил благословение. А что касается хитрости Ревекки, то одной хитростью была исправлена другая хитрость (мы просто не умеем внимательно читать Священное Писание и понимать его): почему Исаак так любил Исава, хотя тот вел себя неправильно? По той причине, что старший сын приносил ему дичь. А что это такое с человеческой точки зрения - привлечь расположение человека с помощью какой-нибудь лести, человекоугодия, - разве не самая настоящая хитрость? Исав вел себя по отношению к Исааку очень умело и человекоугодием смог приобрести его расположение, ничем не заслужив этого своим поведением; получается, что Исав был гораздо хитрее Ревекки. Она же, видя ту несправедливость, также применила хитрость, то есть одну хитрость исправила другой, и показала Исааку, что дичь, которая казалась ему такой вкусной, на самом деле не вкуснее приготовленного ее руками ягненка. Но Ревекка только один раз применила хитрость, к тому же она знала (ей было откровение), что меньший будет выше, то есть Иаков, который родился на несколько мгновений позже Исава, должен быть родоначальником и получить благословение, и исполнила волю Божию. По сути это была не хитрость, а мудрость, ведь речь шла не о благословении на земное благополучие, а, как я уже сказал, о благословении на возникновение от него истинной Церкви. Вспомним судьбу сыновей Исаака: Исав жил на Родине, был богат, имел власть, а Иакову пришлось гораздо тяжелее: он бежал с одним посохом и двадцать лет был фактически в рабстве; правда, потом разбогател и вернулся уже состоятельным человеком, но сколько перед этим он вынес скорбей! Он и назад возвращался в страхе, боясь мести своего брата, опасавшегося, что в результате благословения Иаков унаследует все имущество отца, но Исав, увидев, что этого не случилось, успокоился, потому что его больше ничего не волновало. Таким образом, каждый получил то, что хотел: Исав остался с тем земным, к чему был привязан и что желал иметь, а Иаков, наоборот, лишился всего земного, испытал многие скорби, но зато получил благословение.
Вопрос. У Нила Мироточивого сказано: "Бог прощает грех, но не забывает". Что это значит?
Ответ. Дальше из контекста цитаты становится ясно, что речь идет о том, как сам человек должен относиться к греху: о нем необходимо помнить, чтобы вновь в него не впасть. Эти слова лучше понимать не в мистическом смысле, а более конкретно: как мы сами должны себя вести, чтобы не забыть свои преткновения, падения и не повторить их вновь; раз мы однажды уже уязвились, то во второй раз должны стараться пребыть твердыми. Нужно все время быть внимательными: если мы и много раз уязвлялись, а потом эта борьба прекратилась, то не значит, что мы вновь не подвергнемся какому-либо нападению. Нил Сорский говорит, что воспоминанием греха мы можем себя смирять: допустим, мы сейчас победили, но если предадимся беспечности, то можем опять впасть в этот грех.
Вопрос. Можно ли молиться, например Божией Матери, о даровании усердной молитвы? Мне кажется, когда надеешься только на свои силы, то ничего не получается.
Ответ. Молиться Божией Матери о даровании молитвы, как делали некоторые святые подвижники, например Максим Капсокаливит, это все-таки уже какое-то дерзновение, которое нам не приличествует. Лучше мы будем просто трудиться, но трудиться усердно, а там как Бог даст. Когда же мы делаем что-либо чрезвычайное, то в этом уже есть повод к гордости и опасность прелести, поэтому лучше все делать, как положено, как всегда.
Вопрос. Хорошо ли иметь такое состояние, когда кроме молитвы в монастырской жизни больше ничего не интересует?
Ответ. Конечно, хорошо - что же еще должно интересовать?
Вопрос. Если в наше время такое странничество, как у апостолов, недостижимо, потому что кажется нам слишком тяжелым, тогда каким же оно может быть, к примеру, у нас в монастыре?
Ответ. Для нас это беспристрастие. Дело в том, что когда говорится о странничестве, речь не идет о путешествиях, - берется только образ странника: как странник ни к чему не привязан, так и человеку, живущему в монастыре, ни к чему нельзя иметь пристрастий, он по отношению ко всем должен быть радушен, но в то же время ни к кому не привязан.
Вопрос. Можно ли молиться за некрещеных?
Ответ. Теоретически можно, но делать это опасно. Вообще, молиться за людей, как говорит старец Силуан, - это проливать кровь. Когда мы молимся за какого-либо человека, то волей-неволей берем на себя тяжесть его согрешений (которых, как правило, очень много), но сами мы немощны и под этой тяжестью можем упасть. Трудно понять, почему действует такой духовный закон, но тем не менее это неоспоримый факт. И потому молиться за других людей, в частности за некрещеных, нужно с большой осторожностью.
Вопрос. Может ли иноверец, не знающий о Православии от рождения, наследовать Царствие Небесное?
Ответ. Люди спасаются не собственными заслугами, не собственной добродетельной жизнью, а верой во Христа, и поэтому утверждение, что человек может наследовать Царствие Небесное без веры во Христа и без жертвы Христовой, то есть реального соединения, общения со Спасителем, которое имеет место только в Православной Церкви, было бы отрицанием одного из основных догматов Христианства. Получается, что мы спасаемся сами и что возможно спасение без Христа, - но как спастись вне Его?! Некоторые люди спрашивают, почему Господь не сделал ничего, чтобы спасти всех людей, ведь Он же всемогущий? Но Жертва Христова как раз и есть то самое, что Иисус совершил для спасения всех людей. Если раньше надежду на жизнь вечную имели только иудеи, то отныне, с того времени, как пришел Христос, всякий человек, у которого есть деятельное, свободное произволение ко спасению, может достичь ее через приобщение к жертве Христовой. Это и есть Божие всемогущество и Его всеобилующая любовь, проявившаяся через спасительные страдания Господа Иисуса Христа.
Вопрос. У меня вопрос по поводу молитв об упокоении. В своей книге священник Холодов призывает молиться за Высоцкого, о котором даже неизвестно, был ли он крещеным, и за Талькова, который исполнял рок-музыку, являющуюся демоническим проявлением. Как к этому относиться?
Ответ. Просто такие люди не желают расставаться с достижениями своей культуры, эстетизмом, утонченностью. Они стараются это оправдать - такая попытка наиболее ярко выразилась в творчестве Николая Васильевича Гоголя: в книге "Избранные места из переписки с друзьями" мы видим, что он пытается создать определенную концепцию христианской культуры. На самом же деле христианская культура была и до Гоголя, и сейчас существует в Церкви. Ее создавали на Ближнем Востоке, в Малой Азии, в Греции, в Средиземноморье - это целый синтез культур, но преимущественно проявил себя греческий гений. Создалась великолепная культура, в которой сочетались философия, литература, гимнография, изобразительное искусство, архитектура. Когда мы видим все это в действии, оно вызывает у нас необыкновенное восхищение. Однако потом, когда произошло разделение церквей, отступившие от Православия западные христиане постепенно стали создавать свою собственную культуру, которая вначале была попыткой создания "второй" оригинальной христианской культуры, а потом стала уклоняться от общих традиций (потому что на западе и на Востоке все было общее, в том числе и единая культура): запад стал и в догматическом, и в эстетическом отношениях удаляться от сложившегося единства, и в результате потребовалась новая культура. Но она изначально была обречена на гибель и разложение по той простой причине, что ушла от своих истоков и была безблагодатной. Постепенно из недр этой культуры стали возникать такие явления, как уже откровенное отречение от христианства, стали избираться принципы, противоположные христианским, появилось так называемое Возрождение (возрождение, конечно, не христианской, а языческой культуры, но в другом виде: в языческой культуре было много и доброго, и злого, а Возрождение отвергло все воспринятое христианством и вобрало в себя то, что было им отсечено). Но на самом деле это было даже не возрождение, а зарождение совершенно новой культуры, может быть даже антихристианской, которая долго развивалась и в которой мы сейчас живем. У нас парадоксальным образом совмещается и церковная культура, и современная цивилизованность: возьмем, например, подсвечники - они сделаны в древнерусском или византийском стиле, а горят в них электрические лампочки; от этого уже никуда не уйдешь. Но, принимая какие-то технические достижения, мы должны отвергнуть духовную подоплеку всего движения цивилизации в сторону от христианства. И когда наши православные люди, такие талантливые и искренние, как Н.В. Гоголь, желали, будучи одновременно и людьми православными, и детьми западной цивилизации, примирить восток и запад, их попытки, как правило, оказывались неудачными, потому что скрестить эти две вещи невозможно. Существует традиционно христианская культура, ее хранителями в особенности являются монастыри (хотя сейчас и некоторые монахи во многом бескультурны, но их заслуга в том, что они живут в лоне православной традиции, пусть даже и в чем-то искаженной), и примирить эту культуру с западной, возникшей как противопоставление христианству, невозможно. Исключая, правда, маленькие компромиссы, например духовные стихи или христианский театр, я имею в виду отдельные инсценировки, однако всерьез говорить о каком-то христианском театре или драматургии, или христианской музыке, которая не является церковным песнопением, абсурдно. И если Н.В. Гоголь хотел объединить с церковной культурой именно возвышенные образцы светского искусства, то автор книги, о котором вы говорите, решил соединить с церковным учением более скромные его образцы, - лишь потому, что ему нравится Высоцкий, который на самом деле является выразителем не народа, а только, так сказать, черни. Выразителями же души народа могут быть лишь немногие люди, и вполне возможно, что народ их даже не поймет. То есть какой-то компромисс, конечно, должен быть - нужно уметь говорить с людьми на их языке, но при этом нельзя переходить на жаргон; необходимо приводить людям доводы, которые могут на них подействовать, но не надо тому, с кем ты ведешь разговор, уподобляться.
В сегодняшней беседе я хотел затронуть тему, которая с первого взгляда кажется отвлеченной, не имеющей отношения к духовной жизни, тогда как на самом деле знание православных догматов - очень важная сторона умного делания и молитвы вообще. Если мы будем неправильно мыслить и тем самым сознательно или бессознательно погрешим в отношении догматов или же, теоретически рассуждая правильно, пренебрежем своим знанием и теми сведениями, которые присутствуют в нашем уме, но никак не связаны с нашей жизнью, - тогда в молитве мы можем допустить очень грубые ошибки, приводящие к серьезным последствиям. Из-за неопытности, по причине новоначалия, некоторым кажется, что догматы имеют лишь косвенное отношение к духовной жизни - будто бы это две независимые области; на самом же деле все совсем не так.
В действительности вся наша духовная жизнь строится на правильном исповедании догматов, и от неправильного их понимания, от их искажения рушится все здание духовной жизни. Это мы можем видеть не только на примере иноверцев, имеющих неправильное представление о Боге, об образе бытия Божия, о мироздании и прочем, но и на примере тех, кто считает себя христианами. Сейчас распространяется мнение, будто духовная жизнь - это нечто туманное, аморфное, не имеющее конкретного описания, и поэтому любой человек, даже "стихийно" верующий или принадлежащий к какой угодно религии, допустим индуист или магометанин, может преуспевать в духовной жизни (иронически выражаясь, "главное, чтобы человек был хороший"). В ответ на такое мнение нужно сделать следующее замечание: аскетическая, духовная жизнь строится в зависимости от тех или иных догматов, то есть положений религии, ведь буддисты, православные христиане, магометане и т.д. ставят перед собой совершенно разные цели. Но искажения внутренней жизни бывают и у нас, православных христиан, - от нашей неопытности, от того, что мы недооцениваем значение вероисповедных положений. Нам кажется, что поскольку мы люди не занимающиеся богословием специально, профессионально, то, следовательно, нам вообще не нужно знание догматических истин и мы должны довольствоваться только нравственностью или, в лучшем случае, заботиться о борьбе со страстями. Именно по этой причине, когда в нашей внутренней, духовной жизни встречаются какие-либо непонятные моменты, мы по невежеству допускаем грубые ошибки и терпим вред.
Очень яркий пример этого есть в творениях преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, где он рассказывает о ереси, распространившейся в его время в среде египетских монахов, казалось бы, ревнителей благочестия, строгих подвижников, преуспевших настолько, что они и по сей день считаются для всего православного мира образцом духовного преуспеяния и совершенства. Это была ересь антропоморфизма, научающая представлять Бога человекообразным. Столь, казалось бы, нелепое заблуждение в то время разделяли многие: когда, по словам Иоанна Кассиана, патриарх Феофил издал указ против этой ереси - пастырское послание ко всем монашествующим и членам Александрийской Церкви, то лишь некоторые из монахов согласились с ним, а большинство сочло, что он сам впал в ересь. Со временем все встало на свои места, но такое нежелание прислушаться к догматическому посланию архипастыря некоторое время все же было. Один из монахов, авторитетный, высокопреуспевший подвижник, был настолько подвержен ереси, что его едва-едва удалось убедить, что Бог не может быть человекообразным и что выражение о создании человека Богом по образу и по подобию Своему нельзя понимать в обратном смысле: раз человек создан по образу Божию, то будто бы и Бог имеет образ человека. Когда этот монах пришел в церковь и стал каяться в своем заблуждении, то внезапно из уст его вырвалось следующее восклицание, исходившее из глубины души: "Вы отняли у меня моего Бога". Если не ошибаюсь, он даже сказал, что не знает, как и кому он теперь будет молиться. То есть этот человек вообще не думал о догматах, заботился лишь о спасении своей души и по простоте своей, по невежеству запутался и молился неправильно, во время молитвы представляя себе Бога как существо имеющее некий вид.
И сейчас многие простые христиане воображают, что Бог имеет подобие некоего благообразного старца. Действительно, было откровение пророку Даниилу, когда он видел Бога в виде Ветхого днями, то есть старца, к которому шел Сын Человеческий. Однако это видение имеет определенное толкование, нам не следует считать, что если в откровении было показано нечто, то это нечто обнаруживает истинный облик Божий. Все пророческие видения, в которых являлся Бог (в том числе и человекообразно), имеют значение назидательное. Они необходимы были для того, чтобы принести конкретную пользу тем или иным людям в определенных обстоятельствах. Нельзя, основываясь на этих образах, делать вывод, что символическое изображение имеет значение первообраза, что первообраз имеет в точности тот вид, какой был показан пророкам. Не будем же мы считать, например, что из уст Господа выходит меч обоюдоострый: понимать это буквально было бы нелепостью.
Итак, в сегодняшней беседе я хотел бы показать, как Господь Иисус Христос учит о том, что такое Бог. Конечно, за одну беседу невозможно описать на основе Евангелия все свойства Божества, поэтому мы коснемся только одного, а именно что Бог есть Дух, что Он превыше всякого образа и не имеет никакого предела.
Начнем с изречения апостола Иоанна Богослова, известного нам по Евангельскому чтению в первый день Пасхи: яко закон Моисеом дан бысть, благодать же и истина Иисус Христом бысть (Ин.1:17). Далее мы видим, что апостол тут же делает некое примечание, дабы мы не думали, что Моисей, которому были необыкновенные Божественные явления, открыл нам образ бытия Божия и что слова благодать и истина Иисус Христом бысть означают, будто мы познали Бога в такой мере, в какой можем познать что-либо конкретное земное. Иоанн Богослов говорит: Бога никтоже виде нигдеже, единородный Сын, Сый в лоне Отчи, Той исповеда (Ин.1:18). То есть никто никогда не видел Бога - не потому, что не было достойных людей, но потому, что это в принципе невозможно. Ни Моисей, ни какой-либо другой великий пророк, никакие праведники - никогда никто из сотворенных существ созерцать Бога как Бога не мог по той причине, что Он есть Существо безграничное, беспредельное и превышающее все сотворенное. И только когда Сам Сын Божий открывает нам Бога и только в той мере, в какой Он это делает, мы способны Бога воспринять. Прежде всего здесь, конечно же, имеется в виду то теоретическое знание о Боге, которое нам необходимо для правильного служения Ему.
Рассуждение о том, что Бог есть Существо превосходящее всякую сотворенную сущность, что Он совершенно безобразный, беспредельный Дух, уместно продолжить словами Спасителя, обращенными Им к самарянке: Но грядет час, и ныне есть, егда истиннии поклонницы поклонятся Отцу духом и истиною: ибо Отец таковых ищет, покланяющихся Ему (Ин.4:23). Вполне понятно, почему эти слова были сказаны именно ей: самаряне не были совершенно свободны от идолопоклонства - представляли Бога имеющим некий вид, - поэтому и нужно было сказать ей, что поклонение Богу не связано с каким-то определенным местом, ибо Бог - Существо беспредельное, наполняющее Собой и вмещающее в Себя всю вселенную и, значит, правильно поклоняться Ему можно только осознавая одно из Его Божественных свойств: Он ничем не ограничен, все в Себе содержит, все проникает и одновременно является Существом превосходящим все, в чем пребывает. Последнее необходимо отметить еще и потому, что есть такое религиозное учение, как пантеизм - что значит "всебожие", - согласно которому все существующее есть Бог: каждая частица сотворенного есть проявление или даже часть Его Существа. Очень важно осознавать, что Бог все наполняет, но, однако же, ни с чем не смешивается, все пронизывает, но ни с чем не соединяется, дает всему жизнь и бытие и вместе с тем остается в Своей запредельной Сущности и потому самобытности. Грядет час, и ныне есть, егда истиннии поклонницы поклонятся Отцу духом и истиною - то есть поклонение должно быть чисто духовным, а не каким-то образным, человеческим, земным, чувственным.
Из этих слов можно сделать следующий вывод: чтобы правильно поклоняться Богу и правильно молиться Ему, нужно иметь правильное о Нем представление. Хотя понятие о Боге как о Существе чувственном кажется сейчас нам, христианам, хоть сколько-то знакомым с православным вероучением, чем-то абсурдным, противоестественным, но в древности, наоборот, мнение о Боге как о Существе совершенно духовном казалось противоречащим здравому смыслу. Многие язычники, идолопоклонники даже обвиняли христиан в безбожии, поскольку им казалось, что отрицание чувственных, видимых, ограниченных богов противно здравому смыслу. Впрочем, не все язычники настолько примитивно понимали учение о своих божествах, чтобы отождествлять их лишь с идолами в тех или иных храмах и священных местах, - некоторые мыслили более абстрактно и философски, считая свои божества некими духовными, хотя и ограниченными как в пространстве, так и в определенных свойствах, существами. Каждое божество действовало в известных пределах, например, руководило той или иной стихией или способностями человека и так далее. И поэтому православное Евангельское учение о Божестве как Существе совершенно духовном, беспредельном, единственном, все наполняющем и одновременно превосходящем все, что наполняет, и как бы все в Себе вмещающем казалось странным.
Ибо Отец таковых ищет покланяющихся Ему. Дух есть Бог: и иже кланяются Ему, духом и истиною достоит кланятися (Ин.4:23-24). То есть правильное поклонение Богу совершается лишь тогда, когда мы осознаем, что есть Бог, какова Его природа, а это в свою очередь вызывает в нас правильное к Нему отношение. Если мы не осознаем, не понимаем, не думаем и не чувствуем, что такое Бог, тогда, соответственно, и поклонение Ему может быть только формальным, внешним, телесным. Несмотря на то, что мы все как будто являемся православными христианами и исповедуем Символ Веры, а многие из нас читали еще и какие-то вероучительные, догматического характера святоотеческие книги, в действительности в нашем повседневном опыте мы очень часто отступаем от принципа, что Бог есть Дух и поклоняться Ему нужно чисто духовно: не иметь при молитве в уме и в душе никакого образа, никакого представления. Некоторые даже воображают Божество, пытаясь представить какие-то Его качества, что также является отступлением от истины об абсолютной духовности Божества, поскольку мы пытаемся придать этим качествам некоторый вид, образ. Слыша, что Бог есть Дух, и видя в этом указание на Божественную беспредельность, некоторые пытаются представить в уме эту беспредельность, но и это уже является некоторым отступлением от истины, потому что нельзя Божественное свойство вообразить и отождествить его с Самим Божеством. Иногда святые отцы употребляли образные выражения для того, чтобы мы поняли, например, учение о Пресвятой Троице или о воплощении Сына Божия.
Скажем, они говорили, что соединение во Христе двух естеств, Божеского и человеческого, можно сравнить с раскаленным клинком, в котором есть одновременно и огонь, и железо. Но опять же, кто попытается слишком буквально отнести это к Самому Господу Иисусу Христу и видеть в этом точное изображение таинства воплощения, а не образную аналогию, перестав осознавать, что это всего лишь пример, тот погрешит. Дух есть Бог. Что такое Дух? Дух, конечно, выражение образное, его нельзя понимать слишком буквально. В собственном значении "дух" - это некоторое дуновение, движение воздуха. Слово это, используемое в Священном Писании, взято из нашего мира, из нашего житейского, земного опыта как некое подобие нематериальности; так же и свет, с которым иногда сравнивается Бог, есть самое нематериальное явление нашего материального мира, служащее образом абсолютной духовности, невещественности, нематериальности. Конечно, в приведенном тексте Богом и Духом назван Отец, и поэтому некоторые придирчивые слушатели могут сказать, что это не относится к Сыну Божиему и Святому Духу - Второму и Третьему Лицам Пресвятой Троицы. Поэтому мы опять обратимся к словам Господа Иисуса Христа, сказанным Им на Тайной Вечере: Имеяй заповеди Моя, и соблюдаяй их, той есть любяй Мя, а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим: и Аз возлюблю Его, и явлюся ему Сам (Ин.14:21). Эти слова Господа вызвали недоумение у апостолов, и один из них, поняв их буквально - будто Господь, как общался с учениками во время Своей проповеди, так и впоследствии будет являться им - задал вопрос. Глагола Ему Иуда не Искариотский: Господи, и что бысть, яко нам хощеши явитися, а не мирови? Отвеща Иисус и рече Ему: аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет; и Отец Мой возлюбит Его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим (Ин.14:23). Из ответа Господа можно сделать вывод, что явление это чисто духовное, что Господь Иисус Христос не обещал являться всем Своим ученикам чувственно, хотя некоторые из них, например Серафим Саровский или прп. Силуан Афонский, сподобились и такого видения. Здесь речь идет о том, что всякий соблюдающий заповеди сподобится чисто духовного явления Господа внутри самого себя, когда Отец с Сыном и со Святым Духом вселятся в душу человека и он будет духовно созерцать невидимое присутствие Божества - невидимое для телесных глаз, но вполне ощутимое, явственное для духовного ока и прочих духовных чувств человека. Так же и о Духе Святом Господь Иисус Христос сказал: Егда же приидет Он, Дух истины, наставит вы на всяку истину: не от Себе бо глаголати имать, но елика аще услышит, глаголати имать, и грядущая возвестит вам. Он Мя прославит, яко от Моего приимет, и возвестит вам (Ин.16:13-14). То есть все, что имеет Сын, Он имеет от Отца, так же и Дух Святой, исходящий от Отца, имеет то же, что имеют Отец и Сын, и поэтому свойство беспредельности, чистой абсолютной духовности, надмирности одинаково присуще и Отцу, и Сыну, и Духу Святому. Апостол Лука, повествуя о крещении Господнем, когда было явление Пресвятой Троицы, делает следующее интересное замечание: отверзеся небо, и сниде Дух Святый телесным образом, яко голубь, Нань (Лк.3:21-22). Евангелист подчеркивает - телесным образом, и этим дает понять, что на самом деле Дух Святой не имеет никакого вида и формы, и лишь в данном случае Он сошел телесным образом, то есть в образе какого-то тела, на этот раз голубя. Святые отцы говорят, что Он принимал и другие образы, например, когда сходил на апостолов во время Пятидесятницы, принял вид огненных языков; когда апостолы Иаков, Иоанн и Петр на Фаворе созерцали преобразившегося Господа, тогда Он сошел на них в виде светлого облака. Но, конечно же, ни вид голубя, ни огня, ни облака не имеют отношения к существу Божьему, к существу Третьего Лица Пресвятой Троицы. Посмотрите: хотя Дух Святый явился телесным образом, но для человека внимательного делается примечание, чтобы мы не отождествляли Его явление с истинным образом Его бытия. И Бог Отец, Который в Новом Завете никогда не является ни в каком виде, а только дает о Себе знать голосом с неба, тем самым опять же показывает, что Он никакого вида и образа иметь не может.
И наконец, обратимся к тому, с чего начали, то есть свяжем это вероучительное рассуждение с учением о молитве. Когда Господь Иисус Христос открывал Своим ученикам, как нужно молиться, Он произнес следующие слова: егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищах и в стогнах путий, стояще молитися, яко да явятся человеком; аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою. Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, иже втайне: и Отец твой, видяй втайне, воздаст тебе яве. Молящеся же не лишше глаголите, якоже язычницы: мнят бо, яко во многоглаголании своем услышани будут (Мф.6:5). Между прочим, это многоглаголание касается и описания Божества, когда Его восхваляют и приписывают Ему те или иные атрибуты и свойства подобно тому, как называли, например, каких-то языческих богов быстроногими и так далее, считая, что они обладают некоторыми человеческими свойствами, и представляя их антропоморфически, человекообразно.
Господь же, напротив, дает нам такое (известное еще древним верующим в Ветхом Завете) наименование Божества, которое избавляет нас от многоглаголания, в частности от воображения Бога, неприличного для Него, и говорит: не подобитеся убо им, весть бо Отец ваш, ихже требуете, прежде прошения вашего. Сице убо молитеся вы: Отче наш... (Мф.6:8-9) - называет Бога Отцом. Не потому, что Он подобен каким-либо земным родителям, но потому, что это имя указывает на Его необыкновенную любовь ко всему творению, в особенности к человеческому роду. Отче наш, Иже еси на небесех - слова эти, несомненно, имеют глубочайший и широкий смысл, и мы чаще всего понимаем их в том смысле, что наш истинный Отец, наш Небесный Родитель, любящий нас более всех, находится на Небесах, и поэтому мы должны отрешиться от всего земного. Но эти слова можно понять несколько иначе, в соответствии с сегодняшней темой, и между двумя этими пониманиями нет противоречия, скорее, второе служит дополнением первому. Иже еси на небесех - означает, что Отец наш не подобен ничему из земного: ни тому, что мы видим и знаем по чувственному опыту своей жизни, ни тому, что можем представить себе в своем человеческом, земном, ограниченном воображении. Иначе говоря, здесь указывается, что Бог наш не подобен ничему земному, Он выше всякого представления, выше всякого образа, всякого вида. Мы можем воспринимать слова Отче наш, иже еси на небесех как указание, открывающее нам, что Бог есть Существо совершенно духовное. И потому из этой молитвы, которая, как вы все прекрасно понимаете, является не просто молитвословием, но еще и учением вообще о всяком правильном человеческом молитвенном обращении к Богу, должны сделать вывод, что учение о беспредельности Божества, о Его абсолютной духовности, надмирности имеет первостепенное значение именно для самой молитвы. Если мы этого не осознаем и в своей молитвенной жизни дадим волю воображению и будем допускать какие-либо представления (воображать Бога человекообразным существом либо приписывать Ему те или иные человеческие свойства), то это, конечно же, уведет нас от истинной молитвы; и формально оставаясь православными, мы уподобимся язычникам. Посмотрите, как говорит Господь: Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тайне: и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф.6:6). И в этих словах также содержится учение о совершенной духовности Божества, о том, что мы не должны поклоняться Ему в определенном месте, но от нас требуется, чтобы мы правильно совершали свое служение. Если мы воспримем их буквально - что необходимо затвориться в какой-нибудь тайной комнате и уединенно молиться и что это более богоугодно, чем любая молитва на виду, в том числе, может быть, и в храме (если, конечно, речь идет о молитве человека преуспевшего), то мы опять убедимся, что Бог не имеет никакого вида, не соединяется ни с каким местом, ни с какими видами служения, но более требует поклонения чисто духовного - духом и истиною, как Сам Он сказал самарянке. Лишь бы только молитва совершалась правильно: уединившись и помолившись в какой-либо убогой комнате, мы можем больше приблизиться к Богу, чем когда молимся напоказ в храме, как это делал фарисей из притчи Спасителя. Если же мы будем понимать слова о молитве втайне не в прямом их значении, а аллегорически, символически, то и это опять же докажет нашу правоту. В этих словах Спасителя говорится о внутренней клети человека, о том, что человеку нужно уединиться внутри самого себя, и из этого тем более можно сделать вывод, что Бог есть Существо совершенно безвидное. Даже когда мы молимся молитвой Иисусовой и обращаемся к Господу Иисусу Христу, Который облекся в человеческое естество, в человеческую плоть и, как Человек, конечно же, имел вид, то мы все равно должны понимать, что одно дело - созерцание Его телесными глазами, и иное - созерцание Его духом. Как сказал ап. Павел, мы уже ныне не знаем Его по плоти (2Кор.5:16), и действительно, телом Своим Господь Иисус Христос вознесся от нас на небеса и с тех пор мы можем созерцать Его только духовно. Мы поклоняемся иконам, изображающим лик Спасителя, но прекрасно понимаем, что перед нами лишь напоминание, образ, и не отождествляем этот образ с Самим Божеством, как поступали язычники, отождествляя изображения своих богов с ними самими и считая, что само изображение того или иного божества и есть уже бог. Мы понимаем, что икона - это только образ, что честь, воздаваемая образу, возносится к Первообразу; образ - лишь напоминание и некоторая помощь немощному человеку в том, чтобы духовно соединиться с Господом.
Перед вознесением Своим на небеса Господь сказал ученикам следующие слова: Шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам: и се, Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Мф.28:19-20). Возносясь плотью на небеса на глазах апостолов, которые потом долгое время в изумлении, в некотором оцепенении стояли и смотрели на небо, Господь обещал им, что пребудет с ними во вся дни до скончания века, то есть всегда и каждый день. И это также открывает нам, что Господь пребывает с нами, Его учениками, чисто духовно, Своим Божеством. И если во время земной жизни и проповеди Спасителя те, кто Его окружал, через общение с Ним как с Человеком вступали в общение с Его Божеством, поскольку в Нем ипостасно соединялись Божеское и человеческое естества, то отныне происходит нечто противоположное: общаясь со Спасителем как с Богом, мы вступаем с Ним в общение как с Человеком, хотя уже не можем с Ним говорить так, как, например, говорим друг с другом. Таким образом, общение не только с Богом Отцом и Святым Духом, но и с Господом Иисусом Христом - хотя Он вочеловечился и, конечно же, не совлекся Своего человеческого естества, но, наоборот, соединился с ним непреложно и по воскресении вознес его на небеса - происходит чисто духовно. И когда мы через Иисусову молитву умно вступаем в соединение с Господом, мы должны всячески остерегаться, чтобы не создать в своем воображении какое-либо представление не только об Отце и Духе Святом, обладающих одним лишь Божественным естеством и никакого облика не имеющих, но и о Господе Иисусе Христе, Сыне Божием, Который хотя и облекся в человеческое естество и пребывает в нем, однако же в нас присутствует действием Своего Божества. Поэтому учение об образе Божеского бытия - о том, что Бог есть Дух, - является не отвлеченным и ненужным, но чрезвычайно важным в нашей духовной жизни. Те, кто этого не понимают и молятся, напрягая воображение и наполняя ум земными образами, конечно же, не приближаются к Богу, но, наоборот, удаляются от Него и воздвигают между собой и Господом препятствия в виде мысленных идолов, хотя им, может быть, и кажется иногда, будто у них появляется умиление и возникают еще какие-то чувства. И случается, что многие православные христиане, считая себя истинно верующими людьми, уклоняются в язычество и представляют Бога имеющим тот или иной вид.
Приведу такой пример: один очень искренний человек, обратившийся к вере в те времена, когда вокруг царствовал атеизм и быть верующим было трудно, много лет сохранял православную веру и вел праведный образ жизни, но по простоте своей, для того чтобы возбудить в себе молитвенный дух, представлял Бога огромным беспредельным человеком, у которого мир умещается на кончике иглы, которую Он держит в руке. Когда я от возмущения терял дар речи, не зная, что ему сказать на такую нелепость, он говорил: "Но я же представляю Его великим…" Ему казалось, будто такое воображение ему помогает. Конечно же, никакой молитвой это не было, ум его не приближался к Богу, а наоборот, отвлекался от Него из-за нелепых детских фантазий.
Наше воображение (настолько позволяют ему действовать святые отцы) должно ограничиваться тем, что представлено храмовым церковным искусством: архитектурой, утварью, иконами, богослужебными текстами. Вне этого и дальше этого никто из нас не имеет права простирать свой ум, так как это может кончиться весьма и весьма печально, в особенности, когда речь идет о столь возвышеннейшем предмете, как абсолютная непостижимость, беспредельность, надмирность Божества.
Вопрос. В иконостасе одного собора Господь изображен в виде старца, что это значит?
Ответ. На иконе, называемой "Новозаветная Троица", Бог Отец изображается в виде старца, Господь Иисус Христос - в том облике, в каком Он воплотился (хотя это не каноническое по стилю изображение), а Бог Дух Святой - в виде голубя. С древнейших времен в православной традиции изображения Духа Святого в виде голубя были очень распространены и разнообразны. Известно, например, что когда святитель Василий Великий совершал Божественную литургию (а раньше, как вы знаете, над престолом была сень - некие кровы, укрепленные на колоннах), в момент схождения Духа Святого на Святые Дары во время Евхаристии серебряный объемный голубь, находившийся под сенью, трижды позвякивал в знак того, что благодать сошла; когда же этого не происходило, святитель понимал, что Таинство не совершилось. Был случай, когда служащий с ним дьякон во время Литургии рассеялся и позвякивания не было; святитель Василий стал наблюдать, что происходит вокруг него, увидел дьякона, смотрящего в сторону, сделал ему замечание, потом вновь начал молиться, и голубь трижды звякнул. Об этом случае говорится в материалах Седьмого Вселенского Собора.
Как мы видим, изображения Духа Святого в виде голубя существовали с древних времен. Изображения Бога в виде старца тоже появились давно, хотя и позднее. Тем не менее нельзя считать, что если что-либо является древним, то оно обязательно и истинно. Например, изображения Бога в виде старца осуждались: Шестой Вселенский Собор, в одном из своих правил, и посвященный иконопочитанию Седьмой Вселенский Собор запретили символическое изображение. Шестой Собор запретил изображать Господа Иисуса Христа в виде агнца, Седьмой подтвердил это запрещение и проповедал иконописный реализм, как теперь его называют современные богословы, то есть изображение только тех событий, которые имели место в действительности. Изображение же Бога в виде старца, что символически обозначает Его вечность, безначальность, является отступлением от Соборных правил и постановлений, которое возникло после того, как западный католический мир, допустивший многие искажения, стал оказывать свое влияние на православную церковную культуру и в частности искусство. Сначала такие изображения приняли греки, потом они стали приниматься и у нас в России, начиная с XVI, и в особенности XVII, веков, когда влияние православного востока, захваченного турками, ослабело и усилилось влияние на Русскую Церковь Запада.
Конечно же, это изображение неправильное, мы можем принимать его лишь осознавая, что оно именно символично и вызвано только тем, что в видении пророку Даниилу Бог был явлен в виде старца, но не просто старца, а Ветхого днями. То есть Он так изображается с целью показать Его вечность, что дни Его бесчисленны, бесконечны. И более ничего общего между бытием Божиим и образом благообразного старца нет. Не будем слишком осуждать изображения, отступающие от православных канонов, но в то же время необходимо мыслить о них правильно.
Что же касается изображения Троицы: Отца в виде старца, Сына в Его человеческом облике и Духа Святого в виде голубя, каким Он явился один раз - во время Крещения, то оно, конечно, совершенно неуместно, поскольку пытается передать то, что изобразить невозможно - надмирное бытие Пресвятой Троицы, и, таким образом, оно не может отразить ни Ее единосущия, ни других основополагающих свойств Божества Святой Троицы. Изображение это, скорее, нас путает: вот сидит старец, рядом находится некто младший Его и над ними парит голубь, хотя на самом деле Ветхими днями можно назвать и Сына, и Духа Святого, ибо Они одинаково собезначальны Отцу. Здесь же возникает искажение: есть старший, есть младший, а голубя вообще можно понимать как хочешь, - поэтому такое изображение несколько нелепо.
На некоторых иконах Бог изображен тоже в виде Старца, но есть надпись - "Иисус Христос"; это наиболее догматически правильное изображение: святые отцы истолковывают видение пророку Даниилу, в котором ему были показаны Ветхий днями и идущий к Нему Сын Человеческий, как откровение о соединении Божеского и человеческого естеств в Иисусе Христе. То есть и Ветхий днями есть Сын Божий, и идущий к Нему Сын Человеческий - Сын Божий; Ветхий днями указывает на Его Божественную природу, Сын Человеческий - на Его человеческую природу. Тогда все становится ясным: изображая Господа Иисуса Христа или Бога Троицу в виде Старца, мы тем самым в символической форме подчеркиваем Его вечность. А если мы только Бога Отца изображаем символически как Ветхого днями, хотя Он не имел никакого вида вообще, тогда надо и другие два Лица изображать символически.
Икона же "Новозаветной Троицы" Бога Отца изображает символически, Сына - таким, каким Он был в действительности во время Своей земной жизни, каким и сейчас пребывает одесную Отца, а Духа Святого - в образе, в котором Он один раз явился на Иордане. И это вносит, как я уже сказал, путаницу, искажает представление людей о Боге, тем паче что некоторые простые люди и без этого представляют себе Бога восседающим на облаках.
Вопрос. Когда Господь возносился на небо, то Он поднимался вверх - не вправо или влево, а именно вверх. Значит ли это, что Он находится в каком-то конкретном относительно земли месте?
Ответ. Господь Иисус Христос как Человек, естественно, находится в определенном месте; как Человек Он ограничен человеческим телом и как Человек не может быть беспределен. Значит, Он находится в определенном месте; где это место, мы, конечно, не знаем, но знаем, что оно вверху, на небесах. Понять это в точности мы не можем, представления наши в этом отношении опираются только на откровения святым мужам. Например, Андрей Христа ради юродивый видел Господа на третьем небе. Само собой разумеется, что как Бог Господь Иисус Христос беспределен, а как Человек Он находится в определенном месте. Считать же, что человечество Его также беспредельно, - нелепо. Мы же и тропарь знаем: Во гробе плотски, во же аде с душею яко Бог, в раи же с разбойником...
Вопрос. Как же тогда можно изображать Троицу?
Ответ. Каноническим считается изображение явления Ангелов Аврааму. Это не есть изображение собственно Пресвятой Троицы, но поскольку явление трех Ангелов - трех странников прообразовывало Святую Троицу и приоткрывало праведному Аврааму учение о Ней, то и мы, вспоминая это конкретное событие, видим в нем некий "намек" на учение о Пресвятой Троице. Андрей Рублев не первый так изобразил Бога Троицу, подобные иконы существовали с древнейших времен, по крайней мере с VI века.
Вопрос. На трапезе читали книгу, в которой приводится мнение одного видного старца с Нового Валаама, считавшего, что в молитве надо обращаться ко всей Святой Троице. Рассказывается, что ему было видение: он молился молитвой Иисусовой, и ему вначале явилась Святая Троица, а потом из Трех Лиц остался только Господь Иисус Христос, Двое же других ушли. После такого видения он стал чаще обращаться ко всей Святой Троице. Что вы об этом думаете?
Ответ. Я этому не верю. Скорее поверю, что старец находился в прелести, чем в то, что все святые отцы говорили неправду. И святитель Игнатий, и древние отцы - все учат, что Иисусова молитва, в особенности когда начинается благодатное ее действие, заменяет все молитвословия. Кто молится Иисусовой молитвой, тот, наоборот, приближается к Святой Троице, ибо Спаситель сказал: никто не придет к Отцу только Мною (см. Ин.14:6).
В одной из бесед я уже приводил вам пример об одном Афонском подвижнике XIX века, который, молясь со своими учениками в храме Иисусовой молитвой вместо бдения, вдруг воскликнул: "Пресвятая Троице, слава Тебе!", а потом опять замолчал. Ученики подошли к нему, когда уже рассвело - у них был обычай заканчивать бдение на рассвете, - и увидели, что старец сидит с открытыми глазами в совершенном исступлении, тогда они сели и продолжили молиться. Примерно через час старец зашевелился, а ученики сразу же начали покашливать, делая вид, будто никто ничего не заметил.
Мы видим, что молитва Иисусова, наоборот, привела подвижника к созерцанию Пресвятой Троицы, как всегда и бывает. А такое странное видение, о котором ты говоришь, очень подозрительно: неужели два Лица, так сказать, обиделись, Бог Отец обиделся, что молятся лишь Господу Иисусу Христу? Это же абсурд.
Вопрос. Если Бог безграничен, почему мы при молитве опускаем ум в верхнюю часть сердца?
Ответ. Бог, конечно, безграничен, но Он соединен с человеком в таинстве Святого Крещения и пребывает внутри нас. Спаситель открыл нам эту истину, сказав, что Царство Божие внутри вас, и потому нужно искать его внутри себя, нам легче найти Бога внутри самих себя. Этот способ молитвы не единственный, но он наиболее легкий, правильный и точный. Мы соединяем ум с сердцем не потому, что Господь не пребывает в другом каком-либо месте, а по той причине, что Он является именно в нашем сердце, где, по учению святых отцов, находится словесность, разумная сила души. Соединяя разрозненные грехопадением части человеческого естества, мы в то же время соединяемся и с Богом. Соединение разрозненных сил человека, возвращение его к естественному состоянию, в каком он создан, возможно только в Боге. Таким образом мы возвращаемся в меру своих немощных сил к тому райскому блаженству, когда Адам непрестанно созерцал Бога и общался с Ним.
Вопрос. Может быть, на службе лучше молиться с перерывами: немного помолиться Иисусовой молитвой, а потом слушать службу, иначе служба для меня проходит впустую?
Ответ. Это происходит от неопытности, потому что когда мы молимся Иисусовой молитвой, то тем самым ум удерживаем при себе, а удерживая ум при себе, мы уже можем следить за тем, что происходит на службе. Для больных людей есть особое правило, поскольку им вообще все делать тяжело, я же сейчас говорю о людях обыкновенного, среднего здоровья, средней крепости. Отгоняя при помощи Иисусовой молитвы все посторонние помыслы, мы постепенно приобретаем навык ощущать службу гораздо более остро и живо, начинаем службе сопереживать. Если же будем просто слушать богослужение и даже, как нам кажется, внимательно, но не станем молиться Иисусовой молитвой, то произойдет следующее: во-первых, мы будем собеседовать с помыслами и лишь иногда слушать службу; во-вторых, службу мы воспримем как какой-то текст, совсем не чувствуя, не переживая, не осознавая того, какое великое таинство происходит в храме и что значит общение человека с Богом или святыми, не будем сострадать тому, что слышим. Но поскольку наши помыслы иногда все же будут возвращаться к службе, у нас создастся впечатление, что в основном мы богослужение слушаем. Когда же мы начинаем молиться Иисусовой молитвой, тогда наступает напряженная борьба: в нашем уме борются три вещи (или только две): Иисусова молитва, суетные и греховные помыслы и богослужение. Мы можем либо стараться молиться Иисусовой молитвой и при этом иметь помыслы, либо иметь помыслы и поверхностно слушать службу, но лучше, наверное, было бы молиться Иисусовой молитвой, понуждая себя изо всех сил отгонять помыслы, и при этом вникать в службу. Конечно, иногда по неопытности мы, может быть, и отвлечемся, но зато все, что воспримем, оставит глубокий отпечаток в душе и принесет какое-то благодатное переживание, поскольку мы действительно будем молиться с благоговением, со страхом Божиим, а не просто присутствовать на службе и рассеянно, с апатией видеть и слышать происходящее. Бывает, мы находимся в каком-нибудь обществе, люди разговаривают, нам их разговор неинтересен, мы слушаем неохотно и на нас он не производит никакого впечатления - то же самое бывает, когда человек слушает службу, но при этом не молится Иисусовой молитвой и таким образом не заставляет себя воспринимать ее благоговейно.
Вопрос. Слышала мнение, что после смерти душа будет и дальше совершенствоваться, обожествляться. Но если после смерти нет места для покаяния, то как же душа сможет совершенствоваться?
Ответ. Архимандрит Софроний (Сахаров) высказывает еще и другое мнение. Оба этих мнения излагаются в святоотеческой литературе. Одни отцы говорят, что душа будет совершенствоваться в меру того, какое нравственное движение она приобрела в этой жизни; но это совсем не значит, что для этого обязательно нужно покаяние - покаяние имеет место тогда, когда у человека есть грехи, а движение от меньшего к большему необходимо всегда. Изменение может быть либо к худшему, либо к лучшему. В данном случае - относительно будущей жизни - святые отцы предполагают, что если мы получим прощение, то изменение будет к лучшему: душа станет все более и более совершенствоваться, обожествляться, а поскольку совершенство Божие безгранично, то и движение это будет также бесконечно. А другие отцы, как говорит архимандрит Софроний, предполагают, что люди прощенные, помилованные Богом сразу получат всю полноту обожения. Основывается это мнение на притче Спасителя о равной награде для всех: и для тех, которые пришли трудиться в виноградник с утра, и для тех, которые пришли в последнем, одиннадцатом, часу. Я считаю, что мы с вами находимся в таком состоянии, когда не нужно думать, будем ли мы совершенствоваться постепенно или сразу получим все, - нам надо думать о спасении вообще.
Кто хочет выяснить для себя этот вопрос, пусть прочтет книгу Марка Эфесского "Флорентийский собор". В ней, в частности, помещены его труды, направленные против учения католиков о чистилище, существование которого он на основании творений святых отцов опровергает. Как бы мы это чистилище для себя не изображали, все будет неправдой, потому что Бог если кого-то милует, значит, действительно милует, а если наказывает, то поистине наказывает. Предполагать же, что существует некое среднее место, где бы человек отмучался за свои грехи, например, лет двести, просто абсурдно - получается, что милость Божия измеряется такими единицами, как время и т.п. Хотя есть мнение, что в ангельских мирах есть нечто подобное времени, но оно не такое, как в материальном мире. Ведь под временем мы понимаем изменения не духовного характера, а материальные, каких в будущем веке не будет. Значит, времени в том смысле, в каком оно существует сейчас, там нет и быть не должно. Если же под временем понимать некоторое духовное развитие, то оно, наверное, будет. Но описать это едва ли возможно.
Вопрос. Если Адам должен был, совершенствуясь, стать сыном Божиим, то почему же он не был создан совершенным сразу, зачем нужен весь этот путь?
Ответ. Прежде всего надо сделать оговорку, что сыном Божиим он должен был стать, конечно, не в том смысле, в каком им был Господь Иисус Христос, Вторая Ипостась Пресвятой Троицы, а сыном Божиим по усыновлению. Ведь Спаситель открыл нам Божественное имя - назвал Бога Отцом, чтобы мы все понимали, что призваны стать Его детьми - сыновьями, дочерьми Божиими. Почему был избран такой путь? Потому что человеку нужно было проявить свою любовь к Богу, ведь человек - существо свободное. Он сразу был создан совершенным, но ему открывался путь к большему совершенству - приобщиться к бесконечным совершенствам Божиим и таким образом обогащаться и обожествляться. Другого пути быть не могло: каким бы совершенным человек ни был создан, он все равно должен был приобщаться к большему. Представить ограниченное существо, соединенное с безграничными совершенствами, невозможно. Чем бы это существо ни обладало и какими бы ни были его совершенства, все равно большие совершенства оказались бы для него недоступны, и потому ему пришлось бы к ним стремиться. А иначе, допустив противоположное, мы должны были бы предположить, что Бог - существо ограниченное и является постижимым или что есть какая-то степень молитвенного преуспеяния, при которой Он полностью постижим, что тоже абсурдно.
Вопрос. Тогда о каком же равенстве между Богом и человеком сказано в Писании?
Ответ. О равенстве можно говорить только в том смысле, в каком Господь называет Своих учеников братьями. Это не в буквальном смысле равенство, а равенство по дару любви: Он сделал нас своими братьями, сделал нас сыновьями Богу Отцу. О равенстве же в полном смысле слова - будто бы нам доступно все, что имеет Сын, - говорить нельзя, поскольку мы не можем этого иметь в силу своей человеческой природы. Некоторое условное равенство предполагать можно, ибо мы усыновлены Богу и Он нам бесконечно дарует Свои блага, тем самым делая нас равными Богу Сыну: как Он сообщает все Свое Божество Сыну, так и нам, насколько это доступно для твари, сообщает Свои Божественные свойства. Но нельзя назвать это полным равенством или тождеством. Ведь если бы мы имели равенство с Сыном, то стали бы такими же лицами Пресвятой Троицы, как Сын и Дух Святой, что звучит, конечно, кощунственно и что совершенно невозможно допустить.
Вопрос. Рассейте, пожалуйста, недоумение, возникшее по поводу следующего рассуждения. Бог сотворил человека и поместил его в раю, как в некотором промежуточном месте между небом и землей, где человеку надлежало своими трудами, при содействии Божией благодати, начать восхождение ко Творцу. Люди, добродетельно проведшие свою жизнь, попадая в рай, оказываются у той же отправной точки, что и наши прародители: те, кто удостоился спасения, пускаются в путь восхождения к Богу, и восхождение это бесконечно. Значит, человек будет изменяться и совершенствоваться с течением времени. Возникает вопрос: а не повернет ли он свою волю вспять? Ведь праотцы наши именно с этого духовного уровня и ниспали.
Ответ. Что касается утверждения, что люди восходят к тому состоянию, в котором пребывали Адам и Ева до падения, то оно неправильно. Мы даже при крещении имеем больше, чем имели Адам и Ева в раю; мы имеем большие возможности - не в действительности, а потенциально. Ведь в крещении мы воссоединены с Богом и получили свободу. То, что Адам должен был достигнуть в раю, мы получаем уже сейчас, если обращаемся к вере и живем по заповедям. Конечно, речь идет не о вере умственной, а о благодати, получаемой через таинства Крещения, Миропомазания и Причащения Святых Христовых Тайн. Если мы на земле достигли некоторого совершенства, показали себя достойными имени христианина и помилованы Богом, то по смерти уже никакое ниспадение для нас невозможно, так как мы уже сделали окончательный выбор. Возможность выбора, которую Адам до грехопадения употребил в сторону отпадения от Бога, есть и у нас, и мы сейчас, во время нашей земной жизни делаем свой выбор. И если, сделав этот выбор, мы не теоретически, а деятельно, то есть всей своей жизнью, показали, что стремимся исполнить волю Божию, - после этого никакого изменения в нас произойти не может. И мы вовсе не возвращаемся в то состояние, в каком был Адам до грехопадения, но, наоборот, приобретаем то, к чему он должен был стремиться и чего достиг бы, если бы не пал.
Вопрос. Можно ли сказать, что попавшие в ад будут там бесконечно совершенствоваться во зле?
Ответ. Если попавшие в рай будут совершенствоваться в добре, то это вовсе не значит, что попавшие в ад будут совершенствоваться во зле. Есть разные мнения насчет того, что означают адские мучения. Иные святые отцы говорят, что это будут буквальные, реально испытываемые муки, хотя в полемике с католиками православные богословы как раз отрицают вещественность этих мучений и говорят об их духовности, но духовность тоже можно понимать по-разному: либо как мучения чисто душевные - сожаления, муки совести, либо как страдания хотя и не физического, а духовного характера, но происходящие извне и не имеющие внутреннего источника, в отличие от угрызений совести и тому подобного. Может быть, людей будут истязать демоны (они ведь существа духовные), а может быть, Божественная слава, не воспринимаемая падшими людьми, не воспринимаемая изуродованным человеческим естеством, окажется для них, для их души и даже тела, неким страшным истязанием, неким огнем. Для людей святых Божественная слава будет светом, для падших - огнем. Однако это все догадки святых отцов, более или менее основанные на Священном Писании и Предании, точного учения о том, каковы будут адские муки, не существует. Встречаются разные мнения; определенно только, что мучения обязательно будут и что они будут вечными. Но предположение, что в аду люди станут совершенствоваться во зле, например, если кто-либо был развратником, то он все больше будет совершенствоваться в разврате, абсурдно, ведь никакой развратный замысел человек этот воплотить не сможет. Есть и такое понимание мучений будущей жизни: страсти человека, которые здесь удовлетворялись и насыщались, в будущей жизни, не имея чем насытиться, обратятся на душу человека и, оставаясь всегда голодными, лишенными пищи, будут терзать душу человека невыносимыми страданиями. Поэтому трудно себе представить, чтобы страсть там развивалась: развивается то, что имеет повод, пищу для своего развития и укрепления, а в аду никакой пищи для страстей не будет.
Вопрос. Что значит выражение: "человек одержимый страстью"? Можно ли в буквальном смысле говорить, что в нем живут бесы?
Ответ. Нет, так сказать нельзя, потому что одержимость, беснование - это когда демон присутствует в теле человека и до какой-то степени овладевает его сознанием, иногда полностью потемняет рассудок, доставляя страдания и телу. Когда же говорится "одержимый страстью", то этим образным выражением указывается на бесовское происхождение страсти и на тот вред, который человек от нее получает; но это выражение нельзя понимать буквально, ведь в человеке одержимом страстью демон действует только своей силой, тогда как при бесновании он находится в одержимом непосредственно.
Вопрос. Какова природа страсти, что она собой представляет?
Ответ. Кратко сказать, страсть - это искажение человеческой души, ее болезнь: например, там, где должна быть добродетель целомудрия, присутствует блудная страсть, там, где должна быть кротость, присутствует гнев, там, где должна быть любовь к ближнему, присутствует себялюбие, сребролюбие, сластолюбие и т.д. То есть, с одной стороны, страсть представляет собой разрушение человеческого естества в той или иной степени; с другой, страсть - это когда в человеке присутствует своим действием демон. Удивляться такому, по видимости противоречивому, определению страсти нельзя, потому что и мы пали через искушение от дьявола, поэтому страсть, с одной стороны, есть разрушение естества, а с другой - некоторый навык общения с демоном, подчинение ему в том или ином отношении. И здесь - кто во что горазд: грешим мы и многословием, и пустословием, и любоучительством, и самоуверенностью и т.д.
Вопрос. Что означают слова Иоанна Дамаскина о том, что Ангелы неподвижно пребывают в добре: то ли что они не имеют способности совершенствоваться или что они уже не могут ниспасть во зло?
Ответ. Говоря, что Ангелы неподвижно пребывают в добре, он, наверное, имеет в виду, что они уже не способны к падению, как говорят - непадательны, поскольку один раз, во время восстания дьявола против Бога, они уже сделали свой выбор. Восставший Денница искушал всех сотворенных духов и увлек за собой, соблазнил некоторую часть из них; те же, кто избрал служение Богу и откликнулся на призыв Архангела Михаила сохранять твердость, так и пребывают "неподвижно в добре" - в том смысле, что они непадательны, а не в том, будто бы не могут совершенствоваться. Хотя опять же на этот счет у святых отцов есть разные мнения: некоторые предполагают, что пребывание ангела в той или иной иерархической степени есть уже некое неизменяемое природное его свойство, - допустим, Ангел всегда пребудет Ангелом, Архангел Архангелом, а Херувим никогда не станет Серафимом. Но другие отцы считают, что ангелы могут совершенствоваться и восходить от низших степеней к высшим, как полагал, например, Иоанн Лествичник, который говорил, что Ангелы не могут успокоиться, пока не придут в превыспреннее устроение Серафимов, а монах не может успокоиться, пока не придет в устроение Ангела. Хотя это сказано относительно монашеского совершенствования, но отсюда можно сделать вывод, что, по мнению Лествичника, ангелы способны изменяться и восходить к высочайшему совершенству, к высшей иерархической степени. Точного, определенного мнения по поводу бытия Ангелов, которое было бы догматом, обязательным для всех христиан, не существует, поэтому можно думать и так и иначе - это не имеет непосредственного отношения к нашему спасению.
Вопрос. Хлеб и вино прелагаются в Тело и Кровь именно в момент чтения священником молитвы: "Преложив Духом Твоим Святым..." - или же преложение начинается с самого начала Литургии, с первого возгласа, и нельзя вообще говорить о каком-то особенном моменте?
Ответ. Есть некое разногласие между православной и католической традициями по отношению к моменту преложения. Православные считают, что в момент чтения слов: "Сотвори убо хлеб сей, честное Тело Христа Твоего" и последующих: "А еже в чаши сей, честную Кровь Христа Твоего..." - преложение еще не совершается. А вот когда священник в третий раз благословляет одновременно и чашу, и дискос со словами: "Преложив духом Твоим святым..." (как это бывает на Литургии Иоанна Златоуста), - тогда и происходит преложение. На Литургии Василия Великого читаются несколько иные молитвы: "Хлеб убо сей, самое честное Тело Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа" и "Чашу же сию, Самую честную Кровь Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, излиянную за живот мира..." - и когда сразу после этого иерей благословляет дискос и чашу, то в этот момент, собственно, и совершается таинство.
Католическая же Церковь, в отличие от Церкви православной, учит (как пишет о том архимандрит Киприан Керн в своей книге "Евхаристия"), что молитвы призывания Святого Духа для освящения предложенных хлеба и вина не нужны. По учению католиков, совершителем таинства является священник, замещающий Христа во всем, а потому не имеющий нужды призывать Святого Духа. Католики считают, что освящение Даров совершается исключительно при словах: "Приимите, ядите, сие есть Тело Мое…".
Что же касается рассуждения, начинается ли преложение с самого начала Литургии или нет, то я вижу здесь некое компромиссное решение: зачем, мол, нам, православным и католикам, спорить, если вся Литургия является освящением, и поэтому совсем не важно, в какой момент совершается таинство. Подтверждение тому, что мнение это неверно, мы можем найти в особенности в молитвах Литургии Василия Великого. Ибо перед преложением Святых Даров священник произносит: "Предложше вместообразная Святаго Тела и Крове Христа Твоего...". "Вместообразное" - то есть мы сами говорим, что хлеб и вино - это только символ, образ. Заканчивается же молитва тем, что мы это "вместообразное", этот символ, превращаем уже в действительное Тело и Кровь Христову. Значит, есть какой-то определенный момент. Если бы не было такого четко выраженного момента, тогда зачем бы мы до него говорили о хлебе и вине "вместообразное", а после уже поклонялись им как истинным Телу и Крови? Если согласиться, что вся Литургия есть постепенное пресуществление, преложение, то почему тогда святые отцы запретили во время Херувимской песни совершать земное поклонение выносимым предложенным Честным дарам?
Именно по той причине, что эти Дары еще остаются простым хлебом и вином - это пока еще только символы Христа, а не Сам Христос. Кроме того, поскольку сектанты, еретики обвиняли нас в том, что мы "хлебопоклонники", постольку и установлено правило, что в этот момент поклоняться нельзя, так как иерей переносит еще обычный хлеб. Поэтому я считаю, что приведенная точка зрения неправильная: она возникла в полемике и является компромиссной, как бы примиряющей, сглаживающей разногласия между православными и католиками; это предположение кажется совершенно неудачным, идущим от ума, а не от опытного переживания Литургии.
Вопрос. Святые - это наши предстатели, ходатаи пред Богом. Но вот если сразу сотни людей обращаются в молитвах, например, к святителю Николаю, то как же он всем им помогает? Неужели он и в Царстве Небесном непрерывно трудится, то есть служение, начатое им на земле, продолжается и в будущей жизни?
Ответ. Если человек имел любовь к ближним на земле, то тем паче он должен иметь ее в будущей жизни: в этом и состоит служение человека - любить. Здесь он молился лишь о немногих, кто был известен ему лично или через откровение от Бога, а в Царствии Небесном он слышит просьбы огромного числа людей и, внимая им, умоляет Бога с неизмеримо большим дерзновением, чем какое у него было прежде. Любовь, приобретенная человеком, несравнимо сильнее той, которой он обладал, и потому в молитве за людей для него нет никакого труда - наоборот, в любви имеется необыкновенное наслаждение. И хотя любовь, являясь сочувствием, состраданием, приносит человеку и некоторое мучение (как говорит и само слово "со-страдание"), но в этом мучении есть и некая необыкновенная сладость. Тот, кто подобное испытал, уже не захочет с этим расстаться. Кроме того, в будущем веке, когда станет действовать благодать Святого Духа, слово "труд" разве может быть употребляемо в том смысле, в каком оно употребляется здесь, на земле? А что касается молитвы одновременно за многих людей, то ведь если обыкновенный священник молится во время литургии сразу за всех, так почему же святитель Николай не может молиться на Небесах за всех действием Святого Духа?
Вопрос. Сохраняется ли у падших ангелов образ Божий или теперь они уже не свободны?
Ответ. Поскольку все сотворено Богом и существует, то есть имеет бытие, то все является добром, значит и демоны, раз также имеют бытие, - добрые. Добрые не по своим добродетелям, а в том смысле, что они имеют бытие, данное им Богом. Злы же они в той мере, насколько уклонились от своего предназначения, то есть естественного состояния. Поэтому в их бытии - добро, а в произволении - зло. В собственном смысле слова существует только добро, а зло есть нарушение правильного бытия.
Вопрос. Каким образом мы, причащаясь Тела и Крови Христовых, становимся участниками Голгофской жертвы? Не могли бы Вы очень кратко это объяснить?
Ответ. Во время Литургии священник произносит такие слова: "Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов". Что значит ломимое? Значит, что не только преломляемое нами во время таинства, но и - мучимое, страдающее за нас во оставление грехов. Поэтому, причащаясь Тела и Крови Христовых, а богословски более правильно сказать - причащаясь Самому Христу, мы таким образом причащаемся и всему тому, что Он сделал, той искупительной Голгофской Жертве, которую Он совершил.
В ветхозаветные времена, принося в жертву животных, участники жертвоприношения вкушали затем мясо этих животных - но не из чревоугодия, а для того, чтобы таким образом самим стать участниками жертвы. То есть смерть животного имела для иудеев искупительный характер и очищала их от содеянных беззаконий. Так и мы, причащаясь Тела и Крови Христовых, участвуем тем самым в Его искупительной Жертве, - только тогда Жертва эта нас касается, только тогда Она нас очищает. Если же мы лишь верим, но не причащаемся, значит, не доводим дело до конца: шаг какой-то делаем, но не проходим путь до самого его завершения, до того, чтобы принять настоящее, деятельное участие в искупительной Жертве. А кто причащается, тот показывает этим, что его вера действительно его искупляет, поскольку она выражается у такого человека в делах веры. Дела веры - это не только те или иные добрые дела, но прежде всего мистические, таинственные деяния, дела таинств. К ним мы относим Крещение, Миропомазание, исповедь и Причащение. Ведь здесь в особенности нужна человеческая вера, именно благодаря ей человек получает благодатные дарования, помогающие ему совершать свой спасительный путь - путь в Царствие Небесное. Вот таким образом, мне кажется, мы становимся участниками Жертвы - не страдаем, как Христос, но воспринимаем искупительную силу Его Жертвы.
Вопрос. Макарий Великий пишет, что ангелы имеют лишь образ и вид, а есть ли у них тело?
Ответ. Святые отцы, говоря, что ангелы имеют лишь образ и вид, и как бы намекая, что у них нет тел, сравнивают их с нами. Конечно, таких тел, как у нас, у них нет, и в этом смысле говорят, что ангелы бестелесны. Но по сравнению с Богом всякое сотворенное существо ограничено, потому что только Бог есть Дух в полном смысле слова, абсолютный Дух, Который имеет одним из своих свойств вездесущие, или безграничность. А все сотворенные существа: и духовные, и собственно вещественные (телесные), и состоящие из двух естеств, как человек, имеющий духовно-телесную природу, то есть душу и тело, - все ограничены. Если же предположить, что в нас, существах сотворенных, нет ограниченности, следовательно, мы обладаем противоположным свойством - безграничностью. Это значило бы, что каждый ангел обладает свойством вездесущия, что является абсурдом. Ведь ангел все же ограничен в пространстве, эта ограниченность и есть телесность, то есть он занимает в пространстве определенное место: если находится в одном месте, значит, его нет в другом, и если он переместился (каким образом - мы уже не знаем, но не так, как мы, хотя принцип остается тот же самый) из одного места в другое, естественно, в прежнем месте его уже нет. И в этом смысле ангелы телесны, однако они не имеют тела вещественного, но только духовную природу. Кроме того, нужно понимать, что слово "дух", как и многие слова, которые мы употребляем, когда пытаемся описать сверхъестественную реальность, имеет некоторое условное значение. Слово это, по происхождению своему обозначающее "дуновение", - образное; употребляя его, мы пытаемся при помощи наших земных понятий описать (сделать представимым, насколько это возможно), то, что в нашей земной жизни обычно люди не ощущают и не понимают. Поэтому и используется образное сравнение - "дух", то есть "дуновение, движение ветра" - нечто наименее материальное в нашем мире. Когда мы говорим "Абсолютный Дух" и "сотворенный дух", то нужно усматривать разницу между этими выражениями. Абсолютный Дух - Существо или, иначе говоря, Божество, Которое не имеет никаких вещественных признаков, выше всего вещественного, сотворенного, выше даже умопредставляемого. А когда мы говорим "сотворенный дух", то же самое слово "дух" употребляется уже в другом смысле: дух - по сравнению с плотью, с веществом. По сравнению же с Абсолютным Духом он также является в каком-то смысле вещественным, потому что ограничен в пространстве и имеет зависимую природу; и если Бог существует Сам по Себе и является Сам для Себя источником бытия, то ангелы так же, как и другие сотворенные существа: материальные, чисто телесные, допустим животные или растения, или имеющие сложную природу, то есть люди, - все они имеют началом, источником своего бытия Божество, как сказано в псалме: "Отымеши дух их, и исчезнут и в персть свою обратятся" (Пс.103:29). Вот в этом смысле ангелы телесны.
Сегодня я бы хотел поговорить о чтении святоотеческой литературы. Нам часто кажется, что главное - это жить духовной жизнью, а книжным учением мы можем пренебречь, но мы забываем о том, что богооткровенное учение преподано нам именно через книги. Либо пророки и апостолы писали книги сами, либо их поучения записывались другими. Хотя Евангелие, повествование о Спасителе, казалось бы, и обличает книжников и их занятие, но оно само также является книгой. Поэтому в каком-то смысле человека, внимательно изучающего, например, Новый Завет, тоже можно назвать книжником.
Итак, сначала давайте посмотрим, как говорит о книжниках Священное Писание. В Евангелии от Матфея приведена речь Господа Иисуса Христа, в которой мы увидим многочисленные, прямые и жесткие обличения этих людей. Например: Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко одесятствуете мятву и копр и кимин, и остависте вящшая закона, суд и милость и веру: сия же подобаше творити, и онех не оставляти. Вожди слепии, оцеждающии комары, вельблуды же пожирающе. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко очищаете внешнее сткляницы и блюда, внутрьуду же суть полни хищения и неправды. Фарисее слепый, очисти прежде внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее има чисто. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко подобитеся гробом повапленым, иже внеуду являются красны, внутрьуду же полни суть костей мертвых и всякия нечистоты. Тако и вы, внеуду убо являетеся человеком праведни, внутрьуду же есте полны лицемерия и беззакония. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко зиждете гробы пророческия, и красите раки праведных, и глаголете: аще быхом были во дни отец наших, не быхом убо общницы им были в крови пророк. Темже сами свидетельствуете себе, яко сынове есте избивших пророки. И вы исполните меру отец ваших. Змия, порождения ехиднова, как убежите от суда огня геенскаго (Мф.23:23-33).
В этом отрывке мы видим столь жестокие, страшные обличения, что, казалось бы, можно сделать однозначный вывод о том, что люди эти являются абсолютными носителями порока и заблуждения, лицемерами, как постоянно их называет Спаситель: Горе вам, книжницы и фарисеи лицемери, яко снедаете домы вдовиц, и виною далече молитвы творяще… Яко затворяете Царство Небесное пред человеки (Мф.23:13-14) и прочее, и прочее. Во время проповеди Спасителя, как повествуют об этом Евангелисты, часто именно книжники были Его оппонентами. Но вдруг в конце этого обличения Господь говорит: "Сего ради се Аз послю к вам пророки и премудры, и книжники: и от них убиете и распнете, и от них биете на сонмищах ваших, и изженете от града во град" (Мф.23:34). Итак, только что книжники обличались и вдруг Господь говорит, что Он пошлет пророков, премудрых и книжников - то есть этот образ жизни, это служение (а книжники целиком посвящали себя изучению Священного Писания, то есть книг) - Он ставит даже наравне с пророческим. Таким образом, Господь осуждает не образ жизни этих людей, а их духовное и умственное направление, которое, конечно же, у книжников, исповедовавших фарисейскую ересь, входивших в фарисейскую секту, было неправильным. Но само отношение к книгам, как к чрезвычайно важному занятию для собственного спасения и для назидания ближних, никак не порицается. Наоборот, мы видим, что для спасения этих заблуждающихся книжников будут посланы другие книжники, которые, как сказано в другом месте Евангелия, научились Царствию Небесному (Мф.13:52).
Есть и еще один убедительный пример того, что Спаситель не всегда порицал книжников, но иногда их даже восхвалял. Вот как пишет об этом евангелист Марк: И приступль един от книжник, слышав их стязающихся и видев, яко добре отвеща им, вопроси Его: "Кая есть первая всех заповедей?" Иисус же отвеща ему: "Яко первейши всех заповедей: слыши, Израиль, Господь Бог ваш Господь Единый есть: и возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим, и всею крепостию твоею: сия есть первая заповедь. И вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего яко сам себе. Большая сею ина заповедь несть". И рече Ему книжник... И далее мы читаем замечательные слова, которые должны стать назиданием и даже руководством всякому человеку в течение всей его жизни, его жизненной целью: И рече Ему книжник: "Добре, Учителю, воистину рекл еси, яко един есть Бог, и несть ин разве Его, и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию, и еже любити ближнего яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв". Действительно, это необыкновенно мудрые и правильные слова. Иисус же видев, яко смысленно отвеща, рече ему: "Не далече еси от Царствия Божия". И никтоже смеяше ктому Его вопросити (Мк.12:28-34). Итак, мы видим, что книжник сподобился необыкновенной похвалы - не далече еси от Царствия Божия. Значит, не всегда те, кто начинал испытывать Господа, делали это с лукавым умыслом. У книжников был обычай: для определения, отыскивания или отстаивания истинной точки зрения вести друг с другом диспуты, поэтому, вступая в спор с Господом, они действовали иногда и без злого умысла, добросовестно, привычно для них.
В Евангелии от Матфея тоже есть эпизоды, в которых о книжниках говорится положительно. Евангелист Матфей, как повествует нам Священное Предание, был по происхождению левитом и потому, в сравнении с большинством из ближайших учеников Спасителя, человеком более грамотным, образованным. Наверное, именно поэтому он, в отличие от других апостолов, которые не придавали особенного значения такому образу жизни, оправдывает занятие книжников, подчеркивая, что интеллектуальная деятельность, конечно, проходящая в правильном направлении, не является чем-то предосудительным.
Итак, рассказав много притч о тайнах Царствия Небесного, Господь обратился к Своим ученикам: "Разуместе ли сия вся?" Глаголаше Ему: "Ей, Господи". Он же рече им: "Сего ради всяк книжник, научився Царствию Небесному, подобен есть человеку домовиту, иже износит из сокровища своего новая и ветхая" (Мф.13:51-52). В этом евангельском эпизоде мы видим уже явное восхваление такого образа жизни, потому что книжник, научившийся Царствию Небесному, изучил его не только для собственного спасения, но и для спасения ближних. Подобно хозяйственному, богатому человеку, который сумел собрать большое имущество, он может уделить часть богатства и другим, то есть износит из сокровища своего новая и ветхая. Однако прежде этот книжник сам должен научиться Царствию Небесному. Это не значит, что ему нужно заниматься только чтением. Научиться Царствию Небесному ему необходимо не теоретически, а практически, то есть познать все учение Господа на собственном опыте, научиться для своего собственного спасения. Только тогда, как следует из всего духа евангельского учения Господа Иисуса Христа, можно называть его действительно научившимся Царствию Небесному, ведь тот, кто знает об этом только умом, безусловно, не может считаться истинным учеником Спасителя.
Господь многократно говорил, что тот, кто не отречется от отца и матери, не может быть Его учеником, говорил и другое подобное этому. Он требовал практического, деятельного исполнения тех заповедей, которые Сам нам оставил, а не только теоретического, умственного их исследования. Поэтому, конечно, понятно, что под книжником, научившимся Царствию Небесному, имеется в виду тот, кто постиг его тайны опытно, хотя бы и при помощи Священного Писания или других книг, являющихся писанием в широком смысле слова, как его понимали святые отцы, которые подразумевали под писанием не только Ветхий и Новый Завет, но и творения великих учителей Церкви, например Василия Великого и Григория Богослова.
И вот такой домовитый, хозяйственный, богатый, мудрый человек, собравший большое сокровище, способен износить из него - из своего огромного умственного "имущества" - новое и ветхое. Что можно понимать под словами "новое и ветхое"? Прежде всего, это деятельное, на опыте пережитое истолкование Ветхого и Нового Заветов. Вот смысл самый простой, лежащий на поверхности. Действительно, тот, кто, подобно людям, которых обличал Спаситель, называя их лицемерами, не научился Царствию Небесному опытно, не может правильно понимать Священное Писание, его попытки использовать свои теоретические знания Библии окажутся не только безуспешными и бесполезными, но и вредными и опасными. Особенно много таких книжников среди сектантов, которые признают лишь Священное Писание, часто цитируют его наизусть к месту и не к месту и уделяют ему исключительное внимание. Они подходят под наименование лицемеров именно в том смысле, в каком Спаситель обличал современных Ему книжников. Такие учителя, конечно, ничему доброму научить не могут, поскольку они знают Священное Писание лишь теоретически, а на деле Царству Небесному не научились.
Под новым, что износил книжник от своих сокровищ, можно понимать и догматическое учение Церкви, то есть догматы, которые повествуют о возвышеннейших предметах: о тайне Пресвятой Троицы, об образах бытия Божьего, о воплощении Сына Божьего, о домостроительстве нашего спасения, о тайнах будущего века, о воскресении из мертвых и прочее. Под новым и ветхим можно также понимать учение о новой благодатной жизни и о борьбе ветхого человека со страстями. Новое - это благодатные ощущения и переживания, которые обязательно должен испытывать всякий истинный христианин: такие как мир, тишина, покаяние, плач, любовь к Богу и ближним и все прочее, что является признаком возвышенных молитвенных состояний - духовного экстаза и восхищения ума. Ветхое же - это не менее важное, а для новоначальных, пожалуй, и более необходимое для спасения, а именно: борьба со страстями и греховными помыслами и средства этой борьбы, то есть пост, непрестанная молитва, откровение помыслов и подобное. И ветхое, и новое являются необходимыми не для того, чтобы научить нас какой-то теоретической науке, не для удовлетворения нашего любопытства, а для спасения, для обновления нашего падшего естества.
Целый сонм святых отцов можно назвать книжниками. Это - знаменитые учителя Церкви, которые своими писаниями с древнейших времен назидают нас в деле спасения души: Ириней Лионский, Иустин Философ, Дионисий Ареопагит, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Афанасий Великий, Максим Исповедник, Кирилл Александрийский, Макарий Великий, Иоанн Лествичник и многие египетские и греческие подвижники. Они защищали истину и писали на самые разнообразные темы, необходимые для нашего спасения. Господь промыслительно воздвигал их как для защиты, правильного исповедания православного учения, так и для сохранения православного предания о внутренней жизни.
Все они были на деле научены Царствию Небесному. Если бы мы предположили, что они знали о нем только из книг, то это было бы умалением их заслуг. Но с другой стороны, если бы мы сказали, что они просто были подвижниками, которые знали грамоту и смогли письменно изложить свой духовный опыт, это было бы тоже неправильно. Эти отцы, безусловно, подвизались, имели опыт духовной жизни, но кроме того, были и образованными людьми. У Григория Богослова есть знаменитое изречение о том, что хорошо о Боге рассуждать, но лучше ради Бога подвизаться. Конечно, эти слова говорят о его убеждении, потому что они соответствуют тому образу жизни, который он проводил с юных лет и до конца своей жизни. То же самое можно сказать и обо всех других учителях Церкви: на первое место они ставили нравственный, духовный образ жизни. Большинство из них были монахами, некоторые - мучениками, например Иустин Философ или священномученик Киприан. И так происходило с древнейших времен и до нового времени. Святые отцы не просто изучали книги, но и подвизались. Такое необыкновенное соединение принесло Православной Церкви огромную пользу. Смотришь на обилие святоотеческой литературы и думаешь, что, пожалуй, можно всю жизнь ее осваивать, потратить на это многие годы, но вряд ли, наверное, успеешь по-настоящему все изучить.
Святые отцы нас назидают. Во время своей земной жизни они уже изнесли новое и ветхое. Не только молитва, коленопреклонение, уединение, пост и другие телесные подвиги являлись собственно их подвигами, но и само написание трудов также было подвигом. Ведь они не занимались никому не нужной теорией - они защищали Православие. Многие подвижники, писавшие на догматические темы, как, например, Василий или Афанасий Великие, за свои писания часто подвергались жестоким преследованиям. Интересен тот факт, что в первые три столетия, когда языческая Римская империя воздвигала гонения на Церковь, при аресте подозреваемых в исповедании христианства от них требовали выдать христианские книги. Враги Церкви, гонители, понимали, что если не будет книг - имелись в виду не только книги Священного Писания, но и богослужебные тексты, все то, чем жили христиане того времени, - то станет гораздо легче искоренить христианское учение. Поэтому мы должны ценить подвиг святых отцов, который они совершили, оставив многие поучения на догматические и нравственные темы.
То же можно сказать и о подвижниках-аскетах. Несмотря на то, что они отреклись от мира, пренебрегли всем земным и, конечно же, человеческой славой и ни на что не обращали внимания, тем не менее ради любви к ближнему они написали многие назидательные книги о нравственной жизни и о внутренней борьбе человека за свое обновление и спасение. Из таких подвижников свои сочинения нам оставили Макарий Великий, Иоанн Лествичник, Марк Подвижник. Наставления Антония Великого, который сам был неграмотным, также были записаны его учениками и почитателями, например Афанасием Великим. Благодаря подвигу этих людей, не нуждавшихся ни в чем земном, но ради заповеди о любви к ближнему написавших свои книги, для нас сохранено предание древних подвижников-монахов о совершенстве и мы имеем обильное святоотеческое наставление.
Вот какое большое значение имеет подвиг этих православных, говоря евангельскими словами, книжников - святых отцов, одни только имена которых можно было бы, наверное, перечислять в течение часа. Соответственно и относиться к изучению книг мы должны правильно, а не с пренебрежением, не так, как будто бы мы, как говорится, и сами с усами - будем молиться Иисусовой молитвой и Господь пошлет нам благодать, а это книжное знание нам ни к чему. В таком мнении - глубокая, страшная самонадеянность. Речь идет не только о чтении аскетических книг, которые, конечно, нам нужно изучать в первую очередь, но и о так называемых догматических, поучительных.
Приведу один смешной и одновременно страшный пример. В VII веке в Константинополе проходил VI Вселенский собор, направленный против ереси монофелитства. Монофелиты утверждали, что хотя во Христе и две природы, но одна воля и одно действие. По сути, эта ересь являлась продолжением монофизитства. Согласно православному вероучению во Христе в единой ипостаси - две природы, а значит, каждая природа имеет и соответствующие, свойственные ей волю и действие: Божеская - божественные волю и действие, человеческая - конечно же, человеческие. И вот уже после того, как святыми отцами с помощью рассуждений и свидетельств древних отцов было рассмотрено и осуждено монофизитское учение (а нужно заметить, что для доказательства правильности любого мнения всегда старались найти свидетельство более ранних, древних отцов, этому придавалось очень большое значение, что, опять же, говорит о важности книжного учения), перед ними захотел выступить некий монах и пресвитер Полихроний. Этот монах сказал, что у него есть запечатанный свиток, который он положит на грудь какого-нибудь усопшего, а затем сам будет молиться, чтобы мертвец воскрес. Если это произойдет, то бумагу распечатают и узнают из нее, какое вероисповедание правильное. Но святые отцы все-таки уговорили Полихрония письмо раскрыть и обнаружили, что там записано монофелитское, еретическое вероисповедание. Оказывается, ему явился некий величественный, страшный муж, по виду которого можно было сделать вывод, что это был ангел Божий, и пообещал, что, если он сделает именно так, то мертвец воскреснет, а Полихроний таким образом докажет истину Православия, то есть монофелитской ереси. Святые отцы на этот эксперимент согласились, хотя и было понятно, что монах тот - в прелести. Найти усопшего труда не представляло, так как Константинополь был для того времени гигантским городом, с населением в сто тысяч человек, который тогда так и называли - "мегалополис", что в переводе с греческого означает "великий город". Итак, монах положил на грудь мертвецу свое писание с монофелитским вероисповеданием и начал молиться. Это длилось часа три: он что-то приговаривал, шептал покойнику на ухо, а народ с интересом наблюдал за всем этим действом, никто ему не мешал и не прерывал. В конце концов он сам сказал: "Я воскресить мертвеца не могу". При этом присутствовали свидетели, посланцы собора, которые, приведя его ко всем святым отцам, спросили: "Воскресить мертвеца ты не смог, понял ли теперь, что твое вероучение ложное, что это ересь?" - "Нет, я остаюсь при своем мнении". Так он и не раскаялся, несмотря на обнаружившуюся прелесть и вообще нелепость и смехотворность своего поступка. Вместе с другими еретиками, в том числе ересиархом Макарием Александрийским, он был осужден и предан анафеме.
Таким образом, мы видим ужасный пример невежества, соединенного с прелестью. Если мы будем пренебрегать чтением писаний святых отцов, то и мы можем оказаться в таком положении. Мы понимаем, что нужно молиться, спасаться, но нам кажется, что у нас нет времени для чтения. На самом же деле у нас просто нет желания изучать святоотеческую литературу. В один прекрасный момент к нам тоже кто-то явится, что-то скажет, и мы непременно станем посмешищем, если не для людей (может быть, об этом никто не узнает), то для демонов. Поэтому не нужно пренебрегать чтением святоотеческой литературы, ведь ее авторы - это те самые книжники, которые научились Царствию Небесному. Конечно, вы можете сказать: зачем нам читать догматические произведения, - для нас достаточно и аскетической литературы. Но, к сожалению, и аскетику не все усиленно изучают. Избирают, как правило, легкую литературу, вроде житий древних или современных подвижников - то, что интересно и просто. Изучение же аскетической, тем паче догматической литературы требует умственного напряжения, труда, и таким серьезным чтением многие пренебрегают, считая это для себя необязательным, поэтому создается опасность сочетания невежества и прелести.
Иногда бывает и так, что человек духовно преуспевает и имеет какую-то благодать, но при этом ошибается в каких-то вероучительных истинах. На одной из бесед я читал рассуждение на эту тему Варсонофия Великого. Ему задали вопрос о пресвитере, который совершал литургию в сослужении ангела, а во время тайных молитв произносил еретические слова. Его обличил простой дьякон, который в отношении даров благодати был, видимо, заурядным христианином, ничего особенного не имел. В этой книге приводится и другой пример: некий старец думал, что Мелхиседек - это не пророк, а явившийся Сын Божий. Один епископ, желая показать старцу его заблуждение, употребил хитрость: он попросил его помолиться, чтобы ему было открыто, кто такой Мелхиседек. Старец, не подозревая хитрости архиерея, помолился и потом сказал епископу, что ему было возвещено, что Мелхиседек - это пророк. Еще один, более печальный случай, описывает Иоанн Кассиан Римлянин. Некий преуспевший, много лет подвизавшийся монах представлял Бога антропоморфным, то есть подобным человеку. Он делал неправильный вывод из учения Библии о том, что человек сотворен по образу и подобию Божию, допуская обратную логику - думал, что Бог является подобным человеку. Когда его обличили и, после некоторого упорства с его стороны, доказали, что это не так, он вдруг посреди церкви, где должен был принести публичное покаяние, с плачем воскликнул: "Вы лишили меня моего Бога!" То есть он так привык воображать в молитве Бога подобным человеку, что, когда его обличили, он уже не знал, как ему теперь молиться, потому что многолетняя привычка была отвергнута и приходилось учиться по-новому.
Таким образом, мы видим, что пренебрежение догматическим учением Церкви как якобы нам ненужным (поскольку мы не собираемся быть писателями) может привести нас к тому, что мы будем ошибаться и в духовных, аскетических вопросах. Ни в коем случае нельзя считать, что догматы и аскетика между собой не связаны. Догматы Церкви формируют правильную аскетическую практику. Например, в учении индуистов есть догмат о том, что Бог - это некое безграничное, безличное существо и все существующее, в том числе и человек, является проявлением божества. Отсюда происходит и соответствующая аскетическая практика индуистов: человек должен прийти в такое состояние, чтобы вспомнить, что он является беспредельным, безличным существом, собственно Богом. С христианской точки зрения это - сатанинская гордость; подобными будут и переживания. Буддисты считают, что мир - это призрак, случайное сочетание некоторых частиц и сознание каждого человека - это просто некая ошибка природы. Если бы мы, не дай Бог, были буддистами, то в соответствии с этим учением должны были бы стараться прийти в такое состояние, чтобы понять, что нас словно не существует, потому что все, что существует - абсурдно. Вся их духовная практика направлена на то, чтобы постичь абсурдность материального и вообще индивидуального существования. У буддизма есть нечто общее с индуизмом, но, конечно, есть и отличия.
Соответственно различается и духовная практика католиков и православных. У католиков по сравнению с православными совсем другие переживания и ощущения. Может быть, разница не столь выпукла, очевидна, как в сравнении с индуизмом или буддизмом, но тем не менее она есть. Католическая аскетическая практика стала меняться после того, как начало распространяться лжеучение о "филиокве", которое великий учитель Церкви, святой Марк Эфесский, считал самым главным заблуждением, корнем западной ереси. Филиокве - это учение о том, что Дух Святой исходит не только от Отца, но и от Сына. Наверное, эта путаница, отступление от учения о Пресвятой Троице, и послужила началом того, что стало вырабатываться совершенно отличное от древней христианской практики учение о духовной жизни. Если сравнить духовные переживания Францисска Асизсского с теми, которые испытывали православные подвижники, жившие приблизительно в то же время, например Григорий Палама (или даже более поздние), то мы увидим в этих состояниях кардинальную разницу, хотя как будто бы и те и другие - христиане. Произошло это потому, что вместе с искажением догматов исказился, естественно, и весь строй жизни: и аскеза, и богослужение, и все прочее.
Поэтому мы можем оказаться в таком положении, что, будучи формально православными, из-за своего невежества, незнания православного догматического или аскетического учения, примем какое-то заблуждение. Да, мы исповедуем Православие, ходим в храм, но то или иное заблуждение, иногда даже доходящее до какого-то языческого суеверия, может вкрасться в наше сознание потому, что мы не сверяем своего мышления со святоотеческим учением. Это касается всех вопросов: и истории, и аскетики, и литургики. Таким образом, можно заблуждаться и находясь в лоне Православной Церкви.
Что такое прелесть? Мы привыкли считать, что прелесть - это состояние подвижника, ведущего неправильную духовную жизнь, совершающего ошибки в аскетической практике. Но это не совсем так, такое понимание слишком узко. Под прелестью святые отцы понимали вообще всякое заблуждение. Поэтому прелесть в среде православных, допустим среди монахов, является исключением, а прелесть у людей, находящихся вне Церкви, - это, можно сказать, правило и закон. Потому что именно прелесть, имеющая своим источником бесовские внушения, заставляет людей неправильно думать о Господе, вечной жизни или даже отрицать бытие Божие. И поэтому, когда мы в лоне Православной Церкви, в православной среде, поддаемся какому-то заблуждению, впадаем в бесовскую прелесть, то или принимаем какие-либо моменты лжеучения людей, находящихся вне Церкви, или какие-то ложные мнения рождаются в нас сами. Чтобы правильно ориентироваться и остерегаться этих лжеучений и не оказаться подобными злополучному и одновременно смешному монаху Полихронию, мы и должны читать творения святых отцов, которые очень часто обличают, критикуют, выводят на свет те или иные заблуждения.
Сейчас я, может быть, сделал больший упор на необходимость чтения догматической литературы, но то же самое можно сказать и об аскетических сочинениях. Просто я предполагаю, что в монастыре никто не нуждается в том, чтобы ему напоминали о пользе чтения аскетических произведений; но если человек пренебрегает чтением, считает, что оно не нужно, то это - верх беспечности. Если еще как-то можно снизойти к человеку, который считает, что ему не столь обязательны догматические книги, а больше нужны аскетические, то уж никак нельзя извинить живущего в монастыре, желающего отречься от мира, в том, что он пренебрегает самым необходимым, тем, что для него является насущным хлебом - аскетическим учением святых отцов. Он должен этими книгами жить, ими питаться, читать их и перечитывать. Часто книга, прочитываемая нами вновь через год или два, понимается иначе. Ведь иногда те моменты, которые мы опустили, которые представлялись нам неважными из-за нашей неопытности (возможно, они действительно были неактуальными, потому что мы еще не пережили то, о чем читали), через некоторое время для нас оживают и кажутся первостепенными и жизненно важными. Поэтому-то нам и нужно читать и перечитывать аскетические творения, в голове у нас должна быть своего рода библиотека или архив, из которого в случае необходимости наша память могла бы быстро извлечь то или иное поучение святого отца, подходящее к нашему душевному состоянию или к переживаемому событию. Это касается, конечно, и Священного Писания, которое тоже нужно читать правильно, со святоотеческим толкованием, а иначе очень легко можно в нем запутаться.
Потому можно сказать, что изучение святых отцов является жизненной необходимостью. В какой-то мере и мы должны быть книжниками, хотя, конечно, и не в такой степени, как святые отцы, которые износили из своей сокровищницы новое и ветхое. Мы должны хотя бы читать для себя, чтобы нам уподобиться тому книжнику, о каком говорит евангелист Марк, - книжнику, который вопросил Спасителя и, получив ответ, подтвердил, что действительно этот ответ правильный (Мк.12:28-33). Так и мы, спрашивая, должны в своей душе получать подтверждение правильности ответов, которые нам даются, если же мы будем чтением пренебрегать, то ничего такого не приобретем. Ведь, повторю, даже благодатные люди ошибались так, что подвергали опасности свое спасение. Кроме того, можно впасть и в незаметную, скрытую и никому неизвестную ересь: какой-нибудь монах или послушник будет думать, что у него все правильно, а потом окажется, что некоторые его мнения - нелепость. Например, одна раба Божия, которая много лет ходит в церковь, в ответ на вопрос о том, что такое Троица, сказала, что это - Бог Отец, Бог Сын и Пресвятая Богородица... Много можно найти и других печальных и смешных примеров.
Мы должны помнить, что, по словам святителя Игнатия, существенными деланиями монаха являются чтение и молитва, поэтому и чтением пренебрегать нельзя. Некоторые, чувствуя при молитве, может быть, какую-то благодать, утешение, думают, что лучше им подольше молиться, а без чтения уж можно как-нибудь обойтись. И сначала такому человеку, возможно, действительно станет лучше, а потом возникнут вопросы, ответов на которые получить будет негде. Ему кажется, что есть духовник, к которому всегда можно обратиться, но ведь и вопрос нужно уметь задать правильно. Надо заметить, в чем наше душевное состояние не соответствует тому, о чем пишут святые отцы, рассудить, сравнив свое состояние со святоотеческими наставлениями на этот счет, правильное оно или нет. Если же мы не знаем святоотеческой терминологии, то просто не сможем описать, что в нас происходит.
Иногда люди, не знающие творений святых отцов, рассказывают о себе так, что хочется просто рассмеяться. Один очень благочестивый, верующий, ревностный человек, прошедший через испытания во время советской власти (он не был арестован, но очень стойко вел себя в искушениях, которых в то время было немало), рассказывал мне об Иисусовой молитве так, что мне казалось это просто диким. Он говорил, что когда у него молитва начала произноситься в душе, в сердце, сама, то она была похожа на колбасу, которую отрезают ломтиками: раз, раз. Он просто не мог иначе объяснить свои ощущения. И хотя в отношении молитвы направление его было правильное, у него было и много ошибок, именно потому, что он ничего не знал (да и знать было неоткуда). Иногда и вы рассказываете так, что можно подумать, что человек не только прельстился, но и лишился рассудка. Только опыт заставляет меня в таких случаях очень терпеливо, тщательно расспросить, и тогда оказывается, что ничего страшного нет, просто человек не умеет верно рассказать о своих ощущениях. Бывает и противоположный случай: человек, казалось бы, описывает все правильно, а станешь расспрашивать его подробнее - и открывается, что рассказанное им - это нелепость, бред. У одного мужчины "непрестанная молитва" совершалась в сердце, но - с правой стороны. Он прочитал, что молитва должна быть в сердце, но, так как с головой у него было что-то не в порядке (он был больным), решил, что сердце находится с правой стороны, куда и сводил молитву. От невежества может быть всякое. Некоторые это видят в романтическом свете, но на самом деле ничего хорошего, прекрасного и возвышенного в этом нет. Если человек действительно неграмотный, не имеет возможности читать книги или не имеет доступа к святоотеческой литературе, как было во времена советской власти, тогда, конечно, невежество простительно. Но нам-то все открыто, и если мы смотрим на эти книги как на траву под ногами, пренебрегаем ими, то это предосудительно, и мы за это будем отвечать. Равняться на людей, которые были невежественны по объективным, независящим от них причинам, нельзя.
Потому будем благоразумны, не станем предполагать такую нелепость, что в наше время возможно совершенствование и достижение каких-то духовных состояний без чтения творений святых отцов. Можно сказать, что сейчас нет таких наставников, какими были великие старцы древности, по крайней мере общаться с ними часто и непосредственно мы возможности не имеем, и заменяют это общение именно святоотеческие творения, для того, собственно, отцы и писали. Это, прежде всего, относится к аскетике, но необходимо читать и догматическую литературу, опять же потому, что, к сожалению, сейчас нет или почти нет таких наставников, которые преподавали бы народу вероучительные истины. Мы сами должны черпать знания из писаний святых отцов, чтобы, придерживаясь правильной аскетической ориентации, и себя сохранить в Православии, и кому-то при необходимости иметь возможность подсказать. Совсем необязательно говорить с амвона, можно сказать и в простой беседе. Допустим, братья, которые общаются с людьми, помогающими монастырю или сотрудничающими с нами по каким-то вопросам, могут и сказать им что-нибудь в назидание, ведь люди предполагают, что мы знаем православное учение. Поэтому мы должны быть всегда готовы, по словам апостола Петра, дать отчет о нашем уповании (1Пет.3:15), а какой мы сможем дать отчет, если мы ничего не будем знать?
Между прочим, был такой случай. Одна сестра женского монастыря лежала в больнице и заведующий отделением, который принимал большое участие в ее здоровье, пытался ее убедить, что Церковь не нужна и Православие неправильно. А так как она особенно книг не читала и могла только петь (она была певчая), то позвонила мне в растерянности оттого, что ему не ответила и теперь ее упрекала совесть, что надо было что-то сказать. Я ей посоветовал пойти к нему в кабинет и спеть духовные стихи о Православии. Человеком она была простым, излишней стыдливости у нее не было, она пошла и ка-ак запела! Голос у нее был выдающийся, мощный, врач сидел ошарашенный, и после этого уже ничего не возражал.
Вопрос. Нужно ли книги конспектировать, как-то отмечать понравившиеся места?
Ответ. Когда мы конспектируем, мы выбираем то, что нам нравится. Но это не значит, что оно нам и полезно, - может, оно просто льстит нашему неправильному мнению или даже нашим страстям. Я сам в молодости это на себе испытал: мне нравилось выписывать изречения Исаака Сирина о возвышенном делании, о любви, а на самом деле эти изречения были тогда для меня неуместны, преждевременны. Поэтому делать выписки можно в том случае, если человек не имеет возможности книгой постоянно пользоваться: допустим, взял ее в библиотеке, выписал, что мог, и отдал, но и тут могут быть ошибки, о которых я сказал. А зачем это нам - не знаю. Мне известна одна раба Божия, которая выписывает изречения, вешает их на стенку, а потом меняет. Посмотришь на эти изречения, потом на нее - и думаешь: какое они имеют к ней отношение? По изречениям она какая-то отшельница, а на деле ничего этого и близко не исполняет, собой совершенно не владеет, может нагрубить, обидеть, молится только если хорошо выспится и ей будет совсем нечего делать. Сейчас, правда, она эти изречения не записывает, а запоминает: изменилась в лучшую сторону, но толк-то какой? В общем, так делать не нужно, это опасно.
Вопрос. Батюшка, Спаситель сказал, что всякий книжник из сокровища сердца своего износит ветхое и новое. Правильно ли я Вас понял, что ветхое в борьбе с греховными помыслами связано с Ветхим Заветом?
Ответ. Нет, я сказал, что есть два понимания этих слов. Одно - простое, что новое - это Новый Завет, а ветхое - Ветхий Завет; другое - более глубокое, таинственное, нравственное понимание, что ветхое и новое - это борьба со страстями, учение о вечной жизни. Отождествлять их ни в коем случае нельзя.
Вопрос. Блаженный Феофилакт Болгарский пишет, что у ветхозаветных пророков были не внешние видения, а умозрительные откровения во время молитвы. С пришествием же в мир Спасителя, после Его крестной смерти, пришла новая благодать, и подвижники, молясь, сподоблялись видений созерцательных. Как Вы считаете, это одно и то же с видениями пророческими?
Ответ. О том, что благодать сейчас большая, чем была у пророков в ветхозаветные времена, говорит и преподобный Макарий Великий. Конечно, имеются в виду не такие нерадивые христиане, как мы, а истинные подвижники. Я думаю, что умозрительность видений пророков не означает, что это были мечты. "Умозрительно" можно понимать, наверное, как "невещественно", то есть видения не были чем-то материальным, но давались как бы извне, подвижники времен Ветхого Завета созерцали их, так сказать, со стороны. В новозаветное же время, после пришествия в мир Спасителя, человек получил возможность созерцать славу Пресвятой Троицы, достигать высочайшего Богообщения и соединяться с Богом. Для ветхозаветных подвижников это являлось почти невозможным: например, в ответ на просьбу праведника Моисея увидеть Бога, ему было сказано: "Ты увидишь Меня сзади, а лице Мое не будет видимо" (Исх.33:23). Пророк Илия увидел Бога только в веянии тихого ветра. А ведь это были пророки величайшие, имевшие у Бога необыкновенное дерзновение! Подвижники же новозаветного времени рассуждают уже о Богообщении, для них восхищение ума, пребывание его в Боге, является целью подвига, как говорят об этом Максим Исповедник, Макарий Великий и многие другие святые - почти все, кто описывал высочайшие духовные состояния. В этом смысле можно сказать, что православные подвижники выше, чем ветхозаветные пророки, да и вообще всякий православный христианин имеет возможность стать выше. Тем печальнее и плачевнее наше состояние: мы потенциально выше, а в действительности - ниже, судя по тому, что мы имеем практически. Мы не реализуем то, что нам даровано в таинствах Крещения, Миропомазания и в особенности в таинстве Евхаристии.
Вопрос. То есть подвижники созерцают Бога в сердце?
Ответ. Разницы, где они Его созерцают, нет. Вы судите по состоянию новоначального, берете его как мерило. Школьник тоже думает, что если кто-то не умеет решать простейшие примеры, то он уже ни к чему не годен. А люди решают не школьные задачки, а серьезные жизненные задачи. Созерцание Божественной Славы в лучшем случае лишь начинается в сердце, но это не значит, что все только там и происходит. Если подвижники восхищались умом, так что их тело пребывало без движения, в оцепенении по несколько дней, то разве это происходило только в сердце? Арсений Великий, когда стоял на молитве, был весь огненным, лицо Серафима Саровского, когда он беседовал с Мотовиловым, просияло как солнце - это что, тоже совершалось лишь в сердце?!
Вопрос. Я имел в виду, что у ветхозаветных пророков сердце не было очищено божественной благодатью, то есть у них не было такого восхождения, как у православных подвижников, ведь всякое созерцание начинается через сердечную молитву.
Ответ. Нужно помнить, что сердце очищается Таинствами, поэтому, конечно, ветхозаветные праведники не имели того, что имеем мы. Однако мы всего этого не реализуем, не приводим в действие, а такие подвижники, как Макарий Великий, Антоний Великий, это делали, и поэтому по переживаниям в Богообщении они были в действительности выше древних пророков. Не по тому, какую роль они сыграли в деле спасения всего человечества, а по непосредственным, индивидуальным переживаниям. Если же рассматривать их как орудия Промысла Божия, то, конечно, мы не можем говорить, что Макарий Великий, например, выше, чем пророки Моисей или Исаия, - понятно, что это абсурд.
Вопрос. То есть для ветхозаветных пророков сердечная молитва была невозможна?
Ответ. Наверное, так. Григорий Палама говорит, что Божия Матерь, пребывая во Святая Святых, явилась изобретательницей и возобновительницей умного делания. Отсюда можно сделать вывод, что до пришествия Спасителя умного делания не было, оно было утеряно после грехопадения прародителей и возобновлено лишь Пресвятой Девой. Вам надо прочитать "Слово на Введение во Храм Пресвятой Богородицы" и писания преподобного Паисия Величковского.
Вопрос. У католиков основное заблуждение - это филиокве. Соответствующим, наверное, является и их духовное настроение (например, у них есть культ любви). Какова связь между ересью и духовным настроением?
Ответ. Когда речь идет о ересях внутри христианства, эту связь определить трудно, так как различия между вероисповеданиями очень тонкие, проанализировать их сложнее, чем, например, отличия всего христианства от буддизма или индуизма. Из русских мыслителей идею о том, что ересь влияет на нравственную жизнь, пытался провести Алексей Степанович Хомяков. Но сказать, что определенная ересь вызывает определенную страсть, наверное, трудно. Можно отметить, что, во-первых, ересь всегда грешит против смирения, во-вторых - против любви, потому что ересь приводит к разделению и, следовательно, враждует с соединяющей любовью. Ведь говорим мы на литургии: "Возлюбим друг друга, да единомыслие исповемы", значит, правильное исповедание, единомыслие - следствие любви. Если еретики отошли от Церкви, то какая же тут может быть любовь? Любовь выражается не только в том, чтобы смотреть на кого-то и плакать, но и в том, чтобы любить древних христиан, апостолов, святых отцов - хранителей и защитников Предания. Мы, уклоняясь от Предания, их не любим, а значит, не любим и Бога. Если при этом остается какая-то видимость любви, то нужно предполагать в этом духовную прелесть или, в лучшем случае, любовь человеческую.
Вопрос. Как избежать высокоумия и превозношения от чтения?
Ответ. Высокоумие преследует нас, наверное, при всяком добром деле. Если мы совершили что-то доброе, за этим обычно следует гордость и тщеславие. Поэтому этот вопрос можно несколько расширить: как избежать высокоумия и превозношения оттого, что мы совершаем что-либо доброе, правильное? Нужно себя укорять, считая, что прочитанное нами само по себе еще ничего не значит, что мы должны это исполнить. Вообще, в любом случае, когда мы делаем что-то доброе, нужно думать о том, что мы умрем, после смерти это ничего уже не будет значить, а за все, чего мы достигли на земле в духовном отношении и тем паче в умственном развитии, мы ответим перед Богом. Необходимо иметь и другие подобные мысли, то есть стараться бороться с гордостью, когда она возникает от чтения духовной литературы, точно так же, как и в других случаях. Конечно, люди превозносятся друг перед другом, человеку свойственно гордиться своими знаниями, но нужно помнить, что мы читаем не для того, чтобы что-то узнать, а для того, чтобы получить руководство ко спасению. Поэтому знания, которые мы не применяем в жизни, будут нам скорее в осуждение, чем во спасение.
Брат И., ты принял малую схиму, ангельский образ. Ты дал обеты перед невидимо присутствующим здесь Господом, Божией Матерью, святыми ангелами, святыми мучениками, преподобными отцами. Преподобный Иоанн Лествичник сказал, что монах - это тот, кто во всякое время и во всяком месте думает только об исполнении евангельских заповедей. Потому невидимое присутствие здесь Господа весьма уместно символизируется Евангелием, лежащим на аналое перед тобой. И ты фактически пообещал Господу, что впредь, раскаявшись в своем прежнем греховном житии, будешь руководствоваться не какими-то человеческими мнениями, суевериями, не своими страстями, а Евангелием. Но когда человек берет на себя, как сказал Господь, иго Евангелия (см. Мф.11:29), тогда его падшее естество, его ветхий человек противится, восстает против этого ига, потому что жизнь по Евангелию - это смерть для ветхого греховного человека, хотя, одновременно, и воскресение для человека нового, для человека, который сотворен по образу и по подобию Божиему, который должен жить подобно Христу, по словам апостола Павла: Подражайте мне, как я Христу (1Кор.4:16). И вот тогда начинается жестокая брань, которой мы не желаем, как всякий человек естественно не желает мучений и страданий, но эта брань неминуема, если человек, христианин, хочет достичь царства Небесного, если он хочет исполнить Евангелие, т.е. исполнить свой долг, вернуться к тем крещенским обетам, которые мы по неведению, по нерадению, даже может быть по лукавству нарушали и которыми пренебрегали. Мы вновь получаем ту возможность, что была нами потеряна, когда мы презрели эти крещенские обеты. Благодать Божия, дарованная всякому христианину в таинстве Крещения, вновь получает в нас, если так можно выразиться, возможность стать (с нашей, конечно, помощью) действительностью. Когда мы умственным взором смотрим на преподобных наших отцов, на мучеников Христовых, показавших непостижимую, непонятную для нас пламенную любовь к Богу, нам кажется, что это действительно были не люди, а ангелы во плоти. но это не так. Они были обыкновенными людьми, такими же, как и мы, имевшими нередко сильнейшие страсти, против которых подвизались всеми силами своей души. Они были такие же, как мы, но благодать, дарованная им в таинствах крещения и миропомазания, действовала, а не была забыта, не была погребена. И они исполняли великие добродетели, я уже не говорю о творимых ими чудесах, потому что добродетель, любовь к Богу и ближнему, - это, можно сказать, высшее чудо. И апостол Павел говорит, что любовь есть совокупность всех совершенств (см. Кол.3:14) и что это путь превосходящий даже творение чудес, говорение на ангельских языках, пророчества и любые другие, как нам кажется, необыкновенные духовные дарования, - любовь выше всего (см. 1Кор.13:1-2). Однако эти люди, исполнившие заповедь о любви, извне не получали ничего нового, особенного - просто благодаря их усердию, понуждению себя, в них стала действовать благодать крещения. И хотя диавол противился, возбуждал в них страсти, внушал соблазнительные мысли, искушал их душу, дух и тело, подвергал тяжким испытаниям и от демонов, и от людей, через которых действовали демоны, но они вышли победителями. Они стали не какими-то особенными, как нам кажется из-за нашего нерадения, а теми, кем они должны были быть, - настоящими христианами, которые жили по Евангелию, не оправдываясь тем, что какие-то обстоятельства мешают им повиноваться Христу. Ведь мы часто, почти всегда, хотя вроде бы и помним о Евангелии, но находим оправдания своим душевным немощам, греху, действующему в нас: обстоятельства ныне не те, люди, нас окружающие, искушают, нет благоприятных условий для молитвы, нет возможности уединиться, обязанности, возложенные на нас, являются препятствием, мысли наши отвлекаются на суетное. Говорим, что само наше тело препятствует нам исполнять заповеди: болезни, телесные страсти, действующие в нас как будто против нашей воли и желания. Наши душевные чувства, мысли, умственные способности, мнения также являются тем, что нам мешает. И мы видим, что как будто бы и вокруг нас, и в теле нашем, и в душе есть много обстоятельств, враждующих против Евангелия и делающих исполнение его невозможным. Но человек является абсолютно свободным существом. И если бы он был сам по себе, один, если бы Бог не был ему помощником, то, может быть, он и не смог бы одолеть всех враждующих против него в нем самом и вокруг него препятствий, но поскольку Бог содействует нам и (если мы будем ревностными монахами) должен, как сказано, "и вставать, и ложиться" вместе с нами - непрерывно, непрестанно быть с нами, - то нет нам никакого извинения. Мы свободны в своем желании. Мы соединяем, конечно, при Божией помощи, свою волю, свое немощное усилие с всемогущей силой Божией, чтобы все эти, казалось бы, непреодолимые препятствия и вне нас, и в себе самих - преодолеть. Да и в душе нашей есть способности, наклонности к добру, ведь человек не является существом абсолютно злым, подобно демонам, в нем осталось много доброго. Если мы будем действовать по своему естеству, то с Божией помощью и в душе, и в теле, и в том, что вокруг нас, найдем многочисленных союзников для исполнения заповедей Божиих, для жизни по Евангелию. Поэтому не будем ужасаться и смущаться, когда, может быть, с новой большей силой восстанут на нас все страсти, в нас живущие: будь то гордость, гнев и прочие многочисленные плотские страсти - все, что исчислено святыми отцами. Не будем ужасаться - с нами Бог; если мы от него не отступим, если мы с крайним напряжением всех наших сил, всей крепости своей, как заповедовал нам Господь Иисус Христос, приступим к нему и будем держаться за него, то он нас также никогда не оставит. В пророческих книгах, цитата из которых сегодня была прочитана во время пострига, есть слова, где Господь сравнивает себя с любящей матерью, говоря так: Разве забудет мать чадо свое (см. Ис.49:15). Это действительно кажется невозможным, но еще поразительнее окончание этой мысли: Но даже, если мать забудет чадо свое, - говорит пророк от лица Божьего, то есть говорит сам Господь, - то я не забуду тебя (ст. 15). Поэтому если только мы сами не отступим от Бога (не отступим не в смысле падения в страшный грех отречения, а не отпадем своим нерадением, теплохладностью, лукавством), то и Бог никогда нас не оставит и всегда нам поможет. И так, в борьбе с дьяволом, в борьбе со своими собственными немощами и страстями, мы с Божией помощью достигнем незаходимого дня. Уже в этой жизни мы будем как бы предвкушать, а в будущей сподобимся вполне благ царства Небесного, ради которого (мы должны всегда помнить об этом) и отреклись от мира. Не для того чтобы быть лучше других, а чтобы сделать все, что возможно, все, что в человеческих силах, для стяжания царства Небесного, царства Божия, которое в нас есть (см. Лк.17:21) и которое в полной своей силе откроется каждому помилованному Богом христианину в будущем веке.
Дорогие сестры! Вы приняли начаток ангельского образа, вы запечатлели себя для того, чтобы подготовиться к подвигам, подвигам умным, подвигам духовным, чтобы подготовить себя к принятию полного пострига и принесению обетов перед Господом, Божией Матерью, ангелами, святыми и всеми сестрами нашей обители в том, что вы будете жить только ради Господа, будете всегда иметь в уме его спасительные повеления. Для чего люди оставляют мир? Для чего люди избирают особенный, странный, непонятный многим, даже среди верующих, образ жизни? Почему мы не стремимся к тому, чтобы принести пользу людям в миру? Почему мы не стремимся к тому, чтобы познавать глубины премудрости, изучать мир, изучать творения многих великих людей? Почему не стремимся даже к тому, чтобы чисто умственно, отвлеченно изучать предания святых отцов, как это делают те, кто устремляется к благой цели (не будем это порицать) получению богословского образования? Потому что, по словам Господа нашего Иисуса Христа, Что пользы человеку, если он весь мир приобретет, а душу свою отщетит (Мф.16:26)? И не можем мы принести пользу другому, если сами себе принести пользу еще не смогли или не сумели и, пытаясь привлечь других к плодоношению, еще не чувствуем духовных плодов в своем собственном сердце. Апостол Павел говорит апостолу Тимофею: "ты сам прежде должен вкусить плодов от того учения, которое ты преподаешь" (2Тим.2:6). Тем паче это относится к людям, не имеющим такого служения, при котором помощь ближним вменяется в обязанность: к людям, не имеющим служения священнического или вообще наставнического. Тем более мы сами должны позаботиться о себе, чтобы принести пользу своей душе, чтобы прежде всего свою собственную душу сделать пригодной для жизни вечной. На каждой литургии священник читает в алтаре тайные молитвы, где говорится: даруй "нам в настоящем веце познание твоея истины, и в будущем живот вечный". Значит, мы с дерзновением молимся о том, чтобы те, кто с нами соединяет свою молитву в святом храме, да и вообще все православные христиане, еще в этом веке познали истину. Познание истины - это не есть человеческая мудрость и даже не есть только умственное усвоение Святоотеческого предания. Познание истины - это опытное ее переживание. Познание истины - это богообщение. Господь наш Иисус Христос говорит: Аз есмь путь и истина и живот (Ин.14:6). Когда он исповеднически стоял перед Понтием Пилатом и сказал ему, что он на сие родился в мир, дабы возвестить истину (см. Ин.18:37), тогда Пилат, как человек, желавший оправдать себя, желавший показать, что познание истины - это слишком туманная, слишком абстрактная цель, как думали об этом многие язычники, спросил: "что есть истина?" (Ин.18:38). И совсем не выслушивая, не желая выслушать ответа, как говорит Евангелие, вышел. Он считал, что на этот вопрос ответа не существует, - а перед ним стояла сама истина. Святые отцы иногда называют Господа Иисуса Христа "самоистина", потому что он есть живая истина. Истина - это не какая-то отвлеченная мысль, самая мудрая, полезная и даже духовная. Если мы будем останавливаться на созерцании таких размышлений, то мы не придем к большему и высшему: к богообщению, к созерцанию того, кто является источником бесконечным, не переполняющимся, преизобильным всякой доброй, умной и полезной мысли. И с нашей православной точки зрения, в особенности с точки зрения монашествующих, познание истины - это вступление с ней в общение, когда истина живет в нашем сердце, когда она говорит в нас или руководит нами, исполняет с нами заповеди, когда она действует в нас - не мы сами, а она через нас. Когда она делает добро, а мы являемся лишь ее орудиями, бесконечно благодарящими благость Божию за то, что она усвоила нас себе, за то, что она сделала нас орудием этой Всесвятой истины, этой самоистины - Господа Иисуса Христа. Поэтому гораздо более мудрым можно назвать человека, имеющего пусть ограниченные, скромные знания (и при этом по простоте своей не завидующего тем, кто имеет их только умственно), но в сердце своем, в душе своей содержащего живого Господа, Сына Бога Живаго - Господа Иисуса Христа. Истину можно выразить всего несколькими словами. Когда Спаситель спросил апостолов: "За кого вы почитаете Меня?" (Мф.16:15), то святой апостол Петр от лица всех прочих сказал: "Ты - Христос, Сын Бога Живаго" (ст.16). Вот это есть истина, а знание только отвлеченное, чисто теоретическое, приносит мало пользы, хотя и оно есть откровение свыше. Опытное же познание того, что Иисус Христос есть Сын Бога Живаго, - это уже наше спасение. Поэтому справедливо Церковь молится и, взывая к Богу, просит о своих чадах: даруй "нам в настоящем веце познание твоей истины, и в будущей живот вечный". Ведь если мы в сей жизни познаем истину, познаем опытно, познаем в своих сердцах, всем своим существом, то эта истина преобразит нас и сделает пригодными для жизни будущей, для царства Небесного. Поэтому, сестры, вы должны стремиться к познанию истины - прежде всего через понуждение себя всеми силами, со всею ревностью, всем существом своим к молитве Иисусовой. Вы должны понимать, что молитва - это не просто одно из монашеских деланий, но это - вступление в общение с Богом, это, как говорит некий преподобный отец, "океан, обтекающий всю землю и орошающий ее", ведь про умное делание действительно можно сказать, что оно объемлет всякую добродетельную жизнь, все заповеди.
Вслед за этим имейте, сестры, и послушание, отсечение своей воли, помните о заповедях, содержите их всегда перед глазами, не забывайте о том, что дело ваше - это прежде всего соблюдение заповедей. При каждом деле, при любых обстоятельствах, в любом месте самое главное - исполняйте заповедь: сидите ли, работаете ли руками или умственно, беседуете ли с кем, - вы должны всегда помнить о том, что в это время вы совершаете свою самую главную, самую великую и, может быть, единственно важную работу - вы с помощью Господа Иисуса Христа, который всегда с вами и помогает вам, трудитесь над исполнением Евангелия. И это есть то самое умное делание, которое и в этом веке, и в будущем приведет вас к познанию истины и даст вам надежду обрести в будущей жизни царство Небесное. Аминь.
Сестра М.! отныне ты носишь имя святой равноапостольной Марии Магдалины, про которую Евангелие от Марка, например, говорит следующие слова: Воскрес же Иисус заутра в первую субботу, явися прежде Марии Магдалини, из неяже изгна седмь бесов (Мк.16:9). Одна из преданнейших учениц Господа Иисуса Христа в свое время была не только далека от Бога, но и одержима даже не одним, а семью бесами. Господь Иисус Христос не презрел ее душевную нечистоту, а призвал ее на свое служение и исцелил. И она одна из первых увидела своего возлюбленного учителя воскресшим, как повествует об этом Иоанн Богослов: Во едину же от суббот Мария Магдалина прииде заутра, еще сущей тьме, на гроб и виде камень взят от гроба. Тече убо и прииде к Симону Петру и к другому ученику, егоже любляше Иисус, и глагола има: взяша Господа от гроба, и не вем, где положиша Его. Изыде же Петр и другий ученик, и идяста ко гробу. Течаста же оба вкупе, и другий ученик тече скорее Петра, и прииде прежде ко гробу. И приник виде ризы лежаща, обаче не вниде. Прииде же Симон Петр вслед его, и вниде во гроб, и виде ризы [едины] лежаща, и сударь, иже бе на главе его, не с ризами лежащ, но особь свит на едином месте. Тогда убо вниде и другий ученик, пришедый прежде ко гробу, и виде, и верова. Не у бо ведяху Писания, яко подобает Ему из мертвых воскреснути (Ин.20:1-9), - т.е. уверовали, нужно полагать, не в то, что он воскрес, а уверовали в слова Марии Магдалины, ведь сначала они не поверили такой странной вещи, что Спасителя нет во гробе, это казалось им совершенно невозможным. Идоста же паки к себе ученика (ст.10). Не проявили они терпения и в растерянности ушли. Мария же, как говорит Евангелие, стояше у гроба вне плачущи. Якоже плакашеся, приниче во гроб (ст.11). Конечно, сейчас мы, прекрасно зная это повествование, предвидим, что будет, но Мария, находясь в тот момент у гроба, не имела никакой надежды, не могла обрести даже и того утешения, которое она предполагала найти в оказании последней услуги своему возлюбленному учителю, т.е. в помазании его миром. в таком безысходном отчаянии она плакала, однако же не ушла от гроба. мы не знаем, какие чувства она испытывала: может быть, все-таки втайне надеялась, а может быть, просто любовь к Господу Иисусу Христу, не объяснимая никакими умственными рассуждениями, заставляла ее пребывать там, и плакать, и приникать ко гробу. И виде два ангела в белых [ризах] седяща… (ст.12). И вот эта ее любовь к Господу Иисусу Христу, когда, казалось бы, уже не на что было больше надеяться, уже нечего было больше ожидать, сделала ее достойной лицезреть ангелов, возвестивших ей своим явлением о воскресении Спасителя или по крайней мере показавших, что вовсе не произошло больше никакого человеческого события, никакой дополнительной скорби, помимо смерти возлюбленного учителя. И виде два Ангела в белых [ризах] седяща, единаго у главы, и единаго у ногу, идеже бе лежало тело Иисусово. И глаголаста ей она: жено, что плачешися? глагола има, яко взяша Господа моего, и не вем, где положиша Его (Ин.20:12-13). Но человек, любящий Господа Иисуса Христа, не может утешиться даже духовными явлениями, пока не сподобится созерцания того, к кому он стремится всей своей душой, то есть самого возлюбленного нашего учителя Господа. И сия рекши обратися вспять и виде Иисуса стояща, и не ведяше, яко Иисус есть (Ин.20:14), должно быть, оттого, что не было ей это духовно открыто, или по той простой причине, что глаза ее были застланы слезами и она не ожидала увидеть живым того, кого она, как в тот момент думала, уже и мертвым увидеть не могла. Глагола ей Иисус: "жено, что плачеши? кого ищеши?" она же, мнящи, яко вертоградарь есть, глагола Ему: "Господи, аще ты еси взял Его, повеждь ми, где еси положил Его, и аз возьму Его" (Ин.20:15). Мария показывала необыкновенную любовь и преданность Господу тем, что упрашивала, не боялась смириться и унизиться перед, как ей казалось, садовником, только для того, чтобы послужить своему Господу и по смерти его. Но вместо этого она услышала свое имя и по этому произнесению имени, возможно по каким-то ей одной ведомым интонациям, и одновременно действием духовным, она поняла, что с ней говорит Господь. Глагола ей Иисус: "Марие". Она же, обращшися, глагола Ему: "Раввуни", еже глаголется, учителю. Глагола ей Иисус: "не прикасайся Мне, не у бо взыдох ко Отцу Моему; иди же ко братии Моей и рцы им…" (Ин.20:16-17). Мы знаем, что некоторых своих учеников Спаситель Сам призывал прикасаться к Своему телу, чтобы они убедились в том, что Он воскрес из мертвых, что явился им не призрак, не дух, но воистину совершенный человек, обладающий душой и телом. Марии же Он сказал Не прикасайся Мне не потому, что она была хуже прочих учеников а оттого, что она, напротив, имела веру большую, чем другие, ей достаточно было только одного слова и не нужно было прикосновений, какие были необходимы апостолу Фоме или женам-мироносицам, припавшим к Его ногам и их обнявшим. Ей этого не надо было, потому что слова Спасителя ей все объясняли: Не у бо взыдох ко Отцу Моему, т.е. не нужно ко мне прикасаться и проверять, Я ли это, потому что это действительно Я, и еще не взошел к Богу; подлинно Я Сам стою перед тобой. …Иди же ко братии Моей и рцы им: восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему (Ин.20:17). Так закончилось это необыкновенное явление, и Господь здесь назвал себя братом всех своих учеников, потому что сказал: Восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему. И конечно же, Он усыновил Богу Отцу и равноапостольную Марию Магдалину и сделал ее Своей сестрой по благодати, будучи сам Сыном Божиим по природе. Мария имела любовь, преданность Господу Иисусу Христу, искала Его даже тогда, когда вроде бы уже не на что было надеяться, когда и гроб Господень оказался пустым. Можно провести аналогию с нашим сердцем: бывает, что мы не просто молимся с некоторой сухостью, но как бы ощущаем в душе совершенную пустоту (хотя, конечно, в этом более наша вина, все же мы имеем право на такое сравнение). Но если мы к этому гробу - к нашему пустому сердцу, будем приникать, несмотря ни на что будем плакать, и молиться, и искать Господа, то вдруг неожиданно для нас благодать Божия посетит нас и мы увидим, ощутим в своем сердце то, чего никак не ожидали, - живого Бога. Живого - потому что Он как бы воскреснет; словно умерший из-за наших грехов, Он воскреснет ради нашей любви, ради нашей преданности Ему. Вот в этом, сестра Магдалина, подражай святой равноапостольной Марии Магдалине: никогда не теряй надежду, ищи Бога даже тогда, когда, казалось бы, найти Его уже невозможно, ищи Его, плачь, кайся, молись, и Он утешит тебя невидимым для других, но истинным Своим явлением.
Сегодня я хочу провести беседу на очень возвышенную тему, которая с первого взгляда может показаться даже странной, поскольку мы, не совсем правильно понимая рассуждения по этому поводу святых отцов, привыкли слишком просто мыслить о степенях духовного преуспеяния и судим о них по-своему, примитивно. Итак, мы будем сегодня говорить о тех трех степенях духовной жизни, которые святые отцы называют тремя мерами преуспеяния в служении Господу.
Первая степень, находясь на которой человек служит Богу из страха, это - степень "раба"; вторая степень - "наемника", когда человек трудится ради награды, ради будущего Царствия Небесного; и, наконец, третья степень - "сына", это уже бескорыстное служение Творцу. И вот мы, хотя едва-едва достигаем и первой степени, однако же мечтаем о самой высшей и рассуждаем, будто бы вторая степень, как, впрочем, и первая, является чем-то едва ли не презренным. Если же рассуждать, основываясь на Священном Писании, то вторая и высшая степени отнюдь не противоречат друг другу и находятся в полном единстве и согласии, то есть вторая степень не является ниже третьей.
Итак, степени эти, наверное, действительно существуют, однако желание человека получить награду, или, как сказано в Священном Писании, мзду, никак не противоречит усыновлению Богу. Многие стыдятся этого мотива, считая, что служить Богу нужно совершенно бескорыстно, но Священное Писание, вернее - Сам Господь наш Иисус Христос призывает нас к тому, чтобы мы стремились получить эту мзду, даже обещает нам ее. И потому нельзя считать получение награды чем-то презренным, некоей корыстью. Мы хотим быть бескорыстными, бескорыстными преждевременно и неразумно, однако обещание награды соединяется в словах Спасителя именно с высшей степенью преуспеяния. И потому оказывается, что никакого противоречия между этим нет. Выходит, что тот, кто стремится к совершенству, отнюдь не должен совсем забыть, не думать о награде, о мзде. Вот как Господь наш Иисус Христос в Своей Нагорной проповеди говорит о последней, высшей заповеди блаженства: Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех; тако бо изгнаша пророки, иже беша прежде вас (Мф.5:11-12). В этой высшей заповеди блаженства, которая требует от человека необыкновенного смирения и терпения, Господь призывает нас радоваться и веселиться, когда нас поносят, изгоняют, на нас клевещут ради имени Христова (то есть не из-за наших человеческих недостатков, а ради Господа, как Он Сам сказал: Мене ради). Имея здравый смысл, вы понимаете, что при поношениях, клевете, гонениях для человека совсем не просто радоваться и веселиться. Даже пророк Давид говорит: Избавь меня от клеветы человеческой, и сохраню заповеди Твоя. Значит, человек способный все это вытерпеть, имеет необыкновенное обилие благодати. Действительно, радоваться и веселиться, находясь в таком положении, может только тот, кто изобилует Божественной благодатью. Одной из причин этой радости является предвкушение, ожидание человеком "многой мзды на небесах". То есть он радуется и веселится, ибо уже сейчас отчасти вкушает то, что в будущем веке получит в полной мере. Мзда ваша многа на небесех. Итак, можно ли про такого совершенного человека сказать, что он не сын, а только наемник, что он находится лишь на второй степени духовного преуспеяния? Конечно нет.
Несколько позже, в той же самой Нагорной проповеди, Господь Иисус Христос, говоря о тайном, нетщеславном совершении добродетелей поста, милостыни, молитвы, употребляет подобное же выражение, притом во фразе, в которой было бы невозможно назвать человека, стремящегося получить мзду, наемником, потому что он прямо усыновляется Небесному Богу Отцу. Внемлите милостыни вашея не творити пред человеки, да видими будете ими; аще ли же ни, мзды не имате от Отца вашего, иже есть на небесех (Мф.6:1). Итак, в словах мзды не имате от Отца вашего Бог назван нашим Отцом, значит, мы - Его чада, а потому никак уже не наемники. Спаситель говорит, что если мы будем совершать добродетель милостыни правильно, то есть, по толкованию святых отцов, прежде всего нетщеславно, потому что не всегда возможно благотворить тайно, то получим мзду на Небесах. И вот нам вновь и вновь обещается мзда. Конечно же, не в этой жизни, а в будущей, но тем не менее - мзда, награда.
Подобное выражение повторяется и далее, по поводу молитвы: И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищах и в стогнах путий стояще молитися, яко да явятся человеком. Аминь, глаголю вам, яко восприемлют мзду свою (Мф.6:5). Значит, ничего греховного в мыслях о мзде, о награде нет. Более того, эта награда должна вдохновлять нас к ревностным подвигам, к терпению поношений, гонений, к нетщеславному, не ради человеческих похвал и одобрения, совершению добродетелей, причем самых великих: милостыни, молитвы, поста. Поэтому мы не имеем никакого права унижать желание человека получить награду, и не просто награду, а духовную мзду будущего века. Что это за мзда и в чем она состоит, скажем несколько позже.
Господь наш Иисус Христос Сам обещает Своим последователям, что при правильном совершении добродетелей они получат награду от Небесного Бога Отца: Егда убо твориши милостыню, не воструби пред собою, якоже лицемери творят в сонмищах и в стогнах, яко да прославятся от человек; аминь, глаголю вам, восприемлют мзду свою (Мф.6:2). Лицемеры, принимая награду в виде похвалы здесь, больше ее уже не получат; следовательно, тот, кто правильно совершает добродетели, кто не восприемлет мзды сейчас, тот еще ожидает ее получить. Вот как Господь говорит об этом далее: Тебе же творящу милостыню, да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя. Яко да будет милостыня твоя в тайне, и Отец твой, видяй в тайне, Той воздаст тебе яве (Мф.6:3-4). То есть воздаяние это для человека будет вполне определенным, ясным и ощутимым, а не каким-то мечтательным. Понимать это нужно не так, что, отказавшись от человеческой похвалы, мы получим какую-то иную земную награду, нет, хотя бы и на земле, но получим мы от Бога мзду духовную - а это все равно что получить ее на Небесах. Здесь нет противоречия, ведь получая на земле небесное, мы таким образом имеем сокровище на небесах.
И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищах и в стогнах путий стояще молитися, яко да явятся человеком. Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою (Мф.6:5). Если лицемеры, молясь таким образом, восприемлют мзду свою, значит, мы, молясь уединенно, не на людях, должны воспринять мзду от Самого Бога. Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тайне, и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф.6:6). Опять сказано о воздаянии. Нигде не говорится о том, что желание получить от Бога мзду - постыдно, нет, лишь бы мы желали получить мзду духовную. Такое стремление к воздаянию, ко мзде за труды, наоборот, укрепляет человека, вдохновляет его, делая способным переносить многие скорби, как мы слышали о том из девятой заповеди блаженства.
Далее нечто подобное сказано и о посте: Егда же поститеся, не будите якоже лицемери сетующе: помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся; аминь, глаголю вам, яко восприемлют мзду свою. Ты же постяся помажи главу твою и лице твое умый, яко да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, Иже в тайне, и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф.6:16-18). Что значит воздаст? Разве это не синоним получения мзды?
Пожалуй, можно сказать, что не только об одном лишь сребролюбии, но и относительно тщеславия говорится следующее: Не скрывайте себе сокровищ на земли, идеже червь и тля тлит и идеже татие подкопывают и крадут. Скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит и идеже татие не подкопывают, ни крадут. Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф.6:19-21). Итак, нам даже разрешается собирать некое сокровище, стремиться к какому-то стяжанию - но только к стяжанию благ духовных, к собиранию сокровищ на небесах, которые не могут повредить или выкрасть демоны тщеславия. То есть не следует нам ожидать похвалы, награды, одобрения или славы от людей, но нужно ждать награды и "благодарности" (в виде действия благодати) только от Бога. Свидетельство об этом приводится и в Евангелии от Иоанна. После беседы Господа с самарянкой, ученики, недоумевая по поводу Его разговора с ней, моляху Его, глаголюще: "Равви, яждь". Он же рече им: "Аз брашно имам ясти, егоже вы не весте". Глаголаху убо ученицы к себе: "Еда кто принесе Ему ясти?" Глагола им Иисус: "Мое брашно есть, да сотворю волю пославшаго Мя и совершу дело Его. Не вы ли глаголете, яко еще четыри месяцы суть, и жатва приидет? Се глаголю вам: возведите очи ваши и видите нивы, яко плавы суть к жатве уже. И жняй мзду приемлет и собирает плод в живот вечный, да и сеяй вкупе радуется и жняй. О сем бо слово есть истинное, яко ин есть сеяй, и ин есть жняй. Аз послах вы жати, идеже вы не трудистеся; инии трудишася, и вы в труд их внидосте" (Ин.4:31-38).
Итак, мы слышим, что говорит Господь: "И жняй мзду приемлет и собирает плод в живот вечный, да и сеяй вкупе радуется и жняй". Вновь обещается мзда или, как, наверное, точнее сказано в русском переводе, "плата", "вознаграждение". Обещается вознаграждение тем, кто будет трудиться на ниве Божьей, то есть "плата" за апостольские, проповеднические труды. Не будем углубляться в толкование всего приведенного евангельского текста, но очевидно, что в разных случаях Спаситель вполне определенно, откровенно и ясно рассуждает о мзде. И ничего постыдного, как вы видите, в этом нет. Мзда обещана и тем, кто совершает самый возвышенный и трудный подвиг в Церкви - апостольскую проповедь. Редко кто способен на такой подвиг, не многим дается на это благословение свыше. По церковным канонам прямыми наследниками апостольской благодати являются епископы и в некоторой степени пресвитеры. За труд на ниве Божией истинным служителям Господа, апостолам и их духовным потомкам, епископам, обещается мзда. Конечно, апостолы никак не могут считаться наемниками, а следовательно, и мы не должны рассуждать так, будто нам не нужно никакой корысти. Такая чрезмерная "бескорыстность", которая у старшего поколения идет от нелепого, нежизненного, непрактичного советского воспитания, делает человека бездеятельным. Ведь поскольку он, так сказать, "бескорыстный", то у него, соответственно, пропадает всякий интерес к какой-либо деятельности и он просто ничего не делает. Вот к какому результату приводит бескорыстность в житейских вопросах - нечто подобное, к сожалению, происходит и в вопросах духовных. Когда мы не ждем от Бога никакой награды, никакой благодати, а трудимся "бескорыстно", то ничего и не получаем, потому что по большей части теряем всякую ревность и усердие к духовной жизни.
Что же нужно делать, чтобы получить награду и в чем эта награда состоит? Давайте именно с этой неожиданной точки зрения, с точки зрения отношения к награде, более подробно рассмотрим один Евангельский эпизод. И се, един некий приступль рече Ему (то есть Господу Иисусу Христу): "Учителю благий, что благо сотворю, да имам живот вечный?" Он же рече ему: "Что Мя глаголеши блага? Никтоже благ, токмо един Бог. Аще ли хощеши внити в живот, соблюди заповеди" (Мф.19:16-17). Понятно, что "наследовать жизнь вечную" и "получить мзду многую на небесах" - это, в общем-то, одно и то же. Можно даже сказать, что обещание мзды многой на небесах - это не просто обещание вечной жизни и спасения, но обетование некой особенной на небесах награды. Так или иначе, между понятиями "живот вечный" и "мзда на небесах" противоречия нет, поэтому данный эпизод имеет прямое отношение к рассматриваемой нами теме. Он же рече ему: "Что Мя глаголеши блага? Никтоже благ, токмо един Бог. Аще ли хощеши внити в живот, соблюди заповеди"... Вот, что необходимо сделать, чтобы наследовать вечную жизнь, чтобы получить награду на небесах: соблюсти заповеди. Какие заповеди? Глагола ему: "Кия?" Иисус же рече: "Еже: не убиеши; не прелюбы сотвориши; не украдеши; не лжесвидетельствуеши; чти отца и матерь; и возлюбиши искренняго твоего яко сам себе" (Мф.19:18-19). Итак, мы видим, что перечисляются те заповеди, которые указывают человеку на отречение от всего земного. В самих этих заповедях заключено отречение от явно греховного наслаждения, от услаждения тем, что противоестественно природе человека. Всякая страсть, как бы ни казалось это с первого взгляда странным, приносит человеку наслаждение. Если бы мы, например, не наслаждались гневом, в крайнем своем проявлении приводящим к убийству, то, конечно же, с самого начала пресекали бы его и не доводили бы себя до ужасного состояния душевного расстройства; увлекаемся мы гневом потому, что он нам приятен. Если мы рассмотрим печальную историю человечества, то увидим, что многие великие полководцы и завоеватели просто упивались этой страстью, находя в ней смысл своей жизни. Конечно, и слава имела для них значение, но без пристрастия к такому противоестественному занятию - убийству других людей - совершить многие, с человеческой точки зрения великие, дела было бы невозможно. Такие дела, например, какие совершили Чингисхан или Александр Македонский (неважно, осуждаем мы их или одобряем, преклоняемся перед ними или считаем страшными людьми). Чингисхан как-то спросил своих приближенных о том, в чем состоит счастье. Они стали предлагать различные суждения, а он сам ответил: "Счастье состоит в том, чтобы убивать своих врагов и насиловать их дочерей и жен". Человек прожил всю жизнь и дошел до такой мысли. "Убивать - вот в чем счастье" - это было движущей силой его великих завоеваний. Да и многие люди не совершают столь страшного греха просто потому, что боятся законного возмездия, уголовного преследования. Таким образом, отречение от греха гнева - это отречение от наслаждения одной из самых губительных и самых мощных страстей, заставившей не только многих людей, но даже целые народы совершать великие дела и вершить судьбы истории.
Следующая заповедь, о которой Спаситель сказал юноше: не прелюбы сотвориши. В наше время весь мир предан этой страшной, отвратительной страсти, никто и за грех не считает исполнение ее на деле, а, наоборот, смысл жизни полагают в том, чтобы наслаждаться ее действием, хотя на самом деле для человека, живущего по естеству, это излишне. Если бы все люди ограничивались лишь рамками брака, то те прискорбности, которые он приносит, пожалуй, многих из них отвратили бы от супружества, и наслаждение браком из-за многоразличных забот и трудов, присущих этому образу жизни, отступило бы на второй план и почти потеряло бы свое значение. Преступлением же против супружества, прелюбодеянием, человек дает себе свободу грешить. Блуд разливается, как река, вышедшая из берегов, становится губительным и для человека, который ему предается, и для всех тех, кто с этим человеком соприкасается, подобно смертоносной заразе, которая заражает одного, другого, третьего и таким образом распространяется бесконечно. Поэтому запрещен не брак, а прелюбодеяние, греховное преступление, нарушение естественных отношений. Весь мир утопает в грехе, люди совершают отвратительные грехи, почитая их чем-то невинным или даже видя в них смысл жизни. Ради прелюбодеяния совершаются и многие другие страшные преступления. Итак, второй заповедью также ограничивается противоестественное наслаждение: вначале запрещено убийство, затем - прелюбодеяние.
Далее, не украдеши. Избыток имущества, естественно, создает для человека многие удобства, позволяя наслаждаться жизнью. Страсть сребролюбия, по учению святых отцов, вмещает в себя все грехи, так как является средством для удовлетворения прочих человеческих страстей. Поэтому воровство основано на желании незаконным образом, через нарушение прав собственности другого человека, приобрести богатство, имущество для удовлетворения своих страстей. Исполнение данной заповеди и пресекает незаконное наслаждение.
Не лжесвидетельствуеши. Лжесвидетельство, или ложь, употребляется для прикрытия своих преступлений, для того чтобы не потерпеть скорби из-за какого-либо своего согрешения против других людей. Мы лжем ради того, чтобы жить безмятежно, беспечально, чтобы можно было одновременно и грешить, и сохранять свою независимость, свободу совершать грех.
Чти отца и мать… В этой заповеди на первый взгляд не столь очевидно говорится о пресечении страсти к наслаждению. В то же время, для людей неверующих или живущих в неверующей среде, заповедь о почитании отца и матери, учащих жить по совести, по заповедям, учащих закону Божию, равнозначна тому, чтобы сказать: будь послушен велениям своей совести. И в наше время люди, с уважением относящиеся к своим родителям, бывают, как правило, более приличны и благонравны, чем не почитающие отца и мать. Кроме того, мы знаем, что те, кто предаются греху, доходят иногда и до совершенного презрения к своим родителям, забывают о них, оставляют без всякого попечения, бывают в отношении родивших и воспитавших их даже жестокими и заботятся лишь об удовлетворении собственных страстей. Это - крайнее проявление греховности, но в наше время оно встречается довольно часто.
Наконец последняя заповедь - возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе. Опять наше самолюбие - корень всех зол - ограничивается, теперь уже любовью к ближнему. Себя мы готовы любить безраздельно, считая, что какой бы тяжкий грех, какое бы преступление мы не совершили, мы тем не менее достойны своей собственной любви. На краткое время у человека может появиться к себе некоторое отвращение, но потом сильнейшее самолюбие вновь все побеждает, овладевает человеком и он опять служит себе словно некоему идолу. Поэтому заповедь о любви к ближнему как к самому себя является богооткровенной премудрой меркой, ограничивающей наше самолюбие. Мы не умеем любить ближнего, не знаем как его любить, и вот нам указывается: как самого себя. Любишь себя - люби и ближнего, жалеешь себя - жалей и ближнего, снисходишь себе - снизойди и ближнему и так далее.
Итак, заповедями ограничивается в человеке стремление к наслаждению, пресекается сладострастие в широком смысле этого слова, понимаемое не только как блудная страсть, но вообще как любое греховное наслаждение. Чтобы получить живот вечный, человек должен прежде всего оградить себя от грубого, явно греховного сладострастия. Можно сказать и более откровенно, на чем основано наше сладострастие. Святые отцы говорят: береги все чувства, в особенности осязание. Это - самое низменное чувство, присутствующее в человеке. Блудная страсть - это ни что иное, как изощренное удовлетворение именно чувства осязания. Ради этого самого низкого чувства, мы, как некие кошки, которые любят, когда их гладят, иногда готовы отречься от вечной жизни. Предаваясь грубейшим наслаждениям, мы, подобно влекомым инстинктами животным, забываем о вечности, теряем способность мыслить о чем-то возвышенном, даже перестаем на время быть людьми. Это воспламеняющееся желание удовлетворения одного из пяти человеческих чувств заставляет нас, хотя бы на некоторое время, забыть о будущем блаженстве, об общении с Господом, как будто ничего того не существует. Глупо, стыдно, но так оно и есть. То же самое можно сказать и о других чувствах: зрении, слухе, - они также могут наслаждаться как возвышенным и прекрасным, так и низменным и отвратительным. Через эти чувства и возбуждаются все страсти, о каких мы только что говорили: не только блудная, но и гнев, и зависть, от которых люди доходят до воровства и убийства, а также прочие многочисленные отрасли страстей, может быть и не изображенные в заповедях, не запрещенные ими, но проявления которых происходят от нарушения заповеданного Спасителем.
Глагола Ему юноша: "Вся сия сохраних от юности моея, что есмь еще не докончал?" (Мф.19:20). Этот юноша, благодаря тому что совесть его была, так сказать, утончена исполнением заповедей, чувствовал, что одного отречения от противоестественных наслаждений мало и возможно, он не исполнил чего-то важного, даже самого главного. Что же отвечает ему Господь? Между прочим, в описании этого же эпизода в Евангелии от Марка (сейчас я цитирую по Матфею) сказано, что после этих слов юноши Господь воззрел на него и возлюбил его, видя в нем стремление исполнить что-то еще. Именно его смирение, осознание того, что одного пресечения страстей в их грубых проявлениях еще не достаточно для спасения, и сделало его достойным Божественной любви. И вот Господь такому искреннему человеку (а я надеюсь, что и мы, поскольку находимся в монастыре, стремимся к чему-то большему, чем простое исполнение заповедей "не убий", "не прелюбодействуй", "не укради") открывает, что еще необходимо сделать. Рече ему Иисус: "Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене" (Мф.19:21). Вы помните, как мы читали в Евангелии от Матфея о сокровищах на небесах: собирайте себе сокровища на небесах… мзда ваша многа на небесах… мзды (если неправильно будете себя вести) не имате от Отца вашего, Иже есть на Небесех. Итак, юноше обещается то же, о чем говорится и в тех случаях: сокровище на небесах (речь идет, конечно, не в буквальном смысле слова о сокровищах, а о духовных благах). И имети имаши сокровище на небеси и гряди вслед Мене. Итак, необходимо не только отречься от греховных наслаждений, но пресечь даже и невинное наслаждение, невинную привязанность к земному, отказаться от всего земного. Для того чтобы приобрести сокровище на небесах, нужно воздержаться не только от прелюбодеяния, но и от самого брака, удержать себя не только от убийства, но и от гнева, как сказано Господом Иисусом Христом в Нагорной проповеди. Только тогда мы сможем приобрести богатство духовное взамен оставленного нами богатства земного. Ведь понятно, что, отрекаясь от богатства, человек лишается возможности совершать даже невинные поступки, которые могли бы принести утешение в земной жизни. Нищий думает не о наслаждении, но о том, как не умереть от голода и хоть сколько-то насытиться. Становясь нищим, отрекаясь не только от многоразличных снедей, но и вообще от всякого наслаждения, человек лишается возможности жить в свое удовольствие, однако может надеяться на получение сокровища на небесах. Из этого эпизода мы вновь видим, что ожидание награды от Бога и стремление к ней не препятствуют совершенству, этой наградой Господь нас и привлекает: "Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси". Тому, кто хочет быть совершенным, Господь Сам обещает сокровище на небесах, значит, никакого противоречия здесь нет, ничего постыдного в такой "духовной корысти" нет. На первый взгляд представляется, что заповедь о любви к ближнему легче исполнить при помощи богатства: как может бедный человек проявить любовь к ближнему, если он не способен не только подать милостыни, но и вообще никаким иным образом помочь человеку? Тем не менее Господь призывает нас отказаться и от такой возможности, обещая за это награду. Значит, подобное отречение - нечто высшее, чем буквальное исполнение заповеди о любви к ближнему, даже о любви к отцу и матери, потому что, отказавшись от имущества и став нищими, мы теряем возможность послужить своим родителям. То есть мы отрекаемся не только от земных удовольствий, но даже и от меньших заповедей ради большей - любви к Богу.
Когда же юноша отошел со скорбью, Господь открыл ученикам, уже исполнившим заповедь об отречении от земного имущества, что скрывается под словами многая мзда, что приобретает человек, совершающий подвиг полного отречения, или, как говорит об этом святитель Игнатий (Брянчанинов), стремящийся к совершенству_. Слыша же юноша слово, отыде скорбя: бе бо имея стяжания многа. Иисус же рече учеником Своим: "Аминь глаголю вам, яко неудобь богатый внидет в Царствие Небесное. Паки же глаголю вам: яко удобее есть вельбуду сквозе иглины уши проити, неже богату в Царствие Божие внити". Слышавше же ученицы Его, дивляхуся зело, глаголюще: "Кто убо может спасен быти?" Воззрев же Иисус рече им: "У человек сие невозможно есть, у Бога же вся возможна". Тогда отвещав Петр, рече Ему: "Се мы оставихом вся, и вслед Тебе идохом, что убо будет нам?" (Мф.19:22-27). Петр, как человек простой и порывистый, часто совершал необдуманные поступки и необдуманно говорил, подвергаясь иногда за это от Господа порицаниям, но натуры своей изменить не мог. Так и в этом случае он откровенно спрашивает: "Какая нам будет награда?" Он не боится, в отличие от нас, показаться корыстолюбивым (а мы "бескорыстностью" часто прикрываем свое нерадение), но в простоте своей говорит: "Се мы оставихом вся…" Хотя апостолы оставили и немногое (что, например, оставил Петр? - жену, которая, впрочем, как говорит Предание, всегда следовала за мужем и служила ему, да лодку с рыбой), но ведь все же оставили. Се мы оставихом вся и вслед Тебе идохом, что убо будет нам? Раз уж речь зашла о награде, Петр решился спросить прямо: "Какую мы получим награду?" Если Петр поступал неправильно, Господь его порицал: можно вспомнить, например, эпизод, когда Петр, слыша предсказания Спасителя о Своих страданиях, неразумно Его пожалел, на что Господь ответил ему: "Отойди от Меня, сатана" (Мф.4:10). Здесь же никакого порицания мы не видим, наоборот, Господь отвечает апостолу Петру совершенно откровенно, определенно, можно даже сказать, подробно. Иисус же рече им: "Аминь глаголю вам, яко вы шедшие по Мне, в пакибытие (то есть в будущей жизни), егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своея, сядете и вы на двоюнадесяте престолу (конечно, имеются в виду не какие-то материальные престолы), судяще обеманадесяте коленома Израилевома" (Мф.19:28). Это - обещание необыкновенной духовной высоты, и дано оно именно апостолам. А далее уже говорится о том, что относится ко всякому, исполнившему данное отречение на деле, а не только на словах: И всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имени Моего ради, сторицею приимет, и живот вечный наследит. (Мф.19:29). Слова сторицею приимет не означают, естественно, что у нас будет в сто раз больше жен или людей нас любящих. Нельзя толковать эти слова слишком буквально, хотя некоторые святые отцы, как, например, Иоанн Кассиан Римлянин, понимали их и в таком смысле. Я думаю, здесь идет речь о любви, о том, что мы уже на земле приобретем любовь ко многим и многим людям, и гораздо большую, чем та, какую мы до сих пор имели к своим немногим близким.
Вот какую необыкновенную награду обещает нам Господь: если мы совершим отречение, отсечем противоестественные страсти, а затем откажемся и от естественных наслаждений, то будем любить всех столь же крепко, как обычно люди любят своих самых близких и родных. Более того, любовь образно названа большей "во сто крат", то есть она будет неизмеримо больше той, что мы испытываем к своим родственникам.
Нашу беседу я хочу завершить словами Господа, которые передает евангелист Лука, с целью напоследок еще раз подтвердить ими то, что Господь Иисус Христос как величайшую награду обещает исполняющим Его заповеди именно любовь. В то же время в этом отрывке со всей очевидностью показывается, что никакого противоречия между стремлением получить от Бога мзду и состоянием Богосыновства нет. Обаче любите враги ваша, и благотворите, и взаим дайте ничесоже чающе, и будет мзда ваша многа, и будете сынове Вышняго: яко Той благ есть на безблагодатные и злые. Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть (Лк.6:35-36). Итак, мздой нашей будет то, что мы станем сыновьями Вышняго и приобретем такую любовь, что начнем проявлять ее даже в отношении людей неблагодарных и злых, приобретем то милосердие, какое имеет ко всему Своему творению, ко всему человеческому роду Всесовершенный Бог. Вот какая мзда ожидает тех, кто всей душой стремится исполнить заповеди, кто всей душой отказывается и от греховных, и от "естественных" наслаждений ради следования за Господом Иисусом Христом.
Поэтому перестанем считать чем-то унизительным для себя "духовную корысть", наоборот, пусть надежда на великую награду возгревает нашу ревность. Будем пламенно стремиться получить ее от Бога, ведь она - не какое-то преимущество перед людьми или некое величие, но это беспредельная любовь к Богу и безграничная любовь ко всякому человеку.
Вопрос. Старец Паисий Афонский пишет, что ради духовного преуспеяния монах должен оставить рассудочность, смириться и поработать сердцем, а монахиня должна оставить зависть и тому подобное, духовно возмужать и руководствоваться рассудком, чтобы "притормаживать" сердце. Объясните, почему полагается такая разница между монахом и монахиней и даются столь противоречивые советы?
Ответ. Видимо, старец Паисий считал, что мужчины более руководствуются рассудком, а женщины - сердцем, и последние слишком поддаются чувствам, а мужчины, наоборот, слишком холодно рассуждают. Я подобных обобщений делать не могу, и поэтому не знаю, так ли это или не так. Может быть, преподобный Паисий принял такое суждение от других людей. По моему мнению, все люди руководствуются чувствами, только у женщин они проявляются более откровенно. Проводился эксперимент: какая реакция у мужчины и у женщины на те или иные скорбные происшествия. В результате обнаружили, что когда мужчина находится на людях, то он не позволяет себе плакать, а без свидетелей он плачет так же, как и женщина. Многое в поведении мужчины и женщины связано с представлением общества о том, как они должны себя вести: образно говоря, мужчина должен быть мужественным, а женщина - женственной. Например, женщина может позволить себе гримасничать, морщиться, кокетничать, а мужчине этого делать нельзя; хотя он, может быть, тоже хотел бы подобным образом привлечь чье-то внимание, тем не менее вынужден, так сказать, сохранять хорошую мину при плохой игре.
Наверное, нельзя так однозначно рассуждать, будто женщинам больше свойственна чувственность, а мужчинам рассудочность, я столь далеко идущих обобщений боюсь и не берусь об этом говорить, а потому не могу полностью согласиться с данным мнением старца Паисия. Что касается того, будто бы женщины не способны ни к какой работе мысли, то это неверно; женщины эмансипировались и показывают равные способности с мужчинами, встречаются женщины, действующие очень расчетливо. Раньше женщина была занята только семьей, как правило, имела много детей и потому кроме их воспитания ничем более заниматься не могла. Хорошо это или плохо, но таково предназначение женщины, иначе невозможно. Наилучший путь безбрачной жизни - это монашество, здесь человек может проявить свои способности. Однако и в Церкви женщине не дается первенствующее место: она никогда не получит ни священного сана, ни каких-то особенных должностей, максимум, чего она может достичь, - это должность игуменьи в женском монастыре. Да и то в древности были женские монастыри, где настоятелями были священники. Вполне естественно, что женский ум формируется образом жизни.
Вопрос. Неужели христианин совершенно свободен в выборе добра и зла? Почему же тогда апостол говорит, что не то делает, что хочет, но что ненавидит, то совершает? (Рим.7:15)
Ответ. Можно предположить, что апостол Павел говорит это от лица всех нас. Впрочем, есть мнение преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, что так думать неправильно. Конечно, апостол говорит эти слова искренне, но ведь можно по-разному делать то, чего не хочешь. Один совершает тяжкий грех на деле, другой с грехом борется, третий допускает его только на малое время в мыслях, а затем отвергает, четвертый и самые прилоги греха отсекает. Почитайте у святых отцов о разных степенях борьбы с грехом. Апостол Павел мог испытывать борение с грехом на таком уровне тончайших движений ума и души, о существовании которого мы даже и не подозреваем, а потому, исходя из своего именно мысленного опыта, говорит о том, что мы совершаем часто на деле. Поэтому думать, что апостол делает не то, что хочет, нельзя.
Что касается выбора добра и зла, то если мы выбираем между тем, совершить грех на деле или нет, то у подвижников, достигших высокого духовного преуспеяния, этот выбор происходит на тончайшем духовном уровне. Они наблюдают в себе греховные колебания в виде тончайших, незаметных для нас душевных изменений; хотя, конечно, и у нас такой уровень душевной жизни существует. Люди достигшие духовного преуспеяния получают свободу от греха в том смысле, что уже не могут совершить грех на деле. Симеон Новый Богослов говорит, что есть люди, пришедшие в такое состояние, что в них страсти как бы "спят"; они не исчезли окончательно, но недейственны в человеке. В сравнении с нами такой человек свободен от греха, но в то же время никто на земле полной свободы достичь не может. На одном из Поместных Соборов постановлено считать ересью то мнение, что святые называют себя великими грешниками из смирения, а на самом деле грехов у них нет. Во всяком человеке происходит борьба с грехом: даже у таких великих подвижников, как Иоанн Креститель или Серафим Саровский, тем не менее были греховные движения ума. Известен только один человек, достигший полного, совершенного бесстрастия, - это Пресвятая Дева Богородица, других людей нет. Каждый борется с собой: один - чтобы не ударить, другой - чтобы не накричать, третий - чтобы и вида не показать, что он рассердился, а четвертый - чтобы и сами гневные мысли выбросить из головы. Поэтому апостол Павел и говорит, что мы свободны на определенном уровне: один человек на уровне поступков, другой на уровне слов, иной на уровне мыслей, а возможно, есть и еще более высокий, непостижимый для нас уровень. Не свободны же мы в той степени, в какой подвержены власти греха, тогда мы и делаем не то, что хотим.
Вопрос. Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет, что нельзя искать в молитве наслаждения и какого-то утешения. Феофан Затворник при унынии советует думать, что это твое естественное состояние, и не считать себя достойным утешений. Что тогда понимать под мздой, только ли любовь к ближнему? Ведь если рассуждать о молитве, то разве нельзя то утешение, которое человек получает от внимательной молитвы, считать небесным сокровищем?
Ответ. Одно дело - жажда духовных наслаждений, разгорячение новоначальных, а другое - истинные духовные плоды, о которых пишет святитель Игнатий: покаяние, внимание и прочие добродетели. Естественно, что новоначальных нужно предостерегать от стремления к наслаждениям, а направлять к стяжанию действительных духовных плодов, то есть, главное, к покаянию. На самом деле покаяние тоже приносит нам утешение и наслаждение. Когда человек проливает покаянные слезы, даже когда он просто вздыхает, сожалеет о своих грехах, сокрушается, душа его получает облегчение, и наоборот, когда покаяния нет, молиться становится трудно. Речь идет, конечно, не о том, чтобы мы боялись благодати, ибо мы все стремимся к ней, хотим быть с Богом, а стяжание благодати это и есть близость к Богу. Благодать - это действие славы Божией, божественный свет, и чем ближе мы к Богу, тем больше у нас благодати, ведь чем более человек приближается к источнику света, тем ярче им освещается. Отношение к благодати как к некоей субстанции или стихии наподобие воздуха или воды - которую можно зачерпнуть и "душевный сосуд" наполнится, - можно назвать духовным сладострастием. Стремление же, любовь к Богу не могут порицаться, но совершать этот путь надо с терпением, смиряясь, если что-то не получается, происходит не быстро, а долго и со многими трудами. Важно не то, чтобы мы вообще не думали об утешении, а то, чтобы мы не стремились к быстрым результатам, к наслаждению ради наслаждения. Утешение Богообщению сопутствует, а не является его главной целью. В этом смысле предостережение святителя Игнатия, конечно, очень важно, особенно для новоначальных. В то же время преподобный Серафим Саровский говорит, что целью христианской жизни является стяжание благодати. Получается, что у авторитетных подвижников противоположные мнения: святитель Игнатий считает, что искать наслаждения благодатью не нужно, а Серафим Саровский - что нужно. Но на самом деле противоречия нет: благодати искать необходимо, но не ради наслаждения.
А духовная мзда - это и есть Богообщение. Господь Иисус Христос перед Преображением сказал ученикам, что есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе (см. Мк.9:1). Что же это было за Царствие Божие? Не какие-то дворцы, не спустившийся с неба горний Иерусалим. Оно заключалось в том, что, как говорится в тропаре праздника Преображения, Господь показал апостолам в той мере, в какой они могли вместить, Свою Божественную славу.
Вопрос. В учебнике по догматическому богословию написано, что Бог предузнал о некоторых, не знавших Христа, римских гражданах, что они воспользуются своей свободной волей во благо, и потому дал им благодатный дар восприимчивости к благовествованию о Нем, тем самым как бы предопределив их вступление в спасительную христианскую жизнь. Получается, что одни предопределены ко спасению, а другие - нет. Значит, есть Божии избранники, которым изначально дано больше благодати?
Ответ. Вам нужно прочитать книгу преподобного Иоанна Дамаскина "Точное изложение Православной веры", в которой говорится и о предопределении. Предвидение не является предопределением: если я что-то предвижу, это не значит, что я это и предопределяю. Если я по опыту знаю, что какой-то человек - надежный, то я, естественно, поручаю ему ответственное дело. При этом я не проявляю несправедливости, не поручая исполнить это дело человеку недобросовестному, потому что он наверняка бы его провалил. Если я в данном случае поступлю неблагоразумно, это будет означать, что я не справедлив, а просто безрассуден.
Вопрос. Дети появляются на свет от родителей, получается, что они должны быть такими же, как их мать и отец? Но откуда тогда у неверующих родителей верующие дети?
Ответ. Какие-то склонности, в том числе духовные, от родителей к детям, конечно, передаются, но вера есть действие не природы, а свободной воли человека. Дар свободной воли дается всем, а конкретный выбор человек делает сам. Бог даровал жизнь первым людям и поддерживает бытие всех вновь появляющихся на свет, но говорить, все люди с их грехами созданы Богом, нельзя. Тогда получится, что мы не виноваты в своих грехах. Вот не сестра Н. виновата, что она такая сердитая, а Бог: почему Он ее не сделал кроткой?! Начнутся оправдания своих страстей.
Предопределение существует в том смысле, что Господь, предвидя наше произволение, позволяет ему действовать в определенных пределах. Мы делаем не то, что хотим, а то, что нам предопределил Бог. Но предопределяет Господь наши действия потому, что знает, к чему мы наклонимся. По пословице: бодливой корове Бог рога не дал. Например, Наполеон хотел завоевать Россию и открыть путь в Индию, но чего-то он достиг, а что-то у него не получилось, и жизнь свою он окончил на острове Эльбе. Так бывает и в добром деле: человек что-то предпринимает, а Господь по Своим неведомым судьбам не дает задуманному совершиться. Казалось бы, сколько до революции было прекрасных богословов, подвижников благочестия, которые могли бы многие годы приносить людям пользу, но все они погибли злой смертью. По отношению к ним была проявлена "несправедливость": они умерли в лагерях и в итоге не сделали то, что могли бы. Почему так произошло? Мы не знаем, это судьбы Божии. Иногда Господь пресекает зло, а иногда не дает совершиться и чему-то доброму, возможно, для того, чтобы наказать людей, недостойных благодеяний. Нужно это принимать с верой, верить в Промысел Божий, а не пытаться объяснить, почему происходит так, а не иначе. Об этом было откровение египетскому подвижнику Антонию Великому, который стал как-то смущаться несправедливостями, случающимися в мире, и молиться Богу о том, чтобы ему была открыта причина этого. ему было сказано: "Антоний, не твое дело понимать судьбы Божии, себе внимай".
Вопрос. Можно ли читать Евагрия? Преподобный Варсонофий Великий пишет, что читать можно, но избирательно, а преподобный Иоанн Лествичник отзывается о нем отрицательно. Почему? Если его читать нельзя, то почему его творения есть в "Добротолюбии"?
Ответ. Дело в том, что Евагрий проклят на V Вселенском Соборе как еретик, придерживающийся взглядов Оригена. В "Добротолюбии" приводятся, конечно, отрывки из аскетических сочинений Евагрия, в которых еретических рассуждений нет. Святитель Феофан Затворник, видимо, считал, что можно взять что-то полезное и у еретиков, притом он и эти выдержки несколько переработал, как и все в "Добротолюбии". А вот читать другие сочинения Евагрия я бы все-таки не советовал, нужно относиться к ним осторожно. Что касается меня, то я не одобряю включения в "Добротолюбие" даже и таких отрывков. Может быть, это была ошибка святителя Феофана, не нам судить. Но если человек осужден Церковью, его творения не нужно выставлять для назидания. Тем более я не одобряю А.И. Сидорова, который недавно издал Евагрия. Такие книги можно издавать, наверное, лишь небольшим тиражом, только с научными целями, но в таком случае нужно сопроводить их подобающим богословско-научным комментарием.
С другой стороны, в богословской литературе многие как древние святые отцы, так и современные богословы - ревнители Православия, например архиепископ Аверкий или греческий митрополит Мелетий, приводят некоторые правильные мысли Оригена и не считают это грехом. Ориген был выдающимся ученым и толкователем Священного Писания, мнение его заслуживает внимания не потому, что он сам является авторитетным лицом, а потому, что оно логически обосновано, правильно. В таком смысле мы можем принимать высказывания даже человека, враждебно настроенного к Церкви. Преподобный Иоанн Дамаскин, например, свои диалектические главы первой части книги "Источник знания" заимствовал отчасти у Аристотеля, отчасти у его позднего комментатора, жившего в IV или V веке, Порфирия. Последний являлся ярым язычником, очень резко критиковавшим христианство. Его антихристианские произведения были запрещены Церковью и при изъятии уничтожались, поэтому они дошли до нас только в небольших отрывках. В то же время его философские сочинения изучались в учебных заведениях Византийской империи и использовались учеными последующих времен, в частности Иоанном Дамаскиным. Наверное, таким людям, как преподобный Иоанн Дамаскин, можно читать и еретиков, а таким людям, как мы, лучше их не касаться, чтобы не запутаться.
Вопрос. Святитель Игнатий пишет, что нужно воздавать почтение ближнему как образу Божию в своей душе, невидимо для других. Как это следует понимать?
Ответ. Я думаю, что почитать ближнего невидимо, в душе, означает считать его высшим себя, уважать его и не презирать, но благоговеть перед ним как перед образом Божиим, "Божией иконой". Мы должны относиться ко всякому человеку с тем же благоговением, с каким мы относимся к иконе, на которой изображены святые лики. Ведь насколько возможно в ограниченном существе изобразить Бога, настолько человек Самим Богом изображен в своем существе. Кто научился ближнего почитать, тот его и любит по-настоящему, а если любовь наша соединяется с некоторым презрением, как бы с жалостью к страдающему существу, с какой мы относимся к животным, то такое отношение назвать истинной христианской любовью нельзя. Естественно, что если человек почитает ближнего внутренне, то это будет проявляться и внешне, не в том смысле, что он будет креститься и целовать его, как икону, а в соответствующем этому почтению поведении. Если же кто-то говорит, что внутренне ближнего почитает, а сам его осуждает, притесняет и ругает, то, конечно же, никакого благоговения перед ближним у него в действительности нет.
Вопрос. Как правильно расценить распространенное в мирской жизни желание людей наслаждаться красотами природы, живописью или музыкой: как естественное занятие органов чувств или как извращенное грехом отступление от Богообщения к подобным суррогатам желательной и раздражительной сил души?
Ответ. Во-первых, к природе тоже можно относиться по-разному. Естественно, что всякий нормальный человек любит созерцать ее красоту (хотя есть люди и с извращенным чувством прекрасного, которым нравятся, например, прямоугольные, ровненькие домики новостроек). Но такое отношение может быть и утрировано, допустим, как у японцев, которые любуются цветением вишни. У них - культ, обожествление природы, который возникает из-за языческого к ней отношения. Я не знаю, в чем состоит их традиционная религиозность, но, похоже, в ней есть какой-то элемент пантеизма. (Пантеизм переводится как "всебожие"; пантеисты считают, что Бог не является отдельным абсолютным Существом, но что все существующее и Бог - одно и то же.) Поэтому ко всякому проявлению божества японцы и относятся с восхищением, обоготворяя и природу, и животных и многое другое. Таким образом, даже в любовании природой могут быть излишества.
Что касается живописи и музыки, то это уже не творения Божии, но плод человеческого творчества. Соответственно, здесь не только присутствует любовь к прекрасному, но примешиваются и человеческие страсти. Произведение искусства должно обладать силой чувства, чем больше в нем сила чувства, тем это более выдающееся произведение (конечно, при условии, что оно соответствует эстетическим законам). Если силы чувства не будет, то произведение не будет никому интересно. А какие чувства могут быть у грешного человека? Святитель Игнатий в своей статье "О добре падшего человеческого естества" говорит, что человеческое добро всегда смешано со злом. Людей в том естественном состоянии, в каком их создал Бог, нет, потому что после грехопадения естественные человеческие чувства стали иметь примесь страсти. Святитель Игнатий очень тонко подмечает, что первый человек был создан по образу Божию, а его потомки подобны уже падшему Адаму, как сказано и в Библии. Естественно, что и в произведение искусства, пейзаж ли человек пишет или фотографирует, он пытается вложить какое-то определенное чувство. Индивидуальность проявляется уже в том, что человек, например, фотографируя, выбирает определенные сюжеты и ракурсы, как-то особенно обрабатывает пленку или бумагу, и соответственно примешиваются и его чувства, страсти, грехи и прочее. Человек, пользуясь внешними средствами, пытается отобразить свои внутренние переживания, найти отклик своему внутреннему состоянию. Я нарочно привел в пример "бесстрастное" на первый взгляд занятие фотографированием, чтобы показать, что на самом деле никакой бесстрастности, а правильнее сказать беспристрастности, в искусстве быть не может. Очевидно, что любым искусством человек занимается не просто из любви к прекрасному, но и для удовлетворения своих страстей.
Что касается классической музыки, то в некоторых ее произведениях страсти видны очень ярко. В музыке Шопена, например, немало уныния. Наверное, в ней есть и другие чувства, но грусть, а говоря православным языком - уныние, доминирует во многих его произведениях. Я не знаток музыки, и поэтому не могу привести много примеров. В живописи разобраться проще: если воин рубит кого-то на части, то понятно, что изображается не кротость. В музыке же все тоньше, искусство это более абстрактное, отвлеченное от конкретных образов, но тем все это и опаснее. Самое главное, что придает характер музыкальному произведению, даже арии или песни - это именно музыка, а не слова, которые могут быть и нейтральными. Мелодия может придать противоположный смысл стихам поэта или дать им иное толкование. Говорю я это в особенности для певчих нашего монастыря. Церковь создала свою культуру, воспитывающую душу человека в определенном направлении. В том числе это и богослужебное пение, музыка которого хотя и создается не с помощью инструментов, а голосом, но ведь все равно является мелодией, это и иконопись, и архитектура, и литература, как святоотеческая, так и богослужебная. Когда мы вынуждены обучаться какому-то абстрактному мастерству, чтобы применить его в церковном искусстве, то у нас всегда есть опасность заразиться присущей ему страстностью: и в музыке, и в живописи. Например, иконописцы рисуют различные фрагменты знаменитых скульптур, а ведь их тоже создавали люди с определенным душевным настроем, и он может передаться. античная скульптура насквозь чувственная, плотская. Я это отчетливо понял, когда посещал в Москве Пушкинский музей. В каком-то из его залов на одной стене висели так называемые фаюмские портреты эпохи эллинизма, а на другой стене была небольшая, очень интересная коллекция византийских икон. Считается, что икона произошла от данного портрета, хотя на самом деле это еще нужно доказать. Поскольку фаюмские портреты - это надгробные изображения, то, естественно, автор пытался передать печаль по умершим. Изображения, с точки зрения мастерства, прекрасные и очень натуралистичные: молодые, красивые, цветущие люди - как их, уже скончавшихся, не пожалеть. И рядом - иконы, вызывающие совершенно другие чувства. Написаны они тоже блестяще, даже нельзя определить, где большее мастерство. Резкий контраст с иконописью ощущается и в залах, где представлена ассирийская, египетская скульптура, но особенно - на экспозициях античной скульптуры, где ярко проявляется некая чувственность, эротичность, приземленность. Я думаю, что в какой-то степени это заметно и на гипсовых слепках, особенно если сделана копия всей скульптуры, а не какой-то части лица, например. Тем не менее иконопись использует и античные мотивы, несомненно, что античное искусство иконописцам было известно.
У переводчиков своя проблема: для хорошего перевода нужно уметь передать стиль автора, а для этого необходимо читать много литературы. Классическая же русская литература за редким исключением (Достоевский, может быть некоторые поэты), к сожалению, не православная.
Нужно быть очень осторожным в увлечении искусством, потому что оно не может быть нейтральным, беспристрастным, в нем все равно присутствуют человеческие чувства, и они передают нам какие-то греховные ощущения. Чем сильнее произведение, тем более сильные ощущения оно в нас вызывает, это касается и церковного искусства, только в нем эти чувства чистые. Одно дело - сильное чувство веры, которое испытывал Иоанн Дамаскин и которое он выразил в каноне на Пасху, и другое дело - чувство Пушкина, когда он говорит "Я помню чудное мгновение…" - тоже сильное, только нехорошее. Позже в письмах к друзьям он эту женщину поносил.
Хотя и в зависимости от своего состояния человек может увидеть в каком-либо произведении или хорошее, или плохое. Скажем, в Византийских учебных заведениях, так называемых университетах, изучались античное искусство, философия. Образование тогда было, конечно, совсем другое, более архаичное. Византийцы учились брать из древних наук и искусств метод: заимствовали философский метод и применяли его в богословии, брали законы передачи красоты и использовали их в иконописи, музыке, пении и так далее. Но бывали и промахи. Уже в поздний период жил некий богослов Трифон, типичный представитель эпохи возрождения, любивший, как, впрочем, и все культурные византийцы, античность. И вот после его смерти обнаружилось какое-то его произведение, где говорилось, что надо вернуться к язычеству, за которым - будущее, а что христианство, мол, отживает свой век. Так что возможно и такое, и конечно, это недопустимо. Поэтому со светским искусством нужно обращаться очень осторожно: оно человека воспитывает, учит прекрасному, но может и увлечь.
Вопрос. А почему иногда музыка приятна для слуха, а иногда нет, это связано с каким-то ее соответствием моим собственным страстям?
Ответ. Действует очень много факторов. Церковь, хотя и в несколько искаженном виде, сохранила древнюю византийскую культуру, а в миру мы живем в рамках западноевропейской культуры. Если какая-либо певчая берет очень высокую ноту, то она действует так, исходя из западноевропейской культуры, а по-византийски она петь не хочет, ведь византийцы говорили, что в церкви нельзя допускать бесчинных воплей.
Когда человек живет в определенном обществе, культура этого общества кажется ему естественной. В Индии, например, своя музыка, для индуса классическая европейская симфония будет звучать как некая "какофония"; нам же кажется нелепой и некрасивой музыка индийская, мусульманская или, скажем, китайская. Сейчас, конечно, существует культ западной культуры, а в древности самым культурным народом мира считались византийцы, все старались им подражать. Существуют и личные предпочтения. Если апостол Павел говорит, что люди будут избирать таких духовных наставников, которые льстили бы слуху, то тем паче, стремясь получить удовольствие, мы будем избирать в искусстве того, кто нам приятен, а это значит - удовлетворяет наши страсти. Соответственно, какие у человека страсти, такие композиторы ему больше и нравятся.
Внутри самой западноевропейской культуры тоже есть разные течения и разные эпохи. Старинная музыка, например, более простая, строгая, чистая. Со временем музыкальные произведения становятся все более страстными, а современная, так называемая "серьезная" музыка, вообще чуть ли не разрывает человека на части. Слушаешь Кшиштофа Пендерецкого и не знаешь, сколько у тебя ушей! При этом я уж не говорю о вульгарном, но очень влиятельном уровне культуры - современной рок-музыке, а ведь большинство людей воспринимает "биение по ушам" барабанами и электрогитарами как удовольствие!
Люди, которым близки классические музыкальные произведения, выражающие разнообразные страсти, называют свою страстность духовностью. Они говорят: "Я живу духовной жизнью, посещаю концерты, выставки", - а на самом деле просто культивируют страсти, услаждаются ими.
Вот и смотрите: мы "вырвались" из этой культуры, пришли в Церковь, в монастырь со всеми своими страстями, со всеми привычками. Можно назвать наилучшим вариантом, если кто-то в своей мирской жизни слушал классическую музыку, а не рок, но многие привыкли именно к вульгарной, низкой эстрадной культуре, чувственной в самом плохом смысле слова, грубой, страстной, даже скотской, вплоть до самых откровенных низменных проявлений. У нас, во-первых, другие привычки, во-вторых - совсем иные представления о том, что красиво и что некрасиво, в-третьих, действует страстность. И поэтому византийское пение в монастыре нами часто не воспринимается, оно нам неинтересно. Это относится не только к пению, но и вообще ко всей церковной культуре: Церковь стремится нас перевоспитать, а багаж страстности, всех наших привычек тянет нас назад, мы противимся иногда даже невольно. Если же в человеке начинает преобладать духовное начало, то, естественно, светская культура становится ему безразличной, неинтересной, он услаждается, "упивается" искусством церковным, которое просвещает его душу. Конечно, многое зависит и от мастерства исполнителя: если кто-то хорошо поет оперную арию, то можно услаждаться ее красотой, а если кто-то плохо поет знаменным распевом, то виноват не стиль исполнения, а плохой певец, который компрометирует прекрасное церковное искусство.
Вопрос. Если человек терпит скорби за свои страсти, то получит ли он мзду? Можно ли назвать мздой его исправление?
Ответ. Да, скорее всего мздой тогда будет исправление. Ведь в девятой заповеди блаженств Спаситель говорит не о скорбях за страсти, а о терпении скорбей ради Него. Если же мы терпим скорби за страсти, то получаем наказание заслуженно, то есть они являются естественным следствием наших страстей.
Вопрос. Евангельский эпизод про юношу, вопросившего Господа о том, исполнения каких заповедей ему еще не хватает, Вы истолковываете так, будто он действительно достиг высот, о которых говорит. Однако иногда в проповедях можно услышать, что, наоборот, юноша задавал этот вопрос из лукавства, имея мотив, подобный мотиву книжников и фарисеев. Почему так изъясняют это место? Ведь люди таким образом и будут понимать этот момент Священного Писания.
Ответ. Если бы юноша говорил из лукавства, то не сказано было бы в Евангелии от Марка, что Господь, воззрев на него, возлюбил его (Мк.10:21). За что любить лукавого человека? Кроме того, Спаситель обличил его не в нарушении заповедей, а в том, что он привязан к богатству. Да и в чем состоит лукавство юноши? В Евангелии говорится, что этот юноша был князем, и вот он подбегает к Господу, падает на колени и вопрошает: "Учитель благий, что мне сделать, чтобы наследовать жизнь вечную?" Если бы он был таким лукавым, то зачем было бы ему падать на колени - это уже чрезмерно. Кроме того, Господь его именно возлюбил, и поэтому я не согласен с таким толкованием.
Вопрос. Исполнить все заповеди для нас почти невозможно, но ведь это еще не значит, что мы не получим блаженства, Царствия Божьего? Старица мне говорила, что был один нерадивый монах, который перед смертью сказал братии, что никогда никого не осудил. За одно это Господь его помиловал: монаху явились два ангела, которые показали ему хартии с его грехами, но когда он сказал, что никого не осудил, ангелы порвали все эти записи. Неужели Господь и нас так не может помиловать? Или так думать нельзя, это гордость?
Ответ. Ловко ты придумала, а ты попробуй никого не осудить! Человек, который никого не осуждает, достиг очень высокого духовного преуспеяния. Старица привела этот пример не в том смысле, что нужно быть нерадивым, а в том, что одна добродетель неосуждения столь велика, что спасает человека. Наверное, ты всех осуждаешь, вот тебе и рассказали этот случай, а не для того, чтобы ты впала в нерадение и "таким образом" спаслась.
Не надо себя успокаивать примерами нерадивых монахов, это глупость! Пока есть время, пока вы еще молодые, старайтесь подвизаться изо всех сил, а не успокаивайте себя тем, что, мол, "нам это невозможно", поэтому ничего делать не будем, а будем как те нерадивые монахи... Кто мешает вам быть монахами ревностными? Никто, вы препятствуете себе сами. Если человек не хочет исполнять заповеди, не хочет, допустим, бороться с гневом, как бы думая так: "Умру, разорву всех на части - а смиряться не буду", - так кто в этом виноват?
Да и знаете ли вы, что имелось в виду под нерадивым монахом? Может быть, этот монах сравнительно много ел и спал - уже это в древности считалось нерадением. Если нас сравнивать с древними подвижниками, то мы все - "нерадивые монахи": не можем ни подвизаться, ни поститься, ни уединяться так, как они, не имеем такого послушания, какое проявляли они... Был такой случай: к Антонию Великому пришли некоторые монахи, он стал их назидать, а они ему ответили, что поступать так, как он советует, они не могут. "Тогда сделайте вот это". - "Это мы тоже не можем исполнить". После этих слов Антоний говорит ученику: "Свари им каши - они немощные". Вы знаете, что у Египетских монахов вареная пища считалась верхом невоздержания, чем-то недопустимым. Что он мог еще сказать таким людям?
Зачем брать в пример нерадивость. Это с нас, нынешних монахов, любой может взять такой пример, потому что нерадивее нас нет. У нас самый ревностный подобен самому нерадивому древних времен. Если ты будешь стараться и изо всех сил, то, может быть, хоть что-нибудь исполнишь, научишься хотя бы не осуждать, а иначе вообще ничего у тебя не получится.
Вопрос. Батюшка, я пришла в монастырь, ища спасения, а теперь вы сказали, что я еще должна искать награды - любви. Что мне делать, чтобы получить эту награду? Я не поняла, запуталась.
Ответ. Противоречия в этом нет. Я думаю, что нужно искать спасения души, но ведь оно как раз и состоит в любви. Не может спасающийся не испытывать любви хотя бы до некоторой степени. Если Бог есть любовь (1Ин.4:8), то разве может случиться так, чтобы человек, которого Господь милует, спасает, при этом не испытывал никакой любви? Как можно спастись, не исполняя заповедь о любви к Богу и ближнему? Пусть даже мы часто нарушаем эту возвышенную заповедь, исполняем ее не до конца, но само стремление к этой добродетели и является покаянием. Покаяние - это не просто сожаление о своих грехах, но это - изменение в сторону совершенства. Спасительно уже то, если мы стремимся к полноте любви, к совершенству, хотя бы и не достигая этого. Если же сразу ставить себе весьма скромные задачи: не убить, не украсть - и этим ограничиваться, тогда и в самом начале подвига можно потерять ревность. Если движение сразу прекратилось, инерции нет, то что вы будете делать с годами? Не на нерадивых монахов следует равняться, а, наоборот, стремиться к мзде, зажигать в себе ревность, зная, что за наши даже самые маленькие труды мы обязательно получим хотя бы небольшую награду. Если примем одного из малых сих, подадим хотя бы чашу холодной воды, это не останется без награды. Конечно, хорошо бы получить на небесах мзду многую, но если мы не будем к ней стремиться, то не получим вообще никакой. Поэтому и нужно возгревать в себе ревность, для того я все это о награде и сказал. А не к тому, чтобы вы решили, мол, это слишком высокие требования и поэтому лучше вообще ничего не делать, а, подобно тому нерадивому монаху, лишь никого не осуждать и все.
Про нерадивого монаха я могу рассказать противоположный случай. Один мирянин уговаривал свою мать, чтобы она отпустила его подвизаться в обитель. Та согласилась с трудом, потому что это был ее единственный сын. Он ушел в монастырь, но впал в нерадение. Прошло какое-то время, он заболел и пришел в исступление: ему показалось, что он умер, стоит на Страшном Суде среди осужденных и видит там свою мать, которая ему говорит: "Сын мой, ты ведь ушел в монастырь, как же ты оказался здесь?" Когда он пришел в себя, на него напал страшный стыд, и он стал каяться.
Хорошо бы, чтобы так не случилось с вами, и, уйдя из мира, вы не оказались хуже мирян, а это может произойти, если вы не захотите бороться с собой, не будете иметь ревности. Вот это будет ужасно.
Вопрос. Афанасий Великий выделяет пять душевных страстей: гнев, страх, зависть, печаль и попечительность. Почему не упоминается гордость? Или она является следствием какой-то страсти?
Ответ. Разделение страстей в аскетической литературе достаточно условно, хотя для нас и привычно. Нельзя сказать, что страстей восемь или пять. Некоторые святые отцы говорят, что их три: славолюбие, сластолюбие и сребролюбие. Иные утверждают, что две: славолюбие и сластолюбие, - от которых происходят все прочие. Другие отцы все страсти возводят к самолюбию. В некоторых книгах говорится о тьмочисленных, иначе говоря, бесчисленных страстях. Святые отцы употребляли систематизацию лишь для удобства. Например, преподобный Иоанн Лествичник, рассуждая о гордости в своей книге "Лествица", говорит, что некоторые святые отцы страсти гордости и тщеславия различают, а он больше согласен с мнением Григория Богослова, который считает их за одну страсть. Но далее он со смирением предлагает все же говорить о них как об отдельных страстях, чтобы безумно не нарушить порядка премудрых. Таким образом, даже Иоанн Лествичник, которого можно назвать классиком аскетической литературы, и тот считает, что деление страстей условно.
Вопрос. Старец Паисий Афонский говорит, что нужно всегда и на все случаи иметь хороший помысел. Как это можно исполнить на деле, ведь приходится искать "хорошие помыслы" на самые различные ситуации?
Ответ. Придумывать помыслы не нужно. Хорошие помыслы - это помыслы о Евангельских заповедях, вот о чем всегда нужно помнить и чему нужно следовать. То есть греховным помыслам следует противопоставлять евангельские заповеди или святоотеческие изречения. Преподобный Паисий говорит об этом согласно с древними отцами, например с Исааком Сириным или, из русских подвижников, с Нилом Сорским. Да и святитель Игнатий указывает на это как на один из способов борьбы со страстями. Хотя подходит он только в том случае, если у нас не слишком тяжелая брань.
Вопрос. В одних святоотеческих повествованиях говорится, что иночество последних времен будет слабым, в других - что за скорби оно будет выше иночества первых веков. Где истина?
Ответ. Как мы станем себя вести, таким оно и будет. Если мы начнем оправдывать себя примерами нерадивых монахов, выдумывать еще что-нибудь, упорно не станем бороться со своими страстями, тогда оно будет слабым. Хотя, если все-таки мы вытерпим до конца, то тоже не лишимся своей награды. если же, вне зависимости от обстоятельств - много ли кто лет прожил, мало ли, много успел нагрешить или мало, - мы будем иметь усердие к монашеской жизни (а я и хочу от вас именно этого, желаю, чтобы у вас оно было), то в виде исключения можем оказаться не среди слабых, а среди ревностных.
В основном иночество, наверное, сейчас слабое, но зачем нам на всех равняться? Давайте станем исключением из общего правила, никто не может этому помешать, ведь человек свободен. Блаженный Нифонт говорит, что в последние времена подвижники пойдут путем делания, растворенного смирением, удобно скроют свои дарования и в Царстве Небесном окажутся выше отцов, прославившихся чудесами. Под деланием святые отцы имеют в виду умное делание, Иисусову молитву. Давайте и мы пойдем по этому пути. Таких условий для подвижнической жизни, какие были в древности, у нас нет: поститься, как святые отцы, мы не в силах, даже такого послушания, какое было у них, оказывать мы не можем, потому что сейчас нет подобных старцев. Уединения у нас также нет: по сравнению с мирскими людьми мы, конечно, живем сравнительно уединенно, но все равно в суете - общаемся с мирянами, выезжаем из обители - и, к сожалению, от этого никуда не денешься. Но если все же мы пойдем путем делания, растворенного смирением (а не гордостью, как у некоторых), то сможем приобрести великие дарования. Не в том смысле, что будем творить чудеса, а в том, что сможем стяжать такую же благодать, какая была у древних подвижников. Святые отцы говорят, что в последние времена чудес не будет, потому что не будет и такой веры, какая была раньше. Но ведь никто не может отнять у человека благодать, близость к Богу, возможность исполнять добродетели, а это и является самым главным, великим и одновременно необходимым и спасительным чудом.
Хочу прочитать вам один евангельский отрывок, повествующий о смирении, может, кто-нибудь отнесет его к себе: Прежде же праздника Пасхи, ведый Иисус, яко прииде Ему час, да прейдет от мира сего ко Отцу, возлюбль Своя сущыя в мире, до конца возлюби их. И вечери бывшей, дьяволу уже вложившу в сердце Иуде Симонову Искариотскому, да Его предаст, ведый Иисус, яко вся даде Ему Отец в руце, и яко от Бога изыде и к Богу грядет, восстав от вечери, и положи ризы, и прием лентион препоясася. потом же влия воду во умывальницу, и начат умывати ноги учеником, и отирати лентием, имже бе препоясан. Прииде же к Симону Петру, и глагола Ему той: "Господи, Ты ли мои умыеши нози?" Отвеща Иисус и рече ему: "Еже Аз творю, ты не веси ныне, уразумееши же по сих". Глагола Ему Петр: "не умыеши ногу моею во веки". Отвеща ему Иисус: "Аще не умыю тебе, не имаши части со Мною". Глагола Ему Симон Петр: "Господи, не нози мои токмо, но и руце и главу". Глагола ему Иисус: "Измовенный не требует, токмо нозе умыти, есть бо весь чист. И вы чисти есте, но не вси". Ведяше бо предающаго Его, сего ради рече, яко не вси чисти есте. Егда же умы ноги их, прият ризы Своя, возлег паки, рече им: "Весте ли, что сотворих вам? Вы глашаете Мя Учителя и Господа, и добре глаголете: есмь бо. Аще бо Аз умых ваши нозе, Господь и Учитель, и вы должни есте друг другу умывати нозе. Образ бо дах вам, да, якоже Аз сотворих вам, и вы творите. Аминь аминь глаголю вам: несть раб болий Господа Своего, ни посланник болий пославшего его. Аще сия весте, блаженни есте, аще творите я" (Ин.13:1-17).
Господь приглашает нас подражать Ему именно в смирении, притом в смирении крайнем. Что касается самого обряда омовения ног, то подобный обычай существовал в некоторых Палестинских обителях. Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин пишет, что братия делилась на череды: одну неделю одни исполняли необходимые послушания, а другие в это время молилась, следующую неделю - другие. Уставом было предусмотрено, что, когда они менялись, то для смирения умывали при этом друг другу ноги.
Вопрос. На одной из бесед Вы упомянули о том, что во время молитвы на четочном правиле можно держаться помысла о смерти или какой-нибудь иной мысли, помогающей смириться. Но святитель Игнатий и другие отцы говорят, что нужно прогонять все помыслы: греховные, суетные, даже благие. Пожалуйста, поясните, что Вы имели в виду?
Ответ. Нужно прогонять помыслы, отвлекающие от молитвы, которые добры только по видимости. Если же они не препятствуют, а наоборот, способствуют вниманию, например осознание своей немощи, недостоинства, то их скорее можно назвать чувствами, а не помыслами. Так же можно сказать и о памяти смертной: не нужно представлять, как тебя будут обмывать, одевать, хоронить, как родные будут над тобой стоять и плакать и так далее. Память смертная - это ощущение, предчувствие смерти. То, что я говорил, не противоречит святоотеческим писаниям. В книге святителя Игнатия "Приношение современному монашеству" приведено изречение Марка Подвижника о том, что если мы в молитве рассеемся, то вполне уместно привести себе на память мысли, которые бы нас смирили и таким образом помогли сосредоточиться. О том, что при молитве необходима смертная память, говорит преподобный Иоанн Лествичник. Я люблю это изречение из "Лествицы" и часто его цитирую: "Одни прославляют больше память смертную, другие молитву Иисусову, я же славлю два естества в одном лице" [1]. Так что помысел помыслу рознь. Что в одно время неуместно, то очень полезно в другое время, и наоборот, смотря по тому, в каком состоянии находится человек.
Вопрос. Верно ли мнение, что нельзя не исполнять совет духовника? Получается, что если сил исполнить то, что посоветуют, нет, то лучше и не спрашивать, а поступать самостоятельно?
Ответ. Смотря, какой у вас духовник. Если это старец Николай (Гурьянов), то неисполнение его совета можно расценить как противление Богу. Обыкновенный же священник, имеющий какой-то здравый смысл, конечно, может и ошибаться, но если спрашиваешь с верой, то и через простого духовника Господь открывает Свою волю. Пренебрегать этим грешно. Нужно делать не такой вывод, что "лучше не спрашивать", а такой, что нужно спрошенное исполнять.
Вопрос. В нашем мире, наверное, опасно быть совершенным? Кроме того, этим ведь можно и страсти других людей поощрять. Да и как быть совершенным, скажем, живя в коммунальной квартире?
Ответ. Совершенство опасно, а несовершенство приносит большую пользу, - так что ли? Глупости. Если люди, живущие в коммунальной квартире, неправославные, это не значит, что они пропащие! Когда человек терпит скорби и обиды, он тем самым исполняет заповеди. А как же слова Христовы: И кто не несет креста своего и идёт за Мною, не может быть Моим учеником (Лк.14:27)? Ты же хочешь, чтобы и заповеди соблюдались и при этом чтобы еще жилось хорошо; то есть у тебя получается так, что за Христом следовать, конечно, необходимо, но крест нести не нужно, потому что "съедят". Спаситель говорит, что совершенным быть нужно, а у тебя выходит, что нет. То есть, получается, Евангелие в миру исполнять невозможно? Вспомните новомучеников, которые сидели в лагерях, - ведь это пострашнее коммунальной квартиры, - вокруг одни уголовники. В книге "Отец Арсений" рассказывается, как верующие люди были вынуждены находиться среди матерщинников, убийц, развратников, жить подобно рабам, хуже, чем животные. Но ведь жили, спасались, достигали совершенства. Почитайте также жизнеописание отца Иоанна (Журавского), который в лагере написал стихотворение о своих возвышенных духовных состояниях. А апостолы - разве они не в миру жили?
Вопрос. Но ведь они имели великую благодать.
Ответ. Вот и ты стяжи благодать. Пусть лучше произойдет то, что тебя распилят на части, но при этом ты стяжешь благодать, чем то, что ты сохранишь свое благополучие, но при этом останешься благодати лишенной. Ведь без воли Божией и волоса с твоей головы не упадет, то есть даже малейшая скорбь происходит с нами по воле Божией, и в коммунальной квартире также. У тебя же получается, что заповеди можно исполнять лишь на арене цирка, а не в коммунальной квартире, где все "мелко" и "низко".
Вопрос. Что делать, если я чувствую любовь к людям, или к конкретному лицу, только во время молитвы, а на деле злопамятна и на этого человека ропщу?
Ответ. Нельзя молитву противопоставлять "делу". Во время, например, молитвенного правила тебя благодать посещает, но потом, когда ты приступаешь к обычным делам, из-за невнимания к себе, к молитве, благодать теряется. Естественно, когда нет благодати, начинают оживать страсти. Если же состояние, приобретенное в молитве, сохранять и распространять на все наши поступки, тогда злопамятства не будет.
Чувства, возникающие при молитве, искренни, их нельзя назвать лицемерием - зачем человеку лицемерить наедине с собой. А вот когда кто-либо говорит, что любит ближнего и готов ради него на все, но ведет себя при этом не по-христиански, тогда, в самом деле, его можно заподозрить в лицемерии и лукавстве. Если при молитве человек замечает в себе чувства умиления, сострадания, любви к ближнему, а потом, оставляя молитву, эти ощущения теряет, то это говорит о том, что в нем появляется только "заря", отблески любви и надо стараться эти ощущения развивать и удерживать.
Вопрос. Если внешне смиряешься, а внутри чувствуешь гнев и обиду, является ли это нарушением заповеди?
Ответ. Если скрываешь свои чувства оттого, что боишься каких-то последствий, тогда ты лицемеришь. А если ты терпишь, искренне стараешься побороть помыслы, удержаться хотя бы внешне - это хорошо, тут нет ничего предосудительного. Есть даже такие слова в Псалтири: Смятохся и не глаголах (Пс.76:5). Это истолковывают так, что человек прогневался, но удержался от гневного ответа.
Вопрос. Может ли человек любить ближнего больше, чем самого себя?
Ответ. На этот вопрос есть ответ в Евангелии. Сам Господь Иисус Христос на Тайной вечери сказал Своим ученикам: "Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга" (Ин.13:34). "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин.15:13). Это как раз та заповедь, о которой сейчас спросили, - о том, чтобы любить ближнего больше, чем самого себя. Спаситель сказал: "Заповедь новую даю вам" - новую! А мы еще и Ветхозаветного заповедания не можем исполнить: Люби ближнего твоего, как самого себя (Лев.19:18). Новая же заповедь требует, чтобы человек и душу свою за ближнего отдал, то есть возлюбил его даже больше самого себя. Конечно, это очень возвышенная мера, но с другой стороны, и Сам Спаситель, и святые отцы истолковывают даже ветхозаветную заповедь о любви к ближнему более широко, и она приобретает уже другой смысл. Законники же, как, например, тот человек, который спрашивал у Спасителя: "А кто мой ближний?" (Лк.10:29), пытались изъяснять ее узко. Сам Господь Иисус Христос сказал так: "Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить" (Мф.5:17). По-славянски глагол "исполнить" имеет два смысла: первый - "что-либо осуществить", а второй - "что-либо восполнить". Я думаю, в контексте Нагорной проповеди второе значение уместнее: действительно, Спаситель, сказав, что нельзя не только убивать ближнего, но и гневаться на него, нельзя не только прелюбодействовать, но и смотреть с вожделением (см. Мф.5:21-22,27-28), именно восполнил закон, данный Моисеем, не нарушил его, а сделал еще более строгим.
Нужно ли стремиться к такой любви? Безусловно, да. Но делать это надо очень и очень благоразумно и осторожно: не следует что-то особенное о себе мнить, потому что на деле оказывается, что мы раздражительны, обидчивы, любим других осуждать и вообще к тем, кто нас окружает, испытываем неприязнь во всех возможных видах. Нужно знать свою меру, ведь любить ближнего, как самого себя, - это мера слишком для нас высокая, такого состояния достигали очень немногие.
Преподобный Иоанн Лествичник рассказывает об одном подвижнике, который утверждал, что когда-нибудь он будет царствовать. Образованные люди говорили этому человеку, что из его местности никто никогда царем не был. Он же им отвечал: "Нет, дети мои, я буду царствовать". Через какое-то время случилось так, что варвары-кочевники захватили в плен двух монахов, одного из которых под честное слово отпустили для того, чтобы он нашел деньги для выкупа. Но тот не смог собрать нужной суммы и возвратился ни с чем (вместо 16 у него было только 8 золотых монет). Тогда преподобный Лев (так, кажется, звали подвижника, который говорил, что будет царем) взял эти 8 золотых и, придя к кочевникам, уговорил их, чтобы они отпустили монахов, пообещав, что за недостающую сумму будет работать на них сам. Варвары согласились. Когда же спустя годы он изнемог и стал им не нужен, его казнили. Тогда-то люди и поняли, что означали его слова о царствовании: как мученик он будет царствовать со Христом. Действительно, этот человек любил ближнего больше, чем самого себя, но это - чрезвычайно высокая мера любви и потому я думаю, к ней нужно подходить с большой осторожностью. Если мы возлюбим ближнего хотя бы и вполовину того, как мы любим себя, для нас и это будет много.
Вопрос. Если человек действительно считает всех людей лучше его самого, а себя - самым грешным, может ли у него появиться зависть?
Ответ. Думаю, что нет. Как можно кому-то завидовать, если ты сам хуже всех? Ведь и в случае, когда кто-то лучше тебя в нравственном отношении, и тогда, когда кто-то обладает большими земными достоинствами или способностями, - чему ты будешь завидовать, если они лучше тебя и достойны того, что у них есть? Тот, кто испытывает зависть, на самом деле не считает искренне, в своем сердце, всех людей лучше себя.
Вопрос. Архимандрит Софроний (Сахаров) пишет: "Переноситься умом при всяком страдании нашем в мировые измерения уподобит нас Христу. В переживаемых мною внутренних конфликтах я спонтанно переносился в мир людской, из-за этого пришло ко мне сострадание всему человечеству, из этого опыта родилось понимание, что всем нам нужно пережить выпадающее на нас испытание не только в узких рамках нашей индивидуальности. Непременно исходить духом из телесной ограниченности на мировые просторы…" Можно ли нам исполнить это на деле: воспринимать грех как свой личный, а потом переноситься умом и переживать его как грех всего человечества?
Ответ. Думаю, что это удел людей уже достигших высокого преуспеяния, я не говорю - бесстрастия. И не нужно нам, таким молодым, юным - если не по возрасту, то по опыту, слишком уж увлекаться столь возвышенными рассуждениями, потому что это может отвлечь нас от подвига, от борьбы за свою собственную душу, за собственную внутреннюю чистоту, за внимание к молитве. Поэтому к подобным писаниям нужно относиться с большой осторожностью. Я не считаю, что то, о чем говорит архимандрит Софроний (Сахаров) должен пережить каждый, я с этим не согласен. Одному удается достичь такого состояния, что он сопереживает, сострадает всему человечеству, другой молится о себе, но имеет какие-то другие дарования, например чудотворения или рассуждения (которое иногда не менее важно и нужно, чем чудотворение). В любом случае всем здесь присутствующим, наверное, рановато думать о такой любви. Должно быть преуспеяние в нравственном отношении, а не просто так в тебе вдруг появится любовь ко всему человечеству, хотя ты по-прежнему грешишь. Любовь ко всему человечеству так и пылает в сердце, но в то же время к соседкам по келии - столько ненависти, если кто-то храпит или форточку открыл.
Хотя сегодняшняя беседа и будет основана на Евангелии, но тема ее будет, можно сказать, не возвышенной: речь пойдет о блудной страсти. Я решил побеседовать об этом по той причине, что некоторые люди относятся к блудной страсти как к чему-то столь естественному, столь необходимому, от чего будто бы никак невозможно избавиться. Если же говорить о тех, кто подвизается в монастырях, то для них существует опасность, что дьявол представит им зло под видом добра. Что я имею в виду? В душе своей дав обещание Богу служить Ему и таким образом вступив в духовный брак со Христом, мы нередко по отношению к этому духовному браку прелюбодействуем умом. И прелюбодействуем не только в том смысле, что привязываемся к миру и, любя его, отвлекаемся от любви Божией, но и почти в буквальном смысле. Мы размышляем о вещах для нас уже запрещенных, для нас уже невозможных, соизволяя на как будто бы пристойные мысли о браке. Но фактически мы думаем об услаждении своей плоти. Чтобы развенчать этот лукавый помысел, я попытаюсь разъяснить те евангельские поучения Спасителя, которые касаются столь важного для нас предмета - борьбы с блудной страстью. Я хочу лишить блудный помысел ореола красоты и непобедимости, развеять представление о нем как о чем-то естественно присутствующем, без чего невозможно жить, чего невозможно избежать. Вы должны научиться презирать эти внушения дьявола и по-настоящему возлюбить Господа. Именно тогда, когда человек устремляется всем умом ко Христу, дьявол наиболее искушает его. Утешения, которые получает человек при общении с Богом, бывая един дух с Господом, как говорит апостол Павел (1Кор.6:17), он хочет заменить стремлением к утешению низменному, происходящему от соединения с другой плотью.
Вот как Евангелие от Матфея повествует об отношении к браку и о том, как должны вести себя люди, стремящиеся к целомудренной жизни, к угождению единому Богу. И бысть, егда сконча Иисус словеса сия прейде от Галилеи, и прииде в пределы иудейския обонпол Иордана. И по Нем идоша народи мнози, и исцели их ту. И приступиша к нему фарисее, искушающе Его, и глаголаша Ему: аще достоит человеку пустити жену свою по всякой вине? (Мф.19:1-3). Непонятно, в чем состояло искушение. Может быть, фарисеи считали, что Спаситель не способен дать правильный ответ на их вопрос, или предполагали, что Он, как сторонник чрезвычайного целомудрия, не разрешит развод, хотя Моисеев Закон давал прямое разрешение на это. Но почему такое позволение существовало, объясняет далее Сам Спаситель. Он же отвещав рече им: несте ли чли, яко сотворивый искони (то есть "изначала", - конечно, это сказано о Боге. - о.А.) мужеский пол и женский сотворил я есть? И рече: сего ради оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей, и будета оба в плоть едину. Якоже ктому неста два, но плоть едина; еже убо Бог сочета, человек да не разлучает (Мф.19:4-6). Здесь говорится пока о браке, о том, что он не подлежит разрушению. Человек не должен изменять то, что совершается по Божиему предназначению и благословению. Глаголаша Ему: что убо Моисей заповеда дати книгу распустную и отпустити ю? Глагола им, яко Моисей по жестосердию вашему повеле вам пустити жены ваша; изначала же не бысть тако (Мф.19:7-8). То есть развод был введен Моисеем потому, что сладострастие древних евреев было столь велико, что они ради вступления в новый брак могли проявить жестокость по отношению к своим супругам. Это могло выражаться в таком наглом попрании брачного союза, как супружеская измена, или даже в попытке убить своего супруга или супругу. И Моисей, для того чтобы не было большего зла, разрешил зло меньшее.
Но это еще не совсем относится к нашей теме. Нужно сделать некоторые пояснения, чтобы, если так можно выразиться, сориентироваться в этом повествовании. Глаголю же вам, яко иже аще пустит жену свою, разве словесе прелюбодейна, и оженится иною, прелюбы творит; и женяйся пущеницею прелюбы деет (Мф.19:9-10). Нужно обратить внимание, что если человек вступил в брак, значит, развод приравнивается к прелюбодеянию. По аналогии мы можем сделать для себя вывод, что если человек вступил в духовное единение с Богом и потом хотя бы мыслит о его расторжении (я уже не говорю: расторгает на деле), тот действительно совершает прелюбодеяние, и гораздо более страшное, чем если бы он попрал брачный союз. Он совершает настолько больший грех, насколько единение с Богом выше человеческого союза.
Глаголаша Ему ученицы Его: аще тако есть вина человеку с женою, лучше есть не женитися (Мф.19:10). Ученики Спасителя делают здравый, простой вывод: если таковы обязанности человека к жене, то есть если разлучиться супругам совершенно невозможно, лучше не жениться. Ведь брак несет в себе много разных прискорбностей и трудностей, и часто супругам приходится друг друга терпеть, друг перед другом смиряться. Спаситель говорит о том, что Бог сочетает людей, хотя бы они и не подходили друг другу с человеческой точки зрения. Скажем, один имеет один характер и привычки, другой - иные, и получается, что люди друг другу приносят по крайней мере мелкие скорби. И настолько это бывает невыносимо, что лучше не жениться, раз, женившись, расторгнуть брачный союз уже невозможно. Вот человеческий взгляд на вещи. Но для того, чтобы не жениться и остаться одному, нужна чрезвычайная, особенная помощь Божия (о чем далее и говорит Господь Своим ученикам). Это не то, чтобы просто сказать: "Не буду жениться, потому что не хочу терпеть прискорбности супружеской жизни. И притом я должен все это терпеть столько лет, сколько проживу на земле". Он же рече им: не вси вмещают словесе сего, но имже дано есть (Мф.19:11). Кем дано? Понятно, что Богом. Сам же по себе человек не может вместить этого слова, потому что в нашу природу вложено стремление к браку. У женщин, кроме того, есть еще природное стремление к чадородию. Поэтому если человек живет по своему естеству, если ему ничего особенного сверх того, что дано природой от рождения, не открыто, то он и не способен вместить безбрачного образа жизни, как сказал Спаситель: "Не вси вмещают словесе сего, но имже дано есть". Но вот если тебе уже дано, если Бог тебе открыл некоторую истину и в сердце твоем зародилось желание особенного, возвышенного образа жизни, то ты должен вести себя так, как далее объясняет Спаситель (объясняет, конечно, образно, а не буквально). Суть бо скопцы, иже из чрева матерня родишася тако; и суть скопцы, иже скопишася от человек; и суть скопцы, иже исказиша сами себе Царствия ради Небеснаго. Могий вместити, да вместит (Мф.19:12). Под скопцами здесь подразумеваются те, кто не способен к брачной жизни. Суть скопцы, иже из чрева матерня родишася тако, то есть от природы не имеют способности к деторождению. И суть скопцы, иже скопишася от человек. В древности был очень распространенный обычай оскоплять юношей. Такие люди считались способными для особых служений, они часто служили знатным людям, например государям, находились при царских дворах. Чего в наше время почти не бывает, то в древние времена было совершенно обычным и естественным. И суть скопцы, иже исказиша сами себе Царствия ради Небеснаго. Речь идет, конечно, не о тех людях, которые в буквальном смысле слова себя оскопили, то есть лишили детородных членов, а о тех, кто духовно сделал для себя невозможной жизнь по плоти, жизнь брачную. Исказиша сами себе не просто ради того, чтобы избежать какой-нибудь скорби от блудной страсти, а ради Царствия Небеснаго. Обратим внимание на эти слова и сделаем первый вывод из изречения Спасителя. Прежде всего нам приносит скорбь посредством блудной брани наша собственная плоть, и образное выражение Господа о необходимости себя исказить имеет тот смысл, что мы не должны повиноваться влечениям своей плоти. Конечно, не в нашей власти раз и навсегда заставить себя не испытывать греховных пожеланий. Все равно это происходит по действию дьявола, помимо нашей воли, притом что к этому есть наклонность в самом нашем естестве. Оскопить же себя значит, во-первых, сделать невозможным совершение греха на деле, во-вторых, иметь решимость во всякое мгновение своей жизни с такой жестокостью, с какой человек, оскопляющий себя, калечит свое тело, запретить себе следование влечениям плоти. Мы - сами по себе, плоть - сама по себе. Да, она может нас искушать и мучить, вернее, дьявол через нее может искушать, возбуждая в нас похоть. Но мы должны сделать для себя невозможным поддаться икушению.
Как это сделать? Что это за нож, которым мы можем себя духовно оскопить ради Царствия Небесного? Это, конечно, молитва. Без молитвы к Господу, без надежды на единого Бога человек не в силах преодолеть себя. Ведь сказано, что это слово вмещают те, имже дано суть. Дано кем? Богом. Для того чтобы получить такой дар Божий, вместить целомудренный образ жизни (а не просто мыслить об этом) на все время нашего земного подвига, нужно уповать на Бога. А упование наше в откровенной и конкретной форме выражается прежде всего в молитве, в особенности в непрестанной молитве Господу Иисусу Христу. Тот, Кто дал нам откровение о безбрачном образе жизни, немыслимом для тех времен, безусловно, может и укрепить нас, и помочь нам этому отровению последовать.
Обратите внимание, какой образ дает нам Спаситель, чтобы показать решимость, необходимую для совершения подвига целомудренной жизни. Он говорит, что суть скопцы, иже исказиша сами себе Царствия ради Небеснаго. Образ этот жестокий: мы должны употребить оружие для того, чтобы лишить себя каких-то членов, и таким образом сделать себя способными для Царствия Небесного. Спаситель дает нам образ решимости, образ мужества. Я уже приводил когда-то в пример древних героев, которые жертвовали жизнью ради спасения своего Отечества. Например, знаменитый римский герой Муций Сцевола, чтобы показать врагам мужество и непобедимость римлян, положил свою руку на горящие угли и держал ее на них до тех пор, пока она не испепелилась. Хотя любовь к Родине - чувство наиболее возвышенное из всех земных привязанностей, тем не менее чувство это земное. И если из любви к Родине, к Римскому государству, люди совершали такие подвиги, то мы из любви к Небесному Царству, к Небесному Отечеству должны проявить большее мужество. В особенности необходимо учитывать, что мы не только обладаем какими-то природными добрыми качествами, но и Сам Господь нам помогает, от Него нам дано понести чрезвычайный подвиг. Слова Господа могий вместити, да вместит нужно понимать не так, что, кто не может, тот пусть и не вмещает, но так, что, кто может и тем не менее не хочет вместить в себя этот подвиг, духовное оскопление, искажение своего естества ради Бога, тот пренебрегает открывшимся ему, тот совершает духовное прелюбодеяние. В глазах человеческих, может быть, все будет выглядеть вполне законно и люди найдут извинение нашему поступку, кто-то по той причине, что он оправдывает грех, а кто-то даже и по той, что не желает осуждать. Но не нужно думать, что этот поступок угоден Богу и что в будущей жизни его оценят так же, как сейчас на него смотрят люди. Нет, там будет совсем иначе.
Спаситель дважды уподобляет борьбу с соблазнами отсечению своих членов. И в первый раз Он говорит об этом именно тогда, когда речь идет о блудной страсти, о вожделении. Отсюда можно сделать вывод, насколько тяжела борьба с ней и насколько твердая решимость, переходящая в жестокость к себе, должна быть у того человека, который хочет всю свою жизнь (а не только какую-то ее часть) посвятить Богу. Слышасте, яко речено бысть древним: не прелюбы сотвориши (Мф.5:27). Многие кичатся и хвалятся, радуясь, что они исполняют эту заповедь. Они считают, что тем самым, что не прелюбодействуют, делают нечто великое. На самом же деле это ветхозаветная заповедь, она дана была древним, а нам, живущим в Новозаветное время, необходимо нечто гораздо большее. Слышасте, яко речено бысть древним: не прелюбы сотвориши. Аз же глаголю вам, яко всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф.5:27-28). Хочу обратить внимание прежде всего на следующие слова: всяк, иже воззрит, на жену. Конечно, вы понимаете, что в данном случае не важно, воззрит ли кто на жену или на мужа. Это касается всех: и мужского пола, и женского. Всяк, иже воззрит - вот еще один источник соблазна, проходящий через наши чувства, прежде всего через зрение. Бывает, что сама наша плоть нас искушает или дьявол непосредственно возбуждает похоть плоти. Бывает же, что вожделение приходит к нам через зрение. Когда мы смотрим на предмет, могущий вызвать в нас греховные пожелания, именно со страстью, тогда это грешно, и тогда соблазн может подействовать не только через зрение, но и через другие чувства. В таком случае мы должны дать более широкое толкование: прелюбодействует и тот, кто воззрит на жену с вожделением, и тот, кто будет слушать женщину или о женщинах с вожделением, и т.д. Эта низкая страсть проникает в нас и через прочие разные чувства.
…Всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея… Нельзя сказать, что здесь запрещается зрение на лиц противоположного пола. Кто смотрит бесстрастно, чисто, тот, конечно, ни в чем не виноват. Другое дело, что мы должны трезво оценивать свои способности и понимать, что поскольку в сердце нашем живет страсть, постольку мы должны остерегаться смотреть на какие бы то ни было предметы, нас соблазняющие, в данном случае - возбуждающие блудную страсть. Я подразумеваю лиц противоположного пола. Это необходимо для того, чтобы страсть, которая спит в нашем сердце, не пробудилась, не начала могущественно действовать и не возбудила в нашем сердце вожделение.
…Всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем. Как можно воззреть? Можно воззреть собственно глазами, но можно воззреть и мысленно. Можно вызвать в своей памяти какой-то образ и рассматривать его. Не принципиально, смотрим ли мы буквально глазами или мы умственным взором в памяти рассматриваем то, что когда-то видели. Суть нисколько не изменяется. И эти слова Евангелия относятся не только к тому, кто буквально смотрит на лицо противоположного пола, но и к тому, кто умом взирает на какое-нибудь соблазнительное воспоминание.
Аз же глаголю вам, яко всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем. Здесь Спаситель объясняет, что если мы смотрим с вожделением, значит, в сердце уже согласились с нечистыми помыслами, в сердце уже представили и совершили грех. Вот откуда происходит вожделение, которое затем проявляется внешне. Здесь нам приоткрывается тайна внутренней жизни. В ином месте Спаситель говорит об этом более откровенно и ясно, и на этом, собственно, построено умное делание, борьба за очищение своего сердца. К рассуждению о том, как нужно очищать свое сердце, мы вернемся позднее, а сейчас будем далее разбирать текст.
Аще же око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе… (Мф.5:29). Что нужно понимать под оком и под рукой, о которой сказано далее? Конечно же, не собственно член тела. О том, что мы должны вырвать свое око, глаз или отсечь руку, здесь говорится так же как об оскоплении, не буквально, а образно, символически. Некоторые толкователи понимают под этим близких к нам людей. Если нас соблазняют люди, которые близки нам, как собственные члены тела, око, рука, то мы должны прекратить с ними общение, для того чтобы не соблазняться. Я не хочу сказать, что это толкование неправильно, но слова Господа столь глубоки, что они позволяют понимать одно и то же изречение как бы на разных уровнях. И одно толкование другому не противоречит, а дополняет его и углубляет. Можно сказать, что таким образом смысл евангельского изречения расширяется, но это не значит, что мы добавляем к нему нечто новое. Нам лишь открывается то, что касается разных уровней человеческой жизни. Под оком можно понимать и умственный взор. Если мы умом, помыслом не посмотрим на предмет вожделения, то обычный человеческий взгляд и вообще общение с лицами другого пола никакого вреда нам не принесет. В этом ничего греховного нет.
Получается, что если мы в самом начале (как бы нам ни было тяжело из-за нашего самолюбия и саможаления) не вырвем из своего ума греховный помысел и не отнесемся к нему с такой ненавистью, что как бы далеко его от себя отбросим, тогда мы сделаемся неспособными для вечной жизни. О теле здесь сказано образно, на самом деле речь идет о душе или вообще о всем существе человека. …Изми е (т.е. око. - Ред.) и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную (Мф.5:29). Пусть погибнет наше греховное желание, которое из-за нашего самолюбия, плотолюбия, сластолюбия, то есть неправильной любви к себе, стало для нас как бы одним из наших членов. Пусть лучше этот член тела погибнет, чем мы вместе с ним будем ввержены в геенну огненную. Об этом мы всегда должны помнить во время внутренней борьбы с унизительной, страшной и мучительной блудной страстью.
…Уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную. В то же время, отсекая греховные помыслы при помощи молитвы, мы должны помнить о том, что если мы не будем этого делать с такой жестокостью, с таким мужеством, какое здесь образно описывается, тогда мы будем ввержены в геенну огненную. Эта мысль должна нам всегда помогать в борьбе со страстью. Спаситель Сам открывает, как нам следует себя вести. Необходимо понять одну простую вещь, и, может быть, это даже самое главное. Если мы не приобретем такой решимости, чтобы в борьбе с грехом как бы мужественно отсекать свои члены, то мы никогда не избавимся от блудной страсти и никто и ничто нам не поможет. Не поможет нам ни мудрый наставник, ни молитвы великого старца, ни благословение на монашескую жизнь от какого-нибудь подвижника, ни смирение, которое, как нам кажется, мы можем приобрести каким-то образом. Ничто нам не поможет, если мы не приобретем той чрезвычайной решимости и мужества, которые изображены здесь Господом таким необычным образом. Истина эта неоспоримая, и мы не можем пренебрегать этой заповедью Спасителя, этим Его откровением. Если же пренебрежем, то останемся в прежнем страстном состоянии и действительно будем ввержены в геенну огненную. И не только в будущей жизни мы подвергнемся муке, но и в этой уже жизни нечто подобное геенне огненной разгорается для нас в самой блудной страсти. Человек горит в огне и мучается, и он не найдет себе покоя, пока не употребит такой необыкновенный образ борьбы, то есть не приобретет жестокую решимость.
И аще десная твоя рука соблажняет тя, усецы ю и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну (Мф.5:30). Вот какой решимости требует от нас Господь Иисус Христос. Для того чтобы этот образ стал для нас более ярким, я обращусь к подобному изречению Спасителя, приведенному евангелистом Марком. И аще соблажняет тя рука твоя, отсецы ю: добрее ти есть беднику (без руки) в живот внити, неже обе руце имущу внити в геенну, во огнь неугасающий (Мк.9:43). Рассмотрим такой пример из жизни. Многие люди, которым грозит смертельная опасность, больные, допустим, раком или еще какой-нибудь страшной болезнью, решаются на операцию и чуть ли не просят врачей сделайть ее быстрее, хотя это не всегда бывает удобно. Люди готовы лишиться каких-то членов или органов, только чтобы сохранить жизнь. Мы должны иметь хотя бы такую же решимость (я не говорю: большую) в отношении своей нравственности, в отношении внутреннего, то есть душевного, целомудрия, а не только внешнего. Что пользы, если мы лишь на деле не грешим, а внутри распаляемся нечистыми желаниями?
И аще соблажняет тя рука твоя, отсецы ю: добрее ти есть беднику в живот внити, неже обе руце имущу внити в геенну, во огнь неугасающий, идеже (как образно здесь передал слова Спасителя евангелист Марк. - о.А.) червь их не умирает, и огнь не угасает (Мк.9:43-44). Евангелист не боится употребить нарочитый повтор, ради того чтобы эти слова врезались в память читателей, чтобы мы всегда, когда нас искушает страсть, помнили что нас ждет, если последуем ей.
И аще нога твоя соблажняет тя, отсецы ю: добрее ти есть внити в живот хрому, неже две нозе имущу ввержену быти в геенну, во огнь неугасающий, идеже червь их не умирает и огнь не угасает (Мк.9:45-46). Можем ли мы сомневаться в словах Господа, сказавшего, что с нами будет, если не станем бороться со своими страстями? И в первую очередь, как я вам говорил, Он предупреждает об этом, когда речь идет о блудной страсти. Мы должны помнить, что если мы не захотим бороться со своими греховными помыслами, то нас, несомненно, будет ждать мучение. Червь неумирающий и огнь неугасающий - это не просто какой-то образ, это предупреждение. Мы не знаем, каков червь неумирающий и что такое огнь неугасающий, но мы точно знаем, что подвергнемся им, если, конечно, не покаемся.
И аще око твое соблажняет тя, исткни е… (Мк.9:47). Страшно представить, что грешный человек сам себе выкалывает глаз, как здесь сказано: исткни е. Но тем не менее это нужно сделать, иначе нас ждет нечто гораздо худшее. И аще око твое соблажняет тя, исткни е: добрее ти есть со единем оком внити в Царствие Божие, неже две оце имущу ввержену быти в геенну огненную, идеже червь их не умирает и огнь не угасает (Мк.9:47-48). Посудите, что же нам следует предпочесть: Царствие Небесное, ради которого мы должны себя духовно оскопить, Царствие Божие, живот вечный, как сказано в других местах Евангелия, ради которых мы должны отсекать свои члены, или червя неумирающего и огнь неугасающий?
Есть мнение, что этот образ взят Спасителем из действительности. За пределами Иерусалима есть долина, которая называлась "геенна", туда выбрасывали мусор со всего города. Иногда в груды мусора попадали трупы животных или даже бесприютных людей. Там горел огонь, и весь этот огромный мусорник постоянно тлел. И поскольку в нем были разлагающиеся трупы животных и людей, то там никогда не пропадал червь. Вот этот страшный образ, знакомый всем евреям, Господь Иисус Христос и приводит. У всех Его слушателей он стоял перед глазами. А что представляет собой в действительности червь адский, мы не знаем. Знаем только, что его угрызения гораздо страшнее и мучительнее, чем все земные страдания. Об этом, повторюсь, мы должны всегда помнить, когда боремся со страстями, в особенности с блудной. Ведь блудная страсть предлагает нам наслаждение. И поскольку мы не знакомы с высшим духовным наслаждением, то наслаждение плотское, которое в нашем скудном опыте не имеет сравнения ни с чем, кажется нам самым сильным, прекрасным и вожделенным. Конечно, так происходит еще и по внушению дьявола. Чтобы угасить стремление к наслаждению, мы должны помнить о страданиях, которые в конечном счете ожидают того, кто будет этому стремлению следовать.
Спаситель, когда говорил о действии вожделения в человеке, упомянул сердце человеческое. …Всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф.5:28). Теперь мы должны обратить внимание на самое главное: где находится источник нашей чистоты? Господь сказал: "Блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят" (Мф.5:8), то есть, кто чист сердцем, тот, как все понимают, не может уже совершить мысленный грех блуда в своем сердце. Сам этот грех иногда называется нечистотой. В чистом же сердце того, что является образом нечистоты, конечно же, быть не может.
У евангелистов Матфея и Марка говорится о сердце и как об источнике осквернения человека. Марк передает слова Спасителя более подробно, и поэтому мы остановимся на его повествовании об этом предмете. …Потом же вопрошаху Его фарисее и книжницы: почто ученицы Твои не ходят по преданию старец, но неумовенными руками ядят хлеб? Он же отвещав рече им: яко добре пророчествова Исаия о вас лицемерех, якоже есть писано: сии людие устнами Мя чтут, сердце же их далече отстоит от Мене (Мк.7:5-6). Обратите внимание вот на что. Когда мы будто бы совершаем все необходимое (как эти иудеи совершали всевозможные омовения и соблюдали Закон в том, что касалось ритуальной чистоты), но внутренность наша нечиста, оскверняется разными греховными помыслами, тогда мы чтим Бога только устами, а сердце наше далеко отстоит от Него. Это выражение: сердце же их далече отстоит от Мене не образное, а буквальное. Слова Евангелия мы часто воспринимаем как образные потому, что не видим в нем ту духовную реальность, которую испытывают подвижники, достигшие высокого преуспеяния. Действительно, сердце человека может быть близко к Богу, может соединиться с Ним, а может быть и далеко от Бога. Прежде всего мы знаем об этом из творений тех подвижников благочестия, которые описывают плоды умного делания. Если мы внешние предписания соблюдаем, а о внутренней жизни не заботимся или мало заботимся, тогда сердце наше от Бога удаляется. Мы это сами чувствуем, и это не нужно объяснять тем людям, которые пытаются молиться Иисусовой молитвой. Мы иногда чувствуем, что сердце наше ближе к Богу или даже соприкасается с Ним, а у некоторых (кто знает?), может быть, и соединяется. У иных же оно удаляется от Бога, и, бывает, настолько удалится, что как бы погружается в некую тьму, тьму неведения. Полная тьма неведения - это когда человек и саму веру теряет. Но тому, кто соединился сердцем с Богом, вера уже не нужна, в нем присутствует знание. Он видит Бога в себе, и ему не нужно ни доказательств от ума, ни каких-либо свидетельств, потому что он сам является живым свидетелем.
…Сердце же их далече отстоит от Мене. Всуе же чтут Мя, учаще учением, заповедем человеческим. Оставльше бо заповедь Божию, держите предания человеческая, крещения чваном и сткляницам, и ина подобна такова многа творите. И глаголаше им: добре отметаете заповедь Божию, да предание ваше соблюдете? Моисей бо рече: чти отца твоего и матерь твою; и: иже злословит отца или матерь, смертию да умрет. Вы же глаголете: аще речет человек отцу или матери: корван (еже есть дар), иже аще пользовался еси от мене, и не ктому оставляете его что сотворити отцу своему или матери своей, преступающе слово Божие преданием вашим, еже предасте; и подобна такова многа творите. (Мк.7:6-13). Под словами и подобна такова многа творите можно понять и сладострастное отношение иудеев к браку. Они позволяли себе разводиться, находя этому предлог в тех писаниях Моисея, которые им снисходили. Но иудеи не желали принимать во внимание то, что сказано было о сотворении изначала человека, мужчины и женщины.
И призвав весь народ, глаголаше им: послушайте Мене вси и разумейте. Ничтоже есть внеуду человека входимо вонь, еже может осквернити его; но исходящая от него, та суть сквернящая человека. Аще кто имать уши слышати, да слышит (Мк.7:14-16). Заметьте: не то оскверняет человека, что входит в него - здесь подразумеваются даже и впечатления, - но то, что исходит. И далее эта мысль будет поясняться. И егда вниде в дом от народа, вопрошаху Его ученицы Его о притчи. И глагола им: тако ли и вы неразумливи есте? Не разумеете ли, яко все, еже извне входимое в человека, не может осквернити его? Яко не входит ему в сердце, но во чрево… (Мк.7:17-19). Обратите внимание: Яко не входит ему в сердце, но во чрево. Если бы какие-нибудь впечатления вошли в сердце, то могли бы и осквернить его. А то, что входит во чрево, когда мы едим, или что получают другие наши органы, когда мы пользуемся разными чувствами (допустим, зрением и прочими), но что не касается нашего сердца, нас не оскверняет. Значит, все зависит опять же от сердца.
Яко не входит ему в сердце, но во чрево, и афедроном исходит, истребляя вся брашна. Глаголаше же, яко исходящее от человека, то сквернит человека. Извнутрь бо, от сердца человеческа, помышления злая исходят… (Мк.7:19-21). И далее следует перечисление, которое снова начинается с помышлений, связанных с отвратительной блудной страстью, видимо как с самых страшных. Извнутрь бо, от сердца человеческа, помышления злая исходят, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, татьбы, лихоимства, [обиды,] лукавствия, лесть, студодеяния, око лукаво, хула, гордыня, безумство (Мк.7:21-22). Конечно, здесь сказано не обо всех тмочисленных греховных помыслах, которые исходят из нашего сердца, но в этом кратком перечислении целых три помысла относятся к блудной страсти: прелюбодеяния, любодеяния, студодеяния. Как много в нас этой грязи и как она нас оскверняет, как она мешает и вредит человеческой жизни! Мы сами знаем по своему опыту, что когда из нашего сердца исходят эти нечистые помыслы, они действительно изнутри нас марают. Как противно нам бывает, когда мы испачкаемся в какой-нибудь грязи, например, в навозе. Мы не можем этого потерпеть и сами от себя отвращаемся, пока не умоемся. Но когда дело касается нашего внутреннего облика, здесь мы спокойно терпим всякую грязь внутри самих себя. Снаружи мы чистые, а изнутри отвратительны, замараны так, что если бы мы сами увидели свою нечистоту, то ужаснулись бы и испытали к самим себе глубочайшее отвращение.
Вся сия злая извнутрь исходят и сквернят человека (Мк.7:23). Вот мы увидели еще один источник блудной страсти. Первый - это наша плоть, в особенности детородные ее члены, второй - это наши чувства (зрение и прочие), через которые входят впечатления, и, наконец, третий - это помыслы, исходящие из сердца. Итак, можно назвать три источника соблазнов, вызывающих в нас отвратительную блудную страсть и побуждающих ко греху. В двух предыдущих евангельских повествованиях в образной форме говорилось о борьбе с этой страстью: сначала об оскоплении ради Царствия Небесного, потом об отсечении руки, ноги, о том, чтобы исткнуть око. Но здесь уже буквально сказано, что же происходит на самом деле.
Мы должны стремиться прежде всего очистить сердце. Если бы из сердца нашего не исходили прелюбодеяния, любодеяния, студодеяния, то мы не смотрели бы с вожделением ни на кого. Мы смотрели бы чистыми глазами и не испытывали греховных пожеланий. Тогда не нужно было бы говорить и об оскоплении. Отсечение наших членов, которые нас соблазняют, в образной форме преподанное нам Спасителем, совершается внутри нашего сердца. Если мы внутри сердца все греховные помыслы уничтожим, тогда мы никогда ни по отношению ни к кому ничего испытывать просто не сможем, как это было с людьми, достигшими бесстрастия и совершенной, абсолютной чистоты. Вы можете сказать, что сейчас таких людей нет или что вы таких людей не видели, ведь под бесстрастием нужно подразумевать не только независимость от блудной страсти, но и бездействие, мертвость всех прочих страстей. Однако мы должны стремиться к чистоте, даже если не видим перед собой никакого примера. Как знать, может быть, кто-то скрывает свою чистоту. Пусть именно в нашей небольшой среде пока нет такого человека, но самое главное, чтоб мы стремились к исполнению Евангелия и понимали, что если Господь Иисус Христос нам преподал учение о целомудрии, значит, мы должны этому учению следовать, а не считать его чем-то необязательным для себя. Наоборот, мы обязаны видеть в следовании ему свой долг. И даже если бы мы все исполнили, то нам надо было бы говорить самим себе: "Мы рабы неключимые, сделали то, что должны были сделать" (Лк.17:10) - не нечто великое, а то, что должны были сделать. Мы же не хотим исполнять своего долга и поддаемся всяким нелепым мечтаниям, которые, как правило, в жизни осуществить невозможно. Мы даем себе некоторую свободу, видимо считая, что поскольку на деле не грешим, то, может быть, ничего особенного нет, если мы примем какие-то блудные помыслы, пожалеем себя, так сказать. Но таким образом мы духовно прелюбодействуем, опускаемся на уровень животного и услаждаемся своими чувствами, причем самыми низменными.
В прошлой беседе я между прочим сказал, что по сути представляет собой стремление к лицам противоположного пола. Что приносит нам удовольствие в общении с ними? Чувство осязания. Ведь интимные отношения мужчины и женщины основаны на том, что люди получают удовольствие от соприкосновения тел. И вот мы даже просто умственной жизни (я уж не говорю о жизни духовной, о Царствии Небесном) предпочитаем это трение и считаем его чем-то вожделенным, прекрасным, могущим всегда доставлять нам утешение. Даже многие древние языческие философы отказывались от брака для того, чтобы свободно предаваться философии. Они жили уединенно, размышляли о смерти и о других возвышенных предметах. Язычники, не знавшие веры в Истинного Бога, жившие до Нового Завета и не принявшие Ветхозаветный Закон, тем не менее имели здравый смысл, чтоб предпочесть умственную жизнь жизни телесной. Тем паче мы, христиане, имеющие благодать, которая дарована нам Господом Иисусом Христом, имеющие свободу, не должны ею пренебрегать и порабощаться низменным чувствам, вплоть до самого низкого из них - осязания. Дело в том, что страсть сильна не потому, что она умна, - страсти безумны. Недаром сказано Господом, что из сердца исходит безумство. Именно оно лишает нас ясного, простого взгляда на то, что мы чувствуем, и мы не можем трезво посмотреть на себя и подумать: "К чему же я стремлюсь, что меня в общем-то привлекает?" Трезвый взгляд заставил бы нас сделать вывод подобный тому, к какому пришли ученики Спасителя: если таковы обязанности человека к жене, то лучше не жениться. А если я не хочу жениться, то зачем я вообще об этом предмете буду думать? Если я не хочу заниматься, например, торговлей ювелирными изделиями (меня это не волнует, мне это не нужно), почему тогда я должен об этом размышлять? От меня ничего не зависит, я ничего не буду покупать, никому ничего не буду продавать и никакой выгоды не получу. Зачем же мне сидеть и мечтать: а вот если бы я купил три кольца и продал их, была бы прибыль. Потом я купил бы четыре кольца и опять продал, а потом - пять колец… И так бы я разбогател. Подобно тому, если я не хочу вступать в брак, зачем мне думать о тех вещах, которые имеют к нему отношение?
Все эти доводы отрезвляют человека, предоставляя ему свободу увидеть себя таким, какой он есть, и начать бороться со страстью. Но при сильном действии страсти они победить ее не могут, потому что здесь нужна борьба за очищение своего сердца. Если же из сердца перестанут исходить, как из некоего нечистого источника, помыслы прелюбодеяния, любодеяния и студодеяния, тогда человек совершенно освободится от действия страстей и никакие размышления, убеждающие его в том, что нельзя поддаваться страстям, в частности блудной, ему уже не понадобятся. Научимся же, сестры, смотреть с презрением на ту нечистоту, которая пытается завладеть нашим умом. Будем понимать, что необходима жестокая решимость в борьбе с помыслами, показанная Спасителем под образами оскопления, отсечения руки или ноги, извержения глаза. Будем помнить о том, что если мы ради Царствия Небесного не пренебрежем греховными пожеланиями, то сделаем себя более пригодными для геенны, чем для Царствия Божьего. Уже в этой жизни мы будем испытывать огонь страстей и терзания червя, под которым можно понимать угрызения совести - червя неумирающего, неусыпающего, ни на минуту не оставляющего нас в покое. А в будущей жизни, хотя и неизвестно, что именно нас там ждет, мы подвергнемся мукам в гораздо большей степени. Будем себя этим размышлением отрезвлять и бороться за чистоту своего сердца. Не за чистоту и благообразие тела, а за благообразие сердца и души, то есть внутреннего человека, чтобы быть нам прекрасными внутренно. Ведь в жизни вечной, в отличие от этой временной, внешность человека будет не случайной, но будет зависеть от его внутреннего состояния. И кто более прекрасен внутренно, тот станет более прекрасным и внешне. По воскресении мертвых разным людям будет дана разная слава, как говорит апостол Павел: иная слава солнцу, иная слава луне и иная - звездам, и звезда от звезды разнствует во славе (1Кор.15:41). Так в будущей жизни и сама внешность человека будет отображением его внутреннего состояния. Сейчас наша внешность случайна: может быть, что черты лица человека очень благообразны, а внутренно он безобразен, моральный урод, как говорят (хотя это слова избитые, но очень верные). А в будущей жизни такой случайности не будет. Мы и в настоящем своем духовном опыте имеем некоторые тому доказательства. Например, когда человек одухотворен каким-то внутренним своим состоянием, когда он молится или когда причастится, то его внешность, даже если она весьма заурядна, становится приятной, потому что в человеке действует благодать. Тем паче в будущей жизни, когда внешность не частично, как сейчас, а полностью будет зависеть от внутреннего состояния, оно станет для всех очевидным. Кого интересует внешняя красота, тот пусть лучше думает о том, чтобы быть прекрасным в вечности, а не сейчас.
Вопрос. Батюшка, вы можете сказать, какая разница между прелюбодеянием, любодеянием и студодеянием?
Ответ. Прелюбодеяние - это супружеская измена, любодеяние - собственно блуд, когда ни одна из сторон не состоит в браке, а студодеяние - это нечто совсем уж постыдное.
Вопрос. Если у человека нет какой-либо страсти, то радоваться ему или огорчаться?
Ответ. Огорчаться, конечно. А то все страсти есть, а одной нет. Как бы нет полного комплекта. Допустим, семь страстей есть, а восьмой нет, - вот человек и будет скорбеть: "Ну, что ж такое, почему у меня все страсти есть, а сребролюбия нет, только жадности не хватает?" Радоваться ему или огорчаться? Радоваться от того, что страсти нет, и огорчаться от того, что он не получит венца? Я уж не думаю, что мы такие подвижники, что должны огорчаться от того, что у нас нет страсти и поэтому нет борьбы. Наверное, мы должны вести себя смиренно, ведь у нас достаточно страстей, чтобы был повод для брани. Если же мы станем огорчаться, то это будет, видимо, какой-то самонадеянностью, гордостью. Человек думает о том, что у него нет возможности побороться с блудной страстью, считает себя от этого несчастным, а если б узнал, что это такое, то сказал бы уже: "Не хочу никаких венцов, только не надо мне этого мучения". Те подвижники, которые испытывали сильнейшую блудную брань, иногда искали смерти - настолько это было невыносимо. Конечно, они совершенно не хотели согрешить, но тем не менее сами стремились к смерти. Иоанникий Великий, например, взял на себя блудную страсть одной молодой монахини, и у него разгорелась такая похоть, что он, найдя в пещере огромного, видимо, в зимней спячке находившегося змея, стал его теребить палкой, чтобы тот проснулся и его проглотил. Эта страсть перешла на змея, и он от нее издох. Так Господь избавил от страсти преподобного Иоанникия. Поскольку молодая монахиня хотела оставить свой подвиг и уйти в мир, он, будучи уже высоко преуспевшим, благодатным подвижником, имея некоторые дары свыше, решил взять ее страсть на себя, и тем не менее ему было настолько тяжело, он испытывал такое мучение. Поэтому те, которые переживают, что у них нет блудной страсти, просто не понимают, к чему это может привести, как это тяжело. Кроме того, блудная страсть ведь не всегда действует явно, в особенности у женского пола, а может быть прикрыта и каким-то приличным видом. Хочется, например, детей, ты думаешь, какие они хорошенькие, - а тут в действительности дело не в детях, а совсем в другом, в том, откуда дети берутся. Прикрывается же все это вот таким приличным видом. Или некоторые, скажем, думают: "Он такой добрый, такой хороший, как же его не любить, он, наверное, меня жалел бы, покупал бы мне мороженое, пирожные, цветы бы мне дарил", - вроде бы, все тоже, так сказать, более или менее прилично, а под этим опять скрывается самая откровенная низкая блудная страсть. Иногда она проявляется в самых неожиданных видах, например в том, что человек любит животных и разводит кошечек, гладит их без конца. О. Андрей обличал в этом монахинь, говорил, что у них детей нет, так они развели кошек. Вы думаете, что у вас нет блудной страсти, а на самом деле вы ее, может быть, лелеете. Нужно быть строгим к себе. Целомудренный человек не имеет излишней нежности, он как бы несколько суховат, а вот в чересчур нежном, добром, где нужно и не нужно, уже можно подозревать эту страсть. Конечно, тот, кто грубый, совсем не обязательно целомудренный, но тем не менее блудная страсть иногда проявляется и под видом такой доброты, нежности в поведении, в том числе в любви к животным.
Однако ко всему нужно подходить разумно. Я тоже люблю животных. Это не значит, что надо пинать ногой кота и от этого появится целомудрие. А кроме того, есть и другие страсти, с которыми нужно бороться. Иногда в человеке одна страсть господствует, а другая действует слабо, иногда бывает как-то иначе. Одного мучает зависть, другого - блудная страсть, третьего - гордость, четвертого - тщеславие, иной так любит поесть, что ему уже больше ничего не нужно. Иному нравится, чтобы его все хвалили: он старается пропеть как-нибудь так, чтобы все были в восторге. Есть некоторые знаменитые певицы, которые даже и семью бросили, если вообще ее имели, только ради того, чтобы им рукоплескали на сцене. Так сказать, "искусство требует жертв". Они принесли в жертву семью. У Валерия Брюсова, который, конечно, едва ли был христианином, разве что формально, а в действительности являлся вождем декадентства, вождем поэтов символистов, и проповедывал такие принципы, которые вряд ли можно назвать нравственными, есть одно стихотворение, называющееся, кажется, "Завещание поэту". В нем встречаются такие слова: "Помни второе: никому не сочувствуй, сам же себя возлюби беспредельно. Третье прими: поклоняйся искусству, только ему, безраздумно, бесцельно". Итак, он считает, что если человек это исполнит, то будет хорошим поэтом. Действительно, когда кто-либо служит искусству самозабвенно, ему не нужно никого и ничего. Он всем пренебрегает, не из любви к Богу, а из любви к самому себе, и только тогда может чего-то достигнуть (и обычно такие люди своей цели достигают).
Вот пример того, как некоторые ради тщеславия, ради славы, из гордости пренебрегают, допустим, блудной страстью, но это не значит, что они чего-то достигли в духовной жизни. Поэтому не нужно думать, что если у меня какой-то страсти нет или она действует так слабо, что я ее не замечаю, то я чего-то лишен. Есть же, с чем бороться, почему обязательно только с этой страстью? Если у тебя сатанинская гордость, так это еще, может быть, страшнее.
Вопрос. Как быть, если в последнее время действие страсти постоянно усиливается, несмотря на то, что искренне стараешься молиться против помыслов, так что просто даже теряешь всякую надежду когда-либо приобрести какую-то чистоту.
Ответ. Недавно я прочитал книгу архиепископа Антония (Голынского-Михайловского). Это был настоящий подвижник, истинный старец, прошедший лагеря и умерший в середине семидесятых годов. Он занимался умным деланием и достиг высокого преуспеяния, составил небольшой, но очень интересный труд, где описал все опытно пройденные им степени преуспеяния в Иисусовой молитве. В книге приведены извлечения то ли из его писем, то ли из дневников, где он рассказывает, что был знаком с одним знаменитым старцем - схиигуменом Германом из Зосимовой пустыни. Этот старец говорил ему, что он испытывал блудную брань на протяжении многих лет. Хотя он достиг уже высокого преуспеяния, имел много духовных чад, однако эта брань прекращалась у него только тогда, когда он возглашал на литургии "Горе имеем сердца", и отсутствовала вплоть до окончания Богослужения, а потом опять разгоралась. Он никогда не имел покоя и для того, чтобы найти хоть какой-то отдых от этого вожделения, вынужден был усиленно углубляться в молитву. Только тогда, когда он сподоблялся молитвы благодатной, его на некоторое время оставляла эта страсть. Однако, находясь в таком положении на протяжении многих, многих лет, он пребывал в благодушии. Господь попустил это, видимо, для его смирения.
Не нужно думать, что если человек испытывает действие блудной страсти, то, значит, он уже все, пропал. Плохо, когда человек не борется, когда он претыкается о какие-то мелкие ничтожные помыслы, - вот это ужасно, отвратительно. А иной ведет такую страшную борьбу, что это не укладывается в уме, как, например, Иларион Великий (не знаю, есть ли в наше время подобные люди). У Илариона Великого была такая страшная блудная брань, что, когда он ложился для краткого отдыха на циновку, рядом появлялась обнаженная женщина, которая принимала разнообразные положения и всячески его соблазняла. То есть дьявол устраивал такие призраки не в помыслах, а наяву. Вот, какая брань была. Но люди не унывали, подвизались. Они готовы были умереть, как Иоанникий Великий или авва Памво, но никогда не соглашались на то, чтоб подчиниться страсти. И не только мужчины испытывали такую страсть, но и некоторые женщины. К примеру, амма Сарра на протяжении более десятка лет претерпевала мучительную блудную брань и никогда не молилась о том, чтоб Господь избавил ее от этой страсти, но лишь о том, - чтобы дал ей терпение. Такие были мужественные люди. Поэтому не нужно думать, что после того, как я скажу вам о блудной страсти, объясню ее действие, у вас ее уже не будет. Нужно с ней бороться, в этой борьбе мы приобретаем для себя много полезного. Во-первых, мы смиряемся, а что такое смирение? Как говорит этот выдающийся архиепископ, Антоний, "смирение это есть самопознание", то есть познание себя таким, каков ты на самом деле. Отвратительная блудная страсть, заставляя нас внимательно взирать на свою душу, как бы открывает, что не только одна она живет в ней, но и многие другие низменные, грязные страсти и помыслы, и мы благодаря этой страсти (конечно, когда боремся) внимаем себе и познаем себя, свою крайнюю немощь, свое лукавство, то, что у нас нет настоящей, истинной, правильной любви к Богу. Кроме того, в особенности при усиленном действии брани, мы вынуждены прибегать с молитвой к Богу и таким образом учимся настоящей чистой молитве. Нам просто приходится понуждать себя к чрезвычайному вниманию, и потому мы преуспеваем в молитве. Много, много всего прекрасного бывает от того, что человек борется, не от самой блудной страсти, а от борьбы с ней. А когда мы предаемся ей, начинаем, например, мечтать, как мы будем лежать на диване, смотреть телевизор, а муж принесет нам из холодильника мороженое, то от этого пользы мы, конечно, не получаем.
Вопрос. Батюшка, существует ли какое-то сообщество страстей? Идут ли какие-либо страсти параллельно, или это не обязательно?
Ответ. Да, действительно часто бывает так, что гордость вызывает блудную страсть. Напрямую они не связаны, но Господь иногда это попускает.
Вопрос. А от чревоугодия блудная страсть может возникнуть?
Ответ. Да, это самый простой, так сказать, вариант. Наверное, многие читали в "Отечнике", как один монах, испытывая сильное действие блудной страсти, пришел к старцу и попросил, чтобы тот помолился. Старец стал усиленно молиться. Через неделю встречает монаха, расспрашивает его. "Да нет, - говорит тот, - ничего не помогает". Старец, видимо уже имея какой-то опыт и зная, что обычно его молитвы помогают, недоумевает, в чем же дело. Он начинает еще усиленнее молиться, накладывает на себя пост и через неделю вновь спрашивает монаха, как у того дела. "Нет, - отвечает, - ничего не помогает". Тогда старец стал уже как-то смущаться, унывать, думать, отчего же его Бог не слышит, а затем - опять усиленно молиться. Наконец является этому старцу бес и говорит: "Отче, поверь мне, я его не искушаю, он имеет своего беса - чрево". Вот так может быть.
Вопрос. Если по послушанию приходится общаться с лицами противоположного пола, то надо ли вести себя осторожнее, бояться, что можешь мысленно согрешить?
Ответ. Конечно, нужно быть осторожным. Во-первых, святые отцы вообще говорят, что нельзя дерзко, свободно себя вести, в особенности с лицами противоположного пола. Во-вторых, по возможности необходимо стараться на собеседников не смотреть и не вести с ними длинные ненужные разговоры, а только краткие, по делу. Кроме того, нужно стараться беречь, как говорят святые отцы, все чувства, особенно осязание. Это тоже очень важно, даже, может быть, наиболее важно. То, что вы не храните свое осязание (например тогда, когда здороваетесь) как раз и является следствием свободного обращения, а надо вести себя как-то сдержанно, может быть, даже немножко суховато, в особенности если человек испытывает к собеседнику какую-то симпатию. Однако "суховато" - это не значит грубо, по-хамски. Надо вести себя вежливо, сдержанно, говорить кратко, немногословно, избегая вольности.
Вопрос. Если мысленно согрешишь, то о чем правильнее думать? О том, что за этим последует наказание? А можно ли помышлять о прощении?
Ответ. Если мы со страстью боремся, то, конечно, никакого наказания не будет, мы даже получим пользу. Когда человек борется, он стремится к чистоте, а когда он страстью услаждается, тогда ему грозят все те наказания, какие изображены в Евангелии. Поэтому не нужно впадать в отчаяние, если промелькнул какой-то помысел, или если ты несколько и поддался ему, увлекся, но потом опомнился и стал молиться. Как говорят отцы, мы должны против помыслов молиться, а если увлеклись ими, то каяться в этом (конечно, все это совершается с помощью Иисусовой молитвы). Не надо думать, что если мы ведем борьбу, то это что-то страшное, наоборот, удивительно было бы если б кто-то из вас после моих слов вдруг навсегда избавился от этой страсти. Конечно, борьба предстоит, может быть, в течение многих лет. Я вот приводил в пример схиигумена Германа. Не всякий достигает чистоты, но у такого подвижника, как схиигумен Герман, возможно, большая чистота, чем у иного бесстрастного, потому что отец Герман своим чрезвычайным подвигом показывал необыкновенную преданность Богу, необыкновенную любовь ко Господу. Не все так однозначно и просто, но цель, конечно, общая для всех - все должны стремиться, понуждать себя к сердечной чистоте.
Вопрос. Какие есть еще способы борьбы с блудной страстью, кроме молитвы?
Ответ. Во-первых, конечно, воздержание в пище. Оно необходимо для всех. Даже немощный человек должен иметь некоторое воздержание, кроме, может быть, уж совсем тяжело больных; хотя и от таких блудная страсть может не отстать. Бес никакого, так сказать, благородства проявлять не будет, на время болезни нам отдыха не даст, все равно станет искушать, поэтому воздержание в пище, конечно разумное, необходимо для всех, даже для немощных. Иному нужно очень строго поститься, а иному достаточно воздерживаться только от мясной пищи, как это все мы, монашествующие, делаем. Иному и четыре раза в день можно поесть, а иному достаточно одного. Иному допустимо есть в этот один раз досыта, а другому необходимо недоедать и так далее - разные меры. Это все лучше определить со старицей. При этом не нужно, конечно, следить за внешностью, полная ты или худая, это зависит от природы. Один, может, и много ест, а у него от злости все "перегорает", а другой, добрый-предобрый, чуть поел и его уже разнесло. Поэтому на внешнее смотреть не надо, а необходимо смотреть на свои силы и вообще на душевное состояние: есть столько, чтобы можно было исполнять обычные обязанности. Кроме того, нужно учитывать и нравственное состояние своей души - то, какие в ней возникают страсти, ведь от чревоугодия может быть не только блудная брань, но и лень, и гнев. У некоторых, конечно, бывает гнев, когда им поесть не дадут, а у некоторых - когда они много едят и потом им некуда деть энергию.
Также необходимо ограничение во сне. Если мы много спим, то обязательно будут какие-то нечистые сновидения, помыслы и так далее. Нужно спать ограниченно, так чтобы не давать излишнего покоя телу; да и вообще отдых должен быть очень разумный. Многие подвижники, как, скажем, Паисий Величковский, рекомендуют новоначальным спать по семь часов в сутки: не меньше шести и не больше восьми (в крайнем случае, если очень немощный), потому что когда человек спит слишком мало, у него теряется бодрость ума. Строгое воздержание во сне - это уже для преуспевших. Однако и тогда, когда человек спит много (опять же противоположные причины), у него также теряется бодрость ума, появляется вялость, как бы лень к духовным занятиям и прочее. Значит, ограничение во сне должно быть. Конечно, если человек лег, например, в три часа ночи и встал, отдохнув шесть часов, в девять, для него это тоже неполезно, потому что у того, кто проспал утро, соответственно будет и совсем другая настроенность. Некоторые подвижники советовали всегда вставать раньше рассвета и встречать его (говорят, что птица встречает рассвет, - вот и монахи должны встречать рассвет). У нас он поздно наступает, да и принцип отсчета времени совсем другой: если в древности часов не было, то мы, пользуясь обычными часами, встаем в определенное время - в шесть часов, например.
Итак, сон, пища. Кроме того, нужно, конечно, как-то утруждать свое тело, хотя и это тоже должно быть разумно, ведь сейчас едва ли есть люди, которые могут подвизаться подобно древним. Но в то же самое время не нужно говорить себе, что это вообще невозможно: для кого-то и совершенно невозможно, а для кого-то и реально. Нельзя всех стричь под одну гребенку. Об этом прекрасно говорит Нил Сорский: у одного тело как медь, а у другого как трава. Поэтому, с одной стороны, не нужно под предлогом того, что в наше время это невозможно, сразу, так сказать, ставить крест на телесных подвигах, а с другой стороны, необходимо все делать благоразумно и своевременно. Вот сейчас, например, в монастырях, находящихся под руководством учеников старца Иосифа Исихаста, соблюдается следующий устав. Они всю ночь молятся: вечером в течение полутора-двух часов служатся вечерня и повечерие, потом четыре часа подряд - занятие Иисусовой молитвой (это уже очень тяжело), затем в полночь начинается полунощница, утреня и литургия - и так ежедневно. Едят они один раз в день, потом несколько часов отдыхают - кажется, четыре часа спят, - а после этого еще сколько-то времени по необходимости трудятся на послушании - и так каждый день. Не в праздники, не на Рождество только или на Пасху, а каждый день!
Так что не нужно думать, что в наше время невозможно строго поститься. Вот старец Силуан очень строго постился, а тоже ведь жил в наши дни. На Афоне и сейчас есть подвижники, которые соблюдают строгий пост, в Лавре Саввы Освященного также очень суровый устав: службы начинаются ежедневно, по-моему, в полпервого или в час ночи. Игумен монастыря на Фаворе тоже каждую ночь служит в три часа утреню и литургию. Это я не к тому говорю, чтобы вы начали подвизаться по своей воле, но к тому, что не нужно себя, свое чревоугодие, свое нерадение, оправдывать. Кто знает, может быть, некоторые с Божией помощью будут когда-нибудь, под руководством старицы и, конечно, в тайне, совершать и более строгие подвиги: меньше спать, меньше есть - ничего невозможного в этом нет. Еще раз нужно повторить: запомните простую вещь - нельзя всех стричь под одну гребенку. Да, люди последнего времени, несомненно, гораздо слабее, чем древние, да и душевных качеств у нас таких нет, но все же это не значит, что для нас подобное совершенно невозможно, - главное, чтоб было рассуждение.
Вопрос. Вот Вы, как кажется, против того, чтобы, ложась в три часа ночи, спать до девяти, но у нас, хоть и не очень часто, подобное бывает. Иногда задерживаешься по послушанию.
Ответ. Я же не говорю об исключениях. Я говорю о том, что некоторые считают, будто это нормально, - а это на самом деле неправильно. Если же какой-то исключительный случай, если человек, допустим, ночью работал, а потом дольше поспит, то в этом никакого греха нет.
Вопрос. Понимаю, что нехорошо принимать блудные помыслы, а пересилить себя, бывает, совсем не могу, так как страсть прикрывается приличным видом. Как стяжать мужество, чтобы не поддаваться этим помыслам? Может быть, прибегать к каким-то мыслям, которыми можно было бы укреплять себя в борьбе? К каким именно?
Ответ. Помимо молитвы можно отрезвлять себя, как советуют святые отцы, представлением того, что будет с нашим телом по смерти, как оно будет разлагаться, что станет с телами тех людей, к которым мы испытываем вожделение. Размышление о смерти отрезвляет человека от многих его грехов, отводит от многих соблазнительных мыслей, не только блудных, но и помыслов гордости и других. Кроме того, мне кажется, очень уместно вспоминать и те евангельские изречения, которые мы сегодня разбирали, и таким образом приводить себя в чувство, возбуждать в себе ревность. Однако все равно не нужно забывать, что если брань сильная, то добрые мысли не смогут избавить нас от злых. В лучшем случае они только напомнят нам о том, к чему нужно стремиться, но вслед за этим мы должны мужественно устремиться на греховные помыслы с помощью Иисусовой молитвы. Если же мы будем надеяться только на то, что добрые мысли вытеснят злые, то вступим в препирательство с демонами и, конечно же, они нас обхитрят, обманут и увлекут соблазнительными образами.
Вопрос. В одной из книг о монашестве написано, что после ночных келейных молений необходимо утром перед послушанием часик поспать, чтобы не потерять ночные труды. Будет ли являться грехом, если я перед послушанием посплю утром полчаса?
Ответ. Если это после правила, допустим часов в восемь или девять, и есть благословение, то, думаю, это не грех, а если ты спишь вместо правила, то это неправильно. Кроме того, что значит "ночные моления"? Ночные моления должны быть посильными, такими, чтобы не выбиваться из общего режима, должны совершаться по благословению, а если ты сама на себя произвольно берешь какой-то подвиг, то это, конечно, неразумно (как у нас тут с одной рабой Божией произошло: всю ночь она молилась, а потом ей скорую помощь вызывали - с сердцем было плохо).
Вопрос. Матушка говорит, что у некоторых святых отцов написано, что если человек подремлет или поспит немножко после утреннего правила, то он как бы все теряет, становится вялым, дьявол его искушает.
Ответ. Я тоже этого не одобряю. Может быть, в книге о монашестве говорится о каком-то особом образе жизни, но у нас же жизнь не такая, мы ночью спим нормально. Это если б вы всю ночь молились, а потом вам дали часа два поспать, - другое дело. Но вы же рассвет не встречаете - так? Если, допустим, ученики Иосифа Исихаста всю ночь молятся, встречают рассвет в молитве, а потом отдыхают (то есть они спят фактически утром), то мы-то всю ночь или большую ее часть спим, и поэтому отдыхать еще и утром для нас совсем неуместно. В общем, у нас режим гораздо мягче, но поскольку он для всех, все его и должны соблюдать. Прежде всего - послушание.
Если мы хотим, например, уменьшить сон, это можно сделать только по благословению, а никак не по своей воле. Допустим, кто-то спит не семь часов, а шесть или пять - это должно быть строго по благословению, и нужно, чтобы это регулярно проверялось. То же самое и насчет еды. А до того, чтобы подвизаться, а потом отсыпаться, когда тебе нужно идти, скажем, в швейную мастерскую (при чем кто-то вместо тебя будет работать), еще далеко. То есть если когда-нибудь среди нас и будут такие люди, которые примут схиму и станут заниматься исключительно духовным деланием (что зависит не столько от возраста, сколько от духовного состояния), то лишь они и смогут как-то по особому жить, иметь особенный распорядок, опять же, если у них будет благословение. Сейчас же у нас никто не должен выделяться, а если кто-то и делает что-либо хорошее, особенное, то должен следить за тем, чтобы про это никто по возможности не узнал. Мы здесь все одинаковые, никто не лучше и не хуже - вот такой порядок общежительного монастыря.
Вопрос. Батюшка, скажите, изменяется ли с возрастом у человека блудная страсть? Отвечает ли человек за блудные сны?
Ответ. Не нужно ждать того, когда блудная страсть от возраста изменится, когда мы станем старыми и она нас оставит. Бывает, что блудная страсть действует в человеке даже не до преклонных лет, а до глубокой старости, и поэтому не надо думать, что когда я стану старым, у меня все будет хорошо. Мы можем до седин и не дожить и должны стремиться к чистоте сердечной уже сейчас: может быть, кто-то достигнет ее и в возрасте молодом или среднем, тогда он сможет принести какую-то пользу и другим, а самое главное - научится внимательно чисто молиться. Тот, у кого чистое сердце, как сказал Господь, узрит Бога (см. Мф.5:8). А тот, кто чист от всех страстей, чист, конечно же, в первую очередь, и от блудной страсти.
Насчет того, отвечает ли человек за блудные сны, есть разные мнения. Некоторые считают, что если приснился блудный сон, значит человек уже в чем-то виноват, в этом есть какой-то грех. Другие оценивают это иначе. Потом, блудные сны также бывают различными. Одно дело, когда человек во сне, как говорит Иоанн Лествичник, проповедует целомудрие соблазнительным женщинам (это свидетельствует, наоборот, о том, что он достиг какой-то чистоты), и другое дело, когда он сам соблазняется. И, наконец, главное: как к этому относится Церковь, чье мнение является самым авторитетным. В сборнике канонов, которыми Церковь руководствуется в своей внутренней жизни, есть правило Дионисия Александрийского. Он говорит, что если человеку перед Причастием приснилось блудное сновидение, то пусть он не обращает на него внимания и причащается, потому что это произошло по зависти бесовской. Иначе, если он не будет причащаться, дьявол всегда станет таким образом осквернять его ум и он никогда не сможет причаститься. То есть Церковь считает, что сновидением нужно пренебречь, хотя наша вина в таких снах, конечно, может и быть. Какая вина? Прежде всего та, что мы в течение дня, вероятно, увлекались блудными мечтами, услаждались лицезрением каких-то соблазнительных для нас людей и так далее. Во сне все это может дать себя знать, потому что впечатления дня имеют большое влияние на сновидения. Потом, чревоугодие тоже влияет, в особенности если кто-то плотно наелся или даже просто поел какой-нибудь жирной скоромной пищи на ночь. В-третьих, гордость, за которую мы подвергаемся и вообще блудной страсти, и в частности - скверным сновидениям. Также осуждение ближних, презрение к ним являются косвенными причинами, от которых могут быть такие сновидения. Тем не менее, если что-то такое приснилось, не нужно обращать на это особенного внимания, а надо отвергнуть и забыть, потому что если в течение дня мы станем это вспоминать, то осквернимся еще и воспоминаниями.
Вопрос. Если почти не есть, не пить и не спать, то может ли это помочь в борьбе против блудной страсти?
Ответ. Может. Однако это поможет не только против блудной страсти, но и против здоровья также. Блудной страсти, допустим, не будет, но и здоровья тоже не будет, не будет возможности ни трудиться, ни молиться, а станешь лежать как какой-нибудь йогин, у которого, может, и нет блудной страсти, но зато есть другие: гордость и прочие. Нужно стремиться не к тому, чтобы с помощью таких средств избавиться от блудной страсти, а к достижению чистоты ума, вернее, внимания при молитве. Когда же ум будет внимательно, чисто молиться, тогда мы должны с помощью этого очистить свое сердце, то есть критерием должна быть умственная бодрость. До некоторой степени - даже физическая, телесная, для того чтобы исполнять свои обычные дела.
Вопрос. Желание посмотреть на красивых людей - это тоже страсть?
Ответ. Конечно, если мы хотим именно полюбоваться. Женщина же не смотрит на красивую женщину, не любуется ею, разве что из зависти к тому, как та, например, нарядилась, и мужчины также не любуются красивыми мужчинами, но всем почему-то хочется посмотреть на красоту противоположного пола - о чем это говорит? Это значит, что не так уж все подобное невинно. Были некоторые подвижники, которые достигли бесстрастия и прославляли Бога в том числе и за женскую красоту, как блаженный Нонн, но не думаю, что среди вас есть такие. Поэтому лучше не надо смотреть на красивых людей. Церковь предлагает нам красоту иного характера, скажем: иконы, церковную архитектуру, священнодействия, священническое облачение, вообще весь православный обряд. Все это возвышает душу, очищает ее и в то же время не привносит от себя ничего такого, что могло бы человека отвлечь от содержания. Священное содержание должно пользоваться и священными образами, священным, чистым, духовным, если так можно выразиться, стилем, и поэтому Церковь предлагает нам песнопения и мелодии определенного характера, свое гимнотворчество и прочее - все то, что человека при помощи красоты возвышает и чем одновременно нет опасности увлечься (а мы ведь можем увлечься, даже когда смотрим на природу, не то что на людей). Конечно, если я смотрю, скажем, на красивую женщину, то она же не виновата в том, что она красивая, в особенности если она не пытается никак кокетничать. Я сам виноват в том, что во мне есть страсть. Поэтому не нужно мне осуждать ту женщину, которая поневоле меня соблазняет, а нужно думать о том, что если б в моей душе, в моем сердце не было бы вот этих исходящих из него нечистых помыслов, тогда б она не могла меня соблазнить. Мы не должны винить других. И воздерживаемся мы от общения с лицами другого пола не потому что они плохие, а потому что мы сами плохие, ради своей собственной безопасности, осознавая свою немощь.
Вопрос. На откровении помыслов нужно описывать блудные помыслы подробно или можно сказать кратко: "Были блудные помыслы", - и все?
Ответ. Преподобный Лев Оптинский советует, если старец может понести, описывать блудные помыслы подробно, потому что когда описывают подробно, то, конечно же, это стыдно, но таким образом мы постыждаем не только себя, но и демона, и с таким дерзновением эти помыслы к нам приступать уже не будут. А если мы говорим о них вообще, то, можно сказать, дьявол имеет еще за что зацепиться и будет изображать нам в уме какие-нибудь гадости, а мы станем их бояться, стыдно нам сделается, будем стесняться их раскрыть, поэтому лучше описывать помыслы подробно, если только тот, кому мы их исповедуем, не соблазнится. Я думаю, что в нашем монастыре к с.Д., или с.А., или м.Л. это не относится, им можно смело все рассказывать, и тогда вы будете получать гораздо большее облегчение. Особенно, если и блудные и вообще любые помыслы станете исповедовать точно. Я не буду говорить "подробно", потому что можно сказать обобщенно, а можно сказать именно точно. Нужно говорить точно, а "подробно" - это тоже растяжимое понятие. У меня подобным образом исповедывался один парень. Он приходил и говорил: "У меня был такой грех: я рассердился. Шел дождь, я сидел дома…" - и вот он рассказывал все обстоятельства и лишь в конце подходил к тому, как он рассердился, по сути это было тонкое оправдание. Но выслушивать его было невозможно: хотя он говорил, может, и не так долго, минут 15-20, не дольше, чем другие, но сама эта его манера подходить издалека приводила к тому, что у меня прямо все разрывалось, его приход являлся для меня пыткой. Он рассказывал мне о том, как шел дождь, как он забыл одеть резиновые сапоги, что сказала ему жена, когда он выходил из дома и так далее. Я даже попросил одного нашего общего знакомого, тоже моего духовного сына: "Ты ему скажи, пожалуйста, чтобы он так всего не рассказывал, потому что я уже не выдерживаю, пусть он сразу называет свой грех, и все".
Вот поэтому, говоря о том, как нужно открывать помыслы, я боюсь употреблять слово "подробно".
Вопрос. А зачем исповедывать блудные сны, если их надо сразу забывать?
Ответ. Если ты проснулась, сразу стала молиться и сон из памяти стерся, то это, конечно, лучше. А если ты все равно его запомнила, то ведь он отягощает твою память.
Вопрос. Батюшка, у Льва Оптинского написано, что если мы подробно исповедуем блудные помыслы, то потешаем дьявола, а помыслы могут еще и усилиться.
Ответ. Да, если человек рассказывает с услаждением, с каким-то удовольствием, то, конечно, он потешает дьявола и помыслы могут усилиться. А если мы хотим от власти этого помысла, который до какой-то степени уже овладел нашим сознанием, избавиться, то можем достичь этого, если о нем расскажем. Иногда бывает, что люди во время исповеди свои страсти вообще усиливают. В отношении блудной я что-то ничего подобного на своем опыте не замечал, а вот в отношении других страстей видел. Например, разгневался человек на кого-то, потом успокоился, - а на исповеди помыслов, начиная рассказывать, как его довели да как он рассердился, чувствует, что опять появился какой-то гнев. Вот разве что кто-то с таким же настроением будет и блудные помыслы исповедывать, тогда он может действительно страсть усилить.
Вопрос. Батюшка, а не может быть такого, что у человека были какие-то помыслы, потом через неделю он пришел на откровение, но его эти помыслы уже не волнуют, когда же он их рассказывает, то как бы вновь все вспоминает, и после исповеди у него эти помыслы опять начинают действовать? Происходит нечто подобное тому, что описано в Вашем примере с гневом.
Ответ. Да, это может быть. Но о чем это говорит? О том, что человек страстен до такой степени, что само воспоминание о прежних помыслах возбуждает страсть даже тогда, когда он должен каяться. Значит он исповедуется без покаяния, а наоборот с сочувствием страсти, у него нет самоукорения, нет смирения, это первое. Во-вторых, может получиться и так, что некоторое время мы действительно будем испытывать облегчение, оттого что не станем уже как бы забытые помыслы повторять, но зато старица наша или духовник потеряют над нами контроль и мы, не исповедуя помыслы, все больше и больше станем поддаваться их влиянию и втайне будем находиться под сильнейшим действием той или иной страсти, блудной например, о которой мы сегодня говорим. Лучше понести какой-то небольшой ущерб, но все рассказать, чем гоняться за малой пользой и получить великий вред впоследствии. Действительно, то, о чем вы спрашиваете, может быть, но это все-таки лучше, чем втайне грешить.
Вопрос. Батюшка, а не могли бы Вы дать совет для тех, кто, исповедуя свои помыслы, им сочувствует.
Ответ. Это потому, что они путают откровение помыслов с рассказом о своей тяжелой жизни в монастыре. Они приходят не открыть свою душу и выслушать суд старицы, а наоборот, убедить старицу, допустим, в том, что они плохо едят, или мало спят, или что к ним строго относятся на послушании. Ведь если они убедят, скажем, с.Д., что к ним строго относятся на послушании, тогда она примет какие-то меры, пожалеет их, а если им убедить ее не удастся, тогда они считают, что у них душа еще больше отяготилась и от откровения помыслов они получили только вред. То есть они приходят к с.Д. не как к старице, не как к духовному руководителю, а как к подруге, посудачить, если же подруга судачить с ними не хочет, тогда у них - возмущение. По сути получается, что когда человек на откровении помыслов исповедует свои страсти для того, чтобы с ним согласились, приняли это, то он свою страсть, гнева ли или блудную, просто хочет удовлетворить, хотя и косвенно. Это трудно себе представить, однако теоретически можно, ведь мы грешим не только делом, но и словом, не так ли? Если я с кем-то поговорил о чем-либо греховном и тот мне посочувствовал, значит, я по крайней мере на словах получил удовлетворение. В данном же случае я удовлетворение страсти не получаю, потому что мне дают отпор, и я ухожу с исповеди помыслов со страстью разъяренной, не успокоенной, не удовлетворенной, а разъяренной. Она становится у меня еще более голодной. Получается, что человек приходит на исповедь не для того, чтобы избавиться от страсти, а для того, чтобы ее удовлетворить. Если он этого не получает, ему становится плохо, как и всякому человеку, который не удовлетворяет страсти. Можно представить себе нечто подобное и в отношении блудной страсти. Скажем, архиепископ Антоний для сестер, находящихся в женском монастыре, дает такой совет, что если ты приходишь на исповедь к духовнику, говоришь какие-то блудные помыслы, а духовник отвечает тебе, что лучше бы тебе выйти замуж, то нужно немедленно пойти к игумении и ей на это пожаловаться. Игумения же должна принять меры, чтобы этого духовника удалить из обители, обязана пожаловаться архиерею. То есть такое возможно. Придет какая-нибудь послушница на исповедь, а ей скажут: "Да знаешь, может быть, тебе действительно лучше выйти замуж, ты такая красивая девушка". Получается, что тогда, когда страсть наша во время исповеди или откровения помыслов удовлетворяется, мы довольны, а когда она не удовлетворяется, нам кажется, что на сердце становится еще тяжелее. А отчего на сердце стало тяжелее? Оттого что мы хотим утешиться через грех, хотя бы на словах, а этого не получается. Нужно запомнить, что старица - это не подруга, с которой мы пришли посудачить, а духовный руководитель.
Вопрос. Из-за чего после исповеди становится легче?
Ответ. Во-первых, оттого, что ты каешься, оттого, что принимаешь какой-то суд. Ты приходишь и говоришь: "У меня такие-то помыслы", - а тебе отвечают, что эти помыслы по такой-то причине греховные. Или даже, может быть, не объясняют, а просто советуют: "Это греховное, это нельзя принимать, нужно отвергнуть", - и если ты с этим соглашаешься, значит признаёшь свою ошибку, а это уже есть покаяние. Во-вторых, признав свою ошибку, ты таким образом показываешь доброе намерение, ты хочешь исправиться, появляется какое-то, пусть слабое, пусть недостаточно ревностное, но все же стремление к исправлению, и ради этого к тебе возвращается благодать. И конечно, становится легче благодаря смирению, ведь ты выставляешь свое душевное состояние на суд старицы, показываешь, что сама ты разобраться, понять не можешь. А смирение и послушание также возвращают человеку благодать.
Вопрос. У Оптинских старцев написано, что старец, разговаривая со своим подопечным, должен быть осторожным, чтобы его не смутить. Что это значит? Ведь старец должен как-то и требовать.
Ответ. Поведение старца во многом зависит от душевного состояния того, кто исповедуется. Человек может быть более подготовленным, мужественным или, наоборот, более немощным. С немощными ведут себя осторожно, не все им говорят, а потом они еще и спрашивают: "Почему Вы мне не сказали, Вы себя со мной строже ведите". Однако попробуй проявить строгость - он сразу впадет в отчаяние. С другими же, более преуспевшими, можно говорить строго, жестко, смирять их. Вот у меня, например, получается так, что с тем, кто более послушен, ревностен, я веду себя строже, а с тем, кто немощен, я подобрее. Хотя на самом деле это совсем не значит, что того, с кем я строг, я меньше люблю - как раз наоборот. Впрочем и то, что с кем-то я подобрее, вовсе не означает, что я его презираю. Я просто жду, когда он сам, может быть, придет в себя, вразумится, или благодать Божия его вразумит: он будет молиться, молиться, да Господь его и вразумит. Меня тоже мой духовник терпел, хотя я много чего делал, значит и я должен потерпеть. Я всегда, когда хочу на кого-нибудь рассердиться, думаю, что отец Андрей же меня терпел, значит и я должен потерпеть. Как-то, например, я увлекся современным искусством, у меня всякие бредовые теории бродили в голове. И вот я изобрел теорию, какими должны быть живопись и музыка, и решил с этой своей бредовой теорией подойти к регенту семинарского хора (сейчас он уже стал епископом Ф.). Собрался подойти и изложить ему эту теорию, для того чтобы он начал сочинять музыку под моим руководством. В общем, какой-то абсурд. Конечно, я бы выставил себя посмешищем перед отцом Ф. Итак, я спрашиваю у отца Андрея благословение. При этом надо иметь в виду, что отец Андрей был очень простым человеком, если бы я сейчас был на его месте, то мог бы объяснить, почему это плохо, неправильно, а он объяснить не мог, но только молился за меня и говорил "да" или "нет". И вот он отвечает: "Да у него нет времени". Не сказал мне, что это все абсурд, что это никому не нужно, а просто - что у него нет времени. Ну, если "нет времени", то я и не пошел, а затем так все это и забылось. Потом я сам понял, что все это чепуха. Иногда я, например, тоже не замечал, что у меня по отношению к каким-либо особам действовала блудная страсть. Какая-нибудь девушка мне понравится, я и говорю отцу Андрею: "Она такая, вроде, ревностная". "Да нет, - отвечает, - соплячка". И у меня сразу же желание ее наставлять пропадало. Я все хотел раньше наставлять девушек, а отец Андрей говорил: "Эта - соплячка, эта - дурочка, а эту - потом когда-нибудь", и так все проходило. А если бы я стал проповедовать, то, пожалуй, кто знает, чем бы закончилось, может быть, женитьбой. Обычно так и бывает: проповедуешь, проповедуешь, а потом женишься, проповедь прекращается. Результат достигнут.
Вы, сестры, находитесь уже в весьма солидном возрасте. Однако мы, православные христиане, верим в бесконечную, вечную жизнь, верим в то, что сколько бы человек ни потрудился ради Христа, как сказано в евангельской притче, хотя бы он был призван и в одиннадцатом часу (см. Мф.20:9), но ради своего намерения, ради своей ревности, ради своего желания служить Богу он получит ту же награду, что и трудившийся на поприще Господнем, в вертограде Господнем от юных лет. Господь смотрит на сердце человека, Господь смотрит на намерения и дарует свою благодать, взирая на сердечные побуждения, на то, что от глаз человеческих, как правило, бывает скрыто. Поэтому, несмотря на то, что тело ваше уже немощное и как бы утомившееся от жизни, вы должны приложить все силы вашей души к постоянному понуждению себя приобретать и содержать в сердце своем Господа Иисуса, и тогда вы ничем не будете отличаться от тех, кто потратил на служение Господу многие годы, кому промыслом Божиим предоставлено для покаяния долгое время, может быть несколько десятков лет. Господь взирает на сердце человека, поэтому подобно тому, как мы стараемся прилично выглядеть и таким образом понравиться людям, чьим мнением мы дорожим, так мы должны стараться украсить сердце свое перед Господом Иисусом Христом, Сыном Божиим. И когда он увидит, что сердце наше хотя бы в какой-то степени очищено или что мы приложили к его очищению пусть даже некоторое старание, тогда он в него войдет и сотворит в нем Свою обитель со Отцем и с Духом Святым. Господь нелицеприятен и смотрит не на прошлую жизнь человека, не на его умственные способности, не на его происхождение, не на возраст его, а лишь на сердце, желая увидеть сердце всецело ему принадлежащее. Возлюби Господа Бога твоего, - сказал сам Спаситель, - всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим (Лк.10:27). Пусть мало у нас крепости осталось, но именно всю крепостью своей - и телесной, а тем паче душевной, - всеми силами души, всем сердцем и всем нашим пониманием, всем нашим рассуждением мы должны объять Господа, во всем следовать ему, содержать его в сердце своем, всегда руководствоваться его повелениями в своих поступках, ничего противного Евангелию не говорить и даже в мыслях своих жить по нему. Даже и в мыслях нужно исполнять Евангелие, потому что как злые, так и добрые побуждения исходят изнутри, из сердца человеческого. Поэтому, дорогие сестры, со всею юношеской ревностью устремитесь на монашеское поприще. Вы приняли начаток ангельского образа, а по правилам святых отцов те, на кого была возложена монашеская одежда, в конечном счете обязательно должны принести и монашеские обеты. Воспринимайте же происшедшее сегодня событие как начало вашего подвига. И старайтесь повиноваться настоятельнице, повиноваться старице, потому что через это внешнее делание мы с Божией помощью сподобляемся проникнуть и в суть христианства, т.е. в жизнь по Евангелию, в жизнь согласно евангельским заповедям. Ведь даже и какое-нибудь малое послушание в ничтожном, незначительном, как нам кажется, деле оказывается ключом к тому, чтобы научиться исполнять заповеди Божии и (что, возможно, еще важнее) чтобы нам, немощным, получить для исполнения этих, на наш взгляд, возвышенных и сверхъестественных заповедей силу. Без Мене не можете творити ничесоже (Ин.15:5) - сказал Господь наш Иисус Христос. А поэтому, сестры, содержите Господа Иисуса Христа в устах, в уме и в сердце, непрестанно призывайте Его, просите его помощи во всем, в самых мелких и, может быть, как вам кажется, суетных делах по монастырскому послушанию. Ведь если вы будете иметь такое настроение, то никакая монастырская работа, никакая, казалось бы, суета, которая отвлекает вас от духовных занятий: богослужения, молитвы, чтения, - на самом деле помехой не будет, а станет вам стимулом для того, чтобы ревностнее, усерднее, пламенней непрестанно молиться Господу нашему Иисусу Христу, Сыну Божиему. Аминь.
Сегодня я хотел бы, основываясь на Евангелии, провести беседу о прелести. На первый взгляд кажется, что в нем об этом ничего не сказано, но это только на первый, поверхностный, взгляд. Если же вникнуть в Евангелие, припомнить все его содержание и немного рассудить, то мы найдем несколько мест, в которых (правда, без употребления самого слова "прелесть") говорится о ложном духовном состоянии, что вполне естественно, ведь Евангелие является источником истины, и о таком важном предмете как прелесть в нем обязательно должно быть упомянуто. Прежде всего о ложном духовном состоянии, о попытке прельстить Самого Господа Иисуса Христа, говорится в Евангелии при повествовании об искушении Спасителя в пустыне. Многие святые отцы, утешая и подбадривая нас в нашей духовной брани, напоминают, что брань от дьявола испытывал даже Сам Иисус Христос.
Но если к нам дьявол приступает по большей части через помыслы, поскольку мы - существа падшие и ум наш, поврежденный грехопадением, стал доступен для сатанинских внушений, то Господь Иисус Христос, как безгрешный человек, не мог быть искушаем подобным образом. Дьявол-искуситель (евангелист так и называет его - искусителем) приступил к Нему воочию, потому что к уму Его приразиться он не мог, и, прельщая Его, пытался прежде всего возбудить в Господе желание суетной славы, желание видимым образом доказать Свою духовность, Свое Божественное происхождение. Конечно, можно рассматривать эти искушения Спасителя в пустыне с разных точек зрения: можно говорить о том, что дьявол соблазнял Господа мыслями о чревоугодии, славе и власти, но следует обратить внимание и на такие слова искусителя, когда он приступал к Господу: "Если Ты Сын Божий...", - то есть дьявол убеждал Спасителя в необходимости прославить Самого Себя чудесами - сначала превращением камней в хлеба, а потом тем, чтобы на глазах у всех броситься с крыла храма и остаться при этом невредимым. Наконец он уже самым откровенным образом требовал себе поклонения, обещая Господу за это якобы все царства мира, показанные, как сказано в Евангелии в часе временне - в мгновение ока.
Во всем этом нет ничего нового, в особенности для тех, кто читал аскетические писания святых отцов, повествования об их жизни и подвигах. Мы знаем, что иногда попущением Божиим дьявол имел по отношению к некоторым подвижникам особенное дерзновение: он показывал им необыкновенные обольстительные образы, устрашал их ужасными видениями, являясь сам или посылая полчища демонов, то есть пытался прельстить подвижников, достигших высокого преуспеяния и отражавших помыслы, изображением обольстительных картин перед их чувственным взором. И потому, если мы рассмотрим то, что испытывал Спаситель, с аскетической точки зрения, мы увидим, что дьявол пытался Его обольстить. Конечно же, нам кажется это безумным; но тем не менее если дьявол приступал (а Евангелие не может исказить истину) с такой целью к Самому Господу Иисусу Христу, то тем паче он может приступить к нам - и приступает, внушая прежде всего горделивые мысли. Эти мысли так же, как и при искушении Господа в пустыне, обоснованы: как Спаситель действительно являлся Сыном Божиим, так и мы видим в себе нечто на самом деле доброе, истинно духовное и потому часто искушаемся горделивыми мыслями. Тогда Иисус возведен бысть Духом в пустыню искуситися от диавола (Мф.4:1). Слова возведен бысть Духом означают, что искушение было угодно Богу. Так происходит и с нами: все случающееся, в том числе и попущения искушаться духом гордости, законно и неминуемо, и избавиться от этого, сделать так, чтобы этого с нами вообще не случалось, невозможно. И пусть люди не прельщают себя мыслью, что при каких-либо обстоятельствах можно избежать искушений, что если, например, благоразумно себя вести, то дьявол нас искушать не будет, не будет пытаться прельстить гордостью, возбуждая ее какими-либо внушениями, а иногда даже и видениями.
И постився дний четыредесять и нощий четыредесять, последи взалка. И приступль к Нему искуситель рече: "Аще Сын еси Божий, рцы, да камение сие хлебы будут" (Мф.4:2-3). Безусловно, нельзя полностью отождествить то, что испытывают обычные грешные люди, с тем, что испытывал Господь Иисус Христос. Если у нас подобные тщеславные мысли, искушения могут быть ложными - ведь совершить чудо мы на самом деле не в силах, то для Спасителя сотворить чудо было, конечно, возможно, и Он из милосердия впоследствии это и делал, насыщая хлебами алчущий народ. Но в пустыне дьявол хотел заставить Его совершить это ради подтверждения Своей Божественности, то есть ради тщеславия. И приступль к Нему искуситель рече: "Аще Сын еси Божий, рцы, да камение сие хлебы будут" (напомню, что я не истолковываю это событие полностью, а обращаю внимание только на определенный момент - на то, что дьявол искушал Спасителя, пытаясь ввести Его в грех тщеславия - иг.А) Он же отвещав рече: "Писано есть: не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем изо уст Божиих". Тогда поят Его диавол во святый град, и постави Его на криле церковнем, и глагола Ему: "Аще Сын еси Божий, верзися низу, писано бо есть, яко ангелом Своим заповесть о Тебе [сохранити Тя], и на руках возьмут Тя, да не когда преткнеши о камень ногу Твою (Мф.4:4-6). Здесь искушение заключается уже в требовании, чтобы чудо было сотворено при множестве народа, всегда наполнявшем и окружавшем Иерусалимский храм. Спаситель отвечает на это изречением из Писания, вновь отвергая суетную славу: Рече [же] ему Иисус: "Паки писано есть: не искусиши Господа Бога Твоего". Паки поят Его диавол на гору высоку зело, и показа Ему вся царствия мира и славу их, и глагола Ему: "Сия вся Тебе дам, аще пад поклонишимися" (Мф.4:7-9). Обратите внимание на то, что дьявол имел необыкновенное дерзновение, хотя некоторые толкователи и говорят об этом с большой осторожностью: им кажется неудобовместимым, что дьявол мог взять Спасителя и перенести Его на гору. Но если посмотреть на это с аскетической точки зрения и вспомнить жизнеописания подвижников благочестия, то становится понятным, что такое возможно, - ведь иногда дьявол получал некоторую власть даже над телом человека. Поскольку в данном случае эта борьба Сына Божия с дьяволом была непосредственной, то, видимо, тому было и более попущено. И наконец дьявол искушает Господа видением, что тоже очень часто бывает у тех подвижников благочестия, кто сумел очиститься от греховных помыслов и к кому поэтому дьявол не может приразиться через ум: Паки поят его диавол на гору высоку зело, и показа ему вся царствия мира и славу их, и глагола Ему: "Сия вся Тебе дам, аще пад поклонишимися". В житии Киево-Печерского подвижника Исаакия рассказывается, как демоны прельстили его, обманом заставив поклониться дьяволу. Дьявол - чрезвычайно гордое существо, его можно назвать изобретателем гордости, самим ее воплощением, поэтому он, конечно, желает, чтобы ему поклонялись, хотя бы того и не желая. Но Господь отвергает и это искушение, как и прежде ссылаясь на Священное Писание: Тогда глагола ему Иисус: "Иди за Мною, сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому послужиши". Тогда остави Его диавол, и се, ангели приступиша и служаху ему (Мф.4:10-11).
Итак, мы видим, что дьявол пытался прельстить Самого Господа Иисуса Христа. Имея, конечно, порочный опыт и как бы веря в зло и человеческую немощь, он думал, что и в Господе найдет какое-то проявление обычного свойства человеческого естества - гордости, но ушел посрамленным. Если дьяволу было попущено искушать Спасителя, то тем более мы должны быть осторожными, бодрыми и чрезвычайно бояться помыслов тщеславия и гордости, хотя бы эти помыслы и были основаны на самых действительных, истинных добродетелях и присутствии в нас благодати Божией.
Спаситель предупреждает Своих учеников, что такое явление, как прелесть, будет весьма распространено среди мнящих называться Его учениками. Некоторые толкователи, изъясняя это место из Нагорной проповеди, в Евангелии от Матфея, говорят, что на самом деле такого быть не должно: если бы и существовали люди пророчествующие или творящие чудеса и при этом не исполняющие Божественный закон, то это ничего бы не значило. Но такое толкование является каким-то рассудочным и отвлеченным: в действительности мы видим множество, сотни и даже тысячи мнящих себя ближайшими учениками Спасителя, исполнителями Его воли, а на самом деле Ему противящихся. Например так называемые инославные святые. Их духовное состояние прекрасно изъясняет святитель Игнатий (Брянчанинов), который доказывает, что они находились в прелести. Или и в нашей православной среде: ложные старцы, прозорливцы, иногда даже причисляемые к лику святых, хотя в их поведении были явные признаки прелести. К примеру, в "Приношении современному монашеству" святитель Игнатий пишет, что некий Иван Яковлевич Корейша, человек, который по крайней мере в прошлом весьма почитался как Христа ради юродивый и принимался за прозорливого Божия угодника, был в явной прелести. И в наше время такая "мода", жажда найти какого-нибудь прозорливца, заставляет людей ездить по всей России, и часто прозорливцами почитаются какие-нибудь убогие, порой психически больные люди. Само желание увидеть святого лишает почитателя здравого смысла, окружает "святого" неким ореолом, и человек видит святость там, где разумный увидит только глупость и юродство, не Христа ради, а юродство в буквальном смысле, то есть безумие. Среди таких "святых" встречаются, конечно, и шарлатаны, но случается и то, что люди столь искренно верят в свою мнимую святость, что начинают даже пророчествовать - и что-то сбывается, а что-то нет. К счастью, в наше время особенно убедительных признаков "святости" ни у кого нет: прельщенные не обладают ни даром чудотворения, ни настоящей прозорливостью, поэтому в их прельщении убедиться легче, чем в древности, когда люди были более ревностными и поэтому прелесть была гораздо сильнее и соблазнительнее.
У тех, кто почитает себя христианами, например католиков и протестантов, в XIX веке были такие знаменитые духовидцы, как Сведенборг или западный мистик Яков Бёме. Сочинениями последнего увлекался, между прочим, наш русский религиозный философ Николай Бердяев. Так вот в связи с учением Якова Бёме приведу такой случай. Один христианин интересовался мистикой каббалы и общался с каббалистами. Каббала - это на самом деле не какая-то черная магия, как предполагают некоторые, а тайная, можно сказать, полуофициальная духовная доктрина, одно из учений иудаизма. Талмудизм (официальное учение) относится к каббале с осторожностью, хотя есть люди, одновременно и считающие себя преданными традиционному талмудическому учению, и пытающиеся использовать практику каббалы для достижения, как им кажется, духовных состояний. Практика каббалы с течением столетий менялась, но в то время, когда произошел описываемый мною эпизод, мистики-каббалисты считали, что достигают духовного состояния путем размышления об имени Божием. Сосредотачиваясь на этом размышлении, погружаясь в него - своего рода медитацию, как сейчас принято говорить, что не имеет ничего общего с непрестанной молитвой, когда мы повторяем слова молитвы и поминаем имя Божие, испрашивая у Бога помощи и помилования, - они достигали некоего экстатического состояния. И вот один христианин, конечно же не православного вероисповедания, наверное протестант, желая усвоить эту практику и думая, что сможет ее применить, будучи христианином, пытался обо всем расспросить у иудея-каббалиста. Тот же ему возразил: зачем, мол, вам это нужно, когда у вас есть свой мистик - Яков Бёме, у которого вы найдете то же самое, что у нас? Отсюда видно, что хотя с внешней стороны Бёме считался христианином, но по сути духовная практика у него и иудеев была одна и та же: если христианин достигает того же экстатического состояния, что и иудей, то очевидно, что этот христианин находится в прелести. Ибо вне Христа никакого истинного богопознания быть не может, об этом Сам Спаситель сказал: "Кто отвергает Меня, Тот отвергает пославшего Меня" (Лк.10:16).
Вот как говорит Господь о всевозможных лжепророках, будь они инославные, будь они в нашей среде, среди монашествующих, или в среде мирян, из которых очень многие прельщены просто по своему невежеству: "Не всяк глаголяй Ми: "Господи, Господи", внидет в Царствие Небесное, но творяй волю Отца Моего, иже есть на Небесех. Мнози рекут Мне во он день: "Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом, и Твоим именем бесы изгонихом, и Твоим именем силы многи сотворихом?" И тогда исповем им, яко николиже знах вас, отъидите от Мене, делающии беззаконие (Мф.7:21-23). Отсюда мы видим: если человек пророчествует, творит чудеса, изгоняет бесов не силой Христа, - Который никогда не знал подобных людей, хотя они и мнят, будто совершают это Его именем, - тогда, несомненно, он творит это не иначе как силой сатанинской. Поэтому чудотворения и пророчества не являются признаком святости, как справедливо об этом рассуждают святые отцы. Признаком святости является любовь, и в особенности смирение, - конечно же, при наличии правой веры.
Но в данном случае нас не столько должны волновать инославные, сколько - собственное душевное состояние. Мы должны понимать, что внешние признаки - такие, как, например, пророчествование, которое апостол Павел называет высочайшим дарованием, - для нас на самом деле не являются привлекательными и нам необходимо быть чрезвычайно осторожными даже тогда, когда видим в себе лишь незначительные духовные изменения. Не думаю, чтобы кто-то из наших сестер сподобился дара пророчествования, но и какие-то гораздо меньшие духовные достижения также могут приниматься нами за признак высокого преуспеяния. Случается, что человек приобретает истинную добродетель и она же служит поводом для возбуждения в нем чрезвычайной гордости. Человек, сделав будто бы справедливый вывод о своем духовном состоянии, не только теряет эту добродетель, но и, самое главное, падает в страшный ров гордости. Он начинает о себе думать, будто он именем Христовым изгоняет бесов, пусть не из других, но из своей души, будто исцеляет от страстей, пусть не других, но себя, а на самом деле оказывается, что Господь его никогда и не знал. Поэтому мы должны быть чрезвычайно осторожны. Если дьявол искушал Самого Спасителя и если не какие-то нехристи, а люди, достигшие высоких дарований и творившие именем Иисуса Христа великие чудеса, на деле были совершенно чужды Ему, то гораздо большая осторожность и даже страх должны быть у нас - людей, имеющих весьма и весьма заурядные способности и малую ревность.
В предсказании о кончине мира Спаситель также много говорит о лжепророчествах и вообще о ложной духовности. Я не буду цитировать всех евангелистов, потому что они в значительной степени повторяют друг друга, а приведу повествование только из Евангелия от Матфея: Изшед Иисус идяше от церкве. И приступиша [к Нему] ученицы Его показати Ему здания церковная. Иисус же рече им: "Не видите ли вся сия? Аминь глаголю вам, не имать остати зде камень на камени, иже не разорится". Седящу же Ему на горе Елеонстей, приступиша к Нему ученицы наедине, глаголюще: "Рцы нам, когда сия будут? И что есть знамение Твоего пришествия и кончина века?" И отвещав Иисус рече им: "Блюдите, да никтоже вас прельстит..." (Мф.24:1-4). Обратите внимание на слова: никтоже вас прельстит, они означают, что мы должны остерегаться любых лжепророков, лжехристов. Однако ведь и эти лжецы тоже откуда-то взялись, ведь когда-то и они пребывали в добром духовном состоянии, но оно стало ложным, превратилось в прелесть.
"Мнози бо приидут во имя Мое, глаголюще: "Аз есмь Христос", и многи прельстят..." (Мф.24:5). И опять Спаситель говорит: "И мнози лжепророцы востанут, и прельстят многия... Тогда аще кто речет вам: "Се, зде Христос, или онде", - не имите веры. Востанут бо лжехристи и лжепророцы, и дадят знамения велия и чудеса, якоже прельстити, аще возможно, и избранныя" (Мф.24:11,23-24). Обратим внимание на эти слова: се, зде Христос, или онде, - не имите веры. Мы ведь тоже часто ищем Его не там, где нужно. Если мы будем иметь неразумную жажду высших духовных состояний и без смирения станем к ним стремиться, то и мы можем подвергнуться опасности впасть в прелесть, ведь сказано, что дьявол захочет прельстить, если возможно, и избранных, то есть людей, истинно угождающих Богу.
Человек прельстившийся или находящийся в опасности прельщения часто имеет правильные духовные понятия. Это правильное мнение о тех или иных весьма важных для спасения духовных предметах и дает ему повод для гордости, делает его в его собственных глазах каким-то особенным, значимым. Когда же доходит до дела, то оказывается, что он не понимает совершенно элементарных вещей, о которых только что с уверенностью говорил. Поэтому мы не должны успокаивать себя тем, что имеем правильное суждение о духовных предметах, например об Иисусовой молитве, о смирении, о покаянии, о послушании, об откровении помыслов и прочее. Правильное понимание - это еще не исполнение. Более того, когда доходит до дела, теоретические понятия, которые представлялись нам правильными, оказываются несостоятельными, то есть мы понимаем, что судили о духовном неверно, лишь в глазах других людей и в своих собственных казались мудрыми. Подобный пример есть в Евангелии. И се законник некий восста, искушая Его, и глаголя: "Учителю, что сотворив, живот вечный наследую?" Он же рече к нему: "В Законе что писано есть? Како чтеши?" Он же отвещав рече: "Возлюбиши Господа Бога Твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим; и ближняго своего, яко сам себе". Рече же ему: "Право отвещал еси, сие сотвори, и жив будеши" (Лк.10:25-28). То есть ответ законника был совершенно правильным. Но следующие его слова, приведенные им в оправдание себя, на самом деле обнаруживают его несостоятельность исполнить сказанное: Он же хотя оправдитися сам, рече ко Иисусу: "И кто есть ближний мой?" (Лк.10:29). Только что он верно отвечал, что нужно любить Бога и ближнего, а когда Спаситель говорит: "Сделай это - и будешь жив", законник вдруг показывает, что не знает, кто его ближний, то есть что в действительности никакой любви у него нет, а имеет он о ней лишь некоторое понятие и не осознает, что любовь нужно проявить на деле. Ведь человек, по-настоящему любящий ближнего, не будет спрашивать, кто его ближний, он итак знает это по опыту. Своим вопросом законник обнаруживает духовную пустоту.
Примером прельщенного человека является в Евангелии и фарисей из известной притчи, которого по классификации святителя Игнатия (Брянчанинова) можно отнести к тем, кто находится в прелести под названием "мнение". Человека два внидоста в церковь помолитися: един фарисей, а другий мытарь. Фарисей же став, сице в себе моляшеся: "Боже, хвалу Тебе воздаю, яко несмь, якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, прелюбодее, или якоже сей мытарь. Пощуся два краты в субботу, десятину даю всего елико притяжу". Мытарь же издалеча стоя, не хотяше ни очию возвести на небо, но бияша перси своя, глаголя: "Боже, милостив буди мне грешнику". Глаголю вам, яко сниде сей оправдан в дом свой паче онаго. Яко всяк возносяйся смирится, смиряяй же себе вознесется (Лк.18:10-14). Вот мы видим прельстившегося фарисея, презиравшего всех: и тех, кто был далеко от него, и тех, кто находился перед его глазами, как этот мытарь. Он считал себя праведником только потому, что совершал некоторые самые простые, элементарные добродетели, а ничего больше этого он не видел. Так же и мы: в связи с тем, что нечто выполняем, допустим, аккуратно совершаем правило, будто бы слушаемся и прочее, часто начинаем гордиться, имея ложное представление о своей "праведности". Находясь в таком состоянии, можно дойти и до прелести в самом ужасном смысле этого слова, то есть начать испытывать какие-либо ложные духовные переживания. Ведь тот, кто пророчествовал именем Господа Иисуса Христа, а на самом деле оказался Ему чуждым, видимо, имел какие-то откровения или видения, а не просто так измышлял свои пророчества. О таком человеке можно сказать, что он слишком далеко зашел. Господь Иисус Христос, конечно, не отождествлял Своих учеников с заблуждавшимися фарисеями, саддукеями и народом, который иногда находился под влиянием этих людей, но в то же время Он предостерегал Своих последователей: "Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской" (Мф.16:6). Это означает, что можно быть учеником Спасителя и одновременно иметь в себе закваску гордости, тщеславия, мнимой праведности, хвастовства. В крайних случаях это приводит даже к откровенно ложному духовному состоянию, когда человек мнит, будто он настолько близок к Господу, что творит чудеса и пророчествует Его именем, а на самом деле такой человек совершенно Ему чужд.
В заключение приведу слова Спасителя о том, как должно открываться Царствие Божие. Конечно, из самой притчи о мытаре и фарисее следует, что прежде всего у настоящего христианина должен быть покаянный дух. Где покаяние - там сосредоточенность, внимание, собранность, там возможно и истинное оправдание. Кающийся мытарь ушел из храма более оправданным, чем мнимый праведник фарисей, сам себя провозглашавший праведником и уничижавший прочих. Вопрошен же быв от фарисей, то есть был спрошен теми людьми, которые не имели настоящего понимания духовной жизни и считали, что одна только внешняя сторона делания, часто соединенная с тщеславием и гордостью, спасает их и делает по сравнению с прочим народом особенными, избранниками Божиими, вопрошен же быв от фарисей, когда приидет Царствие Божие, отвещав им рече: "Не приидет Царствие Божие с соблюдением. Ниже рекут: се зде, или: онде. Се бо Царствие Божие внутрь вас есть". (Лк.17:20-21). Эти слова преподобный Исаак Сирин объясняет так: Царствие Божие не приидет с соблюдением в том смысле, что когда мы его ждем и ищем, оно не приходит, когда же мы смиряемся и считаем себя совершенно его недостойными, тогда оно открывается внутри нас самым убедительным образом, так что мы ощущаем и переживаем его, не нуждаясь больше ни в каком доказательстве, ни в каком внешнем подтверждении нашего духовного опыта. Я это говорю не для того, чтобы мы доверяли себе, а чтобы понимали, что человек, у которого духовное переживание ложно, даже если и творит чудеса, всегда колеблется.
В качестве примера можно привести основателя одной из мировых религий - пророка Магомета, или, как его называют мусульмане, Махомада. На протяжении всего времени, в течение которого ему являлся ангел Джабраил, пророк испытывал колебания: периоды восторга сменялись периодами чрезвычайного отчаяния, так что он даже делал попытки самоубийства, но Джабраил его спасал. И понятно, для чего спасал: тот, кто был готов себя убить, уже фактически принадлежал дьяволу. Такой, если и останется в живых, несомненно будет ему верным рабом, правильнее сказать, даже не рабом, а слепым орудием в руках дьявола, что и произошло. Итак, мы видим колебания Магомета: у него были величайшие сомнения в справедливости своих духовных переживаний и откровений, так что он даже обращался к жене за тем, чтобы она ему "подсказала", действительно ли это Джабраил или нет. О том, как она это сделала, я говорить не могу, потому что это чрезвычайно нелепое, кощунственное и даже нецензурное повествование.
Когда человек находится в истинно духовном состоянии, тогда Царствие Божие действительно открывается внутри него. Если некоторые подвижники и сподобляются каких-то видений, то прежде в душе, в сердце они ощущают истинное веяние благодати. Какие признаки истинной благодати? Я скажу об этом кратко, только самое главное.
Когда Господь наш Иисус Христос явился по воскресении Своим ученикам, Он прежде всего сказал им: "Мир вам" (Ин.20:19). Именно мир является самым главным, первым и обязательным признаком действия благодати; все равно: плачешь ли ты и каешься или радуешься и благодаришь Бога - присутствие мира отличает истинное духовное переживание от ложной духовности. Нужно сделать оговорку, что многие новоначальные не умеют правильно оценить свое настроение, они могут испытывать "мир" от недуховных причин: например, от удовлетворения каких-то своих страстей. Скажем, поел человек вкусно в праздник и в душе у него водворяется какое-то спокойствие, ему кажется, что это и есть мир. Понятно, что ничего общего с благодатным Христовым миром здесь нет: поставь такого человека на какое-то неприятное для него послушание, и его "мир" сразу испаряется. Бывают, конечно, и более грубые, не столь невинные проявления страстей, после которых в душе удовлетворившего страсть человека наступает нечто похожее на спокойствие. Предположим, кто-то его рассердил, он страсти гнева поддался и никак не мог найти себе покоя, пока наконец не высказал возмутившему его все, что про него думает. И только после этого он успокоился, но произошло это не оттого, что в душе его воцарился мир Христов, а потому что человек удовлетворил свою страсть, насытился ею. Новоначальному бывает очень трудно различить такие состояния, поэтому совет раcпознавать благодатные состояния по миру в душе - не для всех. Кроме того, все сказанное мною о мире Христовом - это в значительной степени теоретические понятия, изложенные мною для того, чтобы вы имели общее представление об отличии истинного духовного состояния от прелести.
Есть, конечно, и внешние признаки прелести, о которых писали многие святые отцы, например святитель Игнатий (Брянчанинов), о которых говорится и в Добротолюбии. Описываются такие ее проявления: при молитве может появиться благоухание, перед глазами могут возникнуть красные огоньки в какой-то дымоватой среде. Между прочим, знаменитый йогин Вивекананда, прославившийся в начале XX века в Европе и Америке, указывает точно такие же признаки, называя их проявлением истинной духовности. Описание признаков прелести у святых отцов и перечень примет быстрого духовного, с точки зрения Вивекананды, продвижения совершенно совпадают, только оцениваются по-разному. Прелесть может проявиться еще и в слышании отдельных звуков, а также в мокротной сладости: демоны часто используют блудную страсть, чтобы обмануть подвижника, который никогда не испытывал настоящего духовного наслаждения. Они предлагают ему усладиться блудной страстью, действующей в тонкой, скрытой форме, и подвижник принимает это наслаждение, поскольку оно не выражается в грубой похоти, считая такое утонченное, тайное сладострастие благодатью. Тщеславие и гордость также очень утешают человека, принося ему нечто похожее на покой. Проявляется это по-разному: иногда люди желают одобрения подобных себе, а иногда до такой степени поддаются, упиваются гордостью, что смотрят на человеческое мнение с презрением; неопытный христианин, глядя на кого-либо из таких людей, может даже подумать, будто перед ним смиренный и кроткий человек, терпеливо переносящий оскорбления и унижения. Пример такого поведения приводит преподобный авва Дорофей: он как-то увидел молодого монаха, терпевшего унижения и оскорбления с большой легкостью, и удивился, что в таком юном возрасте этот монах достиг необыкновенного смирения. Подойдя к нему, он спросил: "Скажи мне, брат, как ты умудряешься спокойно реагировать на оскорбления, которые тебе наносят?" А тот отвечает: "Что мне - пусть эти шелудивые псы лают". Тогда авва Дорофей, не желая его осудить, отошел от него со словами: "Этот брат нашел свой путь". Но такой путь, конечно, ложный: человек всех презирает и потому людские оскорбления для него как бы не существуют. Так гордость, один из признаков прелести, делает человека внешне неуязвимым.
Иногда признаком ложного духовного состояния бывает и мнимое отсутствие страстей. По словам Иоанна Лествичника, одна страсть (он имел в виду прежде всего, наверное, гордость) заменяет в человеке все прочие. Действительно, демоны отступают от подвижника, чтобы он не забеспокоился, не начал борьбу. Потом же, когда обольщение проходит и он вдруг осознает, что был в прелести, у него часто начинается сильнейшая брань. Чаще всего это блудная брань, потому что она человека очень унижает и поневоле смиряет. Святые отцы говорят, что лучше бороться с навозом, чем поддаться гордости. Под "навозом" они как раз и имели в виду отвратительную блудную страсть.
Я подхожу к очень серьезному моменту, и для меня важно, чтобы вы меня поняли правильно: я говорю только самое общее, раскрываю лишь теоретические вопросы, а в конкретных случаях нужно все решать со своим наставником. Какие внешние признаки прелести можно еще назвать? Иногда человек может даже мнить о себе, что имеет непрестанную молитву. Недавно я прочитал интересные воспоминания архимандрита Рафаила о Глинском старце схиархимандрите Серафиме (Романцове). В книге о подвижниках 50-60 годов XX века "В горах Кавказа" монаха Меркурия рассказывается об одной очень молодой схимонахине, имевшей тайный постриг, у которой якобы была непрестанная молитва. И вот оказывается, эта схимонахиня как-то раз приходила к схиархимандриту Серафиму, многоопытному старцу, которому я не могу не доверять. Старец дал ей какие-то наставления, ни одно из них она не приняла, и он понял, что она в прелести и никакой непрестанной молитвы ни одного дня не имела. Тот, кто ее постриг, тоже был в прелести. Отец Серафим еще говорил, что бывает такое состояние (на сей раз он имел в виду другого монаха), что какому-нибудь молитвеннику кажется, будто у него непрестанная молитва, а на самом деле это всего лишь состояние, близкое к прелести, потому что он привык к непрестанному повторению молитвы так, как другой привыкает к сквернословию, то есть она не является у него благодатным даром, а всего лишь - привычкой. Неопытный человек, который не знает, что такое на самом деле непрестанная молитва, не имеет даже правильного теоретического представления о ней, начинает мнить, что он ее имеет, и рассказывать другим. Если такой неопытный христианин встречается с опытным духовным человеком и начинает ему рассказывать о своем духовном состоянии (это поучение относится в особенности к старицам), то последнему надо его подробно расспросить, потому что какая-то, на первый взгляд несущественная, мелочь может показать, что на самом деле человек просто не понимает того, о чем рассказывает, и о своих переживаниях лишь "фантазирует". Кто-то от невежества говорит о себе неизвестно что и считает свое состояние духовным, а другой, наоборот, начитавшись святых отцов и не представляя, что они на самом деле имели в виду, по причине сильно развитого воображения отождествляет прочитанное со своим состоянием. Он рассказывает словами святых отцов то, что прочел и понял в книге, а не собственные переживания. Получается, что такой и прельщается сам и вводит в заблуждение других людей, даже духовно опытных. Поэтому при общении с теми, кто рассказывает о каких-то своих духовных переживаниях, нужно иметь особенное внимание и тщательно расспрашивать даже о мелочах. Один не умеет описать - и правильное духовное состояние объясняет неправильно, а другой, наоборот, прелестное или просто воображаемое переживание, благодаря выученной и усвоенной им терминологии, изображает как нечто значимое. Нужно быть чрезвычайно осторожным, чтобы не запутаться в таких тонких и одновременно жизненно важных предметах.
Я не буду подробно повторять учение святителя Игнатия (Брянчанинова) о том, что самым лучшим, безопасным для новоначального состоянием является покаяние. Достаточно того, что в притче о мытаре и фарисее мы видим пример как праведности, духовности мнимой, так и праведности истинной. Последняя основана исключительно на покаянии, так сказать - на молитвенном покаянии. Давайте держаться этого пути: будем изучать святых отцов, чрезвычайно осторожно относиться к своим духовным переживаниям, всегда тщательно себя проверять. Православная аскеза и отличается от аскетической практики инославных, например католиков, тем более от аскетического учения других религий, именно такой чрезвычайной осторожностью, сдержанностью, здравым смыслом. Необходимо иметь и дерзновение, и осторожность, и бодрствование, тогда мы будем мудро совершать свой путь спасения. Назвать его безопасным было бы легкомысленно - путь этот, напротив, чрезвычайно опасен, поэтому здесь необходимы мудрость, осторожность, здравый смысл и одновременно ревность, дерзновение и пламенная любовь к Богу.
Вопрос. Что значит "смиренно стремиться к высшему духовному дарованию"?
Ответ. Это значит знать свое устроение и стремиться к совершенствованию, трезво себя оценивая, - то есть понуждать себя, но в то же время понимать, что тебе по силам. Мы не в силах понудить себя к непрестанной молитве, не в силах понудить себя к бесстрастию, я уже не говорю о чудотворении. Может быть и другое: под предлогом смирения люди теряют ревность, это тоже неправильно. Поэтому нужно себя понуждать и стремиться к большему, но одновременно знать свою меру. Хотя иногда бывает, что Господь посещает человека и сверх его меры, к такому состоянию надо тоже иметь правильное отношение. Нужно понимать, что благодать даруется не по заслугам. Если же мы считаем, что благодати недостойны, значит предполагаем, что мы этого пока не заслужили, а если что-то еще сделаем, то заслужим. Но иногда Господь дает благодать как бы вперед, сверх всяких заслуг, поэтому даруемое нужно оценивать не в соответствии со своим достоинством, а ориентируясь на то, как это описывают святые отцы, смотреть, совпадает ли это с их изъяснением того или иного духовного переживания или не совпадает. Не надо при этом размышлять, достойны мы этого или нет (потому что мы не только не достойны того, чтобы вообще быть в монастыре, но не достойны и жить), такой подход тоже является скрытым проявлением гордости.
Вопрос. Если схимонахиня, о которой вы рассказали, была в прелести, то как же она, не имея благодати Божией, могла годами вести столь суровую жизнь?
Ответ. Прельщенные как раз и ведут суровую жизнь, например, йоги подвизаются телесно гораздо строже, чем православные подвижники. Йога и на стекла кладут, и на автомобиле по нему ездят, и в землю его закапывают, потом достают, - а он живой. А Порфирий Иванов, основатель собственной секты, тот вообще 100 суток не ел и не пил. Каким образом возможно все это сделать?
Вопрос. Как вы относитесь к остальным рассказам отца Меркурия, которые содержатся в его книге "В горах Кавказа"?
Ответ. Я встречался с отцом Меркурием, это интересный человек. В своей книге он сообщает о том, что знает, нисколько не претендуя на звание духовного старца. Это своего рода документальная повесть, конечно, представляющая интерес. Но я не знаю, можно ему полностью доверять или нельзя.
Как-то мы с моим другом поехали на Кавказ. Однако в горы не собирались, потому что отец Андрей, наш духовник, нас предупредил: "Смотрите, без меня в горы не уходите, вы там не сможете". Поэтому у меня такой мысли не было. А отец М., монах из Киево-Печерской Лавры, стал нас уговаривать, сладко-сладко, как кот мурлычет. Но я помнил, что в горы нам нельзя - мы там не сможем, и все. Мой друг немного поддавался, но слушался меня, и мы в горы не ушли. Отец Меркурий же, с которым мы также советовались, в той ситуации рассуждал более трезво, очень сдержанно.
Вопрос. А почему отец М. вас уговаривал уйти в горы?
Ответ. Он объяснял это тем, что в монастырях - послушания, там молиться не дают, а в горах можно помолиться по-настоящему. На самом деле, я видел тех людей, которые долго жили в горах, и не могу сказать, что все они приобрели что-то особенное, потому что всё зависит от руководства, а не от того, где ты живешь. Я встречал в Курской Коренной пустыни одного иеродиакона с интересной судьбой. Он был еврей, и когда обратился в Православие, родители ловили его и сажали в сумасшедший дом (потом, правда, когда советской власти не стало, они сами обратились в Православие). Этот человек очень настрадался и вынужден был скрываться в горах, где подвизался 15 лет. Но руководитель у него был совершенно неопытный: он просто его эксплуатировал, а монах тот был очень ревностный и послушный (говорят, что евреи эксплуатируют русских, но в данном случае происходило прямо противоположное). К тому же он был человек интеллигентный, физические нагрузки ему давались с трудом, а в горы ведь нужно носить продукты. Подвижники оставались в горах безвыходно очень подолгу, по много дней, поэтому, когда они спускались в селения, они набирали все необходимое и несли на себе огромный груз. Так и этот монах таскал на себе в горы огромные мешки с продуктами. Когда я встретил его в 90-х годах, его здоровье было подорвано полностью, он про себя говорил: "Я уже старик". Позднее он нашел себе руководителя на одном приходе: монаха, занимавшегося умным деланием, которого при Хрущеве изгнали из Троице-Сергиевой Лавры. Не в горах, а именно на приходе, этот человек нашел себе истинного руководителя.
Вопрос. Что значат слова святителя Игнатия: "Кто считает, что он не в прелести, тот уже в прелести"?
Ответ. Мы все в какой-то степени подвержены духу прелести. В нас есть гордость, тщеславие, мы прельщаемся какими-то своими делами, вообще прельщены миром и забываем о том, что существует вечность. Она уходит от нас как бы на второй план, и мы погружаемся в суету. Все это можно назвать состоянием прелести. Когда мы это осознаем, то по крайней мере смотрим на себя критически, а когда думаем, что у нас все нормально, тогда с нами могут быть всякие превратности.
Вопрос. Может ли Господь скрывать от человека его духовное состояние, чтобы он не возгордился?
Ответ. Святые отцы говорят, что бывают люди простые, от которых утаивается их духовное состояние, и приводят подобные примеры, но только я боюсь, чтобы вы не стали думать о себе, что Господь от вас тоже утаивает ваше высокое духовное состояние по вашей простоте. Один старец имел послушника и дал ему распоряжение что-то сделать, а тот напутал и тем рассердил старца. Старец, не подумав, сказал ему: "Умри", - тот упал и умер. Старец ужаснулся, он не предполагал, что в его словах скрывается такая сила. Тогда он стал просить Бога воскресить его послушника, обещая, что больше он никогда так неосторожно говорить не будет. И по его молитвам тот послушник воскрес. Отсюда можно видеть, что простой человек имел великую благодать, которую сам в себе не осознавал. Но у нас, я думаю, наблюдается прямо противоположное: и простые, и непростые думают, что имеют благодать, а у них ее нет. Это более опасная ситуация.
Вопрос. Может ли попускаться какая-нибудь брань, например блудная или лени, чтобы человек не гордился?
Ответ. Конечно, может. Но это не значит, что если такая брань попускается, то надо ей поддаваться! Надо бороться, именно в такой борьбе и приобретается смирение, а не тогда, когда мы действуем по страсти. Бывает, конечно, что человек смиряется от своих претыканий и поневоле, но тогда можно назвать смиренным и пьяницу, который лежит под забором и не может встать. На него все плюют, а он не в силах ответить - понятно, что он в каком-то смысле смиренный, но это же не значит, что к подобному состоянию надо стремиться.
Вопрос. Простите, я не поняла: вы в одной беседе сказали, что нельзя искать каких-либо духовных дарований, а в другой - что христианин, тем более монах, получит уже здесь, на земле, награду, если будет подвизаться. Так ждать ли этой самой мзды, о которой говорится в Евангелии, и нужно ли стремиться ее получить или нет?
Ответ. Действительно, я в одной беседе говорил, что нужно стремиться к награде, а в другой предупреждаю, что можно впасть в прелесть [1]. Это потому, что надо иметь и ревность, и осторожность. Все нужно делать правильно, с умом. Имея ревность, но не имея осторожности и рассуждения, можно запутаться, споткнуться, упасть и разбиться насмерть. Приведу вам спортивный пример, из жизни альпинистов. Это не значит, что я их одобряю, наоборот, я считаю, что альпинизм - безумное времяпрепровождение: человек напрасно рискует своей жизнью. Ведь и апостол Павел, говоря, что все бегут, но первый получает награду (1Кор.9:24), не одобряет этими словами спорт, а просто приводит пример, который будет понятен его читателям. Итак, альпинист идет в горы и ставит перед собой цель - достигнуть вершины. Для этого он должен иметь какую-то ревность, смелость, дерзость, но в то же время и соблюдать определенные правила, иначе он не то что не покорит вершину, а, напротив, свалится с ближайшего обрыва. Так и в духовной жизни: с одной стороны, мы должны иметь дерзновение, а с другой - осторожность. Не нужно, конечно, из осторожности вообще сидеть внизу, но и дерзновение должно быть не такое, чтобы практически ничего не опасаться, когда мы будем осуществлять задуманное. Если у нас не будет осторожности, мы никогда не достигнем вершины.
Вопрос. Укажите первые внешние признаки прелести, как она может проявляться у нас?
Ответ. Есть нравственные признаки прелести и есть непосредственные. Нравственные признаки: гордость, тщеславие, презрение ближних, самость, самоуверенность и прочее. Иногда все это может скрываться под личиной смирения и очень гордый человек может выглядеть в глазах духовно неопытных людей смиренным. А непосредственные признаки прелести - это какие-то сновидения, неправильные ощущения или, может быть, видения при молитве. Прелесть потому и называется "прелестью", что обманывает человека, так как ложные духовные состояния напоминают истинные и неопытный человек запутывается. Определить точно, где прелестное состояние, а где истинное, трудно. Если вдруг какая-то новоначальная послушница начинает испытывать состояние, которое не должно быть ей свойственно, тогда это подозрительно, хотя и не говорю, что неправильно. Тут нужна тщательная проверка.
Вопрос. Бывает так, что человек, желая чувствовать при молитве в душе любовь к Богу, смирение, возбуждает в себе подобные чувства воображением, какими-то образами - это тоже прелесть?
Ответ. Не нужно ничего представлять, нужно только внимательно молиться. Если будет внимание, то от него произойдет все, в том числе и такие правильные духовные ощущения, как смирение и любовь к Богу. Хотя они, как правило, появляются не сразу, а спустя долгое время, после многих трудов. Но в принципе все может произойти и быстро, если человек был предрасположен к этому в предшествующее время своей жизни. Признаки правильной молитвы следует иметь не как цель, а только как ориентиры. Человеку нужно только сравнивать свои ощущения с тем, что описывают святые отцы. Например: у меня в душе тишина и святые отцы так об этом и говорят - значит, мое ощущение верно; вот у меня мир - да, правильно; вот у меня чувство самоуничижения или ощущение, что я хуже всех, и святые отцы пишут об этом так же - правильно. А как ты будешь стремиться к миру или к самоуничижению, если это зависит не от тебя, так как в нашей власти только понуждение себя к молитве и вообще ко вниманию?! Не надо ничего воображать.
Вопрос. Всегда сохраняю в памяти ваши слова о том, что не нужно ставить на себе крест и считать, что для нас совершенно невозможно прийти в значительную меру духовного преуспеяния. С другой стороны, после вашей беседы я пришла к выводу, что постоянно нахожусь в прелести. Что посоветуете? К чему на деле нужно стремиться?
Ответ. Конечно, ни в каком состоянии, даже если ты находишься в прелести, не нужно считать, что ничего у тебя не выйдет. Прелесть, прелестное состояние, может быть у любого человека, и мы должны лишь внимательно за собой следить и освобождаться от этого налета. Святитель Игнатий писал (и вы мне это напомнили), что тот, кто говорит, что он не в прелести, уже в прелести. Осознание того, что мы находимся в прелести, есть лучшее от нее предостережение, поэтому мы должны понимать, что она в определенной степени в нас действует. В то же время нужно стремиться к духовному состоянию прежде всего через покаяние, которое в наибольшей степени предостерегает нас от ложных духовных ощущений. Однако надо помнить, что и в покаянии тоже можно прельститься: есть даже секты, проповедующие покаяние. Например, в России члены подобной секты (хоть и смешной, но тем не менее имевшей сторонников и последователей) так и назывались: покаянники. Их девизом было: не согрешишь - не покаешься. Они шли, кого-нибудь грабили, потом сдавались в полицию - и их посылали на каторгу. Нечто подобное говорил и Распутин.
Вопрос. Если человек отходит от Православия, то можно ли сказать, что причиной отпадения стала прелесть? Например, Тертуллиан отпал от Православия, перешел в секту, значит ли это, что вначале он прельстился? Можно ли вообще ересь назвать прелестью?
Ответ. Конечно да, любое отступление от Православия есть прелесть. Основой заблуждения обязательно является неправильное духовное состояние души человека, ложная духовность. В канонах, в богослужебных текстах язычество часто называется прелестью. Что касается Тертуллиана, то он, движимый ложной ревностью, стал исповедовать ересь монтанистов. Ему казалось, что в церковном обществе произошло охлаждение христианской ревности. Руководителями этой секты были прельщенные лжепророки Монтан и Прискилла. Но есть мнение, что Тертуллиан под конец жизни покаялся.
Вопрос. Батюшка, как Вы считаете, действует ли общая молитва на вражеское полчище в целом, умаляет ли его силу? Растет ли и становится ли могущественнее христианское воинство? Ведь если мировое зло не умаляется, то какой тогда смысл молиться?
Ответ. А почему обязательно нужно бороться с мировым злом? Разве мало того, что я сам хочу спастись? Получается, что если в результате молитвы мировое зло не умаляется, тогда мне незачем и молиться, и спасаться? Сейчас даже просто православных людей осталось очень мало; зачем мы обязательно должны бороться с мировым злом, когда люди погибают в неведении, в грехах, в настоящем отпадении от Православной Церкви?
Сама постановка вопроса неправильна: от монаха все время чего-то хотят - монахи должны спасать людей, бороться с мировым злом, они должны то, должны другое... Но на самом деле монах должен спасаться сам - и все. Он монах, он один, кроме себя он ни о ком и ни о чем не думает, живет только для спасения, для вечности, как говорится, выбыл из игры. В переводе с греческого "монах" и есть "один". Монах изгоняет зло из себя, и больше ни из кого.
Духовник волей судьбы вынужден отвечать за своих духовных чад, а вот послушница Н. ни за кого ответственности не несет, хорошо бы, если бы она хоть за себя ответила. Все не так просто, как кажется. Как будто человек, придя в монастырь, уже спасен и теперь должен мировое зло разгонять, как клубы дыма, - нет, себя бы с Божией помощью спасти! Нам нужно думать не о мировом зле, а о своем спасении. Это настоятельница отвечает за сестер своего монастыря, она волей-неволей вынуждена думать о спасении тех, кто ей вверен Промыслом Божиим; также и духовник или старица, которой при постриге вручается инокиня или монахиня. Если же мы начнем бороться с мировым злом, то этим обнаружим свои слишком большие претензии. Конечно, есть подвижники, достигающие высоких духовных состояний, которые молятся за весь мир, но это удел немногих: если в целом поколении найдется несколько таких человек, то и это нужно считать за милость Божию. А напрямую ставить вопрос, умаляем ли мы мировое зло или нет, я бы не стал. Человек одерживает победу, когда преодолевает собственную страсть, например гордости или гнева, - тогда он и состоит в воинстве Христовом. С мировым злом же, если мы и боремся, то только в таком смысле, что уходим в монастырь и получаем большую надежду, большую возможность заниматься своим спасением. Если человек, пришедший в монастырь, совершенствуется, становится истинным христианином и переходит в вечность с покаянием и извещением, что он будет помилован в будущей жизни, то мировое зло побеждено этим конкретным человеком. Люди приходят в монастырь спасаться, они борются со злом в себе самих, и никто из них не должен дерзать ни на что большее, это было бы просто нелепо. Не нужно думать, что если человек спасся, то это пустяк и достигнуть этого легко - это совсем не так. У многих складывается ложное представление, что спасение состоит в том, чтобы придти в церковь, поклониться, перекреститься, икону поцеловать - и все, уже спаслись. Не так святые отцы мыслили о спасающихся. Даже уныние нападает, когда читаешь о том, как они устрашали монахов, говоря, что те, кто не достиг бесстрастия, не могут надеяться на вечную жизнь...
Нельзя говорить, что мировое зло умаляется в целом. Нет, оно немножко умалилось, если человек ушел в монастырь, перейдя тем самым "из одного лагеря в другой". Оно еще уменьшилось, если он стал бороться со своими страстями и совершенствоваться. Это много, ведь и этот человек, как и всякий другой, грешен и является носителем зла. Если же здесь собралось 100 человек - и все спасутся, то это уже очень много. Даже если спасется и только один. Ведь Сам Господь Иисус Христос сказал, что об одном кающемся грешнике радуются на небесах больше, чем о 99 праведниках, которые не требуют покаяния. Почему-то некоторые люди не понимают, что речь идет о вечности, что если даже один погибающий человек вдруг спасется, то на небесах будет великое торжество. А спастись очень трудно, на это нужно положить всю жизнь, много пота пролить, крови и слез. Даже если мировое зло уменьшится лишь на одного человека, на 10 или на 100, то и это уже значительно, а миллиарды нам считать незачем - это не наше дело.
Вопрос. Батюшка, но Вы же говорили, что отец Андрей молился за весь мир.
Ответ. Отец Андрей молился. Мы же не молимся. Кто из нас способен молиться за весь мир? Я считаю, что да, есть монахи, достигшие высокого духовного преуспеяния, которые молятся за весь мир и молитва которых чрезвычайно действенна, например старец Силуан, схиархимандрит Софроний, может, были и еще подвижники, сподобившиеся такого преуспеяния, но это были люди особенные, их опыт выше нашего понимания. И нельзя мерки, которые относятся к людям орлиного полета, прилагать к обыкновенным монахам и монахиням, думающим о своем спасении.
Вопрос. Можно ли при молитве понуждать себя иметь покаянное чувство, если так легче удержать внимание?
Ответ. Конечно, это необходимо, но только умеренно. Потому что покаяние - это дар благодати, насильно получить его невозможно. Самый лучший подход к молитве - искать внимания, понуждать себя по силе к покаянию и памяти смертной, понимая при этом, что если благодати Божией не будет, то по-настоящему эти добродетели у нас не проявятся. То есть понуждение должно быть разумным.
Вопрос. Должны ли мы делиться знаниями, которые получаем в монастыре, если к нам обращаются с вопросами миряне? Как Вы относитесь к проповеди в миру?
Ответ. Раз к нам люди приходят, то, если у нас есть на это благословение, мы должны им по мере сил помогать. Однако не всякий может давать советы, поэтому мы и рассуждаем, кто и до какой степени к этому способен. Есть сестры, которые должны отвечать только тогда, когда к ним обращаются, а в других случаях им следует молчать. Если к нам кто-то обращается за помощью и это не мешает нашему монашескому подвигу, то мы помощь оказать можем, не забывая при этом, однако, о своем призвании. А если к нам не обращаются, значит, мы должны смиренно сохранять спокойствие и не навязываться человеку. У нас же получается иначе. На эту тему есть хорошая басня Крылова. В стихах я ее не смогу прочесть, но перескажу смысл. У одного пастуха было небольшое стадо коз. Как-то раз зимой нашел он в пещере еще одно стадо, но диких коз, и думает: "Вот как хорошо, за время зимы я диких коз приручу, стадо мое увеличится, и я разбогатею". Стал он их подкармливать, но так получилось, что и времени, и корма на всех ему не хватало, и он стал своими козами пренебрегать, а за дикими ухаживал лучше. Когда же наступила весна, дикие козы ускакали в горы, а его стадо подохло. Так и у нас может случиться: людьми, которые к нам приходят, мы, бывает, пренебрегаем, а идем к тем, кто нас слушать не хочет; и останемся без тех и без других. Поэтому надо прежде всего уделять внимание тем, кто приходит к нам в храм со своими духовными вопросами, и только потом, если найдутся особенно способные люди, можно их благословить и на проповедь где-то еще.
Но не все могут этим заниматься. Бывает, что какого-либо священника люди любят как духовника, но проповедовать он не умеет, такого человека не пошлешь, например, в военную часть. А случается, что человек говорит очень хорошо, но это ему не полезно. Дар слова еще не означает, что человек имеет право осуществлять проповедническую миссию. Если человек берет на себя труд кого-то спасать, а подобное превосходит его силы, то это - тоже своего рода прелесть. В первых словах своей книги Иоанн Лествичник ясно говорит, что дьявол внушает монахам, чтобы они шли в мир проповедовать и совершать другие подобные дела. Общение с людьми, проповедь - это призвание не монашествующих, а людей, имеющих священный сан: священников, епископов и так далее.
Иногда говорят: "Нам пока расточать нечего, вот накопим, тогда будем отдавать". Но не думайте, что это просто. Кто говорит: "Уже можно расточать", - тот просто не понимает, о чем идет речь. Он не может понять, что обыкновенный христианин, даже безупречно праведной жизни, - это одно, а апостолы или подобные им люди, имевшие такую же, как апостолы, благодать, - это совсем другое. Апостолам, действительно, было что отдавать, а нам расточать нечего. Есть одно, подходящее к данному случаю, изречение Спасителя, Который сказал: "Горе вам, книжницы и фарисеи, вы обходите море и сушу, чтоб сотворить единого пришельца и когда сотворите, делаете его сыном геенны сугубейша вас" (см. Мф.23:15). То есть даже проповедь и обращение другого к истинной вере не всегда являются добрым делом, потому что можно этого человека потом развратить. Я знал одного москвича, который служил при церкви псаломщиком и распространял духовную литературу, размножая книги на ксероксе в сотнях, даже тысячах экземпляров, - в те времена у него из-за этого могли быть неприятности, - таким образом проповедуя и поддерживая своих друзей. У него был и духовник, имевший репутацию довольно опытного батюшки. И вот в конце концов этот псаломщик стал проповедовать одной женщине, которая увлекалась какой-то формой буддизма. Но тут нашла коса на камень и получилось наоборот: не он ее обратил, а она его, он отпал от Православия и, насколько мне известно, хотя точно я не знаю, не возвратился обратно и по сей день. Вот тебе и расточал! Сколько известно случаев, когда начинает кто-либо проповедовать какой-нибудь женщине, а потом на ней женится. Хорошо еще, если она незамужняя, а то может приключиться и блуд, и тоже от проповеди, от борьбы с мировым злом. А бывает, молятся, молятся за всех, а потом с ума сходят, и такие случаи мне известны. Поэтому не нужно слишком много на себя брать, а нужно быть действительно трезвым и смиренным. Надо понимать, что спасение собственной души есть тяжкий труд, подвиг, и неизвестно еще, чем он кончится. Необходимо приложить все усилия, мобилизовать все свои силы, делать все даже сверх своих сил, чтобы и едва-едва спастись, - по словам апостола Павла, как из огня (1Кор.3:15), а не рассуждать так, будто у нас уже все в порядке. Так происходит у баптистов, которые думают, что они уже спасены и теперь им осталось только спасать других.
Вопрос. А как все же правильно относиться к тем местам в творениях Симеона Нового Богослова, в которых говорится, что кто еще при жизни ощутительно не чувствует в себе залога, извещения о своем спасении, тот пусть не обольщает себя надеждой - таковой не войдет в жизнь вечную? Или что если избавишься от всех страстей, а одна в тебе останется, то не войдешь в Царство Небесное?
Ответ. Действительно, это известные слова преподобного Симеона. Так мы должны подвизаться. Если мы в себе не чувствуем залога, значит, мы еще пребываем в страхе, где уж нам расточать то, чего не имеем. Как можно что-либо дать человеку, когда сам ничего не имеешь?!
А относиться к этим словам нужно так: устрашиться и подвизаться изо всех сил, каяться и надеяться на милость Божию. Люди, которые достигли состояния, описанного Симеоном Новым Богословом, достойны войти в Царствие Небесное, а остальные, может быть, войдут туда через многое покаяние, им надо уповать на милость Божию. Поэтому рассуждать о каком-то социальном служении монашествующим не подходит, ведь потому мы и называемся "монахами", что мы одни и ищем уединения, а что касается помощи ближним, то это больше служение мирян. Мы, конечно, посильно его тоже несем, но так, чтобы не выхолостить собственно монашеского подвига. На съезде монашествующих в 1909 году присутствовали настоятели лучших монастырей, духовные старцы, и они пришли к выводу, что богатые монастыри, у которых есть для этого возможность, могут иметь и благотворительные учреждения, но при условии, чтобы монахи и монахини там не работали, потому что таким образом они отвлекались бы от своего служения. Если мы можем содержать какое-то учреждение, мы его содержим, нанимая мирских людей и их контролируя, но если бы там несли послушание сестры, то, конечно, они бы рассеивались, да еще, может быть, искушались и так далее. И без такого служения жизнь современных монахов далеко отстоит от монашеского идеала, поскольку обстоятельства мешают ей принять правильную внешнюю форму, способствующую тому, чтобы монашество внутренне расцвело. А мы еще и дополнительно устремляемся в суету. Кому нравится, тот пусть делает добрые дела, наше же доброе дело - покаяние.
Вопрос. Когда я читала книгу "На горах Кавказа" схимонаха Илариона, то было небольшое смущение. Кажется, что по духу эта книга не совсем трезвая, очень возвышенно написана. Что Вы про нее думаете?
Ответ. В ней есть богословская, догматическая, ошибка в отношении имени Божьего. В библиотеке нашего монастыря в эту книгу вложили главу из сочинения митрополита Вениамина об имяславии, после прочтения которой заблуждение схимонаха Илариона становится яснее. За исключением этой ошибки, я думаю, книга, наоборот, очень трезвая. Когда автор пишет о том, какие качества должны быть у пустынника и предостерегает от преждевременного ухода в пустыню, то видно, что относительно практических духовных вопросов о.Иларион - очень трезвый человек. Он говорит о том, что необходимо иметь смирение, причем описывает его и прочие качества очень правильно и точно. Поэтому я думаю, что эта книга может быть полезна.
Вопрос. Но ведь такие возвышенные рассуждения, размышления автора при описании природы нам не подходят?
Ответ. Почему же не подходят? Это фактически богомыслие, если человек имеет такое возвышенное душевное состояние. Такого человека всё поучает, природа становится книгой, которая его учит. И поэтому мне его описания природы очень нравятся. Кто-то их пропускает, а я, наоборот, читаю даже с большим интересом, чем духовные наставления. В его наставлениях в принципе ничего нового для меня нет, а вот описания природы очень красивы и интересны. Есть в этой книге такой эпизод: один раз, взойдя на высокую гору при заходе солнца, он увидел, как внизу, на каком-то лугу, стоят и воют стаи волков. И вот он говорит, что они, конечно же, "взыскуют от Бога пищу себе" (см. Пс.103:21). Разве это не красиво? Он описывает картины природы не избито, не так, как какой-нибудь профессиональный писатель, которому очень трудно не употреблять штампы, отказаться от общепринятого подхода. Схимонах Иларион был человеком простым, что-то знал только благодаря самообразованию. Не думаю, чтобы он читал художественную литературу, видимо, он изучал исключительно аскетические и общедоступные богословские книги. Поэтому описание картин природы у него очень искреннее, живое. Мне представляются эти места в его книге, с литературной точки зрения, самыми лучшими. Он был очень мужественным человеком: рассказывает, например, как лазил по горам, какие смертельные опасности там были, - просто удивительно. К примеру, есть у него рассказ о том, как однажды, промокнув во время ливня и боясь, что окончательно замерзнет, он лег на землю и лежал обессиленный, уже не будучи в состоянии идти. В это время мимо проходил медведь - подошел, аккуратно, с сочувствием, как он говорит, обнюхал его и пошел дальше.
Вопрос. Если во время критических ситуаций у новоначального появляется в душе мир - это прелесть или благодать, помогающая ему?
Ответ. Если человек преодолел какое-то искушение, например гнев, то у него после этого, действительно, может водвориться в душе мир. Вообще после победы над какой-нибудь страстью в душе водворяется мир: при отвержении помыслов осуждения, гнева, обиды. Такое возможно и у новоначального. Но поскольку я говорю в общем, то о каждом конкретном случае нужно рассказывать старице и советоваться.
Вопрос. Вы говорите, что новоначальному не нужно стремиться к непрестанной молитве. А к чему же нужно стремиться?
Ответ. Стремиться нужно к вниманию. Ум не должен быть праздным, его всегда следует занимать или молитвой, или чтением и при этом стремиться к вниманию - остальное дар Божий. Каким образом мы можем стремиться к непрестанной молитве? Напряжением воли, что ли? Но от этого ничего не зависит. Единственное, что мы можем осуществить, - это посвящать свободное время молитве и никогда не оставаться умственно праздными: если мы сами отдыхаем, то ум праздным быть не должен. А мечтать о непрестанной молитве, конечно, можно, но это ничего не даст. Непрестанная молитва кроме того, что зависит от многих причин, связанных с нашим душевным состоянием, в особенности с тем, есть ли у нас смирение, находится еще и не в нашей власти, потому что подается Богом.
Вопрос. Некоторые старцы советуют молиться о том, чтобы научиться молитве. В Добротолюбии описано, как преподобный Максим Капсокаливит молился, чтобы Господь сподобил его дара непрестанной молитвы. Нужно ли и нам это делать?
Ответ. Есть такое изречение: "Бог дает молитву молящемуся". Если мы просто будем молиться Ему и говорить: "Помилуй мя грешную", то в этой краткой просьбе все и заключено, а Бог Сам знает, как нас помиловать. Ты, скажем, станешь просить непрестанной молитвы, получишь ее, а это сделается поводом для гордости. И будет тебе вред, а не польза.
Вопрос. Не могу понять, почему святитель Игнатий ушел от оптинского старца Льва. Потом в письме к игумену Череменецкого монастыря Антонию он писал, что старцы Лев и Макарий ввели только внешнее благочестие в Оптиной пустыни. Но ведь принято считать, что они в первую очередь восстановили умное делание. Как-то очень странно, что такие подвижники разошлись. Как это могло случиться?
Ответ. Ничего нет странного, просто у святителя Игнатия были более высокие требования, а в Оптиной пустыни более скромные. Про старца Льва не буду говорить, а что касается старца Макария, то он был против умного делания. Он учился Иисусовой молитве у одного ученика Паисия Величковского, который не имел благословения заниматься умной молитвой, а получил от старца Паисия благословение молиться всю жизнь молитвой устной. Подобную осторожность он передал и Макарию, а тот соответственно своим ученикам. Таким образом, представления о духовном преуспеянии у святителя Игнатия и у Оптинских старцев, видимо, расходились по степени высоты. Святитель Игнатий считал, что этого не достаточно.
Вопрос. А ведь сам старец Лев, по описаниям, находился в высоком духовном преуспеянии, известны случаи его прозорливости, исцелений, разве тут нет противоречия?
Ответ. Видимо, святитель Игнатий имел к нему какие-то претензии как к наставнику.
Вопрос. Мы смотрели фильм про жизнь афонских монахов. Наш образ жизни с их и близко по тяжести сравнить нельзя, но особенно удивительно, что у них есть умершие из братии, которых Господь не помиловал. Если при таком суровом образе жизни (у них и времени-то свободного нет) они не все спасаются, то что тогда говорить про нас?
Ответ. Спасение зависит не от того, есть у нас время или нет, суровый образ жизни мы ведем или не суровый, а от нашего внутреннего состояния: очищаемся мы через покаяние и умное делание или нет. Не надо себя ни с кем сравнивать, а следует в тех условиях, в которых находимся мы с вами, заботиться о своем внутреннем состоянии, то есть через покаяние очищать свое сердце.
В беседах и проповедях отец Авраам часто упоминает о своем духовнике - игумене Андрее (Машкове) (†1994). В миру отца Андрея звали Анатолием. Он родился в 1925 году, в семье рязанских крестьян, сохранивших веру. Господь призвал отца Андрея на монашеский путь уже в зрелом возрасте - тридцати лет. Сначала он поступил в скит Почаевской лавры, но остаться там не решился, поскольку его, искавшего строгой подвижнической жизни, не устраивало, что в скит могли входить женщины. Затем Анатолий пытался подвизаться самостоятельно и полгода жил один в лесу. Но наконец понял, что к подвигу отшельничества не готов, и отправился в Глинскую пустынь. Это было в 1955 году. Пришел к архимандриту Серафиму (Амелину) с такими словами: "Отец, прими заблудшую овцу в свое стадо". Отец Серафим улыбнулся и благословил принять его в братство. Бог дал Анатолию замечательного старца - отца Андроника (Лукаша), настоящего подвижника благочестия, кроткого и любвеобильного. Послушание Анатолий нес в просфорне, считавшееся достаточно тяжелым, ведь в то время все делалось вручную. Вообще, несмотря на подорванное здоровье, тогда он искал физических трудов. В 1958 году он принял постриг в монашество с именем Андрей. После закрытия в 1961 году Глинской пустыни отец Андрей получил благословение старца продолжать монашеское житие в горах, вкупе с еще двумя братиями. Было это возле Сухуми. Построили келью - деревянный дом, много молились по четкам Иисусовой молитвой, иногда спускались с гор, чтобы посетить храм, причаститься. В эти годы отец Андрей, разлученный со своим старцем, непосредственно окормлялся у отца Серафима, поскольку он жил поблизости - в Сухуми, и все пустынники ходили к нему за наставлением, отец Серафим был для них кем-то вроде игумена. Через несколько лет по благословению отца Серафима отец Андрей и бывшие с ним братья ушли с гор, так как там начались грабежи и разбой, аскетический же подвиг требует безмолвия и внутреннего покоя. Вскоре отец Андрей приехал в Одессу и поступил в число братии Свято-Успенского монастыря. Ему довелось жить в келье скончавшегося незадолго до этого отца Кукши, которого он почитал. Нес послушание просфорника. Через некоторое время после прихода в монастырь рукоположен во иеродьякона, а затем и в иеромонаха.
По лицу отец Андрей казался очень строгим, и некоторые, увидев его впервые, даже начинали его бояться. Но такое впечатление создавалось потому, что отец Андрей непрестанно подвизался, вел внутреннюю борьбу. На самом деле при общении он был любвеобильным, сострадательным, плакал с плачущими и радовался с радующимися, всегда готов был помочь, хотя при необходимости умел проявить и строгость. Самой главной чертой его натуры была простота, и в людях он ценил прежде всего душевную простоту, понимаемую как отсутствие лукавства. Ко всем относился с одинаковым радушием, всякого встречал с такой радостью, будто давно его ждет, и это радостное состояние души распространялось и на того, кто с ним общался. Всякому он старался чем-то услужить, что-то подарить - например, ложку своей работы, вырезанную из туи или кипариса. В то трудное для Церкви время невозможно было открыто духовничествовать: собрать вокруг себя людей и окормлять их духовно. И все же именно тогда в отце Андрее многие верующие, искавшие истинной христианской жизни, обрели настоящего духовного отца. Он умел в двух словах раскрыть, в чем состоит суть учения о спасении души. Часто повторял: "Нужно всегда прицелиться и попасть в десятку", что понималось как "нужно всегда разумно заниматься своим делом". Однажды, поздравляя и благословляя новопостриженных братий, отец Андрей сказал одному из них, стукая пальцем по лбу: "Всегда помыслы открывай Феофану, то есть духовнику, понял? Помыслы примешь - беса примешь".
Уже давно оставшийся вне стен воспитавшей его Глинской пустыни, отец Андрей по-прежнему очень дорожил монастырским распорядком и свято соблюдал его. Посещал утреннее и вечернее богослужения, даже когда не служил сам, и во время службы всегда молился Иисусовой молитвой; ночью вставал по два-три раза и около часа проводил в молитве. Не уклонялся он от братской трапезы. Своих чад отец Андрей также учил быть собранными. Утром он вставал очень рано и часто можно было его видеть творящим Иисусову молитву, что для кого-то становилось поводом к злословию. Некоторые из начальства доверялись этим слухам и насмешкам, и потому иногда отцу Андрею приходилось терпеть и скорби. Поначалу из-за ревности к монашескому деланию, которым он очень дорожил и которое ставил во главу угла, он печалился, а потом говорил: "Высмеивают не меня, а монашеское дело и за это будут наказаны". С кем он ни общался, каждому старался привить память о Боге и приучал к молитве. Бывало очень просто скажет: "Если не знаешь никакой молитвы, говори "Господи помилуй", ведь Господь - это Свет. Вот заходишь в комнату - темно так, включил свет - уже светло. Или печка холодная, натопил - уже тепло. Так и на душе: помолился - светло, мирно и приятно". Кроме того, отец Андрей учил постоянно читать Евангелие. Многие не раз убеждались в его прозорливости. Но никогда никоим образом он не раскрывал своего внутреннего состояния, не восхвалял себя и не смиреннословил. Как-то отец Андрей говорил, что нужно правильно начать духовную жизнь, но для этого надо всегда спрашивать, конечно, не всех, а тех, кто, ты видишь и чувствуешь, заботится о спасении души. Не приветствовал он непосильных физических трудов и выражался об этом так: "Кто хочет спасаться только через неумеренный физический труд и в итоге подрывает свое здоровье, у того голова работает только в одну сторону". Всегда в трудную минуту отец Андрей сочувствовал и советовал иметь во всем рассуждение. Мудрить не любил, но все же любил быть ловким, исправным в делах и все делать "за чистую монету".
В последние 12 лет своей жизни отец Андрей исполнял послушание духовника в Рождество-Богородичном женском монастыре (село Александровка), а также нес там чреду священнослужения. В женских обителях от священника, в обязанности которого входит и окормление прихожан, требуется много сил. И когда отец Андрей изнемогал, ведь он был очень болезненным, говорил: "Иногда ропщу, но терплю, нужно смиряться". Говорил он также, что когда имеешь ревность, но не имеешь опыта, достаточного рассуждения и руководителя, враг всегда искушает с правой стороны, и не сразу поймешь, что сам себе строишь козни. Отец Андрей молился Иисусовой молитвой за всех людей, настолько был переполнен любовью к ним, и иногда говорил: "Ну, хорошо, вот ты спасешься, а Вася, а Петя?" И советовал молиться за всех людей, не только за себя. Находясь уже в преклонном возрасте, он по-прежнему бросался помогать, если видел, что кто-то делает тяжелую работу. Последние шесть месяцев жизни отец Андрей сильно страдал от болезней, но крест свой переносил мужественно, как воин Христов. За два часа до кончины он причастился Святых Христовых Таин и с молитвою предал душу свою в руки Божии. Этого он очень желал - сподобиться христианской кончины.
Возможность глубже понять, в чем состоит цель монашеской жизни, не только по книгам прошлых веков, но и по духу и опыту оставшихся старцев, - это великая милость Божия к нам, недостойным. Возблагодарим же Господа и будем, по слову апостола Павла, поминать наставники наша и подражать вере их (Евр.13:7).